Разделы
Счетчики
11. Пьесы, чума и покровитель
Если к 1592 г. Шекспир уже заявил о себе как о драматурге, то уместно спросить: какими пьесами? Ни одна из его пьес еще не была напечатана, но это не должно удивлять. В ту пору стоило автору выпустить из рук свои литературные творения, и он терял всякую возможность уследить за их судьбой. Как уже отмечалось, профессии литератора в современном смысле слова еще, не существовало.1 Писатели не были защищены законом об авторских правах все правила на этот счет, сформулированные и проводившиеся в жизнь через гильдию печатников и книгоиздателей, были созданы в интересах печатников. По сравнению с другими авторами драматург в последнюю очередь мог решать вопрос о публикации своих произведений. Он старался угодить зрителям, а не читателям. Пьесы, проданные им театральной труппе, становились ее собственностью, и, пока они удерживались на сцене, актеры ревниво оберегали их от печати, поскольку, едва изданная пьеса появлялась на прилавках, всякий мог купить ее и поставить. В контракте, заключенном Ричардом Брумом с труппой театра Солсбери-Корт во времена правления Карла I (единственное известное нам соглашение такого рода, хотя должны были существовать и другие). Драматург официально соглашался воздерживаться от публикаций своих пьес без специального разрешения труппы.2 Порой пьесы все равно попадали в печать вследствие бедствий, постигших труппу, — чумы, финансовых затруднений, банкротства, роспуска актеров или потому, что пиратские тексты, неизбежно неточные, попадали в печать. По той или иной из этих причин около половины пьес Шекспира появилось при его жизни в изданиях ин-кварто, но все это произошло после 1592 г. Сведения о самых ранних его опытах в драматургии следует искать в косвенных указаниях тех времен. По счастью, недоброжелательство Роберта Грина обернулось непреднамеренным благодеянием.
Упоминание в «сердце тигра» в «На грош ума» показывает, что третья часть пьесы «Генри VI» шла уже на сцене, и, следовательно, скорее всего первая и вторая части трилогии тоже были поставлены. Это правдоподобное заключение находит подтверждение в известном похвальном отзыве Нэша о популярности первой части «Генри VI «. «О, как возрадовался бы доблестный Толбот, гроза французов, узнай, что, пролежав двести лет в гробу, он снова одерживает победы на сцене, а гибель его вызывает слезы на глазах по меньшей мере у десяти тысяч зрителей, которые, смотря его трагедию в разное время, глядя на трагика, изображающего его личность, как бы видят его самого, источающего кровь из свежих ран».3 Этот отрывов из «Пирса безгрошового» (зарегистрированного в списке гильдии печатников и издателей 8 августа 1592 г.) напоминает об эпизоде в 7-й сцене IV акта, в которой старший Толбот погибает, держа на руках труп юного сына своего Икара, свою отраду, — и, застыв в позе надгробной скульптуры, удостаивается подробной эпитафии от сэра Уильяма Люси.
Алкид, лорд храбрый Толбот,
Граф Шрусбери, — за бранные заслуги
Он был пожалован великим графом
Уошфордским, Уотерфордским и Валенским,
Лорд Толбот Гудригский и Эрчинфилдский,
Лорд Верден Олтонский, лорд Стрендж Блекмирский,
Лорд Кромвель Уингфилдский, лорд Фернивал,
Трикрат прославленный лорд Фоконбридж,
Георгия святого славный рыцарь,
Святого Михаила и Руна,
Великий маршал Генриха Шестого
В боях, что он во Франции ведет4
Восхищение елизаветинских театралов пьесами трилогии «Генри VI», очевидное не только из высказывания Нэша, но также из последующей истории ее публикации (Вторая и третья части «Генри VI» удостоились недозволенной публикации, что свидетельствует о популярности пьес (см. с. 218). Первая часть «Генри VI» не печаталась до выхода в свет фолио 1623 г., однако Хенсло, так же как и Нэш, отметил популярность этой пьесы, если именно ее подразумевает Хенсло в своей записи о «Гари VI» (см. с. 220).), удивило и вызвало снисходительные отзывы некоторых новейших биографов. «Эта серия пьес не годится для постановки в наши дни, — пишет Маркет Шют, — хотя бы из-за отсутствия в них характеров и из-за урапатриотического взгляда на английскую историю, но в свое время эти пьесы были в числе самых лучших среди тех, что шли на лондонской сцене».5 Маркет Шют выражала не свое личное, а общее мнение, когда писала эти строки в 1951 г.; ее замечание лишь иллюстрирует эфемерность такого рода приговоров. Первые английские пьесы-хроники Шекспира с тех пор с триумфом вернулись на сцену стратфордского театра под названием «Война роз» (разумеется, сильно адаптированные), а также на сцены других театров. Строго говоря, автор документальной биографии должен избегать как толкований, так и оценок, но он вправе подчеркнуть тот факт, что Шекспир еще до того, как ему исполнилось тридцать лет, замыслил и создал целый ряд исторических драм, которые по масштабам и сложности были совершенным новшеством на лондонской сцене. Если, что, разумеется, возможно, он также написал «Ричарда III» до 1593 г., то, стало быть, он превратил трилогию в тетралогию и преобразил в эпос бесформенный материал своих повествовательных летописных источников. Только мистерии, дававшиеся в городах с кафедральными соборами (такие мистерии он, вероятно, сам видел мальчиком в Ковентри), предшествовали драме такого шекспировского масштаба.
Что же еще он написал? За отсутствием точной хронологии приходится строить догадки, но некоторые предположения выглядят достоверными. Есть критики, которые считают «Бесплодные усилия любви» очень ранним произведением, но проблема датировки в данном случае усложняется очевидностью последующего пересмотра пьесы, и если иметь в виду ее стиль, то кажется наиболее уместным датировать ее примерно 1595 г. «Укрощение строптивой», пьеса во всех отношениях менее обработанная, с большим основанием может считаться ранней. «Комедия ошибок» и «Тит Андроник», также отмеченные печатью молодости, несмотря на разительное внешнее несходство выглядят как две стороны одной медали: и академичная комедия, и академичная трагедия впитали в себя живую кровь народного театра («Тит» буквально пропитан этой кровью). В «Комедии ошибок» Шекспир использовал две пьесы Плавта — «Менехмы» (основной источник) и «Амфитрион». В «Тите» он воздал должное своим излюбленным «Метаморфозам», но также раздобыл яства для пиршества в «Фиесте» Сенеки. Если что и говорит в пользу предания, согласно которому Шекспир часть «утраченных лет» преподавал в провинции, так это тот факт, что он знал классиков как настоящий педагог. Более того, латинская основа «Комедии ошибок» и «Тита Андроника» давала возможность ученику грамматической школы в начале своей карьеры вполне естественно соперничать с драматургами, имевшими университетское образование.6
У нас есть косвенные сведения для датировки «Тита». В своей интродукции к «Варфоломеевской ярмарке», ставившейся в театре «Надежда» в 1614 г., Джонсон вкладывает в уста Писца в качестве одного из пунктов договора со зрителями следующее указание: «Тот, кто клянется, что «Иеронимо» или «Андроник» — лучшие пьесы, без всякого сомнения показывает, что он человек постоянного вкуса, но вкус его, значит, не изменился за последние двадцать пять — тридцать лет».7 «Иеронимо» — другое название «Испанской трагедии» Кида, на громкий успех которой откликнулся своей пьесой Шекспир. Эти 25—30 лет возвращают нас к 1584—1589 гг. Конечно, Джонсон писал эти строки не для будущих историков театра — он округляет цифры и, возможно, преувеличивает древность пьес, чтобы подчеркнуть свое утверждение об отсталости вкуса аудитории.8 Однако это упоминание подтверждает очень раннюю датировку «Тита Андроника».
Нужно честно признать, что почти с первых дней существования шекспироведения знатоки высказывали сомнение в единичной ответственности Шекспира за «Тита», а также (несколько позднее) за трилогию «Генри VI». Непочтительное отношение к Жанне д'Арк, изображенной в. первой части «Генри VI» не христианской мученицей, а колдуньей и мегерой, казалось оскорбительным. Те же самые авторитеты полагали, что — Шекспир, начавший свою карьеру в театре в качестве латателя чужих пьес, лишь слегка изменил две анонимные пьесы, которые были оригиналами второй и третьей части «Генри VI»; одна предположительно основывалась на первой части «Истории борьбы между двумя славными домами Йорков и Ланкастеров», напечатанной в 1594 г., а другая — на «Правдивой трагедии Ричарда, герцога Йорка», опубликованной в следующем году. Уже начиная с 1687 г. читатели ищут способ освободить Шекспира от ответственности за «Тита» — «наиболее несовершенного и бесформенного произведения из всех созданных им, — как с усмешкой говорит Рейвенскрофт. — Это больше напоминает кучу мусора, чем постройку».9 Такого рода комментаторы оставляют на долю Шекспира лишь несколько «штрихов мастера», цветов, случайно выросших среди сорняков, перекладывая ответственность за пьесу в целом на какого-нибудь менее значительного драматурга, например на Джорджа Пиля, не соблюдавшего правил хорошего тона в драматургии, на кого угодно, кроме нашего несравненного барда. За этими попытками освободить его от ответственности скрывается, как можно догадаться, брезгливое отвращение к каннибализму, насилию и членовредительству.
И все же эта «куча мусора» привлекала в театр толпы жителей. Впечатление одного из современников зафиксировано в уникальной записи в манускрипте Лонглита, где на рисунке изображена Тамора, на коленях молящая Тита пощадить ее сыновей. Позади нее также преклонили колени два ее сына, а за ними отдельно стоит с обнаженным мечом мавр Арон. (В пьесе победители требуют и получают лишь Аларба, «старшего сына несчастной королевы» и его, безмолвного, уводят туда, где он будет изрублен, а его «внутренности брошены в огонь жертвенника».) Действительно ли, как предполагает Довер Уилсон, тот, кто сделал набросок этой сцены (на полях стоит имя Генри Пичэма), вспоминал «настоящее представление и мизансцену, в которой участвуют шекспировские коллеги на подмостках шекспировского театра»?10 Или на этом рисунке воспроизведен один момент из представления этой пьесы в частном доме? Эти вопросы невозможно решить, однако из рисунка Лонглита ясно, что «Тит Андроник» оставлял яркое впечатление. Ярким также является, несмотря на определенную диспропорцию, и впечатление художника, «четко разместившего фигуры по обе стороны от центральной оси, которой является украшенный наконечником посох Тита», и «передавшего разнообразие сюжета в рисунке, который экономно опускает почти столько же, сколько включает в себя, предполагая присутствие других героев единственно посредством жеста».11
Нынешнее возрождение «Тита», начавшееся со знаменитой постановки Брука-Оливье в 1955 г., вновь продемонстрировало жизнеспособность этой ранее презираемой пьесы, а также показало, что автор смягчает изображаемые жестокости посредством условных драматических приемов и формальной риторики. Во всяком случае, литературные пристрастия мало помогают в решении вопросов авторства. В 1929 г. Питер Александер показал, что «История борьбы» и «Правдивая трагедия» фактически являются испорченными текстами — плохими кварто — шекспировских оригиналов второй и третьей части «Генри VI». Тот факт, что друзья драматурга и его собратья по труппе «слуг ее величества», Хэминг и Кондел, включили «Тита Андроника» и все три части «Генри VI» в первое фолио, является веским свидетельством того, что автор этих произведений — Шекспир. Если он завершил эти пьесы в 1592 г., а также написал «Комедию ошибок» (не говоря уже о «Ричарде III» и «Укрощении строптивой»), выходит, что он попробовал свои силы, и чрезвычайно успешно, в трех драматических жанрах — комедии, трагедии и исторической хронике, что подчеркивается его первыми издателями.
Однако одно «если» остается. У нас нет никаких данных о постановке «Комедии ошибок» до 28 декабря 1594 г. Первые упоминания о «Тите Андронике» также относятся к этому году. Издатель Джон Дантер зарегистрировал «Тита Андроника» в реестре гильдии печатников и издателей 6 февраля 1594 г., и в том же году Эдвард Уайт и Томас Миллингтон продавали эту пьесу на своих прилавках под вывеской, изображавшей пушку, у малых северных дверей собора св. Павла. В пьесе «Как распознать мошенника», зарегистрированной месяцем раньше, встречается упоминание о короле Эдгаре, которого принимают так же радушно,
Как Тита римские сенаторы встречали,
Когда он готов Риму покорил...
Наконец, когда 24 января 1594 г. труппа графа Сассекса ставила «Тита Андроника» в театре «Роза», Хенсло отметил это представление в своем «Дневнике» как «новое». Казалось бы, это свидетельство довольно убедительно указывает на 1594 г. как на дату написания пьесы; но так кажется, пока не рассмотришь это свидетельство пристальнее. Несмотря на то что пьеса была разрешена к печати в 1594 г., «Как распознать мошенника» ставилась «слугами лорда Стренджа» двумя годами раньше — 10 июня 1592 г. Мы узнаем об этом из «Дневника» Хенсло. Кроме того (как мы видели), «новая» скорее может означать то, что пьеса вновь разрешена или вновь поставлена, нежели что она только что написана; такая возможность подтверждается объявлением на титульном листе о том, что эта «наипечальнейшая римская трагедия» игралась «слугами Достопочтенного графа Дарби, графа Пембрука и графа Сассекса». Поскольку «слуги» графов Дарби и Пембрука упоминаются прежде «слуг» Сассекса, можно заключить, что «Тит Андроник» был «новой» пьесой в 1594 г. только для последней труппы. Во всяком случае, пьеса с такой историей постановок едва ли только что вышла из-под пера автора в том же самом году.
Нужно и в дальнейшем соблюдать такую же осторожность, прослеживая отношения Шекспира с упомянутыми труппами. Если он и начинал как актер в труппе ее величества, возможно, он очень рано решил, что ему выгоднее перейти в другую труппу. Несмотря на то что ни одна его пьеса, насколько нам известно, не была поставлена труппой ее величества, весьма интригующим является тот факт, что каким-то образом Шекспир смог использовать в качестве источников сюжета три пьесы из репертуара этой труппы: «Беспокойное царствование короля Джона», «Славные победы Генри V» и «Правдивая история короля Лира и трех его дочерей». Создавая свои варианты этих пьес, Шекспир, возможно, вспомнил о предшествовавших пьесах, ставившихся на сцене много лет назад в те дни, когда он был актером труппы ее величества.12 Но это только предположение. Все же некоторые пьесы труппы ее величества перешли в репертуар труппы графа Стренджа во главе с Алленом; кроме того, из «Дневника» Хенсло, этой уникальной сокровищницы сведений, видно, что эта труппа играла «Гари VI» четырнадцать раз, делая большие сборы, в театре «Роза» в Банксайде между 3 марта и 20 июня 1592 г. Разумеется, не только Шекспира, но и других драматургов могла привлечь мысль об использовании в пьесе плачевной истории царствования Генри VI, так же как их привлекали (наряду с Шекспиром) истории Юлия Цезаря, Троила и Крессиды.13 Если шедшая в театре «Роза» пьеса принадлежала ему, это была скорее всего, как мы увидим, первая часть «Генри VI». Таким образом, сухие бухгалтерские записи Хенсло подтверждают то взволнованное описание переполненных театров, которое оставил Нэш. Но нет никаких данных о связях самого драматурга с труппой лорда Стренджа: Аллен в своей переписке не упоминает о Шекспире, не упомянут последний и в доверенности от 6 мая 1593 г., где перечислены члены (возможно, только пайщики) этой труппы; не фигурирует Шекспир и в списке актеров (в который включены наряду с главными и исполнители второстепенных ролей) «второй части повести о Семи смертных грехах», пьесы, ставившейся «слугами лорда Стренджа». По титульным листам искаженного варианта пьесы, напечатанной под названием «Правдивая трагедия», нам известно, что «слуги графа Пембрука», труппа, которая некоторое время ставила «Тита Андроника», имели в своем репертуаре третью часть «Генри VI» (возможно, также и вторую часть этой хроники). «Укрощение одной строптивицы» («The Taming of A Shrew»), возможно, но не обязательно, один из искаженных вариантов «Укрощения строптивой» («The Taming of the Shrew»), было напечатано в 1594 г. «Она [пьеса] несколько раз игралась слугами достопочтенного графа Пембрука». Вполне возможно, что Шекспир написал последнюю из этих пьес для труппы лорда Пембрука, хотя, скорее всего, они перешли к ним от других трупп; точно известно, что «Тит Андроник» переходил из рук в руки (Пинцисс (см. примеч. 11) выдвинул теорию о том, что «слуги графа Пембрука» ведут свое происхождение от некой группы актеров, выделившихся из труппы ее величества. Из завещания, «писанного Мэри Эдмонд (см. примеч. 15), не явствует, к какому театру первоначально принадлежали эти актеры.). Возможно, некоторое время Шекспир был драматургом, не связанным ни с какой труппой. Однако куда более привлекательно и романтично воображать его одним из актеров труппы Пембрука примерно в то же самое время, когда Марло писал для этой труппы свою последнюю драму «Эдуард II». Эти два человека могли быть знакомы; Шекспир, несомненно, знал произведения Марло и отозвался на них в своих первых опытах: «Тамерлан» чувствуется в «Генри VI». Впоследствии Шекспир оплакал Марло, иносказательно упомянув мертвого пастуха в комедии «Как вам это понравится».
Довер Уилсон предложил любопытную, хотя и построенную на догадках реконструкцию происхождения труппы Пембрука.14 В 1590 г. «слуги лорда Стренджа» и труппа адмирала слились в одну труппу во главе с Алленом; эта объединенная труппа использовала два театральных помещения в Шордиче «Театр» Бербеджа и его филиал «Куртину». Но соглашение между ними было расторгнуто. В мае 1591 г. Аллен поссорился со старшим Бербеджем и вместе со своими коллегами ринулся в соперничающее нредприятие в Сарри — театр «Роза», принадлежавший Хенсло. Это то, что нам известно; остальное — гипотеза.
Уилсон предполагает, что не вся труппа пожелала переправиться через реку вместе с Алленом. Сын Бербеджа Ричард, в двадцать три (или двадцать четыре) года уже видевший себя претендентом на лавры «знаменитого Неда Аллена», склонил нескольких актеров остаться с ним в Шордиче и образовать новую труппу. Затем отделившиеся актеры убедили лорда Пембрука взять их под свое покровительство. Отсюда берет начало связь между актером Бербеджем и театралами Пембруками, прерванная только смертью трагика в 1619 г., которая повергла третьего в роду графа Пембрука в такое горе, что он, сокрушаясь сердцем, удерживался от посещений театра, на подмостки которого ступала нога его «старого знакомого». Связь Шекспира с Пембруками вновь обнаружилась впоследствии, в 1623 г., когда Хэминг и Кондел посвятили первое фолио с пьесами своего достойного друга и собрата «благороднейшим и несравненным братьям» Уильяму графу Пембруку и Филиппу графу Монтгомери. Предание добавляет еще несколько фактов. В 1865 г. леди Херберт, принимавшая в Уилтон-Хаузе Уильяма Кори, который был в ту пору главой Итонского колледжа, сказала ему, что у них находится никогда не печатавшееся письмо леди Пембрук к ее сыну, в котором та просит его привезти Джеймса I из Солсбери посмотреть «Как вам это понравится»; «этот самый Шекспир у нас». Она хотела уговорить короля приехать ради Уолтера Рали. Джеймс действительно посетил Солсбери по крайней мере один раз, когда его двор стоял в Уилтоне осенью 1603 г.; но, к несчастью, никакого письма в этом роде так и не обнаружилось.15 Некоторые ученые полагают, что этот Пембрук и есть тот самый «прекрасный юноша», которого Шекспир воспел в сонетах.
Гипотеза Уилсона весьма привлекательна и кажется правдоподобной, но недавно обнаруженное завещание одного прежде неизвестного актера, Саймона Джуэла, наводит на мысль о том, что «слуги лорда Пембрука» скорее начали свое существование как гастролирующая труппа без Бербеджа или Шекспира и не в 1591 г., а накануне той катастрофы, которая разразилась в Лондоне в следующем году.16 Ибо в то лето город поразила чума. Несколькими годами ранее в проповеди, читанной у креста св. Павла, преподобный Т. Уилкокс посредством силлогизмов доказал что «причиной чумы, если приглядеться, является грех, а причиной греха являются представления; следовательно причина чумы — представления».17 Но независимо от того, явилась ли чума следствием представлений или нет, власти были обеспокоены, и не без оснований, теми опасностями, с которыми сопряжено посещение театров во время эпидемии. Они считали, что такие публичные сборища, на которые сходятся бездельники, шлюхи и другие подонки общества, не говоря уже о многих «зараженных язвами», покрывшими их, «распространяют опасную пагубу». Когда число смертей, о которых сообщали списки умерших, достигло тревожных размеров, Тайный совет распорядился запретить театральные представления. «Мы считаем, что будет уместно, — сообщали члены Тайного совета лорд-мэру и олдерменам Лондона, а также мировым судьям Сарри и Мидлсекса,
если всякого рода стечение людей и публичные сборища на представлениях, медвежьих травлях, в кегельбанах и иные подобные развлекательные сборища будут запрещены, и посему требуем от вас и именем ее величества неукоснительно поручаем вам и приказываем немедленно запретить в пределах вашей юрисдикции все представления, травли медведей и быков, игру в кегли и иные подобные предлоги для стечения любого числа людей (за исключением проповедей и церковных служб) с тем, чтобы никак не способствовать умножению заразы в городе, что вы и должны сделать как посредством обнародования сего распоряжения, так и посредством надзора и наблюдения, осуществляемого в тех местах, где... такого рода развлечения обычно посещаются».18
Решение было принято 28 января 1593 г. Ограничения распространялись на сборища в пределах семимильного радиуса Лондона. Почти весь тот год чума свирепствовала с особой жестокостью. По данным Стоу, между 29 декабря 1592 г. и 20 декабря 1593 г. она унесла 10 775 душ; другие приводят более высокие цифры (На самом деле Стоу в своих «Анналах Англии» (1601 г., с. 1274) в качестве общего числа называет 10675, однако он неточно сложил свои собственные числа.). Но статистика не в состоянии выразить, что означало для людей это бедствие, лишь случившееся с отдельными семьями дает представление о том, что такое чума. Роберт Браун, бывший когда-то актером в труппе графа Вустера, играл на франкфуртской ярмарке в течение долгого жаркого лета 1593 г. Его семья оставалась в Шордиче. Чума уничтожила всех жену, детей, остальных домочадцев. Но жизнь продолжалась, и Браун женился во второй раз.
Следующей зимой масштабы бедствия настолько уменьшились, что можно было вновь на короткий срок открыть театры, однако 3 февраля 1594 г. Тайный совет нашел уместным распорядиться о том, «чтобы никакие публичные представления или интерлюдии не осуществлялись какими-либо труппами в радиусе пяти миль вокруг Лондона до той поры, пока, убедившись и уверившись в том, что это безопасно для здоровья, мы не сделаем новых распоряжений противоположного свойства».19 Весной 1594 г. театры вновь распахнули свои двери, однако летом власти стали беспокоиться о том, как бы толпы людей, жаждущих развлечений после долгого заключения в четырех стенах, не стали «посещать такого рода собрания» и зараза не распространилась бы «из-за жары и сборищ». Это затянувшееся надолго закрытие театров, самое длительное в короткой истории лондонского театрального дела, разорило труппы. Тайный совет мог разрешить «слугам графа Сассекса» или «слугам лорда Стренджа» играть за пределами семимильной зоны, однако труппы едва ли могли сохраниться в целости в течение этого казавшегося бесконечным изгнания, обрекшего их на жалкое существование за счет представлений в захолустных амбарах. Когда великая чума 1592—1594 гг. наконец пошла на убыль, актерам пришлось вновь собраться с силами и объединяться в труппы.
Чем занимался Шекспир в течение этого затянувшегося периода вынужденного бездействия? Согласно одной любопытной гипотезе, он скитался по континенту (Чарлз Армитидж Браун, страстный поклонник Италии, по-видимому, первым публично высказал предположение, не странствовал ли там Шекспир; в 1838 г., основываясь на содержании ряда пьес, Браун в книге «Автобиографические стихи Шекспира» ответил утвердительно на вопрос, поставленный им самим в названии главы «Посещал ли он Италию?». Разумеется, эта проблема волновала жителей континента. Так, известный германский шекспировед XIX в. Карл Эльце отверг предположение, будто Шекспир примкнул к труппе английских комедиантов в Германии, но не Устоял против итальянских ассоциаций (Эльце создал теорию о том, что в 1593 г. Шекспир «бежал от опасной чумной атмосферы столицы» и сразу же по возвращении создал «Венецианского купца», «Отелло» и (возможно) «Укрощение строптивой», «будучи все еще преисполнен только что полученными впечатлениями, когда все очарование Италии с ее небесами непроизвольно водило его пером» («The Supposed Travels of Shakespeare», Essays on Shakespeare (transl. L. Dora Schmitz, 1874), p. 254—315).). Возможно, Шекспир исследовал внутренние водные пути Северной Италии, пробираясь из Феррары по реке По к заболоченным землям Венецианской республики. Это позволило ему познакомиться с итальянскими обычаями, церемониями, характерными чертами и топографией северных городов, а также получить поверхностное знание языка. Затем, вернувшись в Лондон, когда кончилась чума, он вызвал в своей памяти благоуханную атмосферу Италии — Венеции, Вероны и прекрасной Падуи в «Ломбардии, волшебном саду Италии великой» — в целом ряде пьес, богатых местным колоритом. В «Венецианском купце» Шекспир даже упоминает «перевоз» или traghetto, «паром, перевозящий в Венецию», как называет его Порция.20
Но с равным успехом он мог насытить свое творческое воображение, пользуясь книгами и рассказами вернувшихся путешественников или беседуя с итальянцами в Лондоне. Гостиница «Слон» в Банксайде обслуживала итальянскую клиентуру. По дороге в театр и обратно Шекспир должен был проходить мимо этой гостиницы. В «Двенадцатой ночи» (действие которой происходит якобы в Иллирии, что, впрочем, несущественно) «Слон» рекомендуется как гостиница, «лучше которой не сыскать». Некий Паоло Марко Лукезе, уроженец Лукки, держал ресторан на Харт-стрит в приходе св. Олива, и в его доме жили итальянцы. (Знал ли Шекспир Лукезе? Когда в «Отелло» достопочтенные синьоры собираются в зале сената, Дож спрашивает: «Что, Марк Лукезе в городе?») Джон Флорио составитель первого итало-английского словаря, был хорошо известен в аристократических и интеллектуальных кругах; некоторые комментаторы, начиная с Уорбертона в XVIII в., считают, что Шекспир слегка высмеял Флорио в качестве педанта Олоферна в «Бесплодных усилиях любви». Многочисленные Бассанио, уроженцы Венеции, были приписаны ко двору в качестве музыкантов королевы. Шекспир называет в «Венецианском купце» своего героя Бассанио, хотя его прототип в новелле, послужившей источником, носит имя Джианетто.21 А.Л. Рауз полагает, что Эмилия Бассано, дочь Баптисты Бассано и Маргарет Джонсон, была смуглой соблазнительницей в «Сонетах». Рауз сообщает весьма интересный факт: мужа Эмилии звали Уилл; это весьма разъясняет смысл тех сонетов, которые построены на игре слов (Whoever hath her wish, thou hast thy Willy / And Will to boot, and Will to over-plus) («Кто бы ни владел ее желанием [Will], у тебя есть твой Уилл [Will] // и Уилл [Will] в придачу, и Уилл [Will] сверх того. Каламбур в этом сонете (135) построен на разных значениях слова «will». Will — имя Шекспира и его друга, и, возможно, мужа «смуглой дамы».. — Прим. перев.). Он приводит также цитаты из рукописи одного дневника, где об Эмилии якобы говорится, что она была «весьма смуглой в юности». Однако мужа Эмилии звали, увы, не Уилл, а Альфонсо, и слово в рукописи, прочитанное Раузом как «смуглый» [«brown»], на самом деле читается как «смелый» [«brave»].22 «Смуглой даме» подобает быть явно смуглой.
Во всяком случае, после всего сказанного приходится признать, что шекспировское знание итальянской топографии отнюдь не надежно. Герои в окруженной сушей Вероне (в «Двух веронцах») садятся на корабль; Милан в «Буре» изображен как город, связанный с морем посредством водного пути. В «Укрощении строптивой» расположенное вдали от моря Бергамо имеет своего мастера по изготовлению парусов; Бьяндело сходит на берег в Падуе, один из жителей которой, Гремио, является владельцем большого торгового судна. Представить себе Шекспира проводящим каникулы в Италии, в то время как в Лондоне колокол звонит по мертвым, — вполне безобидная фантазия но, скорее всего, он оставался в Англии. Там он попробовал свои силы в сочинении недраматических произведений и нашел себе покровителя.
Им был Генри Ризли, граф Саутгемптон и барон Тичфилд. Его дед, Томас, первый граф в роду, был лорд-канцлером во времена Генри VIII и, чтобы продемонстрировать важность своего положения, построил в Тичфилде «весьма величественное здание», которым так восхищался королевский собиратель древностей Леленд. Второй в роду граф, неисправимый католик, присоединился к участникам политического заговора, действовавшим с благословения Марии Шотландской. Он ухитрился выйти сухим из воды, однако умер прежде, чем его сыну Генри — покровителю Шекспира — исполнилось восемь лет. Старший брат мальчика умер еще раньше, и таким образом в октябре 1581 г. Генри Ризли унаследовал звание пэра. Почти до самого его совершеннолетия мать Генри оставалась вдовой, и потому над юным пэром была учреждена королевская опека в лице лорда Бэрли, занимавшего должность лорд-казначея. В Сесил-Хаузе вместе с другими подопечными молодой Саутгемптон получил придворное образование в закрытой академии, созданной для сыновей знати. Затем он провел четыре года в колледже, где некогда учился Бэрли, СентДжонс в Кембридже. Там в 1589 г. в возрасте пятнадцати лет Саутгемптон получил звание магистра искусств. При дворе хорошо образованный юноша привлек благосклонное внимание королевы и завязал дружеские отношения с блестящим, но обреченным фаворитом графом Эссексом, который был на семь лет старше его. Осенью 1592 г. Саутгемптон примкнул к группе вельмож, сопровождавших королеву в Оксфорд. Никто из сопровождавших не был столь миловиден, как он, панегирически писал Джон Сэнфорд, «ни один из молодых людей не выделялся столь своей ученостью, хотя над его верхней губой едва пробился нежный пушок».23 Лорд Бэрли стремился выдать за него замуж свою внучку, леди Элизабет Вир, но Саутгемптон воспротивился браку, хотя и не без колебаний.
Саутгемптон покровительствовал ученым и поэтам. Джон Флорио вошел в его окружение в качестве домашаего учителя итальянского языка. Один из секретарей Бэрли в 1591 г. посвятил Саутгемптону написанные на латыни стихи под названием «Narcissus» [«Нарцисс»]. Через два года, посвящая своего «Злосчастного путешественника» этому «подлинно благородному лорду», Нэш превозносил «драгоценного любителя и ценителя... как любителей поэзии, так и самих поэтов». Тринадцатилетним мальчиком
Саутгемптон выразил почтение своему опекуну в не по летам зрелом этюде, написанном цицероновской латынью на тему: «Все люди побуждаемы к достижению добродетели надеждой на воздаяние». Эта довольно мирская тема требовала от молодого человека несвойственной его возрасту житейской мудрости, однако Ризли рассмотрел ее с идеалистической точки зрения, отождествляя воздаяние с «хвалой и добрым именем». Такие способности знатный лорд мог развить в себе, общаясь с покровительствуемыми поэтами. В свою очередь те ожидали от него чего-нибудь более осязаемого, но не всегда получали ожидаемое. «Я не теряю надежды на вашу милостивую благосклонность, ибо я не вовсе отвергнут славой, — писал Нэш в своем посвящении. — Ваша милость подобны большой раскинувшейся ветви славы, из коей мои праздные листья жаждут извлечь все потребные им питательные соки. Вам остается либо презрительно стряхнуть их как источенные червями и никчемные либо в сострадании своем сохранить и взлелеять, ибо у вас есть надежда обрести среди них хоть какой-нибудь малый летний плод».24 Очевидно, графу пришелся не по вкусу этот плод, так как данное послание было изъято из последующих изданий «Злосчастного путешественника», а незадачливому автору пришлось искать себе питательные соки в ином месте.
В 1593 или 1594 г. Николас Хиллиард написал миниатюру, изображающую мальчика с блеклыми золотыми локонами. Это лицо — с мягкими чертами, тонко изогнутыми бровями, со слегка приподнятыми уголками губ, выражающих самодовольное превосходство, — безусловно, лицо аристократа, который был вполне достоин, чтобы его воспели в стихотворении под названием «Нарцисс». Примерно в то время, когда граф позировал Хиллиарду, Шекспир посвятил ему свою первую поэму. Нашему поэту было двадцать девять лет, адресат посвящения был на десять лет моложе его.
«Венера и Адонис» наряду с «Комедией ошибок» и «Титом Андроником» принадлежит к раннему классическому периоду в творчестве Шекспира. (Миф об Адонисе весьма привлекал его. «Картины любишь? — спрашивают медника Слая в «Укрощении строптивой», — их мы принесем. Изображен Адонис у ручья...») И вновь Шекспир извлек сюжет из «Метаморфоз», его мифотворческое воображение помогло ему создать повествовательную поэму на эротическую тему. Это был модный жанр, породивший, весьма возможно в том же самом году, высочайший образец для подражания — незавершенную поэму Марло «Геро и Леандр». Шекспир вполне мог рассчитывать на то, что его поэма доставит удовольствие высокородному лицу, которому она была отправлена, ибо каких только утех не найдет двадцатилетний юноша с развитым вкусом в истории Адониса — отрока, с мужским презрением отвергающего одержимую назойливость богини любви. Одновременно Шекспир попытался завоевать новую аудиторию: изощренную, любящую удовольствия, не интеллектуальную, но почитающую интеллект, — такую аудиторию, которую имел в виду Томас Лодж, сам окончивший юридическую школу «Линкольн-инн» создавая свою эротическую поэму «Метаморфозы Сциллы», которую «весьма полезно внимательно прочесть юным придворным и запомнить скромным дамам».
На титульном листе «Венеры и Адониса» не значилось имени автора, но посвящение «его милости Генри Ризли графу Саутгемптону, барону Тичфилду» было подписано:
Ваша милость!
Боюсь, не оскорблю ли Вашу милость, посвящая Вам мои слабые строки, и не осудит ли меня свет за избрание столь сильной опоры для такой легковесной ноши; но если она понравится Вашей милости, я сочту это высочайшей наградой и поклянусь посвятить весь свой досуг неустанному труду, пока не создам в Вашу честь творение более достойное. Если этот первенец моей фантазии покажется уродом, я буду сокрушаться о том, что у него такой благородный крестный отец, и никогда более не стану возделывать столь неплодородную почву, опасаясь снова собрать убогий урожай. Я предоставляю свое детище на Ваше милостивое рассмотрение и желаю Вашей чести сердечного довольства и исполнения всех Ваших желаний для блага света, возлагающего на Вас свои надежды.Покорный слуга Вашей милости
Уильям Шекспир
Тон этого посвящения изощренно любезный, но не раболепный, скромный, но с внутренней уверенностью в себе, не говорит о большой близости между поэтом и его покровителем. Эпиграф на титульном листе, также из Овидия» разъясняет скромный тон посвящения. «Vilia miretur vulgus: mihi flavus Apollo // Pocula Castalia plena ministret aqua». «Пусть помышляющие о низком любуются низкопробным // Прекрасный Аполлон ведет меня к источнику муз». Эти строки из 15-й элегии первой книги «Любовных элегий» Овидия на английский перевел Марло.
Фраза о «первенце моей фантазии» повергла в замешательство комментаторов. Может быть, Шекспир сочинил, хотя бы вчерне, «Венеру и Адониса», еще будучи молодым человеком, в Уорикшире, может быть, он пришел в Лондон, имея в кармане какую-то поэму, и распространял ее рукопись до той поры, пока Саутгемптон не соблаговолил принять ее? Такого рода гипотеза могла бы объяснить наличие живых воспоминаний о сельской природе в поэме нырок, лань с набухшим от молока сосцами, дикий жеребец, боязливая улитка и прежде всего бедный зайчонок, в ужасе убегающий от своих преследователей, которые, казалось бы, более обязаны своим происхождением окрестностям фермы его дяди Генри, чем Аркадии римских поэтов. И все же рискованно делать окончательные выводы из таких данных, как сдержанно заметил Александр Дайс более чем сто лет назад: «Мне еще предстоит понять, что воображение Шекспира не могло тешиться сельскими образами, даже среди туманов Саутуорка и Блэкфрайарза».25 Буколические образы могли с особой силой привлечь поэта, чей «досуг» (говоря словами посвящения) был вынужденным из-за чумы, закрывшей театры. Может быть, Шекспир назвал «Венеру и Адониса» первенцем своей фантазии просто потому, что этой поэмой был отмечен его дебют в печати. Или, может быть, он делал различие между серьезным литературным творчеством, результатом которого была отпечатанная, как подобает, книга с посвящением, и преходящими зрелищами, восхищавшими толпу в Шордиче и в Банксайде. Как начинающий писатель, он принимал как само собой разумеющееся снисходительное отношение к пьесам и драматургам, распространенное в его время. Ведь он так и умер, не зная, а возможно, и не заботясь о том, будут ли когда-либо «Макбет», «Буря» или «Антоний и Клеопатра» сохранены для будущего в печатной форме.
Другое дело «Венера и Адонис». Шекспир весьма хлопотал об этом первом детище своей покровительствуемой музы. В кварто 1593 г. исключительно мало опечаток и типографских погрешностей; очевидно, что, даже если автор сам не правил корректуру, он обеспечил печатника достаточно хорошим экземпляром своей рукописи. Кроме того, он выбрал отличного печатника.
Этим печатником был Ричард Филд, земляк Шекспира, вдевший типографией в Блэкфрайарзе.26 Сын Генри Филда, кожевенника с Бридж-стрит, он родился на три года позже Шекспира: в стратфордской приходской книге его крещение записано 16 ноября 1551 г. Имя старшего Филда значится в городских записях: в 1560 г. он был оштрафован вместе с другими пятнадцатью горожанами «за то, что они позволяли своим кобелям и сукам свободно бегать по улицам». Когда в 1592 г. Генри умер, Джон Шекспир помогал оценивать старую кровать и прочий скарб, составлявший скромное имущество Филда. Хотя сам Филд не преуспел, он дал своему сыну возможность стать на ноги, отдав его подмастерьем к лондонскому печатнику. Книгоиздатель Джордж Бишоп, к которому первоначально был прикреплен Ричард, передал его на шесть лет под начало Томаса Ватролье, гугенота, имевшего типографию в Блэкфрайарзе. Искусный мастер-печатник, Ватролье знал толк в таких популярных изданиях, как «Книга, содержащая различные формы начертания букв» де Бошена и Бейлдона. Энергичная супруга этого гугенота Жаклин умела управляться с мастерской, когда ее муж уезжал в Эдинбург, где у него была другая процветающая типография. В 1587 г. Ватролье умер, и в следующем году его вдова вышла замуж за их единственного подмастерья. Последнему в ту пору было двадцать семь лет, и он только что освободился от контракта с гильдией печатников и издателей. Шарлотта Стоупс полагает, что в лице Жаклин Филд ей удалось найти «смуглую даму» Шекспира: «...она была француженкой, и, следовательно, у нее, скорей всего, были темные глаза, желтовато-бледный цвет лица и то необъяснимое очарование, о котором столько раз упоминает Шекспир».27 Под «очарованием» подразумевается безнравственность. Аргументация г-жи Стоупс тоже отнюдь не безупречна.
Ричард Филд зарегистрировал «Венеру и Адониса» в гильдии печатников и издателей 18 апреля 1593 г. Менее чем через два месяца пожилой джентльмен, эсквайр Ричард Стонли увидел эту поэму на прилавке под вывеской, изображавшей белую борзую, на паперти собора св. Павла и купил экземпляр за шесть пенсов. Будучи одним из четырех кассиров казначейства, Стоили владел домом в Олдерсгейте в Лондоне, но свободные дни проводил в своем имении Доддингсхерсте в графстве Эссекс; уже стариком семидесяти семи лет этот государственный служащий, всю жизнь имевший дело с финансами короны, попал в тюрьму Флит из-за крупного личного долга. Будучи в свое время приметной фигурой, но впоследствии забытый, Стонли отличился еще и тем, что был первым зарегистрированным покупателем первой опубликованной книги Шекспира (Дневник Стонли с отрывком, касающимся «Венеры и Адониса», стал известен в XVIII столетии. 7 мая 1794 г. собиратель древностей Фрэнсис Доус написал Джону Стивенсу об этом факте (Folger Shakespeare Library, MS. C. b. 10). Должно быть, Доус — тот самый знакомый, который упоминается в примечании, включенном Мэлоном в свое «Исследование подлинности различных бумаг и юридических документов» (1796 г.): «Следующий отрывок был найден в старинном рукописном дневнике, которым в течение какого-то времени с тех пор владел один знакомый г-на Стивенса, передавший мне эту запись: «12 июня 1593. За «Обозрение Франции» и «Венеру и Адониса» Шекспира (Shakspere) — XII пенсов» (с. 67, примеч.). Это упоминание также цитируется в издании сочинений Шекспира (Variorum, 1803 г.) Айзека Рида (т. II, с. 152). Потом дневник исчез и пропадал, пока вновь не появился в Сан-Франциско, где был приобретен Фолджеровской шекспировской библиотекой в 1972 г. По заведенному порядку, читая подряд все три тома дневников, «Петиция Яндл, хранитель рукописей библиотеки, обнаружила этот отрывок, о котором Фолджер объявил 23 апреля [день рождения Шекспира. — Перев.] 1973 г. В публикации Фолджеровской библиотеки напечатано Survey (обозрение) и Adhonay (Адонис), а в публикации Мэлона — Survay и Athonay. В настоящее время дневник находится в Фолджеровской шекспировской библиотеке. M.S. Va. 460, а этот отрывок находится на листе 9.).
«Венеру и Адониса» покупало множество людей. До 1640 г. поэма выдержала шестнадцать изданий. Ни одно из произведений Шекспира не перепечатывалось в тот период так часто. Читатели зачитывали поэму настолько, что страницы книги рассыпались; этим мы можем объяснить тот факт, что наиболее часто издававшееся произведение сохранилось в одном-единственном экземпляре.
В начале XVII в. студенты кембриджского колледжа Сент-Джонс поставили любительскую пьесу «Возвращение с Парнаса», один из персонажей которой восторгается Шекспиром. «Пусть этот глупый мир почитает Чосера и Спенсера, восклицает Галио, — я же буду поклоняться милейшему г-ну Шекспиру и, дабы почтить его, положу «Венеру и Адониса» к себе под подушку, подобно тому, о ком писали (я не помню точно его имени, но уверен, что это был какой-то король), что он спал с Гомером в изголовье своей постели». «О милейший Шекспир, — восклицает он в другом месте, — я повешу его портрет в своей рабочей комнате, в суде».28 Биографы толковали слова Галио как свидетельство признания Шекспира университетом,29 однако, даже если это так, такое признание двусмысленно. Ведь Шекспиру рукоплещет глупец, что подчеркивается его именем (Насмешливое имя образовано от слова «gull» («простак» — «глупец»). — Прим. перев.), филистерским отрицанием Чосера и Спенсера и неспособностью вспомнить, что монархом, который восхищался Гомером, был Александр Великий. И все же это упоминание, как и другие, свидетельствует о большой популярности «Венеры и Адониса» в определенном круге читателей: студентов университета, придворных, членов корпорации, юридических школ, остряков и городских щеголей. Поскольку Филд слишком рано расстался с поэмой, он, должно быть, не без досады наблюдал ее коммерческий успех. Отпечатав два издания, он уступил права на это произведение Джону Харрисону, который уже продавал книгу, не оплачивая права на издание. Возможно, Филд усомнился бы в способностях любого поэта, если бы тот был родом из его родного рыночного городка, более славившегося пивом, чем изящными искусствами.
«Более достойное творение», обещанное автором в первом посвящении, было осуществлено следующей весной в другой поэме, основанной на сюжете из Овидия и являющейся контрастом к ранней поэме. Если в «Венере и Адонисе» трактуется тема Эроса, отвергнутого при неудавшейся попытке соблазнить скромного юношу, то в «Обесчещенной Лукреции» трактуется тема Эроса, удовлетворенного насилием над рассудительной матроной. Между двумя сетующими женщинами возникает странный контраст. Поэму печатал тот же Филд, и, как обычно, работа его была высококачественной. Однако на этот раз Харрисон сразу приобрел издательские права (о чем свидетельствует его регистрация в реестре гильдии печатников и издателей 9 мая 1594 г.) на книгу, озаглавленную «Обесчещенная Лукреция». В ней мы вновь находим посвящение Саутгемптону:
Любовь, которую я питаю к Вашей милости, беспредельна, и это скромное произведение без начала выражает лишь ничтожную часть ее. Только доказательства Вашего лестного расположения ко мне, а не достоинства моих неумелых стихов дают мне уверенность в том, что мое посвящение будет принято Вами. То, что я создал, принадлежит Вам, то, что мне предстоит создать, тоже Ваше, как часть того целого, которое безраздельно отдано Вам. Будь мои достоинства более значительны, я бы лучше выразил мою преданность. Но каково бы ни было мое творение, оно посвящено Вашей милости, кому я желаю долгой жизни, еще более продленной полным счастьем.
Вашей милости покорный слуга
Уильям Шекспир
Как и следовало ожидать, авторитетные специалисты подробнейшим образом сравнили эти два посвящения Шекспира. Толкования различны. «Слишком проницательная критика, — писал Эдмунд Чемберс, — обнаруживает в различиях между этими двумя обращениями значительно возросшую близость поэта к своему покровителю, что, должен сказать, для меня совсем не очевидно».30 Однако Чемберс принадлежит к меньшинству; большинство ученых (включая пишущего эти строки) усматривает в этих посвящениях углубление сердечности. Всякий читатель, сличив тексты посвящений, может решить этот вопрос сам.
Успех «Обесчещенной Лукреции» был менее разительным чем успех предшествовавшей поэмы, но все же она выдержала до 1640 г. более восьми изданий, что говорит о достаточном признании (Приводя число изданий этой поэмы, так же как число изданий «Венеры и Адониса», я пользовался «Short-title Catalogue» (исправленное издание 1976 г.).). Эти две поэмы, украшенные всеми цветами риторики Возрождения, упрочили за Шекспиром репутацию поэта любви. В последней из парнасских пьес, «Второе возвращение», которую ставили в том же самом помещении в Кембридже во время рождественских празднеств (вероятно) 1601—1602 гг., Джудицио высказывает здравое суждение:
Адонис и Лукреция милы.
Сладчайший стих его томит сердца.
Дай бог ему предмет, что полн значенья,
Без глупого любовного томленья.31
Очевидно, слухи о «Юлии Цезаре» и «Генри V» не проникли еще в кембриджскую обитель. Или, возможно, так как то были пьесы, они не принимались в расчет.
О том, как отнесся молодой граф к этим двум посвящениям, тогдашняя хроника умалчивает. Однако предание, Впервые приведенное Роу в краткой биографии Шекспира, восполняет пробел:
Есть один образец столь исключительного великодушия, проявленного этим покровителем Шекспира [Shakespear]; я бы не рискнул привести этот рассказ, если бы меня не уверили, что он идет от сэра Уильяма Давенанта, вероятно хорошо знавшего его [Шекспира] дела, а именно будто лорд Саутгемптон однажды дал ему тысячу фунтов стерлингов, чтобы тот мог сделать одну покупку, о которой, как он слышал, тот помышлял.32
Хотя всякая информация, идущая от такого авторитета, как Давенант, драматурга, поэта-лауреата, театрального антрепренера и своекорыстного украшателя мифа о Шекспире (Давенант распространил слух, будто он был незаконным сыном Шекспира. — Прим. перев.), — должна возбуждать подозрение у любого осмотрительного исследователя, один недавний биограф как Шекспира, так и Саутгемптона склонен признать ее правдоподобной.33 Упомянутая сумма, которую Рауз называет «крупной», сделала бы честь елизаветинскому меценату, однако непохоже на то, что Шекспир был так же удачлив, как Гораций или Вергилий. В 90-х гг. Саутгемптон испытывал финансовые затруднения. По слухам, граф был вынужден расстаться с 5 тыс. фунтов, чтобы взять назад свое опрометчивое обещание жениться на внучке лорд-казначея; известно, что в ноябре 1594 г. он находился в столь стесненных обстоятельствах, что вынужден был сдавать внаем домик привратника и другие здания и помещения своей лондонской резиденции Саутгемптон-Хауз.34 Насколько нам известно, вложения Шекспира в недвижимость за всю его жизнь не превышали тысячу фунтов стерлингов. Предполагали, будто он употребил эти деньги на то, чтобы приобрести пай в театральном товариществе «слуг лорд-камергера» в 1594 г. Но это не более как попытка найти разумное объяснение невероятной цифре. Шекспир никогда более не посвящал ни одно свое произведение какому-либо знатному лорду. С этого момента имя Саутгемптона исчезает из биографических данных о Шекспире.
Однако оно не исчезает из гипотез. Многие, чуть ли не все, комментаторы полагают, что граф Саутгемптон является «светловолосым юношей», которому Шекспир в «Сонетах» настоятельно советует жениться и продолжить род и которого поэт обессмертил, обращаясь к нему с необычными выражениями мужской дружбы, принятыми в эпоху Возрождения. Объект этой преданности, «царь-царица» страсти сочинителя сонетов, обладает «женским ликом», но (к вящему огорчению гетеросексуального поклонника) мужским фаллосом. В 20-м сонете Шекспир горестно восклицает:
Задуман был как лучшая из женщин
Безумною природою, затем,
Ненужным был придатком ты увенчан,
И от меня ты стал оторван тем.Но если женщинам ты создан в утешенье,
То мне любовь, а им лишь наслажденье.35
Этот портрет неплохо сочетается с изображением женственного юноши на миниатюре Хиллиарда. Датировка «Сонетов» саутгемптоновским периодом, скажем 1592—1595 гг., могла бы способствовать установлению личности объекта. Несколько изобилующих намеками стихотворений, так называемые «датирующие сонеты» поддерживают (согласно мнению некоторых энтузиастов) такую мнимую хронологию; однако двусмысленный язык поэзии ставит под сомнение уязвимую аргументацию толкователей. И даже если бы мы могли уверенно датировать несколько отдельных сонетов, мы не смогли бы в силу этого исключить возможность того, что эти спорадические записи в рифмованном дневнике поэта могли возникать в течение длительного периода времени. Некоторые сонеты, внушенные страстью позднее, обнаруживают психологическую и метафорическую, чтобы не сказать метафизическую, сложность, не имеющую параллели в творчестве Шекспира начала 90-х гг. Крупнейший в нашем столетии специалист по сонетам Хайдер Роллинс писал в 1944 г., что решение вопроса о хронологии сонетов, от которого зависит решение других вопросов, «было и остается праздной мечтой».36 Оно и по сей день остается мечтой, несмотря на самые искусные и остроумные попытки решить его. У нас нет уверенности и в том, что сонеты напечатаны в правильном порядке. Неясно, в какой мере персонажи этих стихов — «прекрасный юноша», «смуглая дама», «поэт-соперник» представляют собой подлинные личности: их роли обусловлены жизненными обстоятельствами не больше, чем требованиями искусства. А какова роль лирического героя, этого обнаженного «я», которое предстает здесь перед нами в первый и единственный раз во всем собрании сочинений Шекспира? «Этим ключом, — говорит Водсворт о «Сонетах», — Шекспир отомкнул свое сердце». Но нас преследует сомнение: не является ли сам лирический герой хотя бы отчасти драматической фигурой? Пусть драматический герой «Сонетов» воспринимается нами как живое лицо, но разве Шейлок и Гамлет являются менее живыми? Здесь, как и везде, биограф, стремясь ответить на неразрешимые вопросы, рискует спутать танцора с танцем.
Не проливает света на эту тайну и загадочная поэма, внесенная в реестр гильдии печатников и издателей 3 сентября 1594 г. и напечатанная в том же году под названием «Уиллоуби, его Авиза, или Правдивый портрет скромной девы и целомудренной и верной жены». Это любопытное произведение, по-видимому, имеет какое-то отношение к «Сонетам». В предваряющем поэму послании некто Адриан Доррел сообщает о том, каким образом эта «Авиза» попала в печать. Доррел жил в одной комнате, вероятно в университете, с неким подающим надежды молодым ученым Генри Уиллоуби, который доверил другу ключ от своей комнаты, прежде чем отправиться за границу по поручению королевы. Среди бумаг Уиллоуби Доррел обнаружил «Авизу», так поразившую его воображение, что он опубликовал поэму без ведома своего приятеля. Некий Генри Уиллоуби из УэстНойпа, графство Уилтшир, поступил в Сент-Джонс-Колледж Оксфордского университета в 1591 г., но затем перевелся в Экзетер-Колледж, где получил степень в 1595 г. Должно быть, это и был Уиллоуби «Авизы». Никакого Адриана Дорелла не значится в Оксфорде в эти годы, однако некий Томас Дарелл был зачислен в Брейзноз-Колледж. Возможно, имя Адриан — псевдоним самого Уиллоуби. Это одна из множества загадок.
В поэме повествуется о том, как Авиза — «британская пташка», «парящая выше всех», — отражает атаки на свое целомудрие, предпринимаемые пестрой вереницей поклонников. Еще будучи в «нежном возрасте», она отвергает домогательства пожилого вельможи; вступив в брак, она не поддается некоему «cavaleiro» [«кавалеру»] (страдающему геморроем или сифилисом), «французу D. B.», «англо-германцу Дидимусу Харко» и «итало-испанцу Энрико Уиллоубего». У этого последнего, именуемого «H. W.», есть «близкий друг W. S.», «незадолго до того испытавший муки подобной же страсти, но теперь оправившийся от этой болезни...» и наблюдающий издалека, «не закончится та эта любовная комедия более счастливым финалом для нового актера, чем она завершилась для старого».37 «H. W.», «W. B.», «новый актер, старый актер» — все эти замаскированные намеки достаточно завлекательны, и ситуация смутно напоминает ситуацию, описанную в «Сонетах». Более того, можно проследить некую едва намеченную связь между Шекспиром и Уиллоуби. Старший брат последнего, Уильям, женился в 1590 г. на Элинор Бэмпфилд; ее сестра Кэтрин в том же месяце вышла замуж за Томаса Рассела, Существует свидетельство, согласно которому Генри Уиллоуби дружил с мужем свояченицы. Рассел был приятелем Шекспира, хотя нам неизвестно, как долго они были знакомы; наш драматург в своем завещании назначил его душеприказчиком и оставил ему 5 фунтов стерлингов. Если (как гласит предание) Шекспир останавливался в Оксфорде по дороге из Лондона в Стратфорд, он мог познакомиться с Уиллоуби через Рассела. Без сомнения, все это лишь предположения, но трудно воздержаться от соблазна отождествить «W. S.» с Уильямом Шекспиром, а «H. W.» с Генри Ризли, предполагаемым «светловолосым юношей» из «Сонетов».
Существует также и дама, обитающая в доме, «над которым висит эмблема святого покровителя Англии». Не постучаться ли в дверь постоялого двора «Джордж» или «Сент-Джордж» (святой Георгий) в Оксфорде и выяснить, не скрывается ли под личиной красивой жены хозяина «смуглая дама»? Так поступали мноие, и решительнее всех — Артур Ачесон.38 Но все предположения такого рода, поначалу весьма увлекательные, исчезают при ближайшем рассмотрении. Буквы «H. W.», разумеется, также являются инициалами Генри Уиллоуби, и он кажется более вероятным кандидатом на их обладание, чем барон Тичфилд. Неприступно целомудренная Авиза едва ли подходит для роли неразборчивой соблазнительницы из «Сонетов». В 1970 г. профессор Б.Н. де Луна довольно странным образом отождествила Авизу с королевой-девственницей, а дом Авизы — с дворцом Елизаветы в Гринвиче, над которым (во время пребывания в нем королевы) развевались флаги с изображением креста св. Георгия.39
И все же сама поэма представляет бесспорный интерес для шекспироведения, поскольку среди хвалебных стихов, предпосланных ей, есть следующая строфа, в которой, насколько нам известно, Шекспир впервые назван в печати по имени как поэт:
Хоть Коллатин драгой ценой
Платил за славу, хоть жена
(О ней вотще мечтал иной)
Его красива и верна,
Рвет гроздь Тарквиний, чтоб воспел
Шекспир Лукреции удел.40
К осени 1594 г., когда поэма «Уиллоуби, его Авиза» появилась на прилавках, чума в столице уже несколько месяцев как ослабила свою хватку и жизнь вновь стала входить в обычное русло. 8 октября 1594 г., «теперь, когда, слава богу, нет больше никакой опасности заболеть», Генри Кэри, первый барон Хенсдон, просил у лорд-мэра разрешить «ныне труппе актеров», покровительствуемых им, продемонстрировать этой зимой свое искусство на постоялом дворе «Скрещенные ключи», что на Грейшес-стрит. Хенсдон, в ту пору уже старик, был тем лорд-камергером, который защищал актеров во время их столкновений с муниципальными властями. Согласно утверждению хорошо осведомленного астролога Саймона Формана, Хенсдон прежде содержал в качестве любовницы Эмилию Бассано («смуглую даму», по мнению Рауза), и она родила ему ребенка. Теперь ему оставалось жить меньше двух лет. Новая труппа Хенсдона давала спектакли в течение короткого сезона, работая на Хенсло в «Ньюингтон-Батс», — это первое из известных нам упоминаний о «слугах лорд-камергера». Затем в декабре во время рождественских празднеств эта труппа дважды играла при дворе. 15 марта 1595 г. в счете казны королевы упоминаются Уильям Шекспир вместе с Уильямом Кемпом и Ричардом Бербеджем (все трое названы «слугами лорд-камергера») в качестве лиц, получивших плату за спектакли, сыгранные перед ее величеством в минувший день св. Стивена (26 декабря) и в День невинноубиенных (28 декабря) в королевском дворце в Гринвиче. Упоминание о дне невинноубиенных, вероятно, является ошибкой; в тех же самых счетах 28-м декабря помечена выплата труппе адмирала, да и актеры лорд-камергера, насколько известно, в этот день играли в другом месте.41 Но это пустяковая подробность. Упомянутая запись впервые связывает Шекспира с театральной труппой и является единственным официальным упоминанием его имени в связи с театральным представлением. Эта запись указывает на то, что Шекспир стал ведущим актером труппы лорд-камергера. В этой труппе, которая потом перейдет под покровительство короля, он останется до своего окончательного ухода со сцены.
Примечания
1. См. выше с. 110.
2. Подробности о контракте Броума, заключенном в 1635 г. и пересмотренном в 1638 г., известны из дела Хитон против Броума, разбиравшемся в суде по ходатайствам в 1640 г. Анни Хаакер опубликовала расшифровку документов по этому делу в: Anne Haaker, The Plague, the Theater, and the Poet, Renaissance Drama, n. s., i (1968), 283—306. См. также: G.E. Bentleу, The Profession of Dramatist in Shakespeare's Time 1590—1642 (Princeton. N. J., 1971), pp. 113—144, 264—268. В этой работе содержится полное и авторитетное описание особенностей профессии драматурга.
3. Thomas Nashe, Pierce Penilesse his Supplication to the Divell, in Nashe, Works, ed. Ronald B. McKerrow (rev. F.P. Wilson; Oxford, 1958), i. 212.
4. Шекспир Уильям. Полн. собр. соч., т. 1, с. 167.
5. Marchelle Chute, Shakespeare of London (1951), p. 85. Она одна из способнейших популярных биографов Шекспира. См. S. Schoenbaum, Shakespeare's Lives (Oxford, 1970), pp. 757—759.
6. Это убедительное предположение сделано в работе: Peter Alexander, Shakespeare's Henry VI and Richard III (Cambridge, 1929), p. 8.
7. «Ben Jonson», ed. C.H. Herford and Percy and Evelyn Simpson (Oxford, 1925—1952), vi. 16.
8. Такое заключение сделано Максуэллом в его New Arden ed. of «Titus Andronicus», 1953, introd., p. xxvii.
9. Edward Ravenscroft, Address «To the Reader», Titus Andronicus, or The Rape of Lavinia (1687), sig. A2; в EKC, ii. 254—5.
10. William Shakespeare, Titus Andronicus, ed. J. Dover Wilson (The New Shakespeare; Cambridge, 1948), p. 99; см. также: Wilson, «Titus Andronicus» on the Stage in 1595, Shakespeare Survey 1 (Cambridge, 1948), pp. 17—22.
11. W. Moelwyn Merchant, Shakespeare and the Artist (1959), p. 13. B Shakespeare and his Players (1972), pp. 150—154, Мартин Холмз подробно обсуждает доспехи, изображенные на рисунке, но его утверждения не согласуются с данным свидетельством, когда он говорит, что рисунок «иллюстрирует постановку труппы Хенсло».
12. Поллард предполагает, что «Шекспир примыкал к «слугам ее величества» в своем вступлении к Alexander, Shakespeare's Henry VI and Richard III, pp. 13—21. Позднее это утверждение подробно рассмотрено в: G.M. Pinciss, Shakespeare, Her Majesty's Players and Pembroke's Men, Shakespeare Survey 27 (Cambridge, 1974), pp. 129—136.
13. Александер упоминает несколько случаев такого дублирования (Alexander. Shakespeare's Henry VI and Richard III, pp. 191—192); см. также the New Arden 1 Henry VI, ed. Andrew S. Cairncross (1962), p. xxxiii.
14. Shakespeare, 2 Henry VI, ed. J. Dover Wilson (The New Shakespeare; Cambridge, 1952), pp. xii—xiv.
15. См. «Extracts from the Letters and Journals of William Cory», ed. Francis Warre Cornish (1897), p. 168; EKC, ii. 329.
16. Mary Edmond, Pembroke's Men, Review of English Studies, n. s., xxv (1974), 129—136.
17. Цитируется в F.P. Wilson, The Plague in Shakespeare's London (Oxford, 1927), p. 52.
18. E.K. Chambers, The Elizabethan Stage (Oxford, 1923), iv. 313.
19. Там же, iv. 314—315.
20. См. статью Марио Праза «Italy», в The Reader's Encyclopaedia of Shakespeare, ed. Oscar James Camp bell and Edward G. Quinn (1966), pp. 388—393; а также John S. Smart, Shakespeare's Italian Names, Modern Language Review, xi (1916), 339. Этот «перевоз» связывал Венецию с материком.
21. Смарт (р. 339) пишет о Бассанио и Лукезе. Последнее имя является исправлением (которое первым предложил Кейпелл) имени Luccicos, которое Смарт и другие считали опечаткой. Примеры топографических ошибок, следующие ниже, отмечены Празом р. 391).
22. См. A.L. Rowse, Shakespeare the Man (1973), pp. 106 ff. Он неприметным образом пересмотрел свой рассказ об Эмилии в своей работе «Simon Forman» (1974), pp. 99—117. Стэнли Уэллс исправил слово «brown» (Stanley Wells, The Times Literary Supplement, 11 May 1973, p. 528).
23. John Sanford, Apollinis et Musarum Euktika Eidyllia (Oxford, 1592), цитировано и переведено в G.P.V. Akrigg, Shakespeare and the Earl of Southampton (1968), p. 36. Акриг и Рауз (Shakespeare's Southampton, Patron of Virginia (1965)) выпускают краткие современные биографии Саутгемптона.
24. Nashe, The Unfortunate Traveller, In Works, ed. McKerrow, ii. 202.
25. Shakespeare, Works, ed. Alexander Dyce (1857), i. p. xlv; цитируется Хайдером Эдвардом Роллинсом (Hyder Edward Rollins) в the New Variorum edition of The Poems (Philadelphia and London, 1938), p. 385.
26. Превосходный и полный рассказ о Филде содержится в A.E.M. Кirwооd, Richard Field, Printer, 1589—1624, The Library, 4th Ser., xii (1931), 1—39.
27. C.C. Slopes, Shakespeare's Environment (2nd ed., 1918), p. 155. Госпожа Стоупс дает госпоже Филд имя Жакнета, объединяя таким образом жену печатника с деревенской девушкой из «Бесплодных усилий любви».
28. «The First Part of the «Return from Parnassus» в «The Three Parnassus Plays (1598—1601)», ed. J.B. Leishman (1949), pp. 185, 192—193.
29. См. к примеру: Joseph Quincy Adams, A Life of William Shakespeare (Boston and New York, 1923), p. 238; а также Rowse, Shakespeare the Man, p. 75.
30. EKC, i. 61—2.
31. «The Second Part of the Return from Parnassus» в «Three Parnassus Plays, ed. Leishman, p. 244.
32. Nicholas Rowe, Some Account of the Life, & c. of Mr. William Shakespear в: Shakespeare, Works, ed. Rowe (1709), i., p. x. Не зная о существовании «Обесчещенной Лукреции», Роу назвал «Венеру и Адониса» «единственным поэтическим произведением, которое он [Шекспир] когда-либо сам опубликовал».
33. Rowse, Shakespeare the Man, p. 215; см. также того же автора «Shakespeare's Southampton, p. 85, где рассказ о щедром вознаграждении, полученном от графа, назван достоверным преданием.
34. См.: Akrigg, Shakespeare and the Earl of Southamptoi pp. 38—39, 47.
35. Перевод А. Финкеля. Цит. по: «Шекспировские чтения 1976». М., 1977, с. 227.
36. Shakespeare, The Sonnets, ed. Rollins (New Variorum; Philadelphia and London, 1944), ii. 53.
37. Henry Willobie, Willoibe his Avisa (1594), sigs. L1v-L2.
38. См.: Arthur Acheson, Mistress Davenant (1913) и Shakespeare's Sonnet Story (1922).
39. B.N. De Luna, The Queen Declined: An Interpretation of Willobie his Avisa (Oxford, 1970), pp. 5—43. Ее теории подвергнуты беспощадному анализу Дугласом Хеймером (Douglas Hamer) в The Review of English Studies, n. s., xxii (1971), Хеймер полагает, что «W. S.» проживал поблизости от Мира, графство Уилтшир; возможно, он являлся «неким Уильямом Стауртоном, однако доказать это трудно».
40. Willobie, Willobie his Avisa, sig. A4.
41. См. ниже, с. 243—244.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |