Школьный Шекспиръ

Нельзя не отнестись сочувственно къ мысли г. Полеваго издать важнѣйшихъ европейскихъ классиковъ для школы въ видѣ цѣлаго ряда небольшихъ книжекъ. При распространенномъ у насъ схоластическомъ способѣ преподаванія словесности, сократившемъ чуть не до нуля знакомство съ европейскими писателями и ограничивающемся у большинства преподавателей извѣстнымъ кругомъ вопросовъ, искусственно извлеченныхъ изъ разбираемыхъ въ классѣ жалкихъ отрывковъ, появленіе изданій въ родѣ Европейскихъ Классиковъ г. Вейнберга или Библіотеки школьныхъ классиковъ г. Полеваго, заключающихъ въ себѣ переводъ одного цѣльнаго произведенія великаго писателя, съ его біографіей и критическимъ этюдомъ о немъ, могло бы не мало содѣйствовать умственному развитію воспитанниковъ нашихъ среднихъ школъ, предлагая имъ обильный матеріалъ для изученія и размышленія. Разумѣется, для достиженія этой цѣли необходимо, чтобъ переводъ избраннаго классика былъ хорошъ и по возможности близокъ къ недоступному для юношества подлиннику, чтобъ біографія была составлена толково на основаніи твердыхъ, критически провѣренныхъ данныхъ, чтобъ наконецъ объяснительныя статьи были выбраны умѣючи и приходились бы какъ разъ по плечу тому возрасту, для котораго онѣ предназначаются. Въ какой мѣрѣ удовлетворяетъ этимъ условіямъ изданіе г. Полеваго читатели увидятъ изъ нижеслѣдующаго разбора.

Задумавъ познакомить подростающее поколѣніе съ Шекспиромъ, г. Полевой избралъ для этой цѣли Гамлета въ старинномъ переводѣ Н.А. Полеваго; къ переводу онъ приложилъ составленную имъ самимъ довольно пространную біографію Шекспира, примѣчанія и три объяснительныя статьи, изъ которыхъ двѣ принадлежатъ Бѣлинскому и одна — И. С. Тургеневу. Хорошо понимая, что въ настоящее время нѣсколько странно рекомендовать юношеству переводъ Гамлета, сдѣланный въ тридцатыхъ годахъ, когда въ русской литературѣ существуютъ новые и лучшіе переводы этой пьесы (одинъ изъ нихъ, именно переводъ г. Кронеберга, признается самимъ г. Полевымъ за болѣе знакомящій съ духомъ подлинника и способомъ выраженія Шекспира), издатель Школьнаго Шекспира распространяется о достоинствахъ избраннаго имъ перевода, въ особенности налегая на то, что переводъ Н.А. Полеваго, удовлетворявшій всѣмъ, даже самымъ строгимъ, требованіямъ современной ему литературной критики, до сихъ поръ держится на сценѣ. На нашъ взглядъ такое оправданіе равносильно обвиненію. Что критика тридцатыхъ годовъ, сличавшая переводъ Полеваго не съ подлинникомъ, а съ тяжеловатымъ, хотя и болѣе вѣрнымъ, переводомъ Вронченка, могла отдать преимущество первому, какъ болѣе удобочитаемому — это вполнѣ понятно; не удивительно и то, что переводъ Полеваго, пріобрѣвшій всероссійскую извѣстность, благодаря геніальному исполненію роли Гамлета Мочаловымъ, до сихъ поръ держится на сценѣ: удивительно, какимъ образомъ эти соображенія, имѣющія для насъ лишь историческое значеніе, могли заставить издателя Школьнаго Шекспира предпочесть худшій переводъ лучшимъ. А что переводъ Гамлета, сдѣланный Н.А. Полевымъ, несмотря на свои литературныя достоинства, безконечно ниже новыхъ переводовъ гг. Кронеберга и Загуляева, это не тайна для всякаго, кто пробовалъ сличать его съ подлинникомъ. Въ строгомъ смыслѣ слова переводъ Н.А. Полеваго даже не можетъ быть названъ переводомъ, а развѣ передѣлкой Гамлета для сцены. Преслѣдуя исключительно эту цѣль, переводчикъ позволялъ себѣ обращаться весьма безцеремонно съ подлинникомъ: онъ не только измѣнялъ сценаріумъ Гамлета, сокращая двѣ сцены въ одну и т. п., что иногда бываетъ необходимо при постановкѣ Шекспировскихъ пьесъ на современной сценѣ, но покушался исправлять Шекспира: замѣнялъ Шекспировскія выраженія своими, урѣзывалъ рѣчи дѣйствующихъ лицъ, когда находилъ, что онѣ слишкомъ задерживаютъ ходъ дѣйствія¹. Кто знаетъ, можетъ быть, отчасти благодаря этимъ урѣзкамъ, сокращающимъ пьесу по крайней мѣрѣ на одну четверть, переводъ Н.А. Полеваго до сихъ поръ держится на сценѣ, хотя бы ему давно уже пора уступить мѣсто другимъ переводамъ. Если бы недостатки перевода Полеваго ограничивались одними пропусками и урѣзываніями, сдѣланными имъ изъ чисто-сценическихъ соображеній, то бѣда была бы поправимая: стоило бы учителю захватить съ собой въ классъ переводъ Кронеберга и дополнить изъ него то, чего недостаетъ у Полеваго. Но дѣло въ томъ, что помимо сокращеній и урѣзокъ, условливаемыхъ сценическими соображеніями, переводъ Полеваго кишитъ всякаго рода ошибками и искаженіями, которыя не могутъ быть оправданы никакими соображеніями. Въ большинствѣ случаевъ трудно даже объяснить, отчего происходятъ эти ошибки и искаженія: отъ плохаго ли знанія англійскаго языка или отъ превратнаго пониманія своей задачи переводчикомъ, который вмѣсто того, чтобъ стараться вѣрнѣе передать смыслъ и способъ выраженія подлинника, повидимому, всего болѣе заботился о томъ, чтобъ обезличить своеобразный стиль Шекспира, смягчить его могучую суровость и такимъ образомъ приблизить его къ пошлому и безцвѣтному стилю купца Иголкина и Параши-Сибирячки. Приведемъ примѣры. Во второмъ актѣ Полевой заставляетъ умнаго и продувного Полонія, пришедшаго сообщить королевѣ свои соображенія касательно сумасшествія Гамлета, говорить такую безсмыслицу:

Онъ сумасшедшій — мы согласны — вотъ и остается
Найти причину таковыхъ послѣдствій,
Иль лучше сказать таковыхъ безслѣдствій,
Ибо слѣдствіе есть то, что слѣдъ пропалъ отъ дѣла.

      (Школьный Шекспиръ, стр. 42).

Между тѣмъ какъ въ подлинникѣ рѣчь Полонія, хотя и смѣшитъ своимъ педантизмомъ, своей схоластической игрой словъ, наслѣдіемъ школьныхъ диспутовъ того времени, но далеко не лишена ѣдкаго смысла. Безсмыслица въ переводѣ произошла во-первыхъ оттого, что переводчикъ хотѣлъ передать по-русски непереводимую игру словами effect (слѣдствіе) и defect (недостатокъ) и во-вторыхъ оттого, что онъ очевидно не понялъ послѣдняго стиха подлинника:

For this effect defective comes by cause,

т.-е. что у этого дефективнаго эффекта (такъ Полоній на своемъ схоластическомъ жаргонѣ называетъ сумасшествіе Гамлета, которое, будучи слѣдствіемъ или эффектомъ любви его къ Офеліи, было въ то же время болѣзнью, недостаткомъ, дефектомъ по отношенію къ самому Гамлету; отсюда выраженіе дефективный эффектъ, которое всего ближе передать по-русски выраженіемъ — пагубное слѣдствіе) должна же быть какая-нибудь причина. Особенно искажена въ томъ же актѣ первая встрѣча Гамлета съ Розенкранцемъ и Гильденштерномъ: здѣсь что ни слово, то ошибка или умышленное искаженіе. Начать съ того, что простые придворные при встрѣчѣ съ принцемъ крови, говорятъ ему: почтеннѣйшій и любезнѣйшій, что положительно немыслимо (въ подлинникѣ Гильденштернъ называетъ Гамлета mine honour'd Lord, а Розенкранцъ — my most dear Lord!) Далѣе въ разговорѣ Гамлета съ Розенкранцемъ и Гильденштерномъ, сокращенномъ почти на половину, переводчикъ позволяетъ себѣ замѣнять Шекспировскія выраженія фразами своего собственнаго измышленія. На вопросъ Гамлета, счастливы ли они, Розенкранцъ и Гильденштернъ, у Шекспира отвѣчаютъ, что они счастливы тѣмъ, что не слишкомъ счастливы, что они не самая верхушка на шапкѣ Фортуны.

    Гамлетъ.

Но и не подошвы же ея башмаковъ?

    Розенкранцъ.

И не подошвы, милордъ.

    Гамлетъ.

Въ такомъ случаѣ, вы живете возлѣ ея таліи, въ самомъ центрѣ ея милостей и т. д.

Въ переводѣ Полеваго это мѣсто читается такъ: «мы счастливы потому, что не думаемъ о большемъ счастіи».

    Гамлетъ.

Такъ что если счастье даетъ вамъ щелчкѣ и то ладно?

    Розенкранцъ.

Ну, это не совсѣмъ, принцъ.

    Гамлетъ.

Такъ вы добиваетесь средины вещей и т. д.

Приведенное мѣсто можетъ служить образчикомъ безцеремоннаго, можно даже сказать, варварскаго обращенія переводчика съ подлинникомъ. Подчеркнутыхъ нами фразъ совсѣмъ нѣтъ въ подлинникѣ: онѣ принадлежатъ къ тѣмъ цвѣтамъ краснорѣчія, которыми переводчикъ смягчаетъ и замѣняетъ характеристическія выраженія Шекспира. Такихъ украшеній не оберешься: они сыплются какъ изъ рога изобилія и замѣняютъ такія выраженія подлинника, которыя ясны какъ божій день. Такъ, напр., въ отвѣтъ на заключеніе Розенкранца, что свѣтъ становится лучше, Гамлетъ у Шекспира говоритъ: Then is dooms-day near, по-русски: стало-быть близокъ день страшнаго суда. Вмѣсто этихъ словъ Полевой заставляетъ Гамлета произнести такую фразу:

    Гамлетъ.

Въ самомъ дѣлѣ? Да что же онъ (свѣтъ) развѣ съ ума сошелъ?

Нѣсколько далѣе Гамлетъ говоритъ: «Помните, что я сумасшедшій только при сѣверо-западномъ вѣтрѣ, а при южномъ я сумѣю отличить сокола отъ цапли». Г. Полевому это сравненіе показалось неудачнымъ и онъ замѣнилъ сокола свѣчкой, а цаплю солнцемъ. Когда Гамлетъ доканчивалъ эту фразу, въ комнату вошелъ Полоній съ извѣстіемъ, что пріѣхали актеры. Гамлетъ слушаетъ его и задумчиво повторяетъ первые стихи старинной англійской баллады: «о Іевфай, судья израильскій, какимъ сокровищемъ ты обладалъ; имѣлъ одну прекрасную дочь и любилъ ее страстно»². Г. Полевой, вѣроятно, предполагая, что московская публика его времени никогда не слышала объ Іевфаѣ, передѣлалъ это мѣсто на свой ладъ и заставилъ Гамлета говорить стихи въ родѣ тѣхъ, которые въ старину писались на конфетныхъ билетикахъ:

    О чудное чудо,
    О дивное диво!
Какимъ сокровищемъ обладаешь ты!
Дочь прелестную имѣешь
И любить ее умѣешь.

Въ III актѣ въ знаменитой сценѣ Гамлета съ Офеліей, Полевой влагаетъ въ уста Гамлета такую фразу: «Если ты честная и хорошенькая дѣвушка, такъ не заставляй красоты своей торговаться съ добродѣтелью»; фразу, съ которой совсѣмъ не вяжется отвѣтъ Офеліи: «Но кто можетъ быть лучшимъ товарищемъ красоты, если не добродѣтель». Очевидно, здѣсь что-нибудь не такъ: Гамлетъ говоритъ о торговой сдѣлкѣ красоты съ добродѣтелью, Офелія — объ ихъ товариществѣ. Такъ какъ трудно допустить, чтобъ Офелія не поняла Гамлета, то остается предположеніе, что переводчикъ не понялъ подлинника. У Шекспира Гамлетъ говоритъ Офеліи: «If your be honest and fair, your honesty should admit no discourse to youre beauty», т.-е. если ты хороша и честна, то твоя честность не должна знаться съ твоей красотой. Смыслъ этого мѣста, на первый взглядъ темнаго, вполнѣ удовлетворительно разъясненъ еще въ прошломъ столѣтіи англійскимъ критикомъ Теобальдомъ, который обратилъ вниманіе на то, что слова Гамлета составляютъ перифразы извѣстныхъ словъ Ювенала: rara est adeo concordia formaeque atque puditiciae. Язвительно заповѣдуя Офеліи, чтобъ ея красота избѣгала сношеній съ честностью, Гамлетъ хочетъ сказать, что честность и красота несовмѣстимы въ женщинѣ.

Къ числу самыхъ вопіющихъ искаженій и пропусковъ IV акта принадлежитъ окончаніе знаменитаго монолога Гамлета, послѣ его встрѣчи съ войсками Фортинбраса. Не имѣя намѣренія распространяться о значеніи этого монолога для характеристики Гамлета, замѣтимъ только, что нигдѣ идеализмъ героя пьесы не рисуется въ такомъ яркомъ свѣтѣ, какъ здѣсь. «Не тотъ истинно великъ, — восклицаетъ онъ, — кто не возстаетъ безъ важной причины, но тотъ, кто готовъ биться за соломинку, когда задѣта честь». Русскій переводчикъ совсѣмъ выпустилъ эти слова и взамѣнъ вставилъ отъ себя нѣсколько плохихъ стиховъ прямо противоположнаго значенія:

...Честь не велика,
Не велика и слава жертвовать собою
Ничтожному дѣянью.

Оставляя въ сторону сцену появленія сумасшедшей Офеліи и ея пѣсни, которыя искажены переводчикомъ, рѣшительно до неузнаваемости, переходимъ къ послѣднему акту, составляющему въ переводѣ Полеваго въ. своемъ родѣ перлъ. Какъ извѣстно, пятый актъ открывается разговоромъ двухъ могильщиковъ, роющихъ могилу для Офеліи. Лица эти комическія (не даромъ они въ подлинникѣ называются просто клоунами), но они далеко не дураки и своимъ остроуміемъ даже удивляютъ Гамлета, который по этому поводу замѣчаетъ, что они острятъ несравненно удачнѣе дворянъ. Между тѣмъ Полевой влагаетъ имъ въ уста сущую безсмыслицу въ родѣ того, что рѣка можетъ утонуть. Вотъ какъ у Полеваго одинъ могильщикъ объясняетъ другому разницу между добровольной и невольной смертію:

«Погоди! — Вотъ рѣка — такъ; тутъ человѣкъ — такъ; если человѣкъ пошелъ къ рѣкѣ и утонулъ — спорь онъ или не спорь — онъ пошелъ — видишь ли? онъ, а не она! Вотъ если бы она пошла, такъ вышло бы, что она утонула, и выходитъ, что тотъ не виноватъ въ своей смерти, кто не покушался на смерть». — На вопросъ Гамлета, для кого онъ роетъ могилу, для мужчины или женщины, могильщикъ у Шекспира отвѣчаетъ: Для той, которая была прежде женщиной, а теперь — Господь упокой ея душу — трупъ. (One, that was a woman, sir, but rest her soul, she is dead). Русскій переводчикъ и тутъ не удержался, чтобъ не прибавить что-нибудь отъ себя. На вопросъ: кого схоронятъ въ этой новой могилѣ могильщикъ у Полеваго отвѣчаетъ: «Того, кто была женщина, а теперь — такъ, дрянь: ни то, ни се!»... Предоставляемъ читателямъ судить, насколько такое циническое отношеніе къ покойнику естественно въ устахъ простого человѣка. — Кто не знаетъ наизусть тѣхъ глубоко-прочувствованныхъ и высоко-поэтическихъ словъ, съ которыми Гамлетъ обращается къ черепу своего стариннаго пріятеля знаменитаго Іорика? Самая общеизвѣстность этого мѣста, повидимому, должна была бы побудить переводчика быть возможно-точнымъ въ передачѣ его. Не тутъ-то было! Полевой распорядился и съ этимъ чуднымъ монологомъ съ свойственной ему безцеремонностью. Не понявъ заключительной фразы монолога, онъ, не долго думая, замѣнилъ ее другой, собственнаго изобрѣтенія, а каковъ вышелъ результатъ этой замѣны можно судить изъ сравненія его перевода этого мѣста съ переводомъ г. Загуляева, весьма близкимъ къ подлиннику.

Переводъ Загуляева: «Что жъ ты не смѣешься надъ гримасой, которую скорчила? Гдѣ твои полныя, румяныя щеки? Ну-ка, поди теперь въ этомъ видѣ въ спальню одной изъ нашихъ модныхъ красавицъ, скажи ей, что какъ бы она ни бѣлилась, сколько бы ни румянилась, а все-таки придетъ день, когда у нея будетъ такое же лицо и заставь ее посмѣяться надъ этимъ».

Переводъ Полеваго: Неужели не осталось ни одной (остроты), чтобъ хоть посмѣяться надъ самимъ собою? Какую глупую рожу ты дѣлаешь? Ни слова? Что, не пойдешь ли ты расхвалишь какую-нибудь красавицу? разсмѣшить ее?»

Далѣе едва ли можетъ идти искаженіе даже у Полеваго, и на этомъ мѣстѣ мы оканчиваемъ неблагодарный и скучный трудъ сличенія его перевода съ подлинникомъ, предупреждая впрочемъ читателей, что мы далеко не исчерпали всѣхъ курьезовъ, въ немъ заключающихся. Если мы и приняли на себя этотъ трудъ, то исключительно съ цѣлью предупредить тѣхъ изъ преподавателей, которые, полагаясь на рекомендацію издателя Школьнаго Шекспира, вздумали бы дать переводъ Полеваго въ руки своихъ учениковъ. Въ настоящее время, когда-то славный переводъ Полеваго имѣеть лишь историческое значеніе, и рекомендовать его современному юношеству, какъ это дѣлаетъ издатель Школьнаго Шекспира, значило бы идти назадъ, а не впередъ, или, употребляя безсмертное выраженіе самого П.А. Полеваго, значило бы «по раковому манеру пятиться задомъ на пути жизни». (Гамлетъ, актъ II, явленіе I).

Біографическій очеркъ Шекспира, составленный г. Полевымъ, служитъ новымъ подтвержденіемъ той общественной истины, что для составленія хорошей популярной статьи нужно знать больше того, сколько заключается въ учебникахъ и популярныхъ книжкахъ. Хотя г. Полевой и увѣряетъ своихъ читателей въ предисловіи, что въ составленномъ имъ очеркѣ жизни Шекспира онъ представляетъ «все достовѣрно — извѣстное о Шекспирѣ (курсивъ въ подлинникѣ) и окончательно выработанное критикою новѣйшихъ изслѣдователей», но бѣглый взглядъ, брошенный на его очеркъ, заставляетъ насъ усомниться въ справедливости его показаній. Если бы г. Полевой не на словахъ только, а на самомъ дѣлѣ былъ знакомъ съ трудами новѣйшихъ изслѣдователей о Шекспирѣ, онъ навѣрное не утверждалъ бы такъ рѣшительно (стр. XXXIV), что Шекспиръ еще въ 1589 году былъ однимъ изъ акціонеровъ (shareholders) блакфрайерскаго театра, не утверждалъ бы, во-первыхъ, потому, что самый документъ, откуда почерпнуто сообщаемое имъ извѣстіе, признанъ новѣйшей критикой (въ лицѣ Ингльби, Стаунтона и др.) подложнымъ, во-вторыхъ, потому, что изъ документовъ, обнародованныхъ въ новомъ сочиненіи Голлиуэля Illustrations of the life of Shakspeare, London 1874, видно, что зданіе, изъ котораго былъ перестроенъ знаменитый блакфрайерскій театръ, было пріобрѣтено Борбеджемъ только въ 1596 г. Равнымъ образомъ, еслибъ г. Полевой имѣлъ случай заглянуть въ книгу Ингльби Shakspeare's Centurie of Praise, London 1874, въ которой собраны всѣ отзывы о Шекспирѣ его современниковъ и ближайшихъ потомковъ за цѣлое столѣтіе (отъ 1592—1692), онъ конечно не преминулъ бы заимствовать изъ нея въ высшей степени важные въ біографическомъ отношеніи отзывы Четтля и Бенъ-Джонсона, лично знавшихъ Шекспира, объ его нравственномъ характерѣ; отсутствіе этихъ отзывовъ весьма непріятно поражаетъ въ біографіи Шекспира, написанной на основаніи новѣйшихъ изслѣдователей. Но всего не перечтешь, что могло бы войти въ біографію Шекспира и что было бы вычеркнуто изъ нея, если бы заявленіе г. Полеваго о томъ, что онъ пользовался новѣйшими изслѣдованіями, не было недостойной рекламой³.

Такое небрежное отношеніе къ дѣлу со стороны издателя Школьнаго Шекспира тѣмъ болѣе досадно, что составленный имъ очеркъ жизни Шекспира написанъ очень живо, занимательно и безъ сомнѣнія былъ бы прочтенъ съ большимъ интересомъ и пользой воспитанниками нашихъ среднихъ школъ. Въ настоящее же время его біографію Шекспира также рискованно дать имъ въ руки, какъ и переводъ Гамлета Н.А. Полеваго. Какъ тамъ на ряду съ вѣрной передачей подлинника можно встрѣтить самое вопіющее искаженіе его, такъ и здѣсь на ряду съ достовѣрными фактами сообщаются факты сомнительные или совершенно ложные. Какъ въ самомъ дѣлѣ рѣшиться рекомендовать юношѣ біографію Шекспира, гдѣ выдается за достовѣрный фактъ фантастическое преданіе о томъ, что лордъ Соутамптонъ далъ Шекспиру 1000 фунтовъ стерлинговъ на какое-то предпріятіе (стр. XXIII), или гдѣ ученикъ можетъ прочесть небылицу въ родѣ той, что Марло былъ убитъ на дуэли Бенъ-Джонсономъ (стр. XXXIV), котораго онъ, по всей вѣроятности, и въ глаза не видалъ; гдѣ въ противность всему, что мы знаемъ о Шекспирѣ, утверждается, напримѣръ (стр. XXXVI), что около 1600 г. Шекспиръ, не довольствуясь временнымъ и скоропреходящимъ успѣхомъ своихъ пьесъ на сценѣ, начинаетъ самъ издавать ихъ въ свѣтъ и что такимъ образомъ появились раннія in 4-to Ричарда II, Ромео и Юліи и т. д. Гипотезы и ошибки, подобныя приведеннымъ нами, рѣшительно неумѣстны въ сочиненіи, предназначенномъ для юношества, гдѣ должны быть сообщаемы только твердые и критически провѣренные факты. Въ удачномъ подборѣ такихъ фактовъ и ихъ освѣщеніи состоитъ самостоятельность педагогическая, и потому, намъ кажется г. Полевой поступилъ бы весьма практично, если бы, отказавшись отъ претензій на самостоятельность другого рода, во второмъ изданіи своего Школьнаго Шекспира, вмѣсто своей біографіи Шекспира, помѣстилъ бы толковое извлеченіе изъ прекрасной и небольшой по объему біографіи Шекспира, написанной Боденштедтомъ⁴, разумѣется, пополнивъ ее недавно вышедшимъ сочиненіемъ Эльце⁵, заключающимъ въ себѣ результаты всѣхъ послѣднихъ критическихъ работъ о жизни Шекспира.

Намъ еще остается сказать нѣсколько словъ объ объяснительныхъ статьяхъ, приложенныхъ г. Полевымъ къ изданному имъ переводу Гамлета. Двѣ изъ нихъ принадлежатъ Бѣлинскому и одна И.С. Тургеневу. Мы ничего не имѣемъ противъ перепечатки извѣстныхъ статей Бѣлинскаго, хотя думаемъ, что въ изданіи, предназначенномъ для школы, они должны быть изданы съ нѣкоторыми пропусками или по крайней мѣрѣ съ примѣчаніями. Что напр. пойметъ незнакомый съ философской фразеологіей тридцатыхъ годовъ ученикъ VI или VII класса изъ слѣдующей тирады Бѣлинскаго: «У Гамлета была своя жизнь, въ сферѣ которой онъ сознавалъ себя какъ нѣчто дѣйствительное. Вдругъ ужасное событіе насильственно выводитъ его изъ того опредѣленія, въ которомъ онъ понималъ и жизнь и самого себя: естественно, что Гамлетъ теряетъ всякую точку опоры, всякую сосредоточенность, изъ явленія дѣлается элементомъ и изъ созерцанія безконечнаго впадаетъ въ конечность». Что же касается до блестящей, богатой мыслями, хотя и крайне парадоксальной статьи Тургенева, то намъ сдается, что ей рѣшительно не мѣсто въ изданіи, предназначаемомъ для школы. Не считая умѣстнымъ пускаться въ сравнительную оцѣнку взглядовъ Бѣлинскаго и Тургенева на характеръ Гамлета, спѣшимъ замѣтить, смотря на дѣло исключительно съ педагогической точки зрѣнія, что взгляды эти до того противоположны между собой, что не пополняютъ, а исключаютъ другъ друга. Бѣлинскій видитъ въ Гамлетѣ душу, созданную для добра и способную любить, какъ только могутъ, любить глубокія и могучія души; Тургеневъ, напротивъ того, видитъ въ Гамлетѣ прежде всего скептика и безсердечнаго эгоиста, живущаго только для себя, вѣчно возящагося съ самимъ собой и положительно неспособнаго ни на какое чувство. Легко представить себѣ физіономію гимназиста, который прочелъ одну за другой статьи Бѣлинскаго и Тургенева. Какъ онъ, бѣдняжка, долженъ утруждать свой мозгъ, чтобы согласить несогласимое! Оба писателя давятъ его и своимъ авторитетомъ и своими доказательствами. Кто же изъ нихъ правъ, и кому изъ нихъ вѣрить? Такъ будетъ думать бѣдный гимназистъ, предоставленный самому себѣ, изнывая въ мукахъ сомнѣнія. Г. Полевой говоритъ въ предисловіи, что онъ легко могъ бы помѣстить въ своемъ изданіи цѣлый рядъ критическихъ статей, заимствованныхъ изъ англійской и въ особенности изъ нѣмецкой Шекспировской литературы, но что ему было пріятно обставить Гамлета именно этими русскими статьями, ясно указывающими на то, какъ мы самостоятельно оцѣниваемъ и понимаемъ Шекспира. По нашему мнѣнію г. Полевой поступилъ бы гораздо педагогичнѣе, если бы, не думая о своемъ удовольствіи и — прибавимъ — удобствахъ (ибо легче перепечатать готовыя статьи, нежели самому переводить ихъ), подумалъ бы о потребностяхъ того возраста, для котораго онъ предназначалъ свое изданіе. Статья Тургенева, при всѣхъ своихъ достоинствахъ, вовсе не подъ силу семнадцатилѣтнимъ юношамъ, и г. Полевой сдѣлаетъ очень хорошо, если во второмъ изданіи замѣнить ее знаменитой характеристикой Гамлета, помѣщенной въ Вильгельмѣ Мейстерѣ Гёте, которая легла въ основу всей послѣдующей критики этого типа.

Г. Полевой заключаетъ свое предисловіе къ Школьному Шекспиру слѣдующими словами: «остальные томики школьныхъ классиковъ — если имъ суждено явиться въ свѣтъ — будутъ составлены по одному плану съ Школьнымъ Шекспиромъ». Желая отъ всей души, чтобъ ему удалось поскорѣе выпустить ихъ въ свѣтъ, мы рѣшаемся присоединить къ нашему желанію надежду, что онъ отнесется къ своей задачѣ съ большимъ вниманіемъ и добросовѣстностью. Г. Полевой обладаетъ многими качествами, необходимыми для удачнаго выполненія задуманнаго имъ предпріятія. Ему нельзя отказать въ знаніи иностранныхъ языковъ, въ извѣстной начитанности и въ безспорномъ дарѣ живого и занимательнаго изложенія, равно какъ и въ способности составлять изъ мелкихъ культурныхъ подробностей цѣльную картину; единственное, что ему нужно пожелать — это побольше добросовѣстности и педагогическаго такта.

Примечания

1. Г. Полевой-junior старается увѣрить насъ, что измѣненія и сокращенія, допущенныя въ переводѣ Н.А. Полеваго, касаются не существенно-важныхъ подробностей, но это едва ли такъ. Достаточно вспомнить, что совѣты Гамлета актерамъ (Актъ III, сцена II), драгоцѣнные въ особенности потому, что въ нихъ Шекспиръ устами Гамлета высказываетъ свой взглядъ на сценическое искусство, занимающіе въ подлинникѣ около двухъ страницъ, сокращены у г. Полеваго въ пять строкъ.

2. Баллада эта напечатана у Перси въ Reliquies of Ancient. English Poetry и по мнѣнію Warton'а написана какимъ-то William Petowe.

3. Къ чести г. Полеваго нужно замѣтить, что онъ, очевидно, еще новичокъ въ составленіи спекулятивныхъ рекламъ: заявивши въ предисловіи, что біографія Шекспира написана имъ на основаніи новѣйшихъ критическихъ работъ о Шекспирѣ, онъ въ разсѣянности оставилъ подъ ней прежнюю подпись Херсонъ 1868, и такимъ образомъ вслѣдствіе сердечной неопытности самъ себя выдалъ головой. Впрочемъ весьма возможно, что г. Полевой и не зналъ, что важнѣйшія критическія изслѣдованія о Шекспирѣ вышли въ свѣтъ послѣ 1868 г.

4. William Shakspeare. Ein Rückblick auf sein Leben und Schaffen. Leipzig 1871.

5. William Shakspeare von Carl Elze. Leipzig 1877.