§ 2. Шекспир в круге чтения Пушкина

На шекспировские штудии Пушкина литературная критика обратила внимание еще при жизни поэта. Уже современники и друзья поэта сравнивали Пушкина с Шекспиром (как, впрочем, и с другими мировыми гениями). Так, например, известна запись В.Ф. Одоевского, в которой он размышлял о привлекшей его в «Капитанской дочке» способности автора отделять от себя героя, в то же время наделяя его какими-то чертами собственного характера: «Была минута, когда Шекспир был Макбетом, Гёте — Мефистофелем, Пушкин — Пугачевым, Гоголь — Тарасом Бульбою; из этого следует, что они такими и остались; но чтобы сделать живыми своих героев, поэты должны были отыскивать их чувства, их мысли, даже их движения в самих себе». Известный своим либретто оперы М.И. Глинки «Иван Сусанин» барон Е.Ф. Розен («Северная Пчела» 1835, № 38) ставил Пушкина в ряд мировых гениев и даже выше Шекспира и Гёте. В прижизненной критике Пушкина Шекспир становится критерием эстетического совершенства и художественного мастерства.

Первой работой, всецело посвященной проблеме влияния Шекспира на русского поэта, стала глава «Шекспиризм» в книге П.В. Анненкова «Александр Сергеевич Пушкин в Александровскую эпоху»¹. «Шекспиризм» не самое удачное слово, которое придумал П.В. Анненков, но оно достаточно точно (по аналогии с «байронизмом») характеризует мировоззренческую подоплеку пушкинского увлечения Шекспиром. «Шекспиризм» Пушкина — это художественно-эстетический комплекс идей, который характеризует шекспировское видение и понимание истории и современности, прошлого и будущего (собственно, это то, что Пушкин назвал «взглядом Шекспира»); это и художественные открытия Шекспира (концепция характеров, концепция истории, роль случая в истории, смешение стилей и т. п.), которые Пушкин воспринял в своем творчестве.

В дальнейшем к изучению проблемы пушкинского «шекспиризма» обращались многие исследователи: В. Чуйко, С. Тимофеев, М.М. Покровский, Ю. Спасский, М.Н. Боброва, Д.М. Урнов, Ю.Д. Левин, C.H. Herford, H. Gifford, J. Lavrin, B. Kreft, T. Wolff. О влиянии Шекспира на Пушкина также писали: Н. Стороженко, С. Тимофеев, Н. Козмин, В.М. Жирмунский, А. Позов, Д.П. Якубович. О шекспиризме Пушкина говорили в работах о «Борисе Годунове» Г.О. Винокур, Б.П. Городецкий, Н.П. Верховский, Н.Н. Ардене, М. Загорский, С. Бонди, Л.М. Лотман, И. Ронен и др.

Наиболее обстоятельный и глубокий обзор эволюции пушкинского отношения к Шекспиру представлен в работе академика Алексеева «Пушкин и Шекспир»². Говоря о «шекспиризме» Пушкина, М.П. Алексеев отмечает, что о пушкинском увлечении великим английским драматургом начали писать ближайшие современники русского поэта, для которых этот вопрос уже тогда представлял огромный интерес, хотя разобраться во всей сложности возникших проблем они не сумели. Все ранние исследования об отношении Пушкина к Шекспиру, как отмечает Алексеев, хотя и имеют интересные и верные наблюдения по этому поводу, но выводы их ограничены недостаточным знанием рукописей Пушкина, которые были введены в научный оборот значительно позже. Только после публикации всего пушкинского рукописного наследия представилась возможность оценить, в каком объеме Пушкин был знаком с Шекспиром и с критической литературой о нем.

Другая проблема состоит в том, что некоторые сведения, которыми пользовались первые исследователи пушкинского «шекспиризма», имели явно мистифицированный характер. Так, например, еще при жизни великого русского поэта в конце 1820-х годов в английской печати появились два сообщения о том, что будто бы Пушкин начал свою литературную деятельность с перевода «Короля Лира» Шекспира. Сейчас мы точно знаем, что первым знакомством с «Королем Лиром» Шекспира русский читатель обязан не Пушкину, а Н.И. Гнедичу. Именно он перевел на русский язык шекспировскую трагедию, вернее, переделку Дюси «Короля Лира» с французского языка. Эта ошибка ввела в заблуждение первых зарубежных читателей и исследователей творчества Пушкина.

В основном, выявлены очевидные, внешние следы присутствия Шекспира в пушкинских текстах: прокомментированы высказывания Пушкина о творчестве английского драматурга, упоминания его имени и имен его героев, использование шекспировских сюжетов и характеров, отмечена роль, которую оба гения сыграли в развитии национальных литературных языков, создателями которых в Англии был Шекспир, в России — Пушкин.

Несмотря на значительный объем критической литературы русских и зарубежных исследователей, в осмыслении проблем пушкинского шекспиризма до сих пор нет достаточной ясности. Отчасти этой ясности нет потому, что каждый из исследователей стремился обсуждать эту тему в целом, избегая решения частных проблем.

Точность и краткость пушкинского самовыражения в слове изумительны. Сам Пушкин — явление искусства. Творчество для Пушкина — высшая степень самосознания творца и творения. Пушкинские отзывы о своих произведениях по своему значению, глубине и силе выражения превосходят научную критику. Пушкин лучше разъяснял Пушкина, чем это делала критика. Уровень критического анализа во многом обуславливается степенью восприятия критиками пушкинских отзывов о Шекспире.

Считается, что знакомство Пушкина с Шекспиром произошло в начале 1820-х годов, хотя очевидно, что его интерес к Шекспиру мог возникнуть значительно раньше: в лицейские годы на лекциях адъюнкт-профессора философских наук Петербургского педагогического института А.И. Галича (1814—1815), который много говорил и писал о Шекспире, а также во время путешествия с генералом Н.Н. Раевским в 1820 г. на Кавказ и в Крым, исследователи усматривают влияние Шекспира в стихотворении «Кинжал» (1821).

Шекспир был на слуху в литературном быту, в книгах и журналах, но в текстах Пушкина имя Шекспира впервые встречается в полицейской выписке из недошедшего до нас письма, отправленного, как считают одни исследователи, П.А. Вяземскому, как полагают другие, — В.К. Кюхельбекеру: «читая Шекспира и Библию, святый дух иногда мне по сердцу, но предпочитаю Гёте и Шекспира. — Ты хочешь знать, что я делаю — пишу пестрые строфы романтической поэмы — и беру уроки чистого афеизма. Здесь англичанин, глухой философ, единственный умный афей, которого я еще встретил. Он исписал листов 1000, чтобы доказать, qu'il ne peut exister d'être intelligent Créateur et régulateur (что не может быть Существа разумного, Творца и Правителя. — Авт.), мимоходом уничтожая слабые доказательства бессмертия души. Система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но к несчастию более всего правдоподобная» (XIII, 92). Именно этот отрывок из письма является первым документальным подтверждением факта пушкинского чтения Шекспира.

С этого момента началось систематическое изучение Пушкиным Шекспира: Оливия Эммет находит шекспировские образы в написанной в 1823 г. первой главе «Евгения Онегина»³, в XXXVIII строфе второй главы «Евгения Онегина», оконченной в Одессе 8 декабря 1823 года, Пушкин цитирует восклицание Гамлета над черепом шута «Poor Yorick!»⁴:

Своим пенатам возвращенный,
Владимир Ленский посетил
Соседа памятник смиренный,
И вздох он пеплу посвятил;
И долго сердце грустно было.
«Poor Yorick!» — молвил он уныло, —
Он на руках меня держал».

(VI, 48)

К этим стихам Пушкин делает примечание: ««Бедный Йорик!» — восклицание Гамлета над черепом шута (см. Шекспира и Стерна)» (VI, 162). Во втором случае имеется в виду эпитафия на могиле пастора Йорика в романе Л. Стерна «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена». Как отмечал М.П. Алексеев, Пушкин «воспроизвел вкратце то примечание, которое к восклицанию Гамлета дано во французском издании «Полного собрания сочинений Шекспира» 1821 г. под редакцией Ф. Гизо и А. Пишо».

По этому же поводу В. Набоков писал: «Примечание Пушкина восходит непосредственно к исправленному Ф. Гизо и Амедеем Пишо изданию «Гамлета» в переводе Летурнера, которое было в библиотеке Пушкина (Œuvres complètes de Shakespeare, vol. 1. Paris, 1821), где примечание на страницах 386—387 гласит: «Увы, бедный Йорик! Все помнят и главу Стерна, где он цитирует эти слова Гамлета, и как в «Сентиментальном путешествии» [пер. Ж.П. Френэ, 1769] он, кстати, дал «самому себе имя Йорика»»⁵. Данные суждения явно не исчерпывают предмет разговора: восклицание Гамлета имело место прежде всего в тексте Шекспира («Alas, poor Yorick!»), и Ленский цитирует «Гамлета» на английском языке. В конце концов не столь важно, с чьей подачи Пушкин впервые процитировал Шекспира, важно то, что он это сделал на английском языке, что обозначило его интерес к оригинальным текстам Шекспира.

Французское издание Шекспира 1821 г. было основным источником, по которому Пушкин начал изучать пьесы великого драматурга в 1823—1825 гг.⁶ Известно предположение Л.П. Гроссмана о том, что с этим изданием поэт мог ознакомиться в одесской библиотеке графа М.С. Воронцова. Большинство прозаических переводов Шекспира были сделаны Летурнером еще в XVIII веке (о чем шла речь выше), они были позже исправлены Ф. Гизо и А. Пишо; Ф. Гизо также принадлежала большая вводная статья «Жизнь Шекспира», которая особенно заинтересовала Пушкина. Поэт тщательно изучил в ней не только биографию английского драматурга, но анализ драматургических принципов Шекспира. Так, например, Ф. Гизо утверждал, что корни драмы лежат в народных представлениях и развлечениях.

По этому поводу М.П. Алексеев замечает: «Сходную мысль мы неоднократно встречаем и у Пушкина, в частности в начале его незаконченной статьи о «Марфе Посаднице» М.П. Погодина («Драма родилась на площади и составляла увеселение народное» и т. д.; XI, 178). Очень существенными оказались для Пушкина характеристики исторических хроник Шекспира, их жанровых особенностей, их зависимости от английских летописных источников (в частности, хроники Холиншеда).

Очевидно, что, начав в конце 1824 г. свою работу над созданием русской трагедии, Пушкин в основном руководствовался своими собственными наблюдениями, которые обсуждал в письмах и разговорах со своими друзьями П.А. Вяземским, В. Кюхельбекером, Н.Н. Раевским-сыном, А.А. Дельвигом. Несколько месяцев спустя Пушкин выписывает к себе в Михайловское книгу по истории драматургии А.В. Шлегеля (см. письма к брату Л. Пушкину от 14 и 23 апреля 1825 г.). Во французском переводе книги Шлегеля есть главы, посвященные Шекспиру. Определенное значение для Пушкина могли иметь и сочинения де Сталь. Так, в книге г-жи де Сталь «О литературе» Шекспиру посвящена отдельная глава, а в посмертной книге «Десять лет изгнания» (1821) Россия как великое историческое явление сопоставлялась с шекспировской пьесой. Еще до получения книги Шлегеля Пушкин мог ознакомиться с некоторыми ее положениями в театральном альманахе Ф. Булгарина «Русская Талия», вышедшем в 1825 г. Эту книгу Пушкин получил в начале апреля, и она содержала статью «Междудействие, или разговор в театре о драматическом искусстве». Статья за подписью «А. Ф.» пересказывала несколько страниц из труда Шлегеля, вскользь упоминая и о Шекспире.

Позже Пушкин критиковал эти интерпретации Шекспира. В своей статье «О Мильтоне и Шатобриановском переводе «Потерянного рая»» Пушкин называет их неудовлетворительными для современного читателя: «Наконец критика спохватилась. Стали подозревать, что г. Летурнер мог ошибочно судить о Шекспире, и не совсем благоразумно поступил, переправляя на свой лад Гамлета, Ромео и Лира. От переводчиков стали требовать более верности, и менее щекотливости и усердия к публике — пожелали видеть Данте, Шекспира и Сервантеса в их собственном виде, в их народной одежде» (XII, 137).

Можно с уверенностью сказать, что увлеченность Шекспиром у Пушкина даже затмила его прежний юношеский идеал, его любовь к другому английскому поэту-романтику — Байрону. Пушкин тогда писал Н.Н. Раевскому в конце июля 1825 г. из того же Михайловского: «...но до чего изумителен Шекспир! Не могу прийти в себя! Как мелок по сравнению с ним Байрон-трагик!» (французский текст письма: XIII, 197; русский перевод: XIII, 541).

Шекспир победил романтиков своей естественностью, реалистичностью в изображении людей, полнотой многосторонности и противоречивости характера. Всего этого не было в созданиях романтиков, гиперболизировавших страсти и обеднявших этим характеры своих героев: «Байрон, который создал всего-навсего один характер (у женщин нет характера, у них бывают страсти в молодости; вот почему так легко изображать их), этот самый Байрон распределил между своими героями отдельные черты собственного характера; одному он придал свою гордость, другому — свою ненависть, третьему — свою тоску и т. д., и таким путем из одного цельного характера, мрачного и энергичного, создал несколько ничтожных — это вовсе не трагедия» (XIII, 541). По мнению видного шекспироведа А.А. Аникста, в романтической драме Пушкина не устраивал чрезмерный субъективизм романтиков, он считал его недостаточно драматичным. Он принимал лиричность драматургии романтиков, но все же «пришел к мысли о необходимости глубокой жизненной правды в драме. И его идеалом стал Шекспир». В свое время П.В. Анненков задавал риторический вопрос и сам же отвечал на него «Нужно ли распространяться о том, что поклонение Шекспиру, окончательно потушившее старое служение Байрону, уже сильно поколебленное и до того, — было шагом вперед для Пушкина? Прежде всего новое направление значительно укоротило дорогу поэту для сближения его с русским народным духом, с приемами народного творчества и мышления. Трудно себе и представить, чтобы при изучении Шекспира можно было пропустить без внимания значение национальных элементов вообще, как воспитателей фантазии и мысли поэта».

Как свидетельствует М.П. Алексеев, «нам неизвестна и едва ли будет установлена в дальнейшем последовательность ознакомления Пушкина с произведениями Шекспира в 1824—1825 гг.; мы догадываемся лишь, что к этому времени Пушкин успел уже изучить не только все основные пьесы, но и его поэмы, и может быть, даже его сонеты.

На примерах произведений Шекспира Пушкин задумывался над тем, как история некогда решала актуальные для России его времени проблемы узурпации власти, соотношения народа и правителей, преступления и наказания, индивидуальной больной совести и общественного блага, любви и ненависти в различной социальной среде, и т. д.». Перечисляя ряд произведений, которые с особым вниманием читал и перечитывал в тот период Пушкин, М.П. Алексеев отмечает «Гамлета», «Макбета», «Ричарда III» и ряд исторических хроник Шекспира, чье влияние наиболее ярко отразилось в произведениях Пушкина последующих лет: в трагедии «Борис Годунов» и поэме «Граф Нулин». Позже, по прошествии десяти лет, пушкинский интерес к образам, пропитанным христианской символикой и нравоучительным характером, проявился в попытке перевода шекспировской комедии «Мера за меру» и ее переделке в поэме «Анджело».

Чтобы лучше понять те последствия, которые открытие Шекспира имело в творческой эволюции Пушкина, необходимо уточнить ответы на давние вопросы: на каком языке и в чьих переводах Пушкин читал Шекспира, насколько свободно он владел английским языком?

Примечания

1. Анненков П.В. Александр Сергеевич Пушкин в Александровскую эпоху. VIII. Шекспиризм // Вестник Европы, 1874, кн. 2. С. 532—537. Отд. изд.: СПб., 1874. С. 293—300.

2. Алексеев М.П. Пушкин и Шекспир // Алексеев М.П. Пушкин: Сравнительно-исторические исследования. Л.: Наука, 1972. С. 240—280. Впервые эта статья была напечатана в сборнике: Шекспир и русская культура. М.; Л., 1965. С. 162—200.

3. О. Эммет считает, что в стихах первой главы «Евгения Онегина»: «И заслужи мне славы дань — / Кривые толки, шум и брань!», можно увидеть тайное или явное созвучие с английской строкой знаменитого «Макбета» Шекспира: «Life's but a walking shadow? A poor player / That struts and frets his hour upon the stage / And then is heard no more/ It is a tale / Today by an idiot? full of sound and fury, / Signifying nothing». Пушкинские «шум и брань» оказываются, по мнению О. Эммет, гораздо ближе к шекспировским «full of sound and fury», нежели перевод этих же строк Бориса Пастернака, который интерпретировал их как: «Жизнь — сказка в пересказе / Глупца. Она полна трескучих слов / И ничего не значит». «Нелепое звучание русского варианта говорит о внутренней глухоте современной культуры, — пишет исследовательница, — не только к шекспировскому образу, но и к опыту национальной традиции. Безупречным поэтическим слухом Пушкин воспринял те божественные звуки, которые нашептали Шекспиру монолог Макбета в финале трагедии». Эммет О. «Евгений Онегин»: на английском языке (перевод как герменевтическая акция) // Пушкин и теоретико-литературная мысль. М.: Наследие, 1999. С. 248.

4. В свое время Ю.М. Лотман видел в этом шекспировском восклицании при посещении могилы Ларина Ленским закономерный намек Пушкина на знаменитый прототип своего героя: «Ленский строит свое «я» по образцу личности Гамлета и перекодирует всю ситуацию в образах шекспировской драмы». Лотман Ю.М. Проблема «точки зрения» в романе // Лотман Ю.М. Пушкин. Биография писателя. Статьи и заметки 1960—1990. «Евгений Онегин». Комментарий. СПб.: Искусство-СПБ, 1995. С. 427.

5. Набоков В. Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина. Перевод с английского. Под редакцией А.Н. Николюкина. М.: НПК «Интелвак», 1999. С. 306.

6. В библиотеке Пушкина сохранился и дошел до нас один том из двухтомного лейпцигского издания драматических сочинений Шекспира на английском языке. Текст этого издания был перепечатан из редакции, подготовленной С. Джонсоном, Дж. Стивенсом и И. Ридом. В приложении содержалась работа А. Скоттове «Жизнь автора», сборник поэм и критический словарь. (The Dramatic Works of Shakspeare: 2 vol. / printed from the text of S. Johnson, G. Steevens, and I. Reed. Leipsig: E. Fleischer, 1824—1826. An Appendix ... Contents: The Life of the Author by A. Skottowe; his Miscellaneous Poems; A Critical Glossary, etc.). Однако, по предположению М.П. Алексеева, поэт приобрел его значительно позже даты издания. На бездоказательный характер этой гипотезы указал американский исследователь Т. Шоу (См. Шоу,Т. Поэтика неожиданного у Пушкина. Нерифмованные строки в рифмованной поэзии. М., 2002. С. 332).