§1. О том, чему нет оправдания

(Рец. на: М.Д. Литвинова. Оправдание Шекспира. М., Вагриус, 2008. — 656 с.)

Понятие «шекспировский вопрос», то есть вопрос об авторстве произведений великого английского драматурга, возникло, вероятно, по аналогии с понятием «гомеровский вопрос», решением которого филологи занимаются гораздо дольше. Однако если гомеровский вопрос практически не выходит за пределы круга специалистов, то шекспировский вопрос время от времени привлекает внимание самой широкой публики. Для российской публики — это вообще новость последней дюжины лет. Толстенный том Марины Литвиновой предлагает читателям ее собственный вариант решения шекспировского вопроса. Правда, почему Уильям Шекспир, по вытекающему из самого заглавия мнению автора, нуждается в оправдании, не очень понятно. Сразу вспоминается «Апология Сократа», но ведь Сократ действительно был обвинен и даже осужден, его приходилось оправдывать в глазах потомков¹. С Шекспиром пока что такого вообще быть не может. Ведь о личности величайшего драматурга человечеству до сих пор почти ничего не было известно. Чтобы судить (обвинять, оправдывать), нужен определенный человек, а тут функция: драмы и поэмы есть, а драматурга-поэта — нет, то есть единственного общепризнанного автора нет: все интересующиеся елизаветинским временем пробуют в этой роли разных людей, действительно исторически существовавших².

Таким образом, к вопросу «кто этот господин?»³ (ответ на который, впрочем, Литвинова дает сразу, нимало не интригуя, правда, даже после полного прочтения книги читатель едва ли найдет проблему хоть сколько-нибудь решенной) прибавляется еще один: «В чем это господин провинился?», раз его приходится оправдывать почти на семистах страницах кряду. Ну разве что он виноват вот в чем: не оставил ни юридических, ни иных надежных свидетельств своего авторства, написал бы, например, четкое завещание: я, такой-то и такой-то, под псевдонимом «Шекспир» написал то-то и то-то, наследников других подданных британского монарха прошу не беспокоиться⁴. Как бы то ни было, название рецензируемой книги пока остается загадкой, которую мы, конечно, вынуждены будем разгадывать, но положительного результата читателям не гарантируем.

Вообще-то для прочитавших эту книгу не гарантированы никакие результаты и выводы: невразумительностью заголовка темные места и туманности текста не ограничиваются ни в коей мере. Практически чисто кумулятивное строение книги бросается в глаза уже при знакомстве с оглавлением. Том открывает «Введение в шекспировский вопрос», где непосредственно об этом вопросе, кажется, нет ни единого слова, зато после параграфа «Психологические установки» (9—13) сразу упоминается шотландский поэт Уильям Драммонд, в беседах с которым Бен Джонсон затрагивал характер Шекспира, что в свете роковой роли Драммонда для гипотезы Гилилова, от которой отталкивается Литвинова, смотрится достаточно забавно⁵. Потом идет Книга 1 («Дела давно минувших дней»), которая занимает более шестисот страниц, оставляя Книге 2 всего лишь тридцать три страницы: последняя называется «У каждого своя планида» и включает единственную главу «Волшебная палочка феи Мелюзины». В этой главе повествуется о детстве главных героев — двух литвиновских претендентов на шекспировский престол, что делает название первой книги несколько странным, ибо во второй книге речь идет о днях исторически еще более давних, так как детьми герои были явно раньше, чем взрослыми.

Но вернемся к Первой книге автора. Она начинается с Пролога, в котором автор сразу сообщает о своих окончательных выводах: «Результаты показали, что работали Бэкон и Ратленд первое десятилетие вместе, под общим псевдонимом. Второе десятилетие каждый сочинял свое, Бэкон подписывался псевдонимом, Ратленд свои пьесы не издавал и, значит, псевдонимом не пользовался. И только потом, уже после его смерти, имя Уильям Шекспир было окончательно закреплено за поэтом» (с. 51). Далее следует глава первая, состоящая из двух частей: «Исторический фон» и «Приметы елизаветинского времени». Чем «фон» принципиально отличается от «примет», читателям остается только гадать, но вот на фоне примет шекспировского века появляется вторая глава («Шекспировский вопрос сегодня»), самая крупная в томе (с. 165—306), где автор сразу же заявляет, что «сегодня главное направление в истории шекспировского вопроса — групповое авторство» (с. 165), и тут же, нимало не утруждая себя хоть каким-нибудь обоснованием этого заявления, переходит к анализу различий творческой манеры Пушкина и Лермонтова, а затем, вероятно полагая, что еще недостаточно отступила от заявленной в главе темы, осуществляет «Краткое отступление», где к упомянутым солнцам нашей поэзии добавляются еще Эйнштейн, Швейцер, Рихтер, Сент-Экзюпери, Толстой, Достоевский и Байрон. Последнего специально, чтобы было понятнее англичанам (с. 171), затем идет страниц пять собственной творческой биографии М. Литвиновой (к ней автор «Оправдания...» возвращается при каждом удобном случае), и все отступление кончается личностью Иисуса Христа, разгадкой которой Марина Литвинова, оказывается, тоже занималась. Далее следует новая главка «Путешествие во времени: Шекспир: миф, сказка, быль», где автор на скорую руку разводит эти понятия, а вернее, окончательно их запутывает, что для автора принципиальной разницы не имеет, все это не важно, а важно получить в свое распоряжение слово «миф» для клеймления некоторых противников и предупреждения мира об опасности: «История становления шекспировского мифа поучительна для человечества» (с. 189). Только читатель соберется хорошенько поучиться, как внезапно следует новое на этот раз «Длинное отступление. Форд и ошибка в переводе», где речь идет о пьесе Джона Форда «Разбитое сердце». Затем одна за другой являются главки «Сонеты — поэтическое воспроизведение жизни», «Платоническая любовь», «Анализ 87-го сонета и его переводов», где рассказывается о том, как жена Шекспира-Ратленда изменила⁶ ему с Джоном Донном и как все от этого страдали (с. 197—242), а в конце концов больше всех страдал Бен Джонсон («Хождение по мукам Бена Джонсона», с. 242—270), который ревновал Ратленда как драматург и к тому же разболтал ему тайну адюльтера его жены, то есть сам мучился от своей подлости, как и положено честному человеку. Далее следует главка на полстранички «Уилмот» — по имени священника, в конце XVIII века пришедшего к выводу, что Шекспир — это Бэкон, главка на страничку «Насмешки на пямятниках-надгробиях».

Напоминаю, мы все еще в главе «Шекспировский вопрос сегодня», и вот наконец-то следующий параграф этой теме соответствует: «Особый стиль Сэмуэля Шенбаума⁷», но это очень недолго (с. 273—282), потому что тут же возникают «Русский человек и его отношение к литературному наследию» (283—291) и «Бельвуар» (291—305) — рассказ о том, как автор с Ильей Михайловичем Гилиловым ездили в Великобританию в замок Ратлендов и как сама Марина Дмитриевна из-за своей комплекции не смогла достать с полки письма своего героя (303). На сем глава заканчивается и начинается «Вставной очерк» (306—334) о бароне Мюнхгаузене, который тоже что-то знал о Ратленде-Шекспире. Потом идут третья («Незыблемые свидетельства») и четвертая («Письменные свидетельства прошлой и нашей эпох») главы. По названию они похожи, но они о разном. Третья глава — опровержение традиционных оснований авторства человека из Стратфорда. Опровержения тоже вполне традиционные. Отрицание вообще самое сильное место всех антистратфордианцев, но вот с положительными тезисами и у них, и в особенности у Литвиновой (в частности, в четвертой главе), дело обстоит гораздо хуже. Сбросив старый кумир, обычно они (например, автор рассматриваемой книги) тем с большим жаром стремятся сотворить новый.

Дальше двигаться по оглавлению книги нет никаких сил⁸. Достаточно того, что автор и сама признается, что не определилась с жанром своего произведения. В общем и в целом, это скорее мемуары Литвиновой о своей жизни по поводу попытки решения шекспировского вопроса. Но и как мемуары они совершенно непоследовательны. Если бы Литвинова рассказала нам шаг за шагом, как она приходила к своей гипотезе, куда ездила, с кем беседовала все двадцать лет своих занятий этим предметом, была бы какая-то пусть индивидуально-историческая логика построения. Так нет. Материал компонуется как бы по логике предмета, и в каждом разделе автор практически заново рассказывает все то же житие святого подвижника-адепта определенного решения исходного «who is who?»

И хотя автор с самого начала отдает приоритет психологии как методу решения поставленной проблемы, зачастую эта психология под ее пером превращается в проповедь, едва ли не доходящую до прямой хулы заведомо плохо соображающих, обывательски настроенных сторонников стратфордианской гипотезы (той самой, что проходили в школе), их она называет пленниками мифа, истории создания и распространения которого, как мы видели, в книге уделяется немало места.

Документальный базис развенчания традиционалистов мало чем отличается от фактов⁹, приведенных в известной книге Гилилова¹⁰, на которую Литвинова всегда ссылается как на Библию, без тени сомнений и колебаний в истинности каждого положения этой книги, если не считать принципиальной замены жены пятого графа Ратленда¹¹ на Бэкона в паре претендентов на имя «Потрясающего копьем». В общем, сама по себе эта замена выглядит неплохо. Если предположить, что Ратленд — главный Шекспир, то с бэконовской добавкой авторы гораздо уверенней могли бы претендовать на наследие Великого барда. Но для этого нужны хоть какие-то фактические доказательства авторства самого Ратленда. Старые аргументы несколько пожухли¹², а новые всерьез пытался представить И.М. Гилилов, основной упор был сделан на пересмотре датировки Честеровского сборника, который, по мысли Гилилова, был посвящен смерти четы Ратлендов. Вот что утверждал сам Гилилов на Шекспировских чтениях в Москве, проходивших в 2004 году: «К наиболее важным результатам нашего исследования относятся новая датировка Честеровского сборника и идентификация прототипов героев поэмы о Голубе и Феникс, идентификация героев так называемых "парнассовских пьес" и ряда произведений Бена Джонсона, постижение смысла грандиозного раблезианского фарса вокруг придворного шута Томаса Кориэта из Одкомба, и др. Все это вводит нас в круг Рэтлендов — Сидни — Пембруков, в подлинный центр культуры английского Возрождения, где родилась не знающая себе подобных Игра о Великом Барде»¹³. Там же Гилилов сообщил, что «после выхода первого издания книги "Игра об Уильяме Шекспире" (1997) появилось около сотни рецензий и откликов на нее в научной печати, в средствах массовой информации и Интернете».

Многие из этих откликов были восторженными. И отечественных критиков можно понять. Как же: шекспироведы всего мира бьются над проклятым вопросом более полутора веков, а тут наш великий самоучка взял да и решил его, просто передвинув датировку первого издания Честеровского сборника более чем на десятилетие ближе к нам. «Илья Гилилов сумел разоблачить мистификацию благодаря тончайшему анализу "Жертвы любви", и этим вошел в историю литературы. Часть почитателей его труда уже предложили выдвинуть шекспироведа на Нобелевскую премию»¹⁴.

Чтобы уточнить, за что именно присуждать Нобелевскую премию, дадим слово еще одному стороннику теории Гилилова доктору искусствознания Александру Липкову: «Еще в прошлом веке исследователей привлекла загадочная поэма "Голубь и Феникс", оплакивавшая почти одновременную смерть некой необыкновенной четы, связанной платоническим браком, и подписанная "Шекспир". Напечатана она была в так называемом честеровском сборнике, который весь был посвящен памяти Голубя и Феникс. До наших дней дошли три экземпляра сборника. Один датирован 1601 годом, другой, с совершенно другим названием на титуле, 1611-м, на третьем даты нет вообще. Предполагали, что ее по оплошности срезал переплетчик. Так когда же все-таки издана книга? Вопрос не праздный: без ответа на него не определить, кто скрыт за этими загадочными именами. А не узнав их, не понять и смысла этого самого таинственного из шекспировских произведений»¹⁵.

Вот за решение этого действительно не праздного вопроса Гилилова и стоило бы, по словам рецензентов, выдвинуть на Нобелевскую премию, понятно, что это по совокупности — вместе с решением шекспировского вопроса в целом. Подробности попытки решения шекспировского вопроса Гилиловым я излагать не буду: эти подробности теперь неактуальны. Дело в том, что главная посылка Гилилова — не существует никаких доказательств подтверждения титульной даты издания честеровского сборника (1601 год), поскольку никто не упоминал об этой книге до второго десятилетия XVII века — теперь документально опровергнута. Опроверг этот ключевой тезис Гилилова российский исследователь, живущий в Израиле, Борис Борухов, который просто-напросто нашел свидетельство того, что по крайней мере один человек читал «Жертву любви» в 1606 году: «существует документ, неопровержимо доказывающий, что сборник Роберта Честера вышел из печати не после смерти графа и графини Ратленд, а задолго до их кончины. Речь идет о списке книг, прочитанных шотландским поэтом Уильямом Драммондом в 1606 году. Этот список был написан им собственноручно и сохранился до наших дней. Из этого списка явствует, что среди многого другого (всего в списке более 40 названий), Драммонд в 1606 году прочел, в том числе и книгу Роберта Честера "Love's Martyr", то есть честеровский сборник»¹⁶. Подробно о своем обнаружении этого документа Борухов рассказал в ряде опубликованных статей¹⁷.

М. Литвинова прекрасно знала, что гипотеза Гилилова держится именно на датировке Честеровского сборника. Она прочитала еще «в "Шекспировских чтениях" 1984 года статью И.М. Гилилова "По ком звонил колокол" с гениальным открытием: он нашел поэтический сборник, оплакивающий смерть графа Ратленда и его жены, — называется он "Жертва любви, или Жалобы Розалинды", автор Р. Честер. "Хор поэтов", включавший Дж. Марстона, Дж. Чапмена и Бена Джонсона, отдавали Ратлендам дань глубочайшего почтения, как великим поэтам»¹⁸.

Однако, несмотря на то что результаты исследований Б. Борухова были доступны всем желающим, например на известном сайте¹⁹, в рецензируемой книге Литвинова продолжает основываться на установках Гилилова так, как будто документального опровержения его гипотезы никогда не существовало. Получается, либо она не в курсе того, что происходит в области ее научных интересов, либо принципиально не хочет учитывать мнения оппонентов. В любом случае, как известно, ignoratio non est argumentum.

Таким образом, после разрушения гилиловского фундамента для гипотезы Литвиновой действительно не осталось иных оснований, кроме тех, что она называет психологическими: «веря, что двадцать первое столетие будет веком, где правит психология, я стою на том, что психологическая достоверность важнее документального свидетельства. В документ может вкрасться ошибка; его можно подделать; утраченный, он может образовать лакуну, не замеченную следующими поколениями, что приведет их к ложному выводу. Тогда как в поведении человека, даже если он тщательно маскирует себя, в его поступках, взглядах, отношении к людям, животным, вещам, событиям, ходу истории, непременно проявится его психическая сущность, особый склад характера, души, язык, и все это, конечно, скажется на его сочинениях» (с. 11).

Вообще-то этот революционный психологизм не страдает новизной, но сама по себе его формулировка в таком искреннем виде — достаточно большая редкость. Однако рассуждать о методологи гуманитарных наук мы здесь не будем, это увело бы нас слишком далеко в сторону от нашего предмета, о котором никак не скажешь даже того, что сказал Полоний о Гамлете: «хотя это и безумие, но в нем есть логика» или, если хотите, метод²⁰. В произведении Литвиновой «Оправдание Шекспира» нет никакого единства логики или метода, одна случайная психология.

Но психология (вспомним высказывание Достоевского в «Братьях Карамазовых») — это палка о двух концах, и если основываться, например, на своей собственной психологии, то, разумеется, можно построить теорию, которая, однако, покажется достоверной только тебе самому. Или самой. В любой, пусть и претендующей на объективность, психологии субъективный момент представляется совершенно неизбывным. Приведем пример из книги Литвиновой, который неплохо иллюстрирует мысль Достоевского.

Кстати, я вовсе не хочу сказать, что книга Литвиновой совершенно бессмысленна или что ее аргументы не имеют под собой вообще никакой почвы. Нет, порой в ней есть и смысл, и почва, и вдохновение. Так что я и начну приводить примеры именно с того, что мне в этой книге понравилось. Понравилась апология Фрэнсиса Бэкона. Кстати, поскольку Бэкон, по Литвиновой, — это тоже Шекспир, то и «оправдание Шекспира» — это, возможно, всего лишь оправдание Бэкона. Хотя почему всего лишь? Чем гений философии хуже гения литературы?

Великий философ Фрэнсис Бэкон, как известно, имеет на своей биографии два серьезных пятна. Одно — вполне простительное и, вероятно, по сути, ложное. Дело в том, что, уже будучи на склоне лет лордом-канцлером, Фрэнсис Бэкон якобы взял взятку. Подношения были ничтожные, дарители процесс все равно проиграли, да и принимал подарки не сам Фрэнсис, а его слуги. Литвинова подробно рассматривает всю дворцовую интригу, подверстанную к этому делу и направленную на то, чтобы свалить Бэкона. Между прочим, всей этой неприятной для лорда-канцлера истории мы, скорее всего, обязаны появлением величайших произведений философа, который был отстранен от государственных дел и в последние годы своей жизни получил необходимый досуг для занятий науками и философией.

Второе пятно на исторической совести Бэкона — несколько менее известное, но для Марины Литвиновой, да и для всех нас более существенное — он предал друга. Или по крайней мере все выглядело так, как будто предал. Посудите сами. Фрэнсис Бэкон был долго и близко знаком с графом Эссексом. Фрэнсис, который почти всю жизнь нуждался в деньгах, был у Эссекса чем-то вроде секретаря-советника. Они переписывались и чувствовали себя на равных несмотря на то, что стояли на разных ступенях социальной лестницы. Это не была, по Литвиновой, служба за деньги, хотя граф щедро отблагодарил Бэкона, подарив ему часть своего имения, которое Фрэнсис продал и частично расплатился с долгами. Более того, Эссекс, будучи долгое время фаворитом Елизаветы, хлопотал перед ней о месте лорда-канцлера для Фрэнсиса Бэкона, того самого места, что долгое время занимал при дворе его отец. Хлопоты не увенчались успехом: королева никак не могла забыть, как Бэкон выступил в парламенте против одного из ее законопроектов. Но тем не менее к моменту мятежа во главе с Эссексом Фрэнсис занимал при королеве пост советника, который, впрочем, не оплачивался и был чем-то вроде общественного поручения. Накануне попытки государственного переворота Бэкон чувствовал неладное и всячески старался повлиять на своего ученика (а графа можно считать по отношению к философу его учеником, но непослушным) — тщетно. В самом начале 1601 года мятеж, который, как известно, «не может кончиться удачей», состоялся. Граф Эссекс вывел на улицы Лондона примерно три сотни сторонников, главным образом своих прямых вассалов. Он надеялся на поддержку горожан. Но таковой не последовало. Среди участников заговора, которые сопровождали Эссекса в этот день, были граф Саутгемптон и молодой граф Ратленд. Всех их в тот же день взяли и заключили в Тауэр²¹.

Так вот, когда шел судебный процесс над заговорщиками, общественным обвинителем по делу Эссекса выступал Фрэнсис Бэкон. В результате его друг (ученик-покровитель) был вскоре предан мучительной смерти: казнен как государственный преступник²². Ну и чем после этого мудрый философ-моралист, борец за прогресс и нравственную чистоту христианского толка не Иуда? И такого подлого карьериста Литвинова прочит на роль старшего Шекспира? Почему же Фрэнсис не отказался от этого грязного дела? А вот как раз потому, что, по мнению автора «Оправдания Шекспира», он спасал младшего Шекспира — Роджера Маннэрса, пятого графа Ратленда. Только это могло заставить такого человека участвовать в таком деле. Он выторговал жизнь Ратленда за это. Или, наоборот, королева выторговала его прокурорство, нужное ей для соблюдения внешней нейтральности обвинения, да и качества всего судебного процесса (а ведь Фрэнсис был по образованию юристом).

Красивая гипотеза? Красивая. Только она подается не как гипотеза, а как рассказ о событии, так сказать, психологически достоверном. И действительно, на этот раз у автора получилось достаточно достоверно. Хоть роман пиши. Однако когда свежие психически-эстетические впечатления от прочтения отходят на второй план, всплывают некоторые факты (кстати, в книге они тоже приводятся), всю эту психологическую достоверность несколько подрывающие. Например, Литвинова пишет, что Ратленд шел в деле под номером два, с одной стороны, но примкнул к заговору как бы случайно, с другой: все его друзья во главе с основным, Саутгемптоном, были там. Кандидат в Великие барды, мол, не был прирожденным мятежником, он был в данном случае просто преданным другом, по Литвиновой. Но любой историк вам скажет, что под номером два в заговоре шел сам Саутгемптон, которого, между прочим, тоже не казнили. Так что Бэкон мог спасать не Ратленда, а как раз Саутгемптона. Тогда получается, что младший Шекспир — это именно он?.. Чем не психология? А мог и никого не спасать, кроме себя, великого философа. Почему великого драматурга нужно спасать, а великого философа — нет?²³ Да и Эссекс был сумасброд известный, порой всякие приличия терял: в покои королевы без разрешения врывался... Почему это Фрэнсис Бэкон должен был всем рисковать только лишь для того, чтобы не участвовать в справедливом по законам того времени процессе?²⁴ И Бэкон до такой степени не стеснялся этого своего участия, что даже жаловался, что королева мало заплатила за работу: рассчитаться с долгами снова не получилось.

Да и Ратленд, похоже, сам отодвинул себя от плахи. Каким образом, неизвестно (Литвинова считает, что сказал что-то лишнее). Известно только, что Саутгемптон со своим (до судебного процесса) лучшим другом Ратлендом после этого суда уже больше не разговаривал.

И это еще самое убедительное психологическое доказательство того, что Бэкон и Ратленд (его ученик) есть пара Потрясающих копьем. Кстати, о самой внутренней форме псевдонима Шекспир — Shake-speare. На ней у Литвиновой многое держится²⁵. Одна из крупнейших глав книги посвящена Афине Палладе — древнегреческой богине, которую обычно изображали с копьем. Она была в гербе рода Бэконов. Литвинова долго рассказывает, где и как в эту эпоху Афина потрясает копьем. Но все держится опять на психологии автора. Ну зачем богине потрясать копьем? Ей достаточно иметь его. В случае чего она может поразить им, и все. Потрясать — это свойство человеческое. Хотя, например, у другого претендента на титул Шекспира графа Оксфорда в гербе был лев с копьем, тот и вправду, как некоторые считают, потрясал (но, скорее всего, он его сломал). Все это атрибуты веры, а не науки. Но Литвинова, похоже, вообще не столько ученый, сколько адепт, она и сама неожиданно признается: «а что если кто-нибудь когда-нибудь докажет, что Ратленд не имел никакого отношения к шекспировскому наследию? Был такой эксцентричный, щедрый до мотовства граф, несчастный в браке, любящий своих сестер и братьев. Оставил крупные суммы денег на образование племянников и племянниц, на строительство больницы для бедняков. Своих детей не имел — брак был платонический. Любил театр, музыку, много читал, в том числе математические сочинения, знал Пифагора²⁶. Интересная фигура, но не поэт, не Шекспир. Не ученик и сподвижник Бэкона. И если это будет доказано, я или сойду с ума, или, вопреки всему, не отрину своей гипотезы. И она превратится для меня в прекрасную сказку, которая будет утешать меня до конца моих дней» (с. 304—305). Между прочим, эта альтернатива в перспективах автора книги кажущаяся. Верить до конца во что-то логически несостоятельное вовсе не обязательно значит не сойти с ума.

С таким, гомилетическим по сути, подходом можно быть хорошим преподавателем. Марина Дмитриевна, вероятно, хороший преподаватель. Но книг она писать не умеет. Книга — это не собрание лекций, отпечатанное типографским способом, прошитое и переплетенное, книга — это единство замысла, последовательно расположенное и в соответствии с замыслом воплощенное. Каждая фактура речи имеет свои законы. Преподавательская гомилетика предполагает многочисленные повторы: меняется аудитория, меняется ситуация, интонация и прочее. Но когда читатель закрывает почти семисотстраничное произведение, которое достигло такого объема исключительно благодаря многочисленным повторам одного и того же, то его чувства не назовешь признательностью к творцам книги. Ответственность за кумулятивное раздувание тома вместе с автором должны бы, по справедливости, разделить и редакторы²⁷, и издатели книги. Модный в России после издания книжки Гилилова шекспировский вопрос (предположительно обеспечивающий коммерческий успех любому предприятию, с ним связанному) не должен закрывать от внимания солидных издателей, что любую книгу нужно готовить, а не стряпать на скорую руку²⁸. Потому что, даже если бы у автора и были стоящие аргументы в защиту своей гипотезы и даже если это вообще была бы верная гипотеза, данная книга заставила бы во всем этом серьезно усомниться.

Примечания

1. Что и постарались сделать Платон и Ксенофонт. См. Платон. Апология Сократа (пер. М.С. Соловьева // Собр. соч. в 4 т. М., Мысль, 1990. Т. 1.С. 70—96; Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. М., Наука, 1993.

2. Перепробовали, кстати, уже почти шесть десятков кандидатов.

3. Вариант шекспировского вопроса, ставший заглавием одной из книг. См.: Б.И. Моцохейн. Кто этот господин? М.: ТЭ, 2001.

4. А то известное завещание Шекспира из Стратфорда (оригинал теперь легко посмотреть в Интернете по адресу: http://www.nationalarchives.gov.uk/dol/images/examples/pdfs/shakespeare.pdf) посвящено каким-то с нашей точки зрения мелочам, типа, лучшую кровать завещаю старшей дочери, вторую по качеству — жене, это еще самые серьезные сюжеты. В завещании подробно описано все состояние завещателя, не забыты даже чашки, вазы, калоши, носки и подтяжки. Странно все же, что столь мелочно-меркантильный человек совершенно не позаботился о такой статье дохода для своих потомков, как авторское право на драматические произведения. Пусть это право тогда и резко отличалось от современного, но оно уже существовало.

5. См. ниже: с. 8.

6. Глава о пьесе Форда, впрочем, тоже об этом.

7. С. Шенбаум. Шекспир, краткая документальная биография. М.. Прогресс, 1985. S. Shoenbaum. Shakespeare's lives. Oxford University Press, 1970; S. Shoenbaum. Shakespeare and others. Folger Books, 1985.

8. Хотя следующие главы будут затронуты ниже.

9. Да и не может особенно отличаться, потому что факты жизни классического Шекспира немногочисленны и общеизвестны.

10. И.М. Гилилов. Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса. М., 1997 (последнее, исправленное и дополненное издание, 2007).

11. Этой женой, собственно, концепция Гилилова и отличается от той, что была еще в начале прошлого века выдвинута шекспироведами П. Альвором, К. Бляйбтре, Л. Бостельманом. По этой теории, произведения Уильяма Шекспира были созданы 5-м графом Ратлендом Роджером Мэннерсом. Впоследствии эту линию развивали в разных странах Демблон (С. Demblon. Lord Rutland est Shakespeare, le plus grand mystère dévoilé Shaxper de Stradford hors cause C. Carrington, Paris 1912), Сайке (Claud W. Sykes. Alias William Shakespeare? London: F. Aldor, 1947), Шипулинский (Ф. Шипулинский. Шекспир — Рэтленд. М., Госиздат, 1924), Пороховщиков (P.S. Porohovshikov. Shakespeare Unmasked. New York: Savoy, 1940). Последние двое упоминаются и в книге Литвиновой) и др.

12. Все они построены на том, что некоторые факты биографии Ратленда отразились в содержании некоторых пьес Шекспира, особенно в «Гамлете». Не случайно, что и Литвинова занялась шекспировским вопросом, по ее словам, после изучения переводов этой трагедии Шекспира.

13. Шекспировские чтения. М., 2004. С. 7.

14. А. Королев. Поддельный Шекспир подтверждает правоту шекспироведа Гилилова // 4 мая 2005 года на сайте РИА "Новости".

15. А. Липков. Игра великого ума // Вокруг света, № 10 (2757), Октябрь, 2003.

16. http://gililov.narod.ru/chester09.htm

17. 1) Boris Borukhov. «The Phoenix and the Turtle» Was Published in 1601 // Notes and Queries, 53 (I) (March 2006): Борис Борухов. Список Драммонда, строка 22-я... // «Современная драматургия». 4. 2005, с. 242—244: Борис Борухов. Между филином и пилигримом // Иерусалимский журнал, 19, 2005, с. 239—246.

18. М. Литвинова. "Портреты Шекспира разгаданы" // Новая Юность. 1998, № 1—2 [28—29]). http://maga7jnes.rass.ru/nov_yun/ 1998/1—2/sheksp.html

19. http://gililov.narod.ru/ (сайт целиком посвящен книге И.М. Гилилова).

20. Though this be madness, yet there is method in 't,(:) (ГПП 2003, 2.2.209).

21. Обо всем этом М. Литвинова сообщает нам в Заключении, названном «Иронические гримасы истории» (590—618).

22. Впрочем, не такой мучительной, к которой он был приговорен судом: вместо четвертования с потрошением внутренностей ему всего лишь с милостивого соизволения королевы отрубили голову. Правда, с третьего удара, как Марии Стюарт.

23. К тому же то, что драматург в принципе может быть великим, Европа признала не раньше, чем лет через сто.

24. В нравственном облике Фрэнсиса Бэкона уже в нашу эпоху не сомневалась не только Литвинова, но и, например, Бертран Рассел, причем для поддержания чистого образа философа ему не понадобилось попутно решать шекспировский вопрос: «В возрасте двадцати трех лет он стал членом парламента и советником Эссекса. Тем не менее, когда Эссекс впал в немилость, он помогал его преследовать. Его сурово осуждали за эго, например Литгон Стрэчи в своей книге "Елизавета и Эссекс" представляет Бэкона чудовищем измены и неблагодарности. Но это совершенно несправедливо. Он работал с Эссексом, пока тот был лоялен, но покинул его, когда лояльность к нему была бы предательством; в этом не было ничего, что мог бы осудить даже самый строгий моралист того века (Рассел Б. История западной философии. Книга 3. Часть первая. От Возрождения до Юма. Глава VII. Фрэнсис Бэкон).

25. См. главу пятую «Грозная воительница, потрясающая копьем» (с. 501—560) и главу шестую «Вездесущий эпитет» (с. 561—589).

26. Цитирую не для того только, чтобы воспользоваться очередным саморазоблачением Литвиновой, пусть и сделанным в сослагательном наклонении, но и чтобы показать читателям, что в действительности известно о Ратленде.

27. Как, например, можно было пропустить такую фразу (взял почти наугад): «Вокруг Нортумберленда католиками, и английскими, и континентальными, с самой его юности плелись интриги, цель которых — возможное престолонаследие. Английский посол во Франции назвал его в одном из писем "главный персонаж королевства". В 1606 году его посадили в Тауэр, хотя он не был лично замешан в знаменитом "пороховом" заговоре, где провел много лет» (с. 182). Или такую: «Значит, и предисловие Хемингса и Конделла не может быть неоспоримым свидетельством того, что драматург Шекспир и стратфордский участник труппы — одно лицо, бабушка надвое сказала» (с. 194).

28. Похоже, в этой книге не задалось все, начиная с титульного листа, на котором буквально написано: Оправдание Шекспира Марина Литвинова. Вторые два слова — под первыми двумя, разумеется. Так сказать, на западный манер. Но по законам русского языка получается, что автор книги — некий Марин Литвинов.