Каким алмазом честь его сияет

Так появилась «Буря» — его последнее слово, его прощание с театром и литературой, пьеса, в которой вновь слышны мотивы фатализма, встречавшиеся в «Цимбелине» и в «Зимней сказке».

Ариэль торжественно возвещает о наказании коварных противников своего властелина Просперо:

  ...и судьба,
Которой в этом мире все подвластно,
Велела ненасытной бездне моря
Извергнуть вас на сей пустынный остров¹ (III, 3, 183)

Взгляд Шекспира на жизнь вновь приближается к тому, который выражен в трагедиях, и в то же время содержит нечто новое. В отличие от героев «Цимбелина» и «Зимней сказки», Просперо не ждет у моря погоды.

Он считает своим долгом возвратить себе престол, незаконно отнятый братом Антонио, и дать ему почувствовать свою силу. Не только умение постоять за себя, но и стремление восстановить попранную справедливость присуще Просперо. И это отличает его от Имогены и Гермионы. С помощью силы восстанавливая свою власть, действуя согласно закону, он не мстит, а щадит виновников произвола: «Все грешны, все прощенья ждут. Да будет милостив наш суд». В то же время принципы Просперо не несут на себе отпечатка христианской морали. Он снисходителен к преступникам, но непримирим к низости и никому не дает возможности дурно использовать его великодушие. Кроме того, Просперо верит, что те, кого он щадил, исправятся: милосердие исцелит их. Своей человечностью Просперо близок трагическим героям Шекспира.

Почему же тогда его не постигла их участь — участь тех, кто восстал против зла?

От смерти его спас благородный Гонзало, очень похожий на Кента. Этот миланский патриций доставил пищу, пресную воду и одежду Просперо и его маленькой дочери, когда их по указанию Антонио

  ...пересадили
На полусгнивший остов корабля
Без мачты, без снастей, без парусов,
С которого давно сбежали крысы,
И там покинули... (I, 2, 130)

Однако могуществом своим и победой над врагом Просперо был обязан не спасителю Гонзало.

Власть и сила Просперо фантастичны по сути и форме. Книги помогли изгнаннику обрести секрет управления стихиями, они для него «дороже герцогства». Мощь Просперо носит сверхъестественный характер, ставит его над людьми и только поэтому позволяет побороть зло. То, что не удалось Бруту, Гамлету, Отелло, Лиру осуществить в жизни, достигается здесь благодаря волшебству.

В комедиях, хрониках и трагедиях у Шекспира не раз действовали фантастические существа (духи, призраки, боги, тени умерших). Там они олицетворяли переживания живых людей, их представления о мире. В «Буре» фантастика не выполняет роли аллегории. Она выступает в своей истинной сути как предвидение будущего, победы человека над злом и над природой.

Мы никогда не отвлекаемся от мысли, что власть Просперо — чистый вымысел, не имеющий под собой реальной почвы. С самого начала ясно, что это мечта. Красивая, гуманная мечта: Просперо употребляет свою силу только на восстановление справедливости. Как только он достигает цели, он отказывается далее использовать свое могущество и спешит стать обыкновенным смертным.

Шекспир заставил Просперо «перепрыгнуть» через стадию борьбы, которую вели трагические герои, и в то же время не удовлетвориться ожиданием счастья, показанным в «Перикле», «Цимбелине» и «Зимней сказке». В Просперо чувствуется усталость, но он думает о будущем и потому очень требователен. Достаточно вспомнить о суровом испытании, которому он подверг Фердинанда, о строгом его обращении с восторженной Мирандой. Не высокомерие, не властный характер, а взыскательная любовь к людям обусловила его поступки и решения.

Только по отношению к Калибану Просперо не знает снисхождения, только его он ненавидит.

Поскольку «Буря» — пьеса, в которой первостепенную роль играет фантастика, то и судить о ней надо не как о произведении, где в прямолинейной форме, реалистически отражена жизнь. Фантастические образы воспроизводят скорее философские раздумья Шекспира над действительностью, чем саму действительность.

В такой же мере, в какой Ариэль воплощает светлую силу природы, улыбающуюся человеку, Калибан символизирует «темную», враждебную стихию, которую человек должен покорить. Вот почему в нем столь гротескно подчеркнуто звериное начало.

Калибан хочет вернуть свою потерянную свободу. Его бунт можно понять. Но он возмечтал не о разумной свободе, в условиях которой человеческая личность может достигнуть высшего прогресса. Его цель — удовлетворить свою похоть, свои низменные инстинкты. Недаром Миранда, которой нельзя отказать в милосердии, боится Калибана, считая не без оснований, что он «груб и страшен». Недаром, восставая против Просперо, Калибан ищет поддержки у недостойных людей — Стефано и Тринкуло.

Миланский герцог Просперо, подчинивший себе Калибана, меньше всего похож на тех «джентльменов удачи», которые в поисках наживы отправлялись порабощать другие народы. Он намеревается оставить остров, где Калибану представится возможность наедине пользоваться желанной свободой.

Просперо уходит со сцены незапятнанным, справедливым. Поистине можно поражаться тому, «каким алмазом честь его сияет». Слова эти принадлежат раскаявшемуся Леонту, который оценил по достоинству преданность Камилло. В такой же мере, если не в большей, их можно отнести к Миранде, к Фердинанду, которые верны Просперо.

Справедливость, гуманность, разумная власть над природой, знания, любовь к книгам — вот те черты Просперо, в которых воплощена мечта Шекспира о человеке будущего, восторжествовавшем над злом.

После мрачных раздумий Брута, Гамлета, Кориолана, Тимона Афинского о враждебной действительности, о недобром времени радостно выражен оптимизм последнего шекспировского героя:

...колесница времени как должно
Везет свой груз. (V, 1, 198)

В этом волнующем эпилоге есть еще одна картина, как будто бы возникшая сама по себе. Она не имеет непосредственной связи с тем кругом идей, которые выражены в образе Просперо.

Попав после кораблекрушения на незнакомый и, как ему казалось, необитаемый остров, Гонзало начал мечтать вслух. Мечтать о том, какое бы он основал государство, окажись он правителем острова. Антонио и Себастьян своими плоскими шутками выражали презрение к планам Гонзало, неверие в их осуществимость, пытались уличить его в противоречиях. Но Гонзало продолжал думать о будущем человечества. Так возникла утопия, к которой сам автор не скрывает своей причастности, ибо после Просперо самым близким Шекспиру героем является Гонзало.

Гонзало находит нужным прежде всего подчеркнуть, что основанное им общество будет не таким, как то, в котором он живет: «Устроил бы я в этом государстве иначе все, чем принято у нас». В подлиннике мысль Гонзало выражена острее: «Завел бы я порядки, противоположные тем, что приняты у нас».

Какие же реформы грезятся Гонзало?

Я отменил бы всякую торговлю,
Чиновников, судей я упразднил бы,
Науками никто б не занимался,
Я б уничтожил бедность и богатство.
Здесь не было бы ни рабов, ни слуг,
Ни виноградарей, ни землепашцев.
Ни прав наследственных, ни договоров,
Ни огораживания земель.
Никто бы не трудился...
...Никто над ними не властвовал бы. (II, 1, 155)

Утопия Гонзало подразумевает изменение всей социальной структуры, установление абсолютного равноправия. Видимо, эти идеи разделял в конце жизни и сам Шекспир.

Было бы ошибкой в полной мере отождествлять мировоззрение Шекспира с системой взглядов Гонзало. Автор пьесы не мог принять утопический тезис о том, что наука должна прекратить свое развитие в государстве будущего. В противном случае он не стал бы прославлять в лице Просперо, ученого человека, для которого книги дороже всего на свете.

Утопия Гонзало дает ответ на вопрос, за счет чего же будет существовать идеальное общество, если никто не станет работать: «Все нужное давала бы природа — к чему трудиться?»

Эта мысль не нова. Она впервые выражена в народной утопии «Страна Кокейн», возникшей в XIV веке. Райская жизнь изображена очень ярко в поэме неизвестного автора:

Гусей жареных летает стая,
На вертелах все — ей-богу, клянусь!
Гогочут: «Я — гусь, я — горячий гусь!»
Чесноком приправлены гуси не худо,
Изо всех это самое смачное блюдо.
А жаворонки, что так вкусны,
Влетают прямо людям во рты².
В одежде и пище нет нехватки ³

Далее в поэме «Страна Кокейн» говорится о дружеских отношениях равноправных людей, в противовес антагонизму классового общества: «Ссор и споров нету, поверьте». Автор явно рассчитывает на то, что в рай попадут только бедняки. «Милостивым, добрым лордам» не выдержать испытания, через которое надо пройти, чтобы получить доступ в страну Кокейн: «Целых семь лет в навозе свином просидеть».

Столетия подневольного труда породили мечту о свободной, безбедной жизни, иллюзию о рае, где можно не трудиться, где «широкие реки текут молока, меда и масла, а то и вина».

Томас Мор был первым, кто понял, что общество не может существовать без труда. В его «Утопии» как раз и показана счастливая жизнь свободных тружеников, не знающих, что такое угнетение и бедность, в равной мере как праздность и роскошь.

Как установлено не так давно (в конце 10-х — начале 20-х годов нашего века), Шекспир принимал участие в создании и переработке исторической драмы «Томас Мор». Поэтому не может возникнуть сомнений, что ему было известно содержание «Утопии», если не по латинскому оригиналу, то по английскому переводу 1551 года.

Тем не менее автор «Бури» предпочел вариант патриархальной утопии. И этому можно найти объяснение. Гонзало размечтался не в кабинетной тиши, а на диком острове, где жил Просперо. Его утопия «вписывается» в ту обстановку, где она возникла.

В рассуждениях Гонзало можно обнаружить перекличку с идеями Мора. Шекспировский мечтатель грезит о государстве, где не будет огораживания земель; протест против жестокого насилия над английским крестьянством содержится и в «Утопии». Сквозь фантазию иногда проглядывает английская реальность: всякому ясно, что истинному миланцу не пришла бы в голову мысль об огораживаниях.

Тревожная мысль о желанном, но далеком прогрессе человечества положена в основу действия «Бури». Контрастно изображены человек будущего и его гонители, побежденные чудодейственными силами. Эта странная коллизия явилась причиной многочисленных дискуссий относительно жанровой принадлежности «Бури» и других пьес последнего периода творчества Шекспира.

Произведения эти до сих пор именуют трагикомедиями. Для этого есть некоторые основания, заключающиеся не только в специфике сюжета (наличие трагического элемента и счастливый финал). В последних пьесах Шекспира отсутствует строгая взаимообусловленность характеров и обстоятельств, которую мы наблюдаем в драмах и трагедиях. Нет в них и характерного для других драматургических жанров единства действия. Все это роднит «Цимбелин», «Зимнюю сказку» и «Бурю» с трагикомедиями. Но последние пьесы Шекспира больше всего соответствуют нашему представлению о романтической драме. В особенности это определение отвечает структуре и содержанию «Бури», где субъективное начало (силы и стремления Просперо) изображено гиперболически, а объективное (враждебная действительность) показано в «уменьшенном» виде.

«Буря» знаменовала собой новый подъем творческих сил Шекспира. В ней возрожден был нравственный максимализм великих трагедий. Но именно в это время драматург распрощался с литературой, с театром. Биографы усиленно описывают уют и благодушие, окружавшие Шекспира в Стратфорде, после того как он покинул Лондон, «Глобус»... Но ему не нужна была эта тишина. Он не мог больше четырех лет прожить в тиши, не творя. Это было совсем не спокойное время. Явилась тень Гамлета — не отца, а сына, казнящего себя:

Ну и осел же я! Как это славно,
Что я, сын умерщвленного отца,
Влекомый к мести небом и геенной,
Как шлюха, отвожу словами душу
И упражняюсь в ругани, как баба,
Как судомойка!

Бездействие терзало Шекспира сильнее, чем Гамлета. С упреком явился воскресший Лир. Он посмотрел на отдыхающего в кресле творца и спросил: «Неужели вот это, собственно, и есть человек?»

Лондонский народ, угрюмо молчавший в ответ на известие об избрании Ричарда, тоже явился Шекспиру с немым вопросом: где она, монархия разума и добра?

Шекспир вновь услышал, как слуга, поднявший руку на герцога Корнуэльского, воскликнул: «Придется драться!»

Потом мальчик, сын Кориолана, крикнул отцу, что будет драться, и сын короля Леонта Маммилий, тоже сказал, что будет драться. Борцы явились к своему «создателю» — Шекспиру. Юноши повзрослели. Их надо было понять, они складывали новый сюжет нового времени. Жизнь не останавливается.

Примечания

1. Здесь и ниже «Буря» цитируется в переводе М. Донского. — См.: Шекспир Уильям. Собр. соч., т. 8.

2. «Страна Кокейн», перевод О. Волкова. Приложение к «Английской утопии» А. Л. Мортона, 1956, с. 263—268.

3. Там же, с. 264.