М. Литвинова. «Метаморфозы мифа»

Прискорбно, что такому писателю требуются комментарии, что его язык устарел, а чувства утратили для потомков ясность. Но тщетно желать того, что превышает человеческие возможности. То, чему суждено происходить со всеми, произошло и с Шекспиром, под действием случая и времени. Он пострадал от этого больше, чем все другие авторы, пишущие со времени появления печатного станка. Причина тому — либо равнодушие к славе, либо величие ума, который, чувствуя свою мощь, презирает собственные творения и считает ненужным хранить их для будущих поколений. А критики грядущих веков будут состязаться друг с другом, кто лучше редактирует их и толкует.

Сэмюэль Джонсон. Предисловие к Шекспиру¹

В этой статье нам предстоит рассмотреть уникальное явление в истории мировой литературы — вопрос об авторстве Шекспира. Этот вопрос на протяжении полутора веков стал предметом ожесточенных споров, то утихающих, то разгорающихся с новой силой: был ли автором шекспировских произведений актер театра «Глобус», уроженец Стратфорда, которого большая часть человечества считает Шекспиром уже четыре века. Причина этих споров — скудные данные о жизни Шекспира и почти полное отсутствие свидетельств, проливающих свет на то, как и когда писались пьесы, поэмы, сонеты, откуда черпал Шекспир знания — научные, психологические, политические и пр.

Начало сомнениям положила в середине XIX в. американская писательница и преподаватель Делия Бэкон, считавшая пьесы Шекспира результатом коллективного творчества Ф. Бэкона, У. Рэли и др. Противодействие ее точке зрения было очень сильное, но и отклик оказался неожиданно большой. И сегодня сомневающихся стало уже так много, и они так осмелели, что в 2011 г. на экраны всего мира вышел фильм, создатели которого представили зрителям свой вариант авторства Шекспира. Режиссер Роланд Эммерих говорит, что «Аноним» — это исторический триллер о елизаветинском времени о борьбе за власть, о восстании Эссекса, но главным образом, об Эдуарде Де Вере, 17-м графе Оксфорде — драматурге, который подписывал свои пьесы именем «Уильям Шекспир». Фильм, конечно, никого не убедил, но самый факт, что кто-то решил снять фильм об авторстве Шекспира, и он был снят, знаменателен.

Нарастающая и крепнущая антистратфордианская волна вызывает у неравнодушной к этой проблеме публики вопросы: как могло возникнуть это многовековое заблуждение? Почему кому-то пришла в голову мысль поставить под своими произведениями имя и фамилию другого человека? На второй вопрос точно ответить нельзя. Можно только построить гипотезу, основываясь на историческом материале и привлекая положения общей психологии и психологии творчества. Первый же вопрос разрешаем, и мы постараемся дать на него ответ.

Англичане и Шекспир

Для каждого англичанина Шекспир — величайшее национальное достояние. Его образ в сознании народа складывался столетиями. И сегодня этот образ — бесценная святыня.

Вот как он видится и народом и университетскими профессорами: обычный, приземленный человек, уроженец крошечного провинциального городка, расположенного в самом центре Англии. Устная традиция, обретшая статус истины от повторения на страницах миллионов книг, рисует его добрым, веселым малым, браконьером, охотившимся на дичь в чужих лесопарках для пропитания семьи, любящим выпить в хорошей компании, школьным учителем, сочинителем баллад, которые он читал над убиваемым теленком, помогая отцу-мяснику. Словом, выходец из народной гущи. С течением времени предание наделяло его все новыми подобными свойствами, и совершенно простой англичанин оказался самым гениальным на земле поэтом, что признано и другими народами, ведь его произведения поднимают общечеловеческие проблемы и предлагают решения всегда в духе вечных общечеловеческих ценностей. Когда читаешь, как крепли любовь, восторг, преклонение, какие праздновались юбилеи, создавались общества, вспоминаешь изнуряющие поиски документальных свидетельств, бесконечные споры о фактах биографии и литературном творчестве, начинаешь понимать, что такое Шекспир для англичан. Читая рассказ о Стратфордском юбилейном фестивале 1769 г., я была потрясена и тронута до глубины души любовью стратфордских горожан к своему соплеменнику. Такая любовь переполняет сердца всех англичан.

Это уникальное отношение нации к своему Барду породили многие обстоятельства. Одно из них, думаю, огромное многовековое письменное наследие выдающихся английских мыслителей во всех гуманитарных отраслях — все они высказывались о Шекспире умно, восхищенно, заразительно. Другое — загадка Шекспира, суть которой сформулировал еще в XIX в. историк и литературный критик Генри Хэллем. Ему не давала покоя пропасть, разделяющая заурядного провинциального актера и могучего гения, создавшего Макбета и Лира. Он писал: «Все, что ненасытное любопытство и неутомимое усердие обнаружило на сегодняшний день о Шекспире, скорее разочаровывает и озадачивает, чем дает хоть малейшее понятие о его характере. Мы ищем не свидетельство о его крещении, не черновик его завещания, не написания его имени. Однако ни одной буквы, им начертанной, ни записей его разговоров, ни описания хоть сколько-нибудь полного характера, сделанного современниками, не было найдено»².

А в 1842 г. он замечает: «Если был земной Шекспир, как я полагаю, значит, был и небесный; именно о нем хотели бы мы что-то знать»³. Отсутствие каких-либо фактов и создает ощущение загадки. Не могу не привести слова современного исследователя жизни Шекспира Грэма Холдернесса: «Биографы в стремлении воссоздать частную жизнь Шекспира связаны по рукам и ногам отсутствием фактических данных. Если Шекспир-автор виден насквозь благодаря его произведениям, Шекспир-частное лицо остается по большей части загадочным и непостижимым»⁴.

Ход истории, которая создается самими людьми, влияет на судьбу отдельного человека порой благоприятно, порой сокрушительным образом. Складывающиеся обстоятельства могут создать невообразимый исторический узор. Такой была Англия 30—60 гг. XVII в. Именно в это время исторические события подготовили почву для всего, что произошло с Шекспиром в последующие века.

Изучение проблемы, как произошла подмена настоящего автора человеком со схожей фамилией, неминуемо связано с исследованием публикаций шекспировских произведений и биографий, которые изначально к ним прилагались.

Все ортодоксальные жизнеописания Шекспира можно разделить на две группы. Первая открывается в середине 1662 г. робкой биографией Шекспира в третьем томе «Истории знаменитостей Англии» Томаса Фуллера и кончается в середине 50-х гг. XIX в., когда Делия Бэкон высказала свою гипотезу. В них нет полемики с посягнувшими на святыню «еретиками», которых тогда еще не было, нет и тенденциозности, подтекста, укрепляющего позиции стратфордианцев. Их отличает горячая вера вто, что активные поиски непременно приведут к документальным находкам, которые объяснят кажущееся противоречие между автором «Гамлета» и «Лира» и стратфордским простолюдином.

Вторая группа хронологически начинается с середины XIX в. и кончается сегодняшним днем. Все сильнее выражается огорчение, что найденные документы не проливают света на «творческую лабораторию» Шекспира. Вот что пишет об этом С. Шенбаум в книге «Жизни Шекспира»: «В том же предисловии [предисловие к книге "Illustrations of the Life of Shakespeare", 1874] Холливел-Филлипс... продолжает отстаивать свой давний взгляд на Шекспира: Шекспир писал не для бессмертия, его писание было для него "бизнесом", авторство для него — самый верный путь к материальному обогащению. <...> В разделе книги, посвященном шекспировским рукописям, звучит надежда, которую лелеял еще Мэлоун, что рукописи произведений, возможно, прячутся где-то в укромном уголке за деревянными панелями, которыми обшита нижняя часть стен, дожидаясь все же увидеть когда-нибудь свет божий... Это, возможно, литературная переписка Шекспира или собственноручно написанные пьесы, опубликованные (или даже неопубликованные). Такие находки никогда не попадались ему в руки»⁵.

В XX в. надежды на подобную счастливую находку растаяли. В ученых сочинениях совсем исчез присущий авторам XVIII в. тон прославления гения. Но любовь, гордость, восхищение в народе еще укрепились. Среди биографий XIX и начала XX в. есть несколько, которые в романтическом духе отразили эту национальную любовь. Джон Довер Уилсон — последний такой биограф. Глубоко зная и чувствуя пьесы Шекспира, он отринул образ Шекспира — буржуа-скопидома, созданный шекспироведами XIX в., и сотворил свой собственный, который сошел для него со страниц шекспировских пьес.

Что касается биографий антистратфордианцев, они до сих пор скорее плод авторской фантазии, которую подстегивает категорическое неприятие Стратфордца в роли «Шекспира». Претендентов много, но нет ни одного, которого стратфордианцы не положили бы с легкостью на обе лопатки. Вот поэтому позиции ортодоксальных шекспироведов до сих пор столь прочны. Хотя нападки на них становятся все сильнее. И сейчас противостояние имеет такой вид: Англия держится за свою святыню с отчаянным, достойным восхищения упорством; Соединенные Штаты, возглавляющие академический мир, ведут обширную научно-исследовательскую работу. Но сегодня это уже схоластика, наподобие той, что царила в Оксфорде и Кембридже в елизаветинской Англии. Тем не менее это мощная сила, которую побороть трудно, но возможно. Истина рано или поздно одержит верх. Уповаю на дотошных англичан, которые продолжают раскапывать архивы английских аристократических домов. И, в конце концов, найдут ту книжечку, которая изображена на титульном листе философского труда Фрэнсиса Бэкона на латинском языке «О приумножении наук» («De Augmentis Scientiarum». Lugdunum Batavorum. Лейден, 1645). Ее держит в руках взбирающееся к храму Аполлона странного вида существо в козлиной шкуре (символ трагедийного автора), а подталкивает его левой рукой Фрэнсис Бэкон, сидящий за столом в профиль, правую руку он держит на странице своего раскрытого сочинения. Из архивов герцога Ратленда мы знаем, что в январе 1612 г. в бухгалтерских книгах Бельвуара сделана запись: заплачено несколько шиллингов за две маленькие серебряные пластинки с двумя застежками «для работ моего лорда», т. е. Роджера Мэннерса, 5-го графа Ратленда, который умер через полгода после этой записи.

Первая печатная биография Шекспира — исток заблуждения

Один из первых вопросов, которые задают на лекции, посвященной шекспировскому вопросу: как могло случиться, что никто во времена Шекспира никогда не сомневался в авторстве, не упоминал об интриге, которая могла бы привести к подмене автора? Да и следующие поколения были совершенно уверены, что Шекспир — Уильям Шакспер из Стратфорда.

Да, в те времена никто не сомневался. Это был секрет полишинеля. Из произведений того времени известно, что существовал некий поэт и драматург, который не хотел, чтобы называли его имя. Об этом неоднократно писали Бен Джонсон в своих стихах, сатирик Джозеф Холл, драматург и поэт Джон Марстон. Там все время маячит некая личность, изображенная в комедиях Джонсона, она узнаваема для зрителей и читателей того времени. Для нас он — загадка, тогда как прототипы других персонажей прозрачны. Эта загадочная личность, которую осмеивает Джонсон, — аристократ, путешественник, поэт, сочинитель музыки, он играет на лире, сам себе закон, любит собак и кошек, обожает Италию и однажды испил из источника себялюбия, а еще он почему-то должен уехать в изгнание (комедия 1601 г. «Поэтастр», у нас она переводится как «Стихоплет», что не соответствует главному посылу пьесы). Бен Джонсон осмеивает его довольно зло, хотя, если подумать, осмеивать его не за что. Причина одна, Бен сам в этом признается — зависть. Чему же мог Джонсон завидовать? Шекспир был его главным поэтическим соперником. Сколько исписано страниц об отношениях Бена Джонсона и Уильяма Шекспира. Джон Драйден, крупнейший английский поэт конца XVII — начала XVIII в. даже считал знаменитую оду Джонсона, написанную для Первого Фолио Шекспира, не хвалебным посланием, а хитро завуалированной насмешкой.

Бен Джонсон изображал Шекспира почти во всех пьесах, что вполне естественно: тогда тоже была своя литературная жизнь, она отражалась в стихах, пьесах, и главный поэтический соперник Джонсона должен был фигурировать в его произведениях. Шекспир появляется в них, начиная с комедии «Всяк выбит из своего нрава» («Every Man out of his Humour») и кончая последней незаконченной пьесой-пасторалью «Печальный Пастух». Место действия пьесы — долина Бельвуара, ее герои — «поэты бельвуарской долины». А замок Бельвуар — родовое гнездо Ратлдендов.

Пьесы Бена Джонсона отражают его меняющееся отношение к сопернику. Первый бесспорный персонаж — Пунтарволо в комедии «Всяк выбит из своего нрава». Учитывая большую любовь елизаветинцев играть именами и фамилиями, рассмотрим внутреннюю форму этого имени. Оно состоит из двух итальянских слов. Словарь Джона Флорио «Новый мир слов» (Queen Anna's New World of Words or Dictionary of the Italian and English tongue, by John Florio. 1611) дает несколько значений этого слова: «1. кинжал, 2. скрытный [или тихий], с самомнением мужчина [fellow], человек, который обладает милыми недостатками, брюзга, придирчивый, нелюбезный, честный, чересчур много думающий». Разложим это составное имя и вот что получим (значения опять взяты из словаря Флорио): punta — «острие», «любая острая вещь», глагол «puntare» — «to thrust with any weapon» (наносить колющий удар любым оружием). Слово «volo» — «a flight, а flying» (летать, летающий). Стало быть, если перевести это итальянское имя на английский и русский языки, оно будет значить: «a flying point», «летающее острие». Таким образом, главный персонаж этой комедии, которого Бен Джонсон осмеивает, назван им на итальянский манер — «Летающее острие», другими словами — «Потрясающий копьем». Образ-то один и тот же. Смею предположить, что Пунтарволо — это граф Ратленд. Флорио знал графа и его жену. Он был учителем итальянского языка в семье Саутгемптона, друга Ратленда; в конце века находился в дружеских отношениях со всеми видными литераторами того времени и их патронами. В 1598 г. издал итальянско-английский словарь «Мир слов» и посвятил его графу Ратленду, графу Саутгемптону и графине Ратленд. Так что слово «Пунтарволо» в словаре Флорио не могло появиться случайно, он был из тех, для кого тайны авторства Шекспира не существовало.

В комедии «Всяк выбит из своего нрава» Джонсон высмеивает черты характера Ратленда, которые на самом деле такой злой насмешки не заслуживают, но дают представление о характере прототипа. Из этой и из других пьес мы узнаем те свойства Пунтарволо («Потрясающего копьем»), которые Уилсон не знал, а они как раз и делают его идеализированного Шекспира человеком из плоти и крови. Правда, он существо необычное, сам себе закон, в первые годы знакомства с Джонсоном был щедр до расточительства, весельчак, любитель путешествовать, склонный к меланхолии. В последние годы прототип джонсоновских комедий стал раздражителен, довольно замкнут, не любил компаний (с таким Пунтарволо мы встречаемся в пьесе Джонсона «Эписин, или Молчаливая женщина».)

Знала автора исторической хроники «Ричард II» и королева Елизавета. Говорила о нем не как об актере, а как о придворном, к которому она питала особое расположение, но который предал ее. Разговор этот происходил у нее в будуаре с архивистом Тауэра летом 1601 г., вскоре после подавления мятежа Эссекса. Так что при дворе тайны не было.

Но все изменил ход истории. Обратимся к хронологии. Королева умерла в 1603 г., Ратленд — в 1612-м, Шакспер — в 1616-м, Бэкон — в 1626-м, Бен Джонсон — в 1637-м. А в 1642 г. началась английская буржуазная революция, длившаяся 18 лет. Так сложилось, что одним из общественных зол, с которыми боролись пуритане, движущая сила революции, стали общедоступные театры. Все они были закрыты, хранившиеся в них пьесы сожжены. Двадцать лет никаких театральных представлений не показывали. Шекспир, чьи пьесы еще немного ставились в 1630-е гг., за двадцатилетие тягот и неурядиц был забыт всеми. А когда пришла пора собирать камни, сделали, как водится, много ошибок. В частности, шекспировское наследие без личной заинтересованности или злого умысла подарили Уильяму Шаксперу, стратфордскому состоятельному обывателю, чьим хозяйственным интересом были овечья шерсть и ячмень.

Первые биографические сведения о Шекспире появились в печати в 1662 г., через два года после реставрации в Англии королевской власти, низложенной в 1649 г. К этому времени был забыт не только Шекспир, но и богатая, сложная, загадочная, самобытная культура конца канувшей в Лету эпохи Возрождения.

С высоты трех с половиной столетий отчетливо видна черта, отделяющая одну эпоху от другой, это — двадцатилетие междуцарствия. Но для обывателя тех лет черты не было. Для него нить жизни не прерывалась. Война позади, стали открываться театры, на сцену вернулись пьесы Шекспира, частично переделанные. Шекспир возродился.

А в 1662 г. выходит замечательный трехтомный труд Томаса Фуллера — «История знаменитостей Англии». Это подробное описание английских графств, их история, географические особенности, города, достопримечательности и знаменитые люди всех областей человеческой деятельности, включая писателей — поэтов и драматургов. Рассказывая о графстве Уорикшир, Фуллер дает очень короткое, около страницы, жизнеописание Уильяма Шекспира. Это — первое (после У. Дагдейла, немного раньше — в 1654 г. — упомянувшего в книге «Уорикширские древности», что в Стратфорде родился известный поэт Уильям Шекспир) печатное сообщение о том, что среди именитых людей, происходящих родом из городка Стратфорд, был и поэт Уильям Шекспир. Дату смерти биография не сообщала. Исследователи жизни Шекспира всегда ссылаются на эту первую крохотную биографию, называя ее по-разному: очерк, попытка формальной биографии, якобы биография.

Читатели того времени по большей части и не слыхали о Шекспире. В открывшихся театрах пьесы Шекспира ставились, но всеобщего восторга не вызывали. Так, английский государственный деятель, автор знаменитого дневника о повседневной жизни лондонцев периода стюартовской Реставрации, библиофил Сэмюэл Пипс (1633—1703) трижды смотрел «Двенадцатую ночь» и все три раза дал ей самую низкую оценку. В 1661 г. он записал в Дневнике: «...не получил от пьесы никакого удовольствия»; в 1663-м: «...глупая пьеса»; и в 1669-м: «...одна из самых слабых пьес, виденных мной».

Не о величайшем драматурге и поэте писал тогда Фуллер, а об одной из местных знаменитостей. Сам он о нем знал. Во всяком случае, вслед за Беном Джонсоном он повторяет, что Шекспир был поэт от природы, а не наученный этому искусству. И, как считает Шенбаум, чтобы заполнить пробелы, образованные нехваткой фактов, дает волю фантазии, в том числе описывая словесные перепалки между Беном Джонсоном и Шекспиром:

«Между ним и Беном Джонсоном часто бывали сражения умов. Я воочию вижу эту пару: один — огромный испанский галеон, другой — английский военный корабль. Мастер Джонсон (галеон) гораздо сильнее вооружен познаниями, но медлителен и тяжел в рассуждениях. Шекспир же (английский корабль) меньше размером, но легок в маневре, быстро меняет галс, дружит с течениями, открыт всем ветрам благодаря быстроте ума и воображения».

Пусть это и фантазия, но и Джонсон, и Шекспир описаны точно, если исходить из того, что известно о Джонсоне из документов, а о Шекспире из пьес Джонсона. (Отмечу, что Фуллер пишет фамилию «Shakespeare», следующий биограф, Николас Роу — «Shakespear». В XIX в. фамилия писалась по-разному: «Shakspere», «Shakespere», «Shakespeare». И только в XX в. окончательно упрочилось последнее написание — «Shakespeare»).

Эта единственная страница и есть исток сегодняшнего ошибочного представления об авторстве Шекспира. Но можно ли с доверием отнестись к утверждению, что стратфордский горожанин по имени «Шакспер» и есть Уильям Шекспир? На что опирался Томас Фуллер, когда писал это, кто ему это поведал? Почему в нем не пробудилось желания заняться изучением этого драматурга, ведь он и сам был прекрасный писатель, думающий, любознательный и талантливый?

Фуллер родился в 1608 г. в графстве Нортгемптоншир в семье священника. Мать принадлежала к Давенантам (один из них — поэт-лауреат Уильям Давенант). С детства Томас отличался большими способностями. Учился в местной школе, в 13 лет поступил в Кембридж, в Куин-колледж. В 20 лет получил степень магистра. Через два года принял сан и был назначен священником церкви Сент-Беннет в Кембридже.

Перед началом войны Фуллер переехал в Лондон: для научной и писательской деятельности были необходимы библиотеки и круг ученых друзей. Он писал исторические сочинения назидательного характера и политические — исключительно субъективного свойства. Общительность, дружелюбие, благородство и яркий талант стяжали ему дружбу влиятельных людей. И он во многих местах стал читать лекции и проповеди. Но шла гражданская война. А он по натуре миротворец и всю свою бурную деятельность устремил на примирение Короны и Парламента. И, разумеется, подвергся с той и другой стороны порицанию. Но сердцем и умом Фуллер был на стороне короля, и в 1643 г. последовал за ним и королевским двором в Оксфорд. Тем не менее его преданность вызывала сомнение, и тогда он поступил капелланом в один из полков королевской армии и прослужил там пять лет. Полк постоянно перемещался, и капеллан, сопровождая его верхом, разъезжал по всей средней Англии. В минуты затишья он изучал историю и культуру городков и селений, куда забрасывала его служба, заводил дружбу с местными жителями, часами вел с ними беседы, желая из первых уст узнать о местных знаменитостях. А так как он был человек добрый, располагающий к себе, готовый щедро платить за подробный рассказ, ему удалось собрать богатый исторический и бытовой материал о различных уголках Англии для двух своих книг: «Церковная история Англии» и «История знаменитостей Англии». В Лондон Фуллер вернулся после Реставрации. Продолжал читать лекции и проповеди, был назначен экстраординарным капелланом короля. В 1661 г. тяжело заболел и умер 16 августа. В последний путь его провожала процессия, включавшая две сотни лондонских священников. Через полгода сын Фуллера Джон издал «Историю знаменитостей Англии», посвятив ее королю Карлу II.

Что сказало Фуллеру имя Шекспира, когда он в Стратфорде услышал его? События английской революции, в которых Фуллеру выпало участвовать, заслонили яркую мощь культуры ее кануна. Шекспир выглядывал оттуда как один из многих. И умный, достойный, готовый отвечать за свои исторические изыскания ученый поведал миру очевидный для него факт, который он узнал от стратфордских горожан: в их городке родился и умер знаменитый Уильям Шекспир, писавший комедии и трагедии. В церкви Св. Троицы под памятником Шекспиру, что висит на северной стене церкви, надпись на латыни и английское стихотворение, утверждающие, что их земляк был несказанно великим поэтом. Памятник был создан около 1620 г. тем же скульптором, что и памятники графу Ратленду и его отцу. Кто заплатил за памятник — неизвестно. Кто сочинил вирши и надпись, тоже никто не знает. Этот памятник для стратфордцев, тем более 1640-хгг., — единственный источник сведений о славных делах земляка в Лондоне. Они сообщили Фуллеру, что знали. А знание это, судя по тому, что записал Фуллер, было скудное.

Из тех, кто знал затею с «Шекспиром» и был к этой Игре причастен, к 1662 г. почти никого не осталось. А что была какая-то Игра, нам известно из книги «Кориэтовы нелепости» («Coryat's Crudities», букв. «Кориэтовы опорожнения») и репортажа о королевских увеселениях зимой 1594/95 г. «Геста Грейорум» («Gesta Greyorum»), опубликованного лишь в 1688 г. Участники Игры — английский двор и культурная элита, в том числе Фрэнсис Бэкон. В своих сатирах (1597) Джозеф Холл распекал Бэкона, во-первых, за то, что тот стал писать в паре с кем-то, а во-вторых, что и совсем бросил писать, потому что источник Аполлона замутил некий пастушок, придворный поэт. Но в 1660-е гг. придворные закулисные подробности ушедшей эпохи выветрились из памяти.

И все же кто-то помнил и знал Уильяма Шекспира, автора пьес, первый раз изданных в 1623 г., второй раз — в 1632-м. В 1664 г. выходит в свет Третье Фолио с тем же титульным листом, но на нем название 7 пьес, которые издатель прибавил к 36 пьесам Первого и Второго Фолио. Вот эти пьесы: «Pericles», «The Tragedy of Locrine», «The History of Thomas Lord Cromwell», «The London Prodigal», «The Puritan», «A Yorkshire Tragedy», «Sir John Oldcastle».

Почти все 7 (кроме 2-й и 3-й) издавались при жизни Шекспира или под инициалами «W.Sh» или под именем «W. Shakespeare». Это значит, что в 1664 г. издатели собрали все пьесы, когда-либо выходившие под этим именем, добавив еще две — «The History of Thomas Lord Cromwell» и «The Tragedy of Locrine» (эта пьеса некоторыми шекспироведами сегодня считается написанной Шекспиром). Соедините теперь это Фолио (1664) с сообщением Фуллера в «Истории знаменитостей Англии» о его авторе (1662). И станет ясно, когда и как английский читатель узнал, что автор Фолио Шекспир родился в Стратфорде-на-Эйвоне, а также его социальную принадлежность. Томас Фуллер, разумеется, без вины виноват в появлении этой информации об авторе шекспировских пьес. Он услыхал об этом от стратфордских горожан, которые не только верили в то, что рассказывают, но и испытывали чувство гордости. И все же он первый печатно заявил на весь мир, что автором шекспировских пьес был стратфордский мещанин Уильям Шакспер.

В третьем томе «Знаменитостей» имеется еще один персонаж ушедшей эпохи — шут Томас Кориэт. Фуллер и его принимает за чистую монету. В начале статьи он оговаривается, что нельзя упустить из виду Томаса Кориэта, хотя многие скажут о нем, что он не столько знаменит, сколько смешон. Кориэт родился в Одкомбе, учился в Оксфорде, где блестяще овладел древнегреческим. «Придурковатость (сострадательные люди называли это шутливостью) читалась уже в его лице, похожем на редьку хвостом вверх, — пишет Фуллер. — Некоторые считают его дураком в квадрате, а иные и в десятой степени. Но они ошибаются. <...> Принц Генри зачислил его к себе на службу в качестве придворного шута и положил ему жалование. Ни один обед не обходился без сладкого блюда и без Кориэта. <...> Он был наковальней, на которой придворные оттачивали свои остроты. Но иногда эта наковальня отвечала молоту такой же силы ударом, какой получила от него. Его книга "Кориэтовы опорожнения" в высшей степени неприятна утонченным людям своей грубостью, но не совсем бесполезна. Сени ее лучше самого дворца, это я о предисловии, состоящем из шутливых панегириков других авторов». Фуллер упоминает и путешествие Кориэта в Индию, и смерть в 1616 г. вдали от родного Одкомба.

Книга Кориэта — важнейший источник сведений о Шекспире, а панегирики, приложенные к ней, дают нам точные и интересные знания об истинном авторе этих записок путешественника — о графе Ратленде. То, что «Томас Кориэт» был одним из его псевдонимов, доказал И.М. Гилилов в своей книге «Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса». (Кстати, в одном из стихотворений Бена Джонсона, где он осмеивает балагура и весельчака, не назвав его имени, есть такая строка: «Ты перекориэтил собственного Кориэта».)

Из статьи о Кориэте следует, что Фуллер был человек в высшей степени доброжелательный, но заступался за бедного шута не только поэтому. Он, конечно, перелистал книгу Кориэта и читал панегирики, а они почти все весьма похвальные, хоть и шутливые. Но само повествование Фуллер, похоже, пробежал наспех, иначе не написал бы о книге выше приведенных слов.

«Кориэтовы опорожнения» — путевые записки. И до середины XX в. считалось, что лучшего описания Венеции нет, а может, нет его и по сей день. Вот отрывок о Вероне: «Веронский амфитеатр достоин стихов, написанных в восхваление Дворца испанского короля на Эскуриале (знаменитого дворца-монастыря) в Испании. Сооружение настолько восхитительно, что приводит в восторг всех чужестранцев. Я убежден, что красота Амфитеатра, после того, как он был полностью завершен, была столь совершенна, что он привлекал не меньше зрителей из многих стран мира, желавших созерцать его великолепие, чем знаменитый Храм Веспасиана в Риме, посвященный Афине Палладе, каким его описал Иосиф Флавий. Все это было мне сообщено достопочтенным джентльменом из Вероны; он считает, что строения, подобного Амфитеатру, нет во всей Италии и даже в самом Риме. Я с ним согласен <...> Неизвестно, кто именно его построил — не осталось никаких хроник, анналов, древних исторических протоколов. Предполагают, что одним из римских императоров. Тореллас Сариана, ученый муж, рожденный в Вероне, который написал несколько книг об античных памятниках своего города, нашел некие свидетельства, позволяющие предположить, что Амфитеатр построен императором Августом в сорок второй год его правления, т. е. в том же самом году, когда был рожден наш благословенный Спаситель (Saviour) <...>. Амфитеатр был посвящен Янусу (Janus) и в период своего процветания имел множество замечательных украшений. Его окружали две круглые стены, внешняя сторона которых отличалась редким великолепием. Но в результате войн с варварами — готами, гуннами (которые под предводительством Аттилы грабили этот город) и лангобардами, от Амфитеатра мало что осталось»⁶.

Отрывок, взятый наугад, показывает, каким образованным человеком был этот шут при дворе наследного принца Генри.

Есть интересная параллель: в одной трети панегириков авторы шутливо касаются знания Кориэтом латыни и древнегреческого. Все эти строчки перекликаются со знаменитой фразой Бена Джонсона: «Шекспир латынь знал слабо, еще хуже греческий» («thou had'st small Latin and less Greek», строка 31 из оды, написанной Джонсоном для Первого Фолио). Сам Джонсон учился в Вестминстерской школе у Уильяма Кэмдена (1551—1623), историка, знатока античности, главы геральдической комиссии, которая удостоила Шакспера дворянским званием, и знал греческий и латынь. До сих пор эта параллель не была замечена, поскольку книгой Кориэта мало кто занимался. А те, кто исследовал ее, шли на поводу у Фуллера, который сведения о Кориэте черпал из его же книг (под этим именем вышло три книги).

Кориэт — еще один пример несоответствия человека, чье имя стоит на обложке книги, ее содержанию — таких книг было в то время несколько. Томас Фуллер чувствовал какую-то странность, но не располагал временем углубиться во все, что в ней написано, исследовать панегирики и сравнить их с реальным Кориэтом — такой шут действительно был потехой при дворе принца Генри. Человеку бесхитростному, Фуллеру и в голову не могло придти, что за всем этим кроется хитроумная и очень непростая игра. А ведь еще был Водный поэт, которого выдумали, видимо, только за тем, чтобы полемизировать с Томасом Кориэтом. Все это и поныне до конца не изучено. Последнее исследование показало, что Томас Кориэт в 1608 г. книгу написать не мог и что, бесспорно, она написана другим автором.

Текст Фуллера о Шекспире не прошел незамеченным. До конца века появилось несколько коротких биографий, они были главами в книгах, посвященных драматургам тюдоро-стюартовской Англии, и все, так или иначе, восходят к Томасу Фуллеру. Так и родилась эта версия авторства Шекспира. Могли ли великие ренессансные Чудодеи и Чудаки предвидеть такой поворот исторических событий, который породил бы в Англии общество, способное поверить, что шут Солиардо из пьесы Бена Джонсона «Всяк выбит из своего нрава» мог быть автором великих шекспировских пьес? В пьесе есть смешная сценка во дворе собора Св. Павла, в ней участвуют лорд Пунтарволо («Потрясающий копьем», Shake-Speare) и Солиардо, только что купивший за деньги дворянское звание. Джонсон так его характеризует: «Солиардо, всесветный шут, брат Сордидо, но его заворожило звание джентльмена, и он им стал, правда, пришлось заплатить денежки. Не упускает случая учиться курить табак, обожает самоновейшие причуды. И на верху блаженства в компании, где над ним потешаются». Вот их разговор:

«Солиардо: Благодаря Богу могу теперь подписываться "джентльмен". Вот мой патент. Шутка сказать, стоил мне тридцать фунтов.

Пунтарволо: Очень красивый герб, отлично придумано, и с оружием.

Солиардо: Уж конечно, да и цвет не хуже, чем у любого герба. А как вам нравится, сэр, его верхушка?

Пунтарволо: Я не совсем понимаю, что она означает.

Солиардо: Что вы, сэр, это же ваш вепрь стоймя, только без головы.

Пунтарволо: Вепрь без головы... какая прелесть.... Хорошо бы к нему девиз: "Не без горчицы"».

«Не без горчицы» — бесспорная аллюзия на герб Шакспера, на котором девиз — «Не без права». С этим согласны все шекспироведы. Стало быть, прообраз Солиардо — Уильям Шакспер. В этой сцене беседуют два персонажа, прототипы которых Шекспир-Ратленд и Стратфордец Шакспер. Но главная мишень сатиры Джонсона — его поэтический соперник Пунтарволо, Летающее острие. Джонсон осыпает насмешками его вычурную самовлюбленную речь, неумеренную любовь к собакам и кошкам. А в предисловии к пьесе «Характеры персонажей» говорит о нем: «Тщеславный рыцарь, перелагающий на английский свои путешествия». (Граф Ратленд три года назад вернулся из путешествия по Европе, где дольше всего пробыл в Италии.) Верх герба графов Ратлендов украшен павлином. Так что слова Солиардо «ваш вепрь» относятся не к гербу Ратленда, здесь «ваш» имеет не конкретное значение, а обобщающее. Вепрь украшал гербы Фрэнсиса Бэкона, сэра Филиппа Сидни, графа Оксфорда.

Шакспер из Стратфорда в этой пьесе выставлен совсем идиотом. Так он виделся Бену Джонсону, да и зрителями, наверно, тоже был узнаваем. Этого, разумеется, Томас Фуллер знать не мог. Он писал о том, что непосредственно видел и слышал, и Шекспир был для него одним из многих известных людей ушедшей эпохи.

Помимо письменного источника, принадлежащего Томасу Фуллеру, существовала устная традиция, утверждавшая, что драматург и поэт Уильям Шекспир родился в Стратфорде-на-Эйвоне. Она восходит к нескольким именам. Одно из них — Джон Обри (1626—1697), английский антиквар, историк, археолог и писатель, известный сегодня как собиратель воспоминаний, всевозможных историй и слухов о знаменитостях. Он был избран в члены вновь созданного Королевского общества, первый исследовал Стоунхендж и Эйвбери с помощью геодезических инструментов, оставил несколько трудов по археологии и множество кратких биографий о своих друзьях и великих англичанах. Среди них Фрэнсис Бэкон, Роберт Бойль, Джон Ди, сэр Уолтер Рэли, Бен Джонсон, Томас Гоббс, Шекспир. Сам Обри не публиковал собранный им материал. Литературный критик Эдмунд Уилсон в своем предисловии к книге Обри «Краткие жизни» («Brief Lives», 1962) писал: «Это первое издание, которое верно следует тексту Обри, и первая попытка создать книгу из его рукописей. Ибо то, что им оставлено, не представляет собой книги. Он любил собирать слухи о знаменитостях и записывать их особенности и причуды. В поисках этих сведений он часто попадал в затруднительные положения. Один из его друзей ожидал, по его словам, что Обри когда-нибудь сломает шею, сбегая по лестнице, чтобы догнать уходившую знаменитость». В его записях нет никакого порядка. Услышанное Обри записывал наутро после дружеской пирушки. Иногда он путал эпизоды, относил их не к тому человеку, повторял одну и ту же историю, а иной раз под именем очередного персонажа писал несколько слов или просто несколько фактов и дат.

Именно в его записях имеется несколько историй, связанных с Шекспиром, которые стали одним из источников устной традиции. Они и сегодня находят отклик в самых последних биографиях Шекспира. Отмечая их явную недостоверность, Грэм Холдернесс в «Девяти жизнях Шекспира» говорит о своей книге: «В этой мини-биографии "традиции" отводится существенная роль; разумеется, ее свидетельства не есть "факты", и все же они могут содержать во многих случаях и некую историческую достоверность и способствовать работе воображения, дающей истинное толкование»⁷. Мимоходом отметим: справедливо заключая, что предания могут иметь под собой реальные события, Холдернесс под сурдинку дает добро любым фантазиям о Шекспире. И это не случайно, чем больше будет придумано, тем глубже под слоем фантазий окажется зарыт реальный человек, автор шекспировских произведений.

Биографии Шекспира эпохи Просвещения

Просвещение, интеллектуальное и духовное движение конца XVII — начала XVIII в., зародилось в Англии. В сочинениях его основателей — Д. Локка (1632—1704), Г. Болингброка (1678—1751), Д. Аддисона (1672—1719), А.Э. Шефтсбери (1671—1713), Ф. Хатчесона (1694—1747) — были сформулированы основные понятия просветительского учения: «общее благо», «естественный человек», «естественное право», «естественная религия», «общественный договор». Эта эпоха была закономерным развитием гуманизма Возрождения и рационализма Нового времени, заложивших основу просветительского мировоззрения — разум, не религия, единственный критерий познания.

В Англии сразу после реставрации в 1660 г. королевской власти оформилось с милостивого соизволения нового короля Карла II ученое общество. Роберт Бойль, один из его основателей, пишет об этом событии во Францию своему учителю и приглашает его приехать в Лондон, посетить «нашу невидимую коллегию» («Invisible College» — «Невидимая коллегия» — прямая ссылка на братство невидимок-розенкрейцеров). В нее входили ученые, составившие золотой фонд английских просветителей. Все они были последователями идей Фрэнсиса Бэкона, преклонялись перед глубиной его мысли, обширностью познаний, верой в торжество и победу человеческого разума. Основанное ими Общество — воплощение вдохновенной мечты Бэкона создать братство ученых, которые занимались бы постижением тайн природы во имя всеобщего блага. Вот что пишет английский философ и теолог Джозеф Гренвилл, принятый в общество в 1664 г., в книге «Плюс Ультра, или Прогресс и развитие знания со времен Аристотеля» (глава XII «О Королевском обществе»): «Учтя все это [неспособность старой натурфилософии "двигать вперед науки на благо и пользу человека"], глубокий в суждениях Верулам [Фрэнсис Бэкон] <...> предложил другой путь, цель которого реформировать и умножать знания, используя наблюдения и опыт, исследовать и записывать частности и так постепенно переходить от индукции к обобщению, а затем от обобщений к новым наблюдениям, открытиям и аксиомам. Тогда наш путь мышления обретет фундамент для создания крепкой философии, основательной, тесно увязанной, отвечающей сущности вещей, чтобы можно было, изучив Природу, обуздать ее, сделать управляемой и поставить на службу человеческой жизни. Это был могучий План, основательно продуманный, умно изложенный и счастливо рекомендованный славным Автором, который благородно приступил к нему, ведомый несравненной работой Ума и Рассудка. Но для его исполнения требовалось много голов и много рук, объединенных в союз, чтобы координировать опыты и наблюдения, вместе работать и обсуждать полученные плоды, а затем собрать воедино и систематизировать светоносные, поддающиеся улучшению естественные предметы и материалы, рассыпанные всюду на бескрайних полях Природы. Таково было желание Великого Человека, и он создал Общество Экспериментаторов Романтического Образца (а Society of Experimenters in a Romantic Model), но больше ничего сделать не мог: его время еще не созрело для подобного предприятия».

Полагаю, что это «Общество романтического образца» как раз и было братство розенкрейцеров. Цели его совпадают с целями, которые ставил перед учеными Фрэнсис Бэкон. Братство было «невидимое», некая аллегорическая игра. А зимой 1594/95 г. Бэкон придумал шутейный орден Шлема, имевший даже свой устав. Он упомянут в «Гесте Грейорум», сочинении, описывающем рождественские увеселения 1594/95 г. Там было много шутовства, например, среди подданных принца была Люси Негро, аббатисса монастыря Клеркенуелла. (Эта дама действительно существовала, но она была не аббатессой, а хозяйкой борделя в Клеркенуелле, одном из районов Лондона. Некоторые шекспироведы прочат ее на роль Смуглой леди шекспировских сонетов. На нее намекает Г. Холдернесс в своей биографии Шекспира). Но смех смехом, там еще были зачатки научных предвидений Бэкона, которые он позже развил в неоконченной утопии «Новая Атлантида». А шлем — часть наряда Афины Паллады, ей его сделал Плутон, и у этого шлема было свойство — надевший его человек становился невидимым. Уильям Кэмден в своей книге «Дополнение к Британии» (1604), анализируя имя «William» («Уильям» — это «Вильгельм»), выделяет в нем корень «helm» — шлем. Таким образом, имя Шекспира Уильям так же несет в себе символ и намекает на связь с орденом Шлема. Шлем Афины делает человека невидимым, а розенкрейцеры, появившиеся в 1606 г., а в 1614 г. издавшие свой первый манифест, были члены ученого братства «невидимок», так они называли сами себя. От всего этого веет тайной — в то время философа могли и сжечь на костре. К тому же, в записной книжке Бэкона 1595 г. «Промус» (Promus (лат.) — кладовая, склад. В «Промусе» больше полутора тысяч фраз, крылатых слов, цитат на английском, французском языках, на латыни, какие-то из них встречаются в пьесах Шекспира) есть запись: «Plutos Helmett; Secrecy, Invisibility» — «Шлем Плутона [головной убор Афины Паллады, потрясающей копьем]; секретность, невидимость».

На титуле книги Бэкона «La Sagesse Mystérieuse des Anciens», (сочинение Бэкона «De Sapientia Veterum» — «О мудрости древних», 1609; в 1619 г. переведена на английский сэром Артуром Горджесом — «The Wisdom of the Ancients»), опубликованной в Париже Мишелем Бобэном в 1641 г., изображена Афина Паллада. Вот что пишет об этом бэконианец англичанин Питер Докинс:

«Картина изображает Афину Палладу <...> В правой руке у нее знаменитое копье (ее имя буквально значит "Потрясатель копья" или "Потрясающая копьем" — "Shake-Speare"). Левая рука покоится на верхушке щита. На ней ее эгида или нагрудник и украшенный перьями шлем, символ просветления ["illumination"], сделанный для нее Плутоном, богом подземного царства. Этим шлемом она венчает героев, ищущих истину, которые становятся рыцарями Шлема. Символизируя просветление, шлем также имеет значение тайны и невидимости. Имя "Уильям", или "Уилл-хелм", восходит к этому символу.

На щите Афины девиз "Obscuris vera involvens" ("Истина под покровом тьмы"), объясняющий символику на щите: солнце являет собой истину, а окружающие облака изображают тьму. Над головой Афины три подсвечника, в каждом зажженная свеча, это — Святая Троица. Прямо над головой еще один девиз "Sic Fulget in umbrus" — "Так он сияет в тени". Девиз означает, что свет правды сияет в сумерках мира в затемненном, завуалированном виде» (Интернет, Peter Dawkins / Francis Bacon Research Trust. 1999). Все это свидетельствует о том, что древнегреческая богиня Афина Паллада играла особую роль в культуре того времени.

Розенкрейцеры сошли со сцены в самом начале 20-х г. XVII в., как раз когда Фрэнсис Бэкон, находясь на самом верху придворной и политической карьеры, потерял все — его отстранили от должности лорда-канцлера, отобрали большую королевскую печать, даже на два дня отправили в Тауэр. Он удалился в свое поместье Гортамбери и предался научным занятиям. За оставшиеся пять лет жизни Бэкон написал и завершил свои главные труды, создавшие ему славу отца современной науки.

А в Лондоне и в Оксфорде в середине 1640-х гг. реально жили и работали группы естествоиспытателей, занимавшихся физикой, математикой, астрономией, механикой. Это были люди, которые отозвались на его План постижения тайн природы. Во всех своих произведениях Бэкон призывал ученых, взяв на вооружение открытый им метод познания, подчинять природу, чтобы заставить ее служить на благо всего человечества. И рождение английской академии наук — Лондонского королевского общества было следствием, пусть и отдаленным, научной и просветительской деятельности Бэкона, его замыслов. (Братство ученых, «распространяющее свет», описано в «Новой Атлантиде», вышедшей уже после его смерти). Если верна гипотеза, что Бэкон был частью проекта «Уильям Шекспир», то можно сказать, что Шекспир «ответственен» не только за великое литературное наследие, но и за научный прогресс, достигший высот, которых никто в елизаветинскую эпоху не мог и представить.

Так начался век Просвещения — новая эра в истории человечества. Издавались научные журналы, устраивались конференции. Оживилась научная мысль и в филологии. Внимание исследователей привлекла драматургия далекого и близкого прошлого. И среди всех писателей эпохи, завершившей существование под натиском буржуазной революции, самым крупным и самым волнующим был Уильям Шекспир. Александр Поуп пишет в предисловии к собранию пьес Шекспира, что «он (невзирая на недостатки) по праву и единодушно возвышен над всеми другими драматургами». XVIII столетие ознаменовалось изданием комментированных пьес Шекспира, на протяжении девяноста лет вышло с переизданиями около двух десятков собраний его сочинений. И почти в каждом в том или ином виде содержалась биография. Век Просвещения не мог не сказаться на методах изучения шекспировского наследия. Это были истинно научные методы. Критики и редакторы пьес Шекспира не только исследовали источники, но и анализировали просодию пьес, толковали темные места, занимались этимологией шекспировских слов, взвешивали, весь ли текст пьес принадлежит самому Шекспиру. Все это сопровождалось глубоким осмыслением авторского намерения, идей, знания. Одновременно велись поиски документального материала, проливающего свет на творческую личность Шекспира. Но находок было совсем мало.

В 1709 г., почти через 50 лет после книги Томаса Фуллера, в свет выходит 6-томное собрание пьес Шекспира, составленное Николасом Роу и с его предисловием, названным «Рассказ о жизни и т. д. Мр. Уильяма Шекспира» («Some Account of the Life & c. of Mr. William Shakespeare»).

Это жизнеописание стало основой для всех последующих биографий. Сам Роу писал: «И хотя по мнению многих произведения М-ра⁸ Шекспира не нуждаются в комментариях, я все же думаю, что небольшой рассказ о самом человеке, приложенный к ним, не покажется лишним». Рассказ этот содержит очень мало достоверных фактов (дата и место рождения Шакспера, дата смерти и место захоронения), есть и неточности. Большая часть сведений о жизни Шакспера получена им от знаменитого тогда актера Томаса Беттертона, гениально, по мнению Роу, исполнявшего роль Гамлета и боготворившего Шекспира-драматурга. Беттертон даже ездил в Уорикшир, чтобы собрать сведения, которые могли бы там сохраниться. Его находки еще обогатили и устную традицию.

Вот одна история, вошедшая впоследствии во все биографии Шекспира с разными комментариями: «Так он прожил в Стратфорде несколько лет, пока некий сумасбродный проступок не вынудил его расстаться с родным городком и привычным образом жизни. Поначалу это было для него огорчением и пятном на его добром имени, однако именно благодаря этому и появился величайший гений, какого когда-либо знала драматическая поэзия. Он попал, как случается нередко с молодыми людьми, в дурную компанию. И кто-то из браконьеров, охотившихся за чужими оленями, вовлек и его в это опасное дело. Он не однажды браконьерствовал в парке, принадлежавшем сэру Томасу Люси из Шерле-кота, за что и был наказан этим джентльменом, по его мнению, слишком жестоко [был выпорот]. И чтобы отомстить ему, он сочинил оскорбительную балладу. Хотя этот, видимо, его первый поэтический опыт утрачен, баллада, говорят, была такая злая, что гонения на него со стороны сэра Томаса Люси усилились, и пришлось ему покинуть на время семью и дело, кормившее его в Уорикшире, и найти пристанище в Лондоне». Это предание в разных вариантах вошло потом во многие биографии, но позже удалось выяснить, что в те годы у сэра Томаса Люси никакого парка уже не было. Рассказывая какую-то историю, Роу всякий раз указывал, что она известна только из устных источников.

Он был человек талантливый, обаятельный и добросердечный. И биография написана в теплых, восторженных тонах. Так как фактического материала мало, то Роу комментирует шекспировские пьесы, восхищаясь их поэтической красотой, пониманием человеческих страстей и деликатным изложением исторического материала. Вот как он говорит об отношении Генриха VIII к первой жене Катерине Арагонской в пьесе «Генрих VIII»: «Хотя его поэтическое перо и бережет короля Генриха от обвинений в жестокой несправедливости, все же нельзя не пожалеть, что королеве не выпала судьба более достойная ее рождения и добродетелей».

Есть и полемические строки. В 1693 г. вышла книга Томаса Рай-мера «Краткий взгляд на трагедию» («Short view of Tragedy»). В ней Раймер резко критиковал Шекспира за несоблюдение классических единств, употребление грубой, заниженной лексики, чудовищной игры слов, включение в торжественные сцены подлых людишек, смешение буффонады с высокой трагедией. Он ставил Шекспиру в вину отказ от античного хора, бывшего, по его мнению, главнейшим элементом трагедии, и корил за предпочтение, отдаваемое белому стиху. Роу объясняет читателю, что Шекспир, не зная латыни и греческого, а стало быть и древних авторов, понятия не имел о единствах и других драматических правилах. И пеняет злобному критику: «Не верю, что джентльмен и добросердечный человек способен на такое поношение. Каковы бы ни были его [Раймера] взгляды, ясно, что самое легкое в науке выискивать у других ошибки; люди здравомыслящие, по природе мягкие и доброжелательные, оставляют обычно это неблагодарное дело тирании педантов».

В биографии Роу полностью отсутствует какое-либо сомнение или недоумение. Он не пытался сопоставить жизнь Шекспира и его творения; идеи, тон, смысл, образы пьес не противоречили для него малочисленным фактам, известным тогда о жизни Шекспира. И он, ничтоже сумняшеся, писал: «Помимо тех преимуществ, которые давали ему дарование и ум, он был еще очень приятный человек, учтивый и любезный, и к тому же прекрасный собеседник; нет ничего удивительного, что, обладая столь превосходными качествами, он сумел свести знакомство с самыми красноречивыми умами того времени. Королева Елизавета видела несколько его пьес и, без сомнения, щедро оказывала ему знаки своего благоволения. <...> Ей так понравился восхитительный Фальстаф в двух частях "Генриха IV", что она пожелала, чтобы он написал еще одну пьесу, в которой Фальстаф был бы представлен влюбленным. Говорят, именно поэтому и появились "Виндзорские проказницы". Блестящим доказательством того, как прекрасно он исполнил ее пожелание, является сама эта пьеса. <...> Как бы милостива ни была расположена к нему королева, но не ей одной обязан Шекспир той счастливой участью, которую заслужил своим умом и талантом. Ему выпала честь принимать великие, необычные знаки внимания и дружбы от графа Саутгемптона, который, как известно из хроник того времени, был другом несчастного графа Эссекса». Все это чистый вымысел, основанный на устной традиции и собственных размышлениях. Роу не сомневался, рано или поздно будут найдены документы, проливающие свет на жизнь и творчество гениального Шекспира, и тогда будет написана исчерпывающая биография. В его время не было еще никакой тайны Шекспира, недоуменные вопросы не существовали. Интонации Роу слышны в «Истинном Шекспире» Довера Уилсона.

В 1723—1725 гг. появилось еще одно собрание пьес Шекспира, изданное знаменитым английским поэтом Александром Поупом, который первый отметил стяжательскую черту характера Шекспира. По его мнению, Шекспир работал «для прибыли, не для славы». Но тогда эта «первая ласточка» никем не была подхвачена. Поуп включил в свое собрание биографию Роу с некоторыми поправками, не уведомив об этом читателя. Но поправил не только Роу, но и самого Шекспира, улучшил кое-где ритм шекспировских строк, отредактировал неудачные, по его мнению, места, а «особенно скверные» 1560 строк были сосланы в примечания. Поуп объяснил, что сам Шекспир такое написать не мог, потому он и изъял их из шекспировского текста.

Через год после выхода издания Поупа поэт, драматург и переводчик древнегреческих авторов Льюис Теобальд публикует книгу под длинным названием «Восстановленный Шекспир, или Собрание многих ошибок, допущенных и неисправленных м-ром Поупом в недавнем издании этого поэта. Цель книги — не только исправить названное издание, но восстановить правильное прочтение Шекспира во всех уже вышедших изданиях» («Shakespeare restored, or A specimen of the many errors, as well committed, as unamended, by Mr. Pope: in his late edition of this poet. Designed not only to correct the said edition, but to restore the true reading of Shakespeare in all the editions ever yet published»). Критика была убийственная. Теобальд сопоставил тексты шекспировских пьес, издаваемых ин-кварто, с их копиями в Фолио, а также исторические хроники, и английские и древнеримские, с летописями, послужившими источником, и дал собственное истолкование многим неясным местам. Он писал: «Поуп часто наносил раны в тех местах, кои хотел исцелить».

Поуп пришел в ярость и сочинил поэму, в которой осмеял Теобальда, использовав разысканные им не очень приглядные поступки противника и критикуя его переводы. Ему удалось запятнать репутацию Теобальда, но тот не поддался унынию. Спустя семь лет Теобальд издает собственное собрание пьес Шекспира со всеми своими поправками и объяснениями. Оно имело огромный успех, несколько раз переиздавалось, его комментарии не утратили ценность и по сей день. Один современный комментатор писал: «Поэт всегда одержит верх над ученым, но в конечном итоге побеждает ученый». Так начались ссоры среди шекспироведов, в XVIII в. они были ожесточенные, с оскорблениями, настоящие военные действия.

Первый том собрания Теобальда начинается с предисловия, оно содержит биографию Шекспира и изложение некоторых черт его творчества. В основном Теобальд следует за Роу, но пишет своими словами, внося живые подробности, рисующие быт состоятельных граждан провинциального городка. Иногда, впрочем, не соглашается с Роу, даже вносит поправки. Первые абзацы — вдохновенный панегирик Шекспиру: «Сколько всего мы должны, обязаны пристально рассматривать, вооружившись ярким светом, в этом великом поэте! Сколькими гранями великолепия восхищаться! Смотрим ли мы на него под углом зрения искусства или природы, он в равной мере завораживает наше внимание. Касаемся ли мы силы и величия его гения, бездны его знаний и обилия прочтенных книг, мощи посыла, с какой подает он свои творения, произведенные природным даром и мастерством, нас равно охватывают изумление и восторг. Если его слог и язык (облачение мыслей) привлекают нас, то с какой силой нас должны восхищать богатство и разнообразие его образов и идей! Образы и идеи проникают в душу и возбуждают воображение, и как возрастает их ценность, когда мы видим с какой точностью, как метко употребляются они для создания характера! Вглядываемся в его героев, как они совершенны и как точно действуют в отведенных им ситуациях, как завораживает мастерство, с каким он их лепит. Какое веяние природного дара! Какое разнообразие оригинальных портретов, как они отличаются друг от друга! На них облачение, взятое из сундуков его роскошного воображения».

Теобальд поругивает и тех, кто смеет критиковать великих поэтов за кое-какие огрехи в пьесах, и тех, кто по личному произволу вносит исправления и даже совсем вычеркивает не приглянувшиеся строки. Он первый высказал предположение, что пьесы, публикуемые ин-кварто в изувеченном виде, либо записывались зрителями с помощью стенографии и печатались не с авторской рукописи, либо запоминались и позже записывались. В XX в. критики эту мысль развили: тексты запоминались или стенографировались самими актерами, чтобы пиратски опубликовать пользующуюся успехом пьесу. Никаких документальных свидетельств этому предположению нет. Однако именно оно общепринято считается решением загадки пьес-двойников.

Во второй половине XVIII в. продолжают печататься все новые собрания пьес Шекспира. Сонеты в них не включаются. В 1765 г. появляется собрание в 8-ми томах «The Plays of William Shakespeare» под редакцией критика, лексикографа и поэта д-ра Самуэля Джонсона (1709—1784). Издание быстро разошлось и тут же вышло второе. Джонсон тоже редактировал пьесы, редактировал согласно собственному разумению — какими они могли быть в рукописи. Снабдил объяснениями многие трудные для понимания строки, а также исправил ошибки предыдущих редакторов. Спустя годы Эдмонд Мэлоун, один из самых крупных шекспироведов прошлого, так оценил это издание: «Яркое, исчерпывающее толкование Джонсона пролило на Шекспира больше света, чем удалось сделать всем его предшественникам».

Доктор Джонсон — величайший английский умник, поэт и эссеист. Его афоризмы и сегодня услышишь в парламенте и на светских приемах, его цитируют ученые и писатели. Он издал первый «Словарь английского языка», который до сих пор не утратил ценности. Его предисловие к собранию пьес Шекспира и сейчас читается с огромным интересом и восхищением. Это не биография в точном смысле слова, но в нем есть попытка объяснить в сослагательном наклонении, откуда у Шекспира такое богатство научных знаний, владение иностранными языками, современными и античными, откуда источники для сюжетов. Д-р Джонсон пользовался опубликованными материалами устной традиции, предположениями предыдущих редакторов. Некоторые он отвергает и высказывает собственные — деликатно, изящным слогом. И сквозь его красочный, богатый тропами слог призрачно маячит личность Шекспира, образ, который спустя почти 200 лет лег в основу вполне осязаемого Шекспира, встающего со страниц биографии Довера Уилсона.

Между этими Шекспирами лежит XIX в., принесший документальные находки, которые создают зримый, но отрицательный образ. Тем не менее, рисуя своего Шекспира, Довер Уилсон следует за Джонсоном, не внося никаких поправок. Джонсон видел Шекспира, исходя из глубокого проникновения в его пьесы: он еще не располагал свидетельствами о стяжательской деятельности Шакспера. И хотя Довер Уилсон прекрасно знал все достижения шекспироведения XIX в., работы Холливела-Филлипса и Чемберса, он тоже исходил исключительно из содержания пьес. Он был их издателем и редактором. И логика, здравый смысл, воображение сделали то, что рожденный им образ Шекспира больше походил на Шекспира эпохи Просвещения, чем на викторианского Шекспира XIX в.

В предисловии Джонсон подробно останавливается на достоинствах Шекспира, поэта и драматурга, и столь же подробно на его недостатках. Особенно интересна критика недостатков, она отражает не только субъективное мнение Джонсона, но и литературные воззрения и моральные нормы его времени.

Первые абзацы открывают нам, каким было отношение к Шекспиру в Англии эпохи Просвещения. Судя по количеству собраний пьес, изданных на протяжении XVIII в., интерес был большой, но культ пока не существовал. Еще сильна критика шекспировских пьес: в них видят варварское нарушение классического правила трех единств. Похвалы до небес, а сокрушение сильное. Общее мнение таково: следуй Шекспир правилу единства времени, все пьесы, где оно нарушено, заблестели бы с большей силой. Никто не решался защитить Шекспира, даже те, кто чувствовал, что совершенными его пьесы делает свобода от правил, стесняющих воображение. И Джонсон выступил в его защиту. Для него самого Шекспир, безусловно, гений, и он в самых первых фразах доказывает, что Шекспир, национальная гордость англичан, гениален. После этого предисловия блюстители правил, освященных тысячелетиями, заметно смягчились. Джонсон писал:

«Чем дольше человечество владеет какой-то вещью, тем больше оно изучает ее и сравнивает. И если оно продолжает ценить эту вещь, значит, сравнение всегда было в ее пользу. То же мы видим в природе: человек может назвать реку глубокой, а гору высокой, только если видел множество рек и гор. Так и труды гения, их нельзя назвать совершенными, не сравнив с другими того же рода.

Осязаемый предмет неоспоримо заявляет о себе и с годами не меняется ни в лучшую, ни в худшую сторону. Но вещи неопределенные, требующие размышления, оцениваются в соответствии с общим совокупным мнением многих поколений людей. <...>

Почитание произведений, существующих давно, рождается не из легковерной убежденности в высшей мудрости ушедших веков или мрачной уверенности в деградации человечества, а из общепринятой и неоспоримой максимы: то, что дольше знаешь, над тем больше думаешь, а над чем больше думаешь, то вернее оцениваешь.

Поэта [Шекспира], чьи произведения я подверг пересмотру, уже можно причислить к когорте древних, и он вправе гордиться общепризнанным почитанием, освященной временем славой. Он давно обогнал свой век, а эта крылатая фраза обычно употребляется для самой высокой оценки литературных заслуг»⁹.

И своим изящным и афористичным языком Самуэль Джонсон излагает читателю достоинства драматурга (сонеты в собрание пьес он не включил): «Шекспир превыше всех авторов, по крайней мере, современных. Он природный поэт, поэт, который держит перед читателем зеркало, верно отражающее нравы и жизнь. Характеры его героев не порождения обычаев одной страны, неизвестных остальному миру, на них нет отпечатка профессии или научных занятий, их создает не мода и не преходящие мнения. Они — истинные дети всего человечества, родятся всегда и всюду, с ними сталкиваешься на каждом шагу. Его герои действуют и говорят под влиянием общечеловеческих страстей и принципов, волнующих все умы и приводящих в движение все сущее. В произведениях других писателей герой зачастую существо единственное в своем роде, у Шекспира это почти всегда типический образ».

Живописно осветив гений Шекспира, Джонсон переходит к анализу его творчества: «Было много споров о том, обязан ли Шекспир своим непревзойденным искусством собственному природному дару или ему, как часто бывает, помогло серьезное образование, знание произведений античных писателей и правил художественного мастерства. И всегда брало верх традиционное представление, что Шекспиру не хватает знаний, что у него нет систематического образования и он слабо знает древние языки. "Плохо знал латынь и совсем не знал греческого", — утверждал его друг Бен Джонсон, которому не было смысла писать неправду, к тому же эти слова сказаны, когда характер и образованность Шекспира были всем хорошо известны. Вот почему именно это свидетельство решает спор, раз нет других равноценных свидетельств, утверждающих обратное. Кое-кто уверен, что нашел признаки обширных познаний, поскольку в пьесах Шекспира имеется много подражаний античным авторам. Но, во-первых, приведенные примеры взяты из книг, уже к тому времени переведенных. А, во-вторых, часть из них — простое совпадение мыслей, что часто бывает, когда люди размышляют об одном и том же; или это крылатые фразы о жизни, моральные максимы, часто употребляемые в разговоре. <...> Есть несколько фраз, которые можно считать подражанием, но их так мало, что я бы про них сказал — исключение подтверждает правило. Это или почерпнутые из бесед фразы, или случайно встреченные и запомнившиеся цитаты, которые, когда надо, сами стекают с пера. И он употреблял бы их гораздо чаще, будь их в закромах памяти больше. <...> Знал ли он современные языки — трудно сказать, — пишет дальше д-р Джонсон. — В его пьесах есть сцены, написанные по-французски, но это еще ничего не значит. Он мог легко раздобыть подходящие фразы и вставить их в пьесу. Но даже если он и знал немного французский, без чьей-то помощи написать эти сцены он все равно бы не мог. Латинскую грамматику он, по всей вероятности, знал, но вряд ли с легкостью читал римских авторов в подлиннике. Что касается его знания современных языков, у меня нет достаточных оснований судить об этом. Но так как подражаний итальянским и французским авторам в пьесах нет, хотя итальянская поэзия тогда почиталась, я склонен думать, что он мало читал на каких-то других языках, предпочитая английский, и пользовался для своих сюжетов фабулами переведенных произведений».

Таким образом, Джонсон, подсознательно чувствуя, что требуется объяснение обширным познаниям Шекспира в современных науках и во всех областях человеческого бытия, пытается, пользуясь сослагательным наклонением, объяснить, что человек, не получивший солидного образования, все же мог легко, органично, естественно вплетать в художественное повествование юридическую, медицинскую и проч. фразеологию, иностранные языки, цитаты из древних авторов.

Все предыдущие биографы Шекспира абсолютно убеждены, что автор шекспировских пьес — стратфордский мещанин, который приехал в Лондон по каким-то своим причинам, сделался там актером и скоро стал писать пьесы для своей труппы. О жизни его мало что известно, и пока еще никто не пытался выстроить хронологию написания пьес. То же думает и Джонсон. Вся надежда на то, что тщательные поиски документов рано или поздно прольют свет на работу творческой мысли Шекспира, на его знакомство с выдающимися умами того времени. На то, как он сумел из ничтожества подняться до таких высот. Одно ясно, такой человек, несомненно, должен обладать великими талантами, сметливостью и особыми душевными свойствами. И Джонсон пишет:

«Человечество нельзя изучать, заперев себя в келье. Тот, кто желает познать мир, вынужден собирать наблюдения, окунувшись в мирские дела и развлечения. Бойль может себя поздравить, ему выпало явиться на свет в высоких кругах. Это способствовало его любознательности и продвижению. У Шекспира таких возможностей не было. Он отправился в Лондон без гроша в кармане в поисках счастья и какое-то время зарабатывал на жизнь самой низкопробной работой. Немало гениальных, литературных и ученых работ было сделано в жизненных условиях, которые мало годятся для умственного и творческого труда, и тот, кто нацелен на такой вид деятельности, скоро начинает понимать, что предприимчивость и упорство способствуют успеху сильнее всех внешних факторов и что просить помощи бесполезно. Гений Шекспира не изнемог под ярмом бедности, не увял от узости общения, на что всегда обречен нуждающийся человек. Все мирские тяготы соскальзывали с его ума, как "роса с львиной гривы"».

Из этих рассуждений вытекает многое. Во-первых, Джонсон верил свидетельствам прошлого. Хорошо бы и современные шекспироведы относились к ним с большим доверием. Во-вторых, он делает обоснованный вывод, что Шекспир не получил хорошего образования, а затем пытается доказать, что в этом не было надобности. Пока еще никому даже на миг не приходит в голову мысль, что с авторством Шекспира, возможно, не все ладно. Но уже появилась потребность найти логическое объяснение тем местам в пьесах Шекспира, которые выдают его причастность к новейшим научным достижениям, знанию иностранных источников, среди которых есть все еще не переведенные к тому времени на английский язык. Умозаключения Джонсона в дальнейшем были взяты на вооружение всеми шекспироведами-стратфордианцами.

Общенародное поклонение Шекспиру зародилась именно в эпоху Просвещения, в конце которой его стали приравнивать к Иисусу Христу.

В сентябре 1769 г. был устроен Великий шекспировский «Юбилей Гаррика» в Стратфорде. За Шекспиром уже твердо закрепился эпитет «божественный» (первым так назвал Шекспира крупнейший поэт той эпохи Джон Драйден). Это заметил Вольтер, сказав, что в Англии Шекспира «редко называют иначе». На что Артур Мёрфи ответил: «Для нас, островитян, Шекспир своего рода неприкосновенная религия в поэзии»¹⁰. Не могу не отметить разницу в тоне англичан и американцев, описывающих этот фестиваль. Английский профессор Холдернесс пишет: «Великий шекспировский юбилей Дэвида Гаррика, в какой-то мере сердечная дань Шекспиру от великого человека театра, был толчком и прототипом для всех последующих фестивалей, посвященных имени, славе и всемирному признанию Шекспира. Но Юбилей был столь же о самом Гаррике, сколь о Шекспире, сохранилось изображение актера-организатора: он декламирует свою "Оду Шекспиру", гимн, граничащий с идолопоклонством, на фоне статуи юбиляра. По словам одного современного историка, Юбилей Гаррика "был тем рубежом, после которого Шекспир перестал восприниматься как любимый драматург с растущей популярностью и стал богом"¹¹».

А вот как пишет о Юбилее Джеймс Шапиро: «Даже сам Гаррик признавал, что промокший насквозь [из-за ливня] стратфордский Юбилей был "глупой причудой". Он стоил ему 2 тысячи фунтов, и Гаррик никогда больше не ездил в Стратфорд. Горожане были, по-видимому, сбиты с толку Юбилеем (включая нанятого играть на контрабасе работника из Бэнбери, который, как пишут, думал, что приглашен играть по случаю воскресения Шекспира). Стратфордская туристская индустрия, а также распространение фестивалей по всему миру восходят корнями к этой феерической буффонаде»¹².

Разница в тоне заметна: Шапиро иронизирует, Холдернесс называет юбилей «Великим». Для Шапиро — это факт истории другого народа, судя по всему, слегка глуповатого. Для Холдернесса — пусть и смешное в чем-то, но великое действо. Англичане с улыбкой вспоминают дождь, хлынувший на головы зрителей, когда шло юбилейное представление, — крышу не удосужились возвести. Американцы говорят с холодной иронией.

Но, как бы там ни было, Юбилей Гаррика сыграл свою роль в обожествлении Шекспира. Кстати сказать, выдающиеся шекспироведы на Юбилей не поехали, обиделись, что их не пригласили возглавить его проведение. Это был народный юбилей, устроенный для всех любителей Шекспира, для стратфордцев в первую очередь, которые стали еще больше гордиться своим земляком.

В 60—70-е гг. XVIII в. было сделано довольно много находок, относящихся исключительно к драматургической деятельности Шекспира. В 1768 г. Эдвард Кейпел (1713—1781) издал 10 томов пьес Шекспира ин-октаво. Три года он собирал, сравнивал, изучал шекспировские кварто. И первый упомянул сочинение Фрэнсиса Мереза «Сокровищница умов» («Palladis Tamia», 1598), где Мерез восхваляет комедии, трагедии и «сладостные» сонеты Шекспира, распространяемые среди друзей. Кейпел первый обратил внимание на предсмертное послание Роберта Грина коллегам-драматургам с известным пасквилем в адрес Шекспира. И взял на вооружение Реестр гильдии издателей и печатников, где регистрировались пьесы Шекспира, готовящиеся к публикации. Он также сравнивал кварто с «Хрониками» Рафаэля Холлиншеда и со «Сравнительными жизнеописаниями» Плутарха, переведенными на английский язык сэром Томасом Нортом.

Кейпел был оригинал, каких мало. Шекспир являлся для него божеством, на алтарь которого он положил свою жизнь. Он умер 68-ми лет, половину из них прожив затворником, чтобы подготовить к публикации произведения Шекспира со своими комментариями, толкованием темных мест, разночтениями. Кейпел издал анонимно 10 томов пьес, издал не как полагается, не по порядку номеров: первым появился второй том. Комментарии и приложения он решил опубликовать позже. Они вышли в трех томах уже после его смерти. Третий том назывался «Школа Шекспира» («The School of Shakespeare»). В нем отрывки из книг далекой шекспировской поры, часть из них — источники шекспировских пьес, другая часть — сочинения, «помогающие верному пониманию его пьес, проливающие свет на историю его жизни и на литературу того времени». Видный американский шекспировед Джозеф Паркер Норрис (1847—1916) писал: «Этот том проложил дорогу следующим поколениям исследователей, он им очень помог: они, не стесняясь, черпали из названных им сочинений, не упоминая его имени, в их изданиях есть много примеров этому, и все они касаются важнейших открытий. Достаточно сказать, что результаты его изысканий превосходят всё, что было сделано до него. <...> Бедняга Кейпел умер неоцененный современниками. Последующие поколения отдали ему должное. Д-р Дж. О. Холливел-Филлипс, сам сделавший больше других для возвеличения любимого поэта, посвятил Кейпелу свое 16-томное издание произведений Шекспира: "Я позволю себе со всем смирением посвятить этот труд памяти самого значительного и самого неоцененного из всех шекспироведов — Эдварда Кейпела"».

Кейпел не опубликовал сонеты, хотя и перечислил все существовавшие к тому времени издания. И дальше Паркер Норрис пишет: «В 1775 г. был опубликован томик сонетов Шекспира, в основу которого лег вариант 1640 г. Эта публикация была в духе кейпеловского "Шекспира" и часто прилагается к нему. На титульном листе сказано: "Стихотворения, написанные М-ром Шекспиром. Переиздано для Томаса Ивенса, № 50, Стрэнд, возле Йорк-билдинг". Посредине Чандосский портрет, копия А. Баннермена. Под чьей редакцией вышла эта книга — неизвестно, но ее приписывают Кейпелу. Вероятно, это ошибка, так как, будь он редактором, он бы, по всей вероятности, взял издание 1609 г., которое более предпочтительно, чем издание 1640 г.»¹³.

Паркер Норрис был стратфордианец. Издание сонетов Джоном Бенсоном 1640 г. ортодоксальные шекспироведы считают чуть ли не преступлением. Они порицают этого издателя и редактора за то, что он, сохранив почти все сонеты в том виде, в каком они были изданы в 1609 г., полностью сменил приметы мужского пола на женские, поменял нумерацию сонетов, объединил их в смысловые группы и дал каждой группе название. Таким образом, Джон Бенсон в зародыше убил возможное предположение, что Шекспир был бисексуалом. По мнению Норриса, не Кейпел опубликовал этот том сонетов: он бы непременно взял за основу сонеты 1609 г., он просто не мог не отдать им предпочтения. Норриса не смутило, что на этой анонимной книге тот же Чандосский портрет, что и в кейпеловском первом томе пьес Шекспира. И то, что Кейпел анонимно издавал и другие свои труды. Для Норриса не имеет значения, что Джон Бенсон жил еще в шекспировскую эпоху и печатал только ее поэтов и драматургов и строгие религиозные сочинения. Такой издатель не позволил бы себе целенаправленные изменения в стихах выдающегося поэта без особых на то причин. Следовало бы задуматься, почему Джон Бенсон именно так издал сонеты Шекспира.

Кейпел хорошо знал то время, он десять раз собственноручно переписал все пьесы Шекспира и вряд ли случайно взял для публикации издание 1640 г. Он, как никто, чувствовал сквозь текст характер, душу и умонастроение Шекспира и, бесспорно, видел, что Шекспир, так восхвалявший в своих пьесах любовь мужчины и женщины, нигде, ни разу не намекнувший сочувственно на любовь гомосексуальную, быть бисексуалом не мог. И поэтому взял тот вариант, где все сонеты, посвященные любви, относятся — благодаря правке Джона Бенсона — к одной женщине, Смуглой леди, которая не однажды появляется и в комедиях Шекспира.

XVIII в. подходил к концу. Последним истовым почитателем Шекспира той эпохи был Эдмонд Мэлоун (1741—1812). Он родился и вырос в родовитой и почтенной семье юристов и сам был по образованию юрист. В те поры молодой человек из такой семьи имел больше свободы в выборе занятий, которым хотел посвятить жизнь. Изучая юриспруденцию в Иннер-Темпл в Лондоне (диплом юриста он получил еще в Дублине), Мэлоун познакомился с д-ром Джонсоном и приобщился к лондонскому кружку литераторов. Затем уехал во Францию. Вернулся и принял решение поставить крест на юридической карьере и заняться Шекспиром. Он умел располагать к себе людей, и скоро у него появились друзья среди уже основательно заявивших о себе шекспироведов. «У него был довольно мягкий характер, — пишет его друг Джон Тейлор. — Но только не тогда, когда ему приходилось отстаивать истину. Тут он проявлял такую твердость и такой пыл, каких не ожидаешь от столь добросердечного и воспитанного человека, но при этом он всегда оставался учтивым и вежливым»¹⁴.

Заметив, что все еще нет хронологии написания шекспировских пьес, Мэлоун приступил к решению этой нелегкой проблемы. Работал он с исключительным прилежанием и напряжением ума, не боялся вносить существенные поправки в сложившиеся собственные концепции. И, в конце концов, создал первую убедительную хронологию, которая легла в основу современного представления о времени написания пьес. Хотя, надо сказать, единого мнения на этот счет до сих пор нет. Задумывался Мэлоун и над тем, когда и как началась драматургическая карьера Шекспира. Он обнаружил, что в трех книгах, посвященных английской поэзии (этот термин включал и драматургию) и появившихся в 1586, 1589 и 1591 гг., имя Шекспира не упоминается. И, таким образом, отнес начало писательской деятельности к лету 1591 г.

На рубеже веков Мэлоун был, конечно, наиглавнейшим шекспироведом. Это он первый положил начало серьезному разногласию в рядах стратфордианцев, которое не только не сгладилось за два века, но приняло сегодня, по мнению Джеймса Шапиро, угрожающие размеры.

Именно тогда случилась первая грандиозная подделка шекспировских рукописей, прямо связанная с отсутствием документальных свидетельств, проливающих свет на творческую личность Шекспира и на его частную жизнь. Хотя проводилась неслыханная ревизия всех возможных архивов, ничего существенного найдено не было.

Утомительные поиски документов, дающие ничтожные результаты, вгоняли в уныние, и нервы стали сдавать. Юный Уильям-Генри Айленд, чтобы обрадовать отчаявшегося отца, подделал несколько подписей Шекспира, письмо королевы Елизаветы, рукопись «Короля Лира» и в довершение сам сочинил пьесу, выдав ее за пьесу Шекспира, она даже была поставлена и провалилась. Ему удалось несколько лет морочить голову критикам и читающей публике. Потом фальсификатора все же разоблачили.

С подделками все-таки можно справиться, хотя они и приносят немало вреда. А вот распря в стане шекспироведов привела в конечном итоге к расколу. И те нынешние шекспироведы, которые стоят на позициях Мэлоуна, льют воду на мельницу антистратфордианцев.

В самом конце XVIII в. Джордж Стивенс (1736—1800), под чьей редакцией вышло несколько многотомных изданий пьес Шекспира, писал: «О Шекспире с определенной степенью вероятности известно всего несколько фактов: родился в Стратфорде-на-Эйвоне, женился и родил там детей, уехал в Лондон, стал актером, писал поэмы и пьесы, вернулся в Стратфорд, написал завещание, умер и был похоронен. И я признаю, что готов воевать против любого домысла, относящегося к обстоятельствам его жизни»¹⁵.

Эти слова были сказаны в адрес тех, кто, опираясь на содержание пьес и сонетов, давали волю умственным потугам и воображению, сочиняя жизнеописание Шекспира. И первым среди таких сочинителей был Эдмонд Мэлоун. Стивенс от природы имел два таланта: во-первых, он был серьезный исследователь, обладавший исключительной памятью, а во-вторых, злобный шутник, способный на такие каверзы, что д-р Джонсон называл его «лиходеем» (an outlaw). Паркер Норрис писал о нем: «У него была привычка, к великому несчастью почти всех его знакомых, помещать в журналах заметки, которые были ловушками для его ученых собратьев. И когда жертва заглатывала наживку, он высмеивал в печати ее глупость и легковерие. Для него не истина была важна, а возможность мстить. Он был самолюбив и тщеславен. Эти его качества искупались энциклопедическими познаниями и тонким прочтением шекспировских текстов. Порицали его за нападения на Мэлоуна, на его исключительное трудолюбие и честность»¹⁶.

В отличие от Стивенса Мэлоун любил сонеты Шекспира и черпал из них свое представление о личной стороне его жизни. Он писал о них, веря в непогрешимость своих умозаключений. Стивенс, напротив, считал, что, «если бы Шекспир ничего не написал, кроме сонетов, его имя, дошедшее до нас, было бы так же мало овеяно славой, как имя поэта Томаса Ватсона, который жил немного раньше и писал более элегантные сонеты», и в свое 15-томное собрание пьес Шекспира 1793 г. сонеты не включил.

«Стивенс сознавал, — пишет Джеймс Шапиро, — что шекспироведение находится на перепутье, предвидел, что если Мэлоун откроет ящик Пандоры, захлопнуть его будет невозможно». И немного раньше: «Из-за того, что Тимон Афинский ненавидит весь мир, спрашивает Стивенс, неужели следует сделать вывод, что Шекспир и сам был "циник и несчастливец, которого бросили друзья?"»¹⁷. А вот что сам Шапиро думает о Мэлоуне: «Айленд обманывал, искал легких путей. Но, по правде говоря, они оба делали одно и то же, чем, возможно объясняется злоба, с какой Мэлоун нападал на своего юного соперника. Оба они поставили себе цель переписать жизнь Шекспира. Один для этого фальсифицировал документы, другой фальсифицировал связь между жизнью и произведениями. Сегодня мы видим, что вред, нанесенный Мэлоуном, куда более серьезный и долгосрочный. Он первый из шекспироведов решил, что его опыт и знания, добытые тяжким трудом, дают ему право (в котором он и многие после него отказывали другим ученым) утверждать, что у него одного есть ключи к личной жизни Шекспира, обнаруженные в сонетах и пьесах. К тому времени, как Босвел издал в 1821 г. завершенное и переработанное издание "Пьес и сонетов Шекспира" Мэлоуна, утвердилось мнение, что (в сонетах) поэт говорит от своего лица»¹⁸.

Мы, разумеется, не разделяем этой суровой критики в адрес крупнейшего английского шекспироведа, его автобиографическое прочтение Шекспира имеет свои корни. Но Шекспир для него (и это не его вина) — Шакспер, стратфордский мещанин и лондонский актер, а, следовательно, оно не может быть истинным. Чтобы увидеть в шекспировских пьесах и сонетах отголоски чувств и жизненных событий Стратфордца, надо совершить насилие над логикой, принять неубедительные допущения. Созданный таким образом психологический портрет Шекспира, человека и поэта, окажется и ложным, и открытым для критики, мягкой или суровой — зависит от характера оппонента. Стивенс объявил войну выдумщикам. Но психические портреты Стивенса и Мэлоуна противоположны. Стивенс не мог ни с кем долго поддерживать дружеские отношения. К тому же не был сентиментален и фантазию держал на привязи. Сонеты были для него только скопищем непристойностей. А Мэлоун, чувствительный, дружелюбный, не склонный к воинственным осуждениям, ощущал в сонетах глубочайшую сердечную боль и не мог допустить мысли, что писались они как литературное упражнение, как попытка изобразить в сонетной форме все виды человеческих эмоций. Он не сомневался, что сонеты в той или иной мере завуалированности содержат биографические черты автора.

Мэлоун первый внес автобиографичную нотку в свое жизнеописание Шекспира со всей уверенностью знающего и думающего человека. Но чем больше накапливалось фактического материала, тем труднее было соединять Стратфордца с тем образом автора, который рождался у неискушенного читателя при прочтении шекспировских пьес и сонетов.

Таким образом, признавая автобиографичность произведений Шекспира, приходится отвергнуть либо Стратфордца, либо идею искренности гениального творчества, подтверждаемую всем предыдущим литературным опытом человечества. Шекспир — единственный автор исторического периода письменных биографий, чья жизнь и творчество разделены бездонной пропастью. Именно приписанное Шаксперу авторство вынудило ортодоксальных шекспироведов строить доказательства того, что у гениального писателя творчество и жизнь могут быть не связаны. Но в конце эпохи Просвещения идея автобиографичности произведений Шекспира, за недостатком фактических данных, еще не выросла до угрожающих размеров. И тогда с Мэлоуном, кроме Стивенса, никто не спорил.

Мэлоун тоже, конечно, взялся писать биографию автора шекспировских произведений. Собрал огромный материал, относящийся к жизни родных и близких Шакспера, к Стратфорду, лондонским театрам. Но успел написать только первую половину, до отъезда Шакспера в Лондон. Двадцать лет тянулась эта канитель с шекспировской биографией. За это время Мэлоун создал монументальный труд о жизни и творчестве Джона Драйдена в четырех томах. Нет объяснения, почему, постоянно сообщая всем в течение двух десятилетий о работе над жизнью Шекспира, он не смог завершить дело своей жизни. Но задуматься над этим сегодня стоит.

В 1790 г. Мэлоун сам опубликовал произведения Шекспира и стал для Стивенса опасным соперником. Стивенса истерзала зависть, он сел за переработку своих предыдущих изданий, и в 1793 г. выпустил собственное собрание шекспировских пьес, которое в расширенном (21 том) и заново отредактированном виде вышло в свет еще раз в 1803 г., уже после смерти Стивенса. Переработал и издал его единственный друг Стивенса Айзек Рид — Стивенс успел собрать новый обширный материал. Это издание — первый Вариорум шекспировских произведений. Второй Вариорум такого же объема вышел в 1813 г. А в 1821 г. опубликован третий Вариорум, его основу составили многолетние исследования Мэлоуна. Мэлоун умер в 1812 г., завещав огромный разрозненный материал Джеймсу Босвелу-младшему. Босвел с детства знал Мэлоуна, почитал его и принял на себя этот огромный труд — издать произведения Шекспира с его биографией и всеми предыдущими исследованиями. Этот Вариорум — «The Plays and Poems of William Shakspeare» — тоже состоял из 21 тома. Второй том целиком посвящен биографии. Шенбаум пишет: «...с несколькими приложениями том составляет около 700 страниц. "Жизнь" в некотором отношении глубоко разочаровывает»¹⁹.

В XVIII в. был заложен фундамент научного изучения творчества Шекспира. Сравнивались шекспировские тексты кварто и фолио, составлялись глоссарии, исследовались источники пьес. Полученные результаты по сей день не утратили своей ценности. Появились биографии, основанные на том, что можно вычитать в сонетах и пьесах, и на устной традиции. Зародилось всенародное обожествление поэта и драматурга Уильяма Шекспира. А благодаря смене исторических эпох, ничтожно малому количеству биографических данных и множеству солидных трудов, биографий и жаркой ученой полемике сложившееся к середине XVII в. мнение, что гениальным поэтом был стратфордец Уильям Шакспер, прочно укоренилось и стало незыблемым. Колосс на глиняных ногах был создан в XVIII в.

Шекспир в XIX веке

Эндрю Мёрфи, современный ортодоксальный шекспировед, в своем фундаментальном (и очень дорогом) труде «Шекспир напечатанный: история и хронология шекспировских публикаций» приводит слова Фредерика Дж. Фёрнивела, создателя Нового (второго) шекспировского общества в 70-х гг. XIX в., в шутливой форме выражающие отношение шекспироведения этого века к обожествляемому Барду: «И почему этот скот сам не отредактировал свои произведения? <...> Он бы мог это сделать за один месяц. И избавил бы нас, горемык, от мучений, длящихся века. Иногда мне хочется поставить его здесь в углу и треснуть по голове»²⁰.

В феврале 2013 г. умер крупнейший немецкий шекспировед американского происхождения Марвин Спевак. А через полгода выходит в свет его книга, посвященная шекспироведению XIX в.: «Шекспировское созвездие: Дж. О. Холливел-Филлипс и его друзья» («A Shakespearean Constellation: J.O. Holliwell-Phillipps and his Friends»). В ней он на основе переписки редакторов и издателей шекспировских сочинений воссоздает их характеры и исследует их отношения: все они хоть и друзья, но вместе с тем и соперники. Вот что он пишет в предисловии:

«История шекспироведения в XIX в. еще не написана. Это удивительно, но вполне объяснимо. И не только из-за того, что слишком велик материал для исследования. Елизаветинский Лондон был деревней по сравнению с мегаполисом королевы Виктории. <...> В XIX в. все стало великим. Смелые предприятия, безудержная энергия создали и поддерживали империю гигантских размеров, очень сложную и стремящуюся к дальнейшей экспансии. Однородной она не была, конечно. Нет сомнения, что объединяющей силой было несокрушимое и пышно расцветшее национальное самосознание. Англия была в своем зените. Она почитала своих героев и боготворила величайшего из них — Шекспира. Вместе с расцветом нации мужало и шекспироведение. Вышло в свет более двухсот изданий полного собрания его произведений. Было не одно, а два Шекспировских общества. Первое создано в 1842 г., в нем участвовало 716 членов. Второе — в марте 1874 г., тогда в нем насчитывалось 247 членов, а к декабрю их было уже 478. Стратфорд-на-Эйвоне преобразился, стал местом паломничества. Шекспир унаследовал от Св. Георга роль покровителя и защитника Англии и всего английского. <...>. Чтобы воссоздать истинную картину, необходимо исследовать по отдельности все ее составляющие, а затем умно синтезировать их так, чтобы они не стали просто суммой отдельных ее частей. Моя работа не ставит перед собой такой гигантской задачи. Ее цель проследить взаимоотношения тех, кто возводил научное шекспироведение и участвовал в нем».

Наша работа тоже не ставит такой цели. Для нас не столь существенны взаимоотношения тогдашних шекспироведов. Они были такие, какими и должны быть. Та же ярмарка тщеславия, но более цивилизованная. Больше двухсот собраний сочинений, а биографий, наверное, еще больше! И каждый редактор имеет свою точку зрения. Еще усиливается ощущение научной суеты, еще более заметна оторванность от Шекспира, реального человека из крови и плоти. Конечно, все эти люди разные, каждый интересен по-своему. Но нам важно увидеть тенденции развития шекспироведческой мысли в XIX в., хотя и характеров их мы тоже немного коснемся.

Марвин Спевак еще в 1997 г. писал в статье «Конец редактирования Шекспира» («The End of Editing Shakespeare»), опубликованной в журнале «Connotations»: «...это выявляет главный секрет гипертекста: чем шире охват иллюстрирующего материала, тем более расплывчат сам предмет, чем глубже проникновение, тем темнее сама картина. <...> Более ста лет назад один критик, сам выпустивший 16-томное издание сочинений Шекспира в формате фолио писал о втором томе "Гамлета" (Вариорум Фернесса): "Несомненно, там есть много всего очень умного, но возьмите всё в целом — почти непостижимая огромная масса противоположных мнений, диких предположений, тяжеловесных мыслей, громадное количество антагонистического материала, все это если не вызывает отвращения, то производит ужасающее впечатление"»²¹.

Начало XIX в., многое уже найдено о семье Шакспера, но не ради этого ведутся тщательные, даже опасные для здоровья поиски. Все еще есть надежда воочию увидеть, как работает творческая мысль Шекспира. Пока еще ни у кого не возникло сомнения в авторстве Шекспира. Но благодаря находкам, проливающим свет на хозяйскую деятельность Шакспера, начинает вырисовываться нравственно не очень приглядный облик создателя гуманистических произведений. В том веке были посеяны зерна серьезного противостояния. Обожествление продолжается: подобен Богу, правда, в частной жизни поступает противно Божественным заповедям. Зато в пьесах и сонетах открывается его истинная душа. Уильям Вордсворт в стихах «Не презирай его сонеты» пишет: «...это ключ, / которым отомкнул он сердце».

В начале XVIII в. Александр Поуп заявил, что Шекспир писал для стяжания денег. За прошедшие сто с лишним лет были найдены лишь те документы, которые не опровергали Поупа, а, напротив, подкрепляли его мнение. Поиски становились все более активными и всеохватными. Были перерыты архивы Стратфорда, тех районов Лондона, где живал Шакспер. Очень удачливыми потрошителями архивов были Джон Пейн Кольер и Джеймс О. Холливел-Филлипс, посвятившие Шекспиру жизнь. Найденные документы подтверждали проницательность Поупа. Вот, к примеру, в Стратфорде была найдена учетная ведомость, в которой 4 февраля 1598 г. записано: у Уильяма Шакспера тайно хранятся десять четвертей (около 130 кг) солода. А зимой того года в Стратфорде был голод. Найден документ (от 25 июля 1605 г.) о покупке Шакспером за 440 фунтов права взимать десятину с жителей Стратфорда и близлежащих местечек, это приносило ему 60 фунтов в год. Еще найдены «Записи о городских событиях» клерка мэрии Томаса Грина, где говорится о попытке Шакспера и его друга ростовщика Комба начать огораживание стратфордских общинных земель. Было обнаружено еще несколько подобных документов и в Стратфорде, и в Лондоне. Все это дало веские основания видеть Шакспера деятельным, но своекорыстным буржуа. Именно таким его и представил в биографии, основанной на последних открытиях, Холливел-Филлипс (Holliwell-Phillipps. Life of William Shakespeare. London, 1853). По документам буржуа, так пусть и будет буржуа, и нечего выдумывать того, чего нет. Это Холливел-Филлипса не смущало. Он писал: «...следует признать, что до сих пор не было найдено ничего, что открыло бы утонченные свойства мыслей и действий, которыми, мы в этом уверены, отличался автор "Лира" и "Гамлета", общавшийся с более образованными современниками». И прибавляет: «Шекспир был благоразумный человек, не хуже, не лучше других, активно приумножающий свое состояние, нацеленный на то, чтобы обеспечить свое потомство прочным материальным благосостоянием, основу которого заложил успех его сочинений»²².

Таким образом, к середине XIX в. в викторианской Англии Шекспир-Шакспер имел уже несколько ипостасей. Для широкой публики он был национальное божество, поэтический Господь Бог. Пьесы подсказывали его характер, душевные свойства. Он — поборник добра, обличитель злого начала в человеке, щедрый, веселый, располагающий к себе. На этом светлом небе маячила туча — ученые биографии. Из них явствует: был он жесткий ростовщик, судился ожесточенно с соседями, не вернувшими долг, бегал от уплаты налога, впрочем, мало чем отличался от своих земляков. В печати стали появляться первые предчувствия какого-то неблагополучия с Великим Бардом. Было как бы два человека: Шекспир — автор комедий, трагедий и сонетов и Шакспер — актер, без устали сколачивающий состояние разными способами. Нет, однако, ни одного документа, свидетельствующего, что Шакспер получал деньги за шекспировские пьесы, шедшие в разных лондонских театрах.

Разница между автором и актером была ощутима, и постепенно исчезала надежда, что это противоречие когда-нибудь разрешится. Опять появились подделки. Фальсификатором оказался самый именитый и авторитетный шекспировед XIX в. Джон Пейн Кольер, создатель Первого шекспировского общества. Не выдержало ретивое — тяжко не иметь фактических свидетельств того, как трудится поэтический гений. Кольер имел доступ ко всем ключевым материалам и документам, он и сам многое нашел. И он писал на полях специальными чернилами сообщения, столь желанные всем. Случалось, что подделывал весь документ. Так, он объявил, что найден список актеров труппы Бёрбеджа, владевших в 1589 г. паями театра «Блекфрайерс» (на самом деле эта труппа стала там играть в 1609 г.), и среди них оказался Уильям Шекспир — бесценная «находка», доказывающая, что уже в «потерянные годы» он был актером лондонской труппы²³. В конце концов и Кольер был разоблачен. Он так долго морочил всем голову, вселяя пустые надежды, что его подвергли довольно жестокому остракизму. А жаль — он был крупный исследователь, очень любил Шекспира и, наверное, впал в отчаяние от невозможности найти что-либо, представляющее жизнь гениального англичанина в радужном свете.

Эти фальсифицированные сведения, касающиеся творческой деятельности Шекспира, наконец-то уравновесили малопочтенный документальный материал, связанный с его хозяйственной деятельностью. Особенно досаждал викторианцам неподдельный документ, удостоверяющий, что Шакспер тайно хранил большой запас зерна, когда его земляки голодали. Вот что пишет об этом Джеймс Шапиро: «Чего только не писали о Шекспире и солоде в XIX в.! Викторианцы, как видно, плохо представляли себе каждодневную жизнь в графстве Уорикшир XVI в. Если смотреть на финансовую деятельность Шекспира сквозь их очки, он покажется алчным буржуа. Хранение большого количества солода — яркий пример такой аберрации. Нельзя оценивать поступки людей, вырвав их из культурного контекста. В Стратфорде-на-Эйвоне, где производство солода было тогда главной хозяйственной отраслью, все, у кого имелся амбар и немного свободных денег, скупали зерна, сколько могли. Запасы солода у Шекспира были не самые большие, десяток горожан, в том числе школьный учитель, имели больше в своих амбарах. Стратфордцы, занимавшие официальную должность, протестовали, когда был введен лимит на хранение излишков зерна, и написали в свою защиту петицию, где говорилось: "В нашем городе нет никакой другой коммерции, поэтому с незапамятных времен наши дома приспособлены именно к ней, и слуг мы нанимаем только для этой цели". Понятное дело, ими руководил своекорыстный интерес, но говорили они истинную правду. Кроме того, похоже, что большинство документов, касающихся хозяйственной деятельности Шекспира в Стратфорде, надо отнести к его жене, Анне Хэтеуэй, которая и вела хозяйство (к суду, разумеется, привлекался ее муж, Шекспир). Это не оправдывает чету Шекспиров, тайно хранивших солод, когда их соседи, уорикширские бедняки, голодали. Пример этот говорит, что биографические данные следует толковать в свете их собственного контекста, а не с позиций другой культуры. Если Шекспир был "торговцем зерна", как теперь стали его называть, кто из стратфордских жителей среднего класса им не был?»²⁴

Этот трезвый, узко практический взгляд на Шекспира основан на документальных свидетельствах. Спору нет, Шакспер был «торговцем зерна», оставаясь при этом третьеразрядным актером и паевладельцем своего театра. Шапиро точно описал состоятельных горожан Стратфорда, занятых торговлей солодом: традиционная коммерция, вместительные амбары, лишние деньги, скопленные не очень разборчивыми средствами. Судя по документам, Шакспер, как и другие богатенькие горожане, копил зерно, чтобы подороже продать в неурожайный год. Таким видится Джеймсу Шапиро автор великого шекспировского наследия. Когда же он задумывал и писал своего «Гамлета»? Или «Короля Лира»? В промежутках между закупками зерна и его продажей, одновременно рассчитывая богатеть на бедствиях бедняков? (Деятельность эту живо описал Бен Джонсон в комедии «Всяк выбит из своего нрава» — в конце XVII в. ее играли несколько раз. Очень полезное чтение, чтобы не ошибиться вслед за викторианцами и смотреть на ту эпоху глазами ее насельников. Это, конечно, сатира, но за ней проглядывают точные человеческие типажи. Прототипами двух ее персонажей — братьев Солиардо и Сордидо — были Шакспер и его родной брат. Сордидо копит зерно и торгует им по высокой цене, когда случается голод. Бен Джонсон так характеризует его, описывая персонажей комедии: «Мерзопакостный простолюдин, чье любимое занятие читать на досуге календарь погоды. Он счастлив, когда засуха или льют дожди. И у него только одна молитва — пошли, Боже, голод; в урожайный год Сордидо льет слезы». Каждое действующее лицо пьесы обладает особой чертой характера, собственным норовом. И по ходу действия каждый от своего норова должен избавиться. Так и Сордидо чудом исцеляется от алчности.)

Так внутри стратфордианцев отчетливо выявились две группы: одни считали, что пьесы могут и должны служить источником для понимания личности Шекспира, его образования, окружения и отношения с сильными мира сего. Это были сторонники автобиографического подхода (Э. Дауден, Г. Брандес). Другие ориентировались только на документальные свидетельства, полагая, что жизнь Шекспира — сама по себе, а творчество само по себе. Все комедии, трагедии, трагикомедии, сонеты — творения гениальной фантазии, результат наблюдений, чтения источников и не имеют никакого отношения к каждодневному, исполненному хозяйственных забот бытию (Ч. Найт, Дж. О. Холливел-Филлипс, С. Ли).

В XIX в. пролегла черта, которая поделила ортодоксальное шекспироведение надвое: до Делии Бэкон и после нее. Рано или поздно это должно было случиться. Несочетаемость двух Шекспиров должна была кристаллизоваться. Ученые шекспироведы продолжали тщательно изучать, споря друг с другом, каждую строчку Шекспира, каждое его слово. Увлеченность этими занятиями и научными спорами отвлекала ортодоксальных шекспироведов от «благоглупостей» Делии и ее сторонников. Она приехала в Англию в надежде найти людей, которых ее идеи вдохновят. У нее были рекомендательные письма к Томасу Карлайлю и Джеймсу Спеддингу, от Ральфа Уолдо Эмерсона, великого американского поэта. Была организована встреча с группой знаменитых англичан, среди них был и Джеймс Спеддинг, самый крупный знаток Фрэнсиса Бэкона. Он категорически заявил, что Бэкон автором шекспировского наследия быть не может. Для стратфордианцев его слова было достаточно.

А в 1870-е гг. еще одна напасть — в особняке графа Нортумберленда в каком-то старинном сундуке среди прочих бумаг найден «Нортумберлендский манускрипт», датируемый приблизительно 1595 г. Это подобие большой тетради, первая страница которой представляет собой обложку. На обложке что-то вроде оглавления, где упомянуты две исторические хроники Шекспира — «Ричард II» и «Ричард III». А внутри несколько произведений Бэкона, но пьес этих нет. А главное, по всей обложке чьей-то рукой написано вкривь и вкось «Shakespeare» и «Fr.Bacon». Это была сенсация. И опять выступил Джеймс Спеддинг. Он сказал: эти два человека, Шекспир и Бэкон, были в то время самыми крупными личностями, и переписчик в задумчивости, когда отдыхал от переписывания, испещрил обложку их именами. И опять объяснения Спеддинга стратфордианцам хватило. Но они все же никогда этот манускрипт не поминают.

Начиная с 1850-х гг. стратфордианцам приходится вести бои с еретиками, которые к началу XX в. сильно размножились. Теперь на роль Шекспира прочат не только Бэкона, но и графа Ратленда. А в начале XX в. еще и графа Оксфорда, драматурга и поэта Кристофера Марло, графа Дерби. Но ортодоксальное шекспироведение продолжает наращивать мускулы. В XIX в. появляются крупнейшие ортодоксы — ирландец Эдвард Дауден и сэр Сидни Ли.

Эдвард Дауден (1843—1913), профессор Дублинского университета, издает книгу «Шекспир. Критическое исследование его взглядов и творчества» («Shakespeare. A Critical Study of his Mind and Art», 1875). Книга имела огромный успех, была переведена на европейские языки, в том числе и на русский. Продолжается разделение на два лагеря. Одни, как уже сказано, принимали Шакспера таким, каким он был — стяжателем. Конечно, это его не очень красило, но от фактов никуда не денешься. Согласиться с этим для какой-то части критиков и читателей было не так уж и трудно. В стране второй век господствует третий класс — класс собственников, господствует и его накопительский дух. Так что для этого мировоззрения подобный вариант Шекспира был, в общем, вполне приемлем. Однако некоторым шекспироведам разрыв между человеком и поэтом не давал покоя. Но что делать, XVIII в. оставил в наследство Шакспера из Стратфорда, а XIX неустанными трудами шекспироведов зацементировал это восприятие Барда. А душа все-таки неспокойна. Надо найти хоть какое-то логическое объяснение этой докучливой несовместимости. Дауден принадлежал как раз к таким шекспироведам. Для него было два Шекспира, но они только кажутся несовместимыми. Он писал в своей книге:

«Наш вывод таков: Шекспир жил и перемещался в двух мирах — один ограниченный, практичный, позитивный; другой — мир, ведущий к двум бесконечностям: бесконечности мысли и бесконечности чувств. Он не подавлял одну жизнь за счет другой, он приспосабливал их друг к другу. И посредством постоянного напряжения воли поддерживал в необходимом равновесии. В 1602 г. Шекспир купил за 320 фунтов 107 акров пахотной земли. И в том же году <...> в лице своего Гамлета, размышляя о черепе, излагает отношения между покупателем земли и земным прахом — в весьма неожиданном тоне: "Быть может, в свое время этот молодец был крупным скупщиком земель, со всякими закладными, обязательствами, купчими, двойными поручительствами и взысканиями; неужели все его купчие и взыскания только к тому и привели, что его землевладельческая башка набита грязной землей?". А придворного Озрика, у которого "много земли и плодородной", Гамлет так описал Горацио: "это скворец, но, как я сказал, пространный во владении грязью"²⁵. И, однако, именно "эту грязь" Шекспир использует для своих нужд». И дальше:

«Шекспир (у нас есть все основания это предполагать) наконец-то достиг того безмятежного самообладания, к которому стремился с таким упорством. Он боялся, что может стать (несмотря на шутки Меркуцио) вторым Ромео; боялся преобразиться из человека, твердо стоящего на ногах, в еще одного Гамлета. У него в жизни были нелегкие испытания, но он твердо решил ни в коем случае не превращаться в Тимона Афинского. И в конце своих дней стал герцогом Просперо. Бесконечно любимую Миранду — поистине "нить жизни собственной" — отдал молодому прекрасному Фердинанду <...> Сломал свою волшебную палочку, книгу свою утопил "на дне морской пучины, куда еще не опускался лот". Безмятежно смотрит он на всю человеческую суету, но не отказывается в ней участвовать. И возвращается в свое Стратфордское герцогство, полный желания исполнять "герцогскую" работу, какая она ни есть. Впрочем, ладно, Просперо навсегда должен был бы остаться несколько иным, чем все другие тамошние герцоги, держаться чуть подальше от уорикширских достопочтенных горожан. Причина этому — "очарованный остров" и то чудное время, когда он был маг»²⁶.

Другими словами, Шакспер, когда писал свои трагедии, подпадал под их действие до такой степени, что сам мог стать Гамлетом или Тимоном Афинским, и чтобы этого с ним не случилось, снимал творческое, доходящее до безумия, напряжение, окунаясь в хозяйственный заботы. И все же, все же, он не был, не мог быть таким, как все другие стратфордские обыватели — он, написавший «Бурю», где есть такие слова:

Окончен праздник. В этом представленье
Актерами, сказал я, были духи.
И в воздухе, и в воздухе прозрачном,
Свершив свой труд, растаяли они. —
Вот так, подобно призракам без плоти,
Когда-нибудь растают, словно дым,
И тучами увенчанные горы,
И горделивые дворцы и храмы,
И даже весь — о да, весь шар земной.
И как от этих бестелесных масок,
От них не сохранится и следа.
Мы созданы из вещества того же,
Что наши сны. И сном окружена
Вся наша маленькая жизнь. — Мой сын,
Взволнован я. Простите эту слабость²⁷.

Генри Джеймс, знаменитый американский романист рубежа XIX—XX вв., недоумевал, как мог Шекспир, создав такое великое произведение, взять и прервать свое вдохновенное творчество, уехать в Стратфорд и утешаться там звоном монет в кармане.

Для Даудена было два Шекспира. Это натянутое, натужное объяснение я бы все же назвала романтическим. Чувствовал он, что-то не так с этим Шекспиром-Шакспером. Но замахнуться на Колосса, которого поддерживали два столетия, он не мог. Джон Довер Уилсон был прямым последователем Эдварда Даудена.

«Жизни» Шекспира сегодня

На сегодняшний день существует множество биографий Шекспира, и число их продолжает расти. За последние 15 лет выходило по биографии в год. «Жизни» Шекспира появляются уже в виде романов, пьес, кино и телефильмов. Фактического материала кот наплакал, а описать надо человеческую жизнь. Мучаясь от скудости документальных свидетельств, авторы заполняют пустоты сведениями о собственной личности и пространно повествуют о вещах, имеющих к Шекспиру косвенное отношение. В 2004 г. в Нью-Йорке вышла в свет книга Стефена Гринблатта «Уильям и мир. Как Шекспир стал Шекспиром» («Will in the World: How Shakespeare Became Shakespeare»). В этой традиционной биографии автор исследует психологические мотивации шекспировских трагедий и толкует их, ориентируясь на собственные душевные переживания. Проводит, например, параллель между своим эмоциональным состоянием, вызванным смертью отца, и эмоциями Шекспира (Шакспера), потерявшего отца в 1601 г., именно это, по мнению Гринблатта, и побудило Шекспира сочинить «Гамлета». Критик в «Таймс Литерари Саплмент» советует «Гринблатту "переключиться на сочинение исторических романов". Там можно с большей свободой предаваться фантазиям и с меньшим почтением относиться к фактам, что недопустимо в литературных биографиях. В этой книге "автор слишком лихо переходит от воображения Шекспира к воображению самого Стефена Гринблатта"»²⁸. Однако другой критик хвалит эту биографию: по его мнению, ее надо читать как «плод литературного воображения». А Лоис Поттер говорит, что Гринблатт «горячий приверженец вымысла». И что книга верно подчеркивает «важность работы воображения в наших подходах к писателю, обладающему мощнейшим воображением»²⁹. Чарльз Маровиц называет книгу «протяженным полетом фантазии, но весьма ценного свойства». И пишет: «Спекулятивный прыжок в слабо освещенную жизнь Шекспира, подкрепленный знанием эпохи, намеков, рассеянных по его произведениям и приправленный творческой фантазией, — дело совершенно законное»³⁰.

А уже цитированный Грэм Холдернесс в предисловии к своей в высшей степени странной биографии «Девять жизней Уильяма Шекспира» как бы с некоторым смущением объясняет читателю: «Когда я писал эту книгу, меня воодушевляли именно эти мнения и личный пример Стефена Гринблатта». Холдернесс чувствует, что должен просить у читателей прощения. Его биография содержит девять разделов, посвященных девяти темам и эпизодам из жизни Шекспира: «Шекспир — писатель», «Шекспир — актер», «Шекспир — ученик мясника», «Шекспир — бизнесмен», «Шекспир влюбленный» (три эпизода), «Шекспир — католик» и «Лицо Шекспира». В каждом разделе сначала дается короткое вступление, затем следуют три части: «Факты», «Устная традиция», «Спекуляции» (мнения, точнее сказать, фантазии современных биографов Шекспира по теме раздела). И завершается всё короткой новеллой по мотивам жизненного эпизода с использованием сюжетов известных художественных произведений. Новеллы написаны живо, впечатляюще, Холдернесс сам поэт и писатель. Но они не имеют никакого отношения к Шекспиру, это реклама собственного художественного творчества и способ привлечь читателя к еще одной биографии Шекспира. Эк, ведь что еще можно выдумать! Но один из рассказов — к эпизоду со Смуглой леди — за гранью добра и зла. «Эта новелла — вымышленная история по мотивам романа Эрнста Хемингуэя "Прощай, оружие" (1929), — пишет автор. — Она имитирует и стиль его прозы. В ней любовная история, заключенная в сонетах Шекспира, перенесена в обстановку Первой мировой войны. Некоторые подробности основаны и на других источниках, таких как собственное описание Хемингуэем его ранения. Щедро цитируются сонеты»³¹.

И вот мы читаем этот вымысел, который биограф позволил себе, руководствуясь соображением: если пишешь биографию автора, о жизни которого известно немногое, дай волю фантазии. И он дал волю. Ничего более непристойного и грубо натуралистического я никогда не читала даже сегодня, когда авторы не устают соревноваться друг с другом в описании постельных сцен. Американский офицер итальянских корней в этой новелле влюбляется в чернокожую медсестру, у него с ней умопомрачительный роман, так как она «a female evil» — отсылка к 144 сонету. Здесь это лучше всего перевести как «женщина-вамп». Есть и друг этого офицера по имени Генри («Белокурый друг в сонетах Шекспира по одной из гипотез — Генри Ризли, граф Саутгемптон»), а самого офицера зовут, разумеется, Guilelmo, итальянский вариант английского William. И Генри отбивает у друга чернокожую леди. Вот как описаны любовные терзания Гульельмо: «Если мое ранение на войне — Гефсиманский сад, а связь с чернокожей леди — распятие на кресте, то измена Генри — копье, пронзившее тело моей надежды. Одним ударом было покончено с любовью и дружбой. Два моих ангела пали вместе. Крепко обняв друг друга, они неслись вниз сквозь воздушное пространство на потрепанных, побитых крыльях и вверглись одним летним днем в обоюдную свою преисподнюю»³². Так современный биограф интерпретирует сонеты Шекспира, посвященные Смуглой леди, соединив блуд с темой Иисуса Христа.

Уильям Нидеркорн, писатель и бывший редактор «Нью-Йорк Таймс», в рецензии на эту книгу пишет: «Писать биографию Шекспира всегда трудно: так много надо объяснить и так мало имеется фактов. В предисловии к своей новой книге Грэм Холдернесс, автор около 20 книг, посвященных Барду, и профессор Хердфордширского университета, что милях в двадцати к северу от Лондона, назвал традиционное решение этой проблемы. "Каждый биограф, — пишет он, — вплетает факты и традицию в чисто умозрительное повествование, которое, по крайней мере, частично — вымысел". Назвав шесть авторов шекспировских биографий, появившихся в последние несколько лет (Питер Акройд, Джонатан Бейт, Кэтрин Данкен-Джоунс, Стефен Гринблатт, Стэнли Уэллс и Майкл Вуд), Холдернесс говорит: "Все они стараются увязать в органичное единое целое материал, неоднородный в самой своей основе, что делает их биографии уязвимыми и неубедительными"».

Холдернесс — неколебимый стратфордианец, но, судя по его книге, он не без иронии относится к измышлениям, которыми наполнены эти шесть биографий Шекспира. С легкой усмешкой говорит он о биографах-феминистках, чувствительно описывающих последние дни Шекспира. По их мнению («ничем не оправданному»), он мучительно умирал от застарелого сифилиса, усугубленного еще какой-то болезнью. И все же Холдернесс согласен, раз уж нет никаких подробностей земного бытия Шекспира, можно пользоваться и устной традицией, если она не противоречит логике жизни и здравому смыслу. И прибегать к вымыслу.

Книга «Девять жизней Уильяма Шекспира» может служить надежным справочным пособием в тех частях, где даются факты, эпизоды устной традиции и взгляды других биографов, — Холдернесс не только сочинитель, но и ученый-шекспировед. Что же касается новелл. как уже говорилось, они написаны живо и с выдумкой. Только не имеют никакого отношения к Шекспиру.

Литературоведы считают, что на появление биографий, полных вымысла, оказал влияние постмодерн, правящий бал в современном искусстве. Лоис Поттер в статье «Наш Шекспир: воображение в недавних шекспировских биографиях» говорит: «Сидни Ли, два десятилетия писавший о Шекспире, в конце концов, пришел к заключению: "Всемирная история литературы доказывает бесплодность поисков в каждодневных делах и в биографических данных тайных пружин поэтического вдохновения". Этот взгляд, поддержанный, как известно, Т.С. Элиотом, какое-то время считался в литературной критике само собой разумеющимся. Сейчас его вытесняет с одной стороны материализм, захлестнувший культуру, который желает знать все, что только можно, об этих самых "каждодневных делах", а с другой стороны постмодерн с его любовью к неопределенности, которая допускает легендарные свидетельства и авторскую фантазию, чтобы играючи сочинять параллельные биографии. И Стефен Гринблатт убежден (он пишет об этом собственном вкладе в копилку биографий): "Чтобы понять, как работало воображение Шекспира, когда он претворял свою жизнь в искусство, важно задействовать и собственное воображение"»³³.

В октябре 2012 г. вышла в свет еще одна биография Шекспира: «Hidden Shakespeare» («Спрятанный Шекспир»). Ее автор Николас Фогг — уроженец Стратфорда и страстный поклонник Шекспира. Эта биография — традиционная, особенное в ней — связь пьес Шекспира со Стратфордом и его окрестностями.

В этих последних биографиях о Шекспире нет ничего нового. И никаких открытий в будущем не предвидится. И нет ни одной биографии, где было бы снято противоречие между каждодневной жизнью Шакспера, наполненной земными, суетными заботами, устройством материального благополучия и великим гуманистическим наследием Шекспира. Но положение не тупиковое. Хотя книга «Девять жизней Уильяма Шекспира» — пик схоластики и абсурда и в этом направлении двигаться дальше некуда, есть и другие направления. И первое, что надо сделать — заново, с доверием, перечитать литературные и архивные свидетельства той эпохи и приступить к поискам новых материалов в сохранившихся архивах старинных английских фамилий.

Примечания

1. Preface to Shakespeare, by Samuel Johnson. Здесь и далее, за исключением особо оговоренных случаев, пер. М. Литвиновой.

2. Hallam H. Introduction to the Literature of Europe in the Fifteenth, Sixteenth and Seventeenth Centuries. London. 1839. ii, 176 / Цит. по: Шенбаум С. Шекспир. Краткая документальная биография. С. 219.

3. Introduction to the Literature of Europe... 4 ed. London. 1854, ii, 176.

4. Holderness G. Nine Lives of William Shakespeare. London, New York. 2011. P. 2.

5. Schoenbaum S. Shakespeare's Lives. Oxford, New York. 1993. P. 300.

6. Пер. С. Дягилевой.

7. Holderness G. Nine Lives of William Shakespeare. P. 18.

8. М-р не значит «мистер», произносится «мейстер» или «мастер», употреблялось применительно к дворянину, не имеющему титула, а также ко всякому почитаемому человеку, занимавшему уважаемое социальное положение.

9. Johnson S. Preface to Shakespeare. Ed. by Jack Lynh. Rutgers University, Newark. Item 3,4,5.

10. Цит. по: Shapiro J. Contested Will. 2010. P. 30.

11. Deelman Ch. The Great Shakespeare Jubilee. London, 1964. P. 69—70.

12. Shapiro J. Contested Will. P. 30.

13. The Editors of Shakespeare. Series by J. Parker Norris in Shakespeariana. 1886. Vol. III, Numb XXVI. P. 75—80.

14. Интернет.

15. Цит. по: Schoenbaum S. Shakespeare's Lives. 1993. P. 120.

16. The Editors of Shakespeare. Series by J. Parker Norris in Shakespeariana. Vol. III, Numb XXVI. P. 75—80.

17. Shapiro J. Contested Will. P. 43.

18. Ibid. P. 48.

19. Schoenbaum S. Shakespeare's Lives. P. 173.

20. Murphy A. Shakespeare in Print: A History and Chronology of Shakespeare Publishing. Cambridge University Press. 2003. P. 209.

21. Connotations. 1996/97. 6.1. P. 78—85.

22. Цит. по: Shapiro J. Contested Will. P. 59.

23. См.: Schoenbaum S. Shakespeare's Lives. P. 259.

24. Shapira J. Contested Will. P. 67.

25. Акт V, сц. 1; акт V, сц. 2.

26. Dowden E. Shakespeare. A Critical Study of his Mind and Art. 1875. P. 26, 27.

27. Акт IV, сц. 1.

28. См.: Holderness G. Nine Lives of William Shakespeare. P. 15.

29. Potter L. Рецензия на книгу Гринблатта // Shakespeare Quarterly, 5673 (2005). 3. 375.

30. Marowitz Ch. Stephen Greenblatt's Will in the World. Swans Commentary. 2005, 25 April.

31. Holderness G. Nine Lives of William Shakespeare. P. 152.

32. Holderness G. Nine Lives of William Shakespeare. P. 163.

33. Potter L. Having our Will: Imagination in Recent Shakespeare Biographies / Shakespeare Survey. Vol. 58. Writing about Shakespeare. Cambridge University Press. P. 1.