Глава 48

— Ты вернулся к «Королю Иоанну»?

Да. Я вернулся к истории. Я рассказывал печальные истории о смерти королей. Бен Джонсон, естественно, не одобрял того, что я трачу время на мертвецов.

Может, он был прав? Может, я с таким удовольствием погрузился в безопасный мир великих, которых давно уж изглодал могильный червь, чтобы избежать печального призрака недавно умершего Хамнета? В прошлом были спокойствие и полная определенность, в его бесповоротности — свобода. Это то, что прошло. История от Ричарда II (Бордо) до Генриха V принесла мне облегчение.

Генрих IV, как Эдип, принес много несчастий своему народу, свершив тягчайший грех — убийство законного короля, Ричарда II. Генрих был лучшим правителем, чем Ричард, но руки его были запятнаны кровью, и ничто не могло ее смыть. И он остался в истории тем, чем был: шутом в королях, карманником на царстве, королем в заплатах и лохмотьях, заурядным вором.

Вором и карманником. Речь Генриха IV была сдержанна и обдуманна, а для Ричарда II жизнь и язык были делом интуиции. Но в этом мире Ричарды — лишь марионетки истории. И они терпят крах потому, что, несмотря на их позерство, вне государственных ролей в них нет несгибаемого стержня, нет истинного себя. Они — расклеивающиеся бумажные куклы, слабый и податливый зеленый камыш и находят нелегкое удовлетворение лишь в поражении и смерти, признавая последнюю истину — что они неудачники, короли-тени, размышляющие о тенях королей, которые правили до них.

— Молчите о надеждах, поговорим о смерти, о червях.

Стареющей королеве уже ничто не могло помочь. Было очевидно, что ей недолго оставалось жить. Ее уже объяла печаль конца века и уныние конца жизни.

— Но нет покоя голове в венце...

Особенно когда корона узурпирована. Но наша Елизавета блистала под законной короной. Болингброк же никогда не поражал талантами, как его предки и потомки. Правление его было печальным, и сам он — ничтожным. Унылый главный герой, и две пьесы о нем были бы вдвойне унылы. Мне нужно было что-то, что могло б их оживить.

— Фальстаф?

Лжец, плут, хвастун, блудливый жирный трус — и за что я его так любил? Наверное, за то, что в нем не было ничего от брюзги пуританина, который так и норовит испортить всем удовольствие. Джек не патриот, который посылает тебя умирать за родину, и не бездушный набожный властитель, который желает сделать тебя винтиком в государственной машине. Он стареющий толстяк, грешащий библейский Адам, падшее человечество, черт с чувством юмора. Он Тарлтон, он Йорик, он восстает против морали, он ренегат, и его предает его друг, принц Генри. Фальстаф одалживается у судьи Шеллоу и тратит тысячу фунтов, не в состоянии расплатиться с долгом.

Так ему и надо — паразиту, живущему за чужой счет, праздному, нечистому на руку бездельнику. Неужто мы должны работать и воевать, чтобы содержать таких, как он? Жирного бесстыжего жулика, который подталкивает тебя в таверне локтем в бок, чтобы ты купил ему еще выпивки. Грязный лодырь и совратитель юношества.

Но если вам претит война, если вы не терпите пуритан, политиков и их пустословия, то вы на стороне Фальстафа. Он наглядный пример того, что можно иметь толстое брюхо и быть блестяще остроумным. Он любит жизнь. Он вышел из того же моря, что Венера, и в голове его шумят волны поэзии. Он помогает нам принимать жизнь такой, какая она есть, ощутить под ногами славную добрую землю родины. По сравнению с ним короли — далекие и призрачные планеты. Без него государство возвращается в свое обычное состояние скуки. Конечно, Генриху V пришлось от него отказаться, ведь, став королем, он превратился в достояние государства. Расставшись с Фальстафом, он перечеркнул свою юность и этим отказом от старого друга положил конец воображению и поэзии.

— Фальстаф пронзает душу, как осколок старой Англии.

И это потому, Фрэнсис, что настоящий герой этих пьес не Бог и не король, а сама Англия, не Англия великих, пусть даже Джона Гонта¹, а Англия Шеллоу и Сайленса², трогательных стариков, вспоминающих молодость. После Шрусбери³ именно Фальстаф думает о судьбе трехсот изрешеченных стрелами рекрутов, которые теперь годятся лишь на то, чтобы попрошайничать на окраинах Лондона. Это они дали название Крипплгейту⁴. Это образ человека, который в Троицын день сидит за круглым столом у камина в дельфиновой комнате трактирщицы Квикли. Это солдаты, которые на прощанье пожимают друг другу руку, зная, что они никогда уже больше не встретятся так, как сейчас. Такова была моя Англия, Фрэнсис. И она не имела ничего общего с официозом: Святым Георгием, Святым Криспином и любым из Генрихов. Они нужны были королеве, правительству и Тайному совету. Я писал о них для распорядителя увеселений и цензоров, для герцогов, генералов и зрителей, толпящихся у сцены в бездумном патриотическом порыве. А может быть, даже для кассовости и зрелищности. Ведь никто не записал имена простолюдинов, погибших при Шрусбери и Азенкуре, увековечены лишь имена великих. Но именно из тех, не перечтенных и безымянных, состояла моя Англия. Храни их небо!

Примечания

1. Основатель дома Ланкастеров.

2. Мировые судьи, персонажи пьесы Шекспира «Генрих IV. Часть вторая».

3. Битва 1403 г. между армией Генриха IV и мятежниками во главе с Генри Перси.

4. Cripplegate — букв.: «ворота калек» (англ.).