IV. Ричардъ III

Въ своей книгѣ «О справедливости» Гербертъ Спенсеръ пишетъ: «Цѣлъ справедливости заключается въ достиженіи такого состоянія, при которомъ каждый членъ общества, не склонный вообще къ допущенію ограниченій своей свободы, охотно тѣмъ не менѣе носитъ цѣпи, необходимыя въ видахъ соблюденія интересовъ другихъ лицъ, имѣющихъ такія же права».

Мысль Спенсера можетъ быть выражена еще короче словами: «равенство правъ для всѣхъ», — и именно въ этомъ мы видимъ идеалъ каждаго члена вполнѣ развитаго общества. Равенство правъ для всѣхъ, а слѣдовательно и для меня, но постольку, поскольку оно можетъ быть согласовано съ правами другихъ лицъ. Общество зиждется на принципѣ взаимнаго уваженія правъ.

Преступникъ нарушаетъ своими дѣйствіями именно этотъ идеалъ, и въ этомъ съ общественной точки зрѣнія собственно и заключается его преступленіе; но никто изъ тѣхъ преступниковъ, о которыхъ мы говорили до сихъ поръ, не обнаруживаетъ въ сущности прямого сопротивленія этому идеалу. Они то неправильно понимаютъ права другихъ, то уклоняются въ силу особыхъ обстоятельствъ отъ указаннаго идеала, которому они въ сущности въ глубинѣ души сочувствуютъ, то ставятъ интересы тѣснаго круга выше интересовъ всего общества; но нельзя говорить объ отсутствіи у нихъ вообще сознанія существа ихъ обязанностей по отношенію къ правамъ другихъ.

Но этого сознанія нѣтъ у «прирожденнаго» преступника, у «преступника по инстинкту», о которомъ мы теперь хотимъ повести рѣчь. Конечно, этого не слѣдуетъ понимать въ томъ смыслѣ, что онъ совершаетъ преступленіе исключительно ради своего удовольствія; онъ на мѣсто «права другихъ» всегда подставляетъ свое собственное право и къ этому собственному праву относитъ все, что внушаютъ ему чисто эгоистическія побужденія и желанія. Его чувство и разумъ подсказываютъ ему, что онъ имѣетъ право на все, чего онъ въ данную минуту желаетъ; и этимъ его пониманіемъ объясняется то обстоятельство, что всѣ средства воздѣйствія оказываются безсильными. Вотъ какъ выражаетъ это Просперъ, говоря о Калибанѣ:

Воспитывалъ его напрасно я.
Мои труды и всѣ мои старанья
Потеряны — потеряны вполнѣ.

Но преступникъ выдвигаетъ на первый планъ свое эгоистическое право не только въ тѣ моменты, когда его побуждаютъ къ тому особые соблазны; нѣтъ, это право — основной мотивъ его мыслей, и оно вступаетъ въ силу во всякое время, какъ только у него является побужденіе къ дѣйствію.

Вотъ почему онъ — заклятый врагъ общества, тотъ микробъ, безпрепятственное развитіе котораго способно повлечь за собою гибель общества, уничтоженіе неизмѣримаго культурнаго капитала, накопленнаго трудами и стараніями многихъ поколѣній.

Общество не только вправѣ, но и обязано защищаться противъ этихъ ядовитыхъ микробовъ, угрожающихъ всеобщему благу. Но, наряду съ этимъ, мы заинтересованы и въ томъ, чтобы выяснить съ возможною точностью ихъ существо и природу, причину ихъ возникновенія и развитія, а равно условія ихъ жизни.

Если человѣкъ проявляетъ въ своихъ дѣйствіяхъ стремленіе къ отрицанію и разрушенію всего того, что сплачиваетъ общество и вмѣстѣ съ тѣмъ служитъ на пользу самому нарушителю, а именно — состраданія, честности, семейнаго чувства, симпатіи; если онъ дѣйствуетъ по отношенію къ другимъ такъ, что его собственная гибель была бы неминуема въ случаѣ проявленія подобныхъ же дѣйствій по отношенію къ нему, — то несомнѣнно, что все это не можетъ не быть слѣдствіемъ опредѣленныхъ причинъ. Природа снабдила всякое живое существо органами и средствами для самосохраненія и поддержанія рода; если являются отдѣльные индивиды, стремленіе коихъ направлено исключительно къ уничтоженію рода, а слѣдовательно и самого себя, то нельзя этого объяснить лишь случайностями, причудами природы и т. д. Нѣтъ, такое явленіе должно имѣть свои основанія, и они должны быть найдены. Точно также нельзя въ этомъ случаѣ отдѣлываться общими выраженіями, какъ, напр., называть такихъ людей злыми, порочными, жестокими и проч. Этимъ путемъ мы иносказательно лишь выражаемъ то, что мы уже констатировали въ самомъ началѣ, а именно, — что эти существа внушаютъ отвращеніе нашему внутреннему «я», нашимъ глубочайшимъ симпатіямъ. Но все-таки остается неразрѣшеннымъ вопросъ, — почему же они злы, порочны, жестоки?

Извѣстно, что въ послѣднее время наукѣ удалось дать отвѣтъ на нѣкоторые изъ этихъ вопросовъ: ссылаются на вырожденіе, наслѣдственность, душевныя болѣзни, слабоуміе, запущенное воспитаніе, алкоголизмъ. Но, несомнѣнно, есть много случаевъ, гдѣ мы ограничиваемся качаньемъ головы и вынуждены признаться въ своемъ невѣдѣніи. Нельзя не признать, что чѣмъ болѣе мы открываемъ причинъ для объясненія паденія человѣка, чѣмъ болѣе мы думаемъ, что мы постигли эти причины, тѣмъ болѣе склонны мы подыскать извиняющія обстоятельства, даже чуть-ли не выразить ему симпатіи. Съ другой стороны, чѣмъ менѣе мы можемъ объяснить причину его низости, чѣмъ менѣе для насъ понятенъ тотъ фактъ, что именно этотъ человѣкъ съ своими способностями при данныхъ условіяхъ могъ поступить такимъ образомъ, съ тѣмъ большею легкостью мы готовы произнести нашъ абсолютно обвинительный приговоръ.

Мы поэтому не должны упускать изъ виду, что наше непониманіе еще не доказываетъ самаго отсутствія причинъ, а лишь то, что мы ихъ не можемъ постигнуть; конечно, лучше было бы, еслибы въ томъ и другомъ случаѣ мы воздержались на нѣкоторое время отъ произнесенія моральнаго обвинительнаго приговора; но, съ другой стороны, мы не должны забывать, что при самомъ точномъ пониманіи мы не можемъ не считаться съ тѣмъ, что передъ нами находится индивидъ, вредный для человѣческаго общества; мы должны бороться противъ него ради себя и другихъ со всею силою присущаго намъ чувства самосохраненія и даже съ примѣненіемъ въ случаѣ надобности крайнихъ насильственныхъ средствъ.

Ричардъ III и Яго, эти два типичныхъ преступника по инстинкту, изображенные Шекспиромъ, должны быть разсмотрѣны нами съ указанной точки зрѣнія. Если, благодаря Шекспиру, мы думаемъ, что мы сколько-нибудь можемъ понять Ричарда III, то это не доказываетъ, что онъ — хорошій человѣкъ, котораго слѣдовало бы пощадить, — нѣтъ, онъ извергъ, который долженъ быть уничтоженъ. По отношенію же къ Яго мы вынуждены нризнать, что мы не можемъ понять его низости, и ограничиться анализомъ тѣхъ элементовъ, изъ которыхъ она состоитъ; но при этомъ мы не должны забывать, что еслибы обстоятельства дали возможность (на самомъ дѣлѣ они не даютъ ея ни по отношенію къ Яго въ драмѣ, ни по отношенію къ другимъ Яго, встрѣчающимся въ дѣйствительной жизни) изучить его достаточно глубоко и основательно, то мы могли бы не только указать тотъ общій знаменатель, къ которому сводятся отдѣльныя черты его характера, но и объяснить, какимъ образомъ этотъ характеръ возникъ и долженъ былъ возникнуть въ силу наслѣдственности и эволюціи. Въ этомъ случаѣ наша совѣсть отнеслась бы къ нему иначе даже въ томъ случаѣ, еслибы мы приняли во вниманіе общественный приговоръ, который уже осудилъ его дѣйствія. Защита противъ змѣи, а не месть за ея укушеніе, — вотъ какова задача общества по отношенію къ преступнику, будетъ-ли то Яго или Ричардъ III.

Ричардъ III — преступникъ по инстинкту первой степени. Воодушевленный исключительно собственнымъ, личнымъ честолюбіемъ, жаждою власти и крови, при полномъ отсутствіи какъ альтруистическихъ побужденій, такъ и мысли объ осуществленіи, по вступленіи на престолъ, какихъ-либо идеальныхъ цѣлей, онъ добивается своей цѣли путемъ хитрости, лжи, дерзости и ханжества, а главнымъ образомъ рядомъ гнуснѣйшихъ преступленій. Все, что имъ совершается, не есть результатъ внезапныхъ побужденій, вспыльчивости, а необходимое послѣдствіе холоднаго и яснаго расчета. Поэтому онъ въ состояніи анализировать себя и свои дѣйствія вполнѣ безстрастно, онъ можетъ точно измѣрить ту глубину, въ которую онъ долженъ погрузиться, съ цѣлью подняться выше.

Я погублю жертвъ больше, чѣмъ сирены,
И больше ихъ, чѣмъ василискъ, убью.
Я съ Несторомъ сравняюсь краснорѣчьемъ,
Удачнѣе схитрю я, чѣмъ Улиссъ,
Возьму другую Трою какъ Синонъ,
Хамелеона превзойду цвѣтами,
Измѣнчивѣй Протея окажусь,
Маккіавель — школяръ передъ мною.

Интересъ, представляемый Ричардомъ, не заключается ни въ его преступленіяхъ, ни въ цѣляхъ, которыхъ онъ добивается ими; тутъ мы не усматриваемъ ни борьбы, ни взаимодѣйствія человѣческихъ побужденій и мотивовъ. Здѣсь все изложено Шекспиромъ ясно и отчетливо. При изученіи Ричарда III важнымъ и существеннымъ представляется вопросъ о происхожденіи его преступной карьеры, психологическое обоснованіе вопроса о томъ, какъ могъ явиться такой преступникъ, и разъясненіе того, въ чемъ коренится безконечный мракъ его души, въ которую человѣческій глазъ можетъ проникнуть лишь послѣ того, какъ удастся выяснить причину этого мрака.

Изъ эмбріологіи мы знаемъ, что возможно появленіе на свѣтъ такихъ уродливыхъ существъ, которыя, повидимому, не заключаютъ въ себѣ ничего человѣческаго и въ которыхъ тѣмъ не менѣе при ближайшемъ анализѣ оказываются тѣ же органы, что и у нормальнаго человѣка. Но зародыши не могли развиться нормально вслѣдствіе особенныхъ болѣзненныхъ условій, — вслѣдствіе какого-то давленія, передвинувшаго ихъ расположеніе, прекратившаго ихъ функціи и имѣвшаго послѣдствіемъ появленіе ненормальныхъ органовъ и самое рожденіе урода. Между тѣмъ при отсутствіи этого давленія органы эти могли бы развиваться свободно и нормально.

Такого рода анализъ долженъ быть сдѣланъ и по отношенію къ духовному уроду — Ричарду III. Какое давленіе уничтожило въ немъ всѣ его хорошія природныя наклонности, откуда произошло это давленіе и какія оно имѣло послѣдствія? Подобно тому, какъ Генрихъ У при извѣстіи о предательствѣ Скрупа заявляетъ, что онъ не въ состояніи объяснить, какимъ образомъ удалось дьяволу, «безъ всякаго повода», подстрекнуть человѣка къ совершенію такой подлости, — такъ и мы не можемъ довольствоваться объясненіемъ, что Ричардъ былъ золъ, потому что онъ золъ; нѣтъ, и мы должны дать себѣ отчетъ о «мотивахъ дьявола».

Прежде всего слѣдуетъ замѣтить, что въ изображеніи Шекспира встрѣчаются моменты, дающіе основаніе утверждать, что въ Ричардѣ имѣются указанія на «наслѣдственную болѣзнь».

Его дѣдъ былъ казненъ Генрихомъ Y за подлое предательство по отношенію къ королю, вызванное подкупомъ со стороны французовъ; но вмѣстѣ съ тѣмъ у дѣда было тайное намѣреніе посадить на престолъ кого-либо изъ своего рода.

Отецъ Ричарда всю жизнь провелъ въ козняхъ и интригахъ, имѣвшихъ цѣлью осуществленіе его мнимыхъ правъ на престолъ; въ концѣ-концовъ ему это удалось, но онъ скоро былъ убитъ въ сраженіи при Сандалѣ, попавъ въ плѣнъ къ женѣ Генриха VI, королевѣ Маргаритѣ, и Клиффорду.

Въ силу закона наслѣдственности весьма вѣроятно предположеніе, что этотъ властолюбивый, коварный и безпокойный духъ перешелъ по наслѣдству къ его сыну Ричарду и притомъ въ еще болѣе сильной степени; это можетъ во всякомъ случаѣ объяснить въ немъ извѣстную наклонность къ преступленію.

О дѣтствѣ и развитіи Ричарда повѣствуетъ его мать:

Ты родился — и міръ мнѣ адомъ сталъ:
Въ страданьяхъ тяжкихъ я тебя родила;
Ты въ дѣтствѣ былъ и золъ и своеволенъ,
Ты отрокомъ былъ дерзокъ и суровъ;
Горячую и бѣшеную юность
Ты пережилъ и, возмужавъ, явился
Коварнымъ, гордымъ, хитрымъ, кровожаднымъ,
Опаснымъ въ кротости и тихимъ во злобѣ.
Ты можешь-ли назвать хоть часъ одинъ,
Въ который ты отраду мнѣ доставилъ?

Но можно-ли все это поставить за счетъ наслѣдственности? Это едва-ли такъ. Правда, законъ наслѣдственности капризенъ и подобенъ Протею, какъ и самъ Ричардъ; тѣмъ не менѣе и при этой предпосылкѣ нельзя согласиться съ тѣмъ, чтобы изъ четырехъ сыновей одинъ былъ одаренъ всѣми недостатками, о которыхъ упоминаетъ герцогиня Іоркская, и еще многими другими, которыми, какъ мы знаемъ, отличался Ричардъ, и чтобы въ то же время нельзя было найти ни соотвѣтствующихъ качествъ у другихъ братьевъ, хотя бы въ болѣе слабой степени, ни даже чего-либо похожаго на это.

Нѣтъ, повидимому, собственная жизнь Ричарда заключала въ себѣ импульсы, породившіе въ немъ эти качества и давшіе почву для ихъ дальнѣйшаго развитія. И уже въ первый разъ, когда Ричардъ, еще молодымъ человѣкомъ, появляется у Шекспира — въ «Генрихѣ VI», ч. 2 — мы видимъ указаніе на то, каковы эти импульсы.

Передъ рѣшительнымъ сраженіемъ между его отцомъ и Генрихомъ VI, отецъ Ричарда привлекаетъ его и брата къ участію въ своихъ переговорахъ съ Генрихомъ.

Клиффордъ привѣтствуетъ сыновей слѣдующимъ образомъ:

Тутъ цѣлое измѣнниковъ гнѣздо!

Затѣмъ онъ прибавляетъ насмѣшливо:

Такъ вотъ твои медвѣди? Ихъ затравимъ,
А вожака ихъ въ цѣпи закуемъ,
Когда дерзнешь ихъ вывести на травлю.

На это Ричардъ отвѣчаетъ ядовито и насмѣшливо:

Горячихъ псовъ я видѣлъ зачастую,
Что лаяли и съ привязи рвались,
Но, съ лапою медвѣжьей познакомясь,
Поджавъ хвосты, бѣжали съ визгомъ прочь.
Такую-жъ вы окажете услугу,
Коль съ Уорвикокъ помѣриться дерзнете.

Каковъ же отвѣтъ Клиффорда?

Прочь, скопленье злобы, непереваренный
Желудкомъ комъ! Уродъ душой и тѣломъ!

Здѣсь мы находимъ главное: Ричардъ былъ калѣка, и, какъ извѣстно, у Шекспира часто Ричардъ этимъ именно объясняетъ свой характеръ и стремленія. Такъ, напр., въ одномъ мѣстѣ онъ говоритъ:

Еще въ утробѣ матери любовью
Отвергнутъ я и съ тѣмъ, чтобы сталъ я чуждъ
Ея законамъ нѣжнымъ, подкупала
Она природу слабую, чтобъ та
Свела мнѣ руку, словно вѣтвь сухую,
Уродливую гору взгромоздила
На спину мнѣ — посмѣшище надъ тѣломъ...

Поэтому — продолжаетъ онъ:

Найду я рай въ мечтаньяхъ о коронѣ.
Въ теченьи жизни міръ мнѣ будетъ адомъ,
Покуда эту голову на тѣлѣ
Уродливомъ — корона не вѣнчаетъ.

Но какъ это часто бываетъ у Шекспира, слова эти имѣютъ двоякій смыслъ. Болѣе глубокое значеніе ихъ не указано, и, такимъ образомъ, дѣйствительный ихъ смыслъ не вполнѣ выраженъ. Дѣло читателя — найти этотъ вѣрный смыслъ.

Если мы прослѣдимъ указанный рядъ цитатъ, который могъ бы быть дополненъ многими другими подобнаго же содержанія, то мы составимъ себѣ болѣе ясное и притомъ болѣе человѣчное мнѣніе о Ричардѣ, чѣмъ это возможно сдѣлать подъ вліяніемъ перваго впечатлѣнія.

Ричардъ появился на свѣтъ съ влеченіемъ къ материнскимъ ласкамъ, добротѣ и нѣжности, какъ другіе люди; въ молодости онъ, подобно другимъ юношамъ, стремился вкусить плодъ любви.

И что же оказалось?

Заклейменный съ самаго момента рожденія, онъ съ той же минуты доставлялъ своей матери лишь горе и страданіе. Одинъ видъ этого урода среди прочихъ здоровыхъ дѣтей былъ для нея мученьемъ; никогда, какъ она заявляетъ, не было часа, въ который онъ доставилъ бы ей отраду. Вскорѣ, какъ она повѣствуетъ, въ немъ развились злость и своеволіе: своеволіе по отношенію къ ней, злость по отношенію къ другимъ, въ особенности къ братьямъ. Куда онъ ни обращался, онъ вездѣ встрѣчалъ одинаковое къ себѣ отношеніе. Онъ всегда чувствовалъ себя чужимъ среди сверстниковъ. Кто не знакомъ съ утонченною жестокостью дѣтей по отношенію къ уродамъ, основанной на глубокой антипатіи и даже на отвращеніи къ нимъ! Его всегда отталкиваютъ, оставляютъ въ сторонѣ, не замѣчаютъ, ненавидятъ, презираютъ, надъ нимъ насмѣхаются, его мучатъ и дразнятъ. Не удивительно поэтому, что его дѣтство было «дикимъ, отчаяннымъ и бѣшенымъ».

Онъ съ необыкновенною энергіею стремится сравниться съ остальными, сдѣлаться такимъ же, какъ они, а позже — даже превзойти ихъ. Его природныя хорошія способности не только дали ему возможность опередить ихъ въ умственномъ отношеніи, но и на войнѣ онъ превзошелъ ихъ: съ перваго дня появленія Ричарда на полѣ брани онъ — первый среди воиновъ:

За Ричардомъ важнѣйшая заслуга!

— отзывается о немъ его отецъ послѣ рѣшительнаго сраженія при Ст. Альбансѣ, а послѣ сраженія при Сандалѣ Іоркъ разсказываетъ:

Когда бойцы
Храбрѣйшіе въ сраженьи отступили,
Воскликнулъ Ричардъ: «Пяди не уступимъ!
Впередъ! Вѣнецъ иль славная могила!
Покой въ гробу иль скипетръ короля!»
Ударили мы снова...

Онъ управляетъ конемъ подобно «лучшимъ наѣздникамъ». Даже его смертельный врагъ—Маргарита — говоритъ о немъ, что онъ мчится на лошади, словно «борзый кобель». Во всѣхъ тѣлесныхъ упражненіяхъ онъ сильнѣе, храбрѣе и ловче всѣхъ.

Сколько же необходимо было употребить энергіи, чтобы довести это слабое тѣло до способности не только сравниться съ другими, но даже превзойти ихъ! Какою желѣзною волею долженъ былъ обладать Ричардъ для того, чтобы закалить себя до такой степени упражненіями и дисциплиной? Какія способности необходимо было развить съ себѣ для того, чтобы, неуклонно стремясь къ опредѣленной цѣли, сумѣть провести ее въ жизнь? И, наконецъ, какъ рано это самовоспитаніе должно было вселить въ самыхъ сокровенныхъ тайникахъ души Ричарда убѣжденіе въ томъ, что преодолѣніе всѣхъ, даже самыхъ, казалось бы, непреодолимыхъ, препятствій на пути къ цѣли чрезвычайно заманчиво!

Въ этомъ заключается причина того, что Ричардъ, по выраженію его матери, провелъ «дикую, отчаянную и бѣшеную юность».

Первое оружіе, которое куетъ Ричардъ съ цѣлью уничтоженія клейма, наложеннаго на него въ самый моментъ его рожденія, — это укрѣпленіе своего тѣла. Подъ вліяніемъ наивности, свойственной юношескому возрасту, онъ думалъ, что если ему удастся превзойти всѣхъ п обладать свойствами, необходимыми, но понятіямъ того времени, для того, чтобы прослыть выдающимся человѣкомъ, то наступитъ конецъ всѣмъ невзгодамъ; онъ былъ увѣренъ, что тогда онъ не только будетъ признанъ равноправнымъ съ другими, но еще станетъ выше ихъ.

Но это оружіе не оказалось достаточно сильнымъ. Для чего быть чѣмъ-либо, если въ то же время нельзя казаться такимъ въ глазахъ другихъ. А между тѣмъ послѣднее имѣетъ часто въ жизни большее значеніе, чѣмъ первое. Не смотря на всѣ преимущества Ричарда, всякій при его появленіи видитъ, по словамъ Клиффорда, «урода душой и тѣломъ», скопленье злобы, о которомъ невольно должна явиться мысль, что его духъ такъ же искривленъ, какъ его тѣло, «безобразнаго труса», не смотря на все его мужество. Двѣ коротенькія строчки, въ которыхъ Клиффордъ изливаетъ цѣлый ядовитый потокъ на Ричарда, ясно доказываютъ, что первою мыслью каждаго при появленіи Ричарда было — желаніе насмѣхаться; эти насмѣшки въ безконечныхъ варіаціяхъ и притомъ въ злобной иногда формѣ разсыпаны по всей драмѣ.

Конечно, къ этимъ ядовитымъ замѣчаніямъ часто даетъ поводъ самъ Ричардъ. Онъ обладаетъ въ значительной степени способностью вызывать ихъ, такъ какъ его же слова заключаютъ въ себѣ немало колкихъ насмѣшекъ. Но причины и послѣдствія находятся здѣсь во взаимодѣйствіи, какъ это обыкновенно бываетъ въ психологической области: колкости Ричарда вызываютъ насмѣшки другихъ, но самыя эти колкости въ сущности являются въ исходномъ своемъ пунктѣ результатомъ этихъ насмѣшекъ. Эти колкости представляются вторымъ орудіемъ защиты Ричарда въ его борьбѣ за самосохраненіе.

Физическіе недостатки Ричарда въ такой степени бросаются въ глаза, что, по его собственному выраженію, «собаки при видѣ его начинаютъ лаять», и самъ онъ при видѣ своей тѣни чувствуетъ, какъ онъ смѣшонъ и жалокъ. Понятно, что такіе недостатки не могутъ не вызвать въ немъ необыкновенную чувствительность. Уже съ самого ранняго дѣтства эти физическіе недостатки причиняютъ ему такую массу униженій, что для него не существуетъ болѣе чувствительнаго пункта. Такіе уродливые люди со временемъ пріобрѣтаютъ способность притворяться и дѣлать видъ, что они нисколько не интересуются своими недостатками; они даже доходятъ до того, что сами насмѣхаются надъ этими дефектами. Такъ дѣлаетъ часто и самъ Ричардъ. Легкомысленные люди, окружающіе ихъ, вслѣдствіе этого часто увѣрены, что такіе уроды нечувствительны къ своимъ дефектамъ. Они забываютъ, что рана, которая постепенно растравляется, становится, наконецъ, настолько чувствительной, что всякое прикосновеніе къ ней должно причинить невыносимую боль; и если страданіе это не проявляется наружу, то жало съ удвоенной силой обращается внутрь. Когда уродъ насмѣхается надъ своими собственными дефектами, то онъ, такимъ образомъ, старается предупредить возможность униженій со стороны другихъ и предотвратить ожидаемое большее зло путемъ замѣны его меньшимъ.

Несмотря на умѣніе Ричарда владѣть собою, эта чувствительность часто выступаетъ въ немъ наружу. Всякій, кто касается этого чувствительнаго мѣста, получаетъ отъ него уколъ, причиняющій основательную рану. Передъ самымъ сраженіемъ Ричардъ насмѣхается надъ молодымъ Клиффордомъ слѣдующимъ образомъ:

«Фи, будь добрѣй, не оскверняй уста.
Сегодня ждетъ васъ ужинъ у Христа».

Клиффордъ отвѣчаетъ съ ожесточеніемъ:

Тебѣ ль, уродъ, о волѣ знать Господней?

Реплика Ричарда выражаетъ уничтожающую ненависть:

Ну, не въ раю — такъ, значить, въ преисподней.

Ссора между королевою Маргаритою и Ричардомъ (въ «Генрихѣ IV», часть III, дѣйствіе 2-е) — мастерской образчикъ взаимной ихъ ненависти;

Маргарита бросаетъ ему въ лицо:

Ты ни съ отцомъ, ни съ матерью не схожъ,
Чудовищный уродъ; отмѣченъ рокомъ,
Чтобъ сторонились люди, какъ отъ жабы,
Иль ящерицъ зловредныхъ — отъ тебя.

Отвѣтъ Ричарда на эти язвительныя слова содержитъ въ себѣ не менѣе злости:

Прикрытое англійской позолотой,
Неаполя желѣзо! Твой отецъ
Король такой же, какъ проливы — море.
Не стыдно ль, зная родъ свой, выдавать
Въ рѣчахъ своихъ низкорожденность сердца?

Когда Генрихъ VI въ Тоуэрѣ называетъ Ричарда «уродливымъ комкомъ», то послѣдній восклицаетъ:

Не стану больше слушать!
Умри, пророкъ, среди твоихъ пророчествъ!

Лишь въ тѣхъ случаяхъ, когда преслѣдуемыя имъ цѣли принуждаютъ его говорить въ иномъ тонѣ, напр., въ сценѣ сватовства къ принцессѣ Аннѣ, онъ какъ бы не слышитъ насмѣшекъ или же проглатываетъ ихъ, сопровождая иронически-остроумнымъ замѣчаніемъ.

Съ этой своей чувствительностью къ насмѣшкамъ Ричарду приходится бороться. Благодаря своему острому уму и умѣнью, вслѣдствіе сознанія своей собственной слабости, подмѣчать слабыя стороны у другихъ, онъ куетъ для себя новое оружіе: развиваетъ свою находчивость, колкую насмѣшливость, благодаря которой онъ умѣетъ запускать свои стрѣлы какъ въ самыя уязвимыя мѣста своихъ противниковъ, такъ и въ мѣста, защищенныя самымъ крѣпкимъ панциремъ.

Но одновременно съ открытіемъ въ себѣ этой способности, которой Ричардъ даетъ дальнѣйшіе развитіе для нападенія и защиты, онъ обнаруживаетъ также, какую силу ему придаетъ и даръ его рѣчи. Если онъ прежде страдалъ отъ насмѣшекъ другихъ, то онъ теперь чувствуетъ удовлетвореніе при видѣ тѣхъ страданій, которыя причиняютъ другимъ его издѣвательства. Мало того: онъ видитъ, какъ безконечно ничтожно число тѣхъ, которые въ состояніи вступить съ нимъ въ борьбу, какъ мало людей съ его характеромъ, какъ всѣ стараются уклониться отъ его острыхъ стрѣлъ, уйти отъ нихъ и избѣгнуть борьбы. Онъ убѣждается, что никакого значенія въ сущности не имѣетъ, вопросъ о томъ, что защищаютъ и на что нападаютъ, но что все зависитъ отъ того, какъ ведется защита и нападеніе; онъ видитъ, что совершенно не возбуждаетъ интереса вопросъ о томъ, что есть право, а все дѣло въ томъ, что будетъ осуществлено въ видѣ права. Наконецъ, онъ приходитъ также къ убѣжденію, что человѣкъ можетъ занять положеніе вождя не только потому, что онъ въ дѣйствительности первый, что часто предоставляютъ это званіе тому, который обладаетъ способностью казаться первымъ лишь потому, что можетъ уничтожить своихъ соперниковъ.

Этимъ оружіемъ, которымъ овладѣваетъ Ричардъ, онъ не упускаетъ случая пользоваться при всякомъ удобномъ случаѣ; и съ свойственною ему энергіею онъ путемъ упражненій старается усилить способность пользоваться этимъ оружіемъ.

Нужно ли поставить на мѣсто хвастливаго врага, какъ, напр., въ указанныхъ сценахъ съ обоими Клиффордами, Ричардъ знаетъ, какъ это сдѣлать.

Идетъ ли рѣчь о томъ, чтобы посмѣяться надъ противникомъ, — Ричардъ и этимъ владѣетъ въ совершенетвѣ, какъ видно, напр., изъ сцены въ парламентѣ, гдѣ смущенный Генрихъ становится еще болѣе жалкимъ подъ вліяніемъ насмѣшекъ Ричарда:

Король бѣжитъ, когда услышитъ трубы.

Необходимо ли побудить къ дѣйствію слишкомъ пассивнаго единомышленника, — и въ этомъ случаѣ Ричардъ находитъ соотвѣтствующія слова, каково, напр., обращеніе къ Уорвику, явившемуся послѣ пораженія къ братьямъ Эдуарду и Ричарду, и послѣдній воодушевляетъ его къ дѣятельности своими ѣдкими словами утѣшенія:

Бѣда сильна, когда бѣжитъ самъ Уорвикъ.
Слыхалъ не разъ: враговъ онъ славно гналъ,
Но не слыхалъ, чтобы онъ бѣжалъ безславно.

Но Ричардъ умѣетъ пользоваться силою своего слова не только въ такихъ сравнительно ничтожныхъ случаяхъ.

Если дѣло идетъ о томъ, чтобы склонить другого, который при этомъ не особенно стойко сопротивляется, къ совершенію чего-либо нечестнаго, то Ричардъ іезуитски умѣетъ изобразить дѣло такъ, что всѣ сомнѣнія могутъ быть, повидимому, съ полнымъ основаніемъ устранены, — напр., когда онъ убѣждаетъ своего отца, что тотъ вправѣ нарушить данную Генриху присягу:

Всѣ клятвы недѣйствительны, когда
Даны онѣ не предъ судьей законнымъ,
Имѣющимъ надъ тѣмъ, что клялся, власть.
А Генрихъ власть захватомъ пріобрѣлъ,
И такъ какъ онъ принудилъ васъ дать клятву —
Она, милордъ, значенья лишена.
И потому — къ оружію!...

Если возникаетъ необходимость достигнуть результатовъ, которые завѣдомо находятся въ противорѣчіи съ требованіями здраваго разсудка, — то Ричардъ успѣваетъ превратить невозможное въ возможное: такова, напр., удивительная сцена съ принцессою Анною, гдѣ онъ посредствомъ своей безграничной дерзости и путемъ коварнаго использованія слабостей своей противницы добивается руки и сердца Анны у гроба ея мужа, того мужа, котораго Ричардъ самъ убилъ.

Діалектика Ричарда непреодолима; въ концѣ концовъ никто и не рѣшается спорить съ нимъ. Всѣ отступаютъ, когда онъ открываетъ потокъ своихъ пропитанныхъ ядомъ рѣчей, — хотя бы его слова и характеризовались, какъ «хриплое ворчаніе» злого пса.

Такая побѣдоносная діалектика не можетъ не произвести глубокихъ измѣненій въ характерѣ человѣка. Способность добиться силою краснорѣчія своихъ цѣлей, какъ бы онѣ ни были дурны, въ концѣ концовъ ведетъ со временемъ къ ослабленію способности видѣть разницу между хорошимъ и дурнымъ, правдою и неправдою, прекраснымъ и безобразнымъ, возможнымъ и невозможнымъ. Великіе діалектики, способные перевернуть все вверхъ дномъ, умѣющіе защищать худшее и нападать на лучшее такъ, что повергаютъ въ полное недоумѣніе своихъ противниковъ, приходятъ постепенно къ убѣжденію, что не существуетъ ничего такого, что могло бы быть названо въ дѣйствительности хорошимъ или дурнымъ, правдою или ложью; по ихъ мнѣнію, защищать можно рѣшительно все, — и въ этомъ именно состоитъ ихъ призваніе. Въ концѣ концовъ они лишены всякихъ убѣжденій: одно мнѣніе можетъ быть такъ же правильно, какъ и другое: вѣдь защищать можно все! Интереснѣе всего для нихъ присоединиться къ тому мнѣнію, противъ котораго имѣется больше всего возраженій и которое кажется наиболѣе подлымъ и низкимъ. Тѣмъ болѣе для нихъ чести, если они успѣваютъ отстоять именно такое мнѣніе, тѣмъ выше для нихъ наслажденіе, если другіе вынуждены уступить. Вѣчная игра съ понятіями въ концѣ концовъ превращаетъ самыя понятія въ игру: несправедливость, нарушеніе и даже преступленіе теряютъ въ ихъ глазахъ свой отталкивающій характеръ; съ ихъ точки зрѣнія все это само по себѣ ничего дурного не представляетъ, все дѣло лишь въ томъ, чтобы добиться одобренія свѣта, — и весьма вѣроятно, что такой субъектъ одержитъ и такую побѣду, если она ему необходима.

Для достиженія всего этого нужно лишь пустить въ ходъ надлежащія, т. е. цѣлесообразныя, средства. И, можетъ быть, лучшее для этого средство — быть откровеннымъ и дерзкимъ, открыто сознаться въ совершеніи преступленія, защищать его и путемъ искусственнаго смѣшенія красокъ придать ему ослѣпительный, примиряющій блескъ. Попытка въ этомъ направленіи будетъ, конечно, сдѣлана, — и насколько такая попытка можетъ оказаться удачной, легче всего доказываетъ упомянутая выше сцена съ принцессою Анною:

Не медли же: я Генриха убилъ,
Но вызванъ былъ на то твоей красою.
Кончай же! Я Эдварда закололъ,
Но вызванъ былъ твоимъ лицомъ небеснымъ.

Изъ слѣдующаго за этою сценою монолога ясно видно, какое удовольствіе этому мастеру доставляетъ его діалектическая ловкость:

Была-ль когда такъ ведена любовь?
Была-ль когда такъ женщина добыта?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Какъ я, зарѣзавшій ея отца,
Какъ я, зарѣзавшій ея супруга,
Пришелъ къ ней въ часъ неслыханнаго гнѣва.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      И что же?
Она моя, наперекоръ всему!

То же самое онъ продѣлываетъ впослѣдствіи вновь надъ королевою Елисаветою.

Но если обстоятельства не позволяютъ дѣйствовать такимъ способомъ, то діалектикъ легко переходитъ къ противоположному: въ этомъ случаѣ онъ отвергаетъ преступленіе, становится ханжей, лжетъ, разыгрываетъ роль честнаго человѣка и въ случаѣ удачи смѣется надъ собою и надъ своимъ умѣньемъ притворяться; средства вѣдь для него безразличны, лишь бы цѣль была достигнута. Ричарду доставляетъ удовольствіе принять маску благочестиваго и благожелательнаго человѣка по отношенію къ семьѣ Грея, которую онъ желаетъ уничтожить и которая нисколько не заблуждается относительно дѣйствительныхъ намѣреній Ричарда:

Неужли-жъ простодушный человѣкъ
Не можетъ жить безвредно безъ того,
Чтобъ простоту его не оскверняли
И сплетники и хитрые пройдохи?

Такъ и кажется, что слышишь его внутренній смѣхъ, когда онъ говоритъ въ этой же сценѣ:

Нѣтъ, глупъ я, дѣтски слабъ для свѣта!

Такимъ же образомъ онъ способенъ оплакивать имъ же самымъ убитаго Кларенса передъ «различными ротозеями», чтобы, пользуясь этимъ, привести въ исполненіе другія преступленія:

  Но я, вздохнувъ, твержу имъ изъ Писанья,
Что Богъ велитъ за зло платить добромъ.

Онъ, «тяжкій срамъ утробы материнской», въ надлежащій моментъ способенъ произнести слѣдующія слова съ правдоподобностью, вводящею всѣхъ въ заблужденіе:

Тошнѣе смерти — всякая вражда.
Мнѣ ссоры ненавистны, и хочу я
Любимымъ быть отъ всѣхъ людей достойныхъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я въ Англіи не знаю человѣка,
Съ которымъ бы я больше враждовалъ,
Чѣмъ только-что родившійся младенецъ—
И Бога я хвалю за эту кротость.

И въ то время, какъ онъ ироніею и притворствомъ устраняетъ или обходитъ всѣ препятствіи, онъ одновременно съ тѣмъ въ бесѣдѣ съ своимъ сообщникомъ Букингамомъ иронизируетъ надъ своимъ умѣньемъ притворяться:

Кузенъ, умѣешь ты блѣднѣть, трястись,
На половинѣ слова задыхаться
И снова рѣчь безъ склада начинать,
Какъ человѣкъ въ отчаянномъ испугѣ?

Эта иронія, разумѣется, не препятствуетъ проявленію имъ — непосредственно вслѣдъ за тѣмъ и совмѣстно съ тѣмъ же Букингамомъ — своего умѣнья притворяться въ присутствіи лондонскихъ гражданъ, когда онъ такъ близокъ къ осуществленію намѣченной имъ цѣли.

Изъ сильной діалектики Ричарда, какъ въ рѣчахъ, такъ и въ дѣйствіяхъ, вытекаетъ еще одна особенность его характера, на которую нельзя не обратить вниманія, если хотятъ его понять вполнѣ. Тотъ Ричардъ, который въ свое время стремился сдѣлаться первымъ среди окружающихъ его — чего онъ и добился, — употребилъ на это всю свою энергію потому, что онъ считалъ вѣнцомъ своего честолюбія — быть такимъ, какъ прочіе. Онъ хотѣлъ имъ внушить уваженіе потому, что онъ въ то время и самъ ихъ еще уважалъ. Но тотъ Ричардъ, который убѣдился въ томъ, что не первенство само по себѣ, а умѣнье казаться первымъ приводитъ къ цѣли, уже не могъ сохранить это чувство уваженія къ другимъ. Въ немъ не можетъ не развиться постепенно безграничное презрѣніе къ окружающимъ. И что за «ротозѣи и дураки» эти другіе! Вѣдь ихъ можно вести за носъ какъ угодно, съ помощью нѣсколькихъ словъ, фразъ, жестовъ и ужимокъ. Какое значеніе имѣютъ въ сущности ихъ слова о правѣ и справедливости, о преданности и соблюденіи даннаго слова, о честности и любви къ правдѣ? Вѣдь онъ, Ричардъ, можетъ съ величайшей легкостью довести ихъ до того, что они не только станутъ преклоняться передъ нарушеніемъ права, несправедливостью, вѣроломствомъ и безчестностью, но и одобрятъ все это. — Неужели преступленіе можетъ считаться нарушеніемъ права по отношенію къ этимъ слабоумнымъ субъектамъ? Вѣдь, они за свою глупость только этого и заслуживаютъ; вѣдь, если все это будетъ устроено ловко, то эти же глупцы впослѣдствіи сами осилятъ похвалами преступника. Но еслибы какія-либо отдѣльныя лица не захотѣли преклониться, то развѣ Ричардъ, зная эту ихъ квалифицированную глупость, остановится предъ тѣмъ, чтобы свернуть имъ шею? Неужели мысль объ окружающимъ должна внушать ему колебаніе: вѣдь они не болѣе, какъ маріонетки въ его рукахъ!

Однако-жъ, герцогъ, что мы станемъ дѣлать,
Когда лордъ Гэстингсъ съ нами не пойдетъ?

    Ричардъ:

Что? голову ему долой — и только!

И тотъ Ричардъ, о которомъ вскорѣ послѣ того лордъ Гэстингсъ говоритъ въ парламентѣ:

Сегодня милъ и веселъ герцогъ нашъ!
Когда онъ такъ привѣтливъ поутру,
То, значитъ, онъ обрадованъ былъ чѣмъ-то, —

приводитъ въ исполненіе произнесенный имъ въ частной бесѣдѣ смертный приговоръ, пользуясь для этого такимъ ничтожнымъ предлогомъ, что всѣ присутствующіе не сомнѣваются въ томъ, что въ дѣйствительности совершается убійство. Гэстингсъ выражаетъ сомнѣніе въ отвѣтъ на заявленія Ричарда о томъ, что его рука засохла вслѣдствіе колдовства со стороны королевы Елисаветы; и этого сомнѣнія оказывается достаточнымъ поводомъ для того, чтобы казнить Гэстингса за измѣну. Но путемъ лжи и нѣсколькихъ льстивыхъ словъ Ричарду удается и въ данномъ случаѣ убѣдить въ своей правотѣ лондонскихъ гражданъ; и тѣ восклицаютъ:

Храни васъ Богъ! Онъ стоилъ смертной казни!

Ричардъ увѣряетъ лордъ-мэра:

Затѣмъ сюда мы васъ и пригласили,
Чтобъ лживый свѣтъ не могъ насъ обвинить.

Гдѣ предѣлы дозволеннаго для такого человѣка? Какъ найти ту мѣру, которою можно измѣрить его презрѣніе къ людямъ?

Если такой человѣкъ имѣетъ въ виду достиженіе опредѣленной цѣли, то нѣтъ словъ для выраженія степени грозящей отъ него опасности. Онъ уподобляется тогда, по выраженію королевы Маргариты, «смертельной крутой скалѣ», о которую каждый проходящій корабль неминуемо долженъ потерпѣть крушеніе.

А вѣдь Ричардъ имѣетъ въ виду именно такую цѣль! Съ самой ранней молодости ему мерещится королевская корона, какъ награда за его труды. Благодаря своей колоссальной энергіи и выдающимся качествамъ, Ричардъ довелъ свой родъ до цѣли: онъ добылъ корону — для своего брата. Это предварительная цѣль, которая должна была быть достигнута, но это не была послѣдняя цѣль. Главная же цѣль Ричарда — возложеніе короны на свою голову.

Ричардъ вполнѣ сознаетъ свои способности: онъ знаетъ, что его властной и мужественной натурѣ больше подходитъ корона, чѣмъ его мягкимъ, изнѣженнымъ братьямъ. Но стремленіе Ричарда къ коронѣ не вытекаетъ изъ его размышленій о себѣ самомъ и своихъ способностяхъ, — оно является результатомъ дѣйствительно глубокой страсти; оно вытѣснило всѣ остальныя страсти и овладѣло имъ всецѣло:

Для Ричарда коль скоро царства нѣтъ —
Какую радость міръ ему доставитъ?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Въ лѣсу терновомъ такъ блуждаетъ путникъ:
Рветъ терніи и самъ истерзанъ ими,
Дороги ищетъ и теряетъ путь.
Не знаетъ онъ, какъ выйти на просторъ,
Но выхода отчаянно онъ ищетъ.
Такъ мучусь я, чтобъ захватить корону.

Эта страсть Ричарда имѣетъ въ своемъ основаніи тотъ же глубокій источникъ, что и остальныя черты его характера. Кому не извѣстно то болѣзненное тщеславіе, отъ котораго страдаютъ именно уродливыя существа? Ихъ уродливость заставляетъ ихъ вѣчно заниматься своимъ собственнымъ «я»; благодаря этому, ихъ «я» настолько выдвигается на первый планъ, что оно дѣйствуетъ на нихъ до извѣстной степени гипнотизирующимъ образомъ и показываетъ имъ все въ превратномъ видѣ. Разъ они составляютъ исключеніе вслѣдствіе своихъ внѣшнихъ недостатковъ, то они желаютъ составлять исключеніе и выдающимися отличіями. Они хотятъ стать выше другихъ, желаютъ, чтобы эти другіе преклонялись передъ ними; только по достиженіи всего этого они начинаютъ мириться съ своимъ несчастьемъ. Они украшаютъ себя внѣшними отличіями, на фонѣ которыхъ ихъ уродливость еще болѣе выдѣляется. Они стремятся къ внѣшнимъ отличіямъ, почетнымъ должностямъ, власти и вліянію; они желаютъ, чтобы другіе говорили о нихъ, воскуривали имъ ѳиміамъ. Иному бѣдному уроду въ тиши снятся несбыточныя мечты о томъ, что онъ сдѣлался Наполеономъ, генераломъ, и что общее почитаніе, которое обнаружатъ всѣ при появленіи его, будетъ соотвѣтствовать этому внѣшнему блеску.

Но проявить эту власть и блескъ можетъ лишь король! И для Ричарда королевскій титулъ не представляется лишь глупою мечтою его тщеславія! Вѣдь онъ столь близокъ къ трону, имѣетъ на него извѣстныя права, но —

Межъ нимъ и мною — слишкомъ много жизней.

Разъ въ Ричардѣ видѣли лишь презрѣннаго урода, королевскій тронъ былъ для него мѣстомъ, на которое всѣ должны были смотрѣть, какъ на нѣчто высшее; достиженіе трона было для него вопросомъ, полнымъ серьезнаго значенія, вопросомъ всей его жизни, выше всѣхъ, — отъ великаго до самаго ничтожнаго въ странѣ, выше матери, братьевъ. И въ то время, какъ онъ велъ отчаянную борьбу, чтобы сравниться съ другими, въ то время, какъ его сердце глубоко страдало отъ ранъ, наносимыхъ острыми стрѣлами другихъ, онъ считалъ королевскій тронъ мѣстомъ, куда не смогутъ проникнуть насмѣшки, передъ которымъ должна прекратиться всякая клевета, такъ какъ тогда никто не дерзнетъ оскорбить его словомъ или жестомъ. Эта мысль о королевскомъ тронѣ и была третьимъ оружіемъ для защиты своего собственнаго «я».

И когда онъ, наконецъ, могъ себя причислить къ первымъ, когда онъ убѣдился, какихъ малыхъ результатовъ, не смотря на всѣ усилія, онъ добился, когда онъ почувствовалъ тѣ лишенія, съ которыми для него сопряжено его безобразіе, когда онъ увидѣлъ, что, несмотря на всѣ свои преимущества, онъ не можетъ ни завоевать сердца женщины, ни пріобрѣсти дружбы мужчины, что его лишь терпятъ, а не ищутъ, — тогда корона сдѣлалась для него символомъ какъ всѣхъ земныхъ радостей, къ которымъ онъ стремился, такъ и дѣйствительнаго величія, о которомъ онъ мечталъ. Эта власть должна ему предоставить ту сладость жизни, которой онъ до того былъ лишенъ.

И теперь, когда презрѣніе къ людямъ переполнило его душу, когда онъ можетъ повелѣвать всѣми этими лакейскими душами, изъ которыхъ состоитъ общество, когда онъ цѣною неисчислимыхъ трудностей достигъ такой высоты — онъ убѣждается, что въ сущности онъ не добился ничего.

Въ какомъ недостойномъ видѣ представляется въ глазахъ Ричарда дворъ его брата! II неужели онъ, который по своему уму является геніемъ, стоитъ неизмѣримо выше всѣхъ этихъ слабоумныхъ, долженъ всегда стыдиться каждаго самаго ничтожнаго изъ нихъ? Какую роль онъ, честолюбивый Ричардъ, долженъ играть среди всѣхъ этихъ чучелъ, изъ которыхъ состоитъ дворъ Эдуарда? Здѣсь, гдѣ изъ залы дамъ раздается «сладострастно-тихій голосъ лютни»,

Я смѣшенъ, ибо
Я видомъ грубъ — въ величіи любви
Не мнѣ порхать предъ нимфою безпутной.

Для чего же ему влачить это существованіе, которое ему должно представляться оскорбительнымъ и унизительнымъ? Не лучше-ли замѣнить его лучшимъ, гдѣ онъ будетъ указывать, какъ устроить жизнь, гдѣ онъ окажется властелиномъ и хозяиномъ всѣхъ этихъ глупцовъ не только въ силу своихъ дарованій, но и въ силу своего титула? Королевскій титулъ, тронъ! Это волшебное слово, открывающее путь ко всѣмъ прелестямъ жизни и къ существованію, достойному его и его способностей!

Но «межъ нимъ и трономъ слишкомъ много жизней». Конечно! Но какихъ жизней? Стоитъ-ли обращать вниманіе на эти жизни, стоящія по пути его всепожирающей страсти? Имѣются-ли какія-либо обязанности, съ которыми онъ долженъ считаться даже въ отношеніи къ своему роду?

Нѣтъ братскихъ чувствъ, нѣтъ братьевъ у меня.

Можно сознавать свои обязанности лишь по отношенію къ тому, къ кому чувствуешь свою близость по общественному положенію. Солдатъ не признаетъ никакихъ обязанностей по отношенію къ не пріятелю, европеецъ чувствуетъ себя свободнымъ отъ налагаемыхъ на него цивилизаціею обязанностей, разъ онъ находится въ средѣ дикихъ племенъ. И для Ричарда всѣ прочіе — враги, чужія существа, съ которыми у него нѣтъ никакихъ точекъ соприкосновенія и по отношенію къ которымъ онъ себя считаетъ инымъ по общественному положенію. Нѣтъ никого, кто былъ бы ему равенъ:

И та любовь, которую священной
Зовутъ сѣдые старцы — пусть живетъ
Она въ другихъ, похожихъ другъ на друга,
Но не во мнѣ: съ собой я одинокъ.

Его одинокое положеніе съ перваго же дня вооружаетъ противъ него всѣхъ; вотъ почему и его рука подымается противъ всѣхъ этихъ ненавистныхъ ему, благообразныхъ людей, соединившихся противъ него одного.

Но если нѣтъ мнѣ радостей иныхъ,
Какъ усмирять, господствовать надъ тѣми,
Которые красивѣе, чѣмъ я. . . . . . .

Ричардъ объявилъ войну всѣмъ этимъ лицамъ. А на войнѣ примѣняются и законы войны. Поэтому смерть Эдуарда является для него прямымъ выигрышемъ; вѣдь этого Эдуарда всю жизнь любили женщины, а его, Ричарда, всѣ онѣ, и даже его собственная жена, ненавидѣли и чувствовали къ нему отвращеніе. Неужели Ричардъ могъ при такихъ условіяхъ горевать о смерти Эдуарда? По этой же причинѣ долженъ пасть и Кларенсъ, милый Кларенсъ, который такъ привлекателенъ, что онъ завоевываетъ сердца всѣхъ — въ томъ числѣ и подосланныхъ убійцъ, въ то время какъ Ричардъ своими ядовитыми рѣчами вызываетъ противъ себя яростное возбужденіе всѣхъ. А дѣти Эдуарда? Развѣ они не всосали съ молокомъ матери съ самого дѣтства тайное пренебреженіе всего ихъ рода къ Ричарду? Развѣ маленькій Іоркъ не насмѣхается надъ Ричардомъ, сравнивая его съ горбатымъ вожакомъ медвѣдей, на горбѣ котораго Іоркъ сидитъ, какъ обезьяна на горбѣ вожака?

Всѣ они — враги Ричарда, всѣ они такъ или иначе «красивѣе чѣмъ онъ».

«Смертельная крутая скала» всѣхъ ихъ, одного за другимъ, ввергаетъ въ бездну, — и подъ громъ проклятій всего рода, въ то время какъ

Молчитъ народъ и рта не разжимаетъ,

а дворяне искусно скрывали свою непріязнь, Ричардъ путемъ угрозъ, насилія и издѣвательствъ, вступаетъ на англійскій престолъ.

И вотъ онъ у цѣли, которой онъ добивался такъ долго, вотъ онъ первый передъ лицомъ всего міра, онъ — король! Побѣда одержана.

Но что въ сущности значить — быть королемъ? Это значитъ — быть представителемъ и высшею защитою общества, быть тѣмъ лицомъ, которое должно защищать и охранять благо этого общества, т. е. благо всѣхъ, и которое должно устранять все то, что можетъ быть вредно обществу.

Какое непримиримое противорѣчіе, однако, таится въ томъ, что именно этотъ озлобленный врагъ общества, отрицающій все то, что его сплачиваетъ, — братскія чувства, уваженіе къ правамъ другихъ, любовь, честность, открытый образъ дѣйствій, вѣрность, — что такой именно человѣкъ долженъ выступить въ роли охранителя и защитника всѣхъ этихъ чувствъ, на которыхъ зиждется общество!

Но Ричардъ не видитъ этого противорѣчія. Для него всѣ эти понятія, если онъ вообще удѣляетъ имъ какое-либо вниманіе, лишь слова и фразы, которыя могутъ по его желанію исчезнуть, подобно пару. Для него корона означаетъ лишь побѣду и власть; то же, что можетъ сдѣлать побѣду заслуженной, а власть — основанной на правѣ, это ему совершенно чуждо или же является въ его глазахъ лишь глупой болтовней.

И вотъ почему тронъ его вскорѣ рушится.

Теперь пришла пора начать объединяющую работу, а онъ умѣетъ только разрушать. Теперь онъ долженъ былъ бы охранять, но онъ умѣетъ только уничтожать. Теперь онъ долженъ былъ бы упрочить миръ, но онъ только умѣетъ возбуждать къ войнѣ. Теперь онъ долженъ былъ бы стремиться къ развитію силъ, находящихся въ зародышѣ, но онъ умѣетъ только отрицать.

И нынѣ, когда онъ самъ нуждается въ честности и вѣрности другихъ, — онъ видитъ, что самъ потерялъ вѣру въ эти цѣнности. Какъ онъ можетъ питать довѣріе къ кому бы то ни было? Вѣдь довѣріе, по его понятіямъ, не болѣе какъ фраза и доказываетъ лишь глупость того, кто на него полагается. А Ричардъ вѣдь не глупъ! Теперь, когда насмѣшки умолкли, онъ видитъ передъ собою лишь льстивыя, преданныя лица, но онъ имъ не вѣритъ. Вѣдь Ричардъ не измѣнился, онъ остался тѣмъ же — почему же всѣ другіе такъ измѣнились? Ихъ насмѣшки обнаруживали хотя тѣнь честности; — ясно, что ихъ сладкія рѣчи нечестны! Діалектика его, которая сдѣлалась безпредметной, такъ какъ не съ чѣмъ болѣе бороться и не къ чему стремиться, нынѣ обращается противъ него самого, внушаетъ ему недовѣріе и сомнѣнія въ себѣ самомъ, такъ какъ онъ самъ пропитанъ фальшью и лишенъ всякихъ убѣжденій.

Демонъ недовѣрія овладѣваетъ имъ. Всякій, кто сколько-нибудь выше посредственности, вызываетъ уже его опасенія:

Нѣтъ, лучше я готовъ вести бесѣду
Съ мальчишками безмозглыми, глупцами,
Съ чугунной головою на плечахъ!
Того, кто смотритъ на меня пытливо,
Не надо мнѣ...

Его единственный другъ и наперсникъ, бездѣльникъ Букингамъ, начинаетъ понимать, что головѣ его грозитъ опасность: онъ бѣжитъ и присоединяется къ врагамъ Ричарда. Ричардъ наноситъ грубыя оскорбленія Кэтсби и создаетъ себѣ тайнаго врага въ Стэнли, который даже принужденъ оставить ему своего сына, какъ заложника за его искренность.

Но сомнѣнія Ричарда въ наличности хорошихъ и человѣческихъ сторонъ у всѣхъ окружающихъ растутъ все болѣе. Онъ уже давно подавилъ въ себѣ всѣ чувства, за исключеніемъ ненависти и презрѣнія; единственное, что онъ признаетъ въ жизни, это — расчетъ и діалектическое умѣнье убѣждать другихъ. Съ такими данными Ричардъ рѣшается на безумную затѣю: онъ желаетъ побудить супругу убитаго Эдуарда выдать за него, палача ея сыновей, свою дочь; при этомъ онъ убѣждаетъ ее въ выгодности предложенія и даромъ своего слова опровергаетъ всѣ ея возраженія.

Но тутъ онъ въ первый разъ въ жизни ошибается въ расчетѣ. Ричардъ, который не произноситъ болѣе клятвъ, ибо нѣтъ уже ничего столь высокаго и святого, чего бы онъ не нарушилъ, — этотъ Ричардъ задѣлъ материнскія чувства, вѣчный источникъ и начало всего человѣческаго, такъ глубоко, что его въ этомъ пунктѣ перехитрили. Ему не удается пріобрѣсти ту рѣшительную выгоду, которая на всегда укрѣпила бы его власть: жена Эдуарда за его спиною выдаетъ свою дочь за его смертельнаго врага Ричмонда; этимъ она приводитъ къ окончанію убійственную войну Алой и Бѣлой розъ и снабжаетъ Ричмонда тѣми правами на престолъ, которыхъ у него до сихъ поръ не было. Ричардъ же остается одинокимъ.

Затѣмъ на равнинѣ у Босворта мы видимъ Ричарда, но уже совершенно иного, Ричарда, какого мы прежде не знали, который уже сомнѣвается въ самомъ себѣ. Въ густомъ ночномъ мракѣ поднимаются тѣни убитыхъ, кровь которыхъ пролита имъ; они возвѣщаютъ ему, что будутъ сражаться на сторонѣ его враговъ. Ричардъ начинаетъ бояться смерти — единственной силы, къ которой онъ относится съ уваженіемъ; онъ говоритъ о своей совѣсти:

Сто языковъ у совѣсти моей,
И каждый мнѣ твердитъ по сотнѣ сказокъ,
И въ каждой сказкѣ извергомъ зоветъ.

Онъ видитъ себя въ роли подсудимаго передъ судьею и съ ужасомъ взираетъ:

Толпы грѣховъ и гибельныхъ грѣховъ
Слились передъ оградою судебной,
И всѣ кричатъ: «онъ грѣшенъ, грѣшенъ, грѣшенъ».

И въ чувствѣ безконечнаго одиночества, которое было удѣломъ его жизни, но изъ котораго онъ черпалъ всю свою силу, всю свою ненависть и вмѣстѣ съ тѣмъ всѣ свои успѣхи, — видитъ онъ снова, какъ въ дни своего дѣтства, проклятіе всей своей жизни:

Отчаянье грызетъ меня. Никто
Изъ всѣхъ людей любить меня не можетъ.
Умру я, кто заплачетъ обо мнѣ?
Меня-ль жалѣть имъ, ежели я самъ
Себя жалѣть не въ силахъ и не вправѣ?

Но съ наступленіемъ дня всѣ тѣни исчезаютъ. Вся его энергія возвращается. Въ пламенныхъ словахъ, напоминающихъ Марсельезу, онъ призываетъ своихъ воиновъ къ битвѣ. Онъ самъ проявляетъ чудеса храбрости, но чувство увѣренности уже покинуло его легіоны: «Они его друзья лишь страха ради; они же покинутъ его въ минуту глубочайшей опасности».

Конецъ Ричарда наступилъ. Онъ падаетъ въ сраженіи, готовый еще въ смертный часъ проявить чудеса энергіи и мужества, все еще неутомимый, храбрый, все еще вооруженный средствами и цѣлью и все еще насмѣхающійся:

Коня! коня! — престолъ мой за коня!

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница