И. Гилилов. «Литературные современницы Шекспира» (Мэри Сидни-Пембрук и Эмилия Лэньер)

I

В последней четверти XX в. мировая шекспировская библиография фиксирует ежегодное появление около трех тысяч печатных работ¹. темой которых являются вопросы, связанные как с самими творениями Великого Барда и их судьбой в меняющемся мире, так и с его личностью, с его современниками, с различными аспектами социальной и культурной действительности елизаветинско-якобианской Англии. Подавляющую часть этого огромного и неиссякающего потока составляют литературная и театральная критика и переводы, а также переиздания и учебная литература различных уровней — и это естественно, так как происходит постоянное освоение Шекспира все новыми и новыми поколениями и даже новыми развивающимися культурами.

Но, кроме того, в последние десятилетия появились — как результат кропотливых и целенаправленных историко-литературных исследований — работы, в которых по-новому увидены (а в ряде случаев можно говорить — открыты) очень интересные и значительные фигуры среди современников Шекспира и ценные во многих отношениях литературные произведения, обогащающие и меняющие некоторые привычные, ставшие иногда хрестоматийными представления. Мы узнаём о шекспировской эпохе, о ее людях, ее художественной культуре все новые важные и в конечном счете имеющие отношение к самому Шекспиру факты, и этот процесс новооткрытий и углубления кажется бесконечным. Такая «бездонность» присуща, похоже, только этой удивительнейшей эпохе и, кроме всего прочего, свидетельствует, насколько недостаточно ее знали несколько столетий назад, когда только еще начинала складываться фактологическая база шекспирологии.

Литература шекспировской эпохи чрезвычайно обширна, хотя во многих случаях труднодоступна для изучения. Иногда это редкостные, сохранившиеся в одном-двух экземплярах издания, рукописные сборники, альбомы, находящиеся в частных собраниях или в хранилищах старых университетских или церковных библиотек. Источниками для изучения литературы того времени являются также дневники, семейные архивы, деловые бумаги различного рода, записи в Регистре компании печатников и книготорговцев². Сопоставление и взаимообогащение всех этих источников в процессе исследования на определенном этапе приводит к пониманию явлений, остававшихся в течение нескольких веков забытыми или «темными», и эпоха предстает во всей своей далекой от недавних хрестоматийных представлений сложности и глубине, и хотя Шекспир по-прежнему возвышается над своими литературными современниками «головой и плечами», но он не кажется больше таким оторванным от породившего его времени; он жил, мыслил и творил не в вакууме, а в условиях глубокой и достаточно изощренной культуры.

Конечно, не следует забывать, что высокая образованность, культура, книги были доступны тогда далеко не всем, а лишь верхушке общества — аристократической элите да некоторой части буржуазии и духовенства. Уделом низов оставалась, как правило, неграмотность, отсутствие возможностей для развития интеллекта, скованного к тому же религиозными догмами и предрассудками; солнце Ренессанса светило не для них... Центрами образованности, основанной на штудировании греко-римских классиков и постулатов Священного писания были университеты и лондонские юридические корпорации (Inns). Для завершения образования юноши из знатных семей часто отправлялись на континент. Там — особенно в Италии — они приобщались и к художественной культуре Высокого Ренессанса, дух которого вместе со знанием итальянского и французского языков, с картинами и книгами они привозили на берега Альбиона, во дворцы вельмож и в залы Уайтхолла, попасть куда для человека простого звания было совсем непросто. Такие люди, как Беи Джонсон и, конечно, сам Шекспир, были не правилом, а исключением³.

После многих исследований и открытий на «карте» литературной жизни шекспировской эпохи постепенно стало значительно меньше «белых пятен», но одно продолжало оставаться таковым до самого последнего времени. Дело в том, что список английских литературных предшественников и современников Шекспира традиционно состоял из одних лишь мужчин: Сидни, Спенсер, Лодж, Грин, Марло, Рэли, Чапмен, Дэньел, Джонсон, Донн, Дрейтон, Марстон, Бомонт, Флетчер... Список можно продолжить, но опять-таки, исследуя вчерашние хрестоматии и антологии, мы совсем не обнаруживаем женщин среди представленных там поэтов, писателей и драматургов. Отсюда идет представление о том, что женщины того времени не играли никакой роли в культурной жизни, в литературе, были чуть ли не сплошь неграмотными, забитыми и отсталыми. Но такое представление — неправильное, искажающее сложную историческую действительность, хотя с ним, казалось бы, согласуется то известное обстоятельство, что все женщины в семье Шекспиров (под вопросом только старшая дочь Сьюзен) были неграмотны.

Конечно, для женщин из народа путь к высшему образованию, к ренессансной культуре был практически закрыт; если обучение элементарной грамоте было для девочек сравнительно доступным (есть свидетельства, что во многих поселках их учили грамоте вместе с мальчиками), то в грамматические школы и университеты женщин не допускали. В то же время девушки, принадлежавшие по рождению или воспитанию к тем аристократическим семьям, где на протяжении жизни нескольких поколений высоко ценилось образование и гуманитарные знания и где им не препятствовали развивать свои природные способности, могли обучаться дома, к их услугам были не только специально нанимаемые учителя, но и богатые домашние библиотеки. Здесь, как и в вопросе об уровне образованности и культуры мужской части населения, и даже в несравненно большей степени, между высшим и низшими классами английского общества пролегала настоящая пропасть.

Сегодня говорить о полном отсутствии женщин — писателей и поэтов в литературе шекспировской Англии уже нельзя. Исследования последних десятилетий открыли для литературоведения творчество нескольких очень интересных писательниц и поэтесс, живших в одно время с Шекспиром, но в течение нескольких веков остававшихся незамеченными и не оцененными по достоинству. В этой статье — из-за ограниченности ее объема — речь пойдет только о двух писательницах, связанных с блестяще одаренной семьей Сидни, бывшей в течение нескольких десятилетий подлинным центром литературной жизни страны⁴.

II

Конечно же мы начнем с Мэри Сидни (1561—1621), в замужестве графиня Пембрук (под этим именем она больше известна), младшей сестры крупнейшего поэта английского Возрождения Филипа Сидни.

Вряд ли сегодня мы знали бы многое об этой замечательной женщине без биографов ее великого брата, которые в своих исследованиях неизбежно и неоднократно встречались с ней, изучая жизнь и творчество Филипа Сидни. Парадокс, однако, заключается в том, что только благодаря самоотверженной любви, труду и таланту Мэри Сидни-Пембрук последующие поколения (в том числе и упомянутые биографы) смогли прочитать большинство произведений Филипа Сидни. О посмертной же судьбе своего собственного имени и своих произведений она, как это ни удивительно, совсем не беспокоилась, более того, похоже, что она заботилась скорее о том, чтобы ее имя всегда оставалось в тени. Поэтому лишь с начала нашего века исследователи стали задумываться над характером отзывов о ней многих ее современников, над обнаруженными рукописями и списками ее произведений и писем, и постепенно стали обрисовываться контуры удивительной, многосторонне одаренной личности и постигаться ее выдающаяся роль в истории литературы и всей художественной культуры шекспировской Англии.

Известна эпитафия, написанная на ее смерть поэтом Уильямом Брауном из Тэвистока, автором «Британских Пасторалей»:

Под этим надгробием
Покоится источник всей поэзии,
Сестра Сидни, мать Пембрука.
О Смерть, прежде чем тебе встретится другая, как она.
Столь же исполненная добра, мудрости и знаний,
Тебя саму успеет сразить бесконечное Время⁵.

В этом же и в еще более восторженном, исполненном подлинного преклонения духе говорили о ней и другие писатели и поэты — ее современники. Для Спенсера она была «Сестра Астрофила, Урания, чей высокий разум, подобно золотому сосуду, содержит в себе все дары и драгоценности небес»⁶. Сэмюэль Дэньел восславил ее за то, что именно она высвободила английскую поэзию «из плена этих отвратительных монстров — беспамятства и варварства». Габриэль Харви, в своем памфлете, направленном против Нэша, говорит, что графиня Пембрук, если бы только захотела, могла за месяц продемонстрировать больше своих работ, чем Нэш создал за всю свою жизнь⁷! Джон Харрингтон в частном письме пишет о ней: «В поэзии она является зеркалом нашего века». Натаниэль Бакстер называет ее поэтическое искусство божественным и сравнивает его с гомеровским. Ф. Мерез в своей известной по шекспировским биографиям «Сокровищнице Мудрости» пишет, что она превосходит античную Сафо. В поэтической книге Эмилии Лэньер, о которой мы будем говорить дальше, упоминается «множество созданных графиней Пембрук мудрых и прекрасных книг». Уолтер Свинер называет ее дом маленьким университетом, а спустя поколение Джон Обри в своих «Кратких жизнеописаниях» и в «Истории Уилтшира» запишет, что «дом графини Пембрук был подобен целому колледжу, так много было в нем выдающихся личностей», и сама она «была величайшей покровительницей Умов и Знаний»⁸. Список панегирических цитат можно продолжить. Эти восторженные отзывы не имеют аналогов ни в ту, ни в предшествующую эпохи — слова самых различных писателей никак нельзя отнести в разряд преувеличенных комплиментов — ее превозносят не только и не столько как покровительницу искусств и литературы, но и как автора, выдающегося писателя и поэта.

Однако эти рассеянные по различным, часто забытым или долго не переиздававшимся книгам ее современников, по титульным листам и посвящениям свидетельства долгое время не привлекали к себе внимания и не осмысливались в своей совокупности. Первая посвященная ей работа Френчес Юнг, собравшей воедино биографические сведения и значительную часть отзывов современников о Мэри Сидни-Пембрук и составившей список известных к тому времени ее произведений, появилась лишь в 1912 г.⁹ Эта же исследовательница впервые опубликовала найденный в библиотеке Иннер Темпля манускрипт сделанного Мэри Сидни-Пембрук перевода на английский язык поэмы Петрарки «Триумф Смерти». Следующие большие работы о Мэри Сидни-Пембрук появились уже в наше время (Ринглер, Рэтмел, Уоллер)¹⁰, когда были исследованы найденные манускрипты, содержавшие варианты ее переводов библейских псалмов, показавшие ее многолетнюю неустанную работу над этими переводами, ее творческую лабораторию, постепенный рост ее поэтического мастерства.

Поэтесса родилась в 1561 г. в семье Генри Сидни, принадлежавшей к «новой знати», занимавшей место старинных феодальных родов, истребивших друг друга в «войне Роз». Мать ее, однако, была из рода Дадли, чем в семье очень гордились (фаворит королевы Елизаветы граф Лейстер приходился родным братом матери). Детство Мэри прошло в Кенте, в имении Пёнзхёрст, воспетом впоследствии Беном Джонсоном. Если братья Мэри были посланы в высшую школу, то ее учили дома, и учение попало на благодатную почву: девочка жадно впитывала знания, проявив очень рано не только интерес к литературе, но и незаурядный поэтический дар и способности к музыке и иностранным языкам (французский, итальянский, латынь, греческий; возможно, и другие). Уже в 14 лет она в качестве фрейлины королевского двора вместе со своей матерью встречала прибывшую в Вудсток Елизавету I и приветствовала королеву стихотворением собственного сочинения, что было отмечено Гаскойном:

Столь юная годами и столь зрелая разумом
...........................
О, если ты продолжишь так же, как и начала,
Кто сможет состязаться с тобой?¹¹

По обычаю того времени, уже в 15 лет ее выдали замуж. Мужем Мэри Сидни стал немолодой, но влиятельный и богатый вдовец Генри Герберт, граф Пембрук (он известен также как покровитель актерской труппы). Она переезжает в его имение Уилтон (графство Уилтшир, на реке Эвон), которое постепенно станет наиболее значительным литературным центром в Англии и заслужит у современников название «маленького университета», «колледжа».

Ее брат Филип Сидни, вернувшийся в 1577 г. с континента, подолгу живет в Уилтоне. Здесь и в соседнем Айвичёрче он создает свою «Аркадию», названную в честь сестры «Аркадией графини Пембрук», «Защиту поэзии» и свои поэтические произведения. Интересно, что и другой брат, Роберт, чьи поэтические произведения найдены и исследованы совсем недавно (опубликованы в 1984 г.)¹², сделал на рукописной тетради своих стихов надпись: «Для моей сестры графини Пембрук». Здесь, в Уилтоне, Филип Сидни обдумывал нововведения, долженствующие дать толчок к развитию английской поэзии, поднять ее до уровня современной ему итальянской и французской, до уровня Петрарки и Ронсара. В свои планы и идеи он посвящал в первую очередь сестру, ставшую его ученицей и наперсницей. Сидни отмечал, что по сравнению с континентальными гуманистами английские писатели, и особенно поэты, выглядели в своих произведениях неотесанными провинциалами. Уайатт и Сэррей были уже мертвы, и Сидни видел мало утешительного в литературе первых елизаветинских десятилетий. «Почему Англия, мать множества блестящих умов, могла оказаться столь жестокой мачехой для английских поэтов?» — спрашивал он¹³. О лирической поэзии своих предшественников и современников он отзывался скептически: «Если бы я был женщиной, к которой обращаются с такими стихами, то никогда бы не поверил, что эти люди действительно ведают, что такое любовь»¹⁴.

В Уилтон стали приезжать и подолгу жить в нем многие поэты и писатели. Сначала это были Фулк Гревил, Дайер, Спенсер, потом Дэньел (он учил детей хозяйки дома), Бретон, Дрейтон, Фроунс. Уже в 1590-е годы трудно назвать имя какого-либо выдающегося английского поэта, который не был бы в той или иной степени связан с уилтонским кружком. Но влияние этого кружка на развитие английской литературы по-настоящему постигается только теперь. Поэты, гостившие у Мэри Сидни-Пембрук, писали и обсуждали свои произведения, иногда несколько поэтов писали стихи на одну тему, происходили своеобразные поэтические состязания, потом поддерживалась переписка. В некоторых сохранившихся письмах заметны следы подобия организационной структуры, направленной на обмен идеями и плодами поэтической работы членов кружка. Говоря об идеях, необходимо отметить влияние, которое оказал на английских писателей, сгруппировавшихся вокруг Уилтона, Джордано Бруно, приезжавший в Англию в 1583—1585 гг. и часто встречавшийся с Сидни, Гревилом, Флорио.

Титульный лист «Аркадии графини Пембрук». 1593 г.

Новаторство, шедшее из Уилтона, касалось как обогащения лексики, усиления образности, выразительности поэтического языка, несравненно более строгих требований к технике стихосложения — соблюдению метрики, совершенствованию и разнообразию строфики и рифмовки, так и введения в английскую литературу ренессансных гуманистических идей. И эти нововведения (не декретировавшиеся, а демонстрировавшиеся Сидни и его окружением) получили распространение, в исторически короткий срок изменив лицо английской литературы позднеелизаветинского и якобианского периодов. Без этого кружка, без этих людей поэзия 80—90-х годов XVI в., вероятно, оставалась бы тусклой и лишенной живых красок, собранием неловких виршей и переводов произведений континентальных поэтов, весьма далеких от духа и облика оригиналов.

Трагическая смерть Филипа Сидни в 1586 г. от раны, полученной на поле боя, стала переломным событием в жизни и творчестве его сестры (в этом же году умерли ее отец и мать). Отныне первой и главной задачей ее жизни стало сохранение и публикация всего литературного наследия Филипа Сидни и продолжение начатого им дела — и это был воистину великий подвиг самоотвержения и любви. Дело в том, что при жизни Филип Сидни не печатал (и не готовил к печати) своих произведений, многие из них остались после его смерти незавершенными. И Мэри Сидни-Пембрук принимает на себя этот титанический труд. Огромная работа была проделана ею по редактированию и завершению «Аркадии»; считается (на основании исследования различных вариантов), что многие поэтические вставки и часть прозаического материала принадлежит ее перу. Эта книга, значение которой в истории английской литературы трудно преувеличить, впервые была издана в 1593 г. печатником Понсонби (иногда называемым «придворным типографом семьи Сидни»), В 1593 г. усилиями графини Пембрук выходит из печати «Защита поэзии», и в 1598 г. — собрание сочинений Филипа Сидни, включающее отредактированный ею текст «Астрофила и Стеллы». Следует еще отметить вышедший в 1593 г. поэтический сборник «Гнездо Феникса»¹⁵, содержащий элегии поэтов уилтонского кружка на смерть Филипа Сидни, а также ряд отдельно изданных произведений, в которых оплакивалась смерть поэта и воина; обращены они были, как правило, к его безутешной сестре. В 1595 г. вместе со спенсеровским «Астрофилом» напечатана траурная поэма «Горестная песнь Хлоринды», которая, как обоснованно считает ряд исследователей¹⁶, написана самой Мэри. Таким образом, работа над увековечением памяти Филипа Сидни и редактированием его литературного наследства заняла у сестры не менее 12 лет! И еще в течение многих лет после этого она продолжает начатую им работу по поэтическому переводу библейских псалмов на английский язык.

Именно благодаря ее трудам произведения Филипа Сидни дошли до современников и потомков; для многих его литературных современников он стал поэтическим полубогом: например, когда Бен Джонсон произносит его имя, то почти всегда прибавляет эпитет «божественный» или «величайший», так же поступали и другие поэты. Приняв от Филина Сидни эстафету, его сестра становится центральной фигурой уилтонского кружка (но она не ограничилась ролью хозяйки, патронессы, подобно Елизавете Гонзаго или Маргарите Наваррской, с которыми ее часто сравнивали).

В 1592 г. публикуются ее переводы с французского: «Рассуждение о жизни и смерти» Де Морне и «Марк Антоний» Гарнье; оба перевода выполнены на чрезвычайно высоком уровне, незнакомом доселе для изданий такого рода. В 1593 г. она переводит «Триумф Смерти» Петрарки; найденный в Иннер Темпле рукописный список, в котором дважды указано, что перевод выполнен графиней Пембрук, содержит также письмо Джона Харрингтона к Люси Бедфорд, где он предлагает ее вниманию три переведенных Мэри Сидни-Пембрук псалма, скопированных им. Именно в этом письме он называет хозяйку Уилтона «Зеркалом нашего Времени в поэзии». О ее переводе Петрарки говорится и в нескольких произведениях близких к ее кружку поэтов. До этого поэма Петрарки уже переводилась на английский язык (в том числе часть поэмы переводилась даже самой королевой Елизаветой), но по своему поэтическому уровню эти переводы-предшественники не идут ни в какое сравнение с работой Мэри Сидни-Пембрук. Поэтесса сохраняет строфику (терцины) и принцип рифмовки (aba, cbc, cdc...) оригинала, его метрику (ямб); в английском языке она находит неизвестные доселе поэтические возможности для адекватной передачи глубоко эмоциональных, исполненных внутренней музыки стихов великого итальянского поэта. При этом, рисуя идеальные отношения страстной и возвышенной любви между Лаурой и поэтом, его безысходное горе и отчаяние перед лицом безжалостной смерти, похитившей его возлюбленную, Мэри Сидни вносит в поэму и свои личные чувства, свою любовь и преданность брату, никогда не утихающую боль от сознания невозвратимости его утраты, которая ничем не может быть облегчена, — лишь поэзия открывает перед ними врата все примиряющей Вечности. По мнению Дж. Уоллера, по самым высоким поэтическим критериям этот перевод поэмы Петрарки является замечательной работой¹⁷. Имеются основания считать, что она переводила и другие произведения Петрарки, но эти переводы пока не разысканы.

Особый интерес и значение представляют обнаруженные в разное время рукописные списки ее переводов библейских псалмов. Анализ этих манускриптов (их уже 16), произведенный Ринглером, Рэтмелом и Уоллесом, высветил многолетнюю, подлинно подвижническую, не имеющую прецедентов для своего времени работу Мэри Сидни-Пембрук над поэтическими текстами, постепенный и впечатляющий рост ее поэтического мастерства. Перевод псалмов на английский язык — на язык английской поэзии — был начат Филипом Сидни, который успел перевести лишь 43 псалма. Мэри Сидни не только перевела остальные 107, но и частично переработала некоторые из 43 псалмов, оставшихся после брата.

Все исследователи отмечают, что поэтесса в своих переводах далека от того, чтобы чувствовать себя чересчур связанной буквой и формой древнего оригинала, от которого она обычно берет лишь самый общий смысл, мысль или образ. Это скорее вариации на заданную тему, чем перевод в строгом смысле слова. Это, безусловно, самые значительные и прекрасные поэтические переводы библейских псалмов, но, вероятно, и самые независимые от оригинала. Добиваясь большей выразительности, адекватности формы содержанию, Мэри Сидни-Пембрук все время экспериментирует с поэтической формой, она все время в мучительном поиске. Она использует чуть ли не все возможные формы строфики — двустишия, трехстишия, четверостишия (наиболее часто) и их сочетания — до 14-строчных и даже до 16—20-строчных. Чрезвычайно разнообразна рифмовка, включая очень сложные и редкие варианты; одна и та же схема рифмы редко повторяется; применяются как мужские, так и женские рифмы. В метрике она предпочитает ямб, но часто пробует свои силы и в других размерах. Есть стихотворения алфавитные (первые буквы последовательных строк идут в алфавитном порядке), труднейшие акростихи (псалом 117) и т. д. Похоже, что поэтесса задалась целью продемонстрировать богатейшие неиспользованные возможности, заключенные в английском языке и в его просодии, и часто достигает этого с ошеломляющей виртуозностью и новизной. Разные манускрипты содержат разные редакции одних и тех же псалмов, созданные в разные периоды и на разных стадиях работы поэтессы над текстами. Многие стихотворения сохранились в нескольких (до 4—5) последовательных вариантах, отражающих непрерывное редактирование, переделки, вплоть до коренных, высочайшую авторскую требовательность к себе, нежелание довольствоваться полууспехом, приблизительностью образа и мысли, рыхлостью стиха. Видно, как к концу этой удивительной не только для своего времени, многолетней (продолжавшейся, вероятно, всю ее жизнь — и после того, как в 1599 г. она преподносит королеве полное собрание переведенных псалмов) работы она предстает гораздо более зрелым, уверенным в себе и в своем искусстве мастером, подлинно большим поэтом, предшественником Донна и Милтона.

Как и во всех творениях Мэри Сидни, в переводах псалмов много раз можно услышать отзвуки ее личной трагедии, ее неизбывного горя, безутешной скорби о потере великого поэта, друга, наставника и брата. Свод переводов псалмов имеет два посвящения (1599 г.): одно — королеве Елизавете и другое — «Ангельскому духу несравненного Филипа Сидни». (Интересно, что последнее посвящение, копия которого потом оказалась в бумагах умершего Сэмюэла Дэньела, было помещено его братом среди стихотворений Дэньела в посмертном издании его сочинений в 1623 г. — пример, не единичный для изданий того времени.) Вероятно, у нас нет — по понятным причинам — достаточного опыта исследований религиозной поэзии и даже вкуса к таким исследованиям, но не следует забывать, что библейские псалмы — это очень своеобразная культово-религиозно окрашенная древнейшая лирическая поэзия. И тем более не как божественное откровение, а как откровение израненной жизнью, страдающей, ищущей света и утешения человеческой души выражает ее эта замечательная поэтесса на языке своей страны и эпохи.

Восторженные упоминания о переводах псалмов Мэри Сидни-Пембрук встречаются у ее современников неоднократно — они видели, читали эти переводы, ходившие по рукам в списках. Последние исследования некоторых из этих манускриптов, найденных в книгохранилищах и частных собраниях, позволяют обоснованно увидеть в переводах уилтонской поэтессы очень значительное явление в истории английской литературы.

Известен также принадлежащий ей поэтический пасторальный диалог, напечатанный в сборнике «Поэтическая Рапсодия»¹⁸ (1602), вышедшем, как и сборник «Английский Геликон»¹⁹ (1600) из того же уилтонского кружка; оба издания, как и изданный ранее сборник «Гнездо Феникса», выполнены на исключительно высоком полиграфическом уровне. Уместно здесь обратить внимание на ее связи и влияние в издательском мире, которые еще не исследованы до конца, но многое говорит за то, что через своего «придворного типографа», У. Понсонби, а потом и через его ученика, Эдуарда Блаунта, она направляла работу по изданию не только «оставшихся сиротами» произведений Филипа Сидни, но и ряда других очень значительных, оставивших заметный след в истории английской культуры книг. Имеются документы (письма доверенного лица), свидетельствующие, что семья Сидни через того же Понсонби получала определенные доходы от изданий²⁰ (в частности, в Шотландии) «Аркадии графини Пембрук», на что намекает и Бен Джонсон в своей комедии «Эписин» (II, 2). Для аристократических семей получение доходов от гонораров за литературные произведения было тогда явлением крайне редким.

Изучение обстоятельств появления Великого Фолио — первого полного собрания пьес Шекспира и сопоставление их с фактами биографии Мэри Сидни-Пембрук дают мне веские основания предполагать, что именно она является инициатором этого издания, значение которого для всей мировой культуры неоценимо — ведь в нем впервые увидели свет 20²¹ из 37 шекспировских пьес: можно только гадать, какова была бы судьба этих 20 пьес (а среди них — «Макбет», «Юлий Цезарь», «Антоний и Клеопатра» и др.) без издателей Первого Фолио, появившегося только через семь лет после смерти Барда. Как видно из обнаруженных только в нашем веке (1925 г.) материалов — каталога типографа Джона Болла для франкфуртской книжной ярмарки, Фолио должно было выйти в свет летом 1622 г. Вероятно, дата была выбрана не случайно, и книгу печатали с большой поспешностью; но в самый разгар работы, в октябре 1621 г., она неожиданно и надолго прерывается. Этот внезапный перерыв следует сразу за смертью от оспы Мэри Сидни-Пембрук (конец сентября). Только спустя много месяцев, когда на сцене открыто появляется Эдуард Блаунт, печатание шекспировского Фолио наконец возобновляется, и книга выходит в свет в конце 1623 г. (Блаунт регистрирует ее 8 ноября 1623 г., и в очередном каталоге Джона Болла она значится как отпечатанная и предлагаемая к продаже на весенней франкфуртской ярмарке 1624 г.). Как известно, издатели посвятили книгу сыновьям Мэри — Уильяму и Филипу, которые, очевидно, покрыли и немалые связанные с изданием расходы. Эти и другие факты говорят за то, что в издании Великого Фолио Мэри Сидни-Пембрук вначале играла ту же роль, что и в публикации литературного наследства Филипа Сидни, — роль инициатора и редактора.

В одной из самых трудных (но в перспективе — и самых благодарных для будущих исследователей) пьес Бена Джонсона «Магнетическая Леди» (1632) в аллегорической форме рассказывается о некоем Великом проекте, «генеральный смотритель» которого внезапно умирает, не успев довести дело до конца. Характер этого «Великого Проекта» становится понятным из реплики одного из его исполнителей: «То, что для вас потом становится предметом чтения и изучения, для меня — лишь обычная работа» (II, 6).

Упомянув о причастности Пембруков к изданию шекспировского Фолио, следует напомнить о другом факте, подтверждающем близость Шекспира к уилтонскому кружку, к его хозяйке. В письме, написанном в октябре 1603 г. своему сыну Уильяму, Мэри Сидни-Пембрук просит его пригласить в Уилтон короля Иакова, чтобы просмотреть шекспировскую пьесу «Как вам это понравится». И она добавляет: «Шекспир здесь, среди нас»²². Как известно, именно этого ее сына Уильяма (1580—1630) многие шекспироведы обоснованно считают тем самым «Мистером W. H. единственным, кому обязаны своим появлением шекспировские сонеты», как писал впервые издавший в 1609 г. эти сонеты издатель Томас Торп, ближайший друг и доверенное лицо Эдуарда Блаунта. К нему же, к Уильяму Герберту, графу Пембруку обращается Бен Джонсон с многозначительным посвящением своих «Эпиграмм» в 1616 г...

...В 1614 г. король дарит графине Пембрук имение Хоугтон Конквест, который перестраивается ею под «дворец короля Базилиуса», героя посвященной ей и отредактированной ею же «Аркадии». 25 сентября 1621 г. она умирает в Лондоне; ее хоронят в соборе г. Солсбери, недалеко от Уилтона. Через три с половиной столетия, в 1964 г., в дни шекспировского юбилея там была прикреплена доска с эпитафией, написанной на смерть Мэри Сидни-Пембрук одним из самых молодых поэтов «уилтонского университета», автором «Английских Пасторалей» Уильямом Брауном из Тэвистока.

Я уже приводил слова Габриэля Харви о том, что графиня Пембрук могла бы при желании показать много своих произведений; об этом же писали многие другие ее современники. Однако поиски этих высоко ценимых ими, но неизвестных нам произведений пока остаются не слишком результативными. В середине XVII в. Уилтон сильно пострадал от пожара; сгорели, очевидно, и почти все бумаги его прежней хозяйки. Известно также, что в разное время многое было утрачено и продано ее расточительными и равнодушными к поэзии потомками (так, одна из рукописей ее переводов псалмов вместе с другими «старыми бумагами» была приобретена неким джентльменом для заворачивания кофе. — к счастью, его брат догадался сиять с нее копию, которая сохранилась).

Имеется несколько достоверных ее портретов. Самый интересный и значительный из них относится к 1614 г., когда ей было уже 53 года. На картине изображена женщина с красивым, удивительно одухотворенным лицом: глубокий взгляд открывает напряженную работу мысли, устремленной к нам через века и поколения. В правом верхнем углу картины — интригующая многозначительная надпись: «No Spring till now», что можно истолковать и перевести по-разному, в том числе и как обет сохранения тайны²³. ...Лишь сравнительно недавно, после столетий непонимания и архивного забвения, ученые по-настоящему обратили внимание на эту выдающуюся поэтессу, высокоодаренную личность, чей дом (где бывал и сам Великий Бард) в течение нескольких десятилетий являлся подлинным центром литературной жизни шекспировской Англии²⁴.

III

Имя другой литературной современницы Шекспира может напомнить читателю об одной из громких, но кратковременных сенсаций, время от времени разражающихся на Западе вокруг имени Великого Барда. Известно, что попытки идентифицировать «Смуглую Леди» и «Светловолосого друга» шекспировских сонетов продолжаются уже два столетия. Последняя — и широко разрекламированная — из попыток такого рода была предпринята английским историком и шекспироведом Лесли Роузом, когда в 1973 г. он объявил, что тайна сонетов наконец раскрыта им окончательно и что Смуглая Леди, доставившая Шекспиру столько огорчений, — это некая Эмилия Лэньер, жившая в Англии в шекспировские времена. Конкретных оснований для такого очень серьезного утверждения Роуз представил совсем немного, но даже эти немногочисленные его аргументы оказались ошибочными. В хранящемся в Бодлейанской библиотеке дневнике астролога и знахаря Симона Формана (1552—1611), в записи, относящейся к клиентке последнего Эмилии Лэньер, Лесли Роуз прочел не очень ясно написанное слово «brave» (смелая или красивая) как «brown» (смуглая, коричневая), и это неверно прочитанное слово стало ключевым аргументом его идентификации, которая сейчас обычно вспоминается учеными как курьез (и без злополучного слова бездоказательных утверждений и прямых ошибок в доводах Роуза немало).

На неудачной попытке голословно отождествить Эмилию Лэньер со Смуглой Леди мы здесь останавливаться больше не будем, ибо Роуз сделал и другое, на наш взгляд несравненно более полезное, дело. В 1978 г. он переиздал со своим предисловием (но, к сожалению, без детального научного комментария) чрезвычайно редкую поэтическую книгу, изданную в 1611 г., написанную, как было указано на ее титульном листе, «Эмилией Лэньер, женой капитана Альфонсо Лэньера». Роуз не замедлил дать своему переизданию старинного раритета рекламное заглавие «Поэмы шекспировской Смуглой Леди»²⁵ и в предисловии опять повторил свои утверждения о тождестве Прекрасной Незнакомки сонетов с Эмилией Лэньер²⁶. Но независимо от этого сама старинная книга, ставшая доступной для изучения лишь через три с половиной столетия после ее появления, пролила неожиданный свет на своего автора — интереснейшую и противоречивую личность, талантливую поэтессу, эрудита, интеллектуала, чьи идеи часто на целую эпоху опережали современные ей представления, женщину, достойную высокой чести быть литературной современницей Великого Барда! Но при этом писательница и поэтесса Эмилия Лэньер оставалась до самого последнего времени совершенно незамеченной в истории английской литературы, где она, по мнению Роуза, должна занять достойное место (и с этим нельзя не согласиться).

Титульный лист книги «Salve Deus Rex Iudaeorum»

Что касается причин молчания современников, которым окружено появление ее книги (ни одного отклика), то Роуз указывает только на крайне незначительный тираж — другие возможные причины им, к сожалению, не анализируются.

Датированные 1597 и 1600 гг. записи в дневнике Симона Формана характеризуют его клиентку Эмилию Лэньер совсем не так, как мы могли бы ожидать, прочитав ее поэтическую книгу. Теперь известно, что Эмилия родилась в 1569 г. в семье придворного музыканта итальянца Бассано. Юную девушку, если верить дневнику Формана, заметил и сделал своей любовницей старый лорд-камергер Хэнсдон (покровитель актерской труппы, в которую входил и Шекспир), и она имела от него сына. В 1593 г. ее «для прикрытия» — так пишет Форман — выдали замуж за Альфонсо Лэньера, подвизавшегося при дворе на самых скромных ролях и сочтенного быть годным в качестве такого «прикрытия». Ни до 1611 г., ни после (а она умерла в 1645 г.) нет никаких следов ее связи с литературой, с поэзией; и Форман ничего об этом не говорит. Он рисует свою клиентку весьма сомнительной в нравственном плане особой, афиширующей перед астрологом свою былую связь с престарелым лордом-камергером (тот умер в 1596 г., и его смерть, как известно, на некоторое время отразилась на статусе шекспировской труппы) и допытывающейся у «предсказателя», удастся ли ей самой стать когда-нибудь «настоящей леди». Форман, который не брезговал и сводничеством, характеризует ее вполне однозначно — «шлюха» (whore). Тем более удивительно, что в 1611 г. такая сомнительная даже в глазах Формана «дама полусвета» вдруг выпускает серьезную поэтическую книгу, где она предстает перед читателями как апологет строго религиозного пиетета и моральной чистоты, нетерпимости к греху во всех его проявлениях. Приходится предположить, что с ней за несколько лет произошла серьезная метаморфоза, нисколько не отразившаяся, впрочем, на ее дальнейшей жизни после выхода книги.

Но самое удивительное — в 1611 г. эта женщина вдруг оказывается превосходным поэтом, мастером поэтического слова, исполненного глубокого чувства, мысли и знаний, и Роуз с полным²⁷ основанием считает ее лучшей (после Мэри Сидни-Пембрук) английской поэтессой шекспировской эпохи.

Книга, отпечатанная типографом В. Симмзом для Р. Баньяна (имена, знакомые по первоизданиям нескольких шекспировских пьес), открывается авторскими обращениями к самым высокопоставленным женщинам королевства, начиная с самой королевы Анны и ее дочери принцессы Елизаветы, после них — к Арабелле Стюарт, родственнице короля (вскоре Арабелла вступит в тайный морганатический брак и, заточенная за это в Тауэр, сойдет там с ума). Далее следуют обращения (тоже в стихах): «Ко всем добродетельным леди вообще (in generali)», и в отдельности —

Титульный лист «Библии короля Иакова». 1611 г.

к графиням Пембрук, Кент, Камберленд, Сэффолк, Бедфорд, Дорсет. Обращения к этим знатным женщинам интересны и заметными различиями и оттенками отношении автора с каждой из них; особенно важно это, когда речь идет о таких известных историкам елизаветинской литературы личностях, как Энн Клиффорд, тогда графиня Дорсет, чьими стараниями были воздвигнуты памятники Спенсеру и Дэньелу, и «Блестящая Люси» — графиня Бедфорд, покровительница Дрейтона, Джонсона, Донна, не говоря уже о самой Мэри Сидни-Пембрук, к которой обращена самая большая (56 четверостиший) из всех вступительных материалов поэма, озаглавленная «Мечта автора к Мэри, графине Пембрук». Удивляет не только близость Эмилии Лэньер к чрезвычайно высокопоставленным (и труднодоступным для простых смертных) дамам, включая саму королеву и ее дочь, — она явно лично знакома с ними, но и то, что в ее обращениях к ним присутствует лишь высокая почтительность, а не подобавшее бы ее низкому социальному положению раболепие. Так, адресуясь к Арабелле Стюарт, женщине королевской крови, она выражает сожаление, что, будучи давно знакома с ней, не знает ее, однако, так близко, как желала бы!

После этих десяти обращений к знатнейшим леди помещено исполненное лукавой иронии прозаическое обращение «К добродетельному читателю» и, наконец, на 57 страницах — сама поэма, давшая название всей книге: «Salve Deus Rex Judaeorum» («Славься Господь, Царь Иудейский»)²⁸. Далее следует еще одна поэма, содержание которой кажется не связанным с предыдущей и названная «Описание Кукхэма» — 10 страниц. Завершают книгу — на отдельной странице — десять прозаических строк обращения «К сомневающемуся (подозрительному — doubtful) читателю», где доходчиво «объясняется», что название поэмы «Salve Deus...» пришло к автору однажды много лет назад во сне!

В «Обращении к добродетельному читателю», и особенно в той части поэмы «Славься Господь...», которая озаглавлена «Оправдание Евы в защиту женщин», автор развивает целую систему взглядов на несправедливость тогдашнего положения женщин в обществе. Учитывая уникальность публичного изложения подобных взглядов в то время, мы можем без больших натяжек назвать Эмилию Лэньер предтечей феминисток. Конечно, приводятся аргументы, опирающиеся на библейские эпизоды. Развенчивая древние и средневековые предрассудки о женщине как средоточии греховности, автор под этим углом рассматривает и библейский сюжет об изгнании первых людей из рая. Она доказывает (не без иронии), что не Ева, а Адам виноват в грехопадении, и вообще мужчины — гораздо более расположенные к греху существа, чем женщины, которым они причиняют столько страданий, и потом их же во всем обвиняют! Еву, не устоявшую перед искушением, оправдывает ее любовь к Адаму, ее женская слабость; но мужчина — сильное существо, никто не мог заставить его отведать запретного плода, если бы он сам не захотел этого!²⁹ И совсем уже несправедливо было (и недостойно первого мужчины) переложить свою вину на плечи слабой и любящей его женщины³⁰. «Мужчины хвастают своими познаниями, но ведь они получили их из прекрасных рук Евы, как из самой умной книги!»³¹

И что самое необыкновенное — поэтесса не ограничивается констатацией несправедливости униженного положения женщин, она прямо призывает их вернуть себе утраченное достоинство, а мужчин, — осознав женскую правоту, не препятствовать этому!

Вернем же себе нашу свободу
И бросим вызов вашему господству.
Вы приходите в мир только через наши муки,
Пусть это умерит вашу жестокость;
Ваша вина больше, почему же вы не признаете
Нас равными себе, не освобождаете от тирании?³²

Везде — во вступительных обращениях и в тексте основной поэмы — автор постоянно делает упор на чистоту, благородство, верность, незапятнанность репутации женщины, особенно когда она говорит о себе. Рассказывая о великих женщинах, героинях Ветхого и Нового заветов, она демонстративно опускает такую известную ее читателям личность, как Мария Магдалина, а переходя к женщинам из греко-римской античности и уделяя достаточно внимания Клеопатре и трагической истории ее любви к Антонию, она, однако, дает ясно понять, что ее симпатии на стороне скромной и целомудренной Октавии. И так — везде. Красота только тогда заслуживает почитания, когда она соединена с добродетелью, — эта мысль даже вынесена в маргинальный подзаголовок одной из частей поэмы.

Все это чрезвычайно трудно согласовать с тем, что пишет в своем дневнике об Эмилии Лэньер астролог и знахарь Симон Форман, и поэтому некоторые ученые, критикуя гипотезу Роуза, отождествившего ее со Смуглой Леди сонетов, считают такое разительное раздвоение личности невозможным и склонны с недоверием относиться к записям Формана³³. Действительно, в искренность и нравственную чистоту поэтессы трудно не поверить — ее личность, ее мнения и оценки все время на переднем плане, ее духовный мир обрисовывается достаточно отчетливо и убедительно. Но, с другой стороны, и записи Формана нельзя просто сбрасывать со счетов — ведь он знал ее довольно близко, она обращалась к нему неоднократно, посвящала в свои интимные секреты...

Поэмы и посвящения в книге демонстрируют далеко не рядовую (а для незнатной женщины — уникальную) образованность и начитанность автора; бесчисленное множество свободных ссылок и аллюзий на библейские книги и греко-римскую мифологию и историю свидетельствуют об очень хорошем знании этих источников.

Обращение «Мечта автора к Мэри, графине Пембрук» является и самым значительным из предварительных поэтических обращений. Несомненна не только духовная общность обеих поэтесс, но и какая-то личная близость Эмилии Лэньер к семье Сидни. Она трепетно преклоняется перед подвигом сестры Филипа Сидни, сохранившей и открывшей миру его несравненные творения. Имя Филипа Сидни поэтесса произносит с молитвенным обожанием ее голос прерывается — даже через много лет так потрясает ее трагическая судьба первого из Сидни. Эмилия хорошо знает и о том, что графиня Пембрук — поэт и писатель, она говорит о ее переводах псалмов и других ее произведениях (хотя, как мы уже знаем, Мэри Сидни почти ничего из написанного ею не печатала), которые далеко превосходят скромные плоды, предлагаемые автором:

К этой леди теперь я направляюсь,
Предлагая ей плоды своих свободных часов;
Хотя она сама написала много книг, несравненно ценнейших,
Но ведь есть мед и в скромных цветах...³⁴

Настроения поэтессы — не только элегические; часто в ее строках звучит безысходная печаль.

Несколько раз в книге повторяется вполне шекспировская мысль о сценической преходящести всего сущего, образ Мира-Театра:

Вы знаете хорошо, что этот мир — лишь Сцена,
Где все играют свои роли, а потом должны уйти навсегда.
Никому не делается снисхождения, ни знатности, ни юности, ни сединам,
Никого не щадит всепоглощающая Смерть...³⁵

Поэтический язык Эмилии Лэньер насыщен яркой образностью, впечатляет богатством лексикона, эвфуизмами, редкими словосочетаниями, тонкими нюансами интонации, несущими важный подтекст. Основная поэма написана превосходными октавами с рифмами ab ab ab cc, поэма о Кукхэме — без разделения на строфы, стихи срифмованы попарно. Хотя это первая (и единственная) ее книга, не чувствуется, что автор — новичок в поэзии; перед нами зрелый мастер, уверенно владеющий поэтической техникой, многими средствами художественной выразительности, форма у нее подчинена содержанию; это — лирическая поэзия чувства и мысли. Талантливость поэтессы бесспорна, многое из написанного ею по праву можно отнести к лучшим достижениям английской поэзии первой половины XVII в.

IV

Но книга Эмилии Лэньер заслуживает самого тщательнейшего изучения не только в силу своих очевидных поэтических достоинств и апологетики женского равноправия. Если даже эта прекрасная поэтесса и не была «Смуглой Леди» шекспировских сонетов, то все же она жила и творила где-то совсем недалеко от Великого Барда, их дороги не могли не пересекаться, у них одни и те же покровители, издатели...

Самым серьезным является вопрос о личности автора книги. «Мистрисс Эмилия, жена капитана Альфонсо Лэньера, слуги Его Королевского Величества» — таким скромнейшим образом представляет она себя читателям на титульном листе своей единственной и достаточно необычно (да еще во сне!) названной книги, отпечатанной в считанных экземплярах (что стоило недешево). Больше в печатной и рукописной литературе той эпохи имя Эмилии Лэньер не встречается, хотя она жила еще долго — до 1645 г. Никто из знавших ее современников не говорит о ней как о писательнице, поэтессе; в архивах обнаружено лишь несколько записей, касающихся ее материальных тяжб. Ни слова о какой-то причастности ее к литературе нет и в дневнике Формана, весьма ею интересовавшегося; в духовном и моральном плане обрисованную им сомнительную личность отделяет от высоконравственной, бескомпромиссной к пороку позиции автора книги, и вообще от всяких «высоких материй», целая пропасть — чудовищная раздвоенность бросается в глаза. Отсутствует Эмилия Лэньер и в изученном литературном окружении Мэри Сидни-Пембрук, к которой она так доверительно обращается, и около Люси Бедфорд — покровительницы Донна и других поэтов...

Все тексты свидетельствуют, что их автор — свой человек в самом высшем свете, превосходно знающий тонкости и условности великосветского обращения и даже разделяющий тогдашние сословные, аристократические предрассудки. Несколько раз — как о деле, само собой разумеющемся, — говорится, что книга предназначена только для знатных и благородных леди королевства; другие женщины (если это не библейские или мифологические персонажи) просто вне поля ее зрения — это не ее мир. С высокородными же леди она разговаривает на равных, поучает их, как себя вести и даже как одеваться.

Все это, вместе взятое, приводит к заключению (хотя автор или издатель, явно потешаясь в предвидении будущих сомнений, даже поместил специальное обращение «К недоверчивым читателям»), что появление имени доселе и после того непричастной к литературе жены капитана Альфонсо Лэньера на титульном листе странной книги было фарсом, мистификацией, частью Большой Игры.

Можно вспомнить, что в том же 1611 г. под именем Томаса Кориэта — шута в окружении наследного принца — было выпущено объемистое описание путешествия но Европе, озаглавленное достаточно убедительно — «Coryat's Crudities» (самый «мягкий» перевод этого заглавия на русский язык — «Кориэтовы Нелепости»³⁶). Книгу открывало целое собрание комических «панегириков», написанных специально для этого случая 56 английскими поэтами, в том числе Джонсоном, Донном, Дрейтоном, Хью Холландом³⁷ и др.; последний же поместил в следующем опусе Кориэта особое послание, адресованное «К идиотам-читателям» (в книге Эмилии Лэньер, наоборот, особого внимания удостоены читатели «недоверчивые»). Широкомасштабный фарс вокруг Томаса Кориэта и «его произведений» продолжался почти десятилетие; этот пример использования одиозной «живой маски» как псевдонима для того времени не исключительный, хотя он, безусловно, самый красочный и дерзкий (а следовательно, и наиболее перспективный в плане дальнейшего успешного исследования).

Вероятно, поиски действительного автора «Salve Deus...» имели бы не больше шансов на успех, чем многолетние розыски пресловутой «Смуглой Леди» сонетов, если бы в данном случае исследователю не помогали весьма существенные обстоятельства. Женщин-поэтов в тогдашней Англии было совсем немного. Если же оставить из них только тех, кто был лично и близко знаком с каждой из девяти знатнейших дам королевства, да еще учесть заметную в посланиях разницу в степени близости к каждой из них, а также многочисленные аллюзии конкретного характера, то такой отбор позволяет в конце концов вплотную подойти к таинственной поэтессе, пожелавшей предстать перед своими посвященными в игру адресатами и перед читателями будущих времен в столь странном (для нас) наряде-маске.

Поэтические строки написаны молодой женщиной — это видно по ее чувствам и настроениям; но это и не юная девушка — она уже многое знает, многое обдумала; она высокообразованна и начитанна как в английской литературе, так и в античной, в Священном писании. Из всех своих адресатов поэтесса ближе всех к графине Мэри Сидни-Пембрук, она говорит с пей не как посторонний человек, а скорее как преданная до обожания дочь; при этом она удивительно хорошо осведомлена о ее непубликовавшихся литературных трудах. Это особое место, занимаемое в книге сестрой Филипа Сидни, все содержание «Мечты» — обращенной к ней поэмы — и многое другое почти однозначно указывает в сторону самой близкой и дорогой для Мэри Сидни-Пембрук молодой женщины — ее племянницы и воспитанницы, единственного отпрыска великого поэта — Елизаветы Сидни-Ретленд (1585—1612).

Заголовок обращения Хью Холланда «К идиотам читателям» в «Кориэтовой Капусте». 1611 г.

Все связанное с этой современницей Шекспира — необыкновенно. Она была годовалым ребенком, когда на поле сражения в Нидерландах пал ее отец Филип Сидни; ее отчимом стал фаворит королевы Елизаветы граф Эссекс, сложивший голову на эшафоте после своего почти театрального мятежа в 1601 г. В 15 лет она становится супругой Роджера Мэннерса, графа Ретленда, сподвижника Эссекса, но, по многим свидетельствам современников, отношения супругов в этом странном, продолжавшемся 12 лет браке до конца оставались платоническими.

Они ушли из жизни почти одновременно — летом 1612 г. Роджер до этого долго и тяжело болел, Елизавета же покончила с собой через неделю после его ночных и очень странных (никому не было разрешено видеть лицо покойника) похорон в церкви недалеко от его родового замка Бельвуар. Также ночью ее тайно захоранивают в лондонском храме св. Павла, рядом с Филипом Сидни. Как показало наше исследование поэтического сборника Роберта Честера³⁸, где впервые появилось самое загадочное произведение Шекспира — поэма «Голубь и Феникс», эта поэма, так же как и помещенные в сборнике стихотворения Джонсона, Чапмена, Марстона, оплакивает смерть и похороны платонической четы Ретлендов, однако имя их в книге произнесено не было — поэты называют их именами-масками Голубя и Феникс. Завеса тайны, секрета окутывает не только их уход из жизни, но и их необыкновенные отношения, их занятия; сохранившиеся же свидетельства говорят о том, что эти занятия имели отношение к литературному творчеству... В том же честеровском сборнике помещена большая подборка прекрасных акростихов, представленных как созданные Голубем в честь Феникс при их жизни; как отмечали видные английские литературоведы, эти стихотворения «Голубя» по своей тематике, поэтическому языку, образности близки к шекспировским сонетам³⁹.

Бен Джонсон, который знал Елизавету очень хорошо, через семь лет после ее смерти сказал Уильяму Драммонду: «Графиня Ретленд нисколько не уступала своему отцу сэру Филипу Сидни в искусстве поэзии»⁴⁰ — высшая похвала для поэта того времени! Об этом же, и столь же определенно, Джонсон говорит в эпиграмме 79 и в стихотворении XII цикла «Лес» (Forest), написанных еще при ее жизни, но опубликованных им лишь в 1616 г. Интересно, что в последнем стихотворении завершающие 7 строк — как только поэт начинает говорить о ее муже, «тоже возлюбившем искусство поэзии», — были в издании 1616 г. демонстративно (на полуфразе) Джонсоном отброшены; их нашли в рукописном списке только через три столетия⁴¹. Фрэнсис Бомонт тоже лично знал Елизавету, и он тоже говорит о ее поэтических произведениях.

Однако несмотря на все эти совпадающие, идущие от самых авторитетных ее современников свидетельства, не найдено ни одной строки, подписанной ее именем; до сих пор не удавалось идентифицировать ее и среди поэтических анонимов...

И только теперь, следуя в направлении, освещаемом сначала дочерним обращением автора к Мэри Сидни-Пембрук, а потом и другими поэтическими и историческими аллюзиями, мы наконец начинаем постепенно различать за маской «жены капитана Альфонсо Лэньера» всегда скрывающуюся от любопытных глаз, всегда — как и ее платонический супруг — словно играющую в прятки со своими современниками и грядущими поколениями поэтессу — подлинного Феникса Англии — Елизавету Сидни-Ретленд.

V

Подтверждений правильности нашей идентификации личности загадочной поэтессы много. Трогательная забота Мэри Сидни-Пембрук о своей племяннице и ученице нашла отражение в самых различных источниках — от хозяйственных записей дворецкого до поэтического сборника Р. Честера. Она не только воспитала девочку в духе глубокого преклонения перед памятью ее великого отца, но и ввела Елизавету в его мир — мир книг, знаний, поэзии. Она защищает Елизавету от завистников и обидчиков, а осенью 1610 г. Пембруки приезжают в Бельвуар замок Ретлендов, чтобы (как видно из честеровском сборника) еще раз попытаться убедить их превратить свой платонический брак в нормальный, не дать пресечься роду Фениксов⁴².

Теперь становится понятно, почему, только упомянув имя Филипа Сидни, «жена капитана Альфонсо Лэньера» не может совладать со своим голосом — так даже через много лет продолжает потрясать ее смерть Филипа Сидни; ее молитвенное преклонение перед его памятью, ее обожание безмерны. Сама смерть бессильна перед памятью о Филипе Сидни, перед его славой, ее немеркнущие лучи освещают дорогу всем, следующим его путем; несмотря на сразившие его смертельные раны, он продолжает жить в любящих и преданных сердцах. Особенное звучание, которое обретает голос поэтессы, когда она начинает говорить о Филине Сидни, отмечено и Л. Роузом. То обстоятельство, что эти рыдающие строки написаны единственной дочерью безвременно ушедшего из жизни поэта и воина, с младенчества воспитанной в культе его памяти и его славы, объясняет все.

Роджер Мэннерс, граф Ретленд. Репродукция из книги С. Demblon «Lord Rutland est Shakespeare». Paris, 1912

Исключительно важная и конкретная аллюзия содержится в обращении к королеве Анне, когда поэтесса говорит о том, что ее ранние годы были озарены благосклонностью (favour) великой Елизаветы. Ни о какой благосклонности покойной монархини к Эмилии Лэньер никому ничего не известно, и такую благосклонность вообще трудно себе представить: дистанция, отделявшая дочь безродного и нищего иностранца от владычицы Британии, неизмерима. Но Елизавета Сидни — как никакая другая английская поэтесса — могла так сказать о себе с полным правом: ведь королева Елизавета, специально прибывшая на крестины дочери Филипа Сидни, была ее крестной матерью, и само свое имя поэтесса получила от королевы⁴³. Эта конкретная аллюзия дополняется в книге другой: поэтесса следует примеру своей венценосной крестной матери, оставаясь девственницей; и такая аллюзия, тоже никак не связанная с наложницей лорда Хенсдона и женой капитана Лэньера, звучит вполне естественно лишь в устах Елизаветы Ретленд.

Обратим теперь внимание на список знатнейших дам королевства, к которым, как к хорошим своим знакомым, обращается «жена капитана Альфонсо Лэньера». О трех женщинах из королевской фамилии и о графине Пембрук мы уже говорили. Кто же остальные?

Графиня Бедфорд (1581—1627), «Блестящая Люси», покровительница Донна и Джонсона, — ближайшая подруга Елизаветы Ретленд. Анна Клиффорд, другая ее подруга, — жена графа Ричарда Дорсета⁴⁴, друга Рэтленда. Графиня Камберленд, мать Анны, была известна своей глубокой религиозностью и строгими правилами жизни (на семейном портрете она изображена с книгой псалмов в руках). II поэтесса хорошо знает об этом: там, где в книге говорится о религии, цитируется или имеется в виду Священное писание, на полях сделаны пометки: «Маргарите, вдовствующей графине Камберленд». Очень трудно вообще представить себе Эмилию Лэньер, как ее описывает Форман, возле этой убежденной и строгой пуританки, которая после смерти в раннем детстве обоих своих сыновей отдавала все свое время воспитанию единственной дочери и молитвам. А вот Елизавета Сидни-Ретленд хорошо знала не только Анну Клиффорд, но и ее мать.

Графиня Екатерина Сэффолк — дама, известная неразборчивостью в средствах для достижения своих целей. В 1606 г. была пышно отпразднована свадьба ее дочери Френчес и сводного (по матери) брата Елизаветы Сидни-Ретленд, совсем еще юного графа Эссекса, который сразу же после торжественных церемоний был отправлен за границу для продолжения образования. По случаю этой свадьбы Бен Джонсон написал пьесу-маску «Гименей», представленную в королевском дворце с участием знатнейших фамилий Англии; в сохранившемся списке дам, стоявших на сцене возле королевы, — графини Ретленд и Бедфорд. Однако после свадьбы оставленная под присмотром матери новобрачная не устояла перед соблазнами придворной жизни, и брак впоследствии был расторгнут с соизволения короля, как фактически не имевший места. Но все это будет потом, уже после смерти Ретлендов, а пока в послании «Эмилии Лэньер» к графине Сэффолк проглядывает заметная настороженность — слухи о поведении ее дочери, безусловно, дошли и до Ретлендов, по серьезность случившегося и возможные последствия им еще не ясны.

В 1619 г. Бен Джонсон говорил Драммонду о написанной им пасторали⁴⁵, где он под вымышленными именами вывел себя, а также Люси Бедфорд, Мэри Сидни-Пембрук, Елизавету Ретленд, ее кузину Мэри Рот (в неоконченной единственной пасторальной пьесе Джонсона «Печальный Пастух» они прямо названы «поэтами Бельвуарской долины») и интригующую против них колдунью Екатерину Сэффолк и ее дочь.

Теперь следует обратить внимание на основное настроение автора, проходящее через всю книгу «Эмилии Лэньер», — настроение усталости, печали, безысходности; вот строка из обращения к королеве:

Я живу, заключенная в пещере скорби...

Пессимизм автора часто обретает мотив прощания с миром, с жизнью. Именно такие настроения владели Елизаветой Сидни-Ретленд в 1607—1610 гг., когда отношения платонических супругов характеризуются определенной отчужденностью, вызванной отчасти интригами их недоброжелателей; в этот период Елизавета часто и подолгу живет вдали от своего дома, тяготясь своим положением «вдовствующей жены» (слова Джонсона), в тревоге за безнадежно больного Ретленда. Судя по многим обстоятельствам, решение последовать за своим платоническим супругом в случае его смерти созрело у нее уже в это время и с его ведома, что нашло отражение и в завещании графа, где она не упомянута совсем. Эти владевшие ею тогда настроения отмечены Фрэнсисом Бомонтом в его элегии, написанной сразу после ее смерти, но опубликованной только через 10 лет. Что касается действительной Эмилии Лэньер, то она живет еще более трех десятилетий, занимаясь своими обычными делами, и никаких проявлений пессимизма ни ее современник Форман, ни — через три с половиной столетия — Лесли Роуз у нее не заметили.

В той же элегии Бомонта на смерть Елизаветы Сидни-Ретленд есть и строки, прямо подтверждающие, что поэтическая книга «Salve Deus...» написана ею. В «Мечте автора к Мэри, графине Пембрук» поэтесса сетует на бога сновидений Морфея, который отнимает у нас половину и без того короткого промежутка жизни (span of life). И Бомонт в своей элегии, оплакивая Елизавету Ретленд и обращаясь к ней, не только повторяет эту ее поэтическую метафору, но и отвечает ей на нее:

Почему ты умерла так рано? О, прости меня!
Я ведь знаю, что это была большая жизнь,
Хотя и названная до того так скромно коротким промежутком...⁴⁶

Эти строки, это повторение показывают, что Бомонт знал, кем в действительности написана «Мечта» и другие произведения загадочной поэтической книги «Salve Deus...». Его элегия содержит и другие важные аллюзии, указывающие на это.

Особое место занимает последняя поэма, появляющаяся в конце, казалось бы, уже завершенной книги «Эмилии Лэньер» и названная тоже достаточно странно: «Описание Кукхэма». Автор этой поэмы, заметно отличающейся по языку, образности, поэтической форме от других текстов в книге, описывает некое прекрасное место, называемое Кукхэмом, которое навсегда покинула его прекрасная хозяйка. С этого места, с этой высоты взору человека открывается изумительный вид, «достойный взора королей, подобного которому не сможет предложить вся Европа»: он может увидеть сразу земли тринадцати окружающих Кукхэм английских графств. Но единственный в Англии Кукхэм расположен в юго-восточной части страны, в низменной местности, откуда ничего особенного увидеть нельзя. Поэтому Л. Роуз затрудняется как-то объяснить эти слова и считает, что поэтесса склонна к «большим преувеличениям». Но все становится попятным, когда мы вспомним: есть в Англии место, откуда, как тогда утверждали, в ясную погоду можно видеть земли тринадцати (или двенадцати) окружающих графств. Это место — старинный, принадлежавший Ретлендам замок Бельвуар (т. е. «прекрасный вид») в графстве Лейстер. Ни о каком другом месте в Англии такое сказать нельзя, хотя есть горы и замки гораздо выше бельвуарского: дело тут не столько в высоте, сколько в его исключительно удачном положении среди окружающих небольших равнинных графств. Это еще одна — и очень серьезная по своей однозначности — реалия, подтверждающая нашу идентификацию. Можно добавить, что вблизи от Бельвуара, в долине, расположена целая группа деревушек, названия которых звучат сходно с «Кукхэмом»: Оукхэм, Лэнгхэм, Эденхэм и т. п., что, вероятно, объясняет и такой — не без иронии — выбор имени-маски.

Лучи солнца не греют больше землю, ветви деревьев поникли, они роняют слезы, оплакивая свою ушедшую навсегда госпожу. Цветы и птицы, все живое в этом прекраснейшем из уголков земли помнит о ней, тоскует о ней, само эхо, повторив ее последние слова, замерло в печали. Холмы, долины, леса, которые гордились гем, что видали этого Феникса, теперь в безутешной скорби (в честеровском сборнике поэты тоже оплакивают ушедшую из жизни Елизавету Сидни-Ретленд под именем Феникс).

...Осиротевшим выглядит ее любимое дерево, под которым было прочитано и обдумано так много мудрых книг. Здесь хозяйка дома когда-то прогуливалась с юной девушкой, теперь ставшей графиней Дорсет. Автор поэмы рассказывает, как прекрасная хозяйка подвела его за руку к этому дереву, поведала о связанных с ним воспоминаниях, как на прощание подарила невинный, но любящий поцелуй, но вскоре после этого дня ее не стало. В отличие от других разделов поэтической книги, в «Описании Кукхэма», в рассказе о его прекрасной хозяйке, в жгучей скорби о ней, и особенно в терзающем сердце автора воспоминании о ее последнем «чистом, но любящем, сладостном» поцелуе, мы явственно слышим голос страдающего друга (не подруги!), его боль, его высокую и безутешную любовь.

Ее черты укрыты в моей недостойной груди,
И пока я буду продолжать жить,
Мое сердце связано с ней драгоценными цепями...

Таким образом, многочисленные аллюзии однозначно показывают, что в этой дополнительной поэме-эпилоге описывается замок Бельвуар и оплакивается уход из жизни хозяйки Елизаветы Сидни-Ретленд, перу которой принадлежат помещенные ранее обращения к знатнейшим дамам, включая саму королеву, и сама поэма о страстях Христовых, давшая название всей книге. В Регистре гильдии книгопечатников и книготорговцев разрешительная запись на имя Ричарда Баньяна сделана 2 октября 1610 г. (указало лишь пазвапие книги — «Salve Deus Rex Judaeorum» — но без имени автора). В 1610 г. книга не вышла, на титульном листе мы видим дату — 1611 год, а после оглавления (только названия частей главной поэмы без «Прощания с Кукхэмом») добавлено: «А также о различных других предметах, стоящих того, чтобы о них почитать» (not unfit to be read) — и еще ниже: «Написано Эмилией Лэньер, женой капитана Альфонсо Лэньера, слуги Его Королевского Величества». Наиболее вероятная дата выхода книги из типографии в ее окончательном виде — осень 1612 г. Вопрос о том, кем написана заключительная поэма — прощание с Бельвуаром («Кукхэмом») и его трагически ушедшей из жизни хозяйкой, требует специального исследования; наиболее вероятно авторство Бомонта, Джонсона или Томаса Овербери⁴⁷. В бомонтовой «Элегии на смерть Елизаветы Ретленд» и в «Описании Кукхэма» много общего; внимательного изучения требует и его более раннее послание к ней, написанное поэтом после первого посещения Бельвуара (но напечатанное впервые лишь в 1622 г. вместе с элегией на ее смерть, в переиздании книги отравленного — по наущению дочери графини Сэффолк — поэта Томаса Овербери), и поэма «Рассмотрение совершенств его Госпожи», включенная в собрание поэтических произведений Бомонта в 1653 г.

VI

В список произведений, требующих специального изучения в связи с книгой «жены капитана Лэньера», конечно, входят поэтические послания Бена Джонсона к Елизавете Ретленд (как те несколько стихотворений, где он обращается к ней открыто, но напечатанные только после ее смерти, так и другие, где он говорит о ней, не называя ее имени). О первых мы уже немного говорили; из второй группы наиболее интересны стихотворения, включенные в честеровский сборник, а также стихотворение IV из цикла «Лес» («Forest»), а из цикла «Подлесок» («Underwood») — поэмы «Eupheme», «Прославление Чарис» и элегии 38—42.

В элегии 40 Джонсон прямо говорит, что связан клятвой никогда не называть ее имени:

...Я, Ваш слуга, который клянется сохранять
Бриллиант Вашего имени скрытым так же прочно,
Как сон замыкает наши чувства, а сердце — мысли...

И в этой же элегии:

...но иногда, украдкой, тайно от других,
Под другим именем, я обращаюсь к Вам...⁴⁸

Стихотворение IV из «Леса» озаглавлено «К миру» и имеет подзаголовок «Прощание благородной женщины, знатной и добродетельной»⁴⁹. Это — драматический монолог, горькое прощание с несовершенным, фальшивым миром, с его суетой. «Я знаю, мир — только лавка кукол и пустяков, западня для слабых душ». В прощальном монологе героини звучит разочарование и усталость. Познав этот мир, она не хочет начинать все снова, подобно птице, которая, получив возможность покинуть свою клетку, снова вернулась бы туда. Нет, она отбрасывает этот путь: «...моя роль на твоей сцене окончена» («my part is ended on thy stage»). Это же настроение — сравнение жизни со сценой, где каждый лишь играет отведенную ему роль, — присутствует в книге «Эмилии Лэньер». Комментаторы Джонсона, следуя в русле литературоведческих традиций, до сих пор не смогли идентифицировать эту женщину, столь драматически прощающуюся с Миром, с его Сценой! Но в «Лесе», цикле всего из 15 стихотворений (которые Джонсон сам назвал «важнейшим из всего, им написанного»), в подавляющем большинстве прямо обращенных к членам семьи Сидни и их кругу, каждое стихотворение имеет конкретный адрес, и «Прощание знатной и благородной женщины» — тем более. Эта хорошо знакомая поэту молодая женщина, добровольно покидающая мир и прощающаяся с ним, могла быть только Елизаветой Сидни-Ретленд, не пожелавшей после смерти своего платонического супруга «снова исполнять свою роль на Сцене Мира» и покончившей с собой столь трагически и неожиданно для боготворивших ее поэтических друзей. Других удовлетворительных решений загадки прототипа героини этого важного стихотворения Джонсона просто нет, и только теперь мы можем постигнуть смысл этого чрезвычайно сильного монолога, монолога Феникс.

Поэма «Eupheme»⁵⁰ (название образовано Джонсоном от слова «слава») была напечатана только после смерти поэта — в 1640 г. Она состоит из десяти частей, все названия которых вначале объявлены, но потом вдруг сообщается, что тексты четырех из них (как раз тех, где, судя по заголовкам, рассказывается о занятиях героини поэзией и о ее match — друге или супруге) «потеряны». Из остальных половина снабжена явно позднейшими, уводящими в сторону, демонстративно неуклюжими дописками⁵¹; есть обрывы на полуфразе. В оставшихся неискаженными частях поэт говорит о той, кто была его Музой, его вдохновительницей, «кому он обязан каждой написанной им строкой»; он прощается с ней, его горе безмерно, он упрекает тех, кто не сумел остановить ее, отговорить от рокового шага (самого Джонсона не было в Англии, когда Елизавета Сидни-Ретленд покончила с собой). Есть здесь и строки, прямо говорящие об ее (уже знакомой нам теперь) поэме о страстях Христовых, напечатанной после ее смерти под именем Эмилии Лэньер:

«Она видела Его на кресте, страдающего и умирающего во имя нашего спасения! Она видела Его, восстающего, побеждающего смерть, чтобы судить нас по справедливости и возвращать нам дыхание...» Рассказу о ее поэме Джонсон отводит целых 25 строк — случай, для него достаточно редкий.

Чрезвычайно интересны части 3—4, в которых нет позднейших дописок. Здесь поэт наставляет художника, каким должен быть ее портрет, изображение его прекрасной Музы. Если ее внешние черты еще могут быть переданы художником (хотя он никому не должен говорить, чей это портрет), то выразить на полотне ее высокий чистый разум, ее речь, подобную музыке, наполненную глубоким смыслом, невозможно: это работа для поэта⁵².

Очень много странного в том, как поэма «Eupheme» была напечатана в джонсоновском Фолио 1640 г.: с «утерей» половины частей, обрывами и дописками именно к тем текстам, в которых современники поэта — даже не очень посвященные — могли бы узнать дочь Филипа Сидни. Но самое удивительное заключается в том, что 3-я и 4-я части этой поэмы были напечатаны в изданном Джоном Бенсоном в том же 1640 г, собрании поэтических произведений Шекспира⁵³ среди элегий на смерть Великого Барда! Почему издатель посчитал необходимым поместить части именно этой поэмы Джонсона именно в такой книге и в таком окружении, никто из западных шекспироведов и джонсоноведов за три века даже не пытался объяснить! Впрочем, бенсоновское издание порождает столько трудных вопросов, что его традиционно предпочитают обходить стороной не только составители университетских учебников. Однако, зная, о ком написана поэма Джонсона, мы можем со временем ответить как на этот, так и на некоторые другие вопросы, связанные с Джоном Бенсоном и его изданием поэтических произведений Шекспира...

В цикле «Подлесок» у Джонсона есть поэма «Прославление Чарис в десяти лирических отрывках»⁵⁴. Поэт рассказывает об изумительной женщине, чья красота и ум облагораживают и возвышают все, с чем она соприкасается; он называет ее своей звездой, своей богиней. «Но ее красота скрывает больше, чем открывается нашим глазам». Несмотря на ряд конкретных аллюзий, прототип и этой героини Джонсона тоже оставался не идентифицированным комментаторами. Сделать это помог мне анализ 6-й части поэмы, где поэт вспоминает, как он был удостоен поцелуя Чарис «за то, что было создано им и его музой», а это произошло после какого-то представления в королевском дворце, «когда сама невеста не выглядела и наполовину такой прекрасной, как Чарис». «Все разговоры, все внимание было приковано к Вам больше, чем ко всему, что сияло и сверкало тогда в Уайтхолле».

Уэлбекский портрет Елизаветы Сидни-Ретленд в костюме участницы представления маски «Гименей»

О каком же празднестве в королевском дворце, связанном с творчеством Бена Джонсона и некоей невестой, которую Чарис затмевала, говорит здесь автор? Бесспорно, речь идет о представлении в Уайтхолле одной из его масок; указание же на невесту позволяет уточнить, что Джонсон вспоминает не что иное, как пышное придворное празднество 5 января 1606 г., когда вся английская знать во главе с королевским семейством разыграли пьесу-маску «Гименей», специально написанную Беном Джонсоном по случаю бракосочетания юного Роберта графа Эссекса (сводного брата Елизаветы Ретленд) и столь же юной Френсис, дочери графа Сэффолка.

Брак этот (как мы уже говорили раньше, в связи с обращением «Эмилии Лэньер» к графине Сэффолк) через несколько лет был расторгнут при скандальных обстоятельствах, но роскошное представление надолго сохранилось в памяти его участников, в том числе, конечно, и автора маски. И не только в памяти. Остались описывающие его письма участников, а также первое издание пьесы (издатель Томас Тори), содержащее важные детали, в последующих изданиях опущенные. Там есть и имена восьми знатных леди в том порядке, в котором они попарно располагались на сцене по обе стороны от королевы. И среди них — графиня Ретленд; она стояла с левой стороны от королевы, и именно так ее изобразил художник (Чиретс или Ван-Сомер) на портрете, так называемом уэлбекском, длительное время ошибочно считавшемся изображением ее напарницы Люси Бедфорд, стоявшей на самом деле с другой стороны. Одежда Елизаветы Сидни-Ретленд на этом портрете точно соответствует сохранившимся описаниям костюмов участников маски.

В уэлбекском (в Welbeck Abbey) портрете есть одна интригующая особенность: бриллианты, украшающие Елизавету Ретленд, выглядят на картине темными, почти черными⁵⁵. Специалисты затрудняются делать определенное заключение о причине столь необычного явления: то ли лак, то ли пигмент оказались в этом (беспрецедентном) случае некачественными и не выдержали испытание временем, то ли художник специально, по желанию заказчика (добавим: или следуя хитроумным наставлениям Бена Джонсона) изобразил бриллианты этой необыкновенной женщины черными!

Появление на придворном представлении (первое и последнее) бельвуарской затворницы привлекло внимание собравшихся, и она действительно затмевала всех, в том числе и девочку-невесту. Записи дворецкого отражают расходы на наряды, обувь и на трехнедельное (с репетициями) пребывание в Уайтхолле; вероятней всего, уэлбекский портрет написан в эти дни. Можно представить себе, сколько забот и волнений было у 20-летней поэтессы и ее верного поэтического оруженосца Джонсона, и об этих днях, о полученном им тогда благодарном — «чистом» — поцелуе он вспомнил со светлой и печальной улыбкой через много лет, когда Елизавета Сидни-Ретленд, его Муза, его Еуфемия, Чарис, несравненная Феникс, уже была давно в Элизиуме, а после отгремевших в 1606 г. празднеств осталась лишь тоненькая книжка — первое кварто «Гименея»...

Джонсон сдержал свою клятву: после 1616 г. он не назвал печатно имя своего кумира ни разу. Но рассеянные в его поэзии многочисленные (и в ряде случаев однозначные) аллюзии сегодня помогают нам увидеть и узнать эту необыкновенную женщину за вуалью сотканной ею и ее сподвижниками Легенды.

* * *

Итак, исследование редкой поэтической книги «жены капитана Лэньера», так же как и в случае с шекспировской поэмой о Голубе и Феникс, привело нас в зеленый Шервудский лес, в прекрасный замок Бельвуар, к его удивительным целомудренным хозяевам, к волнующей тайне жизни и смерти Елизаветы и Роджера Ретленд — соотечественников и современников Великого Барда.

Воистину бездонной оказывается литературная сокровищница шекспировской Англии, если спустя четыре столетия мы продолжаем находить в ней все новые и новые значительные книги и имена, постепенно меняющие привычные хрестоматийные представления о необыкновеннейшей из эпох и неуклонно приближающие нас к Шекспиру.

Примечания

1. В 1979 г. появилось 2859 книг и статей, в 1983 г. — 3219, в 1984 г. — 3747. Эти данные — из ежеквартальника «Shakespeary Quarterly», издаваемого Шекспировской библиотекой Фолджера в Вашингтоне. Кроме четырех квартальных номеров ежегодно выходит пятый — целиком библиографический (и самый объемный).

2. Company of Stationers, учрежденная в 1556 г., осуществляла контроль за книгопечатанием и книготорговлей. Все типографские издания подлежали регистрации в книгах компании (Registers of the Company), которые опубликованы Э. Арбером в 1875 и 1894 гг.

3. На непростой вопрос о том, как и когда Шекспир приобщился к ренессансной культуре континента, и особенно о том, каким образом он так хорошо — до топографических подробностей — узнал Италию, и сегодня трудно дать убедительный, основанный на фактах ответ.

4. В более полном варианте статья включает главу о третьей поэтессе из семьи Сидни — Мэри Рот и ее романе «Урания».

5. The Oxford Anthology of English Literature: The Literature of Renaissance England. L., 1973. P. 597.

6. Spenser E. Colin Clout. L. 487—491.

7. Daniel S. Delia. L., 1592. Dedication. Gabriel Harvey. Works / Ed. A.B. Grosart. L., 1884—1885. Vol. 2. P. 320—321.

8. Aubrey's Brief Lives / Ed. Ol Dick. Harmondsworth, 1962. P. 219—221; Aubrey John. The Natural History of Wiltshire / Ed. John Britton. L., 1847. P. 86.

9. См.: Young F.B. Mary Sidney, Countess of Pembroke. L., 1912.

10. См.: Ringler W.A. (Jr.). The Poems of Sir Ph. Sidney. Oxford, 1962; The Psalms of Sir Philip Sidney and the Countess of Pembroke / Ed. J.C.A. Ratmell. N. Y., 1963; Triumph of Death and other unpublished and uncollected poems by Mary Sidney, Countess of Pembroke / Ed. G.F. Waller. Salzburg, 1977. (Elizabethan und Renaissance Stud.; N 65); Universität. Waller G.B. Mary Sidney, Countess of Pembroke: A critical study of her writings and literary millieu. Salzburg, 1979. (Elizabethan Studies; N 87) Universitat.

11. Triumph of Death and other... poems by Mary Sidney... P. 2.

12. См.: The poems of Robert Sidney / Ed. P.J. Croft. Oxford, 1984.

13. Sidney Ph. Works. Cambridge, 1961. Vol. 3. P. 35.

14. Sidney Ph. Selected poetry and prose. N. Y., 1970. P. 267.

15. См.: The Phoenix Nest, 1593 / Ed. H.E. Rollins. Cambridge (Mass.), 1931.

16. См.: Triumph of Death and other... poems by Mary Sidney... (Introduction). P. 53—60.

17. Waller G.F. Op. cit. P. 18.

18. A Poetical Rhapsody, 1601—1621 / Ed. H.E. Rollins. Cambridge (Mass.), 1931.

19. Englands Helicon 1600, 1614 / Ed. H. Macdonald. L., 1949.

20. Collins A. Letters and Memorials of State / The Sidney papers. L., 1746. Vol. 2. P. 119.

21. Включая вторую и третью части «Генри VI». Дело в том, что появившиеся в 1594 и 1595 гг. пьесы, сходные с ними по содержанию, имели, однако, совершенно другие названия, очень существенную разницу в текстах и не носили имя Шекспира.

22. Об этом письме говорила в 1865 г. историку Кэри тогдашняя владелица Уилтона. См.: Schoenbaum S. William Shakespeare: A compact documentary life. Oxford; L., 1978. P. 167. В русском переводе: Шенбаум С. Шекспир: Краткая документальная биография. М., 1985. С. 222.

23. Портрет этот воспроизведен в превосходно иллюстрированной книге А.Д. Черновой «...Все краски мира, кроме желтой» (М., 1987. С. 58).

24. Теперь по-новому звучат обращенные к ее памяти строки Дэньела, предсказывавшего, что ее искусство переживет века и донесет до грядущих поколений ее имя:

By this (great Lady) thou then must be knowne,
When Wilton lie low leveTd with the ground.
And this is that which thou maist call thine owne,
Which sacrilegious Time cannot confound;
Heere thou surviv'st thy self, heere thou art found
Of late succeding ages, fresh in fame:
This monument cannot be overthrowne,
Where in eternall Brasse remaines thy Name.

(Daniel's Complete WorksjEd. A.B. Grosart. L., 1896. Vol. 3. P. 205)

25. The Poems of Shakespeare's Dark Lady «Salve Deus Rex Judaeorum» by Emilia Lanier / Introd. A.L. Rowse. L., 1978. Далее все цитаты из книги Эмилии Лэньер даются по этому переизданию. Сохраняется орфография оригинала.

26. «Светловолосого друга» Роуз отождествил с графом Саутгемптоном; все остальные гипотезы он объявил «полной чепухой».

27. Название поэмы, скорей всего, говорит о связи создателей книги с появившимся в том же 1611 г. (но начатым, естественно, гораздо раньше) новым переводом Священного писания — так называемой «Библией короля Иакова». Этот перевод Библии Б. Шоу назвал величайшим шедевром английской литературы (в предисловии к пьесе «Миллиарды Байанта»).

28. If he would eat it, who had power to stay him?

29.

...And then to lay the fault on Patience backe,
That we (poor women) must endure it all.

30.

Yet Men will boast of knowledge, which he took
From Eve's fair hand, as from a learned booke.

31.

Then let us have our Libertie againe,
And challendge to your selves no Sov'raigntie;
You came not in the world without our paine,
Make that a barre against your crueltie;
Your fault being greater, why should you disdaine
Our beeing your equals, free from tyranny?

32. Напр. Алиса Лили Скоуфос, автор резко критической статьи о Л. Роузе, опубликованной в «Shakespeare Stud». (Univ. Tenessee, 1978. N 11. P. 330—336).

33.

...valiant Sidney, whoose cleere light
Gives light to all that tread true path of Fame
Who in the globe of heav'n doth shine so bright;
That beeing dead, his fame doth him survive,
Still living in the hearts of worthy men...

34.

For to this Lady now I will repaire,
Presenting her the fruits of idle houres;
Though many Books she writes that are more rare,
Yet there is honey in the meanest flowres...

35.

Well you knowe, this world is but a Stage,
Where all doe play their parts, and must be gone.
Here's no respect of persone, youth, nor age,
Death seizeth all, he never spareth one...

36. О Томасе Кориэте и многолетней литературной игре вокруг его имени см.: Шекспировские чтения 1985. М., 1987. С. 126—157.

37. Хью Холланд — один из четырех поэтов, написавших памятные стихи о Шекспире для Первого Фолио 1623 г.

38. См.: Шекспировские чтения, 1984. М., 1986. С. 195—239.

39. См.: Knight G.W. The Mutual Flame. L., 1955. P. 174.

40. B. Jonson's Conversations with William Drummond. L. 206—207.

41. См.: Jonson B. The Complete Poems / Ed. G. Parfitt. Penguin. 1975. P. 111—113.

42. См.: Sykes C.W. Alias William Shakespeare. L., 1977. P. 192; Grosart A.B. Robert Chester's Loves Martyr or Rosalin's Complaint. L., 1878. P. 12 (20).

43. См.: The Complect Edition of the Dictionary of National Biography (reproduced micrographically). Oxford, 1975. P. 1925.

44. После смерти Дорсета она стала женой младшего сына Мэри Пембрук — Филипа Герберта, графа Монтгомери, которому посвящено Первое шекспировское Фолио. От нее дошли — к сожалению, не полностью — интересные записки. См.: Diary of Lady Anne Clifford / Ed. V. Sackwille West. L., 1923.

45. Jonson's Conversations with Drummond. L. 399—406.

46.

Why didst thou die so soone? O pardon me
I know it was the longest life to thee
That ere with modesty was cald a span...

Элегия напечатана впервые ровно через 10 лет после ее смерти в переиздании книги Т. Овербери: Overbury T. A Wife not the Widdow. L., 1622.

47. «Элегия на смерть Елизаветы Ретленд» — последнее произведение Бомонта. Вскоре он заболел и в начале 1616 г. умер. Современники, в том числе его брат Джон, связывали его болезнь с потрясением, вызванным самоубийством боготворимой им дочери Филипа Сидни. См.: Gayley C.M. Beaumont, the Dramatist. N. Y., 1912. P. 150—159, 180—181.

48. См.: Jonson B. The Complete Poems / Ed. G. Parfitt. Penquin, 1975. P. 177—178.

49. Ibid. P. 101—103.

50. Ibid. P. 234—245.

51. Эти поздние дописки к поэме (среди них есть даже прозаические) обращены в адрес покровителя Джонсона в самые последние годы жизни поэта — сэра Кенелма Дигби и его молодой жены Венеции, которая умерла в 1633 г. (всего за несколько лет до смерти самого Джонсона). Поэма же, как и другие произведения цикла «Подлесок», написана гораздо раньше — когда Венеция Дигби была еще малым ребенком — и никак не могла оказаться «вдохновительницей всего, созданного Беном Джонсоном, каждой его строки».

52.

Painter, you are come, but may be gone,
Now I have better thought thereon,
This work I can perform alone;
And give you reasons more than one.

Not, that your art I do refuse:
But here I may no colours use.
Beside, your hand will never hit,
To draw a thing that cannot sit...

(Eupheme, 4)

53. Poems written by Wil. Shakespeare, gent. Printed at London by Tho. Cotes and are to be sold by John Benson, dwelling in St. Dunstans Church-yard. 1640.

54. Jonson B. Op. cit. P. 126—135.

55. О первом представлении маски «Гименей», его участниках, первом издании маски и о уэлбекском портрете Елизаветы Сидни-Ретленд см.: Jonson Ben / Ed. C.H. Herford, P. and E. Simpson. Oxford, 1925—1952. Vol. 7. P. 208, 209, XV—XIX; Vol. 10. P. 465—468.

К оглавлению