Пембрук

Кто же был этот «единственный создатель» сонетов, независимо от того, написал ли он их, или только вдохновлял поэта?

Уильям Герберт — сын Генри Герберта, близкого друга отца Рэтленда, и Мэри Сидни, родной тетки жены Рэтленда, — самой замечательной женщины своего времени. Она — сестра и друг своего славного брата Филиппа Сидни, посвятившего ей много своих произведений и даже знаменитую «Аркадию», которая вначале называлась «Аркадией графини Пембрук».

В те времена, когда даже в высшем обществе грамотность не являлась обязательной, Мэри Сидни знала французский, итальянский, латинский, греческий и даже древнееврейский языки, редактировала переводы своего брата и сама писала неплохие стихи.

При ее богатстве и положении она естественно сделалась центром тогдашнего литературного сообщества, писатели и поэты воспевали ее и в прозе и стихах и наперебой посвящали свои произведения.

Такой женщиной и в такой уникальной литературной обстановке воспитывался Уильям Герберт, будущий граф Пембрук. Первым учителем его был Самуэль Даниэль, писатель и драматург, посвятивший Мэри Сидни свою «Клеопатру» в дополнение к «Антонию» Гарнье, переведенному ею с французского.

Тринадцатилетним мальчиком Уильяма Герберта отдали в Оксфордский университет, когда его старший друг и будущий кузен Рэтленд заканчивал там свое образование.

По возвращении Рэтленда из Италии, когда Герберту едва исполнилось семнадцать лет, родные решили женить его на внучке Уильяма Сесила, лорда Берли, Бриджетте Вер. Эти матримониальные планы встретили серьезное сопротивление со стороны юноши, который уже вкусил радости холостой и независимой жизни, и уверял, что он никогда не согласится продать своей свободы ради семейной жизни.

Рэтленд в качестве старшего и, как предполагалось, остепенившегося друга стал на сторону родных Герберта и принялся рисовать ему в сонетах прелести брачной жизни, которых сам еще не испытал: «Сколь большее одобрение заслужила бы польза от твоей красоты, если бы ты мог ответить: "Этот прелестный ребенок мой сведет за меня счеты и оправдает мою старость". Посмотри в зеркало и скажи лицу, которое там увидишь, что пора ему создать и другое... Ты — зеркало своей матери, она видит в тебе вновь нежный апрель своей весны. Так и ты увидишь сквозь окна своей старости и, несмотря на свои морщины, свое золотое время».

Этот мотив упорно повторяется в целом ряде первых сонетов. Но безуспешно. А между тем поэт мог рассчитывать на свое влияние, так как его юный друг питал к нему то чувство, граничащее с обожанием, какое часто младшие братья испытывают к старшим, особенно, если те наделены какими-нибудь особенными достоинствами или талантами.

Это обожание юноша изливал в ответных сонетах, вошедших, вместе с сонетами других его друзей, в сборник «Страстный пилигрим», а частью и в собрание сонетов «Шекспира» 1609 г.

Сколько соблазнительных предположений было высказано по поводу этих юношеских сонетов! Почему-то исследователи забывали, что поэты — еще в сущности дети, правда, физически уже созревшие и, по меркам того времени, почти полноправные граждане, но все-таки дети — со всей свежестью чувств и наивною горячностью в их выражении.

Впрочем, эту непосредственность чувств изрядно портили искусственный пафос, витиеватость и вычурная манерность, свойственная лирической поэзии того времени, где царствовал Джон Лили с его романом «Евфуес». Влияние этого «евфуизма» испытал на себе даже опытный Филипп Сидни, а во Франции он вызвал настоящую эпидемию подражательства, так зло осмеянную Мольером в его «Смешных жеманницах».

В 1600 г. красавец Герберт вступил в тайную связь с фрейлиной королевы Мэри Фиттон, в мужском наряде ускользнувшей из дворца. В марте следующего года у ней родился ребенок, вскоре умерший. За свою шалость молодые любовники отделались куда меньшим наказанием, чем Саутгемптоны, — всего лишь временным удалением У. Герберта от двора. Вероятно, помогло и то, что любовники не завершили своего преступления браком и таким образом обошлись без публичного скандала, чем особенно возмущалась королева.

К началу романа между белокурым красавцем Уильямом и смуглянкой Мэри относятся, между прочим, сонеты 138 и 144, попавшие уже в 1599 г. в пьесу «Страстный пилигрим».

Не полагаясь на верность своего юного возлюбленного, Мэри Фиттон предпочла обвенчаться с более солидным поклонником — дядей Эссекса, Уильямом Кноллисом, а сам Уильям Герберт вскоре утешился в браке с Мэри Таль-бот, графиней Шрюсбери.

Но юноша еще долго не мог забыть свою первую глубокую любовь к «смуглой даме», продолжал умолять и упрекать ее в своих сонетах, но тут же упражнялся в игре слов на сходстве своего уменьшительного имени и имени своего счастливого соперника Уильяма Кноллиса — Уиль «Will» с омонимами: «Will» — воля, желание, хочу, буду.

Этому таинственному роману посвящено чуть ли не больше половины сонетов «Шекспира». Таким образом, псевдоним «Шекспира» оказался отчасти коллективным.

Весьма возможно, что перу У. Герберта, графа Пембрука, кроме сонетов, принадлежит и пьеса «Троил и Крессида», мало напоминающая стиль и творческую манеру Шекспира.

Пьесы, принадлежащие по-видимому Саутгемптону, вместе с другими, где авторство Шекспира более чем сомнительно, вошли, в основном, во второе посмертное издание его сочинений 1632 г., а «Троил и Крессида» и не менее сомнительный «Генрих VIII» оказались в Первом фолио 1623 г. Издатели, очевидно, вставили ее в последний момент, поместив между «Генрихом VIII» и «Кориоланом», не успев даже переделать, как следует, нумерацию страниц.

Сонеты 153 и 154 полны впечатлениями о курорте Бат, с его целебным источником и мифической покровительницей-богиней Дианой. Здесь Рэтленд несколько раз находился на излечении (у него болели ноги), а в октябре 1605 г. там проходила курс и его жена, которой, как видно из расходных записей Бельвуара, посылались туда любимые лакомства.

Двусмысленность некоторых любовных сонетов, как сказано выше, объясняется молодостью авторов и выспренностью языка и художественными приемами того времени. И все-таки среди этих сонетов есть немало таких, где чувство нежнейшей дружбы граничит с любовью в узком понимании этого слова, где обращения к «милому мальчику» проникнуты слишком большою женственностью, редкой у мужчин даже в самом раннем и нежном возрасте.

Но кто нам сказал, что они написаны мужчиной?

Ведь в английском языке глаголы и даже причастия не изменяются по родам, как причастия других языков или как русское несовершенное прошедшее, которое является, в сущности, причастием, утерявшим вспомогательный глагол. Как же тогда утверждать, что говорит именно мужчина?

Такого вопроса не могло возникнуть, пока существовала уверенность, что у всех сонетов Шекспира один автор, а в некоторых он, несомненно, мужчина, и что этот автор — сорокалетний Фальстаф.

Теперь, когда мы знаем, что Шекспир — псевдоним, а в соавторах сонетов — нескольких его друзей, почему не высказать очевидного предположения, что строки о женственной любви к мужчине написаны не мужчиной, а женщиной? Почему не предположить, что они написаны не Шекспиром «Ричарда II» и «Гамлета», но к Шекспиру?

Рядом с Рэтлендом мы знаем женщину-поэтессу, которая могла написать их — его «Беатриче» и жена Елизавета Сидни-Рэтленд.

Бен Джонсон и другие поэты недвусмысленно говорят что она, дочь и жена поэта, сама писала стихи, подобно своей тетке Мэри Сидни Пембрук.

Теперь представьте себе Шекспира-Гамлета, пережившего тяжелые испытания, исстрадавшегося, готового на самоубийство, разочарованного в людях и искренней любви, кричащего чистой и нежной Офелии: «Ступай в монастырь!», способного в припадке отчаяния усомниться даже в самом верном и близком сердце, — кто как не выносливая в житейских бурях женщина, его друг и оруженосец Елизавета Сидни, способна с материнским терпением и нежностью успокоить надломленного несчастиями мужчину, даже если он оскорбляет ее несправедливыми подозрениями и горькими упреками.

Прочтите 108-й сонет и вы услышите ее голос!

«Есть ли в моем мозгу что-нибудь, что может быть изложено чернилами на бумаге, и что не высказало бы уже тебе моего истинного настроения? Что я могу сказать нового для выражения моей любви и твоих достоинств? — Ничего, милый мальчик. И все-таки, подобно тому, как в божественных молитвах мне приходится ежедневно повторять одно и то же, не считая старое устарелым, я говорю: "Ты — мой, я принадлежу тебе, — все так же, как тогда, когда впервые было освящено мною твое прекрасное имя. Так, наша вечная любовь, сохраняясь в чистом ларце любви, не покроется пылью и не пострадает от времени, но сама превратит время в своего слугу. И первоначальный образ моей любви будет живым, когда время и ее внешний облик представят ее мертвой».

Не доверяя собственному чувству, я прочел этот сонет совершенно сторонним, но умным и чутким людям, и просил сказать, кем, по их мнению, он написан. И они все, как один, отвечали: «Любящей женщиной».