13. Вымыслы сладостностью своей приближаются истине

Мы чувствуем себя немного виноватыми перед читателем, будучи ограничены скромным объемом книги, мы не коснулись множества аспектов шекспировского вопроса, которые кажутся нам очевидными, поскольку мы так глубоко погрузились в избранную проблематику, что иногда и сами ощущаем себя причастными к реальности второй половины шестнадцатого века. Мы стремились только к одному — показать читателю основное препятствие к пониманию тайны Великого Барда. Это препятствие — ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ, грандиозный идеологический суперпроект Контрреформации.

Ficta, voluptatis causa, sint proxima veris — вымыслы сладостностью своей приближаются истине. Но между двумя «вымыслами» и истиной — стена окаменевшей истории. Это та стена, которая не позволяет прочитать смысл шекспировского наследия и тайну его судьбы. Это стена, за которую уже заглянули некоторые продвинутые шекспироведы англо-американской школы, — поэтому они, законопослушные филологи и политкорректные гуманитарии, казалось бы, вопреки очевидности, держатся версии, что Шекспиром был граф Оксфорд. Перелезть через стену они не решаются — ведь тогда прости-прощай профессорские кафедры и вожделенные гранты! А писать нескончаемые тексты вообще, оснащая их намеками о подлинном знании, — особый кайф! Причастным к тайному братству избранных ощущаешь себя, посылая над головами непосвященных шекспироведов-стратфордианцев сигналы о Вергилии или Джордано Бруно! А какое счастье, презрительно кривясь, называть сына стратфордского откупщика Шакспером! Это ведь шекспироведы-оксфордианцы навязали научному сообществу эту шизофрению: творческая биография — Шекспир, а жизненные события — Шакспер!

Мы тоже в своей книге пользовались этими двумя именами, но не с целью принизить ни в чем не повинного Шакспера, а с целью показать продуманную «встроенность» этого человека в Шекспировский проект.

Перед нами не стояла задача подогнать нашу информацию под какую-либо определенную версию. Перед нами стояла задача сменить интеллектуальную оптику. Снять «скалигеровские» очки — и увидеть реальность без навязанных проекций. Мы попытались восстановить ту сетку координат, в которой осуществлялся Шекспировский проект, и мы не боялись делать по ходу наших размышлений неожиданные логические выводы.

Выявившаяся в результате этих действий картина не кажется нам полной, но и она уже позволяет объяснить многое из того, что в традиционном шекспироведении считается необъяснимым. А ведь мы еще не «прочитали» шекспировских трагедий! То есть не выявили их подлинный исторический смысл, поданный нам в зашифрованном виде!

Впрочем, это тема для отдельного исследования, которое мы намерены предпринять в дальнейшем с Божьей помощью.

Пока же отметим лишь некоторые моменты, выгодно отличающие нашу версию от традиционных.

Наша версия позволяет отбросить всем надоевшие попытки разыскать британского аристократа-оригинала, причуда которого состояла в маниакальной склонности к «таинственности». Это избавляет нас от необходимости отвечать на вопрос — а как он смог заставить хранить тайну остальных?

Наша версия хорошо объясняет, почему о существе Шекспировского проекта не было известно непосвященным современникам, а посвященные до гробовой доски хранили молчание.

Наша версия хорошо объясняет склонность участников проекта к тайнописи и сокрытию информации. В свою очередь и эта тайнопись становится более или менее транспарентной¹.

Наша версия позволяет осмысленно объяснить все загадки, связанные с фальшивыми датами на титульных листах книг, а также, фальшивые даты регистрации книг.

Наша версия внятно объясняет и «латинские» псевдонимы создателей Совершенного Творения (отщепленные от них и помещенные в «античность») — при этом мы говорим приблизительно то же самое, что в более завуалированной форме говорил о Шекспире розенкрейцер-стеганограф Гете: «Чем он походит на античных драматургов? Тем, что у него воление "возникает не изнутри, а порождается внешними обстоятельствами"» и «сходствует с долженствованием». Но античное понимание необходимости исключает свободу воли, а это «несовместимо с нашими убеждениями»; Шекспир же делает необходимость «нравственной», чем отделен «громадной пропастью от древних». В итоге Шекспир «воссоединяет — нам на радость и изумление — мир древний и новый».

Наша версия позволяет найти общую базу, на которой зиждилась совместная деятельность нескольких английских семейств, вовлеченных в Шекспировский проект — все эти Ховарды, Харрингтоны, Дорсеты, Сэффолки, Клиффорды, Бедфорды, Лейстеры, Пембруки и прочие были представителями английской аристократии, избравшей своим символом Белую розу. Ветвь Плантагенетов, утратившая права на английский престол в результате войны Алой и Белой роз (Йорки), стремилась взять реванш у Ланкастеров (Алой розы) — и потерпела поражение.

Наша версия хорошо объясняет, почему для Шекспировского проекта потребовалось «живое прикрытие», а не псевдоним. Оба творца, Эдуард де Вер и Филип Сидни, были уже записаны в «Книге Смерти».

Наша версия хорошо объясняет «высокое покровительство», которым пользовался неизвестный творец блестящих комедий и трагедий, в том числе и патронаж королевы Елизаветы и короля Якова.

Наша версия хорошо объясняет, почему от поэта и драматурга Уильяма Шекспира не осталось рукописей — рукописи Эдуарда де Вера (на латыни и итальянском) и Филипа Сидни (на латыни и французском) вместе с переводами их на английский, осуществленными Мэри и Елизаветой, после смерти Мэри Сидни-Пембрук оказались в распоряжении их брата Фрэнсиса Бэкона. Думаем, они и поныне лежат в розенкрейцеровских тайных хранилищах. Там же, думаем мы, находятся и рукописи королевского библиотекаря Бена Джонсона, свидетельствующие о его вкладе в общее дело. В то же время получают объяснение и куски пьес, написанные по-французски, — их просто не смогли (не успели) должным образом перевести.

С другой стороны, становится понятным, почему Бен Джонсон в разговорах с Драммондом так ярко описал внешность Филипа Сидни — не мог его видеть Джонсон, утверждают упрямые шекспироведы! Разумеется, если Филип—Голубь умер в 1586 году — не мог, а если в 1615 — очень даже мог.

Наша версия также хорошо объясняет, почему современники Шекспира не оставили свидетельств встреч с ним, описаний его, почему он не писал писем никому, почему не вел переписки с кредиторами и издателями. Обычные обыватели того времени просто не знали о существовании Великого Барда! Все дифирамбы и восторги, все книги со сложной символикой ходили в узком кругу посвященных!

Чтобы было более понятно российскому читателю, приведем аналогию. Кембридж и Оксфорд — это были своего рода разведшкола и академия ГРУ. Здесь ковалось воинство Белой розы. Здесь воспитывались продолжатели (спецназ) розенкрейцеровского дела и хранители Шекспировского проекта, как альтернативного проекта истории, созданного в художественной форме.

Эта грубая аналогия позволяет понять, почему в Стратфорде на Эйвоне ни при жизни Шакспера, ни после его смерти никто из знавших его и не предполагал в нем писателя. Она же позволяет внятно объяснить, почему в университетах уже в 1595 году прекрасно знали, кто такой Шекспир! Там же игрались пьесы Шекспира — шекспироведы недоумевают, как же это могло быть, ведь актеров туда никогда не приглашали? И пьесы еще не были опубликованы? Да к тому же пьесы в университетах шли только на латыни! Еще бы! Если в нынешней разведшколе ГРУ и в академии, а также в британской службе МИ-6 и ставят спектакли на иностранных (вражеских) языках, то только собственными силами!

А написанные на латыни пьесы Эдуарда де Вера и Филипа Сидни, если они преподавали благополучно в академии ГРУ, вполне могли исполняться студентами. Обучать подрастающее поколение литературному мастерству и искусству стеганографии великие поэты должны были, так сказать, и на «творческих семинарах». Вот почему в 1598 году появилась бурлескная пьеса «Паломничество на Парнас», в 1599 — «Возвращение с Парнаса» (первая часть), в 1601 — вторая часть «Возвращения» — все они тогда же игрались в Кембридже студентами колледжа св. Джона. Причем в «Возвращении» кроме студентов, действующих под латинскими псевдонимами, появляются персонажи реальные — актеры Бербедж и Кемп, поэты Бен Джонсон, Джон Марстон, Томас Нэш... Актер Кемп выше всех ставит Шекспира и осуждает Бена Джонсона за то, что «он вывел на сцене Горация, который дает поэтам пилюли, но наш друг Шекспир устроил ему самому такую чистку...» Юные остроумцы не останавливаются перед хлесткими выражениями и дерзкими сравнениями — от строк поэмы веет молодым задором и насмешливой отвагой.

В первой части «Возвращения с Парнаса» (сохранившейся лишь в рукописи) есть некий персонаж Галлио. Русские читатели слышат в этом имени французский оттенок, а англичане слышат в нем нечто шутовское (gull — паяц, обманщик). Мало того, что этот герой цитирует поэмы Шекспира, он и говорит как Шекспир — его собеседник репликой в сторону то и дело предупреждает, что сейчас мы услышим «чистого Шекспира». Кроме того, в пьесе — напомним, идет 1599 год, 13 лет со смерти Филипа Сидни — есть и такие «шутовские» заявления: «у меня много сходства с Филипом Сидни, с той лишь разницей, что приятнее у меня лицо и крепче ноги». Его «Аркадия», заявляет Галлио, превосходна так же, как и мои сонеты. Он был в Париже, а я в Падуе, и он и я участвовали в сражении. Он погиб в бою в Нидерландах — полагаю, то же произойдет и со мной... Он цитирует Цицерона и Ронсара, то и дело читает строки Вергилия, хвалит свою поэзию, слава о которой разнеслась, оказывается, по всей стране, он воспитывает литературных подмастерьев. У него, кембриджца, есть свой кабинет в Оксфорде и при дворе (!) — и при этом он все время сворачивает в своих хвастливых разглагольствованиях на «сладостного мистера Шекспира», портрет которого собирается повесить в своем кабинете при дворе!

Измученные загадками шекспироведы понимают, что шут Галлио имеет какое-то отношение к Шекспиру, но какое? Наша версия дает возможность увидеть в шуте Галлио — богоподобного Филипа Сидни, профессора йорковского ГРУ, которого вывели на сцену студенты-подмастерья, с раблезианской добродушной грубоватостью подшучивая над ним.

Ведь это он купил в Падуе меч толедской (испанской!) стали и порубил им немало поляков, немцев и фламандцев. Ведь это он недавно побывал в Космополисе (Неаполе, столице Великой Греции). Ведь это он так любит свою ненаглядную Лесбию, что пишет сонет о ее белочке и эпитафию на смерть ее любимой обезьянки... Да и камзол на нем роскошный, расшитый золотом — стоимостью не менее 200 фунтов!

«О сладостный мистер Шекспир!» — восклицает другой герой, слыша из уст Галлио шекспировские тексты — и непосвященному зрителю непонятно: то ли хвалит стихи, то ли самого Галлио—Шекспира...

Не становятся ли в таком случае понятными загадочные слова Уильяма Ковела о том, что Шекспир учился в Кембридже? Шакспер, разумеется, не учился. А вот Филип Сидни—Шекспир — и учился и преподавал! Да еще и давал взбучку слишком рьяному молодому драматургу Джонсону, который зачем-то вывел на сцену Горация! Ведь агенты Рима могли догадаться, что известный им под латинским именем Филип Сидни не умер в 1586 году, а жив и продолжает творить!

Кроме того, горациевские строки о дереве, которое якобы, упав, чуть не лишило его жизни, слишком явно перекликалась с шекспировским деревом, которое, упав, едва не пришибло героя на сцене!

А слова Бена Джонсона о «набегах» Шекспира на берега Темзы? Набегах, которые так нравились королеве Елизавете и королю Якову... Да ведь у него был свой кабинет при дворе! А у несчастного Шакспера не было!

Здесь же скажем буквально два слова о потешной книге «Кориэтовы нелепости», в создании которой принимали участие почти все известные поэты шекспировской эпохи. «Упившись параллелями Плутарха, решил идти я вслед за патриархом», — заявляет один из авторов, явно насмехаясь над официальным историком, которого, как мы помним, журил и Мишель Монтень. С такой же раблезианской раскованностью и хамоватостью пишут другие авторы, многие из которых скрылись за латинскими псевдонимами, о чудесных похождениях Томаса Кориэта. Да, был такой реальный человек — английский резидент, блестяще выполнивший важное задание — недаром свои многострадальные башмаки повесил после завершения задания на дверях церкви! Ведь именно в каблуках этих башмаков и носил он секретные бумаги! Шутливое описание его подвигов — литературный предшественник бондианы — возрожденческий аналог истории английского агента 007. Этот героический разведчик добрался даже до Индии — там и погиб, а то его подвиги воспели бы еще во множестве книг!

Наша версия также хорошо объясняет, почему исследователи, пытавшиеся найти хоть какие-нибудь документы в семейных архивах людей, причастных к проекту, все время сталкивались с одним и тем же стихийным бедствием. Везде сразу же после смерти участников проекта случились пожары! Первым сгорел (1613) театр «Глобус»! Даже в королевской библиотеке (1623), где работал Бен Джонсон, за огнем не следили! Даже в Уилтон-Хаузе (1627), в имении Пембруков! В других семействах почему-то пожаров, сплошь уничтожающих бумаги, не было, а в этих — один за другим! Кроме того, есть возможность все валить на Великий лондонский пожар 1666 года!

Бэкон и созданная им параллельная структура «посвященных» предусмотрели грозившую этим документам опасность. Да что там говорить! Если даже сегодня, спустя четыреста лет, допустить к этим документам неистовых скалигеровцев — разве можно ручаться за признание и сохранность этих раритетов? Скорее они будут объявлены фальшивками и уничтожены!

Наша версия позволяет понять, кто и почему переделывал первые варианты пьес, дописывал их, переносил действие из одного города в другой, менял имена персонажей. Это был Филип Сидни (Голубь), это была Мэри Сидни-Пембрук (переводчица с двумя перчатками на правую руку). Возможно, к этому были также причастны на заключительном этапе Джонсон и Бэкон. Ибо, как писал шотландский историк Юм, Шекспир-поэт писал исторические трагедии не для зрителя. Значит, он писал как историк. А тайная история поражения Белой розы — общее дело династии.

Наша версия делает более понятной и загадку необычно обширного лексикона Уильяма Шекспира. 15 или 20 тысяч слов для одного человека невероятно много, а для двух или трех, да еще владеющих несколькими языками, — в самый раз.

Наша версия хорошо объясняет и тот прискорбный факт, что всеми забытый Шекспир (Шакспер) был тихо погребен в церкви св. Троицы в Стратфорде и ни одна живая душа не сложила по этому поводу ни одной скорбной элегии. А ведь известного нам Майкла Дрейтона (который вместе с Джонсоном навещал Шакспера незадолго до его смерти) оплакали товарищи, да и гроб его несли студенты на руках по улицам Лондона. За что же такая честь Дрейтону, несопоставимому, даже по мнению современников, с Шекспиром?

Подлинный Шекспир умер раньше. Эдуард де Вер — в 1605 году, а Филип Сидни — в 1615. Оба и были оплаканы в честеровском сборнике, как единое и нераздельное, как сгоревшие в жертвенном огне Аполлону птицы. Там же, в Плаче, было зашифровано единство Феникса и Голубя в имени Уильяма Шекспира. Получает свое естественное объяснение и сообщество с «птичьими» именами.

Становится и более понятной фигура Роберта Честера. Имение его находилось недалеко от Кембриджа, где у Шекспира (Сидни и де Вера) также был свой кабинет. Роберт Честер учился в Кембридже в середине 80-х, а его отец был вместе с Сидни и королем-консортом Робертом Дадли (мужем королевы Елизаветы) в Нидерландах в составе английского военного контингента. Становится понятной и загадочная фраза из письма, в котором рассказывается о ране Филипа Сидни: «испанскому солдату было бы стыдно, если бы он знал, в кого стрелял». Конечно, стыдно! Ведь он стрелял в единственного сына своего испанского короля Филиппа!

Обретает надлежащее звучание и фраза из заглавия честеровского сборника «Жалоба Розалины» (традиционные шекспироведы уже давно привыкли искажать тексты в угоду своим надуманным построениям — везде, где им заблагорассудится, Розалину меняют на Розалинду). А имя Розалина, как псевдоним Мэри Сидни-Пембрук, встречается нам и в шекспировских произведениях, в том числе и в «Ромео и Джульетте» — но мениппейная структура этого бессмертного произведения еще никем не прочитана!

Здесь же скажем несколько слов о фигуре Джона Солсбери. Исследователи обнаружили в его семейном архиве несколько странных документов — в том числе и копий, снятых с писем Мэри Сидни-Пембрук... А ведь этому человеку посвящена «Жертва любви»! Да и сама Мэри была погребена на кладбище города Солсбери! Наша версия дает возможность определить роль этого человека в оберегании тайны Шекспировского проекта — это был (бенедиктинец-провинциал, светский аббат) шеф личной охраны маленького кружка королевских отпрысков; он отслеживал контакты и переписку охраняемых в их загородных (творческих) резиденциях.

Более понятной и осмысленной в нашей версии выглядит и история с пожалованным гербом отцу Шакспера. Сохранилось два варианта девиза: «Не без права» и «Нет, без права». Понятно, что разработчики герба пытались и здесь поместить важную для потомков информацию. Остановились на первом варианте, видимо, потому, что все-таки надеялись отметить заслуги бедного Шакспера — если промолчит, не проговорится, да, вероятно, не исключали того, что жизнью своей заплатит за лучшую свою роль — «живого прикрытия». Впрочем, не исключено, что и смерть Шакспера была инсценирована — недаром надгробная надпись грозит бедами тому, кто потревожит прах покойного!

«Сладчайший лебедь Эйвона» тоже получает свое реалистическое объяснение. Не обязательно привязывать Эйвон к Стратфорду! Ведь рек с таким названием в Англии — шесть! И свой Эйвон протекает как раз в Уилтоне, где и жил со своей «сестрой» Мэри Филип Сидни.

Наша версия также неплохо объясняет тайну знаменитого шекспировского портрета в «Великом Фолио» 1623 года. На гравюре М. Дройсхута изображен человек с маскообразным лицом. Голова его отделена от плеч огнеподобным воротником-секирой. Богато отделанный камзол никак не вяжется с достатком рядового актера. Правая сторона камзола показана спереди, левая — со спины. То есть мы имеем изображение двух правых рук, поэтому гравер обрезал изображение значительно выше локтя. Под одной маской — два человека! А ведь есть еще портрет Мэри Сидни-Пембрук с двумя перчатками на правую руку! Какие еще нужны намеки посвященным, если и так уже сказано достаточно? А если присовокупить еще слова Бена Джонсона о том, чтобы на портрет не смотреть, а смотреть на текст... «Эта фигура, которую ты видишь здесь помещенной, / Была для благородного Шекспира вырезана: / В ней гравер вел борьбу / С природой, чтобы превзойти саму жизнь». Да уж, жизнь он превзошел — она ведь не создала еще ни одного гениального творца с двумя правыми руками!

Наша версия также хорошо объясняет, почему не осталось ни одного достоверного портрета Шекспира. Кого было изображать? Филипа Сидни? Эдуарда де Вера? Но их превосходные портреты сохранились благополучно до наших дней. Ясно и почему нельзя было поместить портрет бедняги Шакспера — подлинный его вид, возможно, сохранился на надгробном памятнике. С мешком ли шерсти под рукой, с пером ли и подушкой — все равно слишком простецкий.

Наша версия дает внятное толкование и странностям всех «памятников» — начиная с реального стратфордского. Появление Памятника на титуле «ануального» экземпляра «Жертвы любви» уже не кажется странным. Полным смысла оказывается и образ «памятника без надгробья», созданный Беном Джонсоном. Обретают должное значение и строки Леонарда Диггса из «Первого Фолио» о стратфордском монументе, который источит время. К числу посвященных в тайну приходится отнести и поэта Милтона, который во «Втором Фолио» написал: «Ты воздвиг себе нетленный монумент в нашем удивлении и в нашем преклонении».

Что же касается водяных знаков — их шесть — на бумаге нестеровского сборника, то здесь вполне определенным образом прочитывается и единорог с задними искривленными ногами. Сама фигура единорога разделена как бы на две части и лишь в соединении эти части получают единство. Единорог — символ безбрачия. Но скрыт этот символ, раздвоенный к тому же, под стихами о Браке, о Едином...

Особенно интересно выглядит история с вербовкой католиками отца Шакспера — Джона. Кто-то осведомленный о существе дела предпринял первую попытку «приоткрыть» завесу тайны в 1784 году и прислал шекспироведу Мэлону текст католической прокламации-подписки «Последняя воля души», осторожно сообщив, что завербован был отец... Мэлон текст опубликовал, но после его смерти подлинника... не нашли. Удивительное дело! А если б это был подлинник вербовки самого Уилла Шакспера? Пропал бы безвозвратно!

Наша версия также неплохо объясняет тот необычный факт, что в произведениях Фрэнсиса Бэкона горациевские цитаты даны без ссылки и в завуалированной форме. Становится также понятным, почему в текстах Бэкона, так же как и в шекспировских текстах, содержатся одни и те же ошибки в цитатах — братья Эдуард, Филип и Фрэнсис брали цитаты из одних и тех же источников, возможно, еще не вполне отредактированных цензорами Контрреформации.

Становится также более ясным, почему Бэкон ни разу в своих трудах и в письмах не упоминал Шекспира! Бэкон работал в пространстве официальной скалигеровской истории и понимал, что упоминание им и цитирование Шекспира может привести к разоблачению всего проекта!

Впрочем, мы еще и не занимались толком изысканиями об участии Бэкона в реализации Шекспировского проекта, а оно, несомненно, было значительным. Думаем, этот титан сопротивления Контрреформации приложил свою руку, по крайней мере, к изданию пьесы «Троил и Крессида». Вот вкратце ее история. Пьеса была зарегистрирована в 1603 году. Издана — в 1609. На части тиража титульный лист сообщает, что она исполнялась слугами Его Величества в «Глобусе» и написана Уильямом Шекспиром. На другой части тиража — другой титульный лист, без упоминаний о «Глобусе». Зато здесь есть анонимное предисловие — «от того, кто никогда не был писателем, — тем, кто всегда будут читателями». Оно написано с брезгливым высокомерием по отношению к зрителям театра, изощренный стиль демонстрирует презрение к публике. Дважды подчеркивается, что пьеса на сцене не игралась: «она не замызгана хлопками ладоней черни», «ее не замарало нечистое дыхание толпы». Высокомерный аноним исключительно высоко при этом оценивает ум автора пьесы — этот ум настолько острый, «что у тяжелодумов и тупиц, приходивших на его пьесы, не хватило бы мозгов притупить его». Автор предисловия пишет: «Поверьте мне, когда автора не станет, а его комедий не останется в продаже, вы начнете рыскать, чтобы найти их, и учредите для этого инквизицию в Англии».

В этих высокомерных фразах, в этих гневных анти-римских выпадах слышится нам голос императора братства розенкрейцеров — Фрэнсиса Бэкона! Из этого предисловия становится очевидным, что обычный зритель не может понять тайнопись драматурга Шекспира (об этом писал и Дэвид Юм!). Из этого предисловия ясно, что «истинную пьесу» еще не играли! Еще смысл ее не раскрыт! А раскрыть его может только читатель-историк — ведь в пьесе «Троил и Крессида» говорится о героях Троянской войны! Из этого предисловия также понятно, что в комедиях Шекспира содержится «антиримский компромат» — иначе зачем же потомки будут рыскать в поисках шекспировских книг и учреждать в Англии инквизицию? Не иначе чтобы сжечь эти еретические книги, коли уж нельзя будет сжечь самого автора! Что же такого содержалось в сатирической комедии «Троил и Крессида», из-за чего Бэкон, сохраняя анонимность, не побоялся помянуть инквизицию? Видимо, в этой истории падения Трои, предшествовавшей основанию Рима троянцем Энеем (воспетому Вергилием в «Энеиде») зашифрованы недоступные простому читательскому взгляду подлинные события, залакированные скалигеровской историей и хронологией. А ведь в «Великом Фолио» «Троил и Крессида» уже отнесена к трагедиям!

Но шекспироведы не торопятся овладевать искусством стеганографии!

Наша версия объяснения событий (в рамках розенкрейцеровско-йорковского сопротивления) хорошо объясняет и отсутствие рукописей, и многовековую завесу тайны, и аккуратное внедрение шекспировского наследия в официальное пространство. Преемственность в сохранении тайны проекта, согласованные действия людей разных эпох наводят на мысль о скрытом (розенкрейцеровском) руководстве этой долгосрочной операцией. Осуществляемом весьма дальновидно и грамотно. Теперь, спустя столетия, изъять Шекспира из культурного пространства невозможно!

Невидимое братство во второй половине семнадцатого века неоднократно переиздавало «Великое Фолио», а в начале восемнадцатого организовало массированную издательскую акцию. Полные издания шекспировских пьес осуществили Александр Поп(1725), Льюис Теоболд (1733), Томас Ханмер (1744), Уильям Уорбертон (1747), Сэмюэл Джонсон (1765), Эдуард Кейпел (1768), Джорж Стивенс (1773, 1778, 1785, 1793), Эдмонд Мэлон (1790).

А всего с 1709 по 1790 год в Англии вышло не менее шестидесяти различных изданий пьес Шекспира. И он был признан первым среди классиков мировой литературы!

Восемнадцатый век стал и временем создания первых «научных» биографий — несомненно, за сто лет участники проекта смогли убрать в недоступные для профанов хранилища все документы, могущие пролить несвоевременный свет на жизнь тех, кто избрал себе маску Шекспира.

Жившие в эпоху, которая на Руси была связана с именами Ивана Грозного и Бориса Годунова, великие творцы английского Возрождения сочли необходимым оставить нам (в «Гамлете») подлинные имена двух католических агентов-датчан. А поскольку мы знаем, что, по крайней мере, один из них оказался в Смутное время в Московии (Гильденстерн), то вполне возможно, что при антискалигеровском анализе шекспировского канона можно будет обнаружить и некоторые детали, проливающие свет на подлинные события в эпоху заката Рюриковичей.

Разумеется, откупщик Уилл Шакспер меньше всего думал о Дании, Московии, Римской империи и великой Греции. Масштаб его внутреннего мира был значительно скромнее, и уровень его обывательских интересов на фоне глубины и масштабности шекспировских текстов кажется исследователям, дотошным и нетерпеливым, просто возмутительным! Ежегодно в свет выходит более четырех тысяч книг и статей, имеющих прямое отношение к Великому Барду! А сколько спектаклей создается! А сколько фильмов! Ни на миллиметр не приближают они нас к пониманию тайны великого гения! Проницательные и горячие головы даже грубо гневаются — еще в девятнадцатом веке английский политический деятель и писатель Джон Брайт сказал в сердцах:

«Всякий, кто верит, что этот человек — Уильям Шакспер из Стратфорда — мог написать "Гамлета" и "Лира", — дурак».

Российский исследователь Илья Гилилов пишет:

«Множество фактов указывает на то, что перед нами — Великая Игра, самое блестящее создание гениального драматурга, сценой для которого стало само Время, а роль не только зрителей, но и участников отведена сменяющим друг друга поколениям смертных».

Мы с этим выводом не согласны.

Речь идет не о Великой Игре, а о Великой Трагедии!

Примечания

1. Транспарентный — прозрачный.