Энтони Брентон. «При дворе Шекспира»¹

В начале 2003 г. в Америке я пытался объяснить аудитории, почему режим Саддама Хуссейна в Ираке является поистине жестоким. Цитата из Шекспира помогла мне найти подходящие слова:

Alas! Poor country,
Almost afraid to know itself! It cannot
Be called our mother, but our grave. Where nothing,
But who knows nothing, is once seen to smile;
Where sighs and groans and shrieks that rent the air
Are made, not mark'd; where violent sorrow seems
A modern ecstasy. The dead man's knell
Is there scarce ask'd for who, and good men's lives
Expire before the flowers in their caps,
Dying or ere they sicken².

Эти слова были написаны 400 лет назад человеком, который ничего не знал об Ираке и о тирании Саддама. Как Шекспир смог написать слова, которые так подошли моей аудитории? Что данный эпизод может нам сказать в более широком аспекте о значимости Шекспира для современной политики?

Позвольте мне начать с извинения. Я чужой в этом зале. Я дипломат, а не литературовед. Я не могу дать глубокий анализ работ Шекспира. Все, что я могу использовать, это инструменты моей профессии. Главное, что есть в моей профессии, это необходимость жить в чужой стране, «при чужом дворе», и попытки понять, что здесь происходит. В особенности, что происходит в политике. Что из происходящего при этом чужом дворе может иметь отношение к моему времени и моей стране?

Итак, мы сейчас находимся при дворе Шекспира, а это 37 пьес и ряд других произведений. Какова политика в этом незнакомом мире? По ходу данной беседы я хочу убедить вас в трех ключевых фактах. Во-первых, здесь есть многое, что мы сегодня хорошо знаем. За прошедшие 400 лет политика ненамного изменилась. Во-вторых, главный политический вопрос, заданный Шекспиром, по существу тот же политический вопрос, на который мы должны дать ответ сегодня. И, в-третьих, Шекспир напоминает о том, что отдельные личности влияют на ход истории не меньше, чем общие процессы.

Первое, о чем я хочу сказать, это схожесть ситуаций. Когда в начале своего выступления 2003 г. я процитировал Шекспира, моя аудитория мгновенно узнала Ирак при Саддаме в Шотландии Макбета. Тирания, где бы она ни была, имеет общие черты. Разве нельзя сказать о ГУЛАГЕ, что «good men's lives expire before the flowers in their caps»?

Есть и другие примеры. Позвольте привести мне пять из них, которые вновь и вновь находят свое повторение в современном нам мире:

Первый — мошенничество при избрании Ричарда III. Здесь мы видим яркий пример использования серии современных политических технологий. Сначала путем запугивания мэра Лондона ложной угрозой военного вторжения Ричард добивается его поддержки своих претензий на корону. После этого наемная шайка хулиганов путем давления на собравшихся граждан вынуждает их его поддержать. И, наконец, он появляется перед мэром с Библией в руках и делает вид, что против своей воли соглашается стать королем. В современном мире я вижу, что предполагаемая внешняя угроза была использована как оправдание жестоких внутренних репрессий в Узбекистане; хулиганы мешали политической оппозиции проводить митинги в Новосибирске; амбициозные американские политики заявляли, что меньше всего хотят баллотироваться на пост президента. Удивительно, как Шекспир смог вместить столь многое из современной политической двуличности в столь малое текстовое пространство.

Мой второй пример имеет отношение к церемониалу. Политическая жизнь состоит из публичных мероприятий, которые должны отражать некоторые официальные стороны государственной деятельности и которые буквально можно назвать государственными театральными постановками. Во время таких мероприятий индивидуальные эмоции и чувства абсолютно неуместны. Коронации, государственные похороны, тронные речи — вот о каких мероприятиях идет речь. Но иногда такие церемонии проходят не по плану. Одним из примеров является сцена свержения Ричарда И. Эта сцена воспринималась современниками как подрывающая устои, и поэтому была запрещена при жизни Елизаветы I. Болинброк узурпировал власть в Англии. Он намеревается организовать показательный процесс, в котором Ричард, король английский, должен был признать справедливость некоторых обвинений в серьезных преступлениях против государства: «accusations and grievous crimes ... against the State and profit of this land» и после этого сложить корону. Но Ричард не следует сценарию. Он долго колеблется в отношении передачи короны. А потом впадает в такое возбуждение по поводу признания, которое должен подписать, что его обвинители в конце концов сдаются. Ричарда все равно уводят в темницу на смерть, но он смог бросить тень на начало правления человека, который узурпировал его трон. Сталин организовывал эти вещи лучше.

Другая сцена нарушенного церемониала у Шекспира — начальный эпизод «Короля Лира». Неуместная искренность Корделии нарушает официальную церемонию раздела земли. Массу бед удалось бы избежать, будь Корделия дипломатом.

Первые два примера были из сферы большой политики. Мой третий пример — из малой политики: взаимодействие власти с народом. Это Фальстаф, набирающий войско в Глостершире на службу в армии короля Генри. Знакомая сцена, как по военной истории России, так и Англии. Молодые люди — жители деревни — выстроены в ряд. Они не хотят идти на войну. У них жены и семьи, а также работа. Фальстаф отбирает тех, кто ему нужен, и уходит пировать. Пока его нет, трое из его лучших рекрутов подкупают его помощников. Они исчезают, а другие вынуждены занять их место. Сейчас, как и тогда, часто незащищенные члены общества вынуждены сражаться за нас в наших войнах.

Мой четвертый пример — постоянно повторяющаяся на протяжении истории модель, которую можно назвать «неудовлетворенный сообщник». Это лицо, которое помогает некоему великому человеку прийти к власти в надежде разделить плоды этого успеха. Но из-за того, что он столь эффективно содействовал успеху патрона, тот ему не доверяет, и в итоге сообщника ждет падение. Классический пример этого, конечно, герцог Бэкингемский, «High reaching Buckingham» («высот достигший Бэкингем»), который блестяще и успешно помогает своему патрону герцогу Глостеру стать королем Ричардом III. Но потом теряет доверие Ричарда и заканчивает свои дни на эшафоте. Кое-кто из ваших олигархов мог бы с пользой для себя прочесть «Ричарда III» прежде чем пускаться в политику.

Мой пятый и последний пример также имеет отношение к столкновению личностей, и снова это модель, повторяющаяся на протяжении истории. Это отношения между лидерами двух различных типов. Первый обладает масштабной личностью, харизмой, огромными аппетитами, но эти же черты несут в себе изъян, который его разрушает. Второй более тихий, расчетливее и рассудочнее, но он-то как раз, в конце концов, побеждает. Лучшим примером этого в литературе являются отношения между Марком Антонием и Октавием Цезарем. Их противостояние описано в двух пьесах — «Юлий Цезарь» и «Антоний и Клеопатра». И пока Антоний, яркий и мощный персонаж, наделенный чрезвычайным великодушием, проводит александрийские ночи в пирах со своею прекрасной египетской царицей, более незаметный и хитрый Октавий наследует империю. В числе моих наиболее любимых строк у Шекспира холодные слова Октавия, признающего величие Антония, когда гонец приносит ему весть о его смерти «the breaking of so great a thing should make a greater crack» («великое падение производит великий треск» — пер. наш. — И.П.). Часто в политике можно видеть несоответствие между важностью известия и обыденностью, с которой оно сообщается.

Надеюсь, что эти пять примеров являются достаточным подтверждением того, насколько проницательным был Шекспир, когда речь шла о личностях и моделях в политике в его время и в наши дни. Ему не все было известно. В частности, в его пьесах поражает отсутствие важности денег в политике. Это не только современная проблема и не только русская. Великий лорд Бэкон пал всего лишь через несколько лет после смерти Шекспира из-за того, что брал взятки. А Шекспир, автор пьес и в то же время бизнесмен, должен был знать о деньгах, смазывающих колеса правительства Елизаветы. Поэтому поражает, сколь мало лорды и политики Шекспира мотивируют свои поступки деньгами. Брут, разумеется, обвиняет Кассия в том, что у него «an itching palm» («зудящая ладонь»). Генрих V вынужден иметь дело с кучкой заговорщиков, купленных на золото Франции. Фальконбридж и король Джон готовы «shake the bags of hoarding abbots» («вытряхнуть мешки запасливых церковников»). А если говорить о героях пониже рангом, то Фальстаф грабит путешественников и выуживает деньги у знатных глупцов. В целом поступки значительного большинства героев Шекспира мотивируются честью, ревностью, жаждой мести, честолюбием, а не деньгами. Даже пьеса Шекспира «Венецианский купец», которая, по видимости, должна фокусироваться на деньгах, на самом деле совершенно на другую тему.

Если не учитывать это серьезное упущение, очевидно, что взгляд Шекспира на политику был очень верным. Позвольте мне сейчас попытаться пойти немного глубже. Обладал ли Шекспир политическим знанием, которым он пытался поделиться со своей публикой времен Елизаветы и которое также может иметь значение для нас?

Думаю, что да. И я думаю, что это знание касалось вечного вопроса — что такое хорошее правительство. На эту тему в сочинениях Шекспира четко прослеживается ряд мыслей.

Во-первых, почти любое правительство лучше, чем отсутствие правительств. Это, возможно, самоочевидная вещь, в особенности для России с ее долгим опытом того, как близко к поверхности даже самого регламентированного общества может лежать анархия. Но в эпоху, когда люди считают свои национальные правительства с их налогами, законами и бюрократией в лучшем случае необходимым злом, это стоит повторять. Шекспир снова и снова показывает ужасные последствия правительственного краха. Восстание Джека Кейда в «Генрихе VI», когда отцы убивали своих сыновей, а сыновья отцов. И, возможно, то, что более всего запоминается, — крах закона и порядка в Риме после похорон Цезаря, когда толпа жестоко убивает поэта Цинну лишь за то, что его зовут так же, как одного из заговорщиков. Очевидно не только уважение Шекспира к правительству, но и к основной функции правительства — закону. В удивительной сцене суда в «Венецианском купце» чужак и пария Шейлок в дебатах с герцогом города доказывает, что по закону он должен получить фунт плоти честного гражданина, и герцог признает его правоту. Возможно, самый жуткий момент в «Мере за меру», это когда сам закон становится коррумпированным, и Анджело преследует Изабеллу.

Но Шекспир снова и снова подчеркивает, что не легко получить хорошее правительство. Существует постоянная коллизия между правителем, осуществляющим слишком малый контроль, и тем, кто осуществляет слишком большой контроль. В первом случае слабые правители, такие как Генрих VI и Ричард II, доводят страну до гражданской войны. И не только это, но они также подрывают уважение, которого заслуживает хорошее правительство, и таким образом оставляют своим преемникам неспокойное наследство. Генрих VI открывает путь жестокой тирании Ричарда III, а Ричард II открывает дорогу заговорам небезопасного периода правления Генриха IV.

Последствия слишком сильного правления, по Шекспиру, столь же опасны, сколь и слабого. Здесь можно привести в пример Ричарда III и, как было уже сказано, Макбета. У Шекспира не было иллюзий в отношении отвратительных последствий наделения плохого человека слишком большой властью. Он также устами Брута, рассуждающего о возможности превращения Цезаря в диктатора, элегантно говорит о том, в чем кроется опасность: «The abuse of greatness is when it disjoins remorse from power» («Злоупотребления власть имеющих происходит вследствие отрыва раскаяния от власти»). Возможно, подходящая эпитафия веку, давшему нам Гитлера и Сталина.

Понимая трудности и моральную неоднозначность хорошего правительства, я не могу не затронуть связь Шекспира с другим моим любимым автором Макиавелли. Послание Макиавелли, которое было во многом неправильно понято, заключалось, конечно, не в том, что зло — это неизбежность, а скорее в том, что иногда, в особенности в политике, надо поступать плохо ради достижения хороших целей. Его наиболее известная книга «Государь» была опубликована в Лондоне на итальянском языке в 1584 г., приблизительно за пять лет до начала драматургической карьеры Шекспира. Она мгновенно стала знаменитой и осуждаемой моралистами. Хотя свидетельств того, что Шекспир сам ее читал, не имеется, он, разумеется, знал о Макиавелли и его работе. Самый макиавеллианский персонаж Шекспира — Ричард 1П, в том смысле, что он является носителем абсолютного зла, обязуется стать большим Макиавелли, чем сам Макиавелли.

Но я думаю, что есть два четких примера того, что Шекспир научился у Макиавелли большим тонкостям. Первый — это принц Хэл. Даже когда он подыгрывал дебоширу и хулигану Фальстафу, он очень четко понимал, что он всего лишь готовится к тому, чтобы ярче заявить о себе как о короле. Он выкинет Фальстафа, когда придет момент, что он впоследствии и сделал. Будучи по-человечески хуже, он становится лучшим правителем. Второй, значительно реже цитируемый пример, — это Брут. Брут — человек совершенно антимакиавеллианского склада, человек, который слишком хорош, чтобы быть в политике. Среди многих плохих решений он по моральным причинам принимает худшее — не убивать Антония одновременно с Цезарем. Пьеса, которую правильнее было бы назвать «Трагедия Брута», нежели чем «Трагедия Юлия Цезаря», может быть интерпретирована как совершенно макиавеллианский урок: политическая катастрофа, вызванная человеком, который слишком хорошо себя ведет.

Шекспир, конечно, не был демократом. Он жил в эпоху, когда национальная безопасность зависела от сильного правителя — монарха. Но замечание Бернарда Шоу о том, что простые люди у Шекспира в основном «грязные, пьяные, невежественные, прожорливые сквернословы, наделенные массой предрассудков», не учитывает важный момент. Если мы составим перечень простых людей в пьесах Шекспира, то увидим, что это широкий спектр персонажей, — от шайки мошенников, окружающих Фальстафа, до садовников в «Ричарде II», которые размышляют о текущей политической ситуации с таким знанием дела, с каким это делают аристократы, на которых они работают; от громкоголосого предводителя толпы в начале «Кориолана» до тех персонажей пьесы, которые хотят услышать его аргументы, прежде чем осудить его. Особенно светлыми чертами Шекспир наделяет Флюэллена, усердного профессионального солдата Генриха V; писца Ричарда III, который очень хорошо понимает, в каких двусмысленных политических целях будут использованы тщательно подготовленные им документы, и даже палача в «Мере за меру», который считает, что его профессиональному статусу наносится ущерб, когда его просят взять в помощники содержателя борделя.

Но если Шекспир слушает и уважает своих простых людей как индивидуумов, он с совершенной очевидностью презирает их как толпу. Переменчивая толпа в «Юлии Цезаре», которая в конце концов убивает невинных людей из-за того, что их не так зовут. Толпа в «Кориолане», которая после того, как изгнала лучшего генерала своих городов, отказывается нести ответственность, когда он возвращается, чтобы завоевать их. Шекспир указывает на различие между обычными людьми как индивидуумами и обычными людьми как частью толпы, которое социальные психологи по-настоящему описали лишь через 300 лет после его смерти. Поэтому Шекспир предвидит и опасается той политики, которая обращается к толпе и которую сейчас называют популизмом, и он здесь не одинок. И все же поразительно, что с его, по-видимому, точки зрения идеальный правитель Генрих V, будучи сильным королем, также является королем, который берет на себя труд выслушать и посочувствовать отдельным представителям своего народа.

Позвольте мне извлечь последний урок из политических пьес Шекспира, который состоит в том, что историю делают люди. Опять это может звучать банально. Но в стране, которая слишком долго страдала от исторической неизбежности марксизма-ленинизма, чей величайший писатель Толстой имел собственную теорию исторической неизбежности, и где в недавно вышедшей захватывающей книге о российских исторических альтернативах говорится о том, что история России до сих пор в основном написана в том же стиле, что физика и химия, это утверждение следует повторять. Вновь и вновь у Шекспира (в отличие, например, от Шоу и Брехта) история могла бы пойти другим путем, если бы персоналии были бы другими. Если бы Брут был бо́льшим Макиавелли, Рим мог бы остаться республикой. Если бы Марк Антоний был меньше привержен вину и женщинам, первой династией могли бы стать Антонии, а не Цезари. Если бы Ричард II слушал Джона Гонта, в Англии могло бы не быть Войны между двумя розами. Что вдохновляет при чтении Шекспира, так это то, что мы должны делать выбор, в том числе политический, и то, что мы решим, может иметь реальное значение.

Я понимаю, что за эти несколько минут я смог лишь прикоснуться к поверхности огромного айсберга. Есть пьесы, которых я не коснулся, чреватые политическими опасностями, связанными со слишком абстрактными идеями, как, например, в «Гамлете»: настоящая деградация мира без политических ценностей; или, как в пьесе «Троил и Крессида». Но я надеюсь, что это короткое пребывание «при дворе Шекспира» убедило вас в ряде вещей.

Проницательность и кругозор Шекспира ни с чем не сравнимы. Ни один другой писатель не смог столь точно описать интриги людей власти, их заговоры, их влияние на сограждан и то, как личность влияет на политические последствия. Когда мы сегодня читаем Шекспира, мы находим, что принципиально ничего не изменилось. Его политики — это наши политики. Его игры во власти — это наши игры во власти. Двор Шекспира 400-летней давности имеет жутковатое сходство с современными дворами, где мне пришлось служить.

Примечания

1. Доклад представлен в переводе автора.

2.

Бедный край,
Себя узнать страшащийся!
        Не матерь
Шотландцам, а могила; где ничто,
В чем живо что-нибудь, не улыбнется;
Где вздохи, стоны, крики воздух рвут,
Но их не слышат; где припадок скорби
Слывет обычным делом; где не спросят,
По ком звонят на кладбище; где жизни
Быстрее вянут, чем цветы на шляпах,
До всякой хвори.

(Макбет. Акт IV, сцена III; пер. М. Лозинского)