2. Юный Ричард (1377—1381)

Королева Филиппа родила Эдуарду двенадцать детей, в том числе семерых сыновей. Пятеро выжили, и старшим среди них был Черный Принц. За ним по возрасту следовал Лайонел, герцог Кларенс, умерший тридцатилетним в 1368 году. Третьему суждено сыграть в нашей истории, которую мы собираемся излагать, самую главную роль. Он родился в 1340 году в Генте (Нидерланды), и его принято называть Джоном Гентом или Гонтом. В 1359 году его обручили с кузиной Бланкой Ланкастер, родившей ему сына Генриха, а после смерти тестя он стал герцогом Ланкастером. Титул принес ему огромные владения на севере, и Джон, уже имевший три графства — Лестер, Линкольн и Дерби, — сразу же превратился в самого богатого и могущественного магната в Англии. Бланка умерла рано, в 1369 году — Джеффри Чосер посвятил ей свою поэму «Книга герцогини», — и в 1371 году Джон женился на Констанции, старшей дочери и наследнице Педро Жестокого, короля Кастилии и Леона; Гонт притязал сначала на его титулы, а потом и на корону, но не добился ни того ни другого.

Четвертый сын, Эдмунд Лэнгли, родился в королевском поместье Кингз-Лэнгли в 1341 году, получил титул графа Кембриджского в 1362 году и герцога Йоркского — в 1385-м. Заботливый отец устроил для него брак с младшей дочерью Педро, сестрой Констанции Изабеллой. Хотя Эдмунд дважды выступал в роли «хранителя королевства», он, как мы увидим позже, не отличался ни интеллектом, ни выдающимися способностями. Младший сын Томас Вудсток, родившийся в 1355 году — после появления на свет еще трех девочек, — похоже, слыл интеллектуалом, поскольку имел одну из самых богатых частных библиотек в Англии. Правда, помогла ему собирать манускрипты богатая жена Элеонора, одна из наследниц Хамфри Боэна¹, графа Херефорда, Эссекса и Нортгемптона.

Судьба принцесс сложилась менее счастливо. Две девочки умерли в детстве. Две дочери — Мария и Маргарита — вышли замуж, соответственно за Иоанна IV, герцога Бретани, и Джона Гастингса, графа Пембрук, но замужество оказалось для них столь тягостным, что они недолго прожили после венчания. Старшая принцесса, Изабелла, стала женой Ангеррана де Куси², одного из самых богатых и знатных рыцарей среди сорока французских заложников, содержавшихся в Англии до выплаты выкупа за короля³. В расчете на то, что де Куси поселится в Англии навсегда, Эдуард одарил его титулом графа Бедфорда и посвятил в рыцари недавно учрежденного ордена Подвязки⁴. (Рыцарь при первой же возможности, появившейся после смерти тестя, вернулся во Францию и отправил обратно в Англию нелюбимую жену и дочь Филиппу.)

Порядок наследования короны в XIV столетии не был столь четко определен, как в наши дни. После смерти Черного Принца претендовать на трон могли по крайней мере три кандидата. На первом месте стоял, естественно, Джон Гонт, старший из выживших сыновей усопшего короля. Имелись основания для претензий на престол, правда, гораздо меньшие, и у Эдмунда Мортимера, графа Марча, зятя брата Джона — Лайонела, герцога Кларенса: на похоронах он шел за гробом вместе с тремя сыновьями Эдуарда. Однако Эдуард, несмотря на немощь, оказался человеком предусмотрительным. Фруассар свидетельствует:

«В Рождество 1376 года он устроил в Вестминстере пышное и торжественное празднество, повелев появиться на нем всем прелатам, графам, баронам и рыцарям Англии. И там подняли и подвели к королю Ричарда, сына принца (Черного Принца), которого он в присутствии всех упомянутых лордов, объявил наследником короны Англии после своей смерти и усадил рядом с собой. Потом он попросил всех прелатов, баронов, рыцарей, правителей городов, портов и таможен Англии присягнуть ему в знак признания его своим королем».

Наверняка на рождественском торжестве было немало людей, сомневавшихся в разумности передачи короны десятилетнему мальчику. Королевские недоросли могут принести массу неприятностей. Без сомнения, больше подходил на роль преемника Джон Гонт, и он уже де-факто являлся регентом. Однако герцог не пользовался популярностью, особенно в Лондоне, и Эдуард, сам наследовавший корону в возрасте четырнадцати лет, видимо, решил, что лучше, если Джон будет править страной через племянника, а не лично. И в четверг, 16 июля 1377 года, архиепископ Кентерберийский Симон Садбери короновал в Вестминстере отрока Ричарда, сына Эдуарда Черного Принца и Иоанны — «прекраснейшей девы Кента» — и самого настолько благолепного, что его сравнивали с Авессаломом⁵. Коронация непозволительно затянулась, еще больше времени занял государственный банкет, главный герой дня так утомился, что наставнику, сэру Саймону Берли, пришлось доставлять его обратно во дворец на руках, и новый король потерял по дороге туфлю.

Иоанна Кентская произвела на свет второго сына ровно в десять утра в День Крещения Господня (Святого Богоявления), в среду, 6 января 1367 года, в аббатстве Святого Андрея в Бордо. Первые четыре года своей жизни он провел в обществе старшего брата, названного Эдуардом в честь отца и деда и родившегося двумя годами раньше в Ангулеме, но брат умер в возрасте шести лет и Ричард так и остался единственным ребенком в семье. Много лет спустя его кузен Генрих Болингброк заявит, будто родитель Ричарда вовсе не Черный Принц, а некий священник в Бордо. Подобные наветы не редкость, однако в данном случае они почти наверняка были беспочвенными. Все, что мы знаем об Иоанне, указывает на ее верность мужу и их взаимную любовь.

Семья Ричарда вернулась в Англию в год кончины его брата, последующие шесть лет — до коронации — он провел, надо полагать, с родителями в Беркхамстеде, и нам об этом периоде его жизни практически ничего не известно. Очевидно, все это время главную роль в формировании его личности играла мать. Поскольку она продолжала влиять на него до самой смерти, наступившей в 1385 году, считали бы уместным рассказать о ней поподробнее. Иоанна родилась в 1328 году и была дочерью Эдмунда Вудстока, графа Кента, шестого сына короля Эдуарда I. Через два года отца обезглавили за оппозицию вдове Эдуарда II Изабелле Французской и ее любовнику Роджеру Мортимеру⁶, после чего королева Филиппа взяла Иоанну на воспитание при дворе своего кузена Эдуарда III. Свое прозвище «прекраснейшей девы Кента» Иоанна получила заслуженно: по словам Фруассара, она была «en son temps la plus belle de tout la roiaulme d'Engleterre et la plus amourese» («в то время самой красивой и желанной возлюбленной во всем английском королевстве»). Естественно, ее окружало много поклонников, в том числе и Уильям де Монтакьют, граф Солсбери. Однако она успела влюбиться в его мажордома сэра Томаса Холланда и вступить с ним в матримониальные отношения. Так случилось, что, прежде чем состоялась официальная брачная церемония, Холланда призвали на войну, и граф Солсбери, воспользовавшись его отсутствием, женился на Иоанне. Сомнительно, чтобы она по доброй воле согласилась на вторичное обручение. Как бы то ни было, когда Холланд в 1349 году возвратился домой, он добился от папы восстановления своих супружеских прав, Иоанна вернулась к нему, и они, насколько нам известно, счастливо прожили вместе одиннадцать лет до его смерти в 1360 году.

Иоанна, графиня Кентская, со времени кончины брата, случившейся восемь лет назад, и в тридцать два года оставалась молодой и неотразимо красивой и привлекательной женщиной, и очень скоро на нее обратил внимание Черный Принц. Однако появились некоторые препятствия. Принц не только приходился ей двоюродным племянником, но был еще и крестным отцом ее старшего сына Томаса Холланда: духовное родство для церкви создавало такую же проблему, как и физическая близость. Вмешался король — ему тоже нравилась очаровательная графиня, — уговорил папу, и они обвенчались в Ламбете в октябре 1361 года. До конца своих дней и в Англии, и в Аквитании Иоанна в роли жены и вдовы была любима всеми, а больше всего своим сыном Ричардом.

В силу обстоятельств Ричард рос в основном под влиянием матери, а не отца. Первые четыре года мальчик вообще его редко видел: Черный Принц воевал. Когда же семья возвратилась в Англию, он уже был тяжело болен, немощен и к тому же опечален смертью старшего сына, которому всегда отдавал предпочтение. Нельзя сказать, что принц плохо относился к Ричарду; ему были не по душе его хрупкость и неважные физические данные. Он не мог смириться с подобными недостатками и считал, что мальчик должен вырасти таким же рыцарем и воином, как отец. Наставникам Ричарда было строго наказано развивать в нем силу и выносливость, учить военному искусству. В результате в характере мальчишки укоренилось чувство неполноценности, которое он не мог преодолеть всю жизнь, и оно только лишь обострялось завышенными представлениями о монаршей власти, королевской крови и честолюбивыми помыслами стать не просто хорошим, а великим государем. Задевали самолюбие блистательные успехи единоутробных братьев Томаса и Джона Холландов. Оба они были старше: Томасу — семнадцать, а Джону — четырнадцать или пятнадцать лет, и прекрасно владели всеми приемами, необходимыми для битвы и рыцарских турниров. В год, когда родился Ричард, Томас уже был посвящен в рыцари Черным Принцем в Кастилии.

Хотя во время коронации юному королю было только десять с половиной лет, регентства как такового не существовало. Опекуншей оставалась мать, а делами государства занимался совет из двенадцати человек, в котором почему-то не оказалось дядей Ричарда. С другой стороны, реальная власть принадлежала, конечно же, Джону Гонту, герцогу Ланкастерскому. Его положение в королевстве было уникально: он фактически владел третью территории страны и в продолжение многих лет содержал огромную дружину — 125 рыцарей и 132 оруженосца, — внушительную личную армию. Роскошному Савойскому дворцу герцога на Темзе⁷ его племянник мог только завидовать. Ясно, что такому магнату ничего не стоило бы нарушить мир в королевстве. В конце концов, Джон Гонт был старшим из выживших сыновей Эдуарда III, во время коронации Ричарда ему исполнилось тридцать семь лет, и он обладал всеми качествами, которые даются зрелостью и опытом и которые, со всей очевидностью, отсутствовали у юного племянника. Его способности особенно пригодились бы в свете последних неудач, постигших Англию во Франции, и герцог с легкостью мог заявить о своих правах на корону. Даже после коронации он мог оспорить легитимность Ричарда, опротестовав либо решение папы в 1349 году одобрить брак его матери с сэром Томасом Холландом, либо папское позволение ей в 1361 году выйти замуж за Черного Принца. Такие демарши имели место в прошлом, и Джон Гонт с его деньгами и влиянием вполне мог добиться успеха. Надо отдать ему должное: он ничего этого не сделал и верно служил королю.

Это вовсе не означает, что они ладили друг с другом, а сам герцог пользовался любовью и уважением соотечественников. Насколько он был могуществен, настолько и ненавистен. Отца и старшего брата в живых уже не было, и только его одного следовало винить в упадке благосостояния страны. Не могли не вызывать зависть и раздражение и простолюдинов и дворян несусветное богатство герцога и наглая роскошь его двора. Все хорошо знали также, что, несмотря на обхаживание жены, с помощью которой герцог хотел заполучить трон Кастилии, он относился к ней пренебрежительно, предпочитая ласки гувернантки своих дочерей Екатерины Суинфорд. Перед восшествием на престол племянника распространялись и другие слухи, менее обоснованные, но столь же нелицеприятные. Говорили, например, о том, будто бы Гонт вовсе и не сын Эдуарда, а его якобы подбросили в Гентское аббатство и подменили им дочь, рожденную Филиппой, будто герцог отравил сестру своей первой жены и только ждал удобного случая, чтобы отравить Ричарда, будто он вступил в сговор с папой против короля.

В начале 1377 года произошел скандал. Протеже герцога Джон Уиклиф, оксфордский радикал, уже прославившийся проповедями против церковной иерархии, предстал перед судом епископов по обвинению в ереси. Расценив его вызов на суд как и выпад против собственной персоны, Гонт поручил четверым богословам выступить в защиту Уиклифа, но когда герцог явился на заседание в собор Святого Павла со свитой вооруженных людей, стало ясно, что он не намерен выслушивать речи ни обвинения, ни защиты. После яростной словесной перепалки с епископом Лондона Уильямом Кортни, приведшей всех присутствующих в замешательство, он пригрозил ввести в городе военное положение. Герцог поступил опрометчиво. Уильяму Кортни и его коллегам-епископам не составило никакого труда взбудоражить лондонцев предупреждениями о посягательстве на их гражданские права, и вскоре многотысячная толпа осадила Савойский дворец, люди вывесили герб Ланкастеров обратной стороной в знак измены на Чипсайде и гонялись за любым человеком, попавшимся на глаза в герцогской ливрее. Сам Джон Гонт скрылся у невестки, вдовствующей принцессы Иоанны, на другой стороне реки в Кеннингтоне.

Благодаря усилиям того же епископа Кортни толпу все-таки удалось успокоить. Мэра, главного зачинщика мятежа, убрали, а на Чипсайде установили мраморную колонну с ланкастерским гербом, повернутым так, как надо, на позолоченном щите. Однако конфликт был улажен только после восхождения на трон Ричарда. В присутствии делегации лондонцев, явившихся к новому королю с прошением посетить город и разрешить конфликт с герцогом Ланкастерским, Гонт театрально упал на колени перед монархом-отроком и воззвал к его милосердию. Ричард, конечно, простил их, моментально завоевав репутацию миротворца. Все были удовлетворены тем, как удалось погасить разгоравшийся опасный кризис, однако разгром Савойского дворца оказался лишь прелюдией к гораздо более серьезному и длительному противостоянию.

Первые четыре года правления Ричарда, по выражению одного видного историка, были «до чрезвычайности скучны»⁸. Это замечание справедливо в отношении самого королевства, в то время как за его пределами происходили знаменательные события. В марте 1378 года умер Григорий XI и начался знаменитый церковный раскол, вызванный борьбой двух пап, избранных практически одним и тем же конклавом с небольшим интервалом, за признание монархиями Европы. Проблему создал переезд папства в Рим, инициированный Григорием за полтора года до своей смерти, чему противились французские кардиналы, желавшие, чтобы Святейший престол оставался в Авиньоне, где он находился с 1307 года. Из двух кандидатов конклав сначала избрал Урбана VI, отдавшего предпочтение, вопреки ожиданиям, Риму. Это его решение вкупе с диктаторскими замашками вынудило кардиналов заменить понтифика Климентом VII, сторонником французского варианта. Поскольку Франция и Шотландия поддержали Климента, то Англия соответственно заняла сторону Урбана, заимев одновременно и нового могущественного союзника в войне с французами. В самой же Англии ничего особенного не случалось, шла закулисная борьба между отдельными группировками, суетившимися возле трона, никаких кардинальных решений не принималось.

Неожиданно летом 1381 года кажущееся внешнее благополучие нарушилось. В Кенте, Эссексе и Восточной Англии, Гэмпшире и Сомерсете, Нортгемптоншире, Йоркшире и Уирроле вспыхнули крестьянские восстания. Они возникли неспроста. Начало им было положено еще тридцать пять лет назад, во времена «Черной смерти», приведшей к острой нехватке рабочих рук. В недалеком прошлом виллан или серв всю жизнь оставался там, где родился, на земле, которую обрабатывал, подвергаясь нещадной эксплуатации. Он не только служил сеньору, но и облагался поборами, названия которым давно позабыты. Крестьянин платил господину меркет (merchet) — в случае замужества или беременности дочери, лэрвит (lairwite) — штраф за разврат и прелюбодеяние, гериот (heriot) — при вступлении в наследство после кончины отца. Если же он сам умирал, то его сеньор забирал у семьи лучшую голову скота, лучший предмет его одежды, а после смерти жены крестьянин отдавал хозяину лучший предмет ее одежды, их лучшую кровать, и аналогичные пожертвования делались в пользу Церкви. Когда разразилась эпидемия чумы, ситуация коренным образом изменилась. У крестьянина появилась возможность оторваться от хозяина, стать предметом купли-продажи, свободно передвигаться и продавать свой труд за наиболее высокую оплату.

На практике все было гораздо сложнее. Неизбежно подскочили и заработки и цены. Парламенты, обеспокоенные развалом установившегося социального порядка, стали прибегать к законодательным мерам, с тем чтобы остановить миграцию крестьян. Еще в 1351 году был утвержден «Статут о рабочих» и введен запрет на переезд в поисках лучших условий оплаты труда. Впоследствии запреты еще более ужесточились: с начала шестидесятых годов нарушителей уже наказывали клеймением.

Естественно, драконовские меры вызвали недовольство крестьян, впервые осознавших свое истинное значение. В знак протеста они начали объединяться в лиги — предвестники современных профсоюзов — и отказываться работать на хозяев по старинке. Землевладельцам, столкнувшимися с тем, что мы сегодня называем стачками или забастовками, пришлось пойти на уступки. Принуждать к исполнению новых законодательных мер оказалось делом трудным, и в шестидесятых — семидесятых годах появился целый класс бродячих работников, определяющих и оплату и условия труда и способных выкупать арендованные участки земли. Йомен, независимый и знавший себе цену фермер, уже не желал, чтобы им помыкали. В то время особенно популярно было двустишие об Адаме и Еве:

Когда Адам пахал, а Ева пряла,
Кто у них был господин?⁹

Вопрос, конечно, интересный, но он явно не вставал перед английским парламентом, когда в 1379 году палата общин, дабы компенсировать расходы на войну, ввела подушный налог, который обязывалось платить все взрослое население страны. Мера, безусловно, должна была вызвать бурю негодования, но этого поначалу не случилось, так как налог ударял больше по карману людей богатых, а не бедных. Трудности испытывали сборщики податей: уклонение от налогов приняло массовый характер и в казну денег поступало мало. На следующий год парламент утроил мзду — с одного грота¹⁰ с головы до трех — и потребовал взимать их равно как с богатых, так и с бедных слоев населения.

Это была ошибка. К весне 1381 года очаги смуты уже пламенели во многих районах страны, особенно на юго-востоке, а 1 июня полыхнул настоящий пожар. В Брентвуде (Эссекс) комиссию верховного королевского судьи Роберта Белкнапа, приехавшую разбираться с недоимками, встретили более чем враждебно. Во время потасовки были убиты трое присяжных, сам сэр Роберт чудом уцелел — его отпустили с условием, что он впредь никогда не будет заниматься подобными расследованиями. Бунт быстро распространился по всему графству и перекинулся через реку в Кент. Там 6 июня мятежники из Грейвсенда напали на замок Рочестер и выпустили на свободу всех узников. То же самое произошло в Мейдстоуне: в числе освобожденных арестантов оказался пламенный оратор-священник Джон Болл, отправленный в заточение за подстрекательские проповеди архиепископом Кентерберийским Симоном Садбери. В Мейдстоуне впервые заявил о себе и человек по имени Уот Тайлер, «кровельщик», которому суждено возглавить восстание: Фруассар предусмотрительно назвал его «отвратительным и злобным типом». Под предводительством Тайлера, имевшего, похоже, определенную военную подготовку, и Джона Болла, идейного вдохновителя, мятежники двинулись на столицу, разграбив по пути дворец архиепископа в Кентербери. Пройдя за два дня 70 миль, в среду, 12 июня, они уже были в Блэкхите, в восточных предместьях Лондона.

Четырнадцатилетний король к тому времени перебрался из Виндзора в Лондон и, проявив благоразумие, поселился в Тауэре¹¹. Безусловно, Ричард знал о грозящей опасности, но, видимо, она не тревожила его сверх меры. С самого начала мятежники дали понять: они ополчились не против короля, а против его министров — архиепископа Садбери (одновременно и канцлера), казначея сэра Роберта Хейлза и Джона Легга, парламентского пристава, отвечавшего за сбор подушного налога в Кенте. Им претят также все церковники, адвокаты и толстосумы — и прежде всего люди вроде Джона Гонта, способного заплатить подушный налог за полдюжины графств, но предпочитавшего кичиться и выставлять свое богатство напоказ, что по отношению к ним и несправедливо и унизительно. Правда на их стороне. Даже грабежи они вершат во имя равенства. Подобно легендарному Робину Гуду они грабят богатых, помогая беднякам. Их совесть чиста. Девиз мятежников — «король и община»; цель — помочь сюзерену исправить зло; они искренне надеются на то, что всего этого можно достичь одним росчерком пера. Исполнив свою миссию, они мирно разойдутся по домам.

С учетом обстоятельств вряд ли стоит удивляться тому, что король утром 13 июня решил переправиться через реку в Гринвич, где его ожидал «кровельщик» Тайлер с друзьями, и вступить с ними в переговоры. Понятно и волнение Садбери, Хейлза и их коллег, испугавшихся грозного вида внушительной толпы, собравшейся на другом берегу, когда к нему приблизился королевский барк, и не позволивших королю сойти с судна. Им вообще не надо было бы появляться. Внезапный разворот и бегство королевского барка к Тауэру и взбесили мятежников, и побудили к еще более решительным действиям: теперь ничто не могло отвратить их от набега на Лондон. Не имея пока возможности переправиться через реку, они опустошили церковь Святой Марии в Саутуарке — ныне собор, — открыли ворота тюрьмы Маршалси, а в Ламбете сожгли всю документацию канцлерского суда. После этого повстанцы двинулись к Лондонскому мосту; подъемник то ли в результате измены, то ли из-за устрашающей многочисленности толпы был уже опущен, и они прошли по нему без помех.

Теперь мятежники могли делать в столице все, что угодно. Они захватили тюрьму Флит, освободив заключенных, разграбили Нью-Темпл, собственность рыцарей ордена Святого Иоанна Иерусалимского и близлежащий дом Хейлза. Затем повстанцы направились по Флит-стрит к Савойскому дворцу; лондонцы давно ждали повода для расправы над своим заклятым врагом. Началась дикая оргия разрушения, имущество самого богатого в королевстве дома растаптывалось или выбрасывалось в Темзу, здание сгорело дотла. На этот раз, как нам сообщают хронисты, обошлось без мародерства: таков был приказ Тайлера. Когда кто-то из его людей попытался что-то украсть, его поймали и кинули в огонь. К счастью, самого Гонта во дворце не было — он в это время вел переговоры с шотландцами. Можно не сомневаться: окажись он дома, вряд ли ему удалось бы уйти оттуда живым.

Повстанцы потом двинулись к цитадели рыцарей Святого Иоанна в Клеркенуэлле, разгромили и дворец, и церковь, и госпиталь¹²; штаб-квартира ордена, как нам сообщают хронисты, горела семь дней. Тем временем из Эссекса прибыл отряд Джека Строу, где-то на окраине Лондона соединился с дружиной из Хартфордшира, и они вместе пошли по северному берегу Темзы, завладев сначала Хайбери, а затем и Майл-Эндом. Здесь Строу приказал своим отрядам остановиться. Наступил черед короля действовать. Вечером того же дня Ричард со стен Тауэра обратился к толпам, собравшимся внизу на зеленой лужайке, и пригласил всех желающих встретиться с ним завтра на пустыре Майл-Энда. Ввиду той паники, которая обуяла его министров всего лишь несколько часов назад, не исключено, что это предложение он сделал по собственной инициативе. В любом случае оно свидетельствует о незаурядном мужестве, проявленном малоопытным четырнадцатилетним подростком.

Утром в пятницу, 14 июня, юный король, посоветовав Садбери и его друзьям бежать по реке, поскакал из Лондона в сопровождении мэра Уильяма Уолуорта на переговоры с повстанцами. По дороге из королевской свиты обратно в город вернулись несколько вельмож, а Ричарду не терпелось поскорее встретиться с мятежниками лицом к лицу. Прибыв в лагерь повстанцев, король увидел, что они настроены решительно, но не враждебно. Вожаки преклонились перед ним, выказывая свое глубочайшее почтение, заверили его в том, что мятежники не ищут себе другого сюзерена и признают Ричарда государем, однако желают, чтобы им выдали людей, которых они считают «предателями». Король ответил: никто не может быть назван предателем без судебного процесса, проведенного в соответствии с законом; если суд обвинит кого-то в предательстве, то они могут поступить с таким человеком как им угодно. Затем вожди повстанцев зачитали петицию с требованиями упразднить крепостничество и предоставить крестьянам право продавать свой труд на основе свободного волеизъявления и обоюдных договоренностей и пользоваться землей при ежегодной арендной плате четыре пенса за акр. Ричард не моргнув глазом согласился с претензиями, пообещав выдать соответствующие грамоты, скрепленные Большой государственной печатью, и послать в местности, откуда прибыли повстанцы, королевские знамена в знак благоволения и покровительства. После этого, не мешкая, король дружески распрощался с мятежниками. Ричард уступил им практически по всем пунктам, но по крайней мере он установил с ними добрые отношения и мог рассчитывать на то, что повстанцы, удовлетворившись его обещаниями, спокойно разойдутся.

В город Ричард возвращался вполне довольный своими достижениями, однако вскоре настроение его испортилось. Вернувшись в Лондон, он узнал, что разъяренные толпы завладели Тауэром. До сих пор никто не знает, как это могло случиться. Гарнизон, и нам об этом известно от хронистов, насчитывал 600 тяжеловооруженных латников и столько же лучников — воинов, хорошо обученных, многоопытных и надежных. Без сомнения, они были в состоянии справиться с неорганизованным и в основном безоружным сбродом простонародья. По каким-то причинам гарнизон не оказал сопротивления и не защитил тех, кого был обязан оберегать. Бунтовщики вломились в часовню, где молились Садбери, Хейлз, Легг и лекарь Джона Гонта, монах Уильям Эпплтон, схватили их, притащили на Тауэрский холм, обезглавили, пронесли отрубленные головы по городу и выставили для всеобщего обозрения на Лондонском мосту, водрузив на пики. Мало того, чернь ворвалась в покои матери короля, напугав ее до смерти. Бунтари разнесли вдребезги ее ложе, а один разбойник, по словам женщины, даже позволял себе фамильярное обхождение, хотя в целом ей не нанесли никаких серьезных повреждений. После того как толпа ретировалась, мать Ричарда отвезли на лодке в замок Бейнард в Блэкфрайерз¹³, куда вскоре прибыл и ее сын.

Бунтовщики из Эссекса и Хартфордшира вроде бы на какое-то время угомонились. Главную опасность представляли Уот Тайлер и повстанцы из Кента. Посему в субботу, 15 июня, король Ричард, помолившись в Вестминстерском аббатстве, отправился на новую встречу с Тайлером, назначенную теперь в Смитфилде, в открытом поле, служившем удобной площадкой для торговли крупным рогатым скотом (там и по сей день действует мясной рынок). С самого начала было ясно, что разговор не будет столь же легким, как на Майл-Энде. Уже неделю Тайлер властвовал в городе и пользовался непререкаемым авторитетом среди повстанцев. Успех вскружил ему голову. Он повел себя высокомерно, приблизился к королю не пеший, как подобает подданному, а на коне, словно нарываясь на ссору. И претензии на этот раз были куда более серьезные, чем запросы мятежников из Эссекса. Тайлер потребовал ни много ни мало конфискации всех церковных владений, ликвидации любого владычества за исключением королевского сюзеренитета и устранения всех епископов, кроме одного. Юный король, стараясь не замечать оскорбительной наглости оппонента, примирительно пообещал исполнить его требования. Видимо, согласился он слишком поспешно, чем вызвал подозрения у Тайлера, сразу же ставшего еще надменнее. Разговор не клеился, вельможи в свите короля занервничали, и наконец мэр Лондона Уолуорт, не сдержавшись, проорал какой-то приказ. Моментально к Тайлеру ринулась группа людей, его стащили с коня, и едва он успел встать на ноги, как на него накинулся один из оруженосцев, по имени Стандиш, и ударил палашом.

Наступил критический момент. Видя, как упал их вождь, повстанцы угрожающе двинулись вперед. Королевский отряд многократно уступал в численности, и его без труда можно было бы перебить. Многие из повстанцев имели длинные луки, и, как свидетельствует один хронист, в воздухе уже замелькали стрелы. И снова разрядил ситуацию король. Он поднял руку, призывая всех к спокойствию, и, обращаясь к толпе, спросил рассудительно и как бы в изумлении: чего им еще надо? Они признают его своим королем, другого у них нет. Он исполнил все их желания. Почему же они не хотят разойтись с миром? Страсти понемногу улеглись. Вскоре появился мэр, успевший ускакать в город и вернуться с армией вооруженных добровольцев, тут же окруживших повстанцев. Но Ричард предпочел не чинить расправу над бунтовщиками. Для него было достаточно заменить на Лондонском мосту голову Садбери головой Тайлера и простить его соратников.

Нет никаких сомнений в том, что королевская рать спаслась во многом благодаря мужеству и хладнокровию своего четырнадцатилетнего монарха. Сам же король поспешил отблагодарить верных слуг. На Крекенуэлл-Филдз он извлек меч и посвятил в рыцари мэра Уолуорта и еще двух лондонцев, проявивших особую ему преданность. Только после этой церемонии он отправился в замок Бейнард, где его ждала встревоженная мать.

Крестьянское восстание длилось менее недели. Оно покончило с ненавистным подушным налогом, но сами его участники практически ничего не добились. Восстановился мир, пришел в себя и король — до такой степени, что стал сожалеть об уступках мятежникам. Когда в Эссексе 23 июня его попросили подтвердить исполнение обещанных гарантий, король саркастически ответил: «Вилланами вы были, вилланами и останетесь». 2 июля в Челмсфорде он пошел еще дальше, провозгласив об аннулировании помилований, «данных второпях», а через день или два король прискакал в Сент-Олбанс и председательствовал на суде, приговорившем пятнадцать главарей бунтовщиков, в том числе и Джона Болла, к смертной казни.

С учетом нравов того времени обращение с участниками восстания вряд ли можно назвать чрезмерно жестоким. Не было ни пыток, ни принудительных свидетельств, ни массовых гонений на невинных людей, ни приговоров, без того чтобы не провести хоть какое-то судебное расследование. На удивление большое число бунтовщиков понесли очень мягкие наказания, а многие были прощены. 30 августа король объявил о прекращении арестов и казней. Но факт остается фактом: Ричард нарушил данное им слово. В наши дни мы не считаем обязательными обещания, данные под угрозой или по принуждению. Трудно сказать, был ли у Ричарда какой-либо иной выход из того трудного положения, в котором он оказался на Майл-Энде или в Смитфилде. Для XIV века современные правовые и моральные нормы малопригодны. Чтобы пользоваться уважением и почитанием подданных, король в особенности должен был дорожить своей честью. Ричард не сдержал слово, и этого ему не простят. Не поможет и поддержка парламента, сначала утвердившего, а потом отменившего всеобщую амнистию. Так или иначе, к концу года казалось, словно и не было этого самого серьезного для английского короля кризиса со времен нормандского завоевания.

Возможно, обе стороны конфликта тогда этого и не осознавали, но они получили хороший урок на будущее. Землевладельцев — от высшей аристократии до самого мелкого сельского помещика — силой заставили понять то, насколько они зависимы от тех, кто обрабатывает их земли и ухаживает за скотом. К этим людям нельзя относиться как к безмолвному имуществу. Крестьяне тоже многое узнали. Да, они вилланы, и вилланами формально будут оставаться и в продолжение значительной части следующего столетия. Однако их положение в целом окрепло: они осознали истоки своей неудовлетворенности и нашли способы борьбы за существование. Объединившись, они могут стать устрашающей силой. Первая попытка применить эту силу обернулась неудачей, но только лишь из-за наивной и слепой веры в своего короля. Таких глупостей они больше себе не позволят.

Примечания

1. Иные написания: Богун, Бохен, Боюн (Bohun). — Примеч. пер.

2. Рыцарю уделяется повышенное внимание и в блестящем историческом описании XIV в. Барбары Такман «Далекое зерцало» (A Distant Mirror).

3. См. гл. 1.

4. В последнее время немало исследований проведено для подтверждения древней истории, изложенной еще Селденом и Полидором Вергилием: юная графиня Солсбери — у короля с ней тогда завязалась любовь — обронила подвязку на балу в Кале в 1347 г., устроенном в связи с покорением города, а Эдуард подобрал ее, повязал вокруг своей ноги и сказал ухмыляющимся придворным: «Honi soit qui mal y pense» («Позор тому, кто плохо думает об этом»). Если все так и было, то не стала ли графиня потом его невесткой? (См. далее.)

5. Адам из Уска, «Хроники».

6. См. гл. 1.

7. Дворец в XIII в. построил Питер (Пьер), граф Савой, дядя жены Генриха III Элеоноры. Он занимал пространство, на котором сейчас расположены отель «Савой», театр и часовня, набережная Виктории, Набережные сады и западное крыло Сомерсет-Хауса.

8. Энтони Стил, «Ричард II», с. 44.

9. Эти слова долгое время приписывались Джону Боллу, одному из вождей восстания; в действительности стихотворная поговорка появилась намного раньше, она встречалась в проповедях начала XIV в.

10. 1. Серебряная монета достоинством четыре пенса. — Примеч. пер.

11. Тауэр в те времена был и крепостным дворцом, и тюрьмой.

12. От церкви сохранилась часть алтаря и крипты XII в. Сторожка, образующая мост над Сент-Джонсейн, датируется 1504 г. После роспуска Генрихом VIII английского ордена рыцарей Святого Иоанна сторожка исполняла самые разные функции. Одно время при правлении Елизаветы I в ней размещались офисы распорядителя празднеств, который также лицензировал пьесы. Здесь часто бывал Шекспир.

13. Замок почти полностью сгорел во время Великого пожара в 1666 г. Уцелела лишь одна башня, сохранявшаяся до 1720 г. Артефакты, обнаруженные в ходе раскопок, проведенных в 1972—1974 гг., представляли интерес только для археологов.