Как количество перешло в качество

Сторонники Стюарта — понятие широкое, поскольку сторонником мы можем назвать и Роберта Сэсила, ставшего на сторону Джеймса после устранения Роберта Эссекса. Литературный проект, начавшись в кругу рвущегося к трону Эссекса, потом, скорее всего, попал под покровительство победившего Джеймса, в правление которого и было выпущено Фолио — главный корпус сочинений Шекспира. Недаром, спустя 10 дней после восшествия на английский престол, Джеймс наименовал труппу театра «Глобус» «Людьми короля» (the King's Men), — а пьесы Шекспира он любил особенно.

Все это вызывает подозрение, что в шекспировском каноне совмещены произведения разных авторов — разных не только по стилю, но и по разному отношению к одним и тем же участникам политической борьбы. Наш автор высказал подобное подозрение, но не стал приводить конкретных доводов. А мог бы. Например, ему стоило пристальнее вчитаться в упомянутный им памфлет Роберта Грина, но он поступил как завзятый шекспировед — вынул из этого содержательного послания только несколько надоевших всем строк о потрясателе сцены. Кстати, когда антистрадфордианцы пытаются найти иного прототипа для этого Shake-scene, то нужно заметить, что прозвище сие продублировано в Истории. В своем обращении к памяти Автора в Фолио 1623 года Бен Джонсон прямо называет Шекспира тем, кто shake a stage (потряс сцену).

Обратимся к последнему сочинению Роберта Грина Groats-worth of Wit, bought with a million of Repentance (Грош ума, купленного за миллион раскаяния). Это произведение издал Генри Четтл в августе 1592 года, спустя три месяца после смерти Грина. Нас интересует одна главка этого составного сочинения (а составителем и был Четтл, получивший после смерти Грина его рукописи). Давайте прочтем выдержки из этой главы, начиная с ее заглавия:

«Тем Господам, его бывшим знакомым, которые тратят их умы на создание пьес, Р. Г. желает лучшего занятия, а здравому смыслу — предотвратить его крайности.

Если скорбный опыт подвигнет вас (Господа) к осторожности, или неслыханные гнусности предостерегут вас, я не сомневаюсь в том, что вы посмотрите назад с сожалением о вашем прошлом времени и с мучительным раскаянием пожелаете изменить грядущее.

Считается, что в этой главе Грин, обиженный актерами, обращается к драматургам с призывом сменить профессии и перестать кормить актеров. Но во всей главе ни разу не упоминаются актеры. И вот что интересно: Грин адресует свои увещевания не драматургам вообще, но трем драматургам персонально. Первый в его списке по всем признакам, как единодушно признают шекспироведы, — Марло:

Не удивляйся, (что начинаю с тебя) ты известное украшение трагиков: тот Грин, который сказал за тобой (подобно шуту в его сердце) что нет никакого Бога, могущего сейчас дать славу, достигающую его величия, теперь проникнут его властью, Его рука легла тяжестью на меня, он говорил мне громовым голосом, и я чувствую, что он — Бог который может наказывать врагов. Почему твой превосходный ум, его подарок, столь ослеплен, что ты не должен воздать никакой славы давшему? Есть ли это ядовитая макиавеллианская политика, которой ты учился? О злой глупец! Что есть его правление, кроме как издевательство, способное искоренить в короткое время поколение человечества. ...Только Тираны могут владеть землей, и каждый, один за другим, стремится усиливать тиранию, чтобы безжалостно истреблять людей; до самого могущественного пережившего всех, но и его заберет Смерть, поскольку человеческая жизнь конечна. Зачинатель этого дьявольского атеизма мертв, и в своей жизни никогда не имел счастья: начал с ремесла/хитрости, жил в страхе, закончил в отчаяньи... У этого убийцы многих братьев совесть была иссушена как у Каина: этот предатель того, кто дал ему жизнь, унаследовал участь Иуды... И будешь ты, мой друг, его учеником? ...Не откладывай (как я) раскаяния до последнего; ты не знаешь, когда придет твой конец.

Неужели Грин таким тоном и в таких выражениях предостерегает Марло от сотрудничества с актерами? Это уже не предостережение, но обвинение.

Следующий драматург — Томас Нэш. Грин называет его yong Juvenall (молодым Ювеналом) и советует ему не называть по имени тех, кого он обличает в своих сатирах. Третий адресат Грина — Томас Лодж, к которому Грин обращается тоже не совсем благожелательно:

И ты не меньше заслуживаешь, чем другие два. ...Немногое имею сказать тебе: и не будь это идолопоклонничеством, я бы поклялся чудесным св. Георгием, что ты не достоин лучшей судьбы, пока надеешься на такое плохое пребывание. Основывайтесь на мнении людей вы трое, если моим страданием вы не были предупреждены: поскольку ни один из вас (подобно мне) не пытался раскусить тех ослов: тех марионеток (я имею в виду) которые говорят от наших уст, тех античных украшений наших красок/оттенков. Это не странно для меня, которому они все обязаны: разве понравится тебе, которому они обязаны (окажись ты в положении, как я теперь), однажды быть ими оставленным? Да, не верь им: есть ворона-выскочка, украшенная нашими перьями, что с его сердцем тигра, в обличье актера предполагает, что он также хорошо способен к высотам белого стиха как лучшие из вас: и, будучи абсолютным Джоном Доверенным слугой/Мастером на все руки, считает себя в его собственном тщеславии единственным Потрясателем сцены в стране.

O, чем бы я мог воздействовать на ваши исключительные умы, чтобы они изменились: оставьте тем обезьянам лишь подражать вашему прошлому превосходству, и никогда не знакомьте их с вашими восхитительными творениями. Я знаю, лучший муж из вас никогда не станет ростовщиком, а наилучшие из них никогда не станут доброй кормилицей: все же до тех пор, пока ты можешь, стремись к лучшим Хозяевам; для этого есть сострадающие люди из тех исключительных умов, которые вынуждены быть подвластными воле таких невежественных конюхов/придворных (groomes).

Как мы видим из этого пространного отрывка, Грин уговаривает троих драматургов не принимать участия в некоем предприятии. Он не называет прямо тех, с кем не должны связываться те, кто делает пьесы, но из его намеков складывается ощущение, что Грин имеет в виду вовсе не актеров. Это некие ослы, марионетки, обезьяны, которые являются garnisht in our colours — истинный перевод этого выражения вовсе не тавтология украшения наших красок, но лица, удерживающие в залоге наши законные права! Вот им-то и не нужно отдавать свои произведения, и это их воплощает собой та ворона-выскочка, потрясающая сцену, их Доверенный слуга. Грин советует Марло не приближаться к людям, обладающим властью, и не участвовать в их «спектаклях». И, вполне возможно, что Грин почти прямо называет одного из этих управителей, которому служат трое названных драматургов, — groom — слово, по странному совпадению означающее и придворный и конюх. А в 1592 году, когда вышел посмертный памфлет Грина, королевским конюшим (Master of Horse), был Роберт Деверо, граф Эссекс.

Похоже, что Грин (или Четтл, вставивший в тексты умершего Грина свой текст, в чем его даже обвиняли) имел в виду тот самый политико-театральный проект, о котором мы уже сказали выше. Если верить Грину, можно утверждать: проект был организован таким образом, что пьесы разных драматургов сводились под «крышу» одного имени — Shake-speare (недаром чрезмерно осведомленный Грин заявляет, что клясться св. Георгием — идолопоклонничество) — и драматурги-доноры теряли на свои произведения все права. С. Шенбаум в своей документальной биографии Шекспира пишет: «Первые издания пьес Шекспира, вышедшие вслед за поэмами, были анонимными. Фамилия автора не была обозначена. Не следует думать, будто это объяснялось «дискриминацией» в отношении Шекспира. Пьесы других писателей тоже сначала печатались так. Заметим, что в те времена авторского права еще не существовало. Продав пьесу театру, писатель переставал быть собственником своего произведения. Оно принадлежало театру. Как правило, труппа пьес своего репертуара не продавала, чтобы их не ставили соперничающие театры. Но эпидемия чумы 1592—1594 гг. вызвала закрытие театров. Нуждаясь в деньгах, труппы продали издателям много пьес. В числе их были и произведения Шекспира».

Теперь мы можем предполагать, что эта эпидемия послужила удобным поводом, чтобы начать проект. «Сбор» пьес в одни руки был своего рода налогом на творчество, и в то же время, политико-театральный проект получал в свое распоряжение литературный материал, который, надлежащим образом обработав, использовали для политической пропаганды через единственный информационный канал — театр. И главным обработчиком-украшателем трагедий Грин (Четтл?) называет Кристофера Марло.

Четтлу все же пришлось публично-печатно извиняться — это означает, что с ним провели беседу не какие-то обиженные актеры, но очень влиятельные люди. В своей книге Kind-Harts Dreame (Сон Добросердечного), которую Четтл выпустил в том же 1592 году, он, обращаясь к читателям, вспоминает недавний скандал:

Прошло около трех месяцев с тех пор как умер Мастер Роберт Грин, который оставил много бумаг в руках разных книготорговцев, среди других его «На грош ума...», в котором послание, адресованное различным изготовителям пьес:, оно воспринято одним или двумя из них как оскорбление, и так как этому мертвому они не могут отомстить, они преднамеренно придумывают в их воображении живого автора: и, разнося это туда и сюда, не исправляют, так что это должно ударить по мне. <...> Ни с одним из тех, кто оскорбился, я не был знаком, и если с одним из них не буду знаком, то и не позабочусь об этом: другого же в то время я не так сильно щадил, как я до тех пор хотел и делал, ради чего я сдерживал раздражение живых авторов, и мог бы применить собственную осторожность (особенно в этом случае) к автору, являющемуся мертвым, что я не сделал, и мне так жаль, как будто первоначальная ошибка была моей собственной ошибкой, потому что я сам видел его (второго обиженного — И.Ф.) поведение, в котором он не менее утончен, чем он непревзойден в качестве, им выражаемом: Кроме того, разные люди из почитающих его сообщили о честности его отношений, которая убеждает в его чести, и о его остроумном изяществе в писательстве, которое доказывает его Искусство.

Считается, что Четтл под «одним или двумя» обидившимися имеет в виду Марло (с которым Четтл не хочет знакомиться) и Шекспира, перед которым ему пришлось извиняться. Но вероятнее принять обратное предположение — Четтл не хочет знакомиться с Шекспиром — ничего не значащим человеком-маской, и приносит извинения Марло, с которым он, конечно же, был знаком. Впрочем, извинения эти довольно невнятны и не оставляют впечатления искренности. Грин умер вскоре после вечеринки, в которой кроме него принимали участие еще три человека. Называют Марло, Нэша, но насчет третьего участника мнения расходятся — или Бен Джонсон, или даже (по мнению оксфордианцев) граф Оксфорд. Но нам кажется, что Четтл, которому в руки попали бумаги Грина, и который спустя две недели после смерти их автора издал «На грош ума...», — он знал участников последней для Роберта Грина попойки и выдал их в той самой вставке, где «Грин» критикует Марло, Нэша и Лоджа. Чтобы понять роль самого Четтла в этой истории, советую всем интересующимся прочесть всю его книгу «Сон добросердечного», в которой появляются пять призраков с их гневными нападками на некие злоупотребления. В числе этих пяти и недавно усопший Роберт Грин...

Шекспироведы не без досады отмечают тот факт, что многие (особенно ранние) пьесы Шекспира включают в себя целые куски, написанные другими авторами — то Грином, то Кидом, но больше всего — Марло. Кстати, фраза Грина о «сердце тигра в обличье актера» списана из шекспировского «Генриха VI», где говориться о «сердце тигра в обличье женщины», — но авторство этой пьесы само под большим сомнением. Георг Брандес в своей знаменитой книге «Шекспир. Жизнь и произведения» отмечает, что некоторые «изменения и распространения, находящиеся во второй и третьей части «Генриха VI»... положительно не шекспировские, так что их почти с достоверностью можно приписать Марло». И еще одна цитата того же автора: «из дневника Хенслоу (апрель и май 1599 г.) видно, что Деккер и Генри Четтл, в комической орфографии Хенслоу Dickers and Cheattel, написали по его заказу для труппы лорда-адмирала пьесу «Троил и Крессида». В мае он дал им аванс и переправил заглавие, так что оно гласило «Трагедия об Агамемноне». Наконец, 7 февраля 1603 года в регистры книготорговцев вносится пьеса «Троил и Крессида, игранная слугами лорда-камергера», т. е. шекспировской труппой». Напомню, что «Троил и Крессида» в 1623 году вошла в шекспировский канон, хотя в содержании Фолио она не значится. Автор комментируемой работы указал, что эта пьеса, вероятно, могла быть написана политическими оппонентами того, кто писал «Гамлета» — по-видимому, дневник Хенслоу и памфлет Грина-Четтла подтверждают это подозрение.

В своем объяснении феноменального словаря Шекспира автор ограничился намеком на нескольких авторов. Уточним логику счета. В словарях каждого из участников есть определенная часть общеупотребительных слов — предположим 6000. Тогда каждый имеет по 1000 новых или только им используемых слов. Отсюда следует, что комедии, хроники и трагедии, имеющие словарную базу в 15000 слов, писали 9 (!) человек. Это очень усредненные рассуждения, но и они показывают, что участие в проекте принимали несколько человек (точнее — произведения нескольких авторов). Что касается Сонетов, то они, как считают многие поэты, принадлежат человеку, который, скорее всего, стоит вне ряда драматургов. Перед исследователями возникает интересная задача — выявить в корпусе шекспировских произведений «отпечатки пальцев» всех авторов, которые — вольно или невольно — сделали свой вклад в создание Гения всех времен и народов.

* * *

Завершая наш комментарий, должен отметить, что автор понимает все несовершенство своей работы, о чем свидетельствует его покаянное послесловие. Используемый им метод системы уравнений интересен, но не безупречен, что мы, надеюсь, продемонстрировали. Любой новый факт может отклонить траекторию движения сколь угодно сильно. И, тем не менее, работа автора вносит определенный вклад в дело Реконструкции (назовем его так). Комиссии в целом понравился подход автора, — точки пересечения мнимых и вещественных координат создают объединяющее поле смыслового напряжения. В то же время вся концепция собрана из автономных литературно-исторических блоков, которые, даже взятые по отдельности, могут быть безболезненно вживлены в более широкую теорию. Некоторые ответвления автор законсервировал, не развивая, что позволяет заинтересованному читателю самому включиться в процесс исследования.

Одним из очевидных достоинств работы является попытка возродить древнее учение «о соединении несоединимого». Последний раз это учение упоминает Джордано Бруно в неопубликованной рукописи о мнемонике. Он пишет: «Кроме памяти человеческой, ограниченной его жизнью, существует иная память. Прошлое мира не исчезает бесследно, оно может быть вызвано из нижней тьмы умелыми действиями истинного мнемоника. Душа вечна, она только засыпает и просыпается, но при этом всегда может вспомнить свой вчерашний день — даже если это день Творца, который длится столетия. Мудрецы древности владели искусством Соединения несоединимого или Божественной памяти — говорят, что творения великого Гомера были записаны одним из таких мудрецов, который вспомнил их через тысячу лет после смерти Гомера. Искусство Божественной памяти основано на том, что душа всегда идет одним, определенным ей Путем. И она не одинока в своем вечном движении — подобно птицам, души собираются в стаи и летят через время, всегда вместе, объединяемые и направляемые Единым Разумом. И только в краткие мгновения отдыха — а жизнь человеческая всего лишь мгновение в сравнении с Вечной Дорогой — они, очнувшись от полета, разделяются и смотрят друг на друга, не узнавая и не помня, что были вместе в прошлом земном существовании. Редкая душа вспомнит себя и своих попутчиков — да и то не поверит. И только владеющий искусством воспоминания...». На этом, к сожалению, рукопись обрывается. Однако по фрагментам трудов других философов (античных, средневековых, ренессансных) сегодня восстановлены основные положения существовавшей когда-то методики. Применив ее к разбираемой работе, эксперты пришли к выводу, «что автор, сам того не осознавая, обозначил так называемые «островки узнавания» и даже элементы их связей. Эти связи автор определил как «мистику текста» — на самом же деле «мистика» есть резонанс синтаксических гармоник текста и авторского сознания, которые где-то полностью гасят, а где-то усиливают друг друга. Трудно сказать, насколько его воспоминание близко к фокусу — скорее всего, он может с большей вероятностью воспроизвести события, протекавшие на периферии ситуации, но, при надлежащей работе с автором, есть надежда получить и более высокое разрешение его мнемонической оптики».

Ради объективности должен привести и мнение скептиков, отрицающих мнемонический эффект. Они утверждают, что автор исследования не является специалистом в избранной им теме, а стимулом к работе послужило всего лишь совпадение дня рождения автора и дня гибели Кристофера Марло. Отсюда сразу вытекает телеологичность исследования, которое автор вел не с подобающей ученому объективностью, а выбирал те тропы, которые направляют читателя прямо к поставленной автором цели. «Мистика текста», о которой говорит автор, создана им самим — мистика возникает в том случае, когда конструируют причину для уже известного следствия. Спрашивается: может ли подобная работа иметь хоть какую-то научную ценность? — спрашивают упомянутые скептики. Но это, как вы понимаете, вопрос риторический, и отвечать на него совершенно не обязательно.

Полный обзор достоинств и недостатков оцениваемого труда представлен в упомянутом отчетном докладе — но ни доклад, ни заключение комиссии не подлежит публикации. Причина проста — ее когда-то очень точно сформулировал Чарльз Диккенс, сказав, что жизнь Шекспира — прекрасная тайна, и пусть не выйдет на свет ничего, что раскроет ее. Уточняя Дарвина, добавим: но пусть выходят в свет книги, поддерживающие эту прекрасную тайну.

Mysteria non possiet mortem obire.

Ваш A. Rakoshy
(Перевод с венгерского)