Завязка трагедии

В начале действия Гамлет еще не появляется на сцене, но о нем упоминают, и это более многозначительно, чем кажется на первый взгляд.

В самом деле, ночные стражи — гвардия короля. Почему же они не докладывают о появлении Призрака, как должно, — «по начальству», — кому-нибудь из приближенных короля, хотя бы Полонию, а привлекают Горацио, друга принца, а тот, убедившись в том, что Призрак похож на покойного короля, советует рассказать об этом не нынешнему королю, а Гамлету, не имеющему никакой власти и еще не провозглашенному наследником короны?

Можно, конечно, сказать, что Марцелл и Бернардо в душе сочувствуют не новому королю, а обойденному им принцу, что Горацио они позвали как человека ученого и потому способного объясниться с Призраком. Но все подобные оправдания лишены смысла. Шекспир строит действие не по датскому уставу караульной службы, а сразу направляет внимание зрителей на фигуру датского принца.

Точно так же выделил он ее (I, 2) черным костюмом, резко контрастирующим с красочными одеждами придворных. Все принарядились ради важной церемонии, обозначающей начало нового царствования, лишь один в этой пестрой толпе в траурном одеянии — Гамлет.

Его первые слова, реплика про себя, по-видимому, произносимая на авансцене и обращенная к зрителям: «Племянник пусть, но уж никак не милый» (I, 2, 65) — сразу подчеркивает, что не только нарядом, но всем существом он не принадлежит к покорному и раболепному сонму тех, кто окружает короля.

Гамлет сдерживал себя, отвечая королю и матери. Оставшись один, он в страстной речи изливает душу.

В современном нам театре монологи исполняются как размышление героя, беседующего с самим собой. В театре Шекспира актер выходил на авансцену и обращался к зрителям, объясняя им, что с ним происходит. Эта разница между теперешним и тогдашним исполнением монологов таит в себе принципиальное стилевое различие. Теперь монолог психологически оправдан, актер «играет» размышление, стремясь придать своей речи правдоподобный характер. На сцене шекспировского «Глобуса» монолог был откровенной условностью, которая считалась естественной среди других условностей сцены того времени.

Значит ли это, что чувства, выражаемые в монологе, неестественны и тоже условны? Отнюдь. Условным является прием, когда актер делает своими поверенными сотни зрителей, перед которыми он обнажает душу. В театре Шекспира не было «четвертой» стены, предполагаемой в реалистическом театре. Однако публичность самовыражения героя не делала его чувства условными.

Какие же чувства наполняют душу Гамлета, когда он впервые появляется на сцене?

Прежде всего, горе, вызванное смертью отца. Оно усугублено тем, что мать так скоро забыла своего мужа и отдала сердце другому. Отношения родителей казались Гамлету идеальными.

Но через месяц она уже вновь замужем, и «башмаков еще не износив, в которых шла за гробом» (I, 2, 147—148), «еще и соль ее бесчестных слез на покрасневших веках не исчезла» (I, 2, 154—155).

Для Гамлета мать была идеалом женщины — чувство естественное в нормальной и тем более в такой хорошей семье, какая окружала Гамлета.

Измена Гертруды памяти мужа возмущает Гамлета и потому, что в его глазах братья несравнимы: «Феб и сатир» (I, 2, 140). К этому добавляется еще то, что, по понятиям шекспировской эпохи, брак с братом покойного мужа считался грехом кровосмешения.

Первый же монолог Гамлета обнаруживает его склонность из отдельного факта делать широчайшие обобщения. Поведение матери приводит Гамлета к отрицательному суждению о всех женщинах; весь женский пол он определил одним словом (I, 2, 146). В нашем переводе: «Бренность, ты зовешься: женщина!» Frailty — бренность, слабость, неустойчивость — вот что Гамлет приписал всему женскому полу.

Со смертью отца и изменой матери для Гамлета наступило полное крушение того мира, в котором он до тех пор жил. Исчезла красота и радость жизни, и ему не хочется больше жить.

Произошла всего лишь семейная драма, но для впечатлительного и сильно чувствующего Гамлета ее оказалось достаточно, чтобы увидеть весь мир в черном цвете:

Каким докучным, тусклым и ненужным
Мне кажется все, что ни есть на свете!
О мерзость!
Этот буйный сад, плодящий
Одно лишь семя; дикое и алое
В нем властвует.
        I, 2, 133—137

Шекспир верен жизненной правде, когда так изображает душевную реакцию Гамлета на происшедшее. Натуры, наделенные большой чувствительностью, глубоко воспринимают ужасные явления, непосредственно затрагивающие их. Гамлет именно такой человек — человек горячей крови, большого, способного к сильным чувствам сердца. Он отнюдь не тот холодный рационалист и аналитик, каким его себе иногда представляют. Его мысль возбуждается не отвлеченным наблюдением фактов, а глубоким переживанием их. Если мы с самого начала ощущаем, что Гамлет возвышается над окружающими, то это не есть возвышение человека над обстоятельствами жизни. Наоборот, одно из высших личных достоинств Гамлета заключается в полноте ощущения жизни, своей связи с ней, в сознании того, что все происходящее вокруг значительно и требует от человека определения своего отношения к вещам, событиям, людям. Вот почему неправ был И.С. Тургенев, считай Гамлета «эгоистом», человеком, сосредоточенным на своих мыслях и чувствах и пренебрегающим внешним миром. Наоборот, Гамлета отличает обостренная, напряженная и даже болезненная реакция на окружающее.

Гамлет пережил два потрясения — смерть отца и поспешный второй брак матери.

Но его ждал еще третий удар. От Призрака он узнал, что смерть отца была делом рук Клавдия. Как говорит Призрак:

Убийство гнусно по себе; но это
Гнуснее всех и всех бесчеловечней.
        I, 5, 27—28

Брат убил брата! Если уже дошло до этого, то, значит, гниль разъела самые основы человечности. Зло, вражда, измена вкрались в отношения людей, наиболее близких друг другу по крови.

Именно это больше всего поразило Гамлета в откровениях Призрака: ни одному человеку, даже самому родному и близкому, нельзя верить! Гнев Гамлета обращается и против матери, и против дяди:

О, пагубная женщина! — Подлец,
Улыбчивый подлец, подлец проклятый!
        I, 5, 105—106

Пороки, разъедающие человеческие души, спрятаны глубоко. Люди научились прикрывать их. Клавдий не тот подлец, чья мерзость видна уже и в самом его внешнем облике, как, например, в Ричарде III, главном лице ранней хроники Шекспира. Он — «улыбчивый под-леи.», прячущий под маской благодушии, государственной мудрости и склонностью к веселью величайшую бессердечность и жестокость.

Гамлет делает для себя печальный вывод — никому нельзя доверять:

    надо записать,
Что можно жить с улыбкой и с улыбкой
Быть подлецом; по крайней мере, в Дании.
        I, 5, 107—109

Это определяет его отношение ко всем окружающим, за исключением Горацио. В каждом он будет видеть возможного врага или пособника своих противников.

Задачу мести за отца Гамлет принимает с несколько неожиданным для нас пылом. Ведь совсем недавно мы слышали от него жалобы на ужасы жизни и признание, что он хотел бы покончить самоубийством, лишь бы не видеть окружающей мерзости. Теперь он проникается негодованием, собирается с силами для предстоящей задачи:

О рать небес! Земля! И что еще
Прибавить? Ад? — Тьфу, нет! — Стой, сердце, стой.
И не дряхлейте, мышцы, но меня
Несите твердо. — Помнить о тебе?
Да, бедный дух, пока гнездится память
В несчастном этом шаре. О тебе?
Ах, я с таблицы памяти моей
Все суетные записи сотру,
Все книжные слова, все отпечатки,
Что молодость н опыт сберегли;
И в книге мозга моего пребудет
Лишь твой завет, не смешанный ни с чем...
        I, 5, 92—103

Призрак возложил на Гамлета задачу личной мести. Но Гамлет понимает ее иначе. Преступление Клавдия и измена матери в его глазах — лишь частные проявления общей порчи:

Век расшатался — и сквернен всего, Что я рожден восстановить его!
        I, 5, 196-197

В переводе верно передан смысл сказанного Гамлетом. Все же мы обратимся к подлиннику:

The time is out of joint: — о cursed spite.
That ever I was born to set it right!

Первое же слово требует особого внимания. Time — понятие многозначное. В поэтическом языке Шекспира оно означает жизнь в ее бесконечном течении. Настал век, когда Время вывихнуло сустав (is out of joint), не может идти естественно и нормально. Отплачивая убийце за его преступление, Гамлет восстанавливает естественный ход вещей, возрождает попранный мировой порядок. Гамлет снова обобщает и частную задачу личной мести возводит на ту ступень, когда она перерастает узкие рамки, становясь благородным делом утверждения высшей нравственности.

Если сначала, как мы видели, он с жаром клялся выполнить завет Призрака, то теперь для него мучительно, что такая огромная задача легла на его плечи, он смотрит на нее как на «проклятие», она для него — тяжкое бремя.

Те, кто считает Гамлета слабым, видят в этом неспособность, а может быть, и нежелание героя вступить в борьбу. Не будем, однако, поддаваться предвзятой точке зрения на характер Гамлета. Вспомним, как он со всей силой страсти выразил возмущение злом, направленным на убийцу его отца. Не забудем и того, что Гамлет по натуре человек, не способный примириться со злом.

Он проклинает век, в который родился, проклинает, что ему суждено жить в мире, где царит зло и где он, вместо того чтобы отдаться истинно человеческим интересам и стремлениям, должен все свои силы, ум и душу посвятить борьбе против мира зла. Будь время иным, человеку не пришлось бы ни видеть зла, ни марать себя соприкосновением и с ним. Совершим ли мы ошибку, предположив, что студент Виттенбергского университета помышлял о жизни, посвященной самым возвышенным интересам, о деятельности, отвечающей лучшему в природе человека? А теперь ему приходится войти в этот мир зла и посвятить свои духовные силы тому, чтобы хитрить, прикидываться не таким, какой он есть, изыскивать действенные средства для искоренения зла.

Таким предстает Гамлет в начале трагедии. Мы видим, что герой истинно благороден. Он уже завоевал нашу симпатию. Но можем ли мы сказать, что он способен легко и просто, не задумываясь, решать стоящую перед ним задачу и идти напролом? Нет, Гамлет стремится сначала осмыслить происходящее вокруг.

Было бы ошибкой искать в нем (каким он предстает перед нами в первом акте) завершенности характера и ясности взгляда на жизнь. Гамлет еще далек от этого. Мы можем сказать о нем пока, что он обладает врожденным душевным благородством и судит обо всем с точки зрения истинной человечности. Он переживает глубочайший перелом. Белинский метко определил состояние, в каком находился Гамлет до смерти отца. То была «младенческая, бессознательная гармония»¹, гармония, основанная на неведении жизни. Только столкнувшись с реальностью как она есть, человек оказывается перед возможностью познать жизнь. Для Гамлета познание действительности начинается с потрясений огромной силы. Уже самое приобщение к жизни для него является трагедией.

Не для всякого постижение реальности связано с такими потрясениями, какие выпали на долю героя Шекспира. Но именно столкнувшись с противоречиями действительности, люди избавляются от иллюзий и начинают понимать жизнь. Подобный процесс происходит в сознании многих. Шекспир избрал крайний случай. Тем не менее положение, в каком оказался Гамлет, имеет широкое и, можно сказать, типичное значение. Не всегда сознавая это, каждый нормальный человек проникается сочувствием к Гамлету, потому что редко кто избегает ударов судьбы. Но даже тот, кто не испытал их, благодаря искусству Шекспира не может не понять всей значительности того, что произошло с героем.

Примечания

1. Белинский В.Г. Полн. собр. соч., т. II. — С. 292—293.