Т. Залите. «Функции слова в поэзии Шекспира»

Шекспировская драма — это поэтическая драма. Это значит, что в ней максимально интенсифицировано отдельное слово. Полностью сливается мысль, образ со словом — слово есть содержание. Оно значимо всеми своими аспектами — своей историей (этимологией), коннотациями, музыкой. Поэтому полное значение отдельного слова вытекает только из его контекста, неотделимо от него. На это свойство слова вообще указывал уже Витгенштейн, однако в поэтическом слове это выражается в значительно большей степени. В шекспировском тексте слово воспринимается как звук в музыке, как Шекспир сам определяет это в сонете 8:

...The concord of well-tuned sounds
One string, sweet husband to another...

...Стройно согласованные звуки
Упреком одиночеству звучат...

То есть, всегда в контексте, в «сцеплении».

Единство каждой пьесы достигается словами-повторами, как бы лейтмотивами. Более того, такие слова-лейтмотивы осуществляют связь между пьесами (и сонетами), делая шекспировское творчество общим миром. Слова являются конкретизацией поэтики Шекспира, выражают ее подспудный смысл и направленность. Основные темы («магистральные», как их называет Л. Пинский) углубляются и расширяются через углубление, расширение всех аспектов поэтического слова, его интонационных нюансов, его сцеплений с другими словами, его ритмики. Думается, что это сознательный процесс: на это указывает то обстоятельство, что в некоторых случаях, как в сонетах, так и в пьесах, слово является самой темой, например сонет 84:

But he that writes of you, if he can tell
That you are you, so dignifies the story —

Кто знает те слова, что больше значат
Правдивых слов, что ты есть только ты?

а также сонеты 83, 85, 86 и др.

Такой конкретизацией в слове, языке является и пьеса «Бесплодные усилия в любви», пьеса, которая часто оценивается как «слабая»; однако именно на нее обратил особое внимание Томас Манн в романе «Доктор Фаустус». На эту тему его герой Адриан написал свою первую оперу, а сонеты он всегда имел при себе.

В этой пьесе открыто обыгрывается слово, конфликтом слов осуществляется драматический конфликт. Центральная проблема (или тема) — это столкновение двух основных аспектов человека — passion (страсть) и reason (разум) (см. сонет 46: Mine eye and heart... — Мой глаз и сердце; глаз — интеллектуальный орган чувств, связанный с мозгом; в известной мере такое столкновение относится ко всему творчеству Шекспира). Как одно, так и другое понятие неотъемлемы от человеческой натуры, они неизбежно сосуществуют в человеке, взаимно противоположны, и взаимно связаны между собой.

Это относится не только к области эмоций и психологии, но и к общественным сферам, к истории. В этом заключается вечный парадокс человека. Этот парадокс у Шекспира конкретизируется его любовью к игре слов, к значимому ритму, к слиянию в одном слове различных аспектов жизни; к амбивалентности, которая пронизывает весь его мир.

В данной пьесе герои мужского пола решают разъединить это единство противоположностей, отделить «духовное» от «плоти», разум от страсти, посвятив себя на три года исключительно науке, изгнав на этот срок из своего мира все чувственное — женщин, удовольствие от еды, все развлечения и наслаждения. Однако сами слова выражают абсурдность этого решения: предстоящие им три года король называет «a three years' feast», «the mind's banquet» (трехгодичный пир, банкет ума) и т. д. А Бирон, наиболее жизнелюбивый из них, выражается с явно чувственным, эротическим намеком. В его словах мы слышим отклик гамлетовского «Words, words, mere wind», т. е. суждения о бессмысленности отвлеченного слова; или рассуждений Фальстафа об абстрактности, а значит, пустоте понятия «честь» (Honour), вне связи с конкретной жизненной ситуацией. Нежелание отречься от мирских радостей звучит в рифмах его речи, где pain (боль) соединяется через рифму с vain (тщетно), и vain (тщетно), в свою очередь, многократно обыгрывается. Слова и полнокровная жизнь противопоставляются, как два полюса. Эта мысль выражается также псевдонаучным стилем письма от Армадо, которое зачитывает король. Бирон показывает, что знание ради знания — это ничто:

Light seeking light doth light of light beguile,
So ere you find where light in darkness lies.
Your light grows dark by losing of your eyes.

(I, 1, 77—79)

Нелепость стремления все подвести под точную классификацию и дефиницию, «овладеть» миром полностью выражена в по-шекспировски конкретной форме:

These earthly godfathers of heaven's light
That give a name to every fixed star
Have no more profit of their shining night
Than those that walk and wot not where they are —

(I, 1, 88—91)

Понятие «light» (свет), оксюморон «shining night» (светящаяся ночь) вызывают в памяти трагедию «Ромео и Джульетта», хотя в данной комедии shining night обозначает обратное своему значению в трагедии. Таким образом, понятия видоизменяются, перевоплощаются в своем движении из одного контекста в другой. Можно добавить, что «light» обозначает и другие понятия, напр. «light wench» (легкомысленная) в этой же пьесе, из-за нее настроение Армадо становится «heavy» (тяжелый).

Слово «profit» (в вышеуказанном отрывке) также связывает духовное с жизненной конкретностью, как, напр., и в сонете 4, где фигурируют слова, заимствованные из области коммерции: unthrifty, lend, niggard (щедрый, одалживать, скупец).

Бирон, самый интересный из мужских персонажей, особенно гибко и разнообразно пользуется словом. Он «направляет» содержание слова, заставляя его переходить из одного значения в другое, в новый ряд мышления, в новый контекст. Например, manner преобразовывается в manor в разговоре с Костардом, педантичная логика которого пародируется. Эвфемизмы его псевдонаучного стиля разрушаются пародией, и этим высмеивается весь замысел отделиться от чувственного мира радости и красоты.

В этом пародировании остроумно участвует Мотылек, в других комедиях эту функцию часто выполняет шут, напр., в пьесе «Двенадцатая ночь» («Do you live by the church?» «No, I live by music»), еще более остро эту роль играет шут в трагедии «Король Лир».

Вся пьеса «Бесплодные усилия любви» весело играет со словами, все время сотворяются каламбуры (puns), например со словом will (воля), и это напоминает сонет 135:

Whoever hath her wish, thou hast thy Will,
And will to boot, and Will to overplus.
. . . . . . . . . . . .
So thus being rich in Will, add to the Will
One Will of mine, to make thy large Will more.

Сходным образом принцесса играет словом «fair» (1) красивый, 2) светловолосый, 3) справедливый): Розалина одновременно dark (темная) и fair. Это повторяется в сонетах, посвященных «темной Леди» (№ 127, 132). Но в трагедии «Макбет» fair and foul играет иную роль — там это сочетание иронично и серьезно, оно относится к миру, в котором зло и добро так взаимосвязаны, что граница между ними бывает очень зыбкой. «Fair and foul» здесь противоположные «близнецы», которые проходят через всю пьесу «Макбет» в разных вариациях, например в 1—3 «This soliciting — cannot be ill, cannot be good», думает Макбет.

В известной мере, сюда относится и тайное желание Макбета:

...Not play false,
And yet would falsely win.

Эта пьеса остро выдвигает проблему зла как проблему страстной надежды, тщеславия и в то же время сознания, понимания зла, самоанализа, вины и совести. Понятия «conscience», «consciousness» проходят через много пьес. Так, Гамлет говорит: «Thus conscience makes cowards of us all». А Ричард III: «Conscience is but a word cowards use». Связываются два противоположных героя.

Слово prick, которое амбивалентно доминирует в сонете 20:

Nature... By addition me of thee defeated
By adding one thing, to my purpose nothing;
Yet since she prick't thee out for woman's pleasure,
Wine by thy love and thy love's use their treasure

оно встречается и в пьесе «Бесплодные усилия любви», всегда придавая соответствующему высказыванию эротический колорит. Так, Бирон в разговоре с Розалиной говорит ей: «Will you prick it (his heart) with your eyes?»

Ведьмы в пьесе «Макбет» говорят:

By the pricking of my thumb
Something wicked this way comes,

указывая на то, что страсть находится в самой фактуре пьесы, но это другая, амбициозная страсть.

В комедии «Бесплодные усилия любви» словесная «war of wits» (борьба остроумия) смешная и развлекательная, однако она имеет и глубокий подтекст: сталкиваются не просто разные слои языка, а разные принципы жизни.

В этой пьесе мы находим такую двойственную фразу: «So ere you find where light in darkness lies», последнее слово имеет два смысла: 1) находится, 2) лжет. Это же слово to lie разрушает внешнюю строгую логику и последовательность речи Бирона (IV, 1, 1—32), в которой он анализирует самого себя, сознается в своей влюбленности, иронически выявляет свою противоречивость, и сам связывает свою двойственность с многозначностью слов. К этой многозначности принадлежит также, например, понятие охоты как эротический символ, который мы встречаем как в этой, так и в других комедиях, например «Укрощение строптивой», «Сон в летнюю ночь».

Когда влюбленные джентльмены пишут свои сонеты, эти стихи являются пародиями на сонеты того времени, построенные из привычных штампов и сравнений, с комично «ожидаемой» рифмовкой. Бирон, который их подслушивает, комментирует их простым языком; он признает, что любовь, влюбленность — это естественное явление для человека, и поэтому как он сам, так и его товарищи, «естественно», должны были оказаться вероломными. Эти объяснения в любви — как бы пародии на любовную сцену в трагедии «Ромео и Джульетта» и повторяют образы трагедии (light, dark и т. д.), но эффект их противоположный. Они лишены поэзии, свободы чувства, и Бирон заключает, что «Learning is but an adjunct to oneself». Их клятвы действительно оказываются «mere wind». Не наука, а глаза женщины разжигают страсть и жизненную силу. Как говорит остроумный Мотылек, паж «фантастического», т. е. странного, испанца Армадо, — «They have been at a great feast of languages and stolen the scraps» — «Они все участвовали на нашем пиру языков и сперли клочки» (V, I, 48). Костард замечает: «They lived at the alms-basket of words. I marvel master hath not eaten thee for a word» («Они жили у кружки пожертвования слов. Удивляюсь, что господин не съел тебя вместо слова»).

Чопорная речь учителя Олоферна наполнена мифологическими образами, латинскими фразами, рядами синонимов, которые сбивают с толка.

Центр тяжести пьесы — слова Бирона:

Taffeta phrases, silken terms precise,
Three-piled hyperboles, spruce affectation,
Figures pedantical; these summer-flies
Have blown me full of maggot ostentation:
I do forswear them; and I here protest...
Henceforth my wooing mind shall be expressed
In russet yeas and honest kersey noes...

(V, 2, 407 ff.)

Таково отношение к языку и самого Шекспира, который в моменты глубочайшего драматизма пользуется самыми простыми, емкими словами. «Honest plain words best pierce the ear of grief» (V, 2, 76), — говорит Бирон.

Однако комизм пьесы имеет еще одно важное значение: в смешном, в смехе ярче всего выявляется «форма» жизни. Принцесса, изречения которой всегда трезвы и остроумны, выражает суть всего происходящего во фразе, которую особенно отметил Томас Манн:

Their form confounded makes most forms in mirth
When great things labouring perish in their birth,

(V, 2, 518)

т. е. «смесь форм является сама / Уродливой и шутовскою формой, / и эти все тяжелые труды / При самом их рождении умирают» (Пер. П. Вейнберга).

Чтобы искупить свою вину не только перед дамами, но и перед жизнью, перед ее радостями, мужчины отказываются от прежнего намерения посвятить себя наукам и решают посвятить себя какой-нибудь практической деятельности. Бирон, например, чтобы «to weed the worm wood from your fruitful brain» (очистить от полыни свой плодотворный ум»), должен потратить свое остроумие на то, чтобы развлекать и веселить тяжелобольных.

Слово не всегда содержит два разных, противоположных значения. Нередко мы встречаемся с оксюмороном, или парами противоположных слов, например, в III.1 — senior-junior, giant-dwarf. Бирон называет Купида «anointed sovereign of sighs and groans» (как бы пародируя, например, Ричарда II) и охотно, с юмором покоряется своей крови: «Well, I will love, write, sigh, pray, sue, and groan» и выступает: «to whip hypocrisy».

Искажение слов, замена одного слова другим как бы воплощают мысль о комичном эффекте риторики, псевдоучености (недаром Башка называет Мотылька «sweet smoke of rhetoric» (III, 1); «невпопад» (malapropos) функционирует подобно трансформациям — здесь, напр., «allusion» вместо «collusion» и т. д.

Парадокс у Шекспира — всегда парадоксальное словосочетание. Это необязательно комично: в пьесе «Венецианский купец» все образы парадоксальны. Однозначного определения человека не может быть, парафраз исключен. Сами слова, их насыщенность противятся этому. В «Короле Лире» много раз обыгрываются понятия nature, nothing, которые произносят по-разному и король, и шут.

Функция слова определяется и его грамматической обусловленностью в тексте — эту мысль интересно развивает и иллюстрирует Эмисон в книге «Seven Types of Ambiguity», в частности на примерах шекспировской поэзии. Он показывает, как наряду с ведущим в данном контексте значением слышатся отклики других значений слова или его мифологические, скрытые ассоциации (например, у Отелло украли шпагу, т. е. в соответствии с традиционной символикой понятия «шпага» ему надели рога). Это характерно для английского языка вообще, напр., rather обозначает: 1) довольно, 2) очень. Между прочим, на многозначности слова могут строиться различные интерпретации постановок, например весьма интересная постановка пьесы «Сон в летнюю ночь» в Художественном театре в Риге исходит из слова desire как физическая страсть, и это выражается пантомимой. Пьеса традиционно ставилась в ином, романтичном ключе.

Только поэтическое слово способно выразить сосуществование, согласие между вышеуказанными «близнецами» — passion и reason. «Desire», с одной стороны, связано с темой первой группы сонетов, в которых поэт говорит другу: «Сотвори потомство»; в этом смысле мы встречаем это слово во всех комедиях. Однако оно имеет отношение и к духовной сфере человеческой жизни, как в исторических пьесах.

В книге «An Approach to Shakespeare» (1956) Травести указывает на то, что эволюция поэзии Шекспира выражается в эволюции ее лингвистического качества. Это интересно проследить в понятиях и метафорах зрелых пьес, прослеживая их корни в раннем периоде. Так, понятие человеческого организма и его болезни как метафора психологического и социального «заболевания» встречается уже в сонетах, напр, сонет 34:

For no man well of such a salve can speak
That heals the wound, and cures not the disgrace;

а в трагедии «Гамлет» приобретает большую многозначность, в нем полностью сливается психологическое и социальное. Например, «Things rank and gross in Nature», образ flesh, который Гамлет первый раз упоминает в самом начале пьесы:

О that this too, too solid mount of flesh
Thaw and resolve itself into a dew.

Трагедия интеллекта выражена чувственно, ощутимо, и это усугубляется синтаксисом, ритмом, переходами от поэзии к прозе и т. д.

Отречение от слова, молчание также значимо у Шекспира. Как указывает Хаксли в эссе «The Rest is Silence» (последние слова Гамлета), «даже Шекспир, если не было адекватных слов, прибегал к музыке, а если даже музыка не могла выразить должное, тогда всегда оставалась тишина». Это соответствует тому, что Ю.М. Лотман называет минус-приемом, т. е. значимая тишина. Это выражает главное в шекспировской концепции человека — его неисчерпаемые возможности, его вечную неразрешенность. Поэтому и шекспировское слово так пластично, динамично, зыбко. Слова и действия, взгляд извне и взгляд изнутри никогда не соответствуют друг другу. Не только «большие» слова героев трагедий — Гамлета, Макбета, Ричарда, но и комические и грустные изречения клоунов раскрывают богатые, неисчерпаемые личности — и это выражено богатыми, живыми, вечно меняющимися словами; но к этому добавляется неформулируемое, сущее. Это явно видно в последней пьесе «Буря», которая кончается неопределенно, передавая право решения зрителю. Но есть и сонеты, тема которых — недостаточность слова, напр., сонет 101:

О Truant muse, what shall be thy amends
For thy neglect of truth in beauty died.

Слово Шекспира олицетворяет целостность его мира. Хочется закончить словами молодого Достоевского: «Шекспир дал возможность целому поколению чувствовать себя мыслящим существом, способным понимать».

Или, как сказал Колридж:

To keep alive the heart in the head.