Глава 9. Крестный. 1606 год

Уильям и не предполагал, что на самом деле начнет прислушиваться к советам Джона Давенанта. Навещая Мэри, Уильям всегда беседовал с ее мужем, который и не догадывался, что гость приезжает исключительно к его жене, а с ним беседует из вежливости. Джон постоянно советовал Уильяму вложить деньги во что-то более стабильное, чем театр.

Однажды, когда Уильям приехал повидать семью в Стрэтфорде, ему предложили купить те самые десятинные земли, о которых он пару лет назад рассказывал Джеймсу. Тогда Уильяму и в голову не могло прийти, что он действительно будет их покупать.

Владелец земель долгое время сдавал их в аренду фермерам, но был уже стар и, собравшись переезжать в другое место, к своим детям, решил земли продать.

Уильяма в Стрэтфорде уважали: он преуспел в Лондоне, имел хороший доход, да еще и прекрасный дом в городе. Конечно, существовали и другие желающие совершить выгодную сделку, но предыдущий владелец хорошо знал отца Уильяма, и в итоге это сыграло решающую роль.

— Ты становишься деловым человеком. — Ричард Филд ужинал с Уильямом, когда тот вернулся в Лондон после покупки земли. — Молодец. Никогда не думал, что быть актером настолько выгодно.

— Выгодно не столько быть актером, сколько совладельцем театра, — поправил Уильям, — это разные вещи.

— Согласен. Но и театр мне всегда казался чем-то пустячным. Ты доказал мне обратное. И ты хорошо вкладываешь деньги, что на актера и драматурга тоже не похоже.

— Все это случайность. Мне подсказали, как лучше распорядиться доходом. Я просто послушал совет одного умного человека. И с домом, и с землей мне повезло. Да и сам вести дела я не собираюсь. Там остается тот же управляющий, что вел их при прежнем владельце. Как идут дела в типографии? — перевел Уильям разговор на другую тему.

— Нормально. Не могу, как видишь, похвастаться такими же достижениями, как и ты. Но, в общем, жизнь меня устраивает. Жду сонеты. Но ты уперся и никак не хочешь помочь другу разбогатеть.

— На моих сонетах не разбогатеешь, — засмеялся Уильям. А по спине пробежал неприятный холодок. Он вспомнил странного человека в черном плаще. К сожалению, Ричард не оставлял попыток уговорить Уильяма на публикацию. Для него, видимо, сонеты стали чем-то вроде идеи фикс, которая никак не выходила из головы. Он твердо верил в то, что сонеты принесут баснословную прибыль, что, раз за ними стоит таинственная история, она не сможет не обогатить того, кто первым их издаст.

— Эх, Уильям, говорю же, они все равно появятся. Не мы это сделаем, так те, кто хранит второй экземпляр. А ты понять не хочешь очевидного, — обиженно произнес Филд.

— Они бы давно появились. Мы говорили уже об этом. И совсем не очевидно, что вдруг по прошествии стольких лет кому-то взбредет в голову о них вспомнить. — Уильям и сам надеялся, что второй экземпляр утерян.

— Хорошо. Давай пьесу, — подобные разговоры всегда заканчивались одинаково: Ричард просил новую пьесу Уильяма.

— Пока ничего нового нет. Но нам заказали пьесу в честь короля. Предыдущая, которую писал не я, провалилась. То есть ее запретили.

— Что вы там такого наговорили? — удивился Ричард, зная о том, что «Глобус», являясь королевским театром, старался не ставить пьес, неугодных королю.

— Там упоминался заговор против короля. Это показалось плохим знаком. Не стоит со сцены говорить о заговорах.

— Верно. Лучше говорить о ревности и любви. Гораздо безопаснее. Слышал, что «Отелло» пользуется огромной популярностью. Будто вы с этой пьесой объехали все дворцы и замки в округе.

— Так и есть. А ты все ругаешься со мной из-за сонетов. Я тебе дал такую пьесу для издания! Твои покупатели, наверное, раскупили все тиражи.

— Еще бы. Раскупили, и я ее допечатываю постоянно. Но я и не говорю, что тебе не благодарен. Тут все мне завидуют — иметь такого земляка, как сам Шекспир! И вот еще история. Послушай, — Ричард засмеялся, — жена вечно слушает всякие сплетни. Рассказала мне. Один любитель театра, твой поклонник, находился под таким впечатлением от пьесы, что, посмотрев спектакль, купил у меня книгу. А после книги крестил новорожденную дочь Дездемоной. Не побоялся.

— Чего не побоялся? — не понял Уильям.

— Как чего? Вырастет и ее, как и главную героиню, задушит из ревности какой-нибудь мавр. Моя жена твердо уверена, что называть детей можно только в честь героев со счастливой судьбой.

— Мавров в Англии не так много. Будем надеяться, что в истории ребенка не будет печального финала.

Уильяму было странно слышать о своей популярности. Он не ощущал ее и всякий раз, когда Ричард начинал об этом разговоры, смущался и твердо верил в то, что друг преувеличивает. Успех спектаклей Уильям относил за счет игры актеров, которые талантливо произносили написанные им строки. Поэтому то, что случилось буквально через несколько дней после встречи с Ричардом, Уильяма сильно удивило.

Он был в театре, когда туда принесли записку от Филда: «Срочно приходи. Я тебе должен кое-что показать». Уильям сразу подумал о сонетах.

— Их все-таки кто-то издал, — пробормотал он, глядя на листок бумаги.

После спектакля Уильям пошел к другу. Сам он к тому времени перебрался жить ближе к центру города, и добираться до дома Филда стало гораздо проще.

— Сонеты? — выпалил он, заходя в гостиную.

Марта, накрывавшая на стол, вздрогнула и чуть не выронила тарелку из рук. А Ричард укоризненно покачал головой:

— Ты зачем так кричишь, Уил? Какие сонеты? — спросил он так, будто сам не упоминал это слово по нескольку раз в месяц.

— А что тогда случилось? — немного успокоившись, Уильям присел на стул.

— Вышла книга филолога и историка Чепмена.

— Того, что когда-то написал «Историю Британии»?

— Да. Теперь он написал книгу о выдающихся английских поэтах. В основном он там говорит о старых, давно поумиравших поэтах. Но вот смотри: в конце написано о тех, кто пишет сейчас. Среди прочих — Уильям Шекспир, «чей талант, несомненно, по заслугам оценят будущие поколения», — процитировал гордо Ричард, — держи. Я купил тебе экземпляр в подарок.

— Спасибо, — Уильям слегка растерялся.

— А теперь о сонетах. Твоя слава растет. Нужно публиковать.

— Нет, — кратко ответил Уильям, — нет, Ричард, делать мы этого не будем.

— Ты упрям, как осел, — рассердился Филд, — ничего тебя убедить не может.

— В этой книге просто упомянули мое имя. Вместе, как я вижу, с еще некоторыми современными поэтами. Среди прочих. Приятно, конечно, но в этом факте нет ничего такого уж поразительного, — Уильям начал потихоньку успокаиваться. Первый эффект от прочитанной Ричардом фразы прошел.

— Хотел обрадовать человека, книжку ему подарил, — бормотал Филд.

— Не обижайся. Если бы не было важной причины, то я отдал бы тебе сонеты. Печатай на здоровье. Ты просто должен поверить, что причина есть и для меня она многое значит. Я рад, что меня упомянули в такой замечательной, толстой книге, — Уильям потряс ею в воздухе, — тяжелая, — он попытался пошутить, чтобы отвлечь Ричарда от мыслей по поводу издания сонетов.

— Ладно, давай ужинать, — предложил Филд.

Но Уильям в тот день торопился домой. Он хотел на следующий день рано утром выехать в Оксфорд. Ближайшие спектакли шли без его участия, и, как он это теперь постоянно делал в течение последних двух лет, он решил навестить Мэри. Книга с упомянутым в ней именем Шекспира не казалась ему таким уж важным делом. По крайней мере, не настолько важным, чтобы отменять поездку.

— Спасибо, Ричард. И не обижайся на меня. Сегодня я у вас ужинать не буду. Еду в Оксфорд.

— Полюбил ты этот городок. У тебя там друзья. Понимаю.

Уильям часто рассказывал Ричарду о беседах с Джоном Давенантом, стараясь на всякий случай поменьше упоминать Мэри. Все-таки их разговоры слушала Марта, а она иногда писала Анне письма. Уильяму вовсе не хотелось, чтобы в них говорилось о его любви.

— Да, навещу Джона. Это ж благодаря ему я теперь владелец земли в Стрэтфорде.

— Поезжай. Потом скажешь, что он там еще тебе присоветовал. Может, и я смогу воспользоваться его умными рассуждениями о деньгах. А то детей вон по дому бегает много, а денег мало, — заключил со вздохом Ричард.

Уильям шел домой и думал о предстоящей встрече с Мэри. Она постоянно занимала все его мысли. И даже когда он думал о чем-то другом, стоял на сцене, они лишь отходили в сторонку, но не покидали его сознание. Об Элизабет Уильям вспоминал все реже и реже. Она больше не приходила к нему в дом, не передавала писем. Два года назад Уильям решил сменить квартиру, в которой жил, на более комфортную и переехал. Он оставил хозяйке свой новый адрес, и она исправно передавала ему почту. Несколько раз он и сам заходил к ней узнать, не спрашивал ли его кто. Но потом Уильям перестал это делать, а постепенно и перестал ждать писем.

Иногда он встречался случайно с Элизабет во дворце. В лучшем случае они кивали друг другу, в худшем проходили мимо. В прошлом году Элизабет родила третьего ребенка, и чувства Уильяма угасли. Будто оплывшая свеча, они застыли в причудливой форме, напоминая иногда о прежней страсти, но не в силах вновь стать такими, какими были когда-то.

Порой Уильяму становилось нестерпимо грустно. Он чувствовал, как быстро бежит время, унося с собой былую любовь и страсть. Он мог сидеть весь вечер у окна, положив перед собой лист бумаги, и не написать ни строчки.

— Раньше ты писал по три пьесы в год, — упрекал его Джеймс, — а теперь пишешь по одной и то без особого желания.

И действительно, сюжеты Уильяма уже не так увлекали, как в былые времена. Хотя то, что выходило из-под его пера раз в год, не являлось наспех сделанной работой. Это были произведения, написанные с размахом, прекрасным языком. Они неизменно проходили на сцене с успехом.

— Ты ни разу не промахнулся, — удивлялся Джеймс, — ты всегда пишешь то, что хочет видеть публика. У тебя не было ни одной провальной пьесы. В других театрах снимают пьесу за пьесой, переписывают, меняют сюжет. Твои можно ставить, не беспокоясь ни о чем. Даже цензура редко в них вносит исправления. Откуда у тебя такое чутье?

Уильям и сам не знал, почему так получается. В сорок два года он добился славы и успеха, но печаль, однажды поселившаяся в его душе, не собиралась покидать ее. Уильям понял, как была права Мэри, сказав, что счастье надо искать в себе. Раньше он думал, что страдает из-за любви к Элизабет. Но теперь, когда чувства к ней больше не мучили его, он видел, что дело только в нем самом.

Когда тоска, снедавшая его, становилась уж совсем нестерпимой, Уильям ехал к Мэри. Она обладала удивительным свойством поднимать ему настроение одним своим присутствием. Он разговаривал с Джоном, а она просто сидела за столом. Уильям начинал непроизвольно улыбаться, ловить ее взгляды, шутить так, чтобы она рассмеялась еще громче. После этих встреч он писал легче и быстрее, вдохновение посещало его чаще, и бумага, лежавшая перед ним, покрывалась черными строчками.

Если внутренне Уильям замечал за собой неприятные перемены, связанные с плохим настроением и меланхолией, то внешне он изменился не сильно. Высокий, стройный мужчина с аккуратной бородкой, как и прежде, привлекал внимание женщин. Но, как и раньше, его волновала только одна представительница прекрасного пола. Только теперь ее звали не Элизабет, а Мэри.

Уильям полюбил Оксфорд. Мэри рассказывала ему об истории города, показывала во время прогулок красивые места, любимые ею с детства. Уильяму начало казаться, что он родился не в Стрэтфорде, а в Оксфорде, — так хорошо он его узнал всего за два года. В Стрэтфорд он выбирался все реже. Единственный раз, когда ему пришлось это сделать не по собственной воле, был связан со смертью отца. Неожиданно пришедшее известие заставило Уильяма собраться в дорогу. Он никогда не был особенно близок с отцом, но его уход стал для Уильяма ударом, который он пережил с трудом.

* * *

— Уильям, проходи. Рад тебя видеть, — произнес искренне Джон, пропуская Уильяма в дом, — рассказывай, какие новости в столице.

— Все по-прежнему. Такое ощущение, что жизнь застыла. Ничего нового ни у кого не происходит.

— Как же? — удивился Джон. — У вас там и заговоры, и балы, и маскарады. Рождество, говорят, королевский двор праздновал целый месяц.

— Может быть, — хмыкнул Уильям, — не заметил. Заговор был — хотели взорвать порох в том зале, в который должен был прийти король. Но его вовремя раскрыли. Как и в случае с Эссексом, планы заговорщиков провалились. Разве ж это новости? Последней новостью была смерть королевы три года назад. Ни до, ни после, Джон, по-настоящему мир ничто не потрясало.

— Видимо, лишь проживая в таком захолустье, как мы, кажется, что эти события играют важную роль. Ты живешь в Лондоне и воспринимаешь их как должное.

— Наверное, — согласился Уильям, — но мне и моя жизнь не кажется интересной. И только когда я приезжаю к вам, она как-то меняется к лучшему.

За столом на время установилась тишина. Мэри пыталась найти слова, которые приободрили бы Уильяма, Джон подумывал предложить Уильяму купить небольшой участок земли, который продавал его брат. Сам гость размышлял о том, как скучно проходит его существование в столице, где основным развлечением были беседы с друзьями из театра за кружкой пива в таверне.

— Ты пишешь что-нибудь? — нарушила молчание Мэри. — Давно мы ничего не читали из твоих пьес.

— Да, собираюсь писать по заказу короля. Пока читаю об истории Шотландии. Думаю, ему будет приятно, если пьеса будет посвящена событиям, происходившим на его родине.

— Вот видишь, как ты проводишь время, — Мэри всплеснула руками, — за чтением книг по истории Шотландии. А притворяешься, что тебе скучно. Потом будешь писать пьесу для самого короля.

— Он к этому привык, — встрял Джон, — постоянно ходит во дворец, видит Якова, как вот нас с тобой. Человек быстро ко всему привыкает.

— Верно, — кивнул Уильям, — постоянные развлечения теряют свою привлекательность. Тем более что развлекают не нас, мы развлекаем. Когда в город приходит чума, он пустеет — словно из театра уходят все зрители и актеры. Потом все начинается сначала. Постепенно Лондон опять наполняется людьми, представления продолжаются. Смерть не пугает, к ней привыкли и не видят в ней ничего страшного. Казни проходят при огромном стечении народа. Для них это тоже развлечение.

— Ты говоришь ужасные вещи, Уильям, — Мэри погрустнела, — когда умер твой отец, ты очень горевал. Нельзя привыкнуть к смерти.

— Прости, Мэри, я тебя расстроил. Я имел в виду, что мы привыкли видеть смерть и перестали ее бояться. Конечно, когда вдруг она касается твоей семьи, тебя лично, мы внезапно понимаем, что значит терять близкого человека навсегда. Но человек странно устроен. После смерти сына я думал: буду проводить много времени с дочерьми, постоянно буду приезжать к ним, оставаться в Стрэтфорде подольше. А сейчас опять езжу туда редко. Они выросли без меня и уже совсем не дети.

— Ты переживаешь из-за этого?

— Пожалуй, нет. Вот что плохо. Привык быть один. Думаю, и я им тоже давно не нужен.

— Это не так. Я уверена, — возразила Мэри, — ты им нужен. С таким отцом, должно быть, интересно поговорить, спросить совета.

Уильям засмеялся:

— Какой я советчик! Сам приезжаю к вам за советами. И говорить со мной им не о чем. Мой младший брат любит разговаривать о театре. Хочет, как и я, стать актером. Переехать в Лондон. А дочкам лучше говорить с матерью.

— Так к тебе приедет брат?

— Скорее всего, да. Я не пытался его отговаривать, потому что помню тот пыл, с которым сам рвался в Лондон. Устрою к себе в театр...

Уильям долго потом вспоминал ту поездку в Оксфорд. Он словно предчувствовал, что она станет для него особенной. В этот раз с Филдом поделиться было нечем: разговоры о жизни и смерти его не особенно интересовали.

Летом в город пришла чума: Уильям будто предугадал ее скорое появление. Но выехать на гастроли театр сразу не мог. В загородных дворцах короля они должны были давать представления в связи с пребыванием в Англии брата его жены. Жена Якова родом была из Дании. А датчане славились своим умением повеселиться. Король Дании Христиан Четвертый приехал с большим количеством подданных. Яков не хотел упасть в грязь лицом и созвал для забавления родственников всех, кого мог, включая театр «Глобус».

Датчанам все равно было скучновато. И увеселения продолжались круглые сутки, несмотря на свирепствовавшую в Лондоне чуму. Столы ломились от яств и напитков, актеры ставили каждый день новые спектакли, музыканты играли свои произведения, устраивались танцы и маскарады.

Уильям скучал по Мэри, по спокойным вечерам в Оксфорде и проклинал про себя активных родственников королевы.

— Как они не устают? — спрашивал он Джеймса. — Еле порой на ногах стоят.

— Ты видел, они падают лицом прямо в тарелки. Их платья все в пятнах от вина и жира, капающего с мяса. Удивительная нация.

— Когда они уезжают домой, не знаешь? Когда нас отсюда выпустят?

— Неизвестно. Спросить не осмеливаюсь. Пока велят находиться при дворе. Мы не имеем права ослушаться: у нас королевский театр.

— Я помню, — кивнул Уильям, — но я надеялся этим летом навестить Мэри и успеть съездить в Стрэтфорд.

— Планы пока придется отложить на неопределенный срок.

— Зачем мы им нужны, не пойму, — продолжал возмущаться Уильям, — сама королева принимает участие в любительских постановках, которые организуют при дворе.

— Видимо, этого мало. Удовлетворить собственное тщеславие — одно, посмотреть на игру профессионалов, — Джеймс гордо выпрямил спину, — другое.

— Разве они замечают разницу? — ехидничал Уильям.

— Помолчи. А то обвинят в заговоре и будешь на потеху совсем другой публике казнен на площади в Лондоне.

— Ты про то огромное колесо, на котором четвертуют осужденных?

— И про него тоже. Но методов довести человека до смерти теперь так много, что не знаешь, что и выбрать...

Датчане пробыли в Англии целый месяц. Но Уильяму показалось, что они гостили год, не меньше. Он успел устать от их громких голосов и пьяного смеха. Во время спектаклей родственники королевы, не смущаясь, комментировали происходившее на сцене, вставали со своих стульев, чтобы взять очередную тарелку с едой или наполнить бокал вином, шумели, спотыкались, чертыхались и порой заглушали речь актеров.

В начале июля дворцы опустели. Звенящая тишина растеклась по залам. Актеров и музыкантов отпустили восвояси. Возвращаться в Лондон было по-прежнему опасно, и труппы сразу отправлялись гастролировать по стране. В первую очередь Уильям поехал в Оксфорд. Ему не терпелось увидеться с Мэри. Он не получал от нее писем, которые если и приходили, то в его квартиру в Лондоне. Рисковать возвращаться в город, где царила чума, он не стал.

Дороги были полны людьми, бежавшими от страшной болезни. Уильям продвигался к своей цели медленно, иногда не имея возможности обогнать длинные вереницы телег, двигавшихся в непонятном направлении. Он злился, бессильный предпринять какие-нибудь меры, чтобы ехать быстрее. Почему он так торопился, Уильям и сам не знал. Но неведомая сила гнала его в Оксфорд, и когда он, наконец, достиг своей цели, то вздохнул с облегчением.

Обычно Уильям приезжал на постоялый двор, устраивался в комнате, которую для него всегда держали свободной, и на ужин приходил в дом Давенантов. В этот раз желание увидеть Мэри было столь велико, что он сразу отправился в таверну, надеясь застать ее там. Она, как обычно, сновала между столиками. Ее нельзя было не заметить. Но что-то неуловимо изменилось в облике Мэри. Движения стали более плавными, смех не таким заливистым. Она немного располнела, и юбки уже не так лихо взлетали от ее движений.

Мэри увидела его и остановилась на полпути на кухню. Она сделала несколько шагов ему навстречу.

— Уильям! Я не ожидала тебя здесь увидеть, — произнесла Мэри негромко.

— И сам не знал, когда приеду. Мы развлекали датских родственников королевы. Целый месяц переезжали из одного загородного дворца в другой.

— Я писала тебе. Ты не получил писем?

— Я не был в Лондоне все это время. Там сейчас чума. Я не стал туда даже заезжать. Сразу поехал к тебе.

— Хорошо, — Мэри поправила растрепавшиеся локоны, — сейчас предупрежу, что отойду ненадолго, и мы с тобой сможем прогуляться.

Вскоре Мэри вернулась, они вышли на улицу и пошли в сторону реки:

— Мне нужно сказать тебе, Уильям, кое о чем. Я тебе писала в письме, но раз ты его не получил, то расскажу сейчас.

— Что-то случилось? — он начал беспокоиться.

— Да, — Мэри остановилась и посмотрела ему в глаза, — у нас будет ребенок.

— У тебя и у Джона? — переспросил Уильям, не совсем понимая, что она ему сказала.

— У меня и у тебя. Уильям, это твой ребенок. Я в этом уверена...

— Почему? — опять задал он глупый вопрос, продолжая находиться в каком-то непонятном состоянии.

— Женщина всегда знает, от кого у нее ребенок. Конечно, Джону я соврала. Вы, мужчины, в этом деле совсем не разбираетесь. Или не хотите разбираться. Короче говоря, ты не должен волноваться. Джон считает ребенка своим. Он будто и не замечает наших с тобой отношений.

— Но, если ребенок мой, я бы хотел, когда он родится, видеться с ним, хоть иногда, — Уильям вспомнил про ребенка Элизабет. Наверняка и она точно знала, чья это дочь. Но говорить ему об этом не хотела. Он вспомнил рано умершего сына. Горечь захлестнула его сердце, — пожалуйста, Мэри, только не лишай меня общения с ним.

— Я и не собиралась, — Мэри с удивлением увидела слезы в его глазах.

— Я сделаю для него все, что в моих силах.

— Уильям, я предложила Джону просить тебя быть малышу крестным отцом. Джон обрадовался и сказал, что, если ты согласишься, сочтет за честь.

— Это я сочту за честь, — Уильям нежно прижал Мэри к себе, — спасибо тебе. Я никогда не забуду, как ты ко мне была добра.

Мэри тоже захотелось заплакать. Она бы все отдала, чтобы Уильям мог быть с ней. Хотя бы чтоб он предложил ей бежать с ним в Лондон. Она бы отказалась, но ей было бы приятно оттого, что он сказал эти слова. Но Уильям молчал. Он принял ситуацию такой, как ее преподнесла Мэри, и не собирался в ней ничего менять. Он был тронут ее поступком, но Мэри хотелось красивых слов. Таких, какие он так талантливо писал в пьесах.

— Как жаль, — все-таки произнесла она еле слышно, уткнувшись ему в плечо.

— Что, Мэри? — переспросил Уильям.

— Нет, ничего. Джон будет рад, что ты приехал. Он тоже ждал тебя.

— Я люблю вас обоих. Наверное, это ужасно, но я тебя к Джону даже не могу ревновать. Он мой друг, и я благодарен вам за то, как вы ко мне относитесь.

— Да, Уильям, мы тоже оба тебя любим, — Мэри вытерла глаза платком и улыбнулась, — пойдем обратно.

За ужином Джон поделился с Уильямом новостью.

— Осенью мы ждем пополнения в семье, — сказал он гордо.

— Я уже сказала Уильяму, — Мэри улыбнулась, — и в том числе о том, что будем рады его видеть в качестве крестного отца.

— Ты согласен? — Джон вопросительно посмотрел на друга.

— Конечно. Как я мог не согласиться, — искренне ответил Уильям.

— Тогда, что бы ни случилось, ты должен в конце года быть у нас.

— Мэри, наверное, следует поменьше работать в таверне, — осторожно заметил Уильям, — побольше гулять и отдыхать.

— Вот и я ей это же говорю. Может, она хоть тебя послушает. Мэри, ты слышишь, тебе надо прекратить проводить весь день на кухне.

— Мне будет скучно. Пока я хорошо себя чувствую, я хочу продолжать общаться с людьми.

— Упрямая. Не переубедишь, — Джон с нежностью посмотрел на жену.

В то лето Уильям часто гостил у Джона и Мэри. Ему стало казаться, что они — его настоящая семья. Мэри всегда спрашивала о том, что он пишет, что играет в театре. Джон интересовался его финансовыми делами, давал полезные советы. В Стрэтфорде Уильям появился всего раз, и то проездом: его театр играл неподалеку.

Осенью, вернувшись в Лондон, он ждал известий от Мэри. В любом случае Уильям собирался к ним ехать на Рождество, не полагаясь на почту, — ребенок уже точно должен будет к тому времени родиться.

— И ты веришь в то, что это твой ребенок? — Джеймс и Уильям сидели в любимой таверне неподалеку от театра.

— Зачем Мэри врать? — удивился Уильям. — Она остается с мужем, но считает, что я должен знать правду. А я чувствовал: случится какое-то важное событие. И вот, видишь, был прав. Я так летом спешил в Оксфорд — знал, что меня там ждут известия.

— Ты счастлив. Не пойму почему. Твоего ребенка будет воспитывать чужой человек.

— Джон не чужой человек, — поправил Джеймса Уильям, — он стал мне близким другом. Джон будет прекрасным отцом, я уверен. Я же собираюсь принимать участие в воспитании ребенка, насколько смогу. Уверен, крестный отец — это накладывает даже больше обязательств.

— Хорошо, — сдался Джеймс, — раз ты так смотришь на вещи, то делай, как знаешь. Кстати, о твоем брате. Эдмунд прекрасно справляется с ролью. Видимо, вы с ним в этом похожи.

— Я рад. Надеюсь, в моей жизни началась светлая полоса. Скоро родится ребенок, младший брат, которого я так люблю, живет теперь со мной в Лондоне. Пьеса, написанная в честь короля, прошла с успехом. Несмотря на твои предостережения.

— В «Макбете» попахивает заговором, — усмехнулся Джеймс, — но король, видимо, был так впечатлен шотландскими ведьмами, легендами и сказками его родины, которые ты умело, вставил в повествование, что не обратил на это внимания.

— Мне очень помогла Мэри. Мы с ней этим летом обсуждали книги о Шотландии, сюжет. Она молодец. Могла бы и сама писать книги.

— Пусть пишет, — пошутил Джеймс, — нам новые пьесы никогда не помешают. Возьмем ее в театр постоянным драматургом.

— А что? Подам ей идею. У Мэри и вправду богатое воображение, и она много читает. Почему бы и не попробовать писать?

— Эх, Уильям! Эта женщина совсем вскружила тебе голову. Мою шутку ты воспринял серьезно.

— Потому что в твоей шутке кроется истина.

— Если Мэри дает тебе советы по поводу твоих пьес, это вовсе не значит, что она сможет писать сама. И потом, она женщина.

— И что? Мы будем первым театром, в котором будут идти пьесы, написанные дамой.

— Это у тебя богатое воображение, — Джеймс вздохнул, — но тебе оно необходимо. Ничего не поделаешь...

В тот же день Уильям сел писать письмо Мэри. Правда, прежде он поговорил с братом. Эдмунду было двадцать пять. Он обладал спокойным характером и приятной наружностью, что располагало к нему людей. Мать не хотела отпускать его с Уильямом в Лондон. Но мягкий Эдмунд смог настоять на своем, не без поддержки старшего брата...

— Эдмунд, как ты думаешь, что если пьесы начнет писать женщина? Ты можешь себе такое представить?

— Почему нет? — флегматично ответил молодой человек, — женщины умеют писать стихи. Могут написать и пьесу. Королева Елизавета, говорят, писала очень неплохо. И сейчас при дворе ставят любительские постановки. Якобы этим очень увлекается жена короля.

— Видел я эти спектакли, — махнул рукой Уильям, — ничего заслуживающего внимания. Джеймс считает, что предлагать Мэри Давенант писать пьесы — бредовая идея, хоть и он сам ее предложил. Теперь оправдывается, говорит, что пошутил.

— Я представил себе афишу «Глобуса»: название, предположим, «Макбет», и автор: «Мэри Давенант» вместо «Уильям Шекспир», — Эдмунд почесал в затылке, — где-то я склонен согласиться с Джеймсом. Выглядеть будет странно. Мэри не королева. И даже не придворная дама. То, что прощают им, могут неправильно понять в отношении других женщин.

— А мне так по душе эта идея. И Мэри было бы не так скучно сидеть в Оксфорде с маленьким ребенком. Это сейчас она проводит все время в таверне и общается с посетителями. Хотя, наверное, уже не проводит, — Уильям вспомнил, что приближается срок родов, — так тем более, — заключил он. Эдмунд задумался.

— А почему бы не выдать ее за мужчину? — неожиданно предложил он. — Мы играем женские роли. Мэри будет изображать мужчину. На афише можно написать чье-нибудь вымышленное имя, — он опять замолчал, — еще она может писать вместе с тобой.

— Она и так мне помогает. Всегда обсуждает то, что пишу. Читает на эту тему книги.

— Ты пишешь мало — одну пьесу в год. В этом году тебе ее пришлось писать, потому что пьесу заказал король. А так Мэри сможет придумать что-то новое. Ты лишь поправишь текст.

— Спасибо, Эдмунд, — Уильям посмотрел с любовью на брата. Он всегда любил его, а после смерти сына привязался к нему еще сильнее. Эдмунд стал ему вторым сыном. Он был похож на молодого Уильяма только внешне. И то его волосы были чуть светлее, а черты лица мягче и так тонко очерчены. Характером Эдмунд скорее пошел в мать: добрую, спокойную женщину.

— Не за что. Правда, неизвестно, как Мэри воспримет твое предложение. Ты же не знаешь ее мнения на этот счет. Пока ты разговаривал о ней с Джеймсом и со мной. Главная героиня пьесы пока сидит в Оксфорде, вынашивая ребенка, в неведении.

— Я скоро туда отправляюсь. Ты помнишь, я будущий крестный. Думаю, не буду ждать от нее письма. Поеду заранее. В начале декабря дороги станут совсем плохими. Начнет рано темнеть. Добираться до Оксфорда будет непросто.

— Правильное решение, — одобрил Эдмунд, — на Рождество в Стрэтфорд вместо тебя съезжу я.

— Ты не строй больших планов, — предупредил Уильям, — ты только начал работать в театре. На праздники мы даем много спектаклей. Нас приглашают в дома знатных вельмож и к самому королю. Последние годы Рождество растягивается на месяц. Я могу уехать, потому что давно в театре, дружу с Джеймсом и заранее его предупредил, что уеду. А раньше я всегда на праздники работал.

— Ничего страшного. Я сам этого добивался. Значит, останусь, — ответил невозмутимый Эдмунд.

И все же известие от Мэри застало Уильяма в Лондоне. Она сумела передать письмо с одним из знакомых, ехавшем в столицу.

— У меня родился сын! — сообщил он Джеймсу, ошеломленный радостной новостью. — Все, еду в Оксфорд. Это сам Господь решил простить мне часть грехов и подарил сына.

Уильям попрощался с братом, зашел в гости к Ричарду Филду, чтобы поздравить с наступавшими праздниками и сделать подарки его детям. Ричард, не теряя надежды разбогатеть, опять попросил Уильяма расспросить Джона, что ему надо для этого предпринять.

— Ты не представляешь себе, как мне хочется так же как ты, сидеть дома и ничего не делать, — завел свою старую песню Ричард, — ты даже уже можешь себе позволить не играть постоянно в театре. Пишешь всего одну пьесу в год вместо предыдущих двух-трех. И при этом получаешь хороший доход.

— Тоже вложи деньги, — устало советовал Уильям, — купи дом или землю, войди с кем-нибудь в долю. Да вот хотя бы с владельцем трактира. У нас рядом с театром трактир, в котором мы постоянно сидим с Джеймсом. Хозяин хочет купить дом в Лондоне. Один он эту сделку не потянет. Мы с Джеймсом подумываем вложить деньги в покупку. Джон всегда советует покупать дома и землю. Он считает, что такие вещи не теряют в цене и приносят постоянный доход.

Располневший и облысевший Ричард со вздохом почесал свое пузо. Он ничуть не походил на того молодого мужчину, к которому когда-то пришел, приехав в Лондон, Уильям. Ричард все больше ворчал и жаловался на жизнь.

— Нет, не смогу, — еще громче вздохнул он, — лишних денег нет. Все уходит на детей. Учи их, обувай, одевай. Корми, в конце концов. А едят они, скажу я тебе, немало. И типография требует денег: то закупи, это закупи. Книжки потом надо еще продать. Иначе и близко не окупишь своих расходов. Плати, значит, помощнику, который работает в магазине, помощнику, который работает в типографии. Нет, не выйдет. А ты вот опять устроился. Будешь владельцем лондонского дома. Почему бы тебе, кстати, не купить дом себе? Снимаешь все квартиру. Уж сколько лет тут живешь. Я и то этот дом выкупил.

— Не хочу. Зачем? У меня есть дом в Стрэтфорде. Этого вполне достаточно. В Лондоне нам с Эдмундом места хватает. Мне одному хватало тем более. Честно тебе скажу: я не планирую жить в Лондоне до конца дней своих. Мы беседовали как-то с Джеймсом, и я ему сказал, что собираюсь перебраться обратно в Стрэтфорд. Там и воздух чище, и народу поменьше. Пока вроде остался, но не думаю, что надолго. Не нравится мне здесь, Рич.

Филд кивнул и задумался. Он и сам порой не знал, правильно ли сделал, уехав однажды в столицу. В отличие от Уильяма, в Стрэтфорд он практически не наведывался. Дела в типографии, разраставшаяся семья не давали возможности отлучаться надолго из Лондона. Гнала его оттуда только чума. Но чаще даже во время эпидемий Ричард отправлял к родственникам жену и детей, а сам с риском для жизни сидел, запершись дома, боясь, что мародеры, бесчинствовавшие в городе, обчистят и его.

В Оксфорде царило оживление, характерное для всех английских городов и деревень в преддверии Рождества. Конечно, Лондон превосходил их всех по пышности убранства и количеству развлечений. Но Оксфорд отличался от других тем, что в нем круглый год царили студенты. На Рождество они устраивали собственные представления, ставили спектакли и пугали жителей ночными выкриками, возвращаясь из очередной таверны.

Уильям был уверен: он чувствует себя в этом городе моложе и счастливее не только из-за Мэри, но и потому, что в нем присутствовала постоянная атмосфера зажигательного молодого веселья.

Его, как всегда, радушно приняли в доме Давенантов. Мэри чуть располнела, но если во время беременности она чаще грустила, то теперь опять по-прежнему улыбка играла на ее лице. Она не отходила от младенца, постоянно брала его на руки, напевая что-то тихонько ему на ушко. Уильяму не хотелось оставлять их ни на минуту. Но слишком уж демонстрировать свои отцовские чувства перед Джоном он не стал. Впрочем, Джон сам нашел такой привязанности объяснение, и оно его вполне устраивало.

— Я рад, — сказал он за ужином, — что ты, Уильям, с помощью нашего сына смог заполнить пустоту в сердце, которая в нем образовалась после смерти Гамлета. Мы с Мэри решили назвать сына Уильямом. В честь тебя.

Уильям был растроган. В честь него впервые называли ребенка, он впервые становился крестным отцом. Также впервые он почувствовал ответственность за своего сына, неведомую ему прежде.

На следующий день после его приезда, когда они с Мэри остались вдвоем, она немного неуверенно, с трудом подбирая слова, сказала:

— Прости, Уильям, но мне придется тебе сообщить о том, что я решила. Я решила, что мы с тобой не должны больше встречаться. То есть мы будем друзьями, но изменять Джону я больше не смогу. Он благородный человек, и пользоваться его добродушием и наивностью для меня после рождения сына, которого Джон так искренне любит, стало невозможным. Я люблю тебя, как и прежде, но постарайся меня понять.

Уильям подошел к колыбельке, в которой посапывал его тезка.

— Знаешь, я готов пойти на любые жертвы, лишь бы видеть своего сына. И тебя, конечно. Ты права, и у нас нет иного выхода. Только не лишай меня возможности встречаться с вами. Это единственная радость в моей жизни. Помнишь, как ты говорила, что счастье нужно искать в себе. Так вот, я нашел его в тебе, а теперь и в сыне.

— Я тебя всегда жду. И маленький Уильям будет тебя ждать. Этот дом для тебя открыт, — Мэри ласково провела по волосам Уильяма, — я все-таки надеюсь, что ты и в себе отыщешь счастье. Оно просто спряталось где-то до времени.

— Я верю тебе. Но мне достаточно и того, что есть.

После этого разговора Уильяму стало легче. Он спокойно смотрел Джону в глаза, зная, что больше не обманывает его. Ребенка покрестили, и Уильям получил официальный статус крестного. Он часто брал ребенка на руки и любовался маленьким личиком. Воспоминания о собственных маленьких детях совершенно стерлись из его памяти, и он будто открывал для себя все заново. Джон целый день проводил в делах, на постоялом дворе, в таверне, уезжал проверять другие принадлежавшие ему хозяйства. Поэтому сын лучше реагировал на появление крестного, которого видел целыми днями, чем на появление родного отца. Уильям относил это еще и на тот факт, что сын должен был чувствовать, кто ему приходится настоящим отцом.

Было у Уильяма время и на беседы с Мэри. Он предложил ей писать пьесы под чужим именем или писать вместе с ним. Вначале она удивилась и пыталась доказывать, что у нее нет таланта, что она не сможет. Но через некоторое время Мэри сама заговорила на эту тему:

— Я постараюсь. Мне страшно, что я не справлюсь, но ты мне доверяешь, а это главное. Я подумала, о чем хотела бы писать. Знаешь, о чем и как пишешь ты, у меня не получится. Если ты даешь мне такую возможность проявить себя, я бы писала сказки. Ну, что-то похожее на легенды, сказки, предания. Мне самой пока неясно до конца, какими эти пьесы получатся. Скорее всего, так сразу я и не напишу ничего. Слишком неожиданно твое предложение.

— Торопиться некуда, — заверил ее Уильям, — у тебя впереди вся жизнь. В отличие от меня. Мне многое стало неинтересно. А ты можешь подумать, попробовать. Я прочитаю, скажу тебе свое мнение. Хотя совершенно необязательно к нему прислушиваться. Но я много лет проработал в театре и посмею высказывать тебе свое суждение. Тебе решать, как поступать дальше. В любом случае Джеймсу я пьесы покажу. Если он поймет, что их можно ставить, то они будут разыграны перед зрителем.

— Ты на самом деле считаешь меня талантливой? — Мэри смутилась и опустила взгляд. — Никогда не задумывалась о том, что могу писать.

— Не только счастье в нас самих, но и талант тоже. Я счастье в себе не нашел, но с детства чувствовал талант, ну или способности, желание писать. Это ощущение было внутри. Его и искать не надо было. Поэтому поищи талант. Почему-то я уверен, что он в тебе живет. В такой женщине не может не быть таланта...

Настало время возвращаться в Лондон. Уильяму больно было покидать сынишку, но остаться в Оксфорде насовсем он пока не мог. Когда-то давно в столице его держали работа, желание писать, друзья. Потом любовь к Элизабет, которая продолжалась несколько лет. Теперь осталось одно — помочь брату. Уильям понимал, что его помощь еще может понадобиться. Вот встанет Эдмунд окончательно на ноги, обустроится, и появится возможность уехать.

А уж предложив Мэри попробовать себя в написании пьес, он обязан был помочь и ей, если она не испугается и напишет все-таки что-нибудь. Уильям осознавал, что с маленьким ребенком осуществить задуманное ей будет непросто. В лучшем случае у нее займет год, чтобы написать первое произведение.

Таким образом, мысленно подвел итог своим размышлениям Уильям, в Лондоне его держали два человека, Эдмунд и Мэри. По меньшей мере, оставаться там ему придется года два. Что ему готовит судьба, какие повороты, Уильям не ведал. Поэтому старался наперед не загадывать и неспешно скакал в сторону столицы...