Глава 9. Великосветские дамы

Героини шекспировских комедий принадлежат к благородным семьям (или их изгоняют оттуда), но затем они встречают своих избранников или оказываются в центре комически пасторальных приключений. Их не окружает грубая, вульгарная роскошь. Они обладают некоторым запасом знаний, а также энергичным характером. Они привносят свое остроумие в царства и пейзажи романа, но своим происхождением они обязаны елизаветинскому времени, той жизни, где в богатых семьях молодежи обоих полов стремились привить навыки хорошего воспитания и по возможности развить интеллектуальные способности. Автор этих пьес взирал на них со стороны, но уже в самом начале своей карьеры он с близкого расстояния наблюдал жизнь и быт знатных семей и знал, что как дамы, так и господа готовы были, и даже жаждали, получить посвящение от приобретающего все большую известность поэта. Спенсер написал вступление к «Королеве фей», состоящее из восемнадцати сонетов с посвящениями разным лицам. Из них четырнадцать были посвящены «различным знатным господам», три — отдельным дамам и один — «всем грациозным и прекрасным придворным дамам».

Женщины-покровительницы ожидали, что будет дана обычная оценка их прекрасной внешности, но другие их качества часто были так же востребованы, как черты их лица. Многие блистали прекрасным образованием; хорошее воспитание способствовало выработке хорошего вкуса. Их покровительство принимали с благодарностью, но оно ничем не напоминало подаяния, раздаваемые леди Баунтифул беднякам. Те, кто попадал в список гостей, приглашенных графиней Пемброк в Уилтон, могли считать себя членами Академии, чьей председательницей была женщина богато одаренная и тонко чувствующая, слишком умная, чтобы оказывать покровительство какому-то писателю только за то, что он выказал способность к лести.

Дамы из высшего общества, наслаждавшиеся произведениями искусства и оказывавшие поддержку писателям, не унижая при этом их достоинства и не делая из них прихлебателей, воспитывались в домах, где были большие библиотеки. Они получали великолепное воспитание. У леди Пемброк были те же воспитатели в Пенхорсте, что и у ее брата, сэра Филиппа Сидни. Девочки из таких семей не посещали общедоступных уроков учителя начальной школы, как делали дочери арендаторов в провинции. Образцы, с которых написаны Беатриче, Розалинда и Виола, никогда не были «тремя малютками из школы» и «новичками из школы для девочек». Если бы тогда существовали справочники, то они подтвердили бы, что их обучали «частные педагоги». Главные героини в шекспировских комедиях, происходит ли действие в Италии, Франции, Иллирии или в какой-то странной англо-французской и наполовину тропической местности Арден (где водятся львы), не став книжными червями, познакомились с книгами, которые составляют то, что наши аукционисты все еще называют «джентльменской библиотекой».

Естественно предположить, исходя из анализа этих ролей, что ко времени их написания в шекспировской труппе появились мальчики актеры, способные не просто запоминать длинные роли, с выражением произносить свои строки и говорить на литературном английском. Они могли сыграть женщин из высшего общества, поскольку знали, как вести себя и как носить юбки с фижмами. Неловкость была бы губительна. В мужских ролях, исполняемых женщинами, стать похожей на мальчика легко, но роли Беатриче и Оливии требуют изящества в исполнении и умения носить дорогие платья, а не только способности внятно произносить слова своей роли. Примечательно, что три из этих звездных ролей были написаны за два или три года, между 1598-м и 1600 годами.

Их автор не стал бы с такой щедростью наделять своих героинь насмешливым остроумием и нежностью чувств, если бы боялся, что его старания будут растрачены впустую. Возможно, он сам обучал юных актеров быть одновременно энергичными и женственными. У него было достаточно времени, чтобы отметить тонкое остроумие и способность поддерживать разговор, равно как элегантность в одежде и украшениях, которыми отличались высокопоставленные семейства Елизаветинской эпохи.

Близким знакомством с людьми богатыми и воспитанием собственного вкуса Шекспир был обязан дружбе и щедрости графа Саутгемптона и тому, что сам он занимал ведущее положение среди «слуг лорда-камергера», которые славились своей близостью к королеве, придворным и фрейлинам в Уайтхолле. В их кругу, в свою очередь, высоко ценили его способность доставить удовольствие повествовательной поэмой или сонетом, в то время как в театрах он развлекал широкую публику. Благодаря своему близкому знакомству с этим привилегированным обществом Шекспиру удалось запечатлеть отдельных ер представителей во всем их блеске. Его пьесы напоминают серию разрисованных тканей с изображением сцен елизаветинской жизни, которые ради большей драматической выразительности перенесли в другие страны. Женские характеры, которые сверкают в комедиях, настолько же правдивы в своих мыслях и речах для их собственного окружения, насколько их выдуманные приключения, взаимное непонимание и переодевание немыслимы ни в одной стране мира.

Королева, получившая прекрасное воспитание, ввела в моду классическое образование для женщин. Леди Джейн Фицалан, дочь графа Арунделла, впоследствии леди Ламли, перевела на латинский язык греческие речи Исократа и на английский — греческую трагедию Еврипида «Ифигения». Рукопись последней сохранилась. Она писала красивым ясным почерком, без всяких добавлений или подчисток. Такое мастерство было, несомненно, исключением, но оно доказывало уважение к академическим знаниям: никто не считал, что женщины должны ограничиваться музыкой и вышиванием. Если бы леди Джейн принадлежала к тем, кого впоследствии называли в английских домах «зубрилами», она не позволила бы насмехаться над этим, так как ее восхищало непревзойденное мастерство античной литературы, прочитанной на языке оригинала.

Искусство правильно определили как «преувеличение a propos»¹. Шекспир наградил юную миледи стихийной живостью ума и бойкой речью, в резвость которой невозможно поверить; но за «оживлением» этих придуманных образов стояла реальность. Герцогские дочери, придуманные им, говорили языком, понятным для немногочисленного слоя высокообразованных женщин, которых называли тюдоровскими образцами. Они не были занудами и с легкостью несли свою ученость. Когда Шекспир выводил девушек такого типа как близнецов-юношей, и ради фантастической театральности они исполняли мужские роли, они не становились «синими чулками». Их создателю не нужна была педантичность и нудная работа в библиотеке.

Он понимал, что его возможности как драматурга во многом зависят от театральных возможностей старых мифов и легенд, но относился к классикам с улыбкой. Так делали Розалинда и Беатриче, чья ученость была составлена из старых имен и нового смеха.

Первой из серии таких героинь, если мы считаем «Напрасные усилия любви» ранней пьесой, является Розалина, обладательница острого язычка, независимая, находчивая и остроумная. Если героиням приходится произносить пространные реплики девушек из знатной семьи, которых королева сделала своими фрейлинами и придворными дамами, а иногда освобождала от должности из-за поведения, не подобающего их происхождению, равно как и ее достоинству, то они были вольны сочетать в своем разговоре непристойности с блеском остроумия. Существовала мода на колкости и игру слов, известную как пышные метафоры, и обмен этими остроумными ответами между Розалиной и Бироном является таким же захватывающим зрелищем, как удары с лета, удар над головой по высоко летящему мячу и возврат в исходное положение наших чемпионов по теннису. Некоторые из этих словесных атак и защиты нам трудно оценить; слова, как писал Т.С. Элиот, «катятся и ускользают, и не стоят на месте». Значения слов и косвенные намеки, которые развлекали елизаветинскую придворную публику, сейчас ускользают от нас. Но очевидно, что остроумие дам в годы их ученичества было отточено остро, как лезвие бритвы.

Розалина не демонстрирует классического образования, но Розалинда в комедии «Как вам это понравится» знает кое-что о Юлии Цезаре и может привести в качестве любовных примеров мифы и легенды о Венере и Купидоне, Троиле и Крессиде, Геро и Леандре. Кто бы ни занимался ее дальнейшим обучением после того, как она освоила грамоту, был ли это ее изгнанный отец или захвативший власть дядя, они не пренебрегали ее образованием. Беатриче в «Много шуму из ничего» не так часто ссылается на Древний мир, но хорошо разбирается в истории и географии своей страны. Для Шекспира не существовало различия полов в способности придать форму фразе. Монетный двор, придававший блеск и звон золотым кусочкам, был кое-чем обязан ввозимой в страну учености Ренессанса. Благодаря новым знаниям удивительно ускорился рост сознания и значительно расширился словарь, и особенно важно это было для особой гениальности одного человека, при рождении которого, как сказала бы Беатриче, сияла, если не танцевала, единственная звезда.

Первые три британских короля, называвшиеся Георгами, были бы до смешного польщены превращением их имен в прилагательное, характеризующее период их правления. В течение георгианской эпохи национальные стандарты в искусстве, учебе и ораторском искусстве устанавливались такими людьми, как Поп, Гиббон, доктор Джонсон, Берк, Шеридан, Гаррик, Рейнольдс, Хогарт, братья Адам и несравненные ремесленники, которые меблировали и украшали величественные здания, окруженные великолепно спланированными садами. Что сделали для создания такого блеска монархи, чтобы заработать бессмертный ярлык «георгианский»? Королева Елизавета, с другой стороны, была первой и истинной представительницей Елизаветинской эпохи. Имя и эпитет справедливо слились воедино.

Она была не только ученой, но и практичной, и богатство ее языка не уступало богатству ее гардероба. Она могла соперничать с музыкантами своего двора и вдохновляла своих актеров, как и своих поэтов, потому что она понимала толк в развлечениях, которые они ей доставляли, и наслаждалась ими. Если бы она рассматривала драму как незначительную ерунду на потребу «модникам», жизнь Шекспира и его товарищей сложилась бы совершенно иначе и, возможно, принесла бы им одни разочарования. Примкнув к «слугам лорда-камергера», Шекспир должен был писать и ставить пьесы для труппы, которая обязана была по первому требованию явиться ко двору и быть всегда на высоте. Они находились при дворе не для того, чтобы выступать в роли шутов на празднике. Во главе общества стояла самая образованная женщина в стране, образец красоты и добродетели.

В наши дни юношеский вандализм и преступное поведение вызывают сочувственное отношение и даже оправдываются «несчастливым детством» и происхождением из неблагополучных семей. Семья Генриха VIII едва ли являлась образцовой, и детство и юность Елизаветы прошли в самых неблагоприятных условиях. Неблагополучия в жизни Елизаветы было с избытком. Ее мать и ее мачеха, Катарина Гоуард, были обезглавлены. Она выросла в мире, где топор палача всегда был при деле, и ни одна могущественная шея не чувствовала себя в безопасности. Ее перевозили с места на место посреди нескончаемой неопределенности и интриг. После четырнадцати лет наступил долгий период неладов со здоровьем; она была подвержена приступам мигрени и страдала от боли в глазах. Ее личная жизнь подверглась неистовым и развратным нападкам лорда адмирала Сеймура.

Как писала Элизабет Дженкинс в своей биографии «Елизавета Великая», она «дрожала от холода под одеялом, боролась и спасалась бегством, всем этим была наполнена ее жизнь, как в классическом ночном кошмаре — беспомощная девочка, целиком находящаяся во власти улыбающегося жестокого и страшного человека (великана-людоеда)». Нервное и физическое напряжение были невыносимы и позднее явились причиной того, что ее месячные периоды были очень непродолжительны или вообще отсутствовали. Возможно, вся ее сексуальная жизнь была придумана. Здесь действительно существовало «неблагополучие». По расчетам современного психолога, она должна была превратиться в неисправимого и неуправляемого нарушителя закона. Настроения королевы всю ее жизнь отличались непостоянством. Но если ей не удавалось управлять своим настроением, она правила страной так успешно, что воздвигла монумент своему веку.

За страшные годы своего девичества она прошла курс обучения, который поражает своим уровнем, разнообразием и полнотой. Благодаря поддержке своей мудрой и доброй воспитательницы, Кэтрин Ашли, она познакомилась с жестокой системой «великолепного, старинного, укрепляющего духовные силы обучения». Уильяма Гриндела из Кембриджа призвали, чтобы учить ее латинскому и греческому. Под общим наблюдением выдающегося ученого и педагога Роджера Ашема она работала над историей, географией и математикой. Она упражнялась в игре на вёрджинеле. Ее обучали начаткам архитектуры и астрономии. Особое внимание уделяли современным языкам, из которых она свободно владела четырьмя: французским, итальянским, испанским и фламандским. Похоже, что она обучилась валлийскому, как приличествовало Тюдорам, от миссис Парри, которая принадлежала к ее домочадцам и стала хранительницей королевских книг. Менее несчастная из ее последующих мачех, Катарина Парр, поощряла ее в учебе и включила в перечень предметов доктрины реформаторской церкви. Это было важно с политической точки зрения. Более всего она ценила заботу последней из жен Генриха, умной и доброй женщины, которая с таким тактом использовала свое влияние, что сумела управлять даже своим буйным мужем в последние годы его жизни, когда он изнемогал от непрерывной боли.

Вероятно, было какое-то льстивое и рассчитанное преувеличение многообразных достижений королевы Елизаветы. Но несомненно, что она прекрасно знала современные и древние языки; возможно, она владела латинским и греческим ничуть не хуже тех университетских умов, которые насмехались над Шекспиром за скудость его знаний в этой области. Совершенно точно, что она могла обсуждать тонкости иностранной политики с многочисленными послами и посланниками на их родном языке. Похоже, что она обладала счастливым даром, унаследовав фотографическую память. Чем объяснить в ином случае, что она впитала и удержала в памяти так много знаний, полученных в период такой неспокойной юности, когда она находилась в центре изменчивой и противоречивой политики и страдала от навязчивого вторжения Сеймура в ее спальню? Не вызывает сомнений, что она обладала удивительным интеллектуальным потенциалом для претендентки на престол. Ей предстояло стать первой дамой в стране и установить культурный стандарт, которого не сумели достичь другие представительницы ее пола.

Однако в ее последующей жизни не было и намека на чопорную ученую девицу, она была ветреной и говорила то, что думала. Она умела смеяться; она любила драматургию и покровительствовала актерам. Неизвестно, какими словами она обменивалась с самим Шекспиром, но поскольку в возрасте тридцати лет он был ведущим членом ее любимой труппы и его пьесы не раз, по ее требованию, показывали при дворе, она, должно быть, время от времени высказывала какие-то резкие замечания и удостаивала его беседы, хотя он находился на более низкой ступени социальной лестницы. «Слуги лорда-камергера» играли перед королевой шесть раз между 26 декабря 1596-го и февралем 1597 года. Несомненно, именно тогда ее очаровала фигура Фальстафа.

То, что она заказала продолжение пьесы об этом герое для представления в Виндзоре, не подтверждается ни одним документальным свидетельством того времени. Этот эпизод дважды упоминается в первой декаде XVIII века. В 1702 году Джон Деннис в «Предварительном послании» к своей версии «Виндзорских насмешниц» писал: «Эта пьеса снискала одобрение одной из величайших королев, когда-либо живших на свете. Эта комедия была написана по ее повелению и по ее указанию, и ей так хотелось увидеть ее на сцене, что она потребовала, чтобы пьеса была закончена за две недели, и затем, как гласит предание, была очень довольна ее представлением». Откуда почерпнул Деннис эти сведения, неизвестно, но то же самое повторил Николас Рау в предисловии к шеститомному изданию произведений Шекспира в 1709 году.

Рау назвал источник, из которого он почерпнул некоторые факты о жизни Шекспира. Им оказался Томас Беттертон (1635—1710), который завоевал славу выдающегося актера вскоре после повторного открытия театров в 1660 году. Он работал у Давенанте, который объявил себя незаконным сыном Шекспира. Даунс, который был суфлером и написал «Roscius Anglicanus, или Исторический обзор сцены» в 1708 году, утверждал, что Давенант видел Джона Тейлора, наследника Бербеджа в шекспировской труппе, поставившего «Гамлета», и, таким образом, мог наставлять Беттертона. Следовательно, традиционное мнение о повелении королевы Елизаветы пришло к Рау из достоверного театрального источника. Рау добавил, что «королева так восхищалась достойным удивления характером Фальстафа в двух частях «Генриха IV», что велела, чтобы он (Шекспир) вывел его в еще одной пьесе, изобразив его влюбленным».

24 апреля 1597 года, в День святого Георгия, в Виндзорском замке было устроено празднество с торжественными церемониями и увеселениями в честь кавалеров ордена Подвязки. Одним из новых кавалеров был Джордж Кэри, лорд Хансдон, который только что получил титул лорда-камергера и, следовательно, стал покровителем труппы Шекспира. Необходимо было порадовать зрителей новой пьесой. Факты, как и традиция, свидетельствуют о том, что тогда впервые были показаны «Виндзорские насмешницы», написанные в спешке по высочайшему повелению.

Что пьеса была написана за две недели, вызывало сомнение у специалистов, занимавшихся творчеством Шекспира. Но они не представляют себе, какое давление оказывает на журналистов или театральных деятелей заранее назначенная дата, и не знают, с какой скоростью может писать подгоняемый этой датой писатель. Они вследствие этого оспаривают, что Шекспир взял события из существующей пьесы под названием «Комедия ревности», которая была поставлена «слугами адмирала и лорда Стренджа» и помечена Хенслоу как «новая» в 1593 году. Она могла быть заимствована у соперников, но, хотя Шекспир обычно подбирал материал для своих сюжетов из многочисленных источников, он, конечно, не стал бы в такой степени подвергать сомнению свои творческие способности и красть недавнюю работу из менее уважаемой труппы, соперничающей со «слугами лорда-камергера». В любом случае работа была сделана быстро, почти целиком в прозе, что, вероятно, экономило время. Удручает отсутствие находок, поскольку раздражающе неприятные реплики Фальстафа повторяются с каким-то утомительным однообразием. Тем не менее, согласно Деннису, пьесу приняли с восторгом. Повеление королевы было выполнено, и желание королевы посмеяться было полностью удовлетворено.

Королева привыкла получать желаемое, и получать незамедлительно. Шекспир привык быстро и плодовито работать пером, не отказываясь от более обременительных обязанностей, продолжая заучивать и репетировать роли и принимая участие в управлении труппой. Для большей правдоподобности можем превратить две недели в три. Одолеваемые сомнениями профессора, кажется, забыли о комплименте Хеминга и Конделла: «Его мысль всегда поспевала за пером, и задуманное он выражал с такой легкостью, что в его рукописях мы не нашли почти никаких помарок». Если бы у нас была оригинальная шекспировская рукопись законченной в спешке работы, нам удалось бы разглядеть какую-то торопливую манеру письма или даже одну-две помарки. Что из этого? Он выполнил свой долг. Сомнительно, что по этому случаю королева была столь же щедра на гонорар, как на комплименты. Она не любила бросать деньги на ветер. Назначенное вознаграждение составляло десять фунтов, его выплатили труппе за полный спектакль, что они сочли не только лестным, но более прибыльным вознаграждением, чем то, которое они получали за обычное представление в своем театре. Шотландский наследник Елизаветы, король Джеймс, увеличил гонорар до двадцати фунтов.

Среди дам, прислуживающих королеве в Виндзоре, естественно, должна была находиться леди Элизабет Кэри. Сейчас ее звали леди Хандсон, ее мужем был новый лорд-камергер, который прибыл в замок, чтобы получить почетное звание кавалера ордена Подвязки. Если она и Не соперничала с Тюдорами, то славилась своим увлечением поэзией, тонким вкусом и щедрым покровительством писателям. Она была одной из тех, кому посвятил Спенсер «Королеву фей», и единственной, кому он посвятил свою другую поэму. Ей, объявленной «истинно достойной и добродетельной», он преподнес «Muiopotmos, или Судьба бабочки».

В 1597 году труппа, которая носила имя лорда-камергера, достигла зенита своей славы. Лорд Хандсон занимал свой пост до самой смерти, он умер в один год с королевой Елизаветой, но был значительно моложе ее; ему было всего пятьдесят шесть. К 1603 году актеры, за которых он отвечал при дворе, и их главный драматург поставили самые очаровательные из шекспировских комедий и одну самую известную из его великих трагедий. Леди Хандсон могла гордиться успехами «слуг лорда-камергера». Ее преданный Спенсер занимал видное место; Шекспир и его товарищи завоевали для семьи Кэри намного более широкую известность.

Мы уже упоминали о Мэри Сидни, которая стала графиней Пемброк. Ее гостеприимство, так же как ее обнадеживающее покровительство поэтам, к числу которых почти наверняка принадлежал Шекспир, было неизменным и искренним. Она получила немало посвящений, но более важным для нее оставалось то, чем занимался ее брат Филипп: выступать в роли наставника и советчика писателей. Фалк Гревилл, сам поэт, покровитель и один из аристократических соседей Шекспира в Уорикшире, писал о Филиппе Сидни:

«Об этом я заявляю с полной уверенностью, потому что это признано всеми: этот человек являлся примером для других и сам пользовался уважением. Он не только поощрял ученость и благородство в школах, но внедрил добрые и искренние отношения как в придворную, так и иные сферы жизни. Даже более того, многие высокообразованные дворяне не станут отрицать, что, вдохновленные его примером, они заняли место рядом с ним и далее следовали его курсом».

Брат с сестрой работали вместе над его «Аркадией» в сельском поместье Пемброков в Уилтоне; после его смерти на поле битвы она издала его работы, включая собрание сонетов «Астрофил и Стелла». Труд этот она осуществила, вдохновляемая любовью к брату и имея прекрасную подготовку в области изящных наук.

Джон Обри в своих «Кратких жизнеописаниях» отметил, что «в ее время дом в Уилтоне напоминал академию, так много там было ученых и оригинальных людей. Из всех дам своего времени она была величайшей покровительницей ума и учености». Она объединяла в себе то, что сейчас называют двумя культурами; науки привлекали ее так же, как искусство. Как рассказал об этом Обри, «она держала при себе в доме помощника Адриана Гилберта, которого обычно называли доктором Гилбертом, наполовину брата сэра Уолтера Рали, его считали в те дни великим химиком». Постоянными жильцами также были «мистер Генри Санфорд, секретарь графа, хороший ученый и поэт, и ее врач, д-р Томас Моффетт, автор книги о насекомых, которому она выплачивала почетную постоянную пенсию». Был также в ее команде «некий Бостон, хороший химик, уроженец Солсбери, который погубил себя, изучая философский камень, и ей пришлось содержать его, но ему хотелось бы иметь все золото, и так он умер, как мне кажется, добиваясь этого». Что Бостону удалось получить золото, совершенно невероятно, а что он «погубил себя» — одна из сказок, которые так любил рассказывать Обри.

Этот интересный, но недостоверный слух относится к разряду тех сплетен, которые просачивались своим путем. Вдобавок к своей ценной любознательности Обри обладал тем, что обычно называют грязным воображением. Он утверждал, что леди Пемброк была «очень распутной», прилагательное, более соответствующее его собственной склонности к старческой болтливости. Он приписал ей многочисленные любовные приключения, а также подробно изложил абсурдную болтовню «двух пожилых джентльменов», будто она повинна в кровосмесительной связи со своим братом. Вот когда Обри утверждал, что «удивительное местоположение Уилтона и прилегающих окрестностей является настоящей Аркадией и райским уголком», он говорил правду. Его бездумное перенесение Евы в этот Эдем — ничем не подтвержденная чепуха. Сидни и его сестра были убежденными протестантами и придерживались высокого нравственного кодекса.

Добродетель была постоянным атрибутом ее характера. Подарки посреди зимы делали тогда на Новый год, а не на Рождество, и по этому случаю сочинители посылали своей покровительнице стихи. В 1590 году Уильям Смит направил в Уилтон «дар, сделанный из определенных цветов», которые, в свою очередь, любила леди Пемброк. О фиалке он писал:

Фиалка растет на могилах или в полях,
На клумбах или в садах, а также на холмах,
Но где бы она ни росла, она дарит радость.
Итак: куда бы я ни пошел, повсюду нахожу ваш подарок,
Ваше имя, а также ваша добродетель известны всем,
И каждый с благодарностью ощущает вашу заботу.

В главе о графине в своей книге о «Сэре Филиппе Сидни и английском Ренессансе Джон Бакстон цитирует это послание и справедливо добавляет: «Мне хотелось бы знать больше о поэте, который обладал таким изысканным воображением и был способен на прекрасную простоту этой последней строки». Эпитафия, написанная другим обитателем Уилтонского рая, Уильямом Брауном, названа мистером Бакстоном «совершенной»; она стала широко известна благодаря составителям антологий.

Под этим траурным надгробьем
Лежит предмет сего стиха:
Сестра Сидни, мать Пемброка.
Хоть смерть и сразила тебя,
Столь прекрасную, ученую и добрую,
Ты не исчезнешь бесследно.

Пемброк, названный ее сыном, был лорд Уильям Герберт, которого многие наиболее информированные и наиболее здравомыслящие шекспироведы, включая доктора Довера Уилсона, считают «господином W. Н.» из «Сонетов».

Но прежде чем перейти к загадке «Сонетов», поговорим еще об одной связи между Шекспиром и графиней. В 1603 году, вскоре после восшествия на престол короля Джеймса, чума вторглась в жизнь Лондона, и двор удалился в деревню. С октября по декабрь король находился в районе Солсбери и был гостем Пемброков. В Уилтоне он охотился и видел по меньшей мере одну пьесу. Когда театры закрылись, «слуги короля» на время обосновались в Мортлейке, где жил один из членов труппы, Огастин Филлипс. Актеров пригласили в Уилтон. Это было долгое путешествие верхом на лошадях, и они получили хорошее вознаграждение. Джону Хемингсу выплатили тридцать фунтов за «их неудобства и расходы, связанные с прибытием из Мортлейка в графство Сарри к вышеупомянутому двору и показом там перед его величеством одной пьесы».

В 1865 году тогдашняя леди Пемброк рассказала Уильяму Кори, стипендиату Королевского колледжа в Кембридже и преподавателю в Итоне: «У нас хранится письмо, никогда не печатавшееся, от леди Пемброк к ее сыну, в котором она рассказывает ему о прибытии из Солсбери Джеймса, который хочет посмотреть «Как вам это понравится», и добавляет: «У нас здесь с нами человек Шекспир». Письмо, к несчастью, исчезло, но Кори был ученым и поэтом, а не сплетником, и нет никаких оснований не доверять его сообщению, которое было принято таким признанным авторитетом, как сэр Эдмунд Чемберс. Письма легко теряются, а если они представляют литературный интерес, их воруют.

Графиня в основном жила в деревне. Обри, со свойственным ему недоброжелательством и глупостью, объяснил это тем, что ее муж запретил леди Пемброк покидать поместье, опасаясь за ее поведение, если она окажется в непосредственной близости к любовным увеселениям Лондона, перед которыми, на свою беду, не сумел устоять ее сын Уильям. Очевидной причиной ее привязанности к Уилтону была мирная красота его пейзажей и общество «оригинальных людей», которым она помогала. Ее ранний интерес к театру носил чисто теоретический характер. Она была искусным переводчиком и в 1590 году, в возрасте двадцати девяти лет, сделала английскую версию французской трагедии Робера Гарнье «Мария-Антуанетта», которую, по мнению некоторых, использовал Шекспир, когда приступил к созданию «Антония и Клеопатры». Ее сын Уильям, оставив Новый колледж в Оксфорде, в семнадцать или восемнадцать лет приехал в Лондон и сделался завзятым театралом, а позднее покровителем Шекспира, Джонсона и Мэссинджера. Он со своим младшим братом Филиппом разделил оказанную им высокую честь посвящения первого фолио, их имена упомянули издатели, но не определили точно благодеяния, оказанные их светлостями автору и его пьесам. Уильям Герберт наследовал графство в 1601 году и в 1615-м, за год до смерти Шекспира, был назначен лордом-камергером. Его сделали ректором Оксфордского университета в 1624 году, и название колледжа «Бродгейтс-Холл» было изменено на Пемброк в его честь. Оказанная ему честь порадовала бы его мать, но она умерла за три года до этого в возрасте шестидесяти лет.

Нам неизвестно, какие благодеяния получил Шекспир от этого покровительства. Уильям давал Бену Джонсону двадцать фунтов в год на покупку книг; это было щедрое благодеяние, столько Бен получал за три или четыре пьесы, и оно намного превышало ежегодный заработок многих учителей или священников. После 1600 года Шекспир не нуждался в денежных дарах, но, если ему предлагали их, едва ли он отказывался. Покровительство могло выражаться в личной дружбе и приглашениях. Отсутствие имени графа Саутгемптона в посвящении фолио указывает на разрыв дружеских отношений, существовавших ранее, в 1590-х годах, когда были написаны «Венера и Адонис» и «Лукреция». Очевидно, новый граф Пемброк занял его место в качестве покровителя.

Если молодой Уильям Герберт был героем «Сонетов», «прекрасным юношей» (а я разделяю такую точку зрения), вполне возможно, что совет жениться, который с такой настойчивостью повторяется в первых семнадцати сонетах, был сделан по требованию графини и ее мужа. Он болел и хотел решить судьбу графства и своего состояния. Юноше следовало определить свое будущее. Браки среди аристократии организовывали как семейные сделки, и, как правило, родители считали наследование титула и земель ценным качеством на брачном рынке. Его невеста должна была иметь соответствующее приданое. Процедура эта, естественно, возмущала молодых людей, которые, по вполне понятным причинам, стремились продлить на несколько лет холостяцкую свободу, обеспечивавшую менее строгий выбор партнерши.

Граф Саутгемптон воспротивился предполагаемому объединению с леди Элизабет Вер и позднее был вынужден жениться на Элизабет Вернон, когда она родила ребенка. Пемброки присмотрели для Уильяма одну из дочерей Кэри, но он наотрез отказался жениться на ней. Ему было всего пятнадцать лет, когда без его согласия была заключена эта сделка. Позднее вели переговоры о свадьбе с Бриджет Вер, внучкой богатого и могущественного лорда Берли. Он вновь оказал сопротивление. Едва ли было возможно заключить соглашение, если девушка не нравилась Уильяму, но можно было выражать недовольство, корыстное, как нам ясно сейчас, но достаточно учтивое, относительно величины приданого. О романтической любви слагали стихи и поэмы, изобилующие пышными метафорами и сравнениями, но о браках вели деловые переговоры реалисты. В своих пререканиях они не испытывали ни малейшей неловкости.

Пемброки знали, что Уильям, который приехал в Лондон в 1597 году, знаком с поэтами и актерами. Шекспир, с каждым днем завоевывающий все большую известность, и их эмоциональный, импульсивный сын испытывали взаимное восхищение. Этим, вероятно, объясняется настойчивое стремление графини заставить Шекспира использовать свое влияние и уговорить сына согласиться на выгодный брак. Он был «искренним человеком». К нему прислушивался Уильям. Так были написаны сонеты о прелестях брачной жизни, которые содержат изысканные комплименты красоте матери, а также ее сына.

Прекрасный облик в зеркале ты видишь,
И, если повторить не поспешишь
Свои черты, природу ты обидишь,
Благословенья женщину лишишь.

Какая смертная не будет рада
Отдать тебе нетронутую новь?
Или бессмертия тебе не надо —
Так велика к себе твоя любовь?

Для материнских глаз ты — отраженье
Давно промчавшихся апрельских дней.
И ты найдешь под старость утешенье
В таких же окнах юности твоей.

Но, ограничив жизнь своей судьбою,
Ты сам умрешь и образ твой — с тобою!²

Обри, которому было всего три года, когда умерла графиня, полагался на слухи, когда создавал ее краткую биографию. Он писал, что «она была прекрасной дамой, обладала незаурядным умом и получила наилучшее образование, которое мог предложить век. Она имела красивое лицо овальной формы. Волосы у нее были белокурые с рыжеватым оттенком». Обри был добрее к чертам ее лица, чем к моральным качествам, которые он чрезмерно скандализировал вопреки всем свидетельствам современников об ее поведении.

Джон Бакстон цитирует описание Николасом Бретоном «дома, напоминавшего королевский, по справедливости высокопочитаемой дамы». Здесь, писал Бретон, проходили «ежедневные богослужения, читали истинно религиозные наставления, избегали всяческих ссор, старательно сохраняли мир, о клятвах не слыхали, в правду верили с легкостью, стол ломился от яств, дом был богато обставлен, людям уважаемым с готовностью оказывали гостеприимство, высоко ценили добродетель, службу щедро награждали, беднякам милосердно оказывали помощь, и доброта неизменно присутствовала во всех уголках дома». Уилтон не назван, но Бретон писал при жизни графини, хорошо зная ее. Он написал элегию на Филиппа Сидни и сидел за столом, «ломившимся от яств». Кто еще мог быть героиней его панегирика, кроме несравненной хозяйки дома?

Бернард Шоу в предисловии к «Смуглой даме Сонетов», следом за Томасом Тайлером, который первым высказал предположение, что Уильям Герберт был «господином W. Н.», считал, что Шекспир писал графиню Руссильонскую в комедии «Конец — делу венец» с «сестры Сидни, матери Пемброка». По словам Шоу, эта дама из Руссильона является «самой очаровательной из всех шекспировских пожилых дам, а точнее, самой очаровательной из всех его женщин, молодых и старых». Шоу утверждал, что Шекспир вспомнил о леди Пемброк, когда создавал образ изящной матери Бертрама, еще одного мятежника против навязанного брака и положения призванного на военную службу мужа. Этот привлекательный характер, добавил Шоу, «имеет ярко выраженную индивидуальность, которая предполагает портретное сходство».

Однако вполне вероятно, что леди Пемброк выгодно отличается от этих дам, созданных поэтическим воображением, как яркий пример знатных дам своего времени и тюдоровских образцов. Если «человек Шекспир» появлялся в ее «Академии», расположенной в сельской местности, которую Обри описывал как «романтические равнины и рощи», ей самой выпала редкая удача. Она, несомненно, слышала о нем как о великом поэте, но не сознавала, как прославится ее имя, если станет известно, что она принимала его в своем доме. Он, вероятно, тоже чувствовал, что удостоен чести быть приглашенным в дом знатной дамы и участвовать в организованных ею развлечениях. Но он не думал о том, что память о ней сохранится благодаря ее вкусу к литературе, а не ее титулу.

Шекспир за годы своего подъема по социальной лестнице успел побывать в совершенно не похожих друг на друга сельских домах, от Уилмкота Мэри Арден до Уилтона Мэри Пемброк. Нет доказательств в документах того времени, что он был гостем сэра Генри и леди Рейнсфорд в Клиффорд-Чемберс, до которого легко можно было добраться пешком, если бы его перевезли через Эйвон. Их дом также был местом отдохновения Муз. Хозяйка этого дома была властительницей дум Майкла Дрейтона и Идеей его сонетов. Ей нравилось видеть поэтов за своим столом. Она, вероятно, не имела столь блестящего образования, но она принадлежала к счастливому большинству елизаветинских женщин, которые, подобно своей королеве, верили, что красивое сочетание слов и музыка являются необходимым добавлением к удовольствиям комфортабельной жизни.

Примечания

1. По случаю (фр.).

2. Перевод С. Маршака.