У. Шекспир, Д. Флетчер¹. «Два благородных родича»

От переводчика

Как следует из регистрационных записей Гильдии книгопечатников и издателей, а также данных титульного листа первого издания пьесы в 1634 году, трагикомедия «Два благородных родича» была написана «достославными знаменитостями своего времени, мистером Джоном Флетчером и мистером Уильямом Шекспиром, джент.». Дату ее создания определяют 1613—1614 годами, и, таким образом, «Два благородных родича» вместе с «Генрихом VIII», также сочиненным в соавторстве с Д. Флетчером, оказываются последними шекспировскими произведениями. Собственно, в соавторстве нет ничего поразительного, если вспомнить о многих подобных опытах драматургов елизаветинской поры, как и о том, что именно Джон Флетчер после ухода Уильяма Шекспира из жизни стал главным драматургом труппы «Слуги короля».

Однако спор о точной принадлежности сцен и актов в последней (или одной из двух последних дошедших до нас шекспировских драм) остается весьма актуальным для современных филологов и историков театра.

В самом ли деле, в соответствии с господствующей точкой зрения, Шекспиру принадлежит экспозиция пьесы — торжественное явление трех овдовевших цариц, пришедших к Тезею, герцогу Афинскому, с требовательной мольбой о начале новой войны с той единственной целью, чтобы похоронить тела мужей, павших при осаде Фив? Или подчеркнутая физиологичность описания мертвых тел, оставленных на поругание, в этой сцене вкупе с аффектированной речью героинь характерны все же не для позднего Шекспира, а для его соавтора?

И действительно ли, как принято считать, те сцены, где дочь тюремщика, до беспамятства безнадежно влюбившаяся в высокородного узника, принимает неуклюжие ухаживания ровни себе — доброго и бестолкового жениха-простака, принадлежат перу Джона Флетчера? Быть может, в их забавных диалогах читатель уловит как раз шекспировскую интонацию.

Справедливо упомянуть в данном контексте и радикальную позицию Пола Бертрама², атрибутирующего пьесу как полностью шекспировскую.

Едва ли необходимо принимать ту или иную сторону в дискуссии об авторстве, но не могу не назвать сейчас славное имя Джеффри Чосера — «утренней звезды английской поэзии». Шекспир и Флетчер словно пригласили в «соавторы» создателя «Кентерберийских рассказов», взяв «Рассказ Рыцаря», открывающий знаменитый цикл, за сюжетную основу своей трагикомедии.

Герои Чосера, афинский герцог Тезей и его невеста, царица амазонок Ипполита, появляются в ранней комедии «Сон в летнюю ночь» (1595), которая завершается брачными торжествами. В начале же последней шекспировской пьесы Тезей с Ипполитой все еще жених и невеста в преддверии свадьбы — и она на сей раз откладывается из-за военного похода на тирана Креона, царя Фивского.

Взяв верх, Тезей захватывает в плен двух героических фиванцев — двоюродных братьев Паламона и Арсита, поразивших даже врагов своей доблестью и силой.

Оказавшись в заключении, молодые люди, не только родственники, но и самые преданные друзья, пытаются найти утешение в рассуждении о тюремной стене как о единственном спасении от пороков мира, вселенского зла и несправедливости. Сначала кажется, что «утешение философией» им вполне удается, но сквозь решетку темницы они вдруг замечают гуляющую по саду прекрасную Эмилию — младшую сестру Тезеевой невесты Ипполиты, и вспыхнувшая любовь делает лучших друзей непримиримыми врагами.

Именно эту поворотную сцену, определяющую все дальнейшие события пьесы, мы и предлагаем сейчас вашему вниманию.

Акт II. Сцена 2

Паламон

Как ты, достойный брат мой?

Арсит

Как ты, брат?

Паламон

Окреп вполне, чтоб над бедой смеяться,
И снесть войны превратность; мы, боюсь,
Навеки пленники.

Арсит

На то похоже.
С такой судьбой покорно, не ропща,
Я примирился.

Паламон

О Арсит, кузен мой,
Где ныне Фивы? Где наш гордый край?
Где наши родичи с друзьями? Боле
Не знать нам сей отрады, не глядеть,
Как юноши радеют в состязаньях,
Бахвалясь сувенирами любви,
Как парусами — бриг; не обгонять их,
Как обгоняет стаю сонных туч
Восточный ветр; так Паламон с Арситом,
Ногой небрежной чуть пошевелив,
Предвосхищали похвалы, и лавры
Стяжали словно нехотя. Увы,
Нам за оружье, близнецам в геройстве,
Не браться вновь, не горячить коней,
Как море яростных. Мечи — подобных
Не знал сам красноокий бог войны —
У нас отъяты — им ржаветь в безделье
В святилищах враждебных нам богов.
Мы молнией не выхватим их снова,
Сметая воинства.

Арсит

Нет, Паламон.
Надежды — те же узники в темнице,
Здесь потускнеет молодости цвет,
Как ранняя весна; здесь встретим старость,
Уз брака не изведав, Паламон!
В объятьях нежных молодой супруги
Нам сладких поцелуев не вкушать,
Вооруженных сонмами Амуров;
Нам не дано узнать свои черты
В наследниках, нам не внушать орлятам:
«Пусть не слепит тебя оружья блеск:
Воспомни, чей ты сын — стяжай победу!»
Красавицы оплачут наш удел
И в песнях станут клясть судьбу слепую,
Чтоб устыдилась, видя, сколько зла
Природе с юностью чинит. Вот мир наш,
Нам сверх друг друга никого не знать,
Внимать часам — хронистам нашей скорби;
Зазеленеет плющ — но не для нас,
Настанет щедрое на радость лето,
Но здесь хозяйкой — стылая зима.

Паламон

Ты правду молвишь. Наших фивских гончих,
Что эхом вековой будили лес,
Нам впредь не кликать — и не потрясать нам
Копьем отточенным, коль злобный вепрь
Прочь убегает, как парфянский лучник,
Под градом стрел. Достойные дела,
Что служат пищей благородным мыслям,
Погибнут в нас обоих. Мы умрем
В конце концов (вот горькое бесчестье!)
Детьми безвестности и скорби.

Арсит

Брат,
Из самой бездны тяжкого злосчастья,
Из происков и козней злой судьбы
Два утешенья, два благословенья
Явились: стойкость пред лицом беды
И радость разделять друг с другом горе.
Пока мы вместе, я скорей умру,
Чем этот кров сочту тюрьмой.

Паламон

Бесспорно,
В том благо наивысшее, кузен,
Что наши судьбы сплетены. Вместили
Два благородных тела — две души,
Назло невзгодам слитых воедино.
Они не сгинут, не бывать тому;
К тем, кто не ропщет, смерть во сне приходит.

Арсит

Нельзя ли нам на пользу обратить
Плен ненавистный?

Паламон

Как, кузен достойный?

Арсит

Пусть станет нам святилищем тюрьма
И нас уберегает от растленья.
Мы молоды, но дорога нам честь,
А вольность и бездумные беседы,
Души отрава, сманивают нас
На ложный путь. Какой же благодатью
Воображение нас одарить
Не сможет щедро? Здесь мы друг для друга —
Как будто не скудеющий родник;
Друг другу мы — супруги, и рождаем
Все новые свидетельства любви;
Друг другу мы — отец, друзья, знакомцы,
Друг в друге обретаем мы семью.
Я твой наследник, ты — мой. Это место —
Наследье наше; никакой тиран
Отнять его не смеет; чуть терпенья —
И счастлив наш удел. Излишеств нам
Не знать; рука войны не покалечит,
Моря не поглотят. На воле нас
Супруга б разлучила или дело;
Глодали б распри; злоба подлеца
Знакомства бы искала; я б зачахнул
В чужих краях, и ты бы не узнал,
И длань твоя мне глаз бы не закрыла
С молитвою богам; не будь мы здесь,
Нас развели бы сотни обстоятельств.

Паламон

Благодарю, кузен! Теперь ни в грош
Не ставлю я плененье. Что за горесть
На вольной воле жить — то здесь, то там,
Подобно зверю! Тут я обретаю
Двор более отрадный; суету,
Что жадный дух к тщеславию толкает,
Я распознал — и объявить готов
Мишурной тенью мир, что старец Время
С собою забирает, проходя.
Чем были встарь мы при дворе Креона,
Где грех — закон и где кичится знать
Невежеством и похотью? Арсит мой,
Ведь не даруй нам боги сей приют,
И мы с тобою в старости порочной
Почили б, не оплаканы никем,
Под хор проклятий вместо эпитафий.
Сказать еще?

Арсит

Я обратился в слух.

Паламон

Случалось ли, чтоб кто любил друг друга
Сильней, чем мы, Арсит?

Арсит

Конечно, нет.

Паламон

Не верю, что однажды наша дружба
Иссякнет.

Арсит

С нами лишь она умрет.

Внизу появляются Эмилия и ее служанка.

По смерти же вольются наши души
В сонм тех, кто любит вечно.

Паламон видит Эмилию и замолкает.

Говори!

Эмилия

Сей вертоград — обитель наслаждений.
Что это за цветок?

Служанка

Нарцисс, мадам.

Эмилия

Мальчишка был пригож собой, но глупо
Любить себя; иль в мире мало дев?

Арсит (Паламону)

Так продолжай.

Паламон

Да.

Эмилия (служанке)

Или были девы
Жестокосердны все?

Служанка

Не может быть!
К такому-то красавчику!

Эмилия

Уж ты-то
Была б добрей.

Служанка

А как же, госпожа!

Эмилия

Вот умница! Но ты смотри, с оглядкой
Являй добросердечье.

Служанка

Отчего ж?

Эмилия

Мужчина — норовистый зверь.

Арсит (Паламону)

Что смолк ты?

Эмилия (служанке)

Цветы такие шелком вышьешь?

Служанка

Да.

Эмилия

Хочу, чтоб ими запестрело платье.
Прелестный тон! И дивно подойдет
На юбку, согласись?

Служанка

Да, очень мило!

Арсит (Паламону)

Кузен, кузен, очнись! Эй, Паламон!

Паламон

Арсит, доселе я в темнице не был.

Арсит

В чем дело, друг?

Паламон (указывая на Эмилию)

Взгляни и подивись!
Клянусь, она богиня.

Арсит

Ха!

Паламон

Колена
Склони: богиня это.

Эмилия (служанке)

Средь цветов
Нет благородней розы.

Служанка

Почему же?

Эмилия

Ведь роза — символ девушки. Она
Ухаживаньям ласковым Зефира
Стыдливо открывается, даря
Свой целомудренный румянец солнцу.
Но чуть Борей, нетерпелив и груб,
Подступится — свои красоты роза,
Как непорочность, вновь замкнет в бутон,
Борей шиповникам оставив низким.

Служанка

Однако ж, госпожа, порой цветет
Стыдливость пышно так, что в грязь роняет
Одежды роза. Девушке не след
Ее примеру подражать.

Эмилия

Шутница!

Арсит (Паламону)

Как хороша она!

Паламон

Ее черты —
Бессмертной красоты запечатленье.

Эмилия (служанке)

Печет; вернемся в дом. Возьми цветы:
Посмотрим, воссоздаст ли их искусство.
Так науу1 сердце легко — смех рвется с уст!

Служанка

Я прилегла б.

Эмилия

И не одна, я чаю?

Служанка

Как повезет, мадам.

Эмилия

Ну что ж, пойдем.

Эмилия и служанка уходят.

Паламон

Что скажешь о красавице?

Арсит

Чудесна.

Паламон

И только?

Арсит

В целом мире равных нет.

Паламон

Как не любить ее самозабвенно?

Арсит

За всех не поручусь. Я — полюбил.
Будь прокляты глаза мои! Оковы
Мне стали в тягость.

Паламон

Ты в нее влюблен?

Арсит

Кто б устоял?

Паламон

И ты ее желаешь?

Арсит

Сильнее, чем свободу.

Паламон

Я ее
Увидел первым.

Арсит

Вздор!

Паламон

Не вздор, а правда.

Арсит

Я тоже ее видел.

Паламон

Но не смей
Любить ее!

Арсит

В ней почитать богиню,
Тебе подобно, не намерен я.
Я женщину люблю в ней. Так что оба
Вольны любить.

Паламон

Любить не будешь ты!

Арсит

Любить не буду? Кто же воспретит мне?

Паламон

Я — тот, кто первым увидал ее,
Я первым прелести ее присвоил
Влюбленным взглядом. Если любишь ты
И думаешь разбить мои надежды,
Предатель ты; лжив, как твои права
На эту деву. От родства и дружбы
И всяких уз меж мною и тобой
Я отрекусь, коль ты о ней помыслишь.

Арсит

Да, я люблю ее. Коль на кону
Стояла б жизнь моих родных и близких,
Любил бы все равно — да, всей душой!
Когда тем самым я тебя теряю,
Я говорю: прощай же, Паламон!
Да, я люблю, и, полюбив, достоин
Искать ее любви, и притязать
На красоту ее я столь же вправе,
Как Паламон или любой иной
Сын своего отца.

Паламон

Ты ль звался другом?

Арсит

Да, им я был. Что на тебя нашло?
Давай я здраво рассужу. Не я ли
И плоть, и кровь твоя, и часть души?
Ты часто говорил, что Паламон я,
А ты — Арсит.

Паламон

Так!

Арсит

Разве не делю
Я гнев, и радости, и страхи друга?

Паламон

Быть может.

Арсит

Так зачем же ты в любви
Единоличен — подло, не по-братски?
Скажи по чести: недостоин я
Взгляд на нее поднять?

Паламон

Поднять — достоин.
Но вот задерживать — не смей.

Арсит

Коль друг
Врага завидел первым, надо ль ждать мне,
Не атакуя и забыв про честь?

Паламон

Да, если враг — один.

Арсит

Но если биться
Со мной он предпочтет?

Паламон

Пусть скажет сам,
И дальше твоя воля. Но иначе,
Коль не отступишься, ты — негодяй,
Проклятый изверг!

Арсит

Ты безумен.

Паламон

Как же
Мне не безумствовать, коль низок — ты?
И если я, охваченный безумьем,
Убью тебя, то по заслугам.

Арсит

Фи!
Ребячиться не полно ли? Я буду
Ее любить, я должен и могу,
И вправе, и посмею.

Паламон

Кабы только
Тебе, подлец, и другу твоему
Всего на час бы обрести свободу
И взяться за мечи — уж я б отбил
Тебе охоту красть любовь чужую!
Да ты гнуснее, чем карманный вор!
Вот только высунь голову в оконце,
Тебя гвоздями к косяку прибью!

Арсит

Слабак, глупец, не сможешь, не посмеешь!
Ах, голову? Да я протиснусь весь
И спрыгну в сад, едва ее завижу,
В ее объятья, чтоб тебя позлить.

Появляется тюремщик в глубине сцены.

Паламон

Молчи; идет смотритель. Кандалами
Тебе я вышибу мозги.

Арсит

Ну-ну.

Тюремщик

Не обессудьте, господа...

Паламон

В чем дело?

Тюремщик

Милорд Арсит, вас к герцогу зовут.
Зачем — не знаю.

Арсит

Я готов, тюремщик.

Тюремщик

Принц Паламон, я должен разлучить
Вас с милым родичем.

Арсит и тюремщик уходят.

Паламон

Так разлучи же
И с жизнью заодно! Зачем он зван?
Что, коли их поженят? Он красавец,
Я чаю, герцог заприметил в нем
И кровь, и стать. Но что за вероломство!
Друг предал друга! Коль добудет ложь
Ему столь благородную супругу,
Так честному не стоит и любить.
Когда бы мне ее увидеть снова
Хотя бы раз — и благодатный сад,
И плод, и цвет — вдвойне благословенны
Под ясным взглядом девы. Кабы стать
Тем деревцом, цветущим абрикосом,
Мне в следующей жизни повезло —
Я беззаботно простирал бы ветви
К ее окну, я б ей дарил плоды,
Достойные богов — приумножая
Ее блаженство, юность и красу;
Не будь она божественна, с богами
Ее бы уравнял я — им на страх.
Тогда она меня бы полюбила.

Примечания

1. Перевод пьесы выполнен в 2015 году С.Б. Лихачевой по заказу Университетского издательского консорциума (СПб.) для проекта Полного собрания сочинений У. Шекспира.

2. Bertram, Paul Benjamin. Shakespeare and the Two Noble Kinsmen. — Rutgers University Press, 1965.