Александр Македонский. Школа Аристотеля

Чем старше становился Александр, тем сильнее чувствовал Филипп отсутствие у сына обычной сыновней любви. Что-то непостижимое и непонятное было в этом мальчике; он был скрытен, особенно с отцом. В значительной степени это объяснялось все более холодными отношениями между родителями. И в детстве и в юности Александр видел Филиппа глазами любимой матери. Поэтому он перенял от Олимпиады ее ревность и то ожесточение, с которым мать относилась к своему неверному супругу. Это произвело на Александра столь отталкивающее впечатление, что в юности он не признавал женской любви.

Но наследник Филиппа испытывал еще и муки иной ревности. Он не радовался блестящим успехам отца, но следил за ними с плохо скрываемой завистью. Он мечтал, что в будущем он одержит победы, которые дадут ему возможность помериться с отцом славой. Филипп делал все, чтобы завоевать доверие, привязанность и любовь строптивого сына. Он пытался воздействовать на него словами, советом, а иногда и иронией, но великому ловцу человеческих сердец не удалось покорить сердце собственного ребенка.

Царь видел, как велико влияние Олимпиады на сына, и знал, что Леонид и Лисимах стоят на ее стороне. Так как такого рода обучение сына не соответствовало его желаниям, он решил направить его по совершенно иному пути. Ему казалось, что мальчик достаточно подрос и вполне может жить без присмотра матери. Он думал также, что Александр не будет столь строптивым, если на его пути встретится по-настоящему крупный человек. Не колеблясь царь выбрал самого лучшего из известных ему учителей. Он послал приглашение Аристотелю на остров Лесбос и получил согласие философа.

Это было тяжким ударом для ревнивых представителей греческой науки, считавших воспитание юношей своей монополией, т. е. для таких людей, как Исократ, Феопомп и членов академического кружка Спевсиппа. Как мы уже говорили, Филипп не хотел приглашать человека, подобного Евфраю, и, доверившись своему безошибочному инстинкту, выбрал единственного из мудрецов, достаточно умного, чтобы не стремиться достичь влияния при дворе.

Правда, Аристотель был истинным учеником Платона, более того, одним из самых выдающихся философов Академии. Но когда в 347 г. до н. э., после смерти Платона, руководство школой взял на себя его племянник Спевсипп, Аристотель покинул Афины и уехал в Асс. Здесь местный правитель Гермий из Атарнея, тоже платоник, предоставил ему условия для работы. Аристотель прожил в Ассе три года, а затем, стремясь к большей самостоятельности, переселился па остров Лесбос, намереваясь основать собственную школу. Но вскоре получил приглашение Филиппа.

Для философа это приглашение было очень важным. Его отец, принадлежавший к роду Асклепия, при царе Аминте был придворным врачом в Пелле. Кроме того, семья Аристотеля происходила из греческого города Стагира, который, хотя и был разрушен войной, находился теперь на территории Македонского царства. Но главное — Аристотель видел в Александре будущего гегемона эллинов и, более того, самого могущественного властителя Европы. Поэтому Аристотель отнесся к приглашению Филиппа с большой ответственностью. Философ сумел наилучшим образом справиться со своей задачей. При этом он не стремился, подобно Евфраю, играть видную роль при дворе и стать влиятельным советником царя. Его интересовали не двор и власть, а только доверенный ему драгоценный человеческий материал — царственный юноша.

Аристотелю в это время было около сорока лет. Он старался завоевать доверие ученика, хотел, чтобы он воспринимал своего учителя не как уже сложившегося, взрослого человека, а как мятущегося, формирующегося мыслителя, который только еще ищет собственное «я». В свое время Аристотель принадлежал к школе Платона — Академии, потом был сторонником ее реформы, а впоследствии и вовсе отказался от учения Платона. Он пытался создать новую метафизику и в противовес старой выдвигал на первый план точное исследование фактов, которое должно было лечь в основу всех наук. В это время он еще не мог предложить своему ученику новое, устоявшееся учение. Он уже не был тем, чем раньше, и еще не стал тем, чем ему суждено было стать. Находясь в начале нового путл, Аристотель переживал трудности роста. Какое значение в это время могли иметь для него влияние на царя, борьба за власть или положение при дворе?

Разве не чудом должно было показаться Александру, что рядом очутился человек, продолжающий расти и искать новое, несмотря па уже достигнутое величие?! Он не принадлежал к тем тщеславным профессорам, которые выпячивают свои заслуги и делают вид, будто они все знают. Аристотель был человеком, снедаемым той же жаждой, которая терзала и Александра, — жаждой познания неизвестного в бесконечном мире. Неудивительно, что оба эти искатели нового — мечтательный мальчик и муж-мечтатель — обрели любовь друг Друга.

Их дружбе способствовала и окружающая обстановка. Жили они не в столице Пелле, а вдали от суеты двора, вблизи небольшого селения Миеза, в посвященной нимфам роще с уединенными тропинками и укромными уголками. Здесь находилась царская вилла, где поселился Аристотель со своими воспитанниками и помощниками — Феофрастом и племянником Каллисфеном. Он привез также из родного Стагира тринадцатилетнего мальчика Никанора, сверстника Александра. Кроме того, здесь жили знатные македонские юноши, и их присутствие придавало совместному обучению живость; вместе с тем их было не так много, чтобы это могло препятствовать тесному общению Аристотеля с Александром.

Аристотель передал мальчику некоторый запас фактических знаний. Но гораздо важнее было то, что он сам служил ему примером. Глядя на философа, мальчик учился ценить все возвышенное и благородное, постигал греческую культуру. Они изучали не произвольно вырванные фрагменты различных наук, а гармонию духовного существования в целом. Узнавание и понимание красоты, трудолюбие, добро и его воплощение в лучших произведениях — все это теперь предстало перед духовным взором Александра. Во всем надо было стремиться к постижению наивысшего: «Да не убоится человек создавать бессмертное и божественное». Впервые Александр, самой природой предназначенный к великим делам, приблизился к тому, что впоследствии определило его жизнь, — к безграничному и бесконечному. Единственный раз Александр увидел эти качества в другом человеке, причем в самой благородной и чистой форме. Гармония, возникшая в отношениях между учеником и учителем, оправдала не только ожидания отца, но и мечты сына. Аристотель вывел Александра из полуварварского состояния, приобщил к духовной элите Греции и дал представление об истинном духовном величии.

Мы не знаем, что именно преподавали в Миезе, да это и не важно. Вероятно, Аристотель знакомил его с философией, а Александр внимал ему. Это не прошло даром: Александр продолжал интересоваться вопросами философии и впоследствии, для чего брал с собой в походы ученых. Правда, его сопровождали главным образом киники и ученики Демокрита, чьи взгляды разделял сам царь.

Преподавалась, конечно, и этика. Специально для Александра читались лекции о добрых делах властителей. Но и здесь пример учителя был важнее всяких теорий. Достаточно напомнить, как сильно потрясла Аристотеля горькая весть о пленении Гермия, его гордом нежелании отвечать персидским инквизиторам и его героической смерти. Александр из первых уст услышал поэму Аристотеля, посвященную аретэ, т. е. добродетели и доблести. Философ излил в ней всю свою боль от потери друга. Для Александра благодаря этой поэме аретэ стала бессмертным достоянием, более важным, чем богатство и высокое происхождение. Геракл, Диоскуры, Ахилл и Аякс рисковали жизнью, чтобы достичь аретэ, а Гермий отдал за это жизнь. Следует обратить внимание на предпочтение, которое Аристотель оказывает в этой поэме Гераклу. Он называет его первым, уделяя больше внимания предку царевича по отцовской линии, чем Ахиллу. Это соответствовало не только желанию Филиппа, но и склонности Аристотеля. Философ и сам во всем, что касалось его собственного творчества, был подобен Гераклу и нисколько не походил на Ахилла.

Еще одно слово в этой поэме обращает на себя внимание. Это слово потос, т. е. побуждение, влечение. Именно потос приводил героев к аретэ. Может быть, некоторые предки Александра считали, что ими руководит потос, например дикая Евридика, о чем есть свидетельство в источниках. Этому заимствованному у Еврипида понятию Аристотель придал более возвышенный смысл. Александр запомнил это выражение на всю жизнь и, когда впоследствии его охватывал творческий порыв, называл его потосом; по сути дела, это было то же самое свойственное и Аристотелю побуждение, а именно стремление к аретэ.

Аристотель надеялся, что несчастье, обрушившееся на Гермия, послужит Александру примером и поможет ему выработать твердость духа, которую философ считал главной целью воспитания. Александр, происходивший из рода Аргеадов, представлялся Аристотелю одичавшим греком. Поэтому он старался показать ему, что такое нравственное достоинство и чем зрелая душа подлинного грека отличается от варварской. Нет сомнения в том, что уроки Аристотеля должны были привести ученика к пониманию и любви к Элладе: ведь его идеалом был панэллинский дух, стоящий выше полисного. Получалось так, что Аристотель противопоставлял греческое государство персидскому, где царило насилие. Если бы Аристотель был последовательным платоником, он пробудил бы в ученике господствовавшее тогда в Академии восхищение Заратуштрой. Но философ был искренне озабочен национальными интересами греков и не хотел, чтобы на Александра оказало влияние учение этого мага, которого он, впрочем, весьма ценил. Поэтому, когда Александр впоследствии отправился в поход в Азию, то он сделал это для завоевания ее, а не для того, чтобы ознакомиться там с мудростью Заратуштры. Обучение в Миезе не дало также ничего и для идей терпимости, которые Александр исповедовал позднее.

Учителю казалось, что ничто так не способствует воспитанию Александра в греческом духе, как знакомство с эллинским искусством. Гомера Александр, конечно, знал еще раньше, но Аристотель пробудил в юноше понимание и истинное восхищение красотой гомеровского эпоса. Философ придавал этому столь важное значение, что составил для своего ученика собственное издание гомеровских поэм, то самое, которое впоследствии сопровождало царя во всех походах.

Глубокому знакомству с Еврипидом Александр был обязан не только урокам Аристотеля, но в не меньшей степени и торжественным театральным представлениям в Пелле и Дионе. Известное значение при этом имела врожденная склонность Александра к театру. Еще будучи наследником, он подружился со многими выдающимися актерами. Юноша оценил Пиндара, стал читать Ксенофонта. Наряду со столь актуальным для него «Анабасисом» он, конечно, читал также и «Киропедию». В последней впервые перед ним предстал идеал властелина. Ктесий открыл ему сказочный мир Востока. По-видимому, Аристотель не очень ценил Геродота, однако именно благодаря ему (возможно, у Александра было сокращенное издание, составленное Феопомпом?) царевич получил представление о персидских войнах.

Не меньшее значение имело для Александра изучение естественных наук — ознакомление с новой для него областью фактов. По-видимому, на юношу произвело сильное впечатление то обстоятельство, что его учитель, будучи уже зрелым человеком, открыл для себя в этих науках новое, необозримое поле деятельности, за освоение которого и бесстрашно взялся. Александра поразило, что Аристотель придавал большое значение тем проблемам, которыми в его время никто не занимался. Удивляло и то, что исследование чудес мира приходится начинать с исследования мельчайших форм, в которых проявляется жизнь. Строение растений и животных, устройство человеческого тела, наблюдение за явлениями природы — все это должно было способствовать решению загадок мироздания. Александр как бы присутствовал при выделении из философии отдельных естественных наук. Радость при сборе материала, терпение при его анализе, а затем взгляд вперед, иными словами, взгляд на великое вообще — все это покоряло царского сына. Особенно заинтересовала Александр ра медицина, и Аристотель, сам происходивший из семьи врачей, сумел так преподать царевичу теорию и практику медицины, что Александр, став царем, мог лечить больных друзей диетой и лекарствами.

В курс обучения в Миезе входила еще весьма важная для будущего полководца наука, на которую до сих пор недостаточно обращали внимания, а именно география, знакомство с картой мира. Живой интерес царя к географии проявился еще в то время, когда он мальчиком задавал вопросы персидским послам о расстояниях между городами Азии и тамошних дорогах. Уже тогда стремление к познанию толкало Александра на расспросы о Персии и других далеких странах. Аристотель сам путешествовал мало, но мог познакомить юношу с картой. О том, что при обучении он широко пользовался этим пособием, мы знаем по его позднейшим урокам в Афинах, в Лицее, где большие карты земли устанавливались на досках. Сам философ интересовался географией не отдельных стран, а землей в целом. Нет сомнения в том, что и своему воспитаннику он показывал карты земли. Чего только не было на этих картах! Прежде всего пояса: холодный на севере и жаркий на юге. По учению философа, неблагоприятный климат обеих этих зон не способствовал обитанию здесь людей. Между ними — умеренная зона, где расположены Средиземное море, Персия и Индия. Только эта зона и образует ойкумену, т. е. пригодную для обитания людей часть земли. Ее и считали собственно миром. На карте можно было увидеть расположение континентов и обтекающий их океан — огромное море. С океаном посредством Геркулесовых столпов (Гибралтара) соединялось Средиземное море, а дальше, если доверять Скилаку, — Красное море (но здесь Аристотель не чувствовал себя уверенным). Он считал, что Каспийское море надо рассматривать как внутреннее. Вполне возможно, что философ указывал и на ряд симметрии в строении Земли: на западе — Пиренеи (и Альпы), на востоке — Кавказ с его отрогами; на западе — Дунай, на востоке — Танаис (Дон). Учитель, конечно, не преминул обратить внимание Александpa на многочисленные белые пятна на географической карте, прежде всего на то, что из всего мира известны лишь Средиземноморье и Передний Восток. Все остальное еще надлежало исследовать, более того, сначала открыть.

Ничто, видимо, не увлекало юношу так, как изучение этих карт и связанные с ними пояснения учителя. Более того, для Александра география была важнейшей из наук. Уже сама задача исследования мира казалась ему соблазнительной. Но еще больше привлекало другое: Александр стал рассматривать отдельные страны, и прежде всего Македонию, лишь как часть мирового пространства. Разве это не было совершенно новой перспективой? Любой другой царь или царский сын смотрел на мир только глазами жителей своей страны. Для Александра же был характерен более широкий взгляд. Македонию он представлял себе только частью мира. Не было ли это решающим шагом, отдалившим его от родины, шагом, к которому Александр был подвигнут своими врожденными инстинктами и распрями с Филиппом и македонской знатью?

К тому же, если рассматривать мир на карте, не кажутся ли его пространства легко преодолимыми? Ведь юноша уже давно мечтал о роли великого завоевателя и завидовал успехам отца. Разве не могло у него при рассматривании карт возникнуть желание завоевать весь мир? Учитывая психологию Александра, вполне вероятно, что уже в Миезе у него зародилась идея завоевания мира. Может быть, это была лишь игра воображения, но она характерна именно для Александра; может, это была только мечта, но мечта такого человека, который впоследствии посвятил ее осуществлению всю свою жизнь.

Александру было тринадцать лет, когда он прибыл в Миезу (343/342 г. до н. э.). Идиллические годы учения продолжались до 340 г. до н. э., пока Филипп не стал привлекать его к управлению страной. Но и тогда при первой возможности он продолжал обучение у Аристотеля то в Пелле, то в Миезе, то в Стагире. Аристотель принадлежал теперь к знати и получил во владение святилище муз в Миезе, а на родине для него восстановили отцовский дом. Став гражданином Македонии, Аристотель еще некоторое время оставался в этой стране. Особенно сблизился он с Антипатром. Возникшая между ними дружба продолжалась до самой смерти философа. Аристотель сделал Антипатра своим душеприказчиком. Только в 334 г. до н. э., когда Александр начал свой поход, Аристотель переехал в Афины. Но и здесь философ продолжал сохранять дружеские чувства к Македонии, хотя не упоминал в своих лекциях и книгах об этой своей склонности.

Отношения Аристотеля и Александра оставались дружескими. Когда Александр вступил на престол, философ посвятил ему свою работу о царской власти. Александр приказал всем пастухам, пасечникам, рыбакам, охотникам и птицеловам, лесничим и смотрителям царских озер помогать исследователю при сборе им научного материала. После захвата персидских сокровищ он предоставил Аристотелю для тех же целей большую сумму денег. Исследовательской работе школы Аристотеля царь помогал и своими собственными открытиями, а также естественнонаучными исследованиями сопровождавших его ученых. Только во время походов взошли по-настоящему семена, посеянные некогда Аристотелем. В научном плане у учителя и ученика никогда не бывало расхождений. Аристотель сочувствовал быстро растущим властолюбивым устремлениям своего воспитанника — во всяком случае, до тех пор, пока видел в нем гегемона эллинов. Правда, он никогда не говорил об этом в своих лекциях, но, как показывают некоторые замечания в его работе о государстве, тайно мечтал о включении феномена Александра в свое политическое мышление. Он старался даже оправдать требование царя воздавать ему божеские почести.

Какое же значение для будущей деятельности Александра имели годы его учения в Миезе? Александр, конечно, сам устанавливал для себя законы. У Аристотеля он брал только то, что совпадало с его собственными желаниями. И без наставлений мудреца Александр стал бы великим завоевателем; исходя из собственной природы, он открывал бы новые страны, покровительствовал искусствам. Однако обучение в Миезе облегчило ему понимание самого себя, укрепило волю и привело к обогащению его натуры и последовательности действий на избранном пути. Без обучения в Миезе он никогда не стал бы покровителем наук. Несомненно, без уроков Аристотеля связь царя с греческой духовной культурой никогда не могла бы стать сильной и глубокой. Но самое важное: без Аристотеля концепция мирового государства не была бы выработана столь рано и в такой четкой форме. Именно благодаря своему учителю Александр воспринимал мир как единое целое.

То, чем Александр был обязан лишь самому себе, легче всего понять, рассматривая те его идеи, которые отличают царя от Аристотеля. Когда-то учитель и ученик сошлись как люди, стремящиеся к познанию мира. В остальном они должны были разойтись, ибо ученик превзошел учителя в более последовательном понимании единства мира. В метафизическом, естественнонаучном и религиозном плане Аристотель перешагнул национальные рамки и был объективен до конца. Однако он избегал выходить за рамки общепринятого, если дело касалось отношения к другим народам, и не хотел идею эллинства подчинить более широкой общечеловеческой идее. Таким образом, у него сосуществовали две шкалы ценностей. Одной измерялся весь мир, а другой — эллинство. Он посвятил себя естественнонаучному и метафизическому миру, но не антропологическому, социологическому, политическому и этическому. Из его концепции выпадал фактор, который относится ко вселенной, а именно понятие о человечестве. Вместо этого Аристотель проводил резкое различие между эллинами и варварами, считая их совершенно различными типами людей, и постулировал преимущество эллинов столь безоговорочно, что серьезная проверка этого постулата становилась невозможной. Он считал, что достичь неба можно, только поднявшись на вершину эллинской культуры. Аристотель различал и характеризовал целые народы, тогда как на самом деле надо было различать и характеризовать отдельных индивидуумов.

Учитывая это, можно понять, где и почему должны были разойтись пути этих исследователей закономерностей мира. Оба они стремились к универсальности, но Александр, который думал о пространствах как завоеватель и покоритель, применял принцип универсальности и к государствам, и к человеческому обществу, подчиняя все неумолимым соображениям, направленным на пользу империи. У него возникло понятие о человечестве в целом. Таким образом, для Александра перестало существовать различие между эллинами и варварами, в его действиях появилась та логическая последовательность, которой так не хватало Аристотелю. И когда впоследствии Александр, управляя странами, стремился уравнять их, он имел все основания считать себя более последовательным представителем идеи универсальности, чем его учитель. Философ хотел познать весь мир, оставаясь духовным предводителем одних только эллинов. Александр же хотел завоевать весь мир и вместе с тем стать воспитателем всего человечества. Аристотель стремился организовать научное мышление людей. Александр при помощи той же организации хотел поднять человечество на высшую ступень развития.

Понятно, сколь далеко должны были разойтись Аристотель и Александр, когда царь стал последовательно проводить свои космополитические планы. Он открыто отказался от аристотелевской непоследовательности, касающейся эллинов. Не рассматривая более благо греков и иранцев как самоцель, он стал считать эти народы лишь подходящим для себя средством, которое должно было послужить благу империи и всего мира, не думая о том, что они имеют основания претендовать на какие-либо особые привилегии. Позиция Александра в этом вопросе была последовательной и твердой.

К этому следует добавить еще одно расхождение, которое привело к открытому разрыву между учителем и учеником. Покоритель мира отвергал как отживший предрассудок принципиальное отличие эллинов от варваров, победителей от побежденных. Вместо этого он выдвинул новое требование: всегда и во всем следовать его диктаторской воле. Аристотелю и всем, кто гордился своей национальной принадлежностью к грекам, эллинские представления о божественном начале казались мерой всех вещей. Всем этим представлениям Александр противопоставил теперь свой диктат. Он один, будучи победителем, хотел быть мерилом всех вещей. Этому диктату Александра противостояло представление Аристотеля об индивидуальной свободе. Правда, оно распространялось только на греков, но опосредованно относилось и ко всему человечеству. Исходя из этой точки зрения, и восстал впоследствии против Александра Каллисфен. Его протест, направленный против диктаторского высокомерия, свидетельствовал о более высокой нравственной позиции.

Из этих предварительных замечаний можно сделать ряд наблюдений, объясняющих дальнейшие действия царя. Уже в этот период проявилось его стремление к власти, в дальнейшем оно значительно усилится. В последующих главах мы более подробно остановимся на идеях Александра и его роли в развитии исторической мысли.