Глава четвертая. Расцвет ювелирного искусства

«Золотой» век Елизаветы оказался также и веком серебра, которое в XVI веке вдруг хлынуло в Европу из Нового Света. По крайней мере, предназначалось оно для Европы, но часто не достигало пункта своего назначения и в огромных количествах оседало в Англии. Впрочем, подобное происходило также с кошенилью, специями, золотом, церковной утварью, кожей и жемчугом. Одним из главных виновников изменения маршрута всех этих ценностей был El cosario Ingles Francisco Draques, — как его называли испанцы, — более известный на родине под именем сэра Френсиса Дрейка, адмирала, совершившего кругосветное плавание.

Томас Кавендиш, третий человек, которому удалось обогнуть Землю, сделал даже больше, хотя на его долю выпала единственная авантюра. Он «привез домой самый ценный приз из всех, что достались в то время Англии»¹. Часть его трофея составляли богатства галеона «Санта Анна», который он захватил в числе прочих у самой южной оконечности Калифорнии. Кавендиш, в соответствии с театральным духом времени, после своего возвращения поставил для своих земляков потрясающее шоу. Весь Лондон был в восторге, когда его корабль «Желание» проплыл по Темзе и все увидели, что «все его моряки и матросы были одеты в одежду из шелка, паруса его корабля сделаны из дамаста, а его стеньги покрыты золотой тканью»². Таким образом, часть податей, которые король Испании взыскал с Перу, оказались в Англии, к огромному удовольствию всех тех, кто вложил деньги в финансирование этого предприятия и получил невероятную прибыль.

Огромная добыча обрадовала и мастеров золотых и серебряных дел, и ювелиров. Они были загружены работой по переплавке захваченных слитков в различные изделия, простые и замысловатые, которые украшали драгоценными и полудрагоценными камнями, гравировкой и эмалью. Они копировали пышный немецкий дизайн, переделывали старые и привычные модели, создавали новые, иногда довольно нелепые. Свои изделия они продавали придворным, чтобы те потом преподнесли их в дар королеве, а также аристократам, крупным торговцам, купцам и зажиточным фермерам.

Приходский священник из Редвинтера, который вел переписку со многими людьми из разных городов и графств по всей стране, со смешанным чувством гордости и удивления отметил внезапное увеличение богатых аксессуаров и серебряной утвари. По его словам, в дворянских домах (его покровитель был аристократом) «серебряные сосуды и другая посуда, украшающая различные буфеты, цена которой в совокупности достигала тысячи или двух тысяч фунтов», никогда не были редкостью. Однако теперь даже рыцари, джентльмены, купцы и другие богатые горожане могли позволить себе «купить шикарную посуду стоимостью пять, шесть сотен, а то и тысячу фунтов».

Что касается фермеров, то даже в родной деревне пастора были старики — по нашим меркам они были не такими уж и старыми, — которым довелось увидеть огромные изменения, произошедшие за время их жизни. Во времена их юности в бережливом и добропорядочном фермерском доме никогда не было более четырех предметов посуды, и одним из них была солонка. Теперь же дела у многих фермеров шли так хорошо, что они «используют посуду в качестве украшения для своих буфетов».

По всему королевству серебряные подносы и оловянная посуда быстро заменили толстые куски хлеба и деревянные доски, которые использовали до этого, хотя последние все еще можно было встретить в коттеджах. Счета Анкастера показывают, что в начале 60-х годов XVI столетия дюжина новых посеребренных подносов стоила 26 фунтов стерлингов (на починку шпиля собора Святого Павла, разрушенного молнией и огнем в 1560 году, пожертвовали 6 шиллингов и 8 пенсов). В новых модных домах кожаные кувшины и кубышки были сосланы на кухню, а на их месте появилась серебряная и оловянная посуда. Серебряные ложки, которыми ранее могли похвастаться совсем немногие, теперь стали широко распространены, и вместе с оловянными ложками из Корнуолла вытеснили деревянные и роговые.

Изменился также и дизайн посуды. Появились чаши в форме фиговых листьев, ножки бокалов стали более широкими и плоскими и их стали украшать флероном. Декоративные узоры стали более разнообразными. Простая печать с выколотой на ней монограммой или датой; окруженные нимбом апостолы; «сидящий вполоборота лев», снежный человек — дикарь с дубиной; «голова девушки» (как правило, это было трудноузнаваемое изображение Девы Марии) — все эти изображения стали невероятно популярны.

Однако ложки, хотя и перестали быть редкостью, ценились по-прежнему так высоко, что их хранили в специальных кожаных футлярах. Они были распространенным подарком на крещение (отсюда пошло выражение «родиться с серебряной ложкой во рту») и их передавали по наследству. Среди вещей, завещанных сыну Эдварду «той великодушной леди, вдовой великого герцога Сомерсета»³ была одна золотая ложка и три или четыре позолоченных «причудливой формы». Она также оставила ему чашу, кувшин и два горшка из позолоченного серебра, а также два графина и две позолоченные чаши с крышками.

Вилки появились у англичан только к концу правления Елизаветы, когда эти изящные приспособления привезли на родину путешественники, вернувшиеся из Италии. Графиня Линкольнская преподнесла в дар королеве вилку, нож и ложку из хрусталя, украшенного золотом и «вкраплениями граната», но это было не ранее 1581 года. Семь лет спустя графиня Уорик тоже подарила Елизавете вилку и ложку: оба предмета были из золота, но рукоятка ложки была сделана из коралла, а рукоятку вилки украшали два рубина и две жемчужины.

Ножи с остроконечными или клинообразными лезвиями, с черенками из агата или красного и желтого янтаря встречались достаточно часто, более редкими были ножи с серебряными рукоятками. Мужчины больше не резали мясо кинжалами, висевшими у них за поясом, и старая традиция, согласно которой гости должны были приходить со своими ножами, постепенно отмерла.

Во время бала-маскарада — должно быть, он был чрезвычайно нудным, — который организовали в честь приезда королевы в Норидж, люди, изображавшие античных богов и богинь, выходили вперед и предлагали ей свои дары, указывавшие на природу дарителя, сопровождая это чтением бесконечно длинных и, надо признаться, весьма плохих стихов. Венера, естественно, преподнесла белого голубя, который, как только его отпустили, прилетел прямо к королеве и уселся рядом с ней на стол, «так тихо и бесшумно, словно был привязан». А Марс, как и подобает богу войны, подготовил для нее пару прекрасных ножей с гравировкой, на которых были вырезаны следующие поразительные вирши:

Для встречи с врагом и для помощи другу
Были сделаны эти ножи.
Они будут и тупыми, и острыми
По велению Вашего Высочества.

У графа Лейстера был прекрасный ящик для ножей в виде святого Георгия, сидящего верхом на лошади и убивающего дракона. Фигура была вырезана из дерева, покрыта росписью и позолотой и, должно быть, имела значительные размеры, поскольку ящик для ножей располагался на хвосте лошади, тогда как на груди извивающегося дракона помещался еще один ящичек — с ножами для устриц.

На специальных сервантах с раздутыми ножками разными ножами резали говядину, нарезали ломтиками баранину, разделывали кроншнепов и вальдшнепов, резали лососину и осетра, разделывали кролика или доставали мясо краба, прежде чем выложить их на серебряные или оловянные тарелки или блюда, которые со временем становились все глубже.

В богатых домах кожаные и оловянные приборы были вытеснены серебряными и золотыми бокалами, крышками, которые часто использовали для того, чтобы снять пробу. Крышки для чашек теперь обильно украшали цветочными орнаментами, появились ручки в форме буквы «S». Кроме этого, попадались совершенно фантастические чашки в виде птиц, животных и человеческих фигур. Некоторые из них были оснащены часовым механизмом и могли передвигаться по столу. Скорее всего, такие чашки привозили из Германии, уже тогда славящейся своими техническими новшествами.

Чашка с крышкой была очень распространенным подарком, который преподносили королеве мэры и члены городского правления в различных городах, где она останавливалась во время своих путешествий по стране. Внутрь такой чашки, как правило, клали столь ценимые королевой деньги. Среди подарков часто встречались экземпляры причудливой формы с необычными украшениями. Например, хрустальная чаша в форме туфли — довольно любопытный образец, вызывающий ассоциацию с викторианской эпохой, — крышку которой украшала фигурка сокола, покрытая белой эмалью. Или золотая чаша с необычной резьбой и жемчугом — подарок Елизавете на крещение от герцога Норфолка.

Когда крестили Генри Фредерика, первого сына Якова VI Шотландского (позднее Якова I Английского), королева подарила ему «прекрасный прибор из позолоченного серебра с искусной отделкой и несколько кубков из литого золота». Остальные бокалы из чистого золота монаршему ребенку привезли иностранные послы — два из них были такими тяжелыми, что сэр Джеймс Мелвил, который там присутствовал и составил отчет об этом событии, с трудом смог их поднять. Однако вес этих подарков недолго создавал затруднения: королю Якову золото было нужнее, чем бокалы маленькому принцу, так что вскорости их разломали и переплавили.

Широко распространены были пивные кружки из серебра: цилиндрические и суживающиеся к основанию, подобно старым сосудам для питья, сделанным из рога. Их часто украшали гравировкой и неизменным переплетающимся орнаментом. Сосуды из рога были по-прежнему в ходу, но теперь их окаймляли серебряными ободками. Большинство кружек были высотой в 6 или 7 дюймов и вмещали в себя пинту. Ближе к концу столетия они стали более высокими и узкими в подражание датским кружкам. Все чаще стали попадаться кружки причудливой формы и из различных материалов. Однажды леди Кобэм подарила королеве необычную кружку, вырезанную из алебастра: она была покрыта золотом и серебром, а крышка имела форму женской головы.

Специальные емкости для снятия пробы использовали, скорее, для того, чтобы определять качество вина, чем для обнаружения яда. Это были неглубокие чаши, плоские или с выемками, с ручкой в виде кольца и достаточно маленькие, чтобы их можно было носить с собой в кармане. Помимо этого были чаши и кувшины для отходов пищи, а также тазы и кувшины с розовой водой, к которым относились очень благоговейно. В инвентарных ведомостях богатых домов того времени встречается множество тазов и кувшинов, предназначенных для мытья рук до и после еды, и тоже из серебра, позолоченных и даже хрустальных.

Любезный и обходительный сэр Джон Харрингтон, который никогда не был богачом, однажды преподнес своей язвительной крестной — Елизавете — хрустальную чашу. Надпись на ней была довольно патетичной: «хрустальная чаша, не круглая, без крышки, слегка украшенная золотом и... разбитая».

С другой стороны, сэр Джон мог предложить королеве кое-что помимо разбитой вазы. Когда королевская немилость или назойливые кредиторы заставили его искать убежища в своем доме в провинции, возле Бата, он записал в своем дневнике: «Я должен посылать много новостей из глубинки, чтобы развлечь Ее Величество... Ее Величество любит забавные истории».

Одна из историй была, пожалуй, чересчур забавной. Харрингтон, как и все джентльмены и придворные эпохи Ренессанса, знал несколько языков и переводил иностранные произведения на английский с такой же легкостью, как мы теперь разгадываем кроссворды. Ему нравилось шокировать своих современников, и поскольку их мало чем можно было удивить, то это действительно требовало мастерства. Кудрявый сэр Джон полностью достиг своей цели, переведя историю Джакомо из «Неистового Роланда» Лудовико Ариосто и распространив рукопись среди придворных. Сомнительно, чтобы Елизавета была шокирована, но она была очень требовательна и строга к поведению, манерам и нравам своих фрейлин, а этот отрывок был вовсе не тем произведением, которое стоило бы читать юным девушкам. Оно вряд ли могло способствовать развитию их ума, — скорее, заставило бы хихикать по углам. Королева была крайне сердита на этого «бесстыдного поэта»⁴ и удалила его от двора. Она не отправила его в Тауэр, как он того опасался, а вместо этого выслала в деревню. Королева наказала ему не возвращаться в Лондон до тех пор... пока он не переведет всю поэму целиком.

* * *

Соль, самое важное дополнение к любому блюду, на протяжении многих столетий была обрядовым символом, а потому сосуды для соли имели почти ритуальную важность. В небогатых домах они были довольно простыми, оловянными или серебряными, в форме цилиндра, куба или песочных часов. Но солонки, которые использовали для церемоний, были действительно великолепными и даже фантастическими. Большая солонка королевы Елизаветы, которая в настоящее время хранится в Виндзорском замке, была красивой цилиндрической формы и завершалась куполовидной крышкой, увенчанной урной, на которой стоял рыцарь в доспехах. Его тело было украшено тремя чеканными медальонами, а ноги заканчивались лапами, как у сфинкса. Позднее были добавлены три дельфина, которые удерживали крышку солонки. Сама соль хранилась в неглубокой плошке в верхней части солонки.

Другая солонка королевы, меньшая по размеру, имела форму золотого глобуса, покрытого зеленой эмалью. Ее украшали две обнаженные фигуры из белой эмали, а на крышке был изображен королевский лев. Еще одна из солонок Елизаветы была в форме индюка, вырезанного из агата, украшенного золотом и усыпанного жемчугом и другими камнями.

Лейстеру, которого никто не мог превзойти в роскоши, кроме королевы, принадлежала перламутровая солонка в форме корабля. Она была «отделана серебром и украшениями, снабжена различными военными устройствами, на ней размещались шестнадцать пушек, две из них на колесах, два якоря в передней части и на корме — изображение госпожи Фортуны, стоящей на глобусе с флагом в руке»⁵. Госпожа Фортуна, которая, скорее всего, была ранней версией Британии, должно быть, олицетворяла королеву, поскольку именно ей этот неизменный фаворит был обязан своими обширными владениями, богатством и титулами.

Перед ритуальной солонкой произносили молитву, и заманчиво было бы предположить, что этот обычай стал причиной появления в тот период типично английской солонки в форме колокольни. Елизаветинцы были без ума от четырехугольных колоколен и шпилей, как и от обелисков, и помещали их повсюду — от надгробий до башен с часами. Ритуальные солонки в виде архитектурных сооружений, в форме колокола или башни в основном были трехуровневыми, и самый верхний уровень с перфорированной крышкой часто служил перечницей, несмотря на то что уже вошли в моду отдельные перечницы.

В это же время блюда стали обильно приправлять специями, что дало толчок к появлению разнообразных контейнеров для пряностей. Елизавета держала при себе личную коробочку для специй, чтобы приправлять пищу за столом, и так же поступали все богатые люди. Она была из позолоченного серебра, а крышка богато украшена аметистами, рубинами, гранатами и бирюзой. Трудно сказать, по какому принципу драгоценные камни подбирались так тщательно — из-за приписываемых им качеств или из-за их стоимости. Аметисты предохранили от опьянения, хотя Елизавета была очень умеренна в выпивке. Рубины должны были защитить от яда, хотя все блюда, подаваемые королеве, сначала пробовал ее телохранитель. Гранат означал преданность, силу духа, стойкость, а бирюза — процветание.

Вместе со специями такие коробочки стоили целое состояние, так что их владелец должен был действительно процветать, иначе не смог бы позволить себе иметь специи в больших количествах, необходимых, чтобы соответствовать вкусам того времени. Еще в 1560 году, до инфляции, мацис — вид ароматных специй, изготовленных из сушеной шелухи мускатного ореха, — стоил 14 шиллингов за фунт, гвоздика — 11 шиллингов, корица — 10 шиллингов 6 пенсов, а имбирь — около 3 шиллингов 8 пенсов.

Американские специи считались более острыми, чем индийские или малайские. Примерно за 65 лет до начала правления Елизаветы Колумб привез в Европу «новый перец, более острый, чем черный перец в зернах из Закавказья»⁶. Очевидно, что это был красный стручковый перец.

Еще одной чрезвычайно популярной формой был серебряный или позолоченный галеон. Корабль с командой матросов и развевающимися знаменами украшал обеденные столы в богатых домах. И хотя экземпляров с клеймом того времени не сохранилось, осталось свидетельство того, что несколько подобных изделий, произведенных в Англии, были привезены в Испанию. Самые лучшие образцы производили в Нюрнберге. Они не были новинкой, их изготавливали уже несколько столетий, но именно сейчас в качестве символа власти они перешли из исключительного владения королей и принцев в руки торговцев. Скрупулезно выполненные до последней детали, отлитые из серебра владелец, его семья и ближайшее окружение помещались на палубе вместе со штурманом и командой матросов, занятых работой.

Такой галеон с подвижной палубой ставили на стол перед хозяином. В его корпусе часто помещались солонка (такая была у Лейстера), контейнеры для приправ, ножей, ложек и иногда даже платков. Очень часто его использовали как контейнер для ароматов, внутри которого хранилась смесь под названием «"не забывай меня": сладкие ароматы розовой воды, гвоздики, мациса и уксуса». В каждой важной комнате богатого дома стоял подобный контейнер из серебра или латуни с ароматическими эссенциями. Сосуды с благовониями и ароматические шарики были не только английским вариантом дезодоранта — это было для современников не так уж важно — их истинное назначение заключалось в предохранении от болезней.

Ароматические шарики pomander — англизированный вариант французского pomme d'ambre^* — были известны уже давно, но в их первоначальном варианте это были апельсины, из которых вынимали сердцевину и заполняли специями. Запах у них был слишком резким, особенно для женского обоняния, и их заменили серебряными коробочками и контейнерами с чеканкой, которые быстро покорили прихотливый вкус как мужчин, так и женщин.

Ароматический футляр в виде перфорированной, открывающейся горизонтально или сегментами, как апельсин, сферы, был примерно около 1 дюйма в диаметре. Филигранную работу часто украшали эмаль или драгоценные камни. Эти футляры многие дамы превращали в ожерелье или пояс. У Анны, герцогини Сомерсет, была роскошная цепь из ароматических шариков, каждый из которых был отделен от другого жемчужиной или двойным узлом из перламутра, с маленьким желудем в качестве подвески. Более дешевые футляры для ароматов делали из твердой древесины в серебряной оправе. Коробочки для ароматического порошка — неглубокие, круглой или квадратной формы, с куполовидной перфорированной крышкой — можно было также носить в кармане, на цепочке вокруг пояса или шеи.

Ароматические сосуды часто преподносили министрам и придворным в качестве вознаграждения, но их носили не только члены королевского двора, желая подчеркнуть свое положение, но также врачи, священники и другие люди, собирающиеся в пораженные болезнью районы.

* * *

Подсвечники и настенные канделябры из серебра заменили в домах знати популярные ранее аксессуары из латуни и железа, хотя бедняки по-прежнему пользовались лампами с открытым огнем и тростниковыми свечами, которые были в ходу уже несколько столетий и сохранились вплоть до правления Георга I^**.

Старые холлы и новые галереи освещались также свисающими с потолка деревянными или железными люстрами. И хотя сохранились записи о серебряных канделябрах, — или «ветвях», как их называли, — ни один из них не дошел до нашего времени. Подобный канделябр, позолоченный только изнутри, был у Генриха VIII, но на что он был похож, нам неизвестно, так как большинство королевской утвари было переплавлено во времена Английской республики^***. У Елизаветы тоже был один канделябр из позолоченного серебра, подаренный ей Уильямом Корнуоллисом. Его описывали как «свисающий подсвечник», но как точно он выглядел, нам неизвестно.

Государственная лотерея, которую провели в 1567 году, в числе своих призов имела пару серебряных подсвечников с цельными углублениями, контейнерами для топленого сала на коротких ножках и основанием, куда должен был стекать расплавленный жир.

Тем не менее в начале правления Елизаветы самым популярным был простой подсвечник, на который можно было насадить свечу любого размера. Он, как правило, был на трех ножках и имел изогнутую подставку, заканчивающуюся острым выступом. Между подставкой и острием помещали очень большой, но совершенно бесполезный контейнер для воска. Позднее появилась невысокая плошка с подходящим по форме основанием, в котором было углубление для поддержания цилиндрического подсвечника.

Так как воск и липкий фитиль плавились плохо, такой тип подсвечников очень редко делали из серебра. Из-за небрежного обращения неосторожных слуг на мягком серебре могли остаться следы или подсвечник мог деформироваться в процессе чистки и даже сломаться. Правда, в начале 1570-х годов серебряные подсвечники с углублениями стали пользоваться большим спросом, потому что значительно улучшилось качество свечей. Свечи были двух видов: восковые и из топленого жира, причем восковые стоили намного дороже, поскольку их ценили за аромат и яркость. Вопреки широко распространенному представлению восковые свечи не отливали, а сворачивали. Фитилек из турецкого хлопка вытягивали вдоль плоского куска воска, который загибали вокруг фитилька и скатывали в трубочку — так получалась свеча.

Жировые свечи, которые использовали в середине XVI века, судя по всему, были ужасными. По новому торговому соглашению Россия поставляла в Англию свиной жир. Даже незажженные, свечи из него издавали неприятный запах, а во время горения — просто отвратительный. Причина была в частицах мяса, попадавшихся в жире, и, что еще хуже, из-за них жир таял быстрее, чем горел фитиль. Поэтому эти свечи потоками стекали в подставленные снизу плошки, переливались через край и продолжали течь по столу или вниз по стене. Потом эти остатки собирали и снова переплавляли в свечи. Жировые свечи были намного мягче восковых, и их нельзя было хранить в тепле.

Со временем качество жира, из которого делали свечи, улучшилось. Для того чтобы очистить жир от примесей, его растапливали в медном чане и поддерживали в жидком состоянии, пока все частицы мяса не всплывали на поверхность. Их собирали и отдавали собаке. Очищенный жир смешивали в равных частях с овечьим, а фитиль стали скручивать, чтобы он дольше горел. Жировые свечи светили ярче восковых, от удручающего запаха удалось избавиться, и они стали намного тверже. Теперь подсвечники с такими свечами можно было ставить даже на стол, не опасаясь, что они исчезнут под массой застывшего жира.

По мере того как свечи плавились, фитилек постоянно закручивался, пока его обугленный конец не окунался в расплавленный жир, так что за свечами нужно было постоянно присматривать, для чего нанимали слуг, чьей единственной обязанностью было следить за свечами. Они пользовались серебряными или позолоченными инструментами. Очистители — их лезвия в сложенном виде напоминали валентинку, — с помощью которых снимали нагар или обрезали обуглившийся фитиль, часто украшали эмалью, драгоценными камнями или гравировкой. Со временем нижнее лезвие стало более ровным и слегка вогнутым, чтобы было легче собирать нагар. Позднее для этих же целей добавилась коробочка, которую украшали гербы, сцены из Гомера и Вергилия и сотни других причудливых образов и фантазий. Постепенно на нижнем лезвии появилось острие, и с его помощью стало намного легче поднимать и обрезать фитиль.

В фермерских домах были в ходу железные ножницы для свечей, которые изготавливали местные кузнецы.

* * *

Когда настенные часы, приводимые в движение гирями, с грубым зубчатым механизмом были вытеснены прямоугольными часами с механизмом боя в виде колокола, тогда и появился первый по-настоящему оригинальный тип английских комнатных часов в форме фонаря. Это были железные часы с дверцами с обеих сторон, которые скрывали механизм. Ранние экземпляры были отмечены готическими чертами — подпорками в форме контрфорсов, но позднее корпус часов стали отливать из меди, и контрфорсы уступили место классическим или псевдоклассическим колоннам.

А спустя некоторое время в Англию с континента пришли элегантные переносные часы. Это были квадратные или круглые ящики с циферблатом наверху. Их использовали и как настольные часы. Они очень быстро приобрели такую популярность, что лондонские мастера не успевали удовлетворять спрос, так что пришлось ввозить их из Франции и Германии. Корпус часов обычно изящно украшали драгоценными камнями или гравировкой, и хотя это искусство было больше развито на континенте, чем в Англии, большинство работ все же выполнялось именно здесь.

Англичане упорно продолжали производить часы с гирями, когда мастера на континенте уже предложили более сложные и изящные пружинные часы. Самые элегантные пружинные часы были из золота, серебра или позолоченного серебра. Во дворце Уайтхолл можно было полюбоваться удивительными часами, скорее всего, привезенными из-за границы — их украшал эфиоп, едущий верхом на носороге. Владыку сопровождали четыре раба, которые с боем часов кланялись своему повелителю.

У Елизаветы было множество дорогих часов. Одни из них представляли собой фигуру золотого медведя, который стоял на большой бочке, также отлитой из золота и украшенной брильянтами и рубинами, где и помещались часы. Леди Ховард с изумлением, подчеркивающим уникальность этих часов, сообщает, что они были преподнесены королеве графиней Уорик.

Лейстер подарил Елизавете часы в форме золотого яблока, покрытого зеленой эмалью, усыпанные брильянтами и рубинами. В 1572 году, в качестве новогоднего сюрприза, он преподнес ей золотой браслет с рубинами, брильянтами и жемчужными подвесками, и в дополнение ко всему там были еще и часы. Должно быть, это были одни из первых наручных часов. Они хранились в футляре из расшитого золотом пурпурного бархата с зеленой подкладкой⁷.

Лейстер всегда выбирал для королевы необычные подарки, а она, в свою очередь, всегда была очень щедра к своему фавориту. Многие считали, что он был единственным человеком, которого она любила. Помимо земель, титулов и монополий, в течение многих лет он получал от нее ежегодно посуду весом не менее 100 унций^****.

Королева демонстрировала свое расположение щедро и изобретательно, она поощряла авантюристов и пиратов, одобряла торговлю и коммерцию, величие и роскошь, что, возможно, было одной из причин, по которым ее правление было таким плодотворным и процветающим. Тогда воображение не считалось признаком невротического характера, а предприимчивость не была синонимом вульгарности.

Когда мы читаем записи об этих давно исчезнувших подношениях, они по-прежнему воспламеняют наше воображение, удивляют и восхищают наши умы. Кажется, что некоторые из них были найдены в пещере Аладдина — сказочные, бесценные, экзотические, причудливые и фантастические дары, усыпанные драгоценными камнями. Но кроме восхищения и изумления мы можем также проследить происшедшие изменения — от фактического банкротства до полной кредитоспособности, обогащение новых дворян, преуспевание торговцев и купцов, процветание горожан и ремесленников.

В самом начале правления большинство подношений составляли деньги, в которых Елизавета крайне нуждалась. Они были, до известной степени, принудительными дарами — вроде налогов, которые следовало платить в соответствии с положением дарителя, и это касалось даже духовенства.

Например, в 1561 году подношения от епископов составили 339 фунтов 13 шиллингов золотом. Архиепископ Кентерберийский преподнес королеве красный шелковый кошель с 40 фунтами в золотых монетах по 10 шиллингов. Остальные епископы вручили ей по 30, 20 и 10 фунтов, как мы предполагаем, в зависимости от епархии. По какой-то причине епископы Нориджский и Рочестерский преподнесли ей каждый по 13 фунтов 6 шиллингов и 8 пенсов. В свою очередь королева одарила всех епископов столовым серебром. В том же году архиепископ Кентерберийский получил от королевы позолоченную чашку с крышкой весом в 40 унций «из запасов Ее Величества». Епископ Нориджский получил такой же подарок, только весом в 20 унций. А вот епископу Рочестерскому повезло даже больше, поскольку за свои 13 фунтов 6 шиллингов и 8 пенсов он удостоился позолоченной солонки весом в 21¾ унции. В тот же год английские графы вручили королеве намного меньше денег, чем архиепископ, однако взамен получили значительно больше.

Лорды, бароны, виконты, придворные и их жены, если таковые были, вручали и сами получали подарки. Лоуренс Шреф, бакалейщик, который подарил королеве голову сахару, коробку имбиря и мускатного ореха, а также фунт корицы, получил в подарок солонку из позолоченного серебра с крышкой, весившую 7 унций^5*.

В 1578 году, когда Лейстер подарил королеве золотые часы в форме яблока (предполагается, что он разыгрывал Адониса, тогда как Елизавете была отведена роль Венеры), многие по-прежнему дарили ей деньги, но стиль, дизайн и количество прочих подарков сильно изменились. Теперь все чаще встречались драгоценности, предметы искусства, одежда, аксессуары в ренессансном стиле. Так продолжалось до конца правления Елизаветы. Когда Яков I занял трон, он не церемонясь дал понять, что предпочитает наличные любым другим подаркам.

* * *

В то время, наполненное всеобщим возбуждением, театральными представлениями, пышными зрелищами, многочисленными успехами и приобретенными богатствами, внешний вид имел огромное значение. Мужчин не меньше, чем женщин, оценивали по богатству и пышности их туалетов. Мода в годы правления Елизаветы была столь непостоянна, что многие добропорядочные граждане были этим шокированы. «Только собака в камзоле могла бы превзойти моих соотечественников в странности одеяний», — едко заметил Уильям Харрисон. Он не сомневался, что распространение в Англии чужеземной моды «послужит поводом для других наций посмеяться над нами... потому что мы подражаем всем народам, окружающим нас, подобно хамелеону». Этот пастор мечтал о возврате к старомодным благоразумным одеяниям темных тонов. Все эти новые цвета — гусиного помета, зеленый, как попугай, цвет Дрейка, цвет Изабеллы, цвет конины и обилие оранжевого, не говоря уже о шелках, атласе и бархате, который сейчас носят даже обычные люди, — просто немыслимы! Это признак декаданса... Дурные разлагающие веяния из-за границы портят добрую крепкую Англию.

Здесь Харрисон был частично прав, и если не в отношении упадка, то насчет чужеземного влияния. Несмотря на то что англичане не любили и презирали самих иностранцев, они восхищались чужеземной модой. Мнение Харрисона разделял и Эммануэль Ван Метерен, купец из Антверпена, живший в Англии на протяжении всего правления Елизаветы. Он был кузеном Ортелия, географа, и путешествовал с ним по всей Англии и Ирландии. Вот что он говорил об английских нарядах того времени: «Туалет англичан состоит из очень элегантных и дорогих элементов, но сами они крайне непоследовательны и падки до всяких новинок, так что мода у них меняется каждый год, как мужская, так и женская». Английские женщины «хорошо одеты, довольно легкомысленны и, как правило, оставляют заботы о хозяйстве своим слугам. Разодевшись в пышные наряды, они усаживаются перед дверью, чтобы иметь возможность продемонстрировать себя и разглядеть прохожих».

Несмотря на то что Испания была главным врагом англичан, испанская мода была очень популярна. В гардеробе самой королевы можно было найти наряды из всех частей света. Встречаясь с сэром Джеймсом Мелвилом, послом Марии Стюарт, Елизавета каждый день надевала новый наряд. В конце концов, продемонстрировав все свои экзотические наряды, она спросила, какой из них ему понравился больше. Мелвил ответил, что итальянский. Елизавета осталась довольна его ответом, потому что «ей доставляло удовольствие демонстрировать свои золотистые волосы, собранные под сеткой, как в Италии».

К женским нарядам Харрисон относился с большим сарказмом, чем к мужским. Он жаловался, что женские туалеты напоминают «шкатулку для швейных принадлежностей» и у него просто нет слов, чтобы описать эти костюмы, «обильно украшенные лоскутками и разрезами», не говоря уже о рукавах разных цветов. И добавлял более резко, чем этого можно было ожидать от священника: «Их широкие штаны... подчеркивают их задницы... Я встречал в Лондоне некоторых из этих проституток, столь искусно замаскированных, что не мог понять, кто предо мной: мужчина или женщина»; и «женщины превратились в мужчин, а мужчины — в чудовищ».

Здесь Харрисон в первую очередь осуждает молодых горожанок, а не представительниц высшего сословия. Приезжие иностранцы отмечали, что жены торговцев стали одеваться так пышно, что их невозможно отличить от светских дам. Эти чужеземцы фактически наблюдали, как в Англии рождается средний класс.

Несмотря на всяческое неодобрение, мода от придворных и представителей высшего сословия продолжала неуклонно распространяться в массы. Конечно, на всех официальных мероприятиях Елизавета появлялась в шикарных одеяниях, но, как нам известно, в частной жизни одевалась относительно просто. После смерти королевы ее гардероб насчитывал «3 тысячи платьев и 80 париков различных цветов»⁸ — большой путь для практически нищего ребенка, которым после казни матери совершенно пренебрегал отец. В детстве у Елизаветы не было всех этих платьев, костюмов, белья, сорочек, рукавов, кашне, косынок, ночных сорочек, чепцов и носовых платков.

Видимо, Елизавета унаследовала свою любовь к роскоши от отца, перед которым преклонялась, но вполне возможно, что на будущую королеву оказала влияние одна из жен Генриха VIII, Анна Клевская. После развода личные отношения Анны и Генриха по-прежнему оставались очень теплыми. Она была для него как «сестра», а он, без сомнения, довольный тем, что избавился от уродливой принцессы, которая не стала поднимать из-за этого шума, обеспечил ей большую ежегодную ренту.

Анна очень комфортно устроилась в Англии и поражала воображение придворных, появляясь каждый день в новых нарядах. Елизавета и ее сводный брат Эдуард были отданы на попечение женщины, которая относилась с большой любовью и добротой ко всем детям Генриха. Во время коронации Марии Тюдор Елизавета сидела в коляске, запряженной шестеркой лошадей, рядом с великолепно одетой Анной. Известно, что дети стремятся подражать тем, кого любят и кем восхищаются, поэтому можно сказать, что любовь и обожание, которые Елизавета испытывала к Анне и Генриху, до определенной степени выражались в пышности ее нарядов.

Помимо любви к роскоши, эта королева обладала потрясающей способностью предугадывать, что люди хотят видеть в своем правителе — особенно в полубогине. Так что во время всех публичных появлений, а они были весьма многочисленны, она одевалась так, чтобы соответствовать своей роли. На ней было много украшений, великолепная одежда, отделанная золотом, серебром, жемчугом, рубинами и полудрагоценными камнями. Она даже надевала туфли на высокой подошве, чтобы казаться выше, как греческие боги не чурались того, чтобы увеличить свой рост и выглядеть более величественно, «снисходя» до появления перед простыми смертными.

Ни одна женщина при дворе не смела превзойти королеву в богатстве наряда, хотя могла попытаться сделать это у себя дома. Придворные дамы могли соперничать с Елизаветой в более простых вещах, но горе им, если они пытались обойти ее в новизне и смелости фасона. Побои, рукава, оторванные королевской, и без сомнения, самой прекрасной рукой, едкое замечание, карикатура — вот что ожидало их в итоге.

* * *

Итак, в те времена одежда стала просто немыслима без драгоценностей, и на официальных мероприятиях знать, а также приближенные надевали наряды, расшитые драгоценными камнями.

Умение мастера огранить и подобрать оправу для драгоценного камня достигло тогда очень высокого уровня, а сами ювелирные изделия отличались ярко выраженной индивидуальностью. Улучшилась и техника гравировки драгоценных камней. Дизайн изделия часто диктовался формой камня. Большие, неправильной формы жемчужины превращались в тело дракона с покрытыми эмалью и драгоценными камнями крыльями или в корпус микроскопического галеона с золотыми снастями и парусами, украшенными драгоценными камнями.

Тогда же появился новый тип украшений — «портрет, выгравированный на драгоценном камне», — который сразу приобрел огромную популярность. Один из лучших его образцов, выполненный в 1574 году, хранится в Британском музее. Это бюст Елизаветы, окруженный венком из белых и красных роз, покрытых золотом.

Даже пуговицы в то время были маленькими произведениями искусства и стали столь популярны, что их преподносили Елизавете в качестве подарка по многим случаям. Среди них было пять дюжин золотых пуговиц в форме короны с цветком на вершине — каждая украшена жемчужиной, и восемнадцать покрытых эмалью золотых застежек с пятью брильянтами и шестью рубинами. Королеве также принадлежала огромная коллекция петель для шнурков, которые можно было переносить с одного платья на другое: золотые, серебряные, покрытые разноцветной эмалью, а некоторые даже украшены жемчугом.

Однако королева часто что-нибудь теряла. 14 мая 1579 года в Вестминстере «Ее Величество потеряла со своей спины... один маленький желудь и дубовый лист из золота». Во время другого выхода она лишилась двух золотых пуговиц в форме черепахи, украшенных жемчугом. С другой пуговицы она потеряла жемчужину. В Ричмонде в 1583 году на ней было надето пурпурное платье, расшитое серебром, и она потеряла брильянт с его застежки. Она также осталась без золотой рыбки, пропавшей с ее шляпки, и по несчастной случайности во время визита в Хоустид-холл уронила в ров серебряный веер.

Две последние вещи были действительно потеряны, но пропажа пуговиц, застежек, петель и украшений с ее платьев — а их было очень много — объяснялась скорее сильным желанием людей завладеть чем-то, что принадлежало королеве и соприкасалось с ее выдающейся особой... и поэтому могло считаться талисманом или амулетом, предохраняющим, возможно, от гнева самой правительницы. Такой трофей становился объектом почитания, который передавали из поколения в поколение. Вполне вероятно, что подобные мелкие вещи срезали с ее платьев те, кто сидел рядом с ней во время празднеств, застолий и театральных представлений. Эти пропажи записывали в домовые книги так же тщательно, как и подарки, и оставалась маленькая надежда на то, что потеря обнаружится. Но теперь для этой трудной и обстоятельной работы архивариус пользовался настольным прибором из серебра, заменившим прежние медные и оловянные.

Богачи предоставляли такие приборы своим писцам: считалось, что великому человеку не подобает самому писать письма. Настольный прибор состоял из нескольких отделений: для перьев, для чернил и для порошкообразного угля или песка. Для письма использовали бумагу, но для официальных документов нужен был пергамент. Его маслянистую поверхность предварительно натирали измельченным углем. Ошибки вырезали специальным ножом для бумаги, а неровности посыпали тем же углем (возможно пемзой) и приглаживали собачьим зубом или агатом. Интересно заметить, что промокашка тогда была уже известна многие годы. Хорман в 1519 году писал: «Промокательная бумага служит для высушивания влажного письма, чтобы не образовывалось пятен или клякс».

Королева, не чуравшаяся собственноручно писать личные письма, хранила свою писчую бумагу в двух небольших искусно изготовленных серебряных ящичках. У нее также было много записных книжек, среди которых была пара золотых, украшенных кузнечиками. Говорят, что она могла одновременно писать одно письмо, диктовать другое, слушать историю и давать к ней уместные комментарии. «Мальчик Джек», обращалась Елизавета к Харрингтону в записке, прилагавшейся к экземпляру речи, произнесенной ею в Парламенте в 1576 году, в которой она объясняла, как ей уже не раз приходилось, почему она отказывается выйти замуж. «Я заставила секретаря Палаты лордов точно записать для тебя мои бедные слова, так как таким юношам, как ты, пока нельзя посещать парламентские ассамблеи. Обдумай их на досуге, пока они не станут тебе понятны, возможно, ты сможешь извлечь из них какие-то плоды, когда воспоминания о твоей крестной уже исчезнут, — я делаю это, поскольку твой отец был готов служить и любить нас в трудную минуту...»

Возможно, «мальчик Джек» и обдумал эти слова, однако не получил продвижения по службе через свою крестную, хотя и очень старался. Она считала его совершенно справедливо чересчур легкомысленным, чтобы сделать министром или придворным, и почти «племянником», чтобы избрать своим фаворитом. Временами Елизавета вела себя с Харрингтоном как любящая, но строгая тетя, а он, по собственному признанию, испытывал перед ней благоговейный трепет. После злополучного предприятия Эссекса^6* в Ирландии, когда она пришла в ярость и приказала ему покинуть двор, он не стал дожидаться повторения приказа и, по его словам, «даже если бы все ирландские повстанцы следовали за мной по пятам, я не смог бы убежать быстрее, чем сейчас от той, которая внушает мне одновременно любовь и страх».

Однажды Харрингтон подарил королеве в знак своей любви — и надежды на продвижение — золотое сердце, украшенное небольшими рубинами и тремя маленькими жемчужинами. Из сердца вырастала крохотная веточка с красными и белыми розами, выполненными из крохотных бриллиантов и рубинов. Он спрятал свой подарок за диванную подушечку. Возможно, он чувствовал, что его подношение было слишком скромным, чтобы сравниться с роскошными дарами других. В свою очередь она преподнесла ему 40 унций серебра, но не более. Он не удостоился иного знака внимания, кроме, пожалуй, улыбки и комплимента по поводу нового костюма⁹.

* * *

Помимо драгоценностей и ювелирных изделий, число предметов искусства, заполнивших интерьеры новых особняков и дворцов, было огромным. Цветочные горшки из золота, украшенные полудрагоценными камнями. Серебряные, золотые и алебастровые коробочки для леденцов — простые или сверкающие камнями — в виде раковин и больших грецких орехов. Золотые цветы, на которых вырезанная из агата муха запуталась в паутине из серебряных нитей с блестящими бриллиантовыми росинками; бабочки, распростершие свои усыпанные драгоценными камнями крылья, на изогнутых лепестках или листьях. Золотые коты, играющие с мышью из золота, серебра или агата. Лягушки, обязанные своей пупырчатой зеленой кожей близко посаженным изумрудам, уставили выпуклые глаза на соловьев, усыпанных жемчугом, бриллиантами и рубинами. Покрытые эмалью саламандры, светящиеся в пламени свечей. Все виды птиц и зверей — реальных, придуманных, мифологических — были очень популярны в качестве украшений. Впрочем, это в равной степени касалось и человеческих фигур. У королевы была золотая фигурка женщины с рубином на животе.

Очень высоко ценились миниатюры — «крохотное подобие», и миниатюрная живопись того времени достигла небывалого уровня мастерства. Миниатюры обрамляли в рамки из драгоценных камней и хранили в усыпанных драгоценными камнями футлярах.

Когда в 1564 году сэр Джеймс Мелвил нанес визит королеве в качестве доверенного лица Марии Стюарт, она пригласила его в свои покои. Пока он держал свечу, Елизавета открыла личную шкатулку, в которой, по его словам, «хранились различные маленькие картины, завернутые в бумагу, а сверху ее собственной рукой были написаны имена. На первой же картине, которую она достала, было выведено: "изображение моего господина"». Поддавшись на уговоры, королева позволила ему взглянуть на миниатюру, и тут выяснилось, что «господином» был Роберт Дадли, недавно ставший графом Лейстером. Это показалось Мелвилу несколько странным, ведь Елизавета только что намекнула ему — довольно серьезно, если согласиться с мистером Нилом¹⁰, — что Лейстер мог бы стать подходящим мужем для Марии Стюарт. Возможно, она просто решила отомстить королеве Шотландии, которая зло заметила, будто до нее дошли слухи о том, что королева Англии собирается выйти замуж за своего конюшего. Елизавета также продемонстрировала Мелвилу миниатюру с изображением Марии, которую она поцеловала, и «прекрасный рубин размером с теннисный мяч». Мелвил довольно ехидно посоветовал Елизавете послать Марии либо изображение Лейстера, либо рубин, но та сразу же заявила, что если Мария последует ее советам, то «со временем получит все, что принадлежит ей», и вручила Мелвилу бриллиант.

Кто был изображен на остальных столь бережно хранимых миниатюрах, нам неизвестно. Возможно, на некоторых из них были портреты тех, кто просил ее руки. Другие, без сомнения, когда-то принадлежали ее отцу и сводным брату и сестре.

Зажиточные торговцы и богатые горожане, ценившие предметы искусства скорее по размеру, чем по качеству работы, не очень интересовались миниатюрами, но им нравилось иметь собственные портреты, которые стоили довольно дорого. Даже люди среднего достатка стали покупать картины, чтобы украсить свои жилища, так что торговля дешевыми картинами, ввозимыми из Нидерландов, разрасталась. Их продавали в лондонских лавках, расположенных в основном между Чаринг Кросс и Темплем, а также на базарах по всей стране.

На ярмарках торговали множеством различных безделушек, и фермеры, покупавшие «различную утварь для украшения своих буфетов»¹¹, позволяли женам и дочерям приобретать бусы и браслеты для себя, а для дома — последние новинки из Лондона, в том числе и диковинные картинки или росписи по дереву, чтобы повесить на стену. И хотя многочисленные памфлеты и книги того времени предупреждали, что расточительность жены ведет к смертному греху, если уже не есть этот грех, эти предостережения совершенно игнорировались. Напрасно Уильям Воган писал о жене, что «ее наряд не должен быть слишком шикарным, поскольку завитые локоны, яркие одеяния, украшенные вышивкой, драгоценными камнями и усыпанные золотом, являются предвестниками супружеской измены»¹². Женщинам доводилось слышать подобные высказывания и раньше, и не раз еще предстояло услышать впоследствии. Но если специальный закон ограничивал роскошь женских одежд, хозяйка могла, по крайней мере, украсить свой дом различными безделушками. И если у детей богачей были серебряные игрушки, то дети из менее обеспеченных семей играли деревянными фигурками, раскрашенными растительными красителями.

Любопытно, что последним криком моды были известные еще со Средних веков чаши из кокосового ореха, особенно популярны отделанные серебром и украшенные гравировкой. Одна из них, предположительно принадлежавшая королеве, была выставлена на ярмарке антиквариата в 1952 году. На ней была выгравирована корона и королевская монограмма «Е. R», а внизу — роза Тюдоров, а на другой стороне — дикобраз. Это животное было изображено и на гербе Лейстера, а также его племянника сэра Филиппа Сидни, и нам до сих пор неизвестно, был ли это подарок королеве или дар от нее. Чаши делали даже из страусиных яиц, и они придавали обстановке некий фантастический оттенок.

Обитателем этой фантастической реальности была и райская птица, чучело которой длиной около 27 дюймов хранилось в Виндзорском замке. Судя по описанию, ничего похожего на нее не было ни в раю, ни в аду... Синий клюв, желтая макушка; затылок всех цветов радуги; красные перья на спине, желтые крылья длиной в 4 фута, а из спины вырастают две «жилы», «с помощью которых она, так как у нее не было лапок, могла прикрепиться к деревьям, если ей хотелось отдохнуть»¹³. Очевидно, что эта диковинка была сделана китайскими мастерами специально для «большеглазых торговцев» с Запада.

В Виндзорском замке также был рог единорога длиной в 12,5 фута и стоивший 100 тысяч фунтов. И хотя его считали противоядием ко всем возможным ядам, королева держала эту ценность на «черный» день. Стоимость всей добычи, награбленной Дрейком в один из его самых удачных набегов на португальские корабли, составила около 114 тысяч фунтов, что считалось просто сказочным уловом. Учитывая стоимость рога, королева, которая всегда нуждалась в деньгах, наверняка продала его, особенно если учесть, что в ее замке был еще один — по крайней мере, так заявлял князь Анхальтский, посетивший Англию в 1598 году. Он отчетливо помнил, что видел два рога: «один совершенно ровный, другой в виде спирали длиной почти в 4 локтя»¹⁴. Возможно, что королева действительно продала один из них или подарила. Известно, что в набитых золотом сундуках почтенной герцогини Сомерсет остались два кусочка рога единорога в кошеле из красной тафты.

Наверняка существовали и другие бесчисленные сокровища, о которых нам ничего неизвестно, прекрасные и причудливые. В одном из королевских дворцов была маленькая комната, которую называли «Рай»: попав в нее, любой был ослеплен блеском золота, серебра и драгоценностей. Там хранился и музыкальный инструмент, целиком сделанный из стекла, за исключением струн. Христиан I, саксонский курфюрст, подарил королеве доску для игры в шашки, сделанную из драгоценных камней, среди которых было 32 изумруда.

Елизавета играла в шашки, шахматы, карты, primero — ранний вариант покера — и, как и ее отец, была очень музыкальна. Яков Ратгеб сообщает, что во дворце Хэмптон Корт, кроме превосходных картин и письменных столов, инкрустированных перламутром, он видел «органы и музыкальные инструменты, которые Ее Величество очень любила». В музее Виктории и Альберта можно увидеть замечательный вёрджинал — инструмент клавесинной группы, по виду похожий на спинет, с монограммой Елизаветы. Королева также играла на лютне и однажды подарила свою украшенную драгоценными камнями лютню из эбенового дерева новорожденному сыну сэра Лайонела Тольмача во время своего визита в Хельмингтон-холл, где она стала крестной матерью ребенка. Королева обожала детей, певчих птиц, обезьян и маленьких собачек.

А еще она очень любила серьги. По сообщению Пауля Хенцнера, она хранила их вместе с другими мелкими драгоценностями в маленьком ларце, украшенном жемчугом. Во время встречи с ним она была одета в великолепное платье из белого сатина, окаймленное жемчужинами «размером с боб», а сверху на ней была накидка из черного шелка, расшитая серебряной нитью. Вместо цепи она надела прямоугольное ожерелье из золота и драгоценных камней, а на ее все еще прекрасных руках сверкали кольца. Ее голову в красном парике увенчивала небольшая корона, а в ушах сияли две жемчужины с богатыми подвесками.

Учитывая существовавший тогда культ королевы, мы можем не сомневаться, что каждый, кто мог, старался ей подражать. Она была законодательницей моды для двора, которая оттуда, в свою очередь, распространялась по всей стране. А это благоприятно сказывалось на торговле. Ювелиры, золотых дел мастера, производители посуды, часовщики, ткачи, красильщики, кружевницы, лудильщики, портные и изготовители подсвечников богатели с каждым новым витком моды. Некий Леонард Смит, портной из Лондона — а портные хорошо зарабатывали, — среди прочих диковинок в своем доме имел «морского конька, или родонит — совершенно необычный и редкий камень», а также зеркало, украшенное золотом, серебром и бархатом, усыпанным жемчугом.

У Елизаветы было много зеркал. В одном из них, «украшенном колоннами и маленькими статуями из алебастра», она впервые, должно быть, увидела себя состарившейся — и возненавидела все зеркала. Какой она была тогда, мы можем себе представить по описанию французского посла де Месса. Королева страдала от невыносимой зубной боли и, извинившись за наряд, приняла посла в халате.

Как сообщает нам посетитель, она была «странно облачена в платье из серебряной ткани — или газа — с очень высоким воротником, подкладка которого была вся украшена маленькими подвесками из рубинов и жемчужин. На голове у нее был венок из той же ткани, покоящийся на огромном рыжем парике с золотыми и серебряными блестками, а на ее лоб свисали несколько жемчужин. Что же касается ее лица, — продолжает он, — то вытянутое и худое, оно выглядит очень старым. Зубы желтые и неровные, и на левой стороне их осталось меньше, чем на правой. Многих зубов не хватает, поэтому когда она говорит быстро, ее речь не так просто разобрать. У нее по-прежнему высокая красивая фигура и выглядит она грациозно. Насколько это возможно, она сохраняет чувство собственного достоинства, держась сдержанно и в то же время снисходительно».

Такой он увидел ее в первый раз. Позднее, познакомившись получше, они обсуждали его миссию, и внезапно она обернулась со словами: «Господин посол... видите, что значит иметь дело с такой старухой, как я». Она произносила это уже не раз, обращаясь к де Мессу и прочим, и отчаянно ждала, что собеседник откажется признать правду. И де Месс оправдал ее ожидания.

Но безжалостное ясное зеркало, обрамленное колоннами и скульптурами, не могло скрыть правду. И по этой причине последние двадцать лет своей жизни Елизавета не смотрелась в зеркало. Ни одно зеркало, дешевое или дорогое, не могло отразить ее истинный образ, ведь богини не могут стареть и терять зубы. Сколько лет было Диане, когда она полюбила Эндимиона? Сколько было Венере, когда от яркой крови Адониса темный лес вспыхнул актинидиями? Они не имели возраста... как и она.

И несмотря на то что Роберт Дадли умер в год разгрома Армады — умер совсем неромантично, от лихорадки в Корнбэри-парк в Оксфордшире, — у нее по-прежнему были Адонисы и Эндимионы, чтобы доказывать свое бессмертие. Среди них был прекрасный Эссекс и юный привлекательный Чарльз Блаунт, которому она подарила золотую шахматную фигурку королевы в знак своего расположения после его успехов на турнире. Чарльз носил золотую королеву на рукаве, чем так оскорбил Эссекса, что тот вызвал его сразиться на рапирах.

Ей не было необходимости смотреться в лживое зеркало. Образы Глорианы, Бельфебы, Цинтии, несравненной Орианы, Мерсиллы, Морской Девы, Феникса Мира, нетленные и неподвластные времени, хранят строки ее поэтов, сияют во взглядах ее придворных, вызывают преданность и ревность ее фаворитов — и подтверждение тому кровь юного Эссекса, раненного подобно Адонису в бедро рапирой Чарльза Блаунта.

Примечания

*. Янтарное яблоко (фр.).

**. Георг I (1660—1727) — английский король с 1714 года, первый из Ганноверской династии.

***. В середине XVII века, когда после свержения Карла I Республикой Англии, Шотландии и Ирландии правил лорд-протектор Оливер Кромвель (1599—1658).

****. Одна унция равняется 28,35 грамма.

5*. В год своего восшествия на трон в 1558 году Елизавета приказала, чтобы ее главным золотых дел мастерам Роберту Брендону и Аффабелю Патриджу было выплачено 11 тысяч фунтов за серебряную утварь весом в 3,098 унции по 7 шиллингов и 6 пенсов за унцию. Вся утварь была раздарена на Новый год — некоторые экземпляры можно увидеть в Москве и Петербурге. (Прим. авт.)

6*. В марте 1599 года граф Эссекс (1566—1601) отправился в качестве наместника в Ирландию с поручением подавить разгоравшееся восстание против английского господства, однако не справился со своей задачей и вернулся в Лондон.

1. Birch T. Memoirs of the Reign of Queen Elizabeth. 1754.

2. Ibid.

3. Nichols J. Op. cit.

4. Елизавета называла Харрингтона «этот бесстыдный поэт, мой крестник», а иногда «этот веселый поэт».

5. Inventory of effects of Robert Dudley, Earl of Leicester.

6. Hughes B. and T. Three Centuries of English Silver.

7. К 1600 году в Лондоне стали делать маленькие часики. В Музее археологии и искусства Оксфордского университета можно увидеть два прекрасных экземпляра таких часов.

8. Nichols J. Op. cit.

9. По этому поводу Харрингтон написал: «Королева осталась довольна, увидев меня в моем новом байковом камзоле, и сказала, что "он хорошо скроен". Я сошью еще один, похожий на этот. Я помню, как она обругала бахромчатое одеяние сэра Мэтью Эрандела, сказав, что ум глупца ушел на лоскутки. Спаси меня Боже от подобных сравнений».

10. См. работу: Neale J.E. Elizabeth and Her Parliaments.

11. Harrison W. Op. cit.

12. Vaughan W. The Golden Grove (1600).

13. Rye W.B. Op. cit.

14. Ibid.

Комментарии

Этот эпизод в переводе на русский язык: Ариосто Л. Неистовый Роланд / Пер. свободным стихом М.Л. Гаспарова. М.: Наука, 1993. Т. 2. Песня XXVIII. С. 55—73.

Под единорогом следует, вероятно, понимать носорога или арктического нарвала. Современник и корреспондент Елизаветы I, русский царь Иван Грозный, также высоко ценил скипетр из рога «единорога», купленный у купцов Аугсбурга. Об этом пишет в своей известной книге Джером Горсей: Горсей Дж. Записки о России. XVI — начало XVII в. М.: Изд-во МГУ, 1990. С. 85—86.