Все поэты Англии славят Гиганта Ума и его «Нелепости»

Изучая творчество Бена Джонсона, Майкла Дрейтона, Джона Донна, Джона Дэвиса и других английских поэтов шекспировской эпохи, я неоднократно встречал в их произведениях имя некоего Томаса Кориэта. В основном это были хвалебные стихотворения, написанные поэтами специально для выпущенной этим Кориэтом в 1611 году книги о своем пешем путешествии по Европе. Как сообщали комментаторы, для книги Кориэта поступило так много поэтических панегириков, что часть из них пришлось поместить в другом издании.

Названия этой и последовавшей за ней книг Кориэта показались мне весьма странными для трудов о путешествиях: «Coryat's Crudities» («Кориэтовы Нелепости») и «Coryat's Crambe»^* («Кориэтова Капуста», но также и «Кориэтова игра в слова»). Странную смесь из безмерных восхвалений, многозначительных и не всегда поддающихся расшифровке намеков и грубо-гротескного высмеивания представляют собой и сами обращенные к Кориэту панегирики. А ведь смысл публикации панегирических обращений к авторам заключался именно в том, чтобы воздать им хвалу, рекомендовать их произведения читателям. Очень трудно представить, чтобы какой-то автор, рассказывающий от своего имени о путешествии за границу, мог дать собственным трудам такие издевательские названия и поместить в них такие материалы, как джонсоновские «комментарии» к рисункам на титульном листе «Нелепостей», развязно высмеивающие якобы незадачливого путешественника. Однако эти двустишия Джонсон почему-то назвал «ключом, которым можно открыть тайну Кориэтовой книги».

Джон Донн, говоря о Кориэте и его книге, прибегает к таким эпитетам, как «величайший», «неизмеримый», «превосходящий и удивляющий весь мир», «Гигант Ума» и даже «Великий Лунатик»! Донн отмечает глубину Кориэтовой мысли, его ученость, точность его описаний, которые могут служить образцом для любого писателя. Творение Кориэта не уступает лучшим созданиям Античности, ему суждено великое будущее! Но критикам грядущих времен будет нелегко постигнуть его смысл, ибо, по словам Донна:

«Книга Кориэта мистична, она подобна Сивиллиным,
И каждая ее часть не менее ценна, чем целое».

Непохоже, чтобы Донн просто иронизировал: в книге совершенно не известного тогда писателя о его первом и заурядном по маршруту путешествии на континент есть что-то очень значительное даже для такого поэта философского склада, как Джон Донн. Но что именно? От ответа на этот вопрос Донн демонстративно уходит, прикрываясь двумя макароническими (склеенными из разноязычных слов) двустишиями.

Майкл Дрейтон идет еще дальше; от имени всех поэтов он обращается к «дорогому Тому»:

«Ты наш наставник, который учит нас петь,
И мы все лишь твои дзанни^**, твои послушные обезьяны».

Все эти многозначительные намеки, а также участие в книге беспрецедентного числа других поэтов, в том числе Томаса Кэмпиона, Генри Гудиа, Хью Холланда, Джона Дэвиса, Кристофера Брука, Джона Харрингтона, требовали тщательного изучения всего о Томасе Кориэте и его сочинениях.

Однако, приступив к изучению необыкновенного явления, которое называется «Томас Кориэт», я довольно скоро обнаружил, что оно сравнительно мало исследовано и удовлетворительно не объяснено. Его «Нелепости» за прошедшие без малого четыре века были переизданы в Англии лишь два раза, без комментариев, а первая и единственная монографическая работа о нем — книга англичанина Майкла Стрэчена¹ — появилась уже в наше время, в 1962 году. На русском языке о Кориэте никогда не писали.

Генри, принц Уэлский

Первые сведения о Кориэте в XVII столетии сообщил Томас Фуллер в своем сочинении о достопримечательностях Англии (1662 г.)². Фуллер писал, что Кориэт был чем-то вроде шута и посмешища для окружения наследного принца Генри, причем обладал уродливой формой головы («перевернутая сахарная голова») и «сама его физиономия носила отпечаток глупости, которую снисходительные люди называли веселостью». Еще через двести лет, в 1887 году, в британском Национальном биографическом словаре была напечатана обстоятельная статья А. Джессопа³, содержавшая, однако, ряд неточностей и трактующая все рассказываемое о Кориэте от его имени в «Нелепостях» и «Капусте» наравне с исторически достоверным биографическим материалом. Наш современник Майкл Стрэчен тоже не полностью свободен от этого недостатка, хотя он располагал несравненно большим сводом фактов и не мог не заметить более чем сомнительную достоверность многих рассказов Кориэта о самом себе, к тому же, постоянно подчеркиваемую целым поэтическим хором, вовсю потешающимся над злополучным автором на страницах его собственной книги.

И Джессоп, и Стрэчен не могут преодолеть непостижимое противоречие между тем, что они сообщают о его унизительном положении нищего шута-придурка, служившего посмешищем, безответной мишенью для придворных остроумцев и их литературных друзей, и обширной и глубокой эрудицией, демонстрируемой его книгой во многих областях: политике, истории, географии, архитектуре, классической филологии (особенно латынь), и незаурядным литературным талантом. При этом шутки над ним (как видно из некоторых «панегириков») носили далеко не безобидный характер. Так, во время представления при дворе одной из джонсоновских масок его под хохот зрителей извлекли совершенно мокрого и съежившегося из какого-то сундука и обливали его, похоже, не только водой...

Титульный лист «Кориэтовых Нелепостей»

Что же известно о нем достоверно? Современник Шекспира Томас Кориэт (1577—1617) родился в местечке Одкомб в графстве Сомерсет в семье местного священника, бывшего одно время капелланом графа Пембрука. Обучался в Оксфорде, но курса не закончил. Каким образом бедный недоучившийся студент оказался среди блестящего окружения наследного принца, точно не известно; в списках прислуги его нет (лишь однажды казначей принца выдал ему 10 фунтов).

Принц Генри проявлял активный интерес к другим странам, к иностранной политике, давал поручения британским послам о направлении ему подробной информации о событиях в местах их пребывания. Интересовался он также рассказами и письмами из-за границы своих приближенных. Его окружение всячески поддерживало в нем такой интерес — многие из этих людей связывали с принцем свои надежды на будущее (не осуществившиеся в связи с ранней смертью Генри осенью 1612 г.). В 1606—1609 годах по континенту путешествовали несколько близких к принцу людей, в том числе юный граф Эссекс и Джон Харрингтон, регулярно писавший для своего патрона подробные отчеты о всем виденном⁴. В 1608 году посылал своего слугу по имени Нэн Делето во Францию и Италию для уточнения каких-то сведений граф Рэтленд...

Страница из «Кориэтовых Нелепостей». «Роджер было имя...»

И вот именно в это самое время, в мае 1608 года, как сообщает Томас Кориэт в своих «Нелепостях», обуреваемый охватившей его страстью к путешествиям, он тоже пересек пролив, проследовал совсем налегке и с тощим кошельком через всю Европу в Венецию (где гостил довольно долго), откуда, преодолев такое «пустяковое» препятствие, как Швейцарские Альпы, возвратился домой. Все путешествие заняло, по его словам, менее пяти месяцев — уже 3 октября 1608 года он опять был в Лондоне.

А 26 ноября 1610 года два влиятельных члена Компании печатников — уже знакомый нам Эдуард Блаунт и его партнер Уильям Баррет — официально зарегистрировали книгу, поименованную «Кориэтовы Нелепости, спешно наглотанные во время пятимесячного путешествия»⁵.

Страница из «Кориэтовых Нелепостей». «Характеристика» Томаса Кориэта

Книга форматом ин-кварто очень большого объема (950 страниц) отпечатана на редкость тщательно: ошибок и опечаток очень мало, качество гравюр исключительно высокое, первоклассная бумага с водяным знаком — большой короной. Вначале — несколько двустиший Бена Джонсона, долженствующие, по его словам, служить ключом к тайне «Нелепостей». Но, кроме того, они «являются лечебными припарками на опухоли и прыщи, выступившие на лице Кориэта, когда он пыхтел над своими "Нелепостями", из которых поднимаются пары невероятностей».

Страница из «Кориэтовых Нелепостей». «Панегирики» в честь автора на разных языках

Далее — послание Кориэта принцу Уэлскому с пространным изложением мотивов, побудивших одкомбианца совершить путешествие и написать о нем книгу. Безродный Кориэт то шутит вполне непринужденно с наследником престола, то обращается к нему в самых изысканных и высокопарных выражениях. Тринадцать страниц занимает многословное пародийное обращение к читателю, подписанное «Одкомбианский Скороход»^***, после чего Джонсон предлагает еще одно свое сочинение, озаглавленное «Характер знаменитого одкомбианца, описанный его искренним другом». Учитывая, что речь идет о никому доселе неизвестном писателе, эпитет «знаменитый» может быть воспринят только как комический. Оказывается, одкомбианец — человек, одержимый непреодолимой страстью к путешествиям (хотя до этого нигде не был). Увидев на обложке книги слова «Франкфурт» или «Венеция», он «готов разорвать на себе одежду и заполняет помещение своим бормотанием». Он помешан также на веселье и не менее того — на греческом и латыни. Кориэт, по Джонсону, — великий и смелый мастер слова (Carpenter of Words), или, «если сказать на его собственный манер, — Логодедал^****», то есть мастер словесных хитросплетений. Он, оказывается, превосходит по своим знаниям целый колледж, и в любой компании его подают «как самое изысканное блюдо». Но «если попытаться сказать главное о нем, то это такой Автор, который всегда будет стоять сам по себе, отдельно от своей книги, не нуждаясь в том, чтобы ее соединяли с ним». Звучит очень многозначительно, но как это понимать? Прозаическая «Характеристика» завершается «Характеристическим акростихом», выдержанным в том же духе и начинающимся такими словами:

«Проверь и доверяй Роджеру, было слово,
Но теперь честный Том побеждает (замещает) Роджера, как?»

Что за таинственный Роджер, которого заместил Томас Кориэт, комментаторы-джонсоноведы определенно сказать не могли. Но сегодня могу предложить их вниманию одного хорошо знакомого Бену Джонсону Роджера, близкого к принцу Уэлскому и его окружению, странного человека, всегда прячущего свое лицо под одиозными именами-масками, начиная с «парнасского» шута Галлио и его шекспировской ипостаси. Этот странный человек — Роджер Мэннерс, 5-й граф Рэтленд...

Особое предисловие громогласно объявляет, что виднейшие умы королевства написали для книги Кориэта похвальные стихи. Эти панегирики занимают целых 120 страниц и подписаны именами 56 авторов, среди которых действительно «виднейшие умы» и крупнейшие литераторы тогдашней Англии. Впечатление, которое остается после знакомства с этим разделом книги, трудно охарактеризовать иначе, как ошеломляющее; вероятно, сходное впечатление произвела бы на нас книга Рабле, узнай мы о ней и прочитай ее сегодня впервые. Ничего подобного этому собранию мы не находим в английской — и не только в английской — литературе ни до, ни после; это не просто блестящий фейерверк гротескного остроумия, но настоящее карнавальное празднество смеха, разыгрываемое вокруг главной смеховой, шутовской фигуры — Томаса Кориэта из Одкомба.

Появлению каждого автора предшествует объявление: «Incipit...» (то есть «Начинает такой-то...»), а после последней строки «панегирика» следует: «Explicit...» (то есть «Заканчивает такой-то...»), подобно сценарию некоего представления. Уже первый автор, скрывающийся за греческим псевдонимом, который можно перевести как «Друг путешествующих за границей», приглашает господ повеселиться над этим Томасом, «появившимся на свет из колодца мудрости». Он-де владеет «магазином ума» и секретным ключом от него, который, однако, доступен не для всех.

«Его имя Кориэт, я полагаю,
Но мясо он или рыба, я еще не смог решить...»

Состав авторов панегириков удивляет не только количеством: третья часть из них связана с королевским двором, столько же — с лондонскими юридическими корпорациями, роль которых в культурной жизни эпохи надо уже известна. Биографии половины участников можно сегодня найти в британском Национальном биографическом словаре. Перечислю наиболее известных авторов: Бен Джонсон, Майкл Дрейтон, Джон Донн, Генри Гудиа, Роберт Коттон, Ричард Мартин, Джон Оуэн, Хью Холланд, Кристофер Брук, Джон Хоскинс, Томас Кэмпион, Джон Дэвис из Хирфорда, Джон Харрингтон, Генри Пичем, Иниго Джонс — целое поэтическое созвездие! Из них Джонсон и Холланд позже приняли активное участие в издании шекспировского Великого фолио, Ричард Мартин защитил в суде интересы актерской труппы «слуг Его Величества», Кристофер Брук является автором «Призрака Ричарда III», содержащего шекспировские аллюзии. Рукой Джона Дэвиса (он учил каллиграфии наследного принца), возможно, написан «нортумберлендский манускрипт», он же автор двусмысленного стихотворения «К нашему английскому Теренцию, мистеру Уильяму Шекспиру» (1610 г., незадолго до Кориэтовой книги), того самого удивительного обращения, где утверждается, что Шекспир «не только играл иногда для забавы королевские роли, но и бывал компаньоном короля». Генри Пичем известен своим рисунком (в манускрипте) с изображением сцены из «Тита Андроника». Это единственная иллюстрация к Шекспиру, выполненная его современником.

Чего только нет в этих панегириках, иногда почти непереводимых! Стихи на английском и латинском, древнегреческом, французском, итальянском, испанском, фламандском, валлийском, а также на фантастических «языках» — макароническом, утопическом и антиподском. Есть стихи, переложенные на музыку, с приложением нот, акростихи, сонеты, вирши, образующие на бумаге форму яйца! О стихотворениях Джонсона, Донна, Дрейтона я уже упоминал. Другие авторы якобы «превозносят» Кориэта, хохоча над ним во все горло, изощряясь в издевательских каламбурах, нисколько не заботясь о чувстве меры. Хью Холланд называет его «Топографическим и Типографическим Томасом» и проводит параллель между «Доном Улиссом из Итаки» и «Доном Кориэтом из Одкомба». Но «если Одиссея воспел один Гомер, то Кориэта — все поэты наших дней». Сравнение с Гомером (не в пользу древнего грека) встречается и у других авторов. У Дэвиса совсем просто: «Он наставил нос самому Гомеру». Некто под псевдонимом «Гларианус Вадианус» сравнивает Кориэта с Амадисом Галльским, знаменитым героем испанского рыцарского романа, и даже с Орлеанской Девой. Есть многословные сравнения с Юлием Цезарем, Ликургом, Солоном, Пифагором, Дон Кихотом, Пантагрюэлем, Колумбом, Магелланом, Меркурием, Протеем и т. д. и т. п. Хью Холланд именует его Князем Поэтов. Джон Харрингтон:

«О ты, знаменитейший Гусь, поддерживающий славу Капитолия,
Подари мне хоть одно перо, чтобы я мог
Вписать им еще одну похвалу
Среди других, принадлежащих столь выдающимся умам».

Неоднократно на все лады издевательски обыгрывается и само имя Кориэта, и название его родного местечка Одкомб. Тот же неведомый Гларианус Вадианус демонстрирует незаурядные познания в языках и медицине в стихотворении, озаглавленном «Скелет и чистая анатомия всех точек и сочленений Томаса Кориэта из Одкомба», сплошь окруженном на боковых и нижних полях пародийными наукообразными комментариями и отсылками к авторитетам. Кориэт опять «ни мясо, ни рыба, ни маринованная селедка, и его родной Одкомб мог бы вдоволь потешиться, увидев своего питомца, вытащенного из рассола в сундуке», — это о том же эпизоде во время представления маски. Есть еще «Декларация о пророчестве Нерея, сделанная двумя рыбами относительно падения значения Гластенберийского аббатства^5* и возвышения Одкомба», где уточняется, вполне по-раблезиански, что пророчество это было сделано «в таверне, знаменитой тем, что мимо нее когда-то пробежала собака, преследовавшая медведя, и при этом они забежали на север так далеко, что оба животных вмерзли в лед», и тому подобная чепуха.

Или такие «комплименты»:

«Из всех, носивших когда-либо имя Том,
Том Кориэт — самый знаменитый...
Том-осел может шествовать важно,
Но не для его длинных ушей такие бриллианты,
Которые украшают нашего Тома».

Завершают это необыкновеннейшее собрание макаронические стихи «самого Кориэта», показывающие, что он нисколько не обиделся на издевательское отношение к его книге и его собственной персоне со стороны тех, кого он «так простодушно пригласил принять участие в издании своего труда». Такая его реакция может удивить серьезного историка — ведь только законченный дурак не увидел бы, что из него делают посмешище! Более того, он взял на себя роль исполнителя заключительного комического танца в этом гротескном полиграфическом представлении. Автор подтвердил, что он выступает как главная смеховая фигура, как шут — активный участник разыгрываемого вокруг него карнавального фарса; смех амбивалентен, всеобъемлющ. Но слишком многое говорит за то, что здесь не автор исполняет роль шута, а, наоборот, шут, буффон представлен в роли автора.

Значение вступительного панегирического материала для постижения смысла удивительного издания и всей истории вокруг него исключительно велико; но даже и само по себе это уникальное собрание остается наиболее ярким раблезианским явлением в истории английской литературы, причем явлением непонятым и неоцененным.

Примечания

*. В оригинале в обоих случаях апостроф отсутствует. Crudities можно в контексте всего заглавия перевести как «нелепости», «незрелости», «непереваренности» и даже «экскременты», так как crüditäs (лат.) — несварение желудка. Crambe (греч. и лат.) — капуста, но crambo — старинная игра в отыскание загаданного слова по рифмам к нему, косвенным намекам или мимике.

**. Слуга просцениума в итальянской комедии масок.

***. Ниже подписи — «трагическая маска», та же эмблема, что и в «Поэтической рапсодии», в изданиях 1600 г. двух шекспировских пьес и в гросартовском переиздании «Жертвы Любви» (на шмуцтитуле).

****. Дедал — в греческой мифологии строитель Лабиринта на Крите.

5*. Один из древнейших монастырей Англии.

1. Strachan M. The Life and adventures of Thomas Coryate. L., 1962.

2. Fuller T. Worthies of England — Somersetshire. Ed. J. Freeman. L., 1952, p. 502.

3. Dictionary of National Biography. L., 1887.

4. См.: Stoye I. Engeish travellers abroad. L., 1952.

5. Coryats Crudities Hastily gobled up in five Moneth in France, Savoy, Italy, Rhetia commonly called the Grisons country, Helvetia alias Switzerland, some parts of high Germany and the Netherlands. Newly digested in the hungry aire of Odcombe in the County of Somerset, and now dispersed to the nourishment of the travelling Members of this Kingdome. Printed by W.S. William Stansby. L., 1611.