Глава 61

Формана создала чума. Каким-то невероятным образом он излечился сам и лечил других — настолько успешно, что подвергся судебным преследованиям Королевской коллегии, которая не терпела медицинских удач в случаях, когда доктор не имел формального медицинского образования. Не было недостатка в знахарях, самозванцах и шарлатанах, которые выдавали себя за врачей и астрологов, рылись в навозных кучах в поисках грязных коробок и пластырей и из поджаренного сыра и огарков свеч варили мази и сиропы, которыми с большим успехом дурачили деревенских жителей. Когда Саймон Форман появился в столице, он сразу стал предметом всеобщих разговоров. К моменту воцарения короля Якова у него перебывало больше половины лондонского населения, той, которой его услуги были по карману. Это дает вам некоторое представление о его любовной жизни, потому что большинство его посетителей были женщины, и, по общим отзывам, включая его собственные, похоже, он переспал с ними всеми. Только несколько избранных ушли из его приемной незапятнанными, virgo intacto. Бен вывесил в «Русалке» список, который он еженедельно пополнял, — поименный перечень соблазненных Форманом дам увеличивался с поразительной скоростью и, казалось, был бесконечным.

— Да ты что!

Он навсегда запечатлелся в моей памяти. Их имена? Сара Арчдейл, Аппелина Фэрфакс, Энн Уоллер из Ашби, вдова Бузби с переулка Святого Лаврентия, вдова Калвервей из Холборна, дочь госпожи Визиполл из Стауэрбридж Фэер, Катрин Гиттенс, Энн Еглсфилд, сестра капитана Монсона госпожа Ли...

— Довольно, хватит!

...Энн Нерс, Джудит Анкере, Джоан Уест, Элизабет Хипуелл, госпожа Энн Кондуелл, Фрэнсис Хилл (его горничная), Бесс Паркер, Актеон Дав, Аквила Гоулд, Темперанс Слотер, Когната Стокер, Кассандра Поттер — вот только несколько имен. Бен утверждал, что доктор не чурался и мужчин, но лично я думаю, что в этом отношении Форман был таким же допотопным, как Олд-стрит¹. Не говоря уж о его многочисленных любовных романах — с Энн Янг, Эйвис Аллен и Джейн Бэйкер. А дамы всё шли да шли. Имени Эмилии Бассано в списке не было, но это ничего не значит.

— И с чем они к нему обращались?

Как все женщины — с беременностями, ложными беременностями, за помощью при родах, при задержках, для предотвращения выкидыша, чтобы сделать аборт. Он прославился своей черной магией, гороскопами и спиритизмом. Он был нашим лондонским Фаустом. Поговаривали, что он знал все обо всем под солнцем, включая само солнце, а чего не знал, о том догадывался, и иногда его догадки были провидческими. Я подумал: человек, который вальсировал с черной смертью и переспал с третью Лондона, должен же был когда-то заразиться сифилисом. Стоило спросить его совета. Он был жив-здоров и процветал в Ламбете, чуть выше по Темзе от того места, где жил я. Мне нечего было терять.

— Кроме своей репутации, Уилл?

Ну да, я знал, что он вел записи о своих посетителях в специальной книге и его перо знало больше, чем ангел, записывающий у врат рая. Но я пришел к нему при золотых деньгах и объявил, что готов заплатить не только за лечение, но и за конфиденциальность, имея в виду его тайное досье: Перо не проболтается бумаге, и т. д. и т. п. Он сказал, что обожает мои пьесы, видел их в театре и окажет мне уважение как один правдоискатель другому. Мне был симпатичен этот рыжеволосый коротышка с курчавой бородой и веснушчатым лицом, который смотрел мне прямо в глаза поверх стопок справочников, историй болезней, между покосившимися башнями коробочек с пилюлями и висящими чучелами животных с блестящими глазами, которые умели хранить тайну. Вся обстановка действовала на меня успокаивающе. Не внешние атрибуты: астрономические карты на стенах, рог единорога, приятное благоухание лекарств, книги авторитетных авторов на полках — Гиппократ, Гален и другие гиганты медицинской мысли, — а что-то в самом человеке. Возможно потому, что он заговорил о моих пьесах. Он знал, как расположить к себе пациента, и не успел я оглянуться, как почувствовал себя легко и непринужденно, и мы разговорились о наших ремеслах. Я с наслаждением внимал его рассказам о болезнях его пациентов — без разглашения имен.

Одной даме кровь ударяет в голову, у другой рак груди, третья страдает меланхолией и метеоризмом. Они толпились на его пороге с бесконечными вопросами: что случилось с моим мужем, отбывшим за границу на «Белом льве»? что значит сон о лебедях? беременна ли я? меня отравили? выношу ли я ребенка? потерпит ли корабль неудачу? мой сын — подкидыш? неужто я родилась под несчастливой звездой? продавать ли нам дом? остаться в Лондоне или уезжать жить в деревню? как бороться с демоном самоубийства, который предлагает нож, веревку или воду? помогите отыскать зарытый клад, найти потерявшуюся собаку, сучку с шестью серебряными колечками на зелено-голубом бархатном ошейнике. Любознательные посетители толпились в приемной занятного карлика, который вещал, прорицал, находил, ставил диагнозы и иногда излечивал. Помнится, Ричард Филд наведался к нему, когда проглотил португальскую монету, но если бы он позволил природе пойти своим путем, он мог бы оставить ее себе, вместо того чтобы потратиться на Формана. Маунтджой консультировался с ним, спала ли его жена с другими, — и Форману не нужно было обладать особой проницательностью, чтобы ответить на этот вопрос. Я до сих пор спрашиваю себя, имел ли Форман Эмилию. В то время меня это уже не волновало, но казалось вполне вероятным, принимая во внимание характер доктора и натуру его пациентки.

— ...Но большей частью, — продолжал он, — это обычные, скучные мелочи, с которыми ежедневно приходится иметь дело любому доктору: не могу уснуть — не могу проснуться, нет аппетита — страдаю от обжорства, у меня запор — у меня понос, не встает —...

— Не опускается?

На это жаловались немногие мужчины. Чаще их жены.

Я слегка улыбнулся, внезапно вспомнив о цели своего визита, и он это почувствовал.

— А теперь, господин Шекспир, давайте посмотрим, как можно излечить ваш люэс.

Я еще ни слова не сказал о своей болезни, но совсем не удивился, что он догадался сам.

Начался опрос: когда? сколько раз? со сколькими шлюхами? как они выглядели? их возраст, пожалуйста, адреса публичных домов? мочился ли я с силой после акта? (в лучших домах терпимости, Фрэнсис, под каждой кроватью было два горшка, чтобы клиенты, помочившись сразу после секса, выплеснули из себя заразу). И кстати, были ли у меня еще эрекции, за исключением утренних, конечно? не болезненные ли они? другими словами, как поживает мой старый Адам? имеются ли трудности с мочеиспусканием — ну, как будто из вас выходят испанские кинжалы?

Я почувствовал себя гигантским членом, выжженным сифилисом и грехом от мочеиспускательного канала и до мошонки, а все другие части меня — руки, ноги и голова — будто бы просто не существовали. Тебе знакомо это чувство, Фрэнсис?

— Конечно же, нет!

Все твое тело и существо сведено к одной больной части твоей анатомии, и ты теперь объект беспристрастного и полного анализа того, кто многое повидал на своем веку.

— Я могу вставить вам тоненькую трубочку, господин Шекспир.

Вкрадчивое, успокаивающее оглашение пытки казалось нереальным. Это сон?

— Со времен Армады некоторые из моих коллег используют тонкий стебелек петрушки или просвирника, но, если он сломается, это причинит пациенту существенные неудобства. Я лично предпочитаю свинец. Мучительно, конечно, но не более, чем сифилитическое сжатие во время непроизвольного возбуждения или при мочеиспускании. Ну и сужение канала может в конце концов привести к смерти.

Смерть, смерть, смерть, смерть, смерть.

— Дайте-ка я вас обследую.

Сладкоголосый господин Шекспир, английский Овидий, златоуст Меликерт, звезда сцены и гений «Глобуса», снимает бриджи и ложится на стол. Выдающийся врач, доктор Саймон Форман, наклоняется и, поджав губы, вглядывается в моего Джона Томаса. Он потянулся было к записной книжке, но при одном ее виде Уилл протестующе замахал руками.

— Ах да, конечно, никаких записей, я совсем забыл. Ну да ладно, не суть важно. Уверяю вас, ваша болезнь далеко не смертельна. Мне кажется, друг мой, что вы слишком чувствительны. Я предлагаю свинцовую трубочку, а для профилактики — окуривание ртутью.

И вот она — ванна прокаженных, ванна бесчестия, в которую я поместил Долл Тершит², умирающую от французской хвори в «Генрихе V». Ее подвергли окуриванию парами киновари, разогретой до пара на нагретой тарелке, а оставшимся порошком присыпали измученное тело. Ее лечили в больнице Святой Марии в Спиталфилде, в которой когда-то лечили прокаженных. Теперь настал черед ее создателя. Я лежал в Ламбете, и запах моря с Темзы заглушался зловонием сульфида ртути, киновари и ртутной руды. Но это сначала, а потом все пошло обычным ходом — обмазывание мазью, обматывание простыней с горячими грелками, раскаленными кирпичами и нагретыми камнями на несколько часов в день много дней подряд, чтобы выпарить болезнь, вышибить клин клином. Многие умирали в кромешном аду лечения. Другие просто сдавались на волю медленного гниения, которое их добивало.

И потом многие годы мне снились скамьи с сидящими на них людьми с перевязанными перепачканными бинтами ногами, их плоть испещрена болячками. Они являются мне во сне, и я пробуждаюсь не в Стрэтфорде, а снова в тех ужасных парилках, где мне помогают раздеться и где я, как лунатик, направляюсь в комнату с курящимися лоханями, кадками и сидящими в ряд трупами. Жара стремительно усиливается, видимость ухудшается. Безмолвные очертания проплывают мимо, наполовину скрытые клубами пара. Они наносят на себя ядовитые снадобья, намазывают ими раны на спинах, животах и половых органах, серебрят свою кожу лекарством, которое, попадая внутрь, вызывает больше боли и отравления, чем сама болезнь. По совету Гиппократа они борются с адом адскими методами, и огонь Венеры трудно отличить от огня доктора. Волдырей становилось все больше, десны начинали кровоточить и гноиться, сознание меркло, и в борьбе за сохранение здравого рассудка я пытался вспомнить врача из Вероны, который давным-давно написал стихотворение, в котором Сифилис — как невинно и идиллически звучало это имя! — оскорбил бога Аполлона и был наказан мором, который могла излечить только ртуть — та самая, которая убивает быстрее, чем сифилис. Они делили добычу пополам: тело, кости и мозг. Минус глаза, минус зубы, минус нос, минус все, кроме покоя смерти. Но иногда проходили долгие годы, прежде чем пациент умирал. Ночь с Венерой и остаток дней с Меркурием — такая была поговорка.

Непостижимым образом я выжил. Я выжил после одного курса лечения для тех, что вдыхали зараженный воздух, флиртовали со своей убийцей и жили на острие смерти.

И так живем мы все.

— Но некоторые из нас помогают смерти своим образом жизни, господин Шекспир, — неодобрительно выговаривал мне доктор Форман. — И дело даже не в сексе — вы заверили меня, что это все в прошлом. Совершенно очевидно, что вы совсем не следите за собой!

И вправду, пересоленное, слишком острое мясо, производящее жар в кишках зимой (плетьми гоните, бесы, прочь меня!), раздраженная увеличенная печень, зудящая кожа, гнилые зубы. Как правило, я ел одной рукой, пока другая писала пьесы, ел стоя, быстро расхаживая туда-сюда по комнате и произнося строки монологов, то и дело откусывая от куска сыра или яблока. Я недосыпал, меня мучили тревожные сны, я просыпался на рассвете, чтобы избежать скорпионов рассудка, и, не умываясь, сразу брался за работу, которая, с одной стороны, приносила облегчение, а с другой, выжимала из меня все соки, убивая. Работа была моей жизнью. Я жил в Лондоне для того, чтобы трудиться. Я ведь за этим сюда пришел? Ну не совсем. Ведь Адам мечтал не о работе. Ему пришлось работать против воли. Нет, много лет тому назад я пришел в этот город не за одной работой, но, как часто бывает, я забыл, за чем еще. Единственное, чего я теперь хотел, — вернуться в Стрэтфорд и отдохнуть от работы, но до той поры оставались еще долгие годы. Я должен был сочинять пьесы, зарабатывать деньги и продолжал подрывать свое здоровье вопреки совету доктора Формана.

— А теперь идите домой, — приказал он мне. — Ступайте и хорошенько выспитесь.

Примечания

1. В переводе с англ. «старая улица». Имеет древнее происхождение, часть древнеримской дороги, связывающей Силчестер и Колчестер.

2. От «tear sheet» — букв.: «рви простыню» (англ.).