Глава восьмая. Сады и парки — гордость англичан

Во времена Елизаветы I вечера в саду устраивались не королевой, а в честь королевы. Во время ее летних путешествий, если погода была благоприятной — и даже если и не была, — часть развлечений, приготовленных хозяевами, неизменно проходила в чудесных новых садах, которые целиком преображались по случаю ее приезда.

Так, граф Хертфорд, предупрежденный, что королева планирует нанести ему «неожиданный» визит 20 сентября 1591 года, подготовил парк в Элветхэме соответственно грядущему событию. В саду появилось миниатюрное озеро в виде полумесяца, выкопанное вручную, а на склоне холма рядом с озером был построен летний домик, хотя к тому моменту лето уже должно было закончиться. Домик получился превосходным: на его стенах висели гобелены, потолок был украшен листьями плюща, а пол усыпан тростником и душистыми травами. Внешне он походил на большой деревенский коттедж, каркас которого был скрыт ветвями, сучьями и гроздьями спелых лесных орехов.

Елизавета приехала в три часа и обнаружила, что путь к дому угодливо загражден большими чурбанами, «нарочито разбросанными зеленоглазой Завистью». Их поспешно и с радостью убрали. Затем шесть девушек с венками усыпали оставшуюся часть пути цветами.

Во вторник, который выдался дождливым, в саду состоялся большой музыкальный праздник Хор фей и эльфов (эльфы должны были перекликаться с названием места — Элветхэм) распевал следующие строки:

Элиза — самая справедливая королева,
Которая когда-либо ступала на эту лужайку.
Ее глаза подобны звездам,
Приводят к миру, прекращают войны.

Кульминацией стало представление в летнем домике у недавно вырытого озера.

Елизавета наблюдала за представлением и слушала, как «три девы в пинасе» играют на корнетах «Шотландскую джигу», а Нерей и три нереиды поют «под одну лютнк»¹, чтобы «усладить ухо Элизы гармонией». Помимо этого, вокруг веселился и проказничал «морской народ», забавляясь с «огромной струей воды». Посреди озера был остров, который «защищали» рыцари. А «гора-улитка» напоминала огромного монстра с рогами, из которого «извергалось пламя». Еды и питья было в избытке. Нерей преподнес в дар королеве драгоценный камень в красном кошеле. И все это время дождь лил как из ведра.

Это празднество — со струями воды, всполохами пламени и ливнем — может показаться нам ужасным. Но елизаветинцы — от королевы до мелкого фермера — обожали сады и очень любили проводить там время. И где бы ни проходил кортеж королевы — по ухабистым дорогам, через крохотные деревушки, мимо далеких, одиноко стоящих коттеджей, — ее «добрый народ» спешил усыпать ее путь цветами или преподнести букетики цветов, собранных в собственном саду.

Удивительная страсть к выращиванию растений, ставшая отличительной чертой англичан, завладела ими именно в XVI столетии, когда сады и садовое искусство приобрели популярность и перестали быть достоянием избранных. Раздел монастырских земель, появление большого количества новых собственников земли, экономическое процветание, увеличение строительства богатых особняков и небольших домов стали причиной того, что садоводством стало интересоваться множество людей. Более того, гонения на протестантов за пределами страны привели к тому, что многие из них нашли убежище в Англии, а среди них были и знаменитые садоводы, например гугеноты из Нидерландов.

Сад часто планировали одновременно с домом. Если новоиспеченный богач приобретал план дома, например у Джона Торпа, то последний придумывал и планировку сада. Считалось, что для создания сада требуется столько же, если не больше, умения, как и для постройки дома. «Люди учатся великолепно строить быстрее, чем разбивать прекрасные сады», — заметил Френсис Бэкон в своем изысканном эссе «О садах». Судя по всему, он считал садовое искусство более сложным, чем собственно строительство. Впрочем, он и сам занимался садоводством в «Грейз Инн».

В то же время сады той эпохи были совершенно не похожи на современные. Помимо того, что сегодня у нас их намного больше и в них растет множество видов растений и цветов, само представление о саде было тогда совершенно иным. Замысел наших садов с их пейзажами и продуманной дикостью разработан школой, основоположниками которой были Уильям Кент^* и Всемогущий Браун^**. Елизаветинские же сады с декоративными кустарниками были, несомненно, восточными по своему замыслу и отличительным чертам. Древний четырехчастный план, описанный в Книге Бытия, по-прежнему был актуален.

Сады Востока постоянно нуждались в орошении, поэтому представляли собой четыре прямоугольника или квадрата, разделенные между собой водой. Если площадь сада была большой, то эти участки также дробили на квадраты небольшими рвами или каналами. Сады в виде «шахматной доски», господствующие в Западной Европе со времен Крестовых походов до правления династии Стюартов, следовали именно этому принципу, хотя практической необходимости в подобной планировке не было, поскольку англичанам не нужно было решать проблему ирригации. Но елизаветинцы продолжали следовать этому плану, хотя и добавили в него много «новшеств».

Площадь сада продолжали делить на четыре части, но не рвами и канавами, а аллеями и дорожками. Идеальное представление о саде отражают слова Френсиса Бэкона, обращенные к современникам: «Наилучший вариант сада — прямоугольный, окруженный с четырех сторон изящно изогнутой живой изгородью». Сады часто обносили стенами, но зубчатые стены, окружавшие средневековые сады, были больше не нужны и встречались все реже и реже. Как правило, на некотором расстоянии от стены помещалась живая изгородь из различных кустарников и небольших деревьев, таких как боярышник, бирючина, шиповник, и изредка — розовых кустов, обвивавших проемы или арки, которые прорубали в изгороди, чтобы можно было любоваться садом, гуляя по аллее, идущей по его периметру.

По замыслу Бэкона, изгородь нужно сажать на усыпанной цветами насыпи. Над арками должны возвышаться маленькие башенки, достаточно широкие, чтобы на них могли удержаться клетки с птицами, а «над сводами поместить другие небольшие фигуры с широкими плитами из цветного стекла с позолотой, чтобы на них играло солнце». В качестве альтернативы вдоль дорожек устанавливали решетчатые конструкции или шесты, чтобы их обвивали растения, срастающиеся наверху. Вероятно, что среди других вьюнов для этих целей использовали и виноградную лозу.

Существовали и другие, более скромные способы обнести сад изгородью. Томас Хилл, который время от времени выпускал книги о садовом искусстве под очаровательным псевдонимом Didymous Mountain^***, советовал расставить по периметру кадки с колючими растениями типа боярышника. Он также предложил новый метод насаждения изгороди. Садовник должен был собрать семена боярышника, шиповника, крыжовника и барбариса осенью, замочить их в муке, затем посадить их на зиму в «длинную потертую веревку... прогнившую до некоторой степени». Весной нужно было вспахать две борозды на расстоянии в три фута на том месте, где предполагалось вырастить изгородь. Веревку было можно легко и просто уложить в эти борозды. Хилл уверял своих читателей, что через месяц «с небольшой погрешностью» появятся ростки, а через несколько лет сад будет окружен крепкой двойной изгородью.

«Чудо-дома» и особняки были расположены в больших парках или лесистой местности, их окружали фермы и поля, принадлежащие владельцу, но земля, непосредственно прилегающая к дому, возделывалась по определенным правилам. Возле дома были передний двор, часто окруженный стеной, с декоративными воротами и домиком привратника у бокового входа. С той стороны дома, где располагалась кухня, были огород и крайне важный дровяной склад. Третью сторону обычно отводили под фруктовый сад, а четвертая представляла собой квадратный или орнаментальный сад, часто соединенный дорожками с фруктовым садом. Таким образом, сам дом оказывался в центре разделенного на четыре части пространства. Квадратный или орнаментальный сад разбивали, руководствуясь этим же планом.

Самой простой формой орнаментального сада была крестообразная: четыре дорожки сходились в центре на круглой или квадратной площадке, на которой устанавливали статую, фонтан, насыпь или солнечные часы. Вне зависимости от размеров дома дорога к саду всегда шла от террасы, украшавшей переднюю часть особняка, откуда можно было обозреть весь сад целиком. Широкая тропа, или, как ее называли, straightforward («ведущая прямо вперед»), обычно шла от террасы через сад к дальней стене, а если сад был достаточно большим, то таких главных троп было несколько. Эти дорожки пересекались другими тропинками, шедшими параллельно террасе. В результате тропы и дорожки образовывали «шахматный» рисунок.

Несмотря на восточное происхождение подобной планировки, она удивительно соответствовала вкусам англичан. Историк Николай Певзнер обратил внимание, что прямолинейные очертания — горизонтали, пересеченные перпендикулярными линиями, — долгое время были излюбленным узором в английском искусстве и архитектуре. И без сомнения, это был любимый, хотя и не единственный вариант плана орнаментального сада.

Пространство между дорожками использовали под клумбы, лабиринты и различные замысловатые узоры. В их основе, как правило, лежали геометрические или геральдические фигуры. Клумбы разбивали либо на возвышении, либо на одном уровне с дорожками. Но возвышения были ниже, чем в Средние века, хотя их по-прежнему обкладывали кирпичом или камнем или обносили решетками или оградой. Цветы теперь высаживали не единым цветовым блоком, а комбинировали и с очаровательной непринужденностью подбирали по контрасту. Довольно любопытно, что даже клумбы, на которых уже росли цветы, часто украшали цветами в горшках.

Но иногда клумбы покрывали разноцветным гравием — обычай, к которому Бэкон относился крайне неодобрительно. По его мнению, они смотрелись лишь немногим лучше открытого пирога. Клумба могла также представлять собой целый город или лабиринт. Подобные лабиринты почти всегда были очень низкими, и излюбленным растением для их крохотных стен была хлопковая лаванда. Или же клумбы выстилали дерном, но при этом они вовсе не походили на подстриженные лужайки. Дерн представлял собой высокую траву, усеянную маленькими дикими цветами, ромашками, маргаритками, примулами и золотистыми одуванчиками.

Скамейки в саду строили или около стены, или вокруг деревьев и при этом также использовали дерн. Подлокотники делали из кирпича, камня или дерева, а для сиденья, хоть его и облицовывали камнем, насыпали холм земли высотой в фут или 18 дюймов, поверх которого настилали дерн — обычный или с ароматными цветами: ромашками, фиалками, мятой. Вероятно, было очень приятно расположиться на таких скамейках в сухую теплую погоду, но в других случаях сиденья сверху приходилось чем-нибудь накрывать.

Самым распространенным вариантом сада в эпоху Тюдоров был knot-garden — сад с замысловатой симметричной планировкой и множеством клумб. Он приобрел популярность во времена Генриха VIII и вышел из моды после эпохи Елизаветы I. Обилие таких «узлов» или скоплений цветов и кустарников делало сад похожим на вышитое полотно. Общий план очерчивали плотно посаженные кустарники, а в промежутках сажали цветы или кустарники иных пород. В основном отдавали предпочтение лаванде, армерии, карликовым деревьям, иссопу, дубровнику и другим пряным и ароматным кустарникам. Их очень низко подрезали, а обрезанные ветки использовали для посыпания.

Некоторые современные специалисты утверждают, что для окаймления дорожек и прочерчивания узора сада елизаветинцы использовали не растения и самшит, а «мертвый материал». Полоски свинца, «простые или вырезанные, как зубчатые стены церквей», дубовые панели, плитка или кости голени барана служили декоративными элементами. Еще более модной, чем кости барана, считалась «белая или голубоватая галька». Кажется даже немного странным, что никому не пришел тогда в голову простой и очевидный способ делать бордюры из камня. Однако именно так и было. Джон Паркинсон, родившийся в 1567 году и выпустивший свою книгу о садоводстве в 1629-м, откровенно заявил об этом как «о последнем изобретении».

Планировка сада в замке Холируд имела форму лилии — очевидно, это было сделано в угоду Марии Стюарт. Впрочем, очертания knot-garden могли быть самыми разнообразными, какие только подскажет фантазия, а елизаветинцев нельзя было упрекнуть в отсутствии воображения. Звезды, полумесяцы, концентрические круги и излюбленные переплетающиеся орнаменты — все это можно было встретить в планировке knot-garden. Цветочные часы в Эдинбурге, бесспорно, являются наследием этого искусства. Подобная идея восхитила бы и елизаветинцев, если бы они сами не создавали что-то похожее.

В то время сажали в основном кустарники, поскольку цветов было мало и по преимуществу это были весенние цветы, по крайней мере, в ранний период правления Елизаветы. Майские узелки — так называли букетики цветов, которые по старой традиции собирали в поле 1 мая. За год до своей смерти королева тоже отправилась собирать майские цветы в Льюишэме.

Таким образом, елизаветинские knot-garden были богаты многолетними кустарниками разнообразных цветов — от серебристой лаванды до зеленого самшита и черного тиса. Образуя замысловатые рисунки и узоры, они придавали саду неповторимое очарование в зимнее время и дарили наслаждение летом.

Широкие открытые дорожки покрывали дерном, посыпали песком или засаживали черноголовником, диким тимьяном, водной мятой, ромашками и другими благоухающими травами, которые источали восхитительный аромат. Тенистые аллеи обсаживали ивами, липами, платанами и боярышником, которые срастались наверху; арки обвивали виноградные лозы и даже огненная фасоль.

Неотъемлемой чертой каждого большого хорошо спланированного сада были беседки. Их часто сооружали среди деревьев, и неудивительно, что высотой они порой бывали в два или три этажа. В Кобэме находилась знаменитая беседка такого типа: ветви большого липового дерева, которые росли в три яруса, служили опорой для настила из досок Судя по всему, это напоминало гигантскую подставку для торта в викторианском стиле. Первый ярус мог выдержать пятьдесят человек, от него вели лестницы как на землю, так и на верхний этаж Подобные беседки встречались только в очень больших садах, впрочем, таких было немало, поскольку «чудо-дом» всегда окружал «чудо-сад».

* * *

Во время своего первого путешествия в ту часть Англии, которую позже лорд Берли окрестил «дикими местами Кента», Елизавета навестила покровителя Харрисона, сэра Уильяма Брука, седьмого лорда Кобэма, в его особняке Кобэм-холл, который незадолго до ее визита был расширен и перестроен. На молодого человека по имени Френсис Тинн произвело неизгладимое впечатление представление, устроенное в саду в честь королевы. Позднее он написал о нем: «В 1559 году, на который пришелся первый год правления Ее Величества, этот лорд очень достойно принял королеву и ее свиту в своем поместье Кобэм-холл, приготовив для них изысканную пищу и множество других превосходных наслаждений».

Среди многочисленных развлечений и редких изобретений, столь поразивших юного Френсиса Тинна, которому в ту пору было не больше тринадцати лет, был и дом для банкетов, построенный специально для этого случая. «К тому же там были большая галерея, целиком выполненная из зелени, несколько клумб с цветами в виде различных символов с каждой стороны и посаженные в ряд кусты боярышника». С явным удовольствием он сообщает, что «доктор Хаддон сочинил стихи на латыни», которые поместили «при входе в банкетную палату». По его словам, «они продемонстрировали то радушие, которое выказали королеве не только достопочтенный лорд, но и жители всего Кента».

Возможно, Тинн переписал стихи, а может, сам доктор Хаддон сделал несколько копий, чтобы распространить их среди своих друзей. В любом случае Тинн оставил нам собственный перевод латинских стихов доктора:

Королевский отпрыск из знаменитого рода Брута,
Елизавета, самый желанный гость в этом месте.
Куда ты ни бросишь свой взгляд, ты увидишь радость и веселье,
Потому что счастливы пред твоим королевским челом и мужчины и женщины.
Безбородые юнцы, старики, девы в нежном возрасте
Крайне смущены пред твоим взором, в чем проявляется их любовь².

На этом стихи не заканчиваются, но думаю, следует проявить милосердие к читателям и на этом остановиться. Сама королева, блестящий знаток латыни, наверняка справилась бы с переводом намного лучше, чем Тинн. Следует напомнить, что названный в одной из строк Брут — это первый легендарный король Британии и правнук Энея. Убив по несчастной случайности своего отца, он нашел пристанище в Греции, а затем в Британии, где заложил столицу своего государства — Новую Трою, которая впоследствии стала называться Лондоном.

* * *

Лорду Берли доставляло большое удовольствие разбивать сады, строить фонтаны и прокладывать дорожки в Теобальдсе. Он приказал выделять каждую неделю по 10 фунтов стерлингов, которые шли на оплату работ бедняков, занимавшихся его садом. Если тогда средняя заработная плата была около пяти шиллингов в неделю, то в его садах, помимо постоянных садовников, должны были работать, по крайней мере, сорок человек наемных рабочих. Особенно замечательными в Теобальдсе были дорожки: «чтобы достичь конца дорожки, следовало пройти не менее двух миль»³, как мы узнаем из более позднего описания. Иностранец Хенцнер, современник лорда Берли, рассказывает, что сады были также «окружены водоемами, достаточно широкими, чтобы по ним можно было прокатиться на лодке среди кустарников», и добавляет, что «там было множество деревьев, искусно сделанные лабиринты, фонтаны с бассейнами из белого мрамора, колонны и пирамиды из деревьев и других материалов, расставленные по всему саду».

Судя по всему, под колоннами и пирамидами из деревьев понимались плоды фигурной стрижки, которая достигла почти фантастических размеров, хотя и не таких, как в XVIII веке. Эта мода, несмотря на неодобрение Бэкона, проникла и в небольшие сады. Сам Бэкон предпочитал «симпатичные пирамиды» или «красивую колонну», а остальное называл безделушками или игрушками для детей. Под «остальным» подразумевались фигуры вооруженных людей, которые иногда даже разыгрывали молчаливые битвы, одноцветных павлинов с распущенными хвостами, зеленых кошек, борзых, ланей, зайцев и кроликов, вырезанных из бирючины, тиса и даже розмарина. Впоследствии к ним еще прибавились вырезанные из дерева фигуры, раскрашенные и покрытые позолотой. В садах дворца Хэмптон Корт, значительно расширенных Генрихом VIII, было не менее ста шестидесяти таких фигур: странные создания вроде драконов и грифонов, дикие животные — леопарды, тигры, антилопы и более привычные — быки, борзые и лошади.

В личном саду королевы Елизаветы в Уайтхолле находились изображения тридцати четырех геральдических животных. На деревянных пьедесталах были установлены вырезанные из дерева и раскрашенные фигуры с позолоченными рогами, которые держали вымпелы с гербом королевы. Сэр Джеймс Мелвил записал, что, когда он прибыл в Лондон, чтобы увидеться с Елизаветой, она назначила ему аудиенцию в восемь утра в своем саду в Вестминстере, где он нашел ее «прогуливающейся по аллеям». К сожалению, больше он ничего не сказал о саде, но из других источников нам известно, что сама Елизавета, как и ее соотечественники, обожала сады и, несмотря на обилие странных животных и причудливо постриженных кустарников, больше всего любила английские фиалки.

Возможно, что эти неодушевленные фигуры животных, ставшие отличительной чертой садов эпохи Тюдоров, были созданы в подражание зверинцам, которые в течение многих веков были атрибутом королевских садов. В огромном парке Генриха I в Вудстоке был такой зверинец. В нем держали львов, леопардов — «странных пятнистых зверей», дикобразов, верблюдов и других животных, которых ему присылали, одному Богу известно, каким образом, из «различных отдаленных земель».

Дед Елизаветы, Генрих VII, держал обезьянку в качестве домашнего питомца, которая однажды разорвала на части дневник короля и тем самым «обессмертила» себя, нанеся «удар» будущим историкам. Хенцнер, посетивший в 1592 году Тауэр, увидел там маленький домик, в котором держали «трех львиц и одного льва, названного Эдуардом VI, поскольку он родился во время правления этого короля», тигра, рысь, очень старого волка, дикобраза и орла. Всех их содержали «за счет королевы». Совершенно очевидно, что деревянные животные обходились куда дешевле и были намного менее опасны. Современные «королевские животные» в Кью-Гарденз^**** отсылают нас к Елизавете I.

Еще одной страстью елизаветинцев были искусственные холмы — эта характерная черта английского сада перешла из эпохи Тюдоров в эпоху Стюартов. На таких холмах обычно строили летние домики или засаживали их фруктовыми деревьями. Первоначально холмам приписывали сакральный смысл, они обозначали священные места. Древние бритты сооружали холмы, руководствуясь религиозными побуждениями, что, возможно, объясняет появление Силбери-Хилл^5*. Лондон, как говорят, получил свое имя от такого холма: Пап обозначает «священный» — это значение сохранилось в валлийском языке, а din значит «возвышенность» или «высокое положение». Предание гласит, что святой Павел, покровитель Лондона, проповедовал со «священного холма», известного теперь как Парламентский холм. Но какова бы ни была причина или источник этой страсти, елизаветинцы украшали холмами свои сады.

Даже Бэкон с одобрением относился к этой идее. На самом деле, в его описании королевского сада (а под этим он подразумевал сад площадью около тридцати акров) холм занимал центральное место. «Я хочу, — твердо заявлял Бэкон, — чтобы в центре был прекрасный холм с тремя подъемами и аллеями, достаточно широкими, чтобы по ним в ряд могли идти четыре человека; сам холм должен быть совершенно круглой формы, без всяких насыпей или выступов, высотой в тридцать футов, а наверху его должен быть красивый дом для банкетов с несколькими аккуратными трубами». Из этих слов можно понять, что не все холмы, украшавшие елизаветинские сады, имели круглую форму и что Бэкону, возможно, приходилось видеть холмы с насыпями, выступами, различными украшениями и добавлениями, даже не поддающимися описанию.

Генрих VIII со свойственной ему расточительностью построил в Хэмптон Корте огромный холм, на вершине которого была возведена великолепная беседка. И в самом деле, ни один изящный сад того времени не мог считаться законченным, если в нем не было летнего домика или павильона, а в Лондоне это стало просто идеей фикс. Она, скорее всего, также пришла с Востока, где павильоны были существенной и необходимой частью любого парка или сада, прекрасными и изящными, раскрашенными в невероятные цвета, словно бабочки, от названия которых и произошло само слово «павильон». Описание семидневного пира в саду дворца Артаксеркса в Сузах было хорошо известно жителям той эпохи по Книге Эсфири.

В эпоху Тюдоров большие садовые павильоны часто сооружали для того, чтобы устраивать там пиршества, и нам известно, что один из них в Теобальдсе использовался, скорее всего, именно для этих целей, поскольку там был огромный стол из черного базальта. Это была очень красивая полукруглая беседка, и в ее нижней части, помимо стола, находились изображения двенадцати римских императоров, выполненные из белого мрамора. В верхней части были установлены «резервуары из свинца, очень подходящие для купания»⁴, которые летом наполняли водой.

В Горэмбери, в саду сэра Николаса Бэкона, лорда — хранителя большой государственной печати и отца Френсиса и Энтони, был построен домик для банкетов так называемых скромных пропорций, или беседка. Впрочем, он не мог быть очень маленьким, потому что на его внутренних стенах были изображены семь свободных искусств, а над ними, образуя своего рода фриз, нарисованы ученые мужи различных эпох, преуспевшие в каждой из наук Пифагор, Стифелий и Бюде представляли арифметику, а вот изображения Роберта Рекорда, известного математика и придворного врача Эдуарда VI и Марии Тюдор, там не было, хотя он и написал самый ранний английский трактат по алгебре и изобрел знак равенства. Аристотель, Порфирий и Джон Сетон изображали логику. Музыку прославляли Арион, Терпандр и Орфей, что довольно странно в век, столь богатый национальными композиторами и музыкантами. Грамматику восхваляли Донат и Лили. Риторика была представлена Цицероном, Квинтилианом и Демосфеном. Над геометрией были изображены Архимед, Евклид, Страбон и Аполлоний Пергский. И наконец, астрология, под которой подразумевали астрономию, была прославлена Региомонтаном, Коперником и Птолемеем — как видим, доктора Ди среди них не было. Когда королева посетила Горэмбери, то чрезвычайно заинтересовалась этим «скромным» павильоном и особенно той частью, где была изображена астрономия, и сэр Николас, к ее большому удовольствию, развлекал ее рассказами об этой науке.

Беддингтон-хауз в графстве Суррей был известен благодаря фруктовому саду и первой в Англии оранжерее. Была здесь и знаменитая беседка, верх которой был расписан картинами, изображавшими Армаду, а внутри помещался стол из красного и белого мрамора.

Такие беседки могли позволить себе только богатые люди, менее обеспеченные устанавливали узкие колонны, поддерживающие крышу. Еще более простые беседки — bower — состояли из деревянных столбов с крышей, иногда их обносили решеткой, которую обвивали растения: жимолость, жасмин и вездесущая огненная фасоль.

Ни один сад не мог считаться совершенным, если в нем не было фонтана или какого-то водоема. Многие англичане были в восторге от декоративных бассейнов, но только не Бэкон, считавший их приманкой для мух и лягушек Ратгеба, секретаря герцога Вюртембергского, глубоко впечатлили не только сады Хэмптон Корта — «в некоторых из них рос только розмарин, другие были заполнены разнообразными растениями, которые переплетались между собой, обвивали изгороди и беседки и, искусно подстриженные, принимали такие удивительные формы, что с трудом можно найти что-либо похожее на них», — но и «великолепный высокий и массивный фонтан с оригинальным гидротехническим сооружением, с помощью которого вы при желании сможете облить водой дам и любого, кто будет стоять рядом, так что они промокнут до нитки».

Ратгеб сообщил, что Ее Величество с удовольствием проводила время в этом саду, но ни словом не обмолвился о том, поддался ли герцог, обладавший типичным для тевтонцев бурным темпераментом, искушению облить водой присутствовавших в саду дам. Такие фонтаны, без сомнения, были редкостью: еще один находился в Уайтхолле, а другой — в Нонсаче. Фонтан в Нонсаче имел вид мраморной пирамиды, в которой было скрыто несколько труб, так что они «разбрызгивали воду на всех, кто находился в пределах их досягаемости»⁵. Фонтан в Уайтхолле был замаскирован под солнечные часы, и любой неосторожный посетитель, которого просили посмотреть время, мог попасть под душ. На некотором расстоянии от фонтана находилось небольшое колесо, повернув которое, в действие приводили скрытый механизм, и вода извергалась из циферблата. Это, должно быть, доставляло шутникам огромную радость, особенно в холодную погоду.

Но кроме таких фонтанов-розыгрышей были и другие, удивительные и прекрасные, и при этом совсем безобидные. В Кенилворте соорудили большой восьмиугольный бассейн, в котором бил фонтан и плавали карпы. Края бассейна были богато украшены изображениями Протея и его морских быков, Фетиды в колеснице, запряженной дельфинами, Нептуна и Тритона, а также китов, осетров, моллюсков и другими «морскими» узорами. В центре бассейна возвышались фигуры двух атлетов, стоящих спина к спине, которые держали шар с геральдической эмблемой Лейстера.

В уединенных садах Нонсача можно было увидеть два изысканных фонтана. На одном из них вода изливалась из птичьих клювов, а второй — в той части парка, которая носила название «роща Дианы», — представлял собой струю воды, льющуюся из оленьего рога, который держали в руках богиня и ее нимфы. Скульптуры для фонтана делали не только из мрамора, но также и из свинца, покрытого позолотой.

В качестве садовых украшений популярностью пользовались кувшины, вазы и скульптуры. Бэкон крайне отрицательно относился к изваяниям, полагая, что «они ничего не добавляют к прелести сада». Вполне возможно, что все эти декоративные элементы появились в Англии эпохи Тюдоров вслед за итальянцами. Именно в XVI веке кардинал д'Эсте при постройке виллы с садами в Тиволи, рядом с виллой Адриана^6*, украсил их древнеримскими статуями, вазами и колоннами, которые выкопали из земли при закладке фундамента виллы. Так возник стиль ренессансного сада, и творение кардинала д'Эсте — наилучший его образец, сохранившийся до наших дней.

У доктора Кокса, епископа Илийского, был великолепный сад в Или-плейс на Холборн Хилл. Когда Кристофер Хэттон, камергер, решил, что ему нужен новый городской дом с садом, он обратил жаждущий взор на Или-плейс, но епископ отказался даже обсуждать такую возможность. Елизавета, ненавидевшая Кокса столь же страстно, насколько ей нравился Хэттон, так разозлилась, что написала ему знаменитое письмо: «Спесивый прелат! Вы знаете, кем вы были до того, как я вас облагодетельствовала. Если вы немедленно не подчинитесь моим требованиям, я лишу вас духовного сана, клянусь Богом! Елизавета».

Епископ Илийский пошел на уступки, и Кристофер Хэттон обзавелся небольшим домом во владениях епископа и несколькими акрами земли на Холборн Хилл — сейчас они известны как сады Хэттона. Епископу удалось сохранить для себя и своих преемников право прогуливаться по саду (что, должно быть, очень докучало и Хэттону, и королеве) и, кроме того, получить разрешение собирать каждый год по двадцать бушелей роз, из чего можно сделать вывод о размерах сада.

* * *

Свой вклад в развитие садов и садового искусства в эпоху Елизаветы внесло и появление новых трав, деревьев, цветов и кустарников, которые прибывали со всего, недавно открытого мира. Среди них были тюльпаны, выходцы из Константинополя, попавшие в Англию через Нидерланды, рябчики из Персии, персидская сирень и лютики, широко известные теперь чернушка дамасская и ясенец белый, бессмертник, ракитник (золотой дождь), желтые крокусы и африканские бархатцы, подсолнечники из Перу (по утверждению Герарда, в его саду они вырастали до 14 футов высотой), астры, иберийки, табак и настурции из Америки, а также тюльпановое дерево и красный клен⁶.

Паркинсон произвел классификацию цветов для сада, разделив все цветы на две категории — «английские» и «чужеземные». В разделе «чужеземных» он упомянул рябчик императорский, рябчик шахматный и зимостойкий цикламен. Абсолютно английскими были названы примулы, ноготки, маргаритки, фиалки, водосбор, розы и левкои — gillyflower. Слово gilly-flower использовали для обозначения многих цветов. Собственно левкои называли stock gillyflower, желтофиоли — wall gillyflower, вечерницу, или ночную фиалку — Queen's gillyflower, алые и розовые гвоздики — clove gillyflower.

Гвоздика^7*, от которой произошло и название цвета, была одним из самых любимых цветов англичан, и пусть нас извинит Паркинсон, была привезена в Англию примерно на 500 лет раньше нормандскими завоевателями. Гвоздики выращивали как в небольших садиках, чтобы воздух благодаря им приобрел сладковатый аромат, так и в больших садах, где с ними экспериментировали и получали удивительные образцы.

Некий мистер Тагги, владелец сада в Вестминстере, был большим любителем и знатоком гвоздик. Он выводил и выращивал новые сорта, давая им поэтические названия, как, например, «принцесса», о которых даже Паркинсон, сам неплохой садовник, сказал, «что никогда не видел ничего прекраснее». А розовые гвоздики, выращенные мистером Тагги, Паркинсон описал таю «Этот сорт отличается от всех остальных, у него округлые лепестки без всяких зазубрин на краях, великолепного красного цвета, и он очень похож на алые цветы лихниса по форме, цвету, округлости, но превосходит их по размеру».

В то время существовал тайный способ выращивать двойные гвоздики огромного размера. Для этого семена гвоздик помещали в опустошенные орехи, запечатывали отверстие мягким воском и высаживали их в «подходящую почву». Однако нам неизвестно, пользовался ли этой хитростью мистер Тагги. Судя по всему, англичане без ума от гвоздик вот уже на протяжении почти тысячи лет, и сегодняшние садоводы привязаны к ним не меньше, чем во времена Елизаветы.

В своем саду в Холборне Герард, должно быть, выращивал практически все известные тогда растения, и даже Харрисон, жалованье которого составляло всего 40 фунтов в год, сообщает нам, что «на свою удачу смог приобрести множество разновидностей растений; несмотря на мои скромные возможности, там было около трехсот сортов, и среди них не было ни одного обычного или заурядного. И поэтому, если мой небольшой кусок земли, присматривать за которым ничего не стоит, так хорошо обустроен, то что же говорить о Хэмптон Корте, Нонсаче, Теобальдсе, Кобэм-гарден и прочих».

Харрисон обожал сады и с явным восхищением относился к тем работникам, которые «не только превосходно умели прививать дикие плодовые деревья, но также были искусны в получении смешанных сортов, посредством чего одно дерево плодоносило четырьмя различными плодами, а один и тот же фрукт имел разный вкус и цвет: они играли с природой, как будто им были известны все ее секреты». При отсутствии более подробного описания не так просто догадаться, что Харрисон подразумевал под «фруктом, имеющим различный вкус и цвет», впрочем, возможно, что речь идет о сливе, включающей множество сортов — от чернослива до сливы-венгерки. Он также сообщает, что некоторые садовники знают, как «лишить» одни фрукты их зернышек, а другие — скорлупы, а затем добавить им аромат мускуса или сладких специй. Его восхищало, что они излечивают деревья и растения от болезней и хворей «с неменьшим усердием, чем доктора трудятся над нашими телами». Даже лавки аптекарей, восклицает Харрисон, оказываются полезными и «необходимыми садовникам», и даже «воду, оставшуюся после мытья посуды», используют для ухода за некоторыми растениями.

По прошествии веков по-прежнему становится немного грустно при мысли, что приходской священник из Редвинетра не мог позволить себе рискнуть 10 фунтами стерлингов, чтобы приобрести росток удивительной розы, которая появилась в Антверпене. По его словам, у этой розы было «сто восемьдесят лепестков в одном бутоне», что намного превосходит цветок с шестьюдесятью лепестками, который упоминал Плиний.

Как сейчас, так и тогда роза была не только любимым цветком, но и символом Англии. Шиповник, турецкая роза, дамасская роза, центифолия, Йоркская и ланкастерская — все эти разновидности украшали сады, как совсем небольшие, так и огромные. Простота и свежесть сегодняшних небольших палисадников возле коттеджей и фермерских домиков напоминает сады того времени. Ведь в сельской местности по-прежнему радуют глаз любимые цветы простодушных елизаветинцев: гвоздики, анютины глазки, турецкая гвоздика, розовая шток-роза, желтофиоли, лютики, водосбор, примулы, фиалки, ландыши, бархатцы, бледно-желтый нарцисс, пионы, маки, птицемлечник зонтичный, львиный зев и, конечно, желтый аконит, который, как говорят, растет только в тех местах, где проливалась кровь римлян.

Томас Тассер, практичный фермер, составил список трав, которые необходимо было выращивать в саду, «чтобы употреблять их в качестве слабительного», а также длинный список трав, которые использовали для ароматизации дома и избавления от насекомых. В последний, помимо более привычных растений, входили примулы, розы и фиалки. Турецкую гвоздику он советовал выращивать не для «пищи или лечения», а ради чистого удовольствия. «Только человек, — сказал как-то Уильям Боллейн, — вдыхает аромат и наслаждается запахом цветов и душистых растений»⁷.

Как это ни удивительно, но елизаветинцы уже пользовались садовыми теплицами. Это было деревянное сооружение на колесах, которое можно было передвигать по дорожкам и тропинкам, чтобы поймать лучи солнца или укрыть растения от ветра. Кроме того, тогда уже были в ходу наружные ящики для растений, которые также делали из дерева, правда, герань в них в то время еще не выращивали.

Нет ничего удивительного, что при описании елизаветинского сада так часто употребляется слово Paradise — «рай», ведь это слово пришло в английский язык из Персии через греков и первоначально обозначало «сад». Именно сад на Ближнем Востоке был символом блаженства. Переводчики «Септуагинты» позаимствовали это слово для обозначения Эдемского сада, а отцы церкви сделали его синонимом небес. В Средние века была популярна идея, что земной рай и в самом деле существует — это прекрасная земля, где царит мир и нет смерти и разрушения. Она находится далеко-далеко, за Китаем, или в стороне от Индийского океана, или в трех днях пути от царства Иоанна, и если очень постараться, ее можно найти. Но романтичные безрассудные англичане, которым удалось обогнуть Землю, так и не смогли обнаружить этот райский уголок.

Нам неизвестно, верили ли они и в самом деле в существование земного рая, но планировка их садов напоминала сад Эдема. Возможно, они пытались сами создать то, что не смогли найти, — или во что перестали верить.

Примечания

*. Уильям Кент (ок. 1685—1748) — английский архитектор и дизайнер, один из основоположников «английского стиля» в садово-парковом искусстве. О нем говорили: «Магомет придумал рай, Кент создавал их во множестве».

**. Ланселот Браун (1715—1783) — знаменитый садовод, прозванный «Капабилити» (от англ. capability — возможности), потому что его любимой поговоркой была: «В этом ландшафте есть возможности». С 1764 года стал королевским садоводом в Хэмптон Корте. Он перестроил десятки регулярных парков в ландшафтные. Один из его современников пошутил, что хотел бы умереть раньше Брауна, чтобы увидеть райский сад, пока тот еще не переделан.

***. Парная (Двойная) Гора (англ.).

****. Большой ботанический сад в западной части Лондона. Основан в 1759 году.

5*. Древний курган близ Эйвбери, графство Уилтшир; является самым большим в Европе: высота 40 метров, ров глубиной 6 метров.

6*. Публий Элий Адриан (76—138 годы н. э.) — римский император.

7*. По-английски pink обозначает и гвоздику, и розовый цвет.

1. Nichols J. Op. cit.

2. Rye W.B. Op. cit.

3. Peck F. Desiderata Curiosa. 1735.

4. Rye W.B. Op. cit.

5. Ibid.

6. По моему подсчету количество новых деревьев, кустарников, трав и цветов, привезенных в Англию между 1548 и 1597 годами, составляло 121 наименование. Я не претендую на абсолютную точность, но это отражает тот импульс к развитию, который получило садовое искусство после расширения границ мира. Поскольку в то время считалось, что все растения обладают целебными свойствами, то большинство садовников были одновременно и аптекарями.

7. Bullein W. Book of Simples (1562).

Комментарии

Певзнер Николай (1902—1983) — немецкий историк искусства, эмигрировавший в Англию в 1933 году. Автор работы «Английское в английском искусстве» (1956).