Пролог. Претенденты

Сегодня в шекспироведении имеются десятки претендентов на авторство шекспировского наследия. Начало было положено в середине XIX века американкой Делией Бэкон, которая отважилась в одиночку во всеуслышание заявить, что стратфордский Шакспер — никакой не Шекспир. Ее избранником был Фрэнсис Бэкон, по мнению англичан второй после Шекспира гений; правда, в своем грандиозном сочинении «Философия пьес Шакспера раскрыта» («The Philosophy of the plays of Shakespeare Unfolded», 1857) она развивает групповую теорию, но именно с ее легкой писательской руки философ Фрэнсис Бэкон стал, по мнению многих, и «Шекспиром». С тех пор предложено еще несколько имен, среди них графы, поэты, писатели, даже королева Елизавета. Есть и групповая теория. Все эти «Шекспиры», решив несколько загадок, ставили новые знаки вопроса. Ответы на них давались, но они были столь, же натянуты и неубедительны, сколь и умозаключения стратфордианцев, которые тщетно пытались и до сих пор пытаются разрешить вопиющую неувязку между творчеством Шекспира и каждодневной жизнью Шакспера в Лондоне и Стратфорде — судя по документам, более нигде стратфордский мещанин не был.

Сейчас имеется шесть главных кандидатов: Фрэнсис Бэкон (1561—1626), Эдвард де Вер, семнадцатый граф Оксфорд (1550—1604), Уильям Стэнли, шестой граф Дарби (1561—1642), Роджер Мэннерс, пятый граф Ратленд (1576—1612), поэт Кристофер Марло (1564—1593) и Стратфордец Уильям Шакспер (1564—1616). Обратите внимание на даты рождения и смерти, уже они могут привести к некоторым важным умозаключениям.

Сомнения начались очень давно, документы свидетельствуют, что уже в XVIII веке, когда авторство неоспоримо закрепилось за человеком из Стратфорда, были люди, которые или знали, кто настоящий Шекспир, или не сомневались, что Стратфордец им не был (об этом подробно, в ироническом ключе, разумеется, пишет Сэмуэл Шенбаум в книге «Жизни Шекспира», в четвертой части «Deviations»)¹. Но настоящий бэконианский бум разразился во второй половине XIX века.

Как могло Делии Бэкон прийти в голову, что автор шекспировских пьес не Шакспер? Она родилась на Среднем Западе США в штате Огайо, в бедной семье; детей было много, отец рано умер. Ее взяли на воспитание друзья семьи в Хартфорд, столицу штата Коннектикут. Шенбаум и о ней пишет подробно, но с такой издевкой «...из этих кошмарных нагромождений, рожденных паранойей Делии, смутно вырисовывалось некое умозаключение. И должен был встать вопрос: кто он?»², что хочется сказать: «Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав».

Делия писала стихи, рассказы, даже пьесу; всегда не было денег, ей помогал старший брат, священник, человек замечательных достоинств; с успехом читала лекции в Бостоне и Нью-Йорке. Эти скупые подробности рисуют ее деятельной способной натурой: Делия ловила свою «синюю птицу». Что толкнуло ее взяться за чтение книг Френсиса Бэкона? Возможно, в какой-то мере — фамилия, она ведь была самоучкой. Так или иначе, но она углубилась в его сочинения, а зная Шекспира, обнаружила там значительное количество параллельных мыслей и речений. Близость двух авторов была для нее столь очевидна, что она ринулась в свое открытие, как в омут, — на дворе середина XIX века, пышным цветом цветет в викторианской Англии бардопоклонство: Шекспира изучают, ищут с утроенной энергией подробности его жизни и творчества, рукописи, письма, документальные подтверждения его дружбы с литераторами и знатью. Ничего не находят, кроме завещания, от которого у нашедшего документ пастора чуть сердце не разорвалось от огорчения — такое оно оказалось, чего греха таить, постыдное. Но надежда окрыляет — должно, же хоть что-то остаться, где-нибудь. И новые поиски в городских архивах Стратфорда, Лондона. Опять ничего, что открыло бы, как Шекспир писал пьесы и поэмы, с кем общался, чью сторону держал в литературных сражениях. Но биографии все, же пишутся, повторяя в значительной мере ранние биографии, в основе которых традиция, устные предания и опросы глубоких стариков, собранные поклонниками Шекспира спустя два-три поколения после смерти Шакспера. Одновременно создаются шекспировские общества; по спорным вопросам — датировка пьес, источники, среда общения, путешествия по Европе — высказываются противоречивые мнения, верх одерживают предположения, поддержанные большинством.

И вот в такой бурливой, но однородной в рассуждении авторства обстановке раздался страстный голос американки, категорически отвергающей Стратфордца. Она вызвала на себя огонь верных стратфордианцев и стала катализатором для подсознательно сомневающихся. При поддержке Натаниэля Готорна Делия Бэкон издала в 1857 году свою толстенную книгу (675 страниц). Издание обернулось полным провалом. Люди не стали ее читать, кто читал — смеялся. Ее сомнения разделили, однако, великие умы того времени: Эмерсон, Марк Твен, Вальтер Скотт, Пальмерстон, даже Бисмарк. Но ортодоксальные шекспироведы, сомкнув ряды, бросились в ожесточенный бой с женщиной, верно осмыслившей ситуацию с «Шекспиром». Она уже тогда писала: «Нет, не этот старый актер елизаветинского времени, представлявший эти пьесы, как требовала его торгашеская профессия, и заинтересованный в них, как интересуется своим товаром торговец оловянными кастрюлями или глиняными горшками и мисками; нет, не этот старый торговец, не этот старый скоморох и коробейник, торгующий пьесами, не этот старый лакей трогает своей рукой наши сердечные струны, а тот, чье имя, из всех смертных имен, вселяет в нас самый великий трепет»³. Делия и сама писатель, ее писания страстны, убедительны, красивы, у нее свой почерк. А стратфордианцы и поныне безжалостно ее честят — не могут простить искренней убежденности, которая многих подкупила и во многих зародила сомнение.

Но она подметила еще и очень важную особенность умственной деятельности того времени: «...я полагаю, что елизаветинская философия в своих двух формах ("практическая философия" и "fable and allegory and parable") не две философии, не две елизаветинские философии, не две новые, чудесные философии природы и практики, не две новые индуктивные философии, это одна и та же, одна и та же философия в двух формах — завуалированная аллегорией, параболой и не завуалированная; философия под покровом параболы имеет дело с гораздо более важными предметами, чем когда применяется, открыто, без покрова...»⁴

Делия Бэкон в этих строках употребляет термины Френсиса Бэкона. В книге 1605 года «The Advancement of Learning»⁵ и в «De Augmentis»⁶ он говорит о параболической драме, которая скрывает под покровом аллегории засекреченные сообщения, адресованные лишь немногим. Это действительно черта английской драматургии того времени, можно даже сказать литературный прием. Бэкон не сомневался, что и в древних мифах, и даже в Гомере зашифровано важное знание, которое древние хотели передать будущим отдаленным поколениям. Об аллегорическом характере поэзии знали современники Бэкона. Знали и следующие два-три поколения.

Да и как не знать: и в книгах того времени прямо об этом сказано. Взять, например, весьма загадочное сочинение «Французская Академия» Пьера де ля Примодэ («Acade'mic Françoise» par Pierre de la Primaudaye). Книга — о том, как четверо юношей организовали колледж на новый лад. Об авторе этой книги мало что известно. Подозрительна фамилия.

Зная склонность елизаветинцев играть с именами⁷, подумав о возможном сопряжении двух корней «primau» и «day», на русский я перевела бы имя автора «Начальный день». Книга много раз издавалась в Лондоне, в английском переводе; вошла в список книг, рекомендуемых рыцарям ордена Шлема, шутейного ордена, придуманного Бэконом (об ордене см. у Спеддинга⁸); ее упоминает также Бен Джонсон как одну из самых замечательных книг. (Господи, сколько надо перевести книг того времени, чтобы эпоха раскрылась перед читателем во всей своей красочной многосложности, научной и бытовой, чтобы разгадались окончательно загадки Бэкона и Ратленда!) Один из героев «Французской Академии» говорит: «Я намерен действовать так, как действуют играющие на сцене: надев заимствованные маски и обманчивые одежды, они представляют реальных персонажей — тех, кого задумано представить зрителям»⁹. Эта фраза — сгусток информации: на сцене в обычае изображать реальных людей, а играется на сцене то, что пишут авторы, но есть и в жизни люди (в этом случае сам говорящий), которые натягивают на себя маски и чужие одежды, если требует необходимость.

Делия Бэкон очень хорошо знала тексты Бэкона, гораздо лучше многих шекспироведов; удовлетворившись категорическим утверждением Спеддинга, что Бэкон автором Шекспира быть, не мог, многие из них не читают Бэкона, а жаль. Зная досконально шекспировские тексты, они могли бы найти много интересного, чего знатоки Бэкона не видят.

Долгое время затаенность, тайна, аркана, хранительницей чего была аллегория, оставались вне поля зрения исследователей. И только к середине XX века эта особенность елизаветинской эпохи опять привлекла к себе внимание, но завеса, скрывающая тайны того времени, так и осталась не приподнятой. Это еще одно важное направление будущих исследований. Я сама видела в библиотеке кембриджского колледжа Тринити написанный рукой Бэкона список десяти эссе, вошедших в первое издание «Опытов» (1597), под которым Бэкон декларировал свою приверженность к тайне: «Not to aquaint everie' one with Secrets» («Не знакомить каждого с секретами»).

Видеть и прочитывать аллегории — еще одна черта того времени. «Открытие моральных прописей в Гомере, поиски других аллегорий начались еще в IV веке до нашей эры, особенно этим занимались неоплатоники»¹⁰, — пишет в комментариях к понятию параболической поэзии Б. Викерс. Мы этот навык утратили, но, переносясь в ту эпоху, должны его в себе выработать.

Делия боролась за свои идеи одна, были люди, которых восхищала ее страстная убежденность. Они помогали ей, но не верили. Один в поле не воин — Делия не осилила вал непонимания, насмешек. Ее можно понять, она была абсолютно уверена, что Шакспер быть Шекспиром не мог, но она чувствовала, что и Бэкон один не мог им быть. Она отчаянно билась, но не видела путеводной звезды, которая привела бы ее к истине. И она сломалась душевно. Психика не выдержала, началось помрачение рассудка. Через два года после издания ее книги она умерла. Стратфордианцы до сих пор пишут о ней с иронией, а бэконианцы почитают мученицей, пострадавшей за их дело.

Читать главу Шенбаума о Делии Бэкон без неприязненного удивления нельзя. Так не пишут о поверженном враге, ушедшем из жизни полтора века назад. Но тон этот вряд ли случаен. Он отражает ту горчайшую обиду, что и по сей день гложет ортодоксальных шекспирологов, — нет ни одного прижизненного документального свидетельства, подтверждающего авторство Стратфордца. И сколько ни сердись, ни поноси противников, у Шакспера прав на авторство не больше, чем у других претендентов. Вот как Шенбаум объясняет мотивы, приведшие Делию к ее пониманию авторства: «Она сравнила Шекспира с Бэконом и всюду нашла параллели; и неизбежно сделала единственный вывод, бросающий вызов столетиям ортодоксального взгляда; уверенности, разумеется, ей придавало то обстоятельство, что они были однофамильцы»¹¹. Подобные аргументы рассчитаны на доверчивую публику: вторая его часть (общая фамилия) дискредитирует первую часть (параллельные места). А ведь параллели у Шекспира и Бэкона — очень серьезный факт, до сих пор шекспироведами не объясненный.

Приведу лишь один пример из книги Бакстера «Величайшая литературная проблема»: «В работе "Успехи и развитие знания божественного и человеческого" ("The Twoo Bookes of Francis Bacon. Of the proficiency and advancement of Learning, divine and humane", 1605, общепринятое название: "The Advancement of Learning". — М.Л.) Бэкон переводит на английский мнение Аристотеля: "юноши еще не способны усвоить моральную философию"¹² ("young men are no fit auditors of moral philosophy"). То же мнение высказывает Шекспир в "Троиле и Крессиде":

...young men, whom Aristotle thought
Unfit to hear moral philosophy¹³.

Act 2, sc. 2.

...юнцы, которых Аристотель
Считает не способными постичь
Моральной философии значенье¹⁴.

Слово "moral" считают ошибочным переводом греческого слова "politikes"»¹⁵.

В русском издании сочинений Бэкона в примечании к этой фразе Бэкона тоже говорится об ошибке: «Аристотель говорит, однако, не о моральной, а о политической философии. Эта ошибка, встречающаяся в "Advancement of Learning", имеется у Шекспира в "Троиле и Крессиде" (акт 2, сц. 2, строки 165—167)».

Одна и та же ошибка у Бэкона и Шекспира показательна, считают бэконианцы. Знаток Бэкона, крупнейший современный историк и комментатор Брайан Викерс так комментирует это место у Бэкона: «На самом деле в тексте Аристотеля речь идет о "политической науке", куда Аристотель включал этику» («the text actually reads "political science", under which Aristotle subsumed ethics»¹⁶.). Комментатор Арденского Шекспира дает свое объяснение: «В XVI веке это термин политической философии, хотя прежние комментаторы полагали, что это одна и та же ошибка Бэкона и Шекспира. Мнение Аристотеля можно найти в его "Этике", 1.3, (то есть в самом начале, где любой случайный читатель мог ее встретить), и она была хорошо известна; как бы то ни было, источником ее мог быть "Colloquies" ("De colloquiorum utilitate") Эразма Роттердамского, где Эразм цитирует эту фразу Аристотеля». Это объяснение — разительный пример того, как нынешними шекспироведами, замечательными знатоками комментируемых пьес, постоянно руководит подсознательное стремление уверить себя и всех, что Шакспер мог многое знать: эту фразу легко найти хотя бы у Эразма, так что ничего удивительного в совпадении нет. Стратфордианцы все время в плену подсознательной полемики, даже когда нет прямой необходимости. Но здесь дело не в том, что совпали два слова, а в том, что на самом деле это перевод довольно длинной фразы Аристотеля, поэтически переработанной Шекспиром, она действительно выглядит как цитата из Бэкона или Эразма.

Но «Развитие знания божественного и человеческого» Бэкона выходит в 1605 году, а пьеса «Троил и Крессида», опубликованная первый раз в 1609 году, заявлена в Реестр печатников и издателей еще 7 февраля 1602/3 года («The booke of Troilus and Cresseda as yt is acted by my lo: Chamberlens men»; ортодоксальное шекспироведение полагает, что издатель Робертс хотел издать именно пьесу Шекспира — правда, нет уверенности, что его текст полностью соответствовал тексту 1609 года¹⁷.) Стало быть, Шекспир или заимствовал прямо у Эразма, или же, размышляя над этическими проблемами, знал это словосочетание, поскольку оно было «хорошо известно». Тот и другой вывод рисуют Шакспера (ортодоксального Шекспира) совсем не таким, как мы его знаем из документальных свидетельств: книг в доме у него нет, в переписке с учеными друзьями он не состоял — их у него не было, в отличие от Бена Джонсона, который и дружил, и общался с выдающимися умами того времени, посвящал им поэтические послания. Предаваться ученым размышлениям у него не было времени.

Словосочетание «моральная философия» и у Бэкона, и у Шекспира стоит в более широком контексте. Приведу их полностью. Бэкон:

«Is not the opinion of Aristotle worthy to be regarded, wherein he saith that the young men are not fit auditors of moral philosophy, because they are not settled from the boiling heat of their affections, nor at tempered with time and experience?»¹⁸ (курсив мой — М.Л.).

Перевод:

«Разве не стоит прислушаться к мнению Аристотеля, который говорит, что юноши — неподходящая аудитория для восприятия моральной философии, потому что они еще не остыли от кипящего жара эмоций, время и опыт еще не остудили их».

И Шекспир:

    HECTOR:

Paris and Troilus, you have both said well,
...but superficially — not much
Unlike young men, whom Aristotle thought
Unfit to hear moral philosophy.
The reasons you allege do more conduce
To the hot passion of distempered blood...
(курсив мой — М.Л.)

Перевод:

    ГЕКТОР:

Ты прав, Парис; ты тоже прав, Троил;
...но коснулись
Поверхностно глубокого вопроса,
Как те юнцы, которых Аристотель
Считает не способными постичь
Моральной философии значенье,
Все ваши доводы порождены
Кипеньем страсти или пылкой крови¹⁹.

Дословный перевод последней строки: «жаркой страстью возбужденной крови». Девять словесных или смысловых совпадений, среди них одно однокоренное противопоставление: «distempered» — «attempered». Тут уж не отговоришься широкой известностью словосочетания «моральная философия». Этот пример показывает, что пред нами действительно параллельные высказывания Бэкона и Шекспира, которые следует, разумеется, как-то объяснить, тем более что это не единственное совпадение. Они исследованы, сопоставлены бэконианцами, убежденными, что автор шекспировского наследия — Бэкон, с чем мы, вместе со Спеддингом, не согласны. Что касается стратфордианцев, они тоже чувствуют, что подобное совпадение надо как-нибудь объяснить. Вот что мы находим в Приложении 3 в Арденском издании «Троила и Крессиды»:

«Здесь, в пьесе, которая считается ученой и глубокомысленной, в середине серьезной беседы, касающейся дела, имеющего моральную и юридическую значимость, главный собеседник цитирует главного философа. Это требует дальнейшего исследования, и я готов утверждать: Шекспир был весьма хорошо знаком, по меньшей мере, с первой половиной Никомаховой Этики Аристотеля. Несколько положений второй, третьей и четвертой книг свидетельствуют, что его (Аристотеля — М.Л.) способ исследовать мораль и психологию можно заметить и в "Троиле": типы характеров Аристотеля соответствуют характерам персонажей пьесы; а некоторые темы — мужество, честь, моральная ответственность, природа выбора и т. д. — довольно часто встречаются в том и другом сочинении, позволяя видеть между ними еще большую связь»²⁰. В качестве примера Кеннет Пальмер приводит Троила: «Не все черты Троила восходят к Аристотелю, часть — обычная дань Ренессансу, но его щедрость взята из "Этики". Сравните: "Человек либеральный не будет давать плохому человеку, в неподходящее время, не прибегая к плохим способам, ибо иначе он перестанет быть либеральным. Однако выдающееся свойство либерала — давать слишком много..."». И сравните, что Улисс говорит о Троиле (даю сначала английский текст):

«His heart and hand both open and both free;
For what he has he gives, what thinks he shows,
Yet gives he not till judgment guide his bounty,
Nor dignifies an imp are thought with breath...»²¹

В переводе Гнедич третья строка не переведена, а в ней частично заключена мысль Аристотеля. Поэтому привожу подстрочник:

И сердце, и рука — щедры, открыты;
И мыслей не таит; отдаст, что есть;
Но только по велению рассудка
Бывает, щедр; и низких мыслей чужд.

Щедрость Троила точно выражена мыслью Аристотеля, поэтически преображенной. Далее следует такая оговорка комментатора: «В этих строках имеется маленькая, не очень заметная драматическая вольность: строго говоря, Троил нигде в пьесе не проявляет щедрости, и этой чертой он не противопоставлен ни одному из героев пьесы; так что, похоже, Шекспир рисует портрет под влиянием чтения "Этики", и Троил, таким образом, получился у него "Человеком Либеральным"»²².

Это замечание чрезвычайно важно. Далее в книге будет обосновано предположение, что Троил — это Шекспир, а стало быть, и Ратленд (в истории создания и публикации этой пьесы имеется несколько странностей). Выходит, Ратленд видел себя именно таким. А он знал, что пишет: щедрость его, до восстания Эссекса доходившая до сумасбродного расточительства, была известна всем, эту черту характера отметил даже современный историк Л. Стоун в книге «Семья и состояние» («Family and Fortune»), в главе, посвященной семейству Ратлендов. Ратленд себя изображал в Троиле и не мог не упомянуть этой выдающейся черты своего характера, хотя для ее показа в пьесе места не оказалось.

Мое понимание пьесы таково: изначально «Троил и Крессида» была написана Бэконом по следам восстания Эссекса. Эссекс в ней изображен не очень-то привлекательно. Зарегистрирована она 7 февраля 1603 года (ровно два года назад, 8 февраля, Эссекс учинил свой однодневный путч), еще при жизни королевы Елизаветы; не умри королева 23 марта, пьеса была бы опубликована, тем более что она уже игралась. Королева слабела, в начале марта было уже ясно, что и великие принцы смертны. А приемником ее, правящие круги хорошо знали, быть королю Шотландии Иакову VI, который к заговорщикам против Елизаветы, казнившей его мать, питал добрые чувства. И Бэкону было теперь уже не с руки печатать такую пьесу. Она и не вышла. А спустя пять или шесть лет Ратленду понадобился сюжет про женскую неверность, и он взял, как не раз бывало, пьесу Учителя, переписал своим пером, изобразив себя в Троиле, а жену Елизавету Сидни — в Крессиде, как она в те дни ему мнилась. Вот и получилась пьеса, поразительная по накалу чувств и слабой стыковке двух сюжетных линий, политической и любовной, которая к тому же не имеет конца. Думаю, что великие гранды, мешавшие ее выходу в свет, были некто иные, как два «несравненных брата», которым было посвящено первое Фолио, — Уильям граф Пемброк и Филипп граф Монтгомери. Они были двоюродные братья жены Ратленда, и их не очень-то радовала мысль увидеть в печати эту пьесу. Они знали, что граф Ратленд скоро одумается и будет казнить себя из-за того, что и случилось. Об этом подробно в своем месте.

Кеннет Палмер был уверен, что Шакспер читал, хотя бы перелистывал, половину «Этики» Аристотеля. Где? Когда? Пальмер, наверное, отгонял от себя эту мысль, но, будучи честным ученым, не мог не признать очевидного факта, что Шаксперу полагается быть гораздо ученее и многодумнее, чем позволяют допустить найденные документы. Неразрешимое противоречие, с которым мы постоянно сталкиваемся: жизнь одержимого наживой стратфордского обывателя и гениальные творения великого гуманиста и благороднейшего человека, который, как Троил, «Nor dignifies an imp are thought with breath» — «И низких мыслей чужд».

Значит, Делия Бэкон права — совпадения, параллельные места у Бэкона и Шекспира требуют серьезного осмысления. Неверно, если не сказать беспомощно, превращать их в оружие посрамления противника.

В начале прошлого века замечательный американский писатель Генри Джеймс в письме другу (август 1903) признался: «Меня буквально преследует мысль, что божественный Уильям — самое крупное и самое успешное надувательство из всех, коим подвергалось доверчивое человечество. Чем больше я верчу его так и эдак, тем сильнее моя уверенность. Но это и все — я не притворяюсь, что занят этим вопросом и продвигаю его. Вопрос связан с тысячами трудностей, и я могу только выразить самое общее впечатление: для меня так же невозможно признать автором пьес Бэкона, как признать им человека из Стратфорда, каким он нам представляется»²³.

В те годы Фрэнсис Бэкон был главным претендентом уже несколько десятилетий. Но при всем его величии считать его творцом великой поэзии было нельзя. И это вытекало не только из категорического отрицания этой возможности самого крупного исследователя и знатока Бэкона Джеймса Спеддинга (1808—1881), но и из опубликованной в 1901 году статьи физика Томаса Менденхола «Механическое решение литературной проблемы» в декабрьском номере журнала «Popular Science Monthly». Менденхол уже давно разработал метод установления авторства с помощью сравнения «отпечатков пальцев»; он утверждал, что каждый автор, когда водит пером, постоянно и подсознательно следует некоему словесному узору. Если взять два достаточно длинных куска текста одного автора, то в каждом окажется на каждую тысячу слов одинаковое соотношение слов различной длины. Стало быть, частоту употребления слов различной длины можно считать постоянной и уникальной характеристикой автора, такой же, как отпечатки пальцев. Менденхол сделал это открытие еще в восьмидесятые годы XIX века и тогда же опубликовал его. К нему обратился некий бэконианец, попросив провести сравнительный анализ текстов Шекспира и Бэкона, чтобы решить наконец-то спор стратфордианцев и бэконианцев. Были проделаны серьезные подсчеты: взяты отрывки из произведений Бэкона, написанных им на английском языке, всего 200 000 слов. Результат разочаровал бэконианца: почерк Бэкона разительно отличался от почерка Шекспира. Бэкон чаще использовал слова из двух и трех букв и более длинные слова из семи-тринадцати букв, слов же из четырех, пяти, шести букв были гораздо меньше, тогда как у Шекспира больше всего именно четырехбуквенных слов. У Бэкона на тысячу слов их приходится 125, у Шекспира — 240. Такое несовпадение математически выражает различие стилей этих писателей, ощущаемое и без математики всеми, кто хорошо знает их произведения. Результат анализа важен еще и потому, что подрывает гипотезу группового авторства: поэтические тексты Шекспира написаны рукой одного поэта.

Тем не менее, бэконианцы не сдают позиций, у них на вооружении большое количество веских доводов; один из них — папка с произведениями Бэкона, так называемый «Нортумберлендский манускрипт», на обложке, которой многократно написано рядом «Бэкон» и «Шекспир» в разных вариантах. Действительно, существует много свидетельств того, что Бэкон и Шекспир как-то связаны. Но математически доказано, что мыслитель не мог быть автором поэтических произведений. И все же, и все же...

Вторым по времени среди претендентов был Роджер Мэннерс, пятый граф Ратленд. По-видимому, подсчеты Менденхола многим показались убедительны. Тем временем сомневающихся в авторстве Стратфордца становилось больше; тогда стали искать нового претендента. И появился Ратленд. Первым ратлендианцем был немец Буркхарт Герман, пишущий под псевдонимом Питер Альвор. Это было в 1906 году. По его мнению, комедии сочинял Ратленд, а трагедии — Саутгемптон. Через год Карл Блайбтрей издал пьесу «Der wahre Shakespeare», в предисловии к ней заявил, что Шекспиром был граф Ратленд, поместил его краткую биографию и даты основных событий жизни. А через пять лет выходит книга профессора литературы Брюссельского университета Селестена Демблона «Lord Rutland est Shakespeare», который прочитал пять тысяч книг и пришел к выводу, что Шекспиром, безусловно, был граф Ратленд. Пять лет спустя вышло еще одно его сочинение «L'Auteur D'Hamlet et son monde». Эти книги, пишет Джон Мичелл, содержали «все найденное и додуманное о Ратленде, дававшее ему право быть Шекспиром»²⁴.

Занимаясь, многие годы этим вопросом вопросов мировой культуры, я тоже долгое время предпочтение отдавала вслед за Селестеном Дэмблоном Роджеру Мэннерсу, пятому графу Ратленду, именно он был для меня настоящим Шекспиром. Но надо было, наконец, убедить в этом человечество. Пришлось читать и перечитывать все наиболее значимое в области шекспироведения всех мастей, и тут оказалось, что эта гипотеза, хотя и очень вероятная, тоже не работает.

В 1918 году появляется новый претендент: Уильям Стэнли, шестой граф Дарби. Предложил его профессор College de France Абель Лефранк (Abel Lefranc) в книге «Sour le masque de "William Shakespeare"» («Под маской "Уильям Шекспир"») Интересно отметить, что противники Стратфордца главным образом не англичане. Я это объясняю тем, что им труднее превратить стратфордского обывателя, откупщика и злостного ростовщика в милого добродушного садовника, любителя яблок сорта пепин, а затем соединить в одном лице полученную сусальную фигуру и щедрого, сострадательного ко всему живому гуманиста, обладающего познаниями во многих областях, начиная от ботаники, математики и спорта и кончая военным и морским делом. Взгляд на Шекспира у них более беспристрастный.

Четвертый по времени претендент — семнадцатый граф Оксфорд. Он появился на сцене в 1920 году, когда вышла в свет книга английского школьного учителя Дж. Томаса Лоуни «Опознанный "Шекспир"» («"Shakespeare" Identified»). Лоуни тщательно исследовал шекспировские пьесы и составил список личностных и социальных черт Шекспира. Одно было очевидно — автор принадлежит к высшей аристократии. Поиски талантливого поэта знатного происхождения привели к графу Оксфорду, и тут оказалось, что многие события его жизни отражены в различных шекспировских пьесах. Но и у этой гипотезы есть слабые места, которые ставят под вопрос авторство Оксфорда. Тем не менее, сегодня Оксфорд главный претендент. Его глашатаи — американцы Вороти и Чарлтон Огбурн и их сын Чарльтон Огбурн. Их книги — «This Star of England» (1952) и «The Mysterious William Shakespeare: The Myth and the Reality» (1984).

Особое место занимает в этом списке Кристофер Марло. Первое упоминание о возможном авторстве Марло относится к 1901 году, когда в статье Менденхола был опубликован график, показывающий, что частота распределения слов по количеству букв у Марло и Шекспира совпадает. На самом деле не совпадает. Разница видна на графиках с более точной разрешающей способностью. Первое же серьезное утверждение, что Марло автор шекспировских пьес, относится к 1923 году. Арчибальд Уэбстер в пространной статье «Was Marlowe the Man?» («Был ли Марло тем человеком?»), опубликованной в «National Review» (82: 81—86 S. 1923.), изложил в его пользу свои доводы. Именно Уэбстер «убедительно поведал читателю, что Марло в той ссоре выжил, после чего стал писать великие драматические произведения под псевдонимом "Уильям Шекспир", и цитировал сонеты как доказательство своей гипотезы»²⁵. (Марло погиб 30 мая 1993 года, во время пирушки с друзьями — как и он, тайными агентами правительства — в маленькой таверне, получив удар ножом в глаз, от которого тут же скончался.) Марловианцы утверждают, что Марло писал пьесы в изгнании и переправлял их в Лондон. Никаких свидетельств, ни прямых, ни косвенных, подтверждающих эту гипотезу, нет.

Впервые десятилетия прошлого века, отмеченные появлением новых претендентов, вопросом авторства Шекспира углубленно занялся выдающийся юрист, член парламента сэр Джордж Г. Гринвуд. В 1908 году он издал книгу «The Shakespeare Problem Restated» («Еще раз к шекспировской проблеме»), защищая друзей-бэконианцев от глумливых нападок ортодоксов, хотя сам он бэконианцем не был. В этой толстенной книге Гринвуд с убийственной логикой умного юриста изложил дело Уильяма Шакспера, доказав его полную несостоятельность. Книга была встречена в штыки, удары наносились ниже пояса, и Гринвуд написал еще одну книгу «Is There a Shakespeare Problem?» («Существует ли шекспировская проблема?»), вышедшую в 1916-м. Обе стали классикой в этой области шекспироведения. Гринвуд так завершает рассуждение о жизни Шакспера: «И мое последнее замечание касательно жизни Уильяма Шакспера из Стратфорда: как бы ни были скудны наши сведения, их все же слишком много. М-р Ли (Сэр Сидни Ли, крупнейший биограф Шекспира — М.Л.) утверждает, что мы располагаем массой биографических подробностей, знаем о нем больше, чем о любом современнике Шекспира. Это его заявление поистине смехотворно: было бы куда лучше для стратфордианской теории, если бы у нас не было никаких биографических подробностей. Не знай, мы ничего, мы могли бы выдумать что угодно. Но то, что мы знаем, — фатально для дела стратфордианцев. Это наипрочнейшее основание, позволяющее отмежевать Шакспера-актера от Шекспира-поэта»²⁶. И немного дальше: «Я полагаю, этот традиционный Шакспер, взятый целиком, никоим образом не соответствует требованиям, каким должен удовлетворять превосходный поэт, глубокий философ, универсальный Учитель, создатель Гамлета, Лира и Просперо, утонченный придворный, эрудированный юрист; короче, он противоречит абсолютно всему, что находят в Шекспире величайшие литературные критики, исходя из его бессмертных произведений»²⁷. Время летит, проходят десятилетия, кончился век, и книги, которые и сейчас служили бы верным подспорьем в работе над проблемой авторства, позабыты, пылятся на полках, и даже узнать об их существовании почти невозможно.

Но и сегодня баталии ортодоксов и еретиков не утихают, проблема авторства не избыла себя. Все претенденты, однако, по отдельности не годятся на роль «Шекспира». Это исследовано и доказано.

У Бэкона совсем не тот стиль. Ратленд не мог замыслить грандиозное полотно ста лет английской истории: у автора хроник стройная историческая концепция, в основе которой психологический анализ личности и действий монархов; Оксфорд умер в 1604 году, а есть несколько ссылок на живого Шекспира, появившихся после этого года²⁸. Дарби до самой смерти в 1642 году ничем не заявил о себе как драматург, его долгая жизнь — прожил он восемьдесят один год — хорошо известна, он занимал важные посты и деятельно исполнял служебные обязанности, но нет и намека, что он сочинял поэмы или драмы, ни в его письмах, ни в других документах, если не считать двух донесений от 30 июня 1599 года Джорджа Феннерса, шпиона-иезуита в Англии, перехваченных тайной полицией, в которых сообщалось, что «граф Дарби занят только писанием комедий для простых актеров». Марло умер в 1593 году, и, чтобы сделать его «Шекспиром», марловианцам пришлось сочинить легенду о том, что он не был убит в таверне — убийство инсценировано, чтобы спасти его от страшного суда Звездной палаты (Star Chamber), на самом же деле он отправлен сэром Томасом Уолсинэмом, двоюродным братом министра внутренних дел, в Италию, где и продолжал писать пьесы, но теперь уже под именем «Уильям Шекспир». Стратфордский Шакспер не оставил после себя ни единого клочка бумаги, где была бы хоть одна строчка каких-то его писаний.

Групповая теория — а существует несколько вариантов, причем каждую группу возглавляет кто-то один, самый сильный ум и талант по субъективному мнению автора теории, — тоже неправомерна, поскольку шекспировские тексты написаны одной поэтической рукой и почти везде ощущается один психический склад характера.

До появления сомнений в авторстве Стратфордца все исследователи и поклонники гениального поэта всегда воспринимали его наследие как органическое целое, обладающее особой чисто шекспировской стилистикой. Замечательный Озерный поэт, романтический философ и психолог С.Т. Кольридж (1772—1834) в лекциях и статьях о Шекспире подробно говорил, об особенностях слога и стиля Шекспира. Вот что пишет об этом С. Макуренкова в статье «Творчество Шекспира и Данна в системе художественных взглядов Кольриджа»: «Отличительные черты лирического поэта Кольридж видел в "глубоком чувстве и тонком переживании прекрасного, явленных глазу в комбинациях форм, а уху — в сладкогласных и достойных мелодиях". При этом Шекспир как лирический поэт отличался, с его точки зрения (Кольриджа), страстной любовью к природе и всему естественному, обладал фантазией, которая соединяла несхожие образы, с легкостью определяя моменты их сложного подобия. Соединяя "множество обстоятельств в едином моменте мысли", Шекспир, по мнению Кольриджа, приблизился к воссозданию человеческой мысли и чувства в их предельной полноте ("ultimate end"), иными словами — в той органичности проявления, когда они суть единство ("unity")... Растворение единственного, неповторимого шекспировского "я" в сонме характеров, порожденных его воображением, являло своего рода другой абсолют органичности подлинно творческого акта... "Еще до того, как Шекспир приступил к созданию драматических произведений, он доказал, что обладает подлинно глубоким, энергичным и философским складом ума, без которого из него мог бы получиться весьма незаурядный лирик, но никогда — великий драматический поэт".

...Единственным писателем, в котором оба начала (поэзия, драма) для Кольриджа выступали примиренными, был Шекспир; и, подчеркивая особую природу поэтического видения своего предшественника, Кольридж настаивал на полной слиянности двух начал — поэтического и драматического — в его творчестве»²⁹.

Так Кольриджу видится исключительность творческой манеры Шекспира. Думаю, ему и в голову не могла прийти возможность группового авторства «Шекспира». В ту пору еще была уверенность, что вот-вот найдутся рукописи Шекспира и какие-то свидетельства его творческого общения. Меня среди этих цитат поразило совпадение восприятия Шекспира с характеристикой, данной Кориэту в одном из панегириков, предпосланных «Кориэтовым нелепостям» (этот толстенный волюм — путевые заметки Томаса Кориэта, еще одной маски Ратленда); друг Кориэта пишет о нем почти-то же, что и Кольридж, только более красочно, хотя и жестко, и намекает на учителя: «Любимец славы, атом знания живой, Природы текст, умением до блеска доведенный, не будь Учителя, остался б ты любимчиком всеобщим, но пустым». То же говорит и Кольридж: лирик получился бы неплохой, но не будь глубокого философского ума («атом знания живой»), великим поэтом он бы не стал. Словом, без мощного мыслительного аппарата гениальным поэтом стать невозможно.

Тут кстати придется соображение Т.С. Элиота о Шекспире: «The standard set by Shakespeare is that of continuous development in which the choke both of theme and of dramatic and verse technique in each play seems to be determined increasingly by Shakespeare's state of feeling, by particular stage of his emotional maturity of the time. What is "the whole man" is not simply his greatest or maturest achievement, but the whole pattern formed by the sequence of plays; so that we may say confidently that the full meaning of any one of his plays is not in itself alone, but in the order in which it was written, in its relation to all of Shakespeare's other plays, earlier and later: we must know all of Shakespeare's work in order to know any of it. No other dramatist of the time approaches anywhere near to this perfection of pattern, superficial and 39 profound...»³⁰. Перевод: «Образец творческого процесса, данный Шекспиром, — это непрерывное, последовательное развитие; замысел, версификация и драматургия каждой пьесы обусловлены по восходящей чувствами Шекспира, определенной ступенью эмоциональной зрелости во время ее создания. Его "человек во всем" не просто величайшее с лихвой зрелое достижение, но сценарий, последовательно составленный пьесами; так что мы можем с уверенностью сказать — полнота отдельно взятой пьесы заключена не только в ней самой, она определяется временным порядком ее написания, отношением ко всем другим пьесам, сочиненным ранее и позже: чтобы понять любую пьесу Шекспира, надо знать все его творчество. Ни один драматург того времени ни на йоту не приблизился к подобному совершенству архитектоники совокупно взятого творчества, этому глубокому и очевидному плану...»

Это наблюдение Элиота, во-первых, опрокидывает групповую гипотезу, а во-вторых, указывает на тесную связь жизни Шекспира и его творчества, как ее ощутил другой великий поэт: именно ход жизни, чувственное и мировоззренческое развитие сопрягает воедино все писания Шекспира.

В наше время, когда о Шакспере найдено все, что только хранится в архивах того времени, и нет никаких свидетельств его причастности к армии, спорту, наукам, личных связей с королевским двором, никаких следов творческих стараний, исследователям-еретикам, сторонникам групповой гипотезы, ничего не остается, как перетасовывать группы возможных претендентов и на основании схожести жизненных событий и сюжетных эпизодов составлять все новые и новые группы. Мичелл насчитал четырнадцать таких групп, первую предложила еще Делия Бэкон в 1857 году. Последняя группа относится к 1968 году, в нее не вошел ни один из пяти вышеназванных «главных» претендентов. Мичелл проделал статистический анализ состава групп: чаще всего упоминается Бэкон — 8 раз; за ним идет Рэли — 6 раз; далее Марло и Ратленд — 5 раз; Оксфорд, Шакспер — 4 раза; Дэниел, Дарби, графиня Пемброк, Сидни, Саутгемптон — 3 раза; Барнс, Грин, Нэш, Пиль, Спенсер — 2 раза. Еще раз повторяю, групповая теория несостоятельна: гениальный поэт столь ярко выраженной индивидуальности не может состоять, как лоскутное одеяло, из лоскутков разного типа узоров и тканевой фактуры.

Стало быть, по статистике Мичелла на первом месте — Бэкон, на втором из наиболее вероятных претендентов Марло и Ратленд. Марло отпадает по причине ранней смерти. Значит, возглавляют гонку Бэкон и Ратленд. Проблема авторства с годами лишь крепнет, находя все больше сторонников. Поиски истинного Шекспира продолжаются. Точнее сказать, сторонники своих Шекспиров придумывают все новые хитроумные доказательства собственной правоты, исследуя тексты сонетов, отдельных пьес, жизненные факты, но преодолеть коренные изъяны и противоречия, выбивающие почву из-под ног кандидатов, ни одному из них до сих пор не удалось.

И все же кто-то из перечисленных выше наверняка и есть настоящий Шекспир. Каждый из них, кроме Шакспера, почти без пяти минут — Шекспир. Вертя эту проблему так и эдак, я неожиданно увидела еще одну возможность. Гениальный «Шекспир» — не один человек и не группа, их ДВОЕ: мудрец и поэт. Бэкон в двадцать шесть лет стал ученым опекуном новоявленного пятого графа Ратленда, одиннадцатилетнего студента Кембриджа, где Бэкон о ту пору проводил много времени. Он не мог не заметить, как талантлив попавший к нему в руки юнец. Значит, двое: Учитель, сын лорд-канцлера, и Ученик, в крови которого капля королевской крови. (В династии Плантагенетов время от времени проявлялись гены художественной одаренности. Если бы Генрих VIII правил в шекспировскую эпоху, то вместо королевы Елизаветы претендентом на авторство был бы этот монарх.) И тогда отпали бы причины, почему ни Бэкон, ни Ратленд по отдельности не могли быть авторами: у одного нет поэтического таланта, но поэтический блеск придавал произведениям ученик — этот талант проявляется рано; другой слишком молод, куда ему — впервые годы — наполнять пьесы столь глубоким видением мира. А на что рядом великий мыслитель? Вот и получился добрыми совместными усилиями («the work of our mutual good will» — как назвал совместную работу Бэкон в одном из писем 1596 года юному другу в Италию, имя которого начиналось на букву «R») великий «Уильям Шекспир».

Какую-то роль играл в этой истории и Уильям Шакспер, стратфордский мещанин и совладелец театра «Глобус». Вот как она представляется Джону Мичеллу: «Бросим последний взгляд на м-ра Шакспера. Самый пик его театральной карьеры. Он работает над пьесой, которую ему принес джентльмен по поручению кого-то еще. Он думает, что знает, кто за этим стоит, но ему платят не для того, чтобы он проявлял любопытство. Его задача приготовить пьесу для сцены и организовать постановку. Труппа поставит под ней обычную подпись — Шекспир». И чуть раньше: «Он тоже был человек с секретом, и мы уже вообразили себе долю его участия. Он сделал свое дело, вернулся домой и тихо умер. Бэкон и компания распорядились, чтобы их доверенные соорудили памятник в стратфордской церкви (по образу и подобию надгробного памятника Ратленду в Боттесфорде), а первое Фолио увековечило соглашение, что единственным автором пьес Шекспира был старый театральный весельчак по имени Уильям Шакспер». Думается мне, такого соглашения не было — так вышло, по воле непредсказуемого колеса Фортуны, другими словами — хода истории.

Далее мои исследования продолжились уже под новым углом зрения. Результаты показали, что работали Бэкон и Ратленд первое десятилетие вместе, под общим псевдонимом. Второе десятилетие каждый сочинял свое, Бэкон подписывался псевдонимом, Ратленд свои пьесы не издавал и, значит, псевдонимом не пользовался. И только потом, уже после его смерти имя «Уильям Шекспир» было окончательно закреплено за поэтом. Трагедии последнего десятилетия Ратленд писал сам, кроме «Гамлета», «Короля Лира» и «Троила и Крессиды» (все эти три пьесы имеют протопьесу), да и они, конечно, творения великого поэта и кудесника, которому ведомы явные и тайные извивы противоречивой человеческой души. Но сюжетный костяк в них принадлежит Бэкону. Так что Шекспир, автор всего поэтического наследия, — ученик и милостью Божией поэт Роджер Мэннерс, пятый граф Ратленд, барон Росс. А Шекспир, сочинитель двух десятков пьес, часть которых стали сюжетами шекспировских, — учитель и мудрец Фрэнсис Бэкон, лорд Веруламский, виконт Сент-Албан. Один — аристократ до мозга костей. Другой — яркий образчик новой знати.

Изначально в своем исследовании я не руководствовалась предвзятой мыслью о двух авторах и не искала предубежденно ее подтверждения в работах того времени и современных, отбрасывая то, что могло бы поколебать ее. Эта мысль родилась после многолетних трудов и раздумий, и рождение ее было нелегким. Но когда она полностью прояснилась, предвзятости не понадобилось; как еще могло явиться миру это литературное многоглавое чудо: тут тебе и сто лет бурной английской истории — хроники, связанные единой исторической концепцией и поражающие глубоким психологическим осмыслением персонажей и их действий, что свидетельствует о знаниях и зрелости ума автора; и комедии, то нагруженные политическими или общественными аллегориями, то просто веселые и смешные, а то и с нотками печали, и почти все очевидно написанные молодым человеком; и, конечно, великие трагедии, отражающие работу иного ума, не того, что сочинял десятилетие назад хроники; и наконец, лирические драмы, их еще называют трагикомедиями, завершающие работу сознания и сердца поэта, последних десяти лет. И все эти пьесы, сонеты, поэмы, такие многообразные по миросозерцанию, бесспорно, написаны одним поэтическим пером, равного которому в те годы не было (претендовать на поэтическое соперничество мог только один Джон Донн, но он как поэт рано сошел со сцены).

Осенившая меня мысль оставалась, естественно, какое-то время гипотезой. Теперь она выросла в стройную концепцию, которая больше не создает новых загадок, это — ключ, отмыкающий пока любую дверь, к которой приложен. А дверей множество.

Примечания

1. Shoenbaum S. Shakespeare's Lives. N.Y.: Oxford Univ. Pr., 1993. P. 395—400.

2. Ibid. P. 393.

3. Ibid. P. 389—390.

4. Shoenbaum S. Shakespeare's Lives. P. 392—393.

5. Francis Bacon. The Major Works / Ed. by B. Vickers. L.: Oxford Univ. Pr., 1996. P. 186—189.

6. The Works of Francis Bacon / Ed by J. Spedding, R.S. Ellis., 1857—1859. Vol. IV. P. 316; Бэкон Ф. Сочинения в двух томах. 2Ие изд., испр. и доп. Т. 1. С. 175—179.

7. См.: Camden W. Remains Concerning Britain. L., 1605.

8. Letters and Life of Francis Bacon // The Works of Francis Bacon / Ed. by J. Spedding Vol. 8. Ch. 10.

9. Smedley W. The Mystery of Francis Bacon. 1912. Р. 39.

10. Francis Bacon. The Major Works / Ed. by B. Vickers. P. 188.

11. Shoenbaum S. Shakespeares Lives. P. 387.

12. Бэкон Ф. Сочинения в двух томах. 2-е изд, испр. и доп. М.: Мысль, 1977. Т. 1. Перевод Н.А. Федорова.

13. Shakespeare W. Troilus and Cressida / Ed. by K. Palmer // The Arden Shakespeare (далее — A.Sh.). L., 1996. P. 167—168.

14. Шекспир У. Полное собрание сочинений: В 8 т. Т. 5. М.: Искусство, 1959. С. 369—370. Перевод Т. Гнедич.

15. Baxter Y.Ph. The Greatest of Literary Problems. Boston, 1915. P. 509—510.

16. Francis Bacon. The Major Works / Ed. by B. Vickers. P. 659.

17. См.: Shakespeare W. Troilus and Cressida // A.Sh. P. 1.

18. Francis Bacon. The Major Works / Ed. by B. Vickers. Р. 261.

19. Шекспир У. Полн. собр. соч. Т. 5. С. 369—370. Перевод Т. Гнедич.

20. Shakespeare W. Troilus and Cressida // A.Sh. P. 311.

21. Ibid. P. 250.

22. Ibid. P. 313—314.

23. Wraight A.D. The Story that the Sonnets Tell. L.: Adam Hart Ltd., 1994. Р. 49.

24. Michell J. Who Wrote Shakespeare? L., 1996. P. 211.

25. Wraight A.D. The Story that the Sonnets Tell. Р. 64.

26. Greenwood G. The Shakespeare Problem Restated. 1937. P. 50—51.

27. Ibid. P. 63.

28. Michell J. Who Wrote Shakespeare? Р. 189.

29. Шекспировские чтения 1990. М.: Наука, 1990. С. 74, 175, 176.

30. Elliot T.S. Essays on Elizabethan Drama. N.Y., 1956. Р. 125—126.