Разделы

Счетчики






Яндекс.Метрика

14. Слуга его величества

В то время как жители Стратфорда продолжали заниматься своими повседневными делами, в стране происходили значительные события. Жизнь королевы неотвратимо клонилась к закату. Она царствовала уже почти полвека, и большинство ее подданных не знали другого монарха. К концу жизни тяжкая усталость и раздражительность, присущие иным людям преклонного возраста, овладели ею. Кольцо, символизирующее ее брак с Англией, которое она надела при коронации, сняли с ее пальца, предварительно распаяв: «просто снять кольцо ее приближенным не удалось — так глубоко оно вросло в плоть. Все же королева смогла присутствовать на спектакле, когда «слуги лорд-камергера» последний раз играли перед ней 2 февраля 1603 г. Вскоре она тяжело заболела. Пока Елизавета сидя ожидала смерти — она отказывалась лечь, боясь, что никогда больше не встанет, — ее министры толпились вокруг в надежде услышать имя преемника. Она медлила по своему обыкновению и наконец прошептала Сесилу: «Я хочу, чтобы мне наследовал король, и кто же еще, как не мои родич король шотландцев». 24 марта она умерла. Тайный совет объявил о вступлении на престол Джеймса VI Шотландского в качестве Джеймса I Английского, и сэр Роберт Кэри вскочил на коня, чтобы сообщить об этом в Эдинбурте. На лондонских улицах горели праздничные костры. Так закончилась династия Тюдоров и началось царствование Дома Стюартов среди всеобщего ликования по поводу мирной передачи короны.

Новый монарх начал свое неспешное продвижение из Шотландии в Лондон, длившееся целый месяц. 21 апреля в Ньюарке-на-Тренте он имел повод произвести сильное впечатление, когда в толпе поймали с поличным вора-карманника. Король тотчас приказал повесить «этого подлого охотника до шелковых кошельков», но перед отъездом из Ньюарка освободил всех несчастных узников, содержавшихся в замке. Так он сразу продемонстрировал свою справедливость и милосердие в соответствии с теорией «О долге правящего короля», которую он изложил в своем «Basilicon Doron» («Царский дар»). В следующем году в ночь на св. Стивена (26 декабря) труппа Шекспира забавляла двор в Банкетном зале дворца Уайтхолл новой комедией вероятно впервые сыгранной в предыдущем летнем сезоне. В этой комедии «Мера за меру» тема справедливости и милосердия трактовалась явно в расчете на сочувствие нового монарха. Герцог Винченцио, подобно Джеймсу, питавшему отвращение к толпе, представлял собой фигуру идеализированного носителя власти, который, бесспорно, мог понравиться новому королю. Однако предположение о том, что «Мера за меру» была пьесой, специально задуманной и написанной для представления при дворе, без сомнения, является натяжкой.1 При всем своем общечеловеческом значении пьесы Шекспира не были лишены злободневности. Несомненно и то, что с самого начала между его труппой и новым монархом установились особые отношения. Члены труппы Шекспира стали актерами короля.

Спустя десять дней после прибытия в столицу Джеймс через своего секретаря приказал лорду-хранителю печати, «нашему истинно преданному и горячо любимому советнику» лорду Сесилу, приготовить для шекспировской труппы письменный патент, скрепленный большой королевской печатью. 17 мая 1603 г. лорду-хранителю печати было передано королевское распоряжение, содержащее дословную редакцию этого официального патента, окончательно офор пленного двумя днями позже. Написанный слогом Полония, этот документ дает право

сим нашим слугам — Лоуренсу Флетчеру, Уильяму Шекспиру, Ричарду Бербеджу, Огастину Филиппсу, Генри Конделу, Уильяму Слаю, Роберту Армину, Ричарду Каули — и их партнерам свободно заниматься своим искусством, применяя свое умение представлять комедии, трагедии, хроники, интерлюдии, моралите, пасторали, драмы и прочее в этом роде из уже разученного ими или из того, что они разучат впоследствии как для развлечения наших верных подданных, так и для нашего увеселения и удовольствия, когда мы почтем за благо видеть их в часы нашего досуга...

И когда названные слуги будут публично демонстрировать свое умение «в их нынешнем доме, именуемом «Глобус», или в любом другом городе, университетском или ином городке королевства, согласно данному патенту все судьи, «мэры и другие чиновники, а также верные подданные наши обязаны «принимать их с обходительностью, какая раньше была принята по отношению к людям их положения и ремесла, и всяким благорасположением к слугам нашим ради нас». Такую любезность «мы примем благосклонно».

Королевский патент (возобновленный в 1619 г. и вновь, после смерти короля, в 1625 г.) свидетельствует об исключительном положении этой труппы, которая стала отныне именоваться «слугами его величества короля». Другие постоянные труппы — труппа адмирала и графа Вустера — перешли под покровительство менее выдающихся членов королевской фамилии, они стали «слугами принца Генри» и «слугами королевы Анны».

Упоминание имени Лоуренса Флетчера первым среди имен, перечисленных в патенте, требует разъяснения, так как в этом документе он впервые упомянут в качестве члена труппы Шекспира. Флетчер играл перед Джеймсом в Шотландии и считался «комедиантом его величества». Поскольку Флетчер не упомянут среди «главных актеров», имена которых включены в первое фолио, он, очевидно, недолго оставался членом труппы. В своем завещании один из «слуг его величества», Огастин Филиппс, упоминает своего собрата Флетчера, который?ыя похоронен в Саутуорке в 1608 г.

Ни одна из трупп не давала представлений, когда Джеймс вступил в столицу, так как Лондон вновь был охвачен чумой. Эпидемия была настолько сильна, что публику не допустили на церемонию коронации Джеймса в июле 1603 г., и королевское шествие через Лондон было отменено. Воздвигнутые по этому случаю триумфальные арки были разобраны и поставлены вновь, когда церемония вступления в город была с опозданием проведена 15 мая 1604 г.2 По случаю церемонии каждому актеру короля, перечисленному в патенте, было выдано, подобно камердинерам и, следовательно, королевским придворным, по четыре метра ярко-красного сукна на ливрею. Выдачу ткани хранитель королевского гардероба сэр Джордж Хоум отметил в своих записях. Здесь фамилия Шекспира, стоявшая в патенте на втором месте, открывает список актеров. В подобных случаях корона щедро распределяла красное сукно. Однако не все получившие его принимали участие в торжественной процессии, которая, начавшись у Тауэра, двигалась под звуки музыки, песен и речей, мимо живых картин и сквозь триумфальные арки к Уайтхоллу. В шествии участвовали в основном вельможи, придворные и государственные чиновники, построенные герольдами по рангам. Актеры вовсе не упомянуты в подробных описаниях торжеств коронации короля Джеймса, хотя некоторые из этих описаний составлены людьми театра.3

Однако на следующее лето актеры присутствовали при важном дипломатическом событии. В августе они на восемнадцать дней были приставлены к новому испанскому посланнику и его свите во дворце королевы Сомерсет-Хаус, который Джеймс предоставил в распоряжение посланника. В записи об уплате актерам 21 фунта 12 шиллингов, содержащейся в счетах казначея королевской палаты, названы лишь Огастин Филиппс и Джон Хеминг, однако Шекспир в качестве старшего члена труппы, должно быть, являлся одним из «десяти сотоварищей», которые также нолучили вознаграждение. Англия не поддерживала дипломатических отношений с Испанией со времен гибели Великой армады в 1588 г. Теперь, когда стало готовиться заключение мирного договора, высокопоставленному эмиссару Мадрида дону Хуану Фернандесу де Веласко начали называть почести, подобающие его титулам констебля Кастилии и легиона, герцога города Фриас, графа Хоро, губернатора городов Виллапано и Педрака-де-ла-Сьерра, главы дома Веласко и опекуна семи инфантов Лары, великого камергера короля Испании Филиппа III, государственного и военного советника и наместника Италии.4

Ни одна труппа не играла перед Джеймсом чаще, чем его собственная. Согласно одному подсчету, в период между выдачей патента и годом смерти Шекспира «слуги его величества» играли перед королем 187 раз. За год, начиная с 1 ноября 1604 г. и кончая 31 октября 1605 г., в записях распорядителя дворцовых увеселений сэра Эдмунда Тилни перечислено одиннадцать представлений, данных актерами его величества. Представлений было бы двенадцать, но спектакль, назначенный на вечер 31 октября, был отменен. Из десяти показанных пьес семь принадлежали Шекспиру, все они в прошлом пользовались большим успехом: «Комедия ошибок», «Бесплодные усилия любви», «Виндзорские насмешницы» и другие. Однако король увидел и сравнительно новые пьесы — «Отелло» и, как уже говорилось, «Меру за меру». «Венецианского купца», впервые поставленного почти десять лет назад, он смотрел дважды (В записях книги распорядителя дворцовых увеселений писец перечислял на полях поэтов, сочинивших пьесы, однако его написание фамилии Шекспира — Шексберд (Shaxberd) — выглядит странно. Возможно, он только недавно прибыл из Шотландии и его написание отражает, как он произносил имя Шекспира. Писцом распорядителя увеселений тогда был Уильям Хонинг, однако, несмотря на усердие исследователей, пока еще не удалось установить, был ли он родом из Шотландии в он ли вообще сделал данную запись.). Можно предположить, что сцена суда его особенно заинтересовала: в ней вновь речь шла о справедливости и милосердии. Поскольку в прошлом «слуги лорд-камергера» лишь изредка выступали перед старой королевой, вышеуказанное число представлений при дворе нового короля свидетельствует о новом статусе труппы. Дж. И. Бентли подтверждает такое заключение с помощью статистики:

«За десять лет до того, как они стали королевской труппой, число их представлений при дворе, о которых нам известно, в среднем не превышало трех в течение года. На протяжении десяти лет после того, как актеры перешли на новую службу, они давали при дворе в среднем около тринадцати представлений в год — больше, чем все остальные лондонские труппы, вместе взятые».5

Первое десятилетие XVII в. — период взлета в артистической судьбе «слуг его величества». Тогда впервые были поставлены (среди прочего) «Отелло», «Король Лир», «Макбет» и «Антоний и Клеопатра». Основной соперник Шекспира [Бен Джонсон] предоставил труппе «Вальпоне» и «Алхимика». «Король Лир», по представлениям нашего времени, пожалуй, наиболее значительная шекспировская трагедия была впервые сыграна, по-видимому, в начале 1605 г. в «Глобусе» с Бербеджем в главной роли и Армином в роли шута. 26 декабря 1606 г. трагедию сыграли перед королем Джеймсом в Уайтхолле — вот все, что нам известно из регистрационной записи в гильдии печатников и издателей и титульного листа первого кварто; в обоих случаях отмечено почетное положение, занимаемое автором. Такое признание было необычным явлением в ту пору, когда драматические публикации были сплошь и рядом анонимны. Шекспир также удостоился более двусмысленной чести называться автором приписанных ему пьес, и лишь благодаря тщательным исследованиям удалось доказать его непричастность к их написанию. Более ранние издания апокрифических пьес «Локрин» в 1595 г., «Томас лорд Кромвель» в 1602 г. — подписаны лишь инициалами «У. Ш.», однако автором «Лондонского мота» (1605) и «Йоркширской трагедии» (1608) без всякого стеснения был назван Шекспир. «Слуга его величества» Уильям Шекспир в эту пору находится на вершине своей славы и в расцвете сил.

Предание на свой лад утверждает славу поэта. Источником предания вновь является Давенант. В объявления об анонимном издании «Собрания стихотворений... Уильяма Шекспира», которое было напечатано около 1709 г. для книготорговца Бернарда Линтота, говорится: «Наиобразованнейший государь и великий покровитель наук король Джеймс I соизволил собственной рукой начертать одобрительное письмо г-ну Шекспиру; оное письмо, хотя и потерянное ныне, долгое время оставалось в руках сэра Уильяма Давенанта, что может подтвердить одно заслуживающее доверия и ныне здравствующее лицо».6 В своих заметках Олдис отождествляет это «заслуживающее доверия лицо» с Джоном Шеффилдом, герцогом Букингемским (1648—1721), и сообщает, что Букингем получил это письмо от самого Давенанта.7 Жаль, что последний так и не опубликовал это «одобрительное письмо», ибо с тех пор никому больше не удалось найти его.

Весной 1605 г. умер Огастин Филиппс. Он работал вместе с Шекспиром более десяти лет со времени образования труппы лорд-камергера после великой чумы 1592—1594 гг. Подобно Шекспиру и небольшой группе других актеров, Филиппе был одним из первоначальных пайщиков труппы. Он и Шекспир играли вместе во «Всяк в своем нраве» и в «Сеяне» Джонсона. Филиппе также был занят и в шекспировских пьесах; на каких ролях, мы не знаем, однако его имя упомянуто на четвертом месте в первом фолио в списке «главных актеров, игравших во всех этих пьесах». В эти деятельные годы Филиппе со своей семьей — женой Энн и четырьмя дочерьми (сын Огастин умер в юности) — жил поблизости от района, где был расположен:

Банксайдский театр, в Хорзшу-Корт в приходе Спасителя в Саутуорке, но незадолго перед тем, как он составил свое завещание в мае 1605 г., семья переехала в только что купленный дом в Мортлейке в графстве Сарри. В своем завещании, заверенном 13 мая, он упомянул своих товарищей по королевской труппе. Наемным актерам труппы Филиппе оставил 5 фунтов, с тем чтобы они поровну разделили их между собой. Его последний ученик Сэмюэль Гилборн унаследовал (среди прочего) пурпурную мантию Филиппса я бархатные рейтузы мышиного цвета. В его завещании фамилия Шекспира открывает список актеров короля: «Сим я отдаю и завещаю моему сотоварищу Уильяму Шекспиру золотую монету достоинством в 30 шиллингов». Только еще один его коллега (Кондел) удостоился столь же большого личного подарка. Это говорит о добросердечных отношениях между Шекспиром и одним из главных участников актерского товарищества.

Как правило, гениальные писатели не славятся дружелюбием. «Приятных людей хоть пруд пруди, — утешает себя Джордж Микеш, — великие же писатели редкость — и все же в ту эпоху, когда в ходу была язвительная сатира, почти все были хорошего мнения о Шекспире. Только Грин, умиравший при обстоятельствах, лишивших его сердце великодушия, отозвался о нем резко, но сразу вслед за ним Четл сообщил, что различные достойные люди хвалят Шекспира за прямоту в делах. Некто «Эн. Ск.» (Энтони Сколокер?) в своем предисловии к «Дайфанту, или любовным страстям» упоминает «трагедии дружелюбного Шекспира». Не были ли эти двое, судя по этой фразе, знакомы друг с другом? Если бы не эта ссылка, Сколокер — если это он — был бы совершенно неизвестен. Джон Дэвис из Хирфорда в своем «Биче глупости» называет Шекспира «добрым Уиллом»; в «Микрокосме» Дэвис признается, что любит актеров и видит в «У. Ш.» человека, достоинства характера которого возвышают его над его низким ремеслом:

Для знати сцена век была пятном,
Ты ж благороден сердцем и умом.8

Некий поэт и второстепенный драматург, писавший для соперничавшей труппы, называет Шекспира «горячо любимым соседом».9 В ту эпоху мнения современников воплощались в одном-единственном эпитете, который закреплялся за именем человека. Джонсон, стремившийся к тому, чтобы его запомнили как «честного Бона», стал известен как «несравненный Бен Джонсон», а эпитет «честный» достался непритязательному Тому Хейвуду. Человек предполагает, а потомки располагают. Шекспир запечатлелся в памяти человечества как «благородный Уилл». Трудно вообразить более подходящий эпитет для человека с врожденным благородством, хотя и незнатного происхождения.

Различные свидетельства мелкой рыбешки, шнырявшей в потоке литературной и театральной жизни елизаветинского времени, находят себе подтверждение в предании. Обри, связанный с носителем живого предания в лице актера Бистона, особенно восхищался тем, что Шекспир «не заводил себе компанию» в Шордиче «не любил пьянства» — и отказывался от приглашений («...и если его звали, он писал, что ему нездоровится»). Так кратко пишет Обри в своих отрывочных и беспорядочных заметках. Нельзя даже сказать с абсолютной уверенностью, что эти заметки даются именно Шекспира, а не того, с кем беседовал Обри, то есть Уильяма Бистона, — его рукопись совершенно запутана в этом месте, однако наиболее серьезные исследователи, включая Чемберса, считают, что речь здесь идет о Шекспире. В своей относительно упорядоченной «Краткой биографии Шекспира» Обри высказывается о нем более положительно: «Он был красивым, хорошо сложенным мужчиной, очень приятным в общении и отличался находчивостью и приятным остроумием».10 В следующем столетии Роу вновь резюмировал смысл этого предания: «Обладая превосходным умом, он отличался добродушием, мягкими манерами и был весьма приятен в обществе. Поэтому неудивительно, что, обладая столь многими достоинствами, он общался с самыми лучшими собеседниками своего времени». Так было в Лондоне. В Стратфорде же благодаря «его приятному уму и доброму нраву он свел знакомство с окрестными джентльменами и завоевал их дружбу».11

Никогда, пожалуй, добродушие Шекспира не подвергалось более строгому испытанию, чем в его сложных и двойственных взаимоотношениях с Джонсоном; отношение к нему Джонсона по крайней мере было двойственными.12 В преданиях настойчиво утверждается соперничество этих двух мастеров. В XVII в. основанные на слухах рассказы попали в записи сэра Николаса Лестренджа, Николаса Бэрга и Томаса Плума. Во всех этих рассказах (за исключением одного) находчивый Уилл берет верх над тугодумом Беном. Во время одной веселой встречи в таверне Джонсон, написав первую строку своей собственной эпитафии («Здесь Джонсон Бен лежит, он был»), передал перо Шекспиру, и тот закончил ее:

Живой он обычно ленился,
А умер — в ничто превратился.

Шекспир, будучи крестным отцом одного из детей Джонсона, столкнулся с необходимостью подумать о подобающем подарке крестнику и «после глубокомысленных размышлений» придумал. «Я подарю ему дюжину хороших латунных ложек, — сказал он Бену, — а ты переведешь их» (Шутка основана на созвучии слов «latin» (латынь) и «latten» («латунь»). Обыгрывается в ней и ученость Джонсона, в частности его знание древних языков. — Прим. перев.). В плумовском варианте рассказа о латунных ложках герои меняются ролями, так что за Шекспиром вовсе не всегда оставалось последнее слово.

Это соперничество памятней всего отразилось в знаменитом отрывке из краткой биографии Шекспира, написанной Томасом Фуллером для его книги «История знаменитостей Англии»:

Много раз происходили поединки в остроумии между ним [Шекспиром] и Бсном Джонсоном; как мне представляется, один был подобен большому испанскому галеону, а другой — английскому военному кораблю; Джонсон походил на первый, превосходя объемом своей учености, но был вместе с тем громоздким и неповоротливым на ходу. Шекспир же, подобно английскому военному кораблю, был поменьше размером, зато более легок в маневрировании, не зависел от прилива и отлива, умел приноравливаться и использовать любой ветер, — иначе говоря, был остроумен и находчив. Он умер от рождества Христова в 16.. году и похоронен в Стратфорде-на-Эйвоне, городе, где родился.13

«Как мне представляется», — пишет Фуллер. Картина, изображенная им, стоит перед его мысленным взором. Это плод художественного воображения, а не реминисценция, основанная на полученном сообщении. В остальном фуллеровская краткая биография, начисто лишенная конкретных фактов, лишь подтверждает такое впечатление. Исколесив провинцию в поисках материала для своих «знаменитостей Англии», он даже не удосужился узнать дату смерти Шекспира и оставил для нее жалкий пробел. Между тем эту дату легко увидеть на памятнике в стратфордской церкви.

Эти рассказы, как бы сомнительны они ни были, предполагают добродушное соперничество между двумя противостоящими друг другу гигантами (красивым и хорошо сложенным Шекспиром и дородным Джонсоном с его огромным животом). Они задумывали и создавали свои произведения, исходя из взаимоисключающих принципов. Предание о недоброжелательности Джонсона основано на порицаниях, то и дело встречающихся в его писаниях. В своем прологе ко второму варианту «Всяк в своем нраве» он саркастически высказывается о некоем современном драматурге, столь равнодушном к неоклассическим единствам, что у него на протяжении пьесы грудной ребенок превращается в бородатого шестидесятилетнего старца, а война между Алой и Белой розами ведется всего несколькими ржавыми мечами, и хор легко переносит публику за моря. В предисловии к «Варфоломеевской ярмарке» он смеется над теми, «кто плодит сказки, бури и тому подобные чудачества». Нетрудно догадаться, кто был объектом этих выпадов. И все же ближайшие друзья Шекспира из труппы короля пригласили именно Джонсона написать основной панегирик Шекспиру для первого фолио, и Джонсон откликнулся на это приглашение одним из самых восхитительных хвалебных стихотворений, существующих на английском языке. Однако, не связанный панегирическими обязанностями, в своих записных книжках, которые были опубликованы уже после его смерти, Джонсон вспоминал с любовью — хоть и не без критики — своего друга, которого, вероятно, уже более десяти лет не было в живых. Похвала Бена только приобретала, а не теряла свою силу от упрямых оговорок, продиктованных убеждениями художника и касавшихся шекспировской легкости письма. В конце концов следующие замечания Джонсона относятся к мастерству, а не к мастеру.

Помню, актеры часто упоминали как о чем-то делающем честь Шекспиру, что в своих писаниях (что бы он ни сочинял) он никогда не вымарал ни строчки. На это я ответил, что лучше бы он вымарал тысячу строк; они сочли мои слова недоброжелательными. Я бы не стал сообщать об этом потомству, если бы не невежество тех, кто избрал для похвал своему другу то, что является его наибольшим недостатком, и в оправдание своего осуждения скажу, что я любил этого человека и чту его память (хотя и не дохожу до идолопоклонства) не меньше, чем кто-либо иной. Он действительно был по природе честным, откровенным и независимым; он обладал превосходным воображением, прекрасными понятиями и благородством выражений, которые изливал с такой легкостью, что порой его необходимо было останавливать: Sufflaminandus erat [его надо сдерживать. — Лат.], как говорил Август о Гатерии. Его ум подчинялся его воле, вот если бы он мог управлять и им. Много раз он неизбежно попадал в смешные положения, как в том случае, когда к нему, исполнявшему роль Цезаря, один персонаж обратился со словами: «Цезарь, ты несправедлив ко мне», а тот ответил: «Цезарь бывает несправедлив, лишь имея к тому справедливую причину» и в других подобных смешных случаях (Этой реплики нет в тексте «Юлия Цезаря», вместо приведенных слов сказано: «Знай, Цезарь справедлив и без причины // Решенья не изменит» (Шекспир Уильям. Полн. собр. соч., т. 5, с. 265). Вероятно, Шекспир или актеры изменили эту реплику в ответ на замечания Джонсона и убрали из текста то, что может показаться иным не нелепостью, а раскрывающим смысл парадоксом. Пьеса была впервые напечатана в фолио 1623 г., очевидно, по тексту суфлерского экземпляра.). Но его добродетели искупают его пороки. В нем было больше черт, достойных хвалы, чем заслуживающих прощения.14

«Он действительно был честным...» В устах Джонсона это высшая похвала.

Романтическая легенда сводит Джонсона и Шекспира с Рэли, Донном, Бомонтом и другими талантливыми и гениальными людьми в таверне «Сирена» на Бред-стрит, где рекой лились дорогая канарская мадера и речи, полные живости и тонкого остроумия. Предание столь прочно утвердилось в литературном фольклоре, что обезоруживает исследователя, однако, если он сам не слишком большой любитель пиршеств, он не может не заметить, что эти сборища в «Сирене» были запоздалым измышлением, игрой воображения биографов XIX в. (Рэли находился в заключении в Тауэре с 1603 г. и был освобожден уже после смерти Шекспира15). Однако Шекспир действительно знал эту таверну и ее радушного хозяина Уильяма Джонсона, виноторговца, у которого в 1613 г. были неприятности с законом из-за того, что он позволил своим посетителям съесть по кусочку мяса в постный день, когда разрешалось есть только рыбу. Уильям Джонсон принимал участие в качестве доверенного лица Шекспира в заключении его последней имущественной сделки.16

Некоторое время наш поэт проживал неподалеку от Бред-стрит к востоку от собора св. Павла.

В какой-то период, начиная то ли до, то ли после 1604 г. «г-н Шекспир... квартировал в доме» французского гугенота Кристофера Маунтджоя, изготовлявшего богато украшенные женские парики, в районе Криплгейт в северо-западном углу, образуемом городскими стенами. Возможно, Шекспир услышал о Маунтджое от своих друзей Филдов. Жаклин Филд могла познакомиться с мадам Маунтджой во французской церкви в Лондоне. Кроме того, с 1600 г. Филды жили на Вуд-стрит, неподалеку от дома Маунтджоев. Этот дом представлял собой основательное строение с лавкой в нижнем этаже и жилыми комнатами наверху и был расположен на северо-восточном углу улиц Монксуэлл (Маггл) и Сильвер-стрит. На карте, составленной около 1550 г., в принятой тогда манере изображен дом с двумя шпилями и карнизами, выступающими над фасадом лавки.

На противоположном углу улицы стоял «большой дом, построенный из камня и деревянных балок», называемый теперь «домом лорда Виндзора», а в прежние времена принадлежавший семейству Нэвел.17 На Сильвер-стрит [Серебряной улице], названной так потому, что там обитали серебряных дел мастера, были «разные красивые дома». Чуть ниже по дороге стояла приходская церковь св. Олива, «небольшая церквушка без единого заслуживающего внимания памятника». В этом районе находились помещения нескольких городских ремесленных гильдий — брадобреев-хирургов, галантерейщиков и (чуть дальше) торговцев свечами. Кроме того, здесь были их богадельни, обеспечивающие кров и скудное вспомоществование одряхлевшим членам гильдий. Шекспиру ничего не стоило добраться пешком до своих друзей Хеминга и Кондела, проживавших в соседнем приходе пресвятой девы Марии в Алдэрмэнбери, где эти актеры-пайщики были столпами местной религиозной общины: Кондел был церковным старостой, а Хеминг — его помощником. Если мещанская респектабельность надоедала нашему драматургу, он мог спуститься по Вуд-стрит или Фостер-Лейн к паперти собора св. Павла, где на прилавках книготорговцев выставляли новейшие книги и где он мог послушать в среднем нефе собора «странный шум или гул, — смесь речей и шагов проходящих», — этот «тихий рев или громкий шепот человечества».

Кристофер Маунтджой преуспевал в изготовлении женских париков для благородных дам (сама королева однажды была его клиенткой), украшенных золотом, серебром и драгоценными камнями. Сильвер-стрит была центром торговли париками. «Все ее зубы сделаны в Блэкфрайарзе, — замечает в «Эписине» Джонсона капитан Оттер, — обе брови — в Стрэнде, а волосы — на Сильвер-стрит». Мат дам Маунтджой, как и подобало супруге из елизаветинских комедий о горожанах, была в тайной любовной связи с неким Генри Вудом, торговавшим шелками, бархатом и сукном на улице Свон-Элли, неподалеку (вдоль по Коулмен-стрит) от Сильвер-стрит. Мы знаем об этом романе, так как мадам Маунтджой, забеременев, консультировалась с доктором-магом Саймоном Форманом. Заметка в формановском журнале для записей звучит довольно загадочно: «Мэри Маунтджой скрывает». Вот сюжет для продолжения «Виндзорских насмешниц».

Тревога насчет беременности оказалась ложной, мадам Маунтджой и господин Вуд не завели, как они одно время подумывали, общую лавку, и брачный союз четы Маунтджой остался прочным.18 У них была единственная дочь Мэри. Она помогала им в лавке вместе с подмастерьями. В марте 1598 г. Маунтджой навестил Формана, чтобы маг сообщил ему, пригодны ли к делу его подмастерья, и мудрый маг записал их имена, исказив их на французский лад: Ги Астур и Уфранк де ла Коль. Был еще третий подручный, Стивен Белотт, сын вдовы-француженки, чей второй муж, Хамфри Фладд, известный как «один из королевских трубачей», определил Стивена к Маунтджою. После того как кончился срок его ученичества, Стивен отправился повидать мир, но вскоре вернулся на Сильвер-стрит, где ему положили постоянное жалованье. Шекспир, проживавший тогда в этом доме, был втянут в семейную драму, участниками которой были чета Маунтджой и их бывший подмастерье. Мы знаем об этом, поскольку через восемь лет, на исходе весны 1612 г., поэт приехал из Стратфорда в Лондон, чтобы участвовать в качестве свидетеля на процессе «Белотт против Маунтджоя» в Суде по ходатайствам.

В его показаниях изложена история сватовства и последующие события. Холостяк Белотт был подходящей партией. По общему мнению, он вел себя безупречно на службе у Маунтджоя. Шекспир показал, что Стивен «вел себя хорошо и честно», а также «был хорошим и прилежным работником у своего хозяина», хотя Маунтджой (как слышал Шекспир) не утверждал, «что он получал большую выгоду и доход от услуг вышеназванного истца». Однако Маунтджой «относился... с большим расположением и доброжелательством» к молодому человеку. Мастер по изготовлению париков и его жена уже видели, как их трудолюбивый подмастерье станет их зятем, и поощряли «те знаки расположения, которые, по словам Джоан Джонсон, служившей в то время в доме, выказывали друг другу дочь ответчика Мэри и истец». Джоан продолжает: «И насколько она помнит, ответчик уговаривал и посылал г-на Шекспира, который проживал в их доме, склонить истца к оному браку». Услуги свата были необходимы, поскольку Белотт, будучи практичным человеком, заботился о более выгодных условиях брачного контракта. Дэниел Николас, друг дома, сообщил некоторые подробности:

Шекспир рассказал свидетелю [то есть Николасу], что ответчик [Маунтджой] говорил ему, что, если истец [Белотт] женится на его дочери Мэри, он даст ему, истцу, некоторую сумму денег за ней в качестве приданого, И что если он, истец, не женится на ней, на названной Мэри, а она не выйдет замуж за истца, то он, ответчик, ее отец, не даст за ней и ломаного гроша; после чего и так как г-н Шекспир сказал им, что они получат от отца некоторую сумму денег, они, убежденные г-ном Шекспиром, согласились пожениться.

Бракосочетание состоялось 19 ноября 1604 г. в приходской церкви св. Олива на Сильвер-стрит. В записях не указано, присутствовал ли при этом Шекспир.

Осложнения начались сразу же после свадьбы. Вместо того чтобы остаться в мастерской на Сильвер-стрит, как ожидали Маунтджой, супруги основали соперничающее заведение со своим собственным подмастерьем. Белотт ожидал, что за Мэри дадут 60 фунтов приданого, а после смерти ее отца полагал получить 200 фунтов по завещанию. Старик же надул их, дав им всего 10 фунтов на личные их нужды и какой-то жалкий домашний скарб — подержанную мебель, старую перьевую подушку, потрепанное одеяло, грубые салфетки, ящик с катушками и две пары ножниц, к тому же маленьких. Когда мадам Маунтджой, убеждавшая мужа не скупиться, умерла в 1606 г., Белотты вновь переехали на Сильвер-стрит, чтобы вести хозяйство вдовца и участвовать в его деле. Однако начались споры из-за денег. Стивен и Мэри сложили свои пожитки и покинули дом, а Маунтджой пустился в разгул. Эти передряги длились несколько лет. Наконец, стали распространяться слухи о том, что Маунтджой намерен лишить свою дочь и ее мужа наследства, не оставив им ни гроша. Следствием этих слухов был иск.

Перед судом стояла задача определить, на каких финансовых условиях было заключено соглашение о браке. Белотт уговорил Николасв отправиться вместе с женой к Шекспиру и доподлинно установить, «сколько и что» обещал Маунтджой. И когда Шекспира спросили об этом, он [Шекспир] ответил, что он [Маунтджой] обещал, что в случае, если истец женится на Мэри, его единственной дочери то он, ответчик, согласно своему обещанию, насколько он [Шекспир] помнит, даст истцу за своей дочерью в качестве приданого сумму около 50 фунтов деньгами и кое-какие пожитки. Такое свидетельство, разумеется, делалось с чужих слов, к тому же весьма неопределенных. Только сам Шекспир мог внести ясность в этот вопрос, и, должно быть обе стороны с надеждой или с опасением ожидали его показаний. Однако Шекспир давно уже забыл точные по — дробности, связанные с этим делом. Да и почему он должен был их помнить? Лично его все это не касалось. Маунтджой обещал Белотту какое-то приданое, и об этом много толковали, но каково было приданое и когда его следовало выплатить, Шекспир не мог сказать, так же как он не мог поручиться в том, что «ответчик обещал истцу и своей дочери Мэри 200 фунтов после своей смерти». Подобным же образом свидетель открыто признавал свое неведение относительно того, «какие инструменты и предметы домашнего обихода» ответчик дал истцу при заключении брака с его дочерью Мэри.

Слушание дела происходило 11 мая 1612 г. На 19 июня суд назначил второе слушание, и в деле записан ряд вопросов, которые собирались задать Шекспиру; однако он не давал повторных наказаний. Давали их другие — Николас, Уильям Итон (в то время подмастерье в мастерской на Сильвер-стрит), брат Маунтджоя, Ноуэл, также изготовлявший женские парики. И хотя все они согласно подтвердили, что Шекспир действовал как честный посредник при заключении этого брака, никто из них не смог припомнить тех сумм, о которых шла речь. В конце концов суд направил дело на арбитраж «достопочтенным приходским попечителям и старейшинам французской церкви в Лондоне», которые решили, что оба, и тесть и зять, никуда не годные люди — «tous 2 pere et gendre debauches», однако присудили Белотту 20 ноблей (6 фунтов 13 шиллингов 4 пенса). Прошел год, а Маунтджой так и не заплатил эту сумму, хотя (согласно более поздним церковным записям) у него хватало средств продолжать беспутный образ жизни: «la vie dereglee, et debordee».

Из всех документов о Шекспире только дело Белотт — Маунтджой показывает, как он попал в обстановку, пригодную для создания бытовой комедии. В этом процессе, обнаружившем всю скаредность и своекорыстие его участников, гениальный поэт-драматург появляется перед нами в роли слегка озадаченного человека, простого смертного или (говоря словами ученого, открывшего эти документы) как «обыкновенный человек среди обыкновенных людей».19 Один биограф даже вообразил себе, как Шекспир у собора св. Павла покупает французский разговорник и при помощи Мэри постепенно усваивает азы французской разговорной речи, что впоследствии ему так пригодится в сцене обучения принцессы Екатерины английскому языку.20 «Comment appelez-vous la main en Anglais?» — «La main? Elle est appelee de hand». «Как говорится по-английски рука?» — «Рука? Она называется hand». Прелестная догадка, но, увы, Шекспир написал «Генри V», по-видимому, до того, как поселился у Маунтджоя.

Между тем в жизни труппы происходили важные события. В августе 1608 г. «слуги его величества» снова взяли в свои руки театр Блэкфрайарз. В качестве одного из главных пайщиков Шекспир имел голос при решении этого серьезного вопроса. Блэкфрайарз, как мы помним, был заброшенным монастырем, который в 1596 г. Джеймс Бербедж избрал для создания нового театра, но был вынужден отказаться от проекта, хотя и вложил большие деньги в восстановление помещения. Его сыновья сдали здание в аренду нотариусу из Уэльса Генри Эвансу, ставшему антрепренером нескольких детских трупп. Эванс давал в Блэкфрайарзе представления, в которых играли мальчики-актеры, эти «маленькие соколята», упомянутые Гамлетом. У этого театра была бурная история. Мальчики из Блэкфрайарза не раз вызывали неудовольствие властей, и, наконец, поставленная ими в 1608 г. пьеса Чапмена «Заговор и трагедия Шарля, герцога Бирона» настолько возмутила французского посланника, что король запретил им играть. Тогда Эванс вернул аренду Ричарду Бербеджу. Театры так или иначе были закрыты из-за чумы. Однако к концу осени 1609 г. «слуги его величества», по-видимому, начали работать в новом помещении, расположенном в самом центре Лондона, примерно в 250 метрах к юго-западу от собора св. Павла.

По сравнению с «Глобусом» это был небольшой театр.

Прямоугольный зрительный зал (Джеймс Бербедж переделал под него помещение верхней монастырской трапезной) занимал площадь 14×20 метров. В одном конце зала находилось закулисное помещение, сделанное во всю его ширину; над ним на втором этаже были устроены три ложи, служившие помещением для музыкантов, для самых знатных посетителей и (если требовалось) для исполнения сцен, проходивших наверху. Свечи на люстрах «освещали сцену». Помещение вмещало примерно 700 зрителей; это было немного по сравнению с 2,5—3 тысячами в Банксайде. Вся публика — в партере, на галереях и в ложах сидела, и за это зрители платили при входе минимум 6 пенсов, в шесть раз дороже по сравнению с самой дешевой входной платой в «Глобусе». В театре Блэкфрайарз в спокойной обстановке освещенного зала «слуги его величества» старались угодить изощренному вкусу придворных, их присных, людей свободной профессии и интеллигентов, а не той разнородной массе, которая посещала «Глобус» и (что можно сказать в ее пользу) вовсе не находила, что «Гамлет» и «Король Лир» выше ее понимания.21

Историки театра считают, что переезд в новое помещение глубоко повлиял на драматургию последних пьес Шекспира: с этого времени, как полагает профессор Бентли, Шекспир писал, «имея в виду Блэкфрайарз, а не «Глобус».22 Интимная обстановка театра, без шумной толпы, стоявшей прямо на земле, располагала к созданию интимных сцен, в которых должно было теперь господствовать настроение, а не страсть. Так это выглядит в теории. Можно сказать, что вторая сцена второго акта «Цимбелина» подтверждает это. Якимо вылезает из сундука в спальне Имогены, освещенной единственной мерцающей свечой. Он запоминает подробности обстановки: окно, убранство постели, раскрашенные холсты-гобелены и более конкретно — черты спящей женщины с родинкой на левой груди. Затем он снимает с ее руки браслет и тихо прячется в сундук, закрывая крышку над головой. Такую сцену легче вообразить в закрытом, освещенном свечами помещении театра Блэкфрайарз, чем под открытым небом в огромном «Глобусе».

Хотя это предположение весьма привлекательно, однако неясно, для какой именно сцены были написаны «Цимбелин», «Зимняя сказка» и «Буря». Мы знаем, что «Генри VIII» был поставлен в «Глобусе» в качестве «новой» пьесы. Поскольку «слуги его величества» не покинули своего театра в Банксайде после 1609 г., Блэкфрайарз служил зимним помещением; с наступлением весны актеры вновь играли в «Глобусе». В нем 20 апреля 1611 г. Саймон Форман видел «Макбета» и 15 мая — «Зимнюю сказку». Он попал также на представление «Цимбелина», и, хотя он не назвал ни даты посещения, ни театра, все же можно предположить, что имеется в виду «Глобус». В своей «Книге пьес»23 этот астролог оставил потомкам уникальный рассказ об этих постановках. В плутовских шутках Автолика он нашел полезное поучение: «Опасайся доверчивых притворщиков-нищих и льстецов». Сцена в спальне из «Цимбелина» произвела на него иное впечатление. «Запомнилось, — пишет Форман, — как самой глухой ночной порою, когда она спит, он открывает сундук, выходит из него и видит ее лежащей в постели, разглядывая родинки на ее теле, и уносит ее браслет...»

Где бы ни играли «слуги его величества» — в больших или малых помещениях постоянных театров, таких, как Блэкфрайарз или «Глобус», на временных сценах при дворе или во время провинциального турне, — они приспосабливали пьесы своего репертуара к изменяющимся условиям, в которых давались представления. Такова была сказочно податливая гибкость елизаветинской драматургии. Переезд в Блэкфрайарз следует рассматривать скорее в плане социальном и экономическом, но, конечно, он имел в эстетическое значение. Чуя, откуда дует ветер, труппа стала отдавать предпочтение двору, а не городу. Конечно, актеры не могли предвидеть, что трещины, уже возникшие в обществе, в конце концов расширятся так, что ввергнут народ в гражданскую войну, которая положит конец всякой театральной деятельности, кроме осуществляемой тайком. Им было далеко до таких пророчеств. Переезд был связан с риском, но он хорошо окупился. «Слуги его величества» знали, как угодить новой, более избранной по своему социальному составу публике. И трагедия стала уступать место новому господствующему жанру — трагикомедии.

Для управления театром Блэкфрайарз 9 августа было (Форман видел также постановку «Ричарда II» в «Глобусе» 30 апреля 1611 г., однако его описание не соответствует содержанию пьесы Шекспира и заставляет предположить, что «слуги короля» ставили другую вещь о том же царствовании.) создано товарищество из семи владельцев или «хозяев помещения»; в него вошли: Ричард и Катберт Бербеджи, Томас Эванс (о котором ничего не известно), Шекспир, Хеминг, Кондел и Слай. Каждый из членов товарищества внес свой вклад — 5 фунтов 14 шиллингов 4 пенса, чтобы покрыть годовую арендную плату в 40 фунтов. Не прошло и недели после образования этого товарищества, как уме рСлай, так что пай Шекспира стал составлять 1/6. Театр Блэкфрайарз оказался более прибыльным, чем «Глобус». Через двадцать лет после смерти Шекспира доля участия в театре Блэкфрайарз давала почти вдвое больше дохода, чем доля участия в «Глобусе». Восьмая доля во владении театром Блэкфрайарз давала 90 фунтов прибыли в год, в то время как одна шестнадцатая доля участия в «Глобусе», приносила 25 фунтов годового дохода.24

В 1609 г. при необычных обстоятельствах была опубликована драма, «Троил и Крессида». За шесть лет до этого, пьеса была зарегистрирована в гильдии печатников и издателем «мастером Робертсом» с пометкой о задержании публикаций до тех пор, пока Робертс «не будет иметь на то достаточных полномочий». Труппа охраняла принадлежащие ей пьесы. Однако 28 января 1609 г. два других издателя — Ричард Бонион и Генри Уолли — внесли «Троила и Крессиду» в реестр гильдии и выпустили ее в том же году, объявив на титульном листе, что пьеса «написана Уильямом Шекспиром» и играна «слугами его величества» в «Глобусе». Во втором издании пьесы, выпущенном в свет в том же году, упоминание о постановке было снято с ти тульного листа, зато добавлено недописанное предисловие, в котором содержатся некоторые интригующие утверждения:

Неизменный читатель, перед тобой новая пьеса, не затрепанная исполнением на сцене, не замызганная хлопками ладоней черни, зато с полными пригоршнями комизма... Пусть это послужит вам предостережением, что вы рискуете лишиться удовольствия и поучения, если откажетесь от этой пьесы только из-за того, что ее не замарало нечистое дыхание толпы, и, наоборот, благодарите судьбу за то, что она попала к вам в таком виде. Я надеюсь, вы из числа тех, кто предпочитает молиться за других, оставивших им большое наследство, чем чтобы другие молились за них.25

Пьеса могла быть «новой» только для читателей. Пренебрежительно насмехаясь над «оставившими большое наследство», автор, вероятно, имеет в виду членов шекспировской труппы. Не получили ли издатели рукопись из частных рук? И что это за упоминание о комедии, «не затрепанной исполнением на сцене», которую «не замарало нечистое дыхание толпы», прямо противоречащее тому, что утверждалось на титульном листе первого издания? Должны ли мы считать, что драма «Троил и Крессида» ни — когда не ставилась или что пьеса игралась только в частных домах? Скорее всего, правильнее последнее. Одна из юридических школ могла быть подходящим местом для постановки этой полной рассуждений драмы. По этому поводу существуют интересные биографические предположения. «Так как пьеса предназначалась для публики особого рода, то это позволяет отвергнуть всякую мысль о том, что в ней отразился глубокий цинизм автора по отношению к своему времени; ее сатирический элемент можно по крайней мере отчасти объяснить характером публики, а также временем и местом постановки».26 Такого рода предположения, сколь бы достоверными они ни выглядели, разумеется, являются лишь гадательными.

Какими бы спорными ни были проблемы, связанные с первым изданием «Троила и Крессиды», они кажутся незначительными рядом с теми проблемами, которые поставил перед шекспироведением Томас Торп, опубликовав в том же, 1609 г. форматом ин-кварто «Сонеты». Некоторые, если не все эти стихотворения, распространялись в списках, начиная по крайней мере с 1598 г., когда Мерез упомянул о «сладчайших сонетах» Шекспира, «распространенных среди его близких друзей». Варианты двух сонетов (138-го и 144-го) появились в 1599 г. в «Страстном пилигриме», собрании коротких, в основном любовных стихотворений, напечатанных Уильямом Джаггардом, который в расчете на то, что это привлечет покупателей, приписал на титульном листе их авторство Шекспиру, хотя большинство произведений, включая хорошо известную песню «Ворчливая старость и юность», принадлежало другим авторам. Через десять лет Тори выпустил свое издание «Сонетов».

Все свидетельства указывают на то, что эта публикация была осуществлена без разрешения автора, но с разрешения гильдии печатников и издателей. Многочисленные опечатки в ней говорят о том, что Шекспир, столько хлопотавший об исправности текста поэм «Венера и Адонис» и «Обесчещенная Лукреция», не принимал никакого участия в наблюдении за изданием наиболее важного собрания своей недраматической поэзии. Мало кто из добросовестных ученых допускает, что все сто пятьдесят четыре стихотворения этого цикла расположены в той последовательности, которую предполагал их создатель, и все же никто не преуспел в попытках убедительным образом их перегруппировать.

Но самые загадочные проблемы, связанные с этим изданием, ставит перед нами посвящение, которым снабдил книгу не сам автор, как это обычно принято, а издатель:

Тому,
единственному. кому. обязаны. своим. появлением.
нижеследующие. сонеты.
г-ну W. H. всякого. счастья.
и. вечной, жизни.
обещанной.
ему.
нашим. бессмертным. поэтом.
желает. доброжелатель.
рискнувший. издать. их.
в свет.

Т.Т.

Более ста лет назад Ричард Грант Уайт писал: «Мистер Торп со своим посвящением подобен литературному сфинксу».27 Он до сих пор так и не встретил своего Эдипа, хотя число доброжелателей, пытающихся разрешить загадку или загадки — «Сонетов», не уменьшилось.

Интерес вызывает прежде всего тот, кому адресовано посвящение. Если г-н W. H. является «тем единственным, кому обязаны своим появлением нижеследующие сонеты» в том смысле, что он вдохновил автора на создание «Сонетов», то, устанавливая его личность, мы устанавливаем личность «светловолосого юноши», который, будучи предметом обожания, лести и упреков, является, если не считать лицо, от которого ведется речь, основным персонажем драмы. Может быть, это Генри Ризли, третий в роду граф Саутгемптон, чьи инициалы переставлены для того, чтобы ввести в заблуждение непосвященных? Это маловероятно. С другой стороны, не требуется никаких ухищрений для того, чтобы приписать эти инициалы Уильяму Герберту, третьему в роду графу Пембруку. Богатый и красивый, великодушный в роли покровителя («Наиболее великолепный и превосходный пэр, любивший ученых», — как говорил о нем Обри), он был чувствителен к женской красоте и не торопился связать себя браком. Кроме того, этот вельможа имеет отношение к Шекспиру еще и потому, что является одним из двух братьев, которым Хеминг и Кондел посвятили пьесы своего друга — эти «пустяки», которые их светлости ценили и относились с благосклонностью как к пьесам, так и к их автору, пока он был жив. В поддержку Герберта высказались выдающиеся ученые, включая Довера Уилсона и Эдмунда Чемберса. В последние годы, однако, его звезда закатилась. Он родился в 1580 г., и ему не по летам рано играть роль друга и влюбленного в «Сонетах», если не устанавливать для них более поздней даты, чем та, которую большинство находит вероятной (Большинство исследователей считают, что первые сонеты были напечатаны в 1592 г., то есть тогда, когда Герберту было 12 лет. — Прим. перев.). Сомнительно также, чтобы подобострастный Торп дерзко обращался к знаменитому лорду с непочтительным «г-н».

Остальные кандидаты в большинстве своем сразу отпадают. Не ранее как в XVIII в. Тирвит выдвинул на эту роль У. Хьюза, и Мэлон поддержал эту кандидатуру. Они увидели ключ к разгадке проблемы в 20-м сонете: «A man in hue all hues in his controlling» (Дословно: человек, чьи краски (лица) превосходят краски других, т. е. тот, чья красота является наивысшей в самой совершенной. — Прим. перев.) — и создали этого никогда не существовавшего Хьюза. Оскар Уайльд дал жизнь Хьюзу в своей возвышенной гомоэротической фантазии «Портрет мистера W. H.». Интересующиеся другими кандидатами, предложенными позднее, могут поразмыслить над шансами Уильяма Хэтклифа, «Распорядителя бесчинств» на рождественских празднествах 1587—1588 гг. в юридической школе «Грейз инн». Лесли Хотсон полагает что этот выходец из Линкольншира, запутавшийся в постоянных долгах, приехал в Лондон в 1609 г. и здесь договорился с Торпом о публикации «Сонетов».28 Однако претензии на роль адресата Хэтклифа не вызвали большого энтузиазма. Гипотеза Хотсона, возможно, даже менее привлекательна, чем предположение одного немца, сухого исследователя Д. Барнсторфа, утверждающего, что «Mr. W. H.» означает «сам мастер Уильям» (Master William Himself). Р. Роллинз, редактор «Сонетов» в издании Variourum прав, заявляя, что это еще не самое идиотское из высказанных предположений.

Другую школу основал еще Джордж Чалмерз, опубликовав в 1799 г. свою «Дополнительную апологию». Он считает, что слово «begetter» [«тот, кому обязаны появлением...»] означает «procurer» [«тот, кто доставил нам»] и что посвящение двусмысленно прославляет не вдохновителя автора «Сонетов», а непоэтичного посредника, который доставил Торпу экземпляр текста. Перед нами новые претенденты. Внимание Сидни Ли привлек издатель Уильям Холл, у которого те же инициалы и чье имя, написанное полностью, действительно смотрит на нас со страницы посвящения, стоит лишь убрать точку, стоящую после буквы H: Mr. W. H. ALL. Другой претендент-шурин Шекспира Уильям Хетеуей, однако наиболее вероятным претендентом является сэр Уильям Харви, который в 1598 г. стал третьим мужем графини Саутгемптон. Когда она в 1607 г. умерла, сэр Уильям (гласит эта гипотеза) согласился опубликовать поэтическое завещание, которое его жена считала слишком интимным для того, чтобы предать его гласности при жизни. «Вечная жизнь, обещанная, нашим, бессмертным поэтом» должна была воплотиться в потомках того, кому адресовано посвящение, ибо в 1608 г. Харви женился на юной Корделии Эннсли. Имеются случаи обращения к рыцарю как к г-ну; леди Саутгемптон сама пользовалась такой формой обращения в своих письмах. В то же время прочтение слова begetter как procurer по вполне понятным причинам кажется некоторым ученым натяжкой. Проблема остается нерешенной.

Действительно, все посвящение, в котором пунктуацию заменяют произвольно поставленные точки, настолько синтаксически двусмысленно, что почти исключает всякую возможность единодушия исследователей. Одни усматривают в этих строках два предложения; другие видят в «г-не W. H.», а не в Торпе того, кто «желает». Все загадки «Сонетов» — датировка, посвящение, последовательность стихотворений, идентичность действующих лиц, — оставаясь неразрешимыми, одновременно вызывают желание найти дм решение. Автору этой работы доставляет удовольствие тот факт, что он не может предложить никакой собственной теории по данному вопросу.

В 1612 г. Уильям Джаггард выпустил новое издание «Страстного пилигрима», дополненное двумя длинными стихотворениями из «Британской Трои» Томаса Хейвуда. Поскольку Джаггард не поставил об этом в известность Хейвуда и даже не поместил его фамилию на титульный лист, последний, естественно, оскорбился и дал выход своему неудовольствию в более раздраженном, нежели внятном послании издателю, которое было помещено в конце «Защиты актеров», также вышедшей в 1612 г.:

Точно так же я должен здесь непременно вставить заявление о вопиющем ущербе, причиненном мне этим изданием, в котором были напечатаны мои два послания — Париса к Елене и Елены к Парису — в сокращенном виде и под чужим именем, что может дать повод свету считать, что я решился украсть эти стихи у автора; и тогда он, чтобы утвердить свое авторство, опубликовал их теперь под своим именем. Я признаю, что мои строки недостойны покровительства того, под чьим именем издатель напечатал их, и этот автор, как мне известно, также весьма недоволен поступком Джаггарда (с которым он даже не знаком), решившегося столь дерзновенно воспользоваться его именем.29

Очевидно, Шекспир, хотя и не публично, тоже выразил недовольство издателю, так как Джаггард изъял этот титульный лист и заменил его новым, опустив имя Шекспира. Это издание сохранилось в одном экземпляре в Бодлевской библиотеке. Таким образом, два сонета, стихи Хейвуда и другие мелочи составляли теперь анонимный, но зато не подписанный чужим именем сборник. Смягчился ли после этого Хейвуд, неизвестно, но в этом вполне можно усомниться.

Ведущий драматург ведущей труппы не пренебрегал попытками заработать на пустяковых предприятиях, о которых сразу же забывали по их осуществлении. За вознаграждение Шекспир придумал эмблему, которую должен был носить Фрэнсис Маннэрс, шестой в роду граф Ретленд, во время рыцарского турнира при дворе 24 марта 1613 г. в ознаменование вступления короля на престол. Такие эмблемы представляли собой знак с аллегорическими или мифологическими изображениями и соответствующими девизами, выполненными на бумажных щитах. Эмблемы участников этого турнира вызвали недоумение по крайней мере у одного из зрителей — сэра Генри Уоттона, он пожаловался, что «девизы на некоторых эмблемам были слишком темны и смысл их трудно понять, конечно если идея не заключалась именно в том, чтобы сделать из непонятными».30 Уоттон считал, что самые лучшие эмблемы в тот день были у братьев Гербертов. Как бы то ни было, 31 марта в резиденции Ретленда, замке Бивор Касл, управляющий Ретленда Томас Скревин зафиксировал выплату Шекспиру 44 шиллингов «золотом за эмблему для моего господина» и еще 44 шиллинга «Ричарду Бербеджу за то, что он нарисовал эмблему». Бербедж был талантливым художником-любителем. Его знаменитый портрет, возможно написанный им самим, выставлен теиерь в Даллидж-Колледже. Упоминание его имени вместе с именем Шекспира устраняет всякие сомнения относительно того, что это именно наш поэт, а не какой-то другой Шекспир — например, Джон Шекспир из королевской челяди создавал эмблемы для графа (В бумагах Ретленда зафиксирована еще одна выплата денег Бербеджу за эмблему, выполненную 25 марта 1616 г.).

В том же месяце, в марте 1613 г., Шекспир сделал свое последнее капиталовложение. На этот раз дом, который он купил, находился в Лондоне, а не в Стратфорде, и, видимо, Шекспир никогда не жил в нем. Дом этот, расположенный в удобном для Шекспира районе Блэкфрайарз, так же как театр Блэкфрайарз, был когда-то частью огромного комплекса монастыря доминиканцев. После того как монастырь был распущен, этот дом перешел во временное владение Джеймса Гардинера, а от него к Джону Фортескью; в 1604 г. это помещение было отдано на 25 лет в аренду галантерейщику Уильяму Айрленду. Он арендовал его у «Генри Уокера, лондонского гражданина и менестреля». Этот «жилой дом или арендуемое помещение», часть которого была построена над Большими воротами, стоял прямо напротив королевской ризницы, расположенной восточнее, и примыкал к улице, ведущей к верфи Падл, где Темза сужалась в узкий рукав. В западной части земля, где находился дом, включала участок, который вдова Энн Бэкон расширила в обе стороны; старая кирпичная стена ограждала дом с третьей стороны. Покупатель имел право свободно пользоваться воротами и двором, а также «всеми подвалами, мансардами (то есть верхними чердачными помещениями], комнатами, фонарями, удобствами, доходами, предметами и любым имуществом, могущим быть предметом наследования, принадлежащим названному дому или арендуемому помещению или так или иначе имеющим к нему отношение». Эти детали перечислены в документе о передаче имущества. Существуют два экземпляра этого Документа: один предназначался Шекспиру, другой — Уокеру. Передача собственности состоялась 10 марта. За надвратный дом в Блэкфрайарзе Шекспир заплатил 140 фунтов, из них 80 фунтов наличными. Теперь у него есть дом в нескольких сотнях метров от театра Блэкфрайарз, а у верфи Падл в нескольких шагах вниз по дороге швартовались лодки, которые могли быстро перевезти его в Банксайд. Но это соседство едва ли имело большое значение, поскольку, вероятнее всего, драматург удалился на покой в стратфордский дом Нью-Плейс; в упомянутом документе он называет себя жителем Стратфорда. Покупая этот надвратный дом, он просто следовал примеру своего друга Бербеджа, который приобрел в этом районе несколько участков земли. Очевидно, для него это было именно помещением капитала бесхитростным и простым.

Впрочем, возможно, в некоторых отношениях и не столь уж простым.

Согласно юридическому документу, подтверждающему право собственности, Шекспир покупал дом вместе с Уильямом Джонсоном, Джоном Джексоном и Джоном Хемингом. Хеминг (или Хеммингс), почти несомненно, был давним товарищем Шекспира по труппе его величества (Некоторые биографы без достаточных к тому оснований оспаривают это, например Дж. О. Холиуэл-Филиппс (Halliwtll-Phillipps J.O. Outlines of the Life of Shakespeare (7-th ed., 1887, 1239).). Джонсон первым поименован в документе в качестве хозяина «Сирены». Фамилия «Джексон» была достаточно распространена, а он, может быть (как предполагает Хотсон), был тем магнатом-корабельщиком из Гулля, который любил бывать в компании «знатных умов» в таверне «Сирена» и был женат на свояченице пивовара Илайеса Джеймса, жившего у подножия Падл-Док-Хилл.31 Несмотря на то что эти лица поименованы в акте передачи имущества как участники сделки, Шекспир, очевидно, был единоличным покупателем. Он выплачивал стоимость покупки, остальные просто выступали в роли доверенных лиц, представлявших его интересы. Через день после заключения сделки Шекспир заложил надвратный дом тому же Уокеру за недостающие 60 фунтов. Срок выплаты по закладной истекал 29 сентября следующего года. Согласно особым условиям закладной, если покупатель не мог выкупить ее, продавец вновь вступал во владение своим имуществом, «начиная с праздника благовещения благословенной девы Марии» в следующем году сроком на сто лет с выплатой арендной платы в виде «одного перечного зерна на пасху ежегодно».

Такие сложные условия договора, для заключения которого потребовались доверенные лица и заклад, отличают покупку дома в Блэкфрайарзе от других помещений капитала, сделанных Шекспиром. Заклад дома легко объяснить как временную меру, позволявшую покупателю в течение некоторого времени собрать остаток стоимости дома. Но зачем понадобилось участие доверенных лиц? Практический смысл его заключался в том, чтобы лишить вдову Шекспира предполагаемого вдовьего права на пожизненное владение третьей частью этого имущества: ибо в случае «неразделенного совладения» собственностью несколькими лицами канцелярский суд не признал бы права Энн в том случае, если ее муж не переживет остальных формальных покупателей.32 Некоторые биографы видят здесь косвенное отражение семейных неурядиц. Сидни Ли замечает: «Эта процедура достаточно убедительно доказывает, что он намеревался лишить ее [свою жену] возможности воспользоваться его имуществом после ее смерти».33 Однако рассуждать так — значит по меньшей мере выдавать часть за целое, хотя (как мы увидим) толкование это спорно. Шекспир, насколько нам известно, не лишал Энн возможности воспользоваться другим его имуществом. В своем завещании он руководствуется скорее другими соображениями, чем мыслью о праве вдовы на вдовью долю. В действительности мы не знаем, зачем он заручился поддержкой Хеминга, Джонсона и Джексона в качестве Доверенных лиц.

Заслуживают внимания несколько последующих событий, связанных с этим надвратным домом. Шекспир отдал его внаем Джону Робинсону. Весной 1615 г., вскоре после того, как «Энн Бэкон недавно скончалась», Шекспир вместе с несколькими другими владельцами собственности в Блэкфрайарзе подписался под ходатайством в канцелярский суд о предоставлении сыну и душеприказчику вдовы Матиасу Бэкону права на выдачу «письменных разрешений и других документов», имеющих отношение к названным «жилым домам с постройками, арендуемыми помещениями и недвижимостью» (эти документы датированы в деле 26 апреля (иск), 5 мая (ответ) и 22 мая (решение)). Участие Шекспира в этом деле было простой дружеской услугой. Через два года после смерти поэта его доверенные лица передали право на надвратный дом Джону Грину из Клементс-Инн и Мэтью Моррису из Стратфорда «во исполнение условий опеки и обязанностей, возложенных на них покойным Уильямом Шекспиром, проживающим в вышепоименованном Стратфорде, джентльменом и... в соответствии с истинным намерением и смыслом завещания названного Уильяма Шекспира».34 Передача состоялась 10 февраля 1618 г. В своем завещании Уильям Холл, отец того врача, который был зятем Шекспира, называет этого Мэтью Морриса «моим человеком». Морри сохранил тесную связь с Холлами, недаром он назвал свои детей Джоном и Сьюзан.35

Примерно тогда же, когда происходила покупка дом, в Блэкфрайарзе, шекспировскую труппу пригласили принять участие в тщательно подготовлявшихся празднествах в Уайтхолле, назначенных на февраль 1613 г. в ознаменование бракосочетания единственной оставшейся в живы дочери Джеймса, принцессы Элизабет, и принца Фредери на, курфюрста Рейнского пфальцграфства. Она стала королевой Богемии всего на год и осталась в памяти как «Зимняя королева». Но зимой 1613 г. это печальное событие еще было впереди, его невозможно было предвидеть, Англия приветствовала этот брак спектаклями, живым картинами, процессиями, маскарадами и фейерверками. «Слуги его величества» развлекали новобрачных не менее чем четырнадцатью пьесами, среди которых были «Много шума из ничего», «Отелло», «Зимняя сказка» и «Буря» За участие в празднествах труппа получила щедрое вознаграждение — 93 фунта 6 шиллингов 8 пенсов (Сумма 153 фунта 6 шиллингов 8 пенсов, о которой иногда упоминают, явилась вознаграждением не только за эти четырнадцать пьес, но также еще за шесть спектаклей, данных при дворе «слугами его величества» в тот же период времени. Джозеф Куинси Адамс (Joseph Quincy Adams, A Life of William Shakespeare (Boston and New York, 1923) p. 431) считает, что все двадцать спектаклей были посвящены свадебным празднествам, и это точки зрения придерживается не он один (ср. Halliday F. The Life of Shakespeare (rev. ed., 1964), p. 221).). Для сравнения можно сказать, что «слуги леди Элизабет», собственные актеры принцессы, играли только дважды.

Некоторые ученые полагают, что Шекспир написал хронику «Генри VIII» в честь бракосочетания Элизабет и Фредерика. О постановке этой пьесы не упоминается в счетах придворной казны, но вполне возможно, что она была той неназванной драмой, которую сотни зрителей ожидали увидеть 16 февраля, но дождались лишь отмены спектакля ради «еще больших удовольствий» на представлении пьесы-маски. Считают, что Шекспир написал «Генри VIII» в соавторстве с молодым и приобретавшим известность Джоном Флетчером. Сыну лондонского епископа, воспитывавшемуся в столице и (вероятно) получившему образование в Кембридже, предстояло стать преемником Шекспира в качестве постоянного драматурга королевской труппы. Мы не можем с уверенностью сказать, действительно ли они сотрудничали в написании «Генри VIII», хотя, скорее всего, это так. То, что спектакль якобы ставили или готовили к постановке в Уайтхолле после свадебных пиршеств, всего лишь приятное, если не праздное, предположение. Но какая-то пьеса о царствовании Генри VIII ставилась в летнем помещении театра «слуг его величества» в день св. Петра, 29 июня 1613 г.

В этот незабываемый день загорелась соломенная крыша, внезапный ветер раздул пламя и вскоре весь огромный «Глобус» был уничтожен огнем. Через три дня сэр Генри Уоттон, хоть он и не был очевидцем пожара, взволнованно сообщил о нем своему племяннику Эдмунду Бэкону:

Королевские актеры поставили новую пьесу под названием «Все это правда», изображающую главные события царствования Генри VIII; представление было исключительно пышным и торжественным, вплоть до того, что сцену устлали циновками; кавалеры орденов выступали со своими знаками отличия — изображением Георга (Победоносца) и подвязками, гвардейцы были обряжены в расшитые мундиры и все такое прочее, чего было достаточно, чтобы сделать величие общедоступным, если не смешным. Во время маскарада во дворце кардинала Вулси появился король Генри, и его приветствовали салютом из пушек; пыж, сделанный из бумаги или чего-то еще, вылетел из пушки и упал на соломенную крышу; но дыма, который при этом появился, никто не заметил, так как все глаза были обращены на сцену, а между тем огонь разгорелся и быстро охватил все здание, так что меньше чем за час оно сгорело до самого основания.

Таково было роковое последствие этого хитроумного изобретения; но во время пожара погибли только дерево, солома и несколько старых костюмов; правда, на одном человеке загорелись его брюки, и он чуть не сгорел, но какой-то находчивый шутник потушил огонь, вылив на него бутылку эля.36

Это событие побудило одного составителя написать скорбную балладу:

Не пролил ливень ясным днем
Свой бойкий дождь, спасая
От пламени сей славный дом,
Ни ты — свой эль, пивная.
...Пожар, начнись внизу он, знамо.
Со страху замочили б дамы.
Как жалко, как жалко, что все это правда, увы.37

Как и следовало ожидать, пуритане увидели перст божий в этом «внезапном устрашающем пламени». Но не прошло и года, как на том же месте поднялось новое здание «Глобуса», покрытое черепицей. 30 июня 1614 г. Джон Чемберлен зашел к подруге, но ему сказали, что она «отправилась в новый «Глобус» на спектакль». Имел ли перст божий отношение к этому чудесному возрождению, об этом пуритане молчат. По слухам, сам король Джеймс и многие его вельможи оплатили расходы по восстановлению театра. Однако на самом деле эти расходы легли на пайщиков, которые по условиям аренды обязаны были содержать я ремонтировать театр. Сначала каждый пайщик внес 50 или 60 фунтов, но в конце концов заплатил много больше. Джон Уиттер, уже задолжавший свою долю арендной платы, не мог собрать положенную сумму и распрощался с товариществом пайщиков. Мы не знаем, как поступил Шекспир. Возможно, подрезая лозу в большом саду возле Нью-Плейс, он решил, что пришла пора продать свою седьмую часть в половине доходов труппы, для которой он делал все, что было в его силах, почти двадцать лет.

Примечания

1. Некоторые заходили так далеко; они были убедительно опровергнуты Ричардом Левином; Richard Levin, The King James Version of Measure for Measure, Clio, iii (1974), 129—163. На актуальных ассоциациях пьесы настаивал, среди прочих, ДэЙвид Лойд Стивенсон в работе: David Lloyd Stevenson, The Historical Dimension in Measure for Measure: The Role of James I in the Play, приложение к «The Achievement of Shakespeare s Measure for Measure» (Ithaca, N. Y., 1966), pp. 134—166.

2. Подробное описание этого события см. в: David M. Bergeron, English Civic Pageantry 1558—1642 (1971), pp. 66—89.

3. B. Roland Lewis, The Shakespeare Documents (Stanford, 1940), ii. 368.

4. Перечисление титулов посланника дается в: Joseph Quincy Adams, A Life of William Shakespeare (Boston and New York, 1923), p. 364, а событие подробно описано в: Ernest Law, Shakespeare as a Groom of the Chamber (1910).

5. G.E. Bentley, Shakespeare and the Blackfriars Theatre, Shakespeare Survey 1 (Cambridge, 1948), p. 40.

6. Advertisement to Lintot's Edition of Shakespeare's Poems (c. 1709), sig. A2V.

7. EKC, ii. 280.

8. John Davies, Microcosmos (1603), p. 215; цитируется в EKC, ii. 213.

9. William Barksted, Mirrha the Mother of Adonis: or, Lustes Prodegies (1607), sig. El; цитируется в EKC, ii. 216.

10. Bodleian Library, MS. Arch. F. c. 37 (ранее Aubrey MS. 6, f. 109); SS, item 57, p. 58.

11. Nicholas Rowe, Some Account of the Life, & c. of Mr. William Shakespear, в издании: Shakespea re, Works, ed. Rowe (1709), i, pp. viii, xxxv—xxxvi.

12. Более обстоятельно я рассматриваю этот предмет в «Shakespeare and Jonson: Fact and Myth», The Elizabethan Theatre II, ed. David Galloway (Toronto, 1970), рр. 1—19. См. также ниже с. 398. О приведенных рассказах см. British Library, MS. Harley 6395, f. 2 (L'Estrange); Bodleian Library, MS, Ashmole 38, p. 181 (Burgh); MS. 25, ff. 77, 161, в the Plume Library at Maldon, Essex (Plume); SS, items 167—9, p. 206.

13. Thomas Fuller, The History of the Worthies of England (1662), «Warwickshire», p. 126.

14. Ben Jonson, Timber: or, Discoveries; Made upon Men and Matter (1641), в издании: Ben Jonson, Workes (1640 titlepage), pp. 97—98.

15. Эта легенда проанализирована S.A. Shapiro в «The "Mermaid Club"», Modern Language Review, xlv (1950), 6—17.

16. См. ниже, с. 348. Лесли Хотсон изучал карьеру Джонсона (Leslie Hotsou, Shakespeare and Mine Host of the Mermaid, Shakespeare's Sonnets Dated and Other Essays (1949), pp. 76—88).

17. Упоминания в этом месте о Силвер-стрит и ее окрестностях основаны на: John Stow, A Survey of London, ed. C.L. Kingsford (Oxford, 1908), i. 291 ff. Приведенные слова о галерее в соборе св. Павла заимствованы из: Jоhn Earl, Microcosmographie (1628), sig. Illv. Несколько подробностей взято мной из работы: L. Rowse, Shakespeare the Man (1973 p. 197).

18. Эти факты обнаружил А.Л. Рауз (A.L. Rowse, Secrets of Shakespeare's Landlady, The Times, 23 April 1973, p. 6). См. также работу: A.L. Rowse, Simon Forman: Sex and Society in Shakespeare's Age (1974), pp. 98—99.

19. C.W. Wallace, New Shakespeare Discoveries: Shakespeare as a Man among Men, Harper's Monthly Magazine, cxx (1910), 489—510. В том же году Уоллес опубликовал расшифровки 26 документов, которые, как он считал, имели отношение к этому делу («Shakespeare and his London Associates as Revealed in Recently Discovered Documents», Nebraska University Studies, X (1910), pp. 261—360). EKC приводит выдержки из основных документов а также их анализ (и. 90—5). Полезное описание содержится в: Adams, Life of William Shakespeare, (pp. 378—387, 393—395).

20. Adams, Life of William Shakespeare, pp. 380—381.

21. Вопросы, связанные с публичными и частными театрами, их аудиторией и репертуаром, анализируются в авторитетной работе: Alfred Harbage, Shakespeare and the Rival Traditions (New York, 1952).

22. G.E. Bentley, Shakespeare and his Theatre (Lincoln, Neb., 1964), p. 88. Недавно опубликованный тщательный критический разбор работы Бентли см. в: J.A. Lavin, Shakespeare and the Second Blackfriars, The Elizabethan Theatre III, ed. David Galloway (Toronto, 1973), pp. 66—81.

23. Bodleian Library, MS. Ashmole 208, ff. 200—13; EKC, ii. 337—41. Заметки Формана о «Цимбелине» приводятся в: SS, item 176, p. 215.

24. EKC, ii. 62—71.

25. Предисловие к «Troilus and Cressida», 1609, sig. 2.

26. Peter Alexander, Shakespeare (1964), p. 247.

27. Shakespeare, Works, ed. Richard Grant White (Boston, 1865, i. 152; цитировано Хайдером Эдвардом Роллинсом в New Variorum Sonnets (Philadelphia and London, 1944), ii. 166.

28. Hotson, Mr. W. H. (1964).

29. Thomas Heуwооd, An Apology for Actors (1612), sig. G4r-v.

30. Logan Pearsall Smith, The Life and Letters of Sir Henry Wotton (Oxford, 1907), ii. 17; приводится в EKC, ii. 153.

31. Hotson, Shakespeare's Sonnets Dated, pp. Ill-140, 207—217.

Эпитафия Илайесу Джеймсу, приписываемая Шекспиру (Nm: Shakespeare) появилась в Bodl. Rawlinson Poet. MS. 160, f. 41, и датируется «приблизительно 1650 г.» в the Catalogue; EKC приводит этот текст (i. 551).

32. Такую юридическую точку зрения высказал Чарлз Илтон Сидни Ли (Sidney Lee, A Life of William Shakespeare (4th ed. of revised version, 1925)), p. 488n.

33. Там же, pp. 488—489.

34. Halliwell-Phillipps, Outlines of the Life of Shakespeare (7th ed., 1887), ii. 36—7. О покупке надвратного дома см.: EKC ii. 154—169.

35. ME, 112.

36. Smith, Wotton, ii. 32—3.

37. E.K. Chambers, The Elizabethan Stage (Oxford, 1923), ii. 421.