Введение

Шекспир и Вольтер так же не походили один на другого, как и эпохи, к которым они принадлежали.

Шекспир опирался в своем творчестве на донаучную концепцию мира, выработанную еще в поздней античности и определившую собой мирозданческие и культурные представления средневековья и Возрождения. Единство мира выступало согласно этой концепции в мистифицированной форме, оно рисовалось некоей великой цепью бытия, прочно связывающей в нерасторжимое, хотя и иерархически соподчиненное целое бога, ангелов, человека, животных, низшие формы жизни и неорганическую природу. Идея о неразрывности мирового целого и была своеобразной «натурфилософией» искусства Возрождения или, точнее, его мифологией. Она служила искусству этой эпохи такой же духовной почвой, какой для древнегреческого искусства была народная мифология. Разумеется, подобная система не может быть названа научной. Она была полупоэтической, полурелигиозной. Но в ней стихийно диалектически постигалась связь всего бытия¹.

Вольтер порожден иной, резко противостоящей Возрождению культурной эпохой. XVII—XVIII века были временем первой научной революции. Только ей удалось демифологизировать мир, найти к нему последовательно рациональный подход. Но для этого понадобилось его расчленить. Мир исследовался ныне в его дискретных частях, а ото вызвало к жизни иной тип мышления. Конечно, человеческий разум по-прежнему пытался объять весь мир, понять его как некое целое, и величайшим своим гением XVII и XVIII века признали (правда, не сразу и не без борьбы) Исаака Ньютона, сумевшего из выявленных и описанных частиц мироздания снова создать систему, но это была система уже иного рода. Ренессанс принимает мир в его изначальной целостности. XVIII век стремится сочленить расчлененное. Были ли в этом одни лишь потери? Пет, разумеется.

Опираясь на предшествующие открытия (вспомним хотя бы имена Галилея и Коперника), XVIII век подготовил современную науку и современный тип мышления. «Гипотез не измышляю!» — заявил Ньютон, и это была сделанная словно бы в опровержение системы Декарта (картезианства) декларация прав опытного знания, исходящего не из умозрения (мы-то теперь снова понимаем пользу смелой гипотезы, но как она в то время себя скомпрометировала!), а из конкретного исследования, и XVIII век все больше обживался в ньютонианском мире, понятом еще и в этом его аспекте. Этому миру могло порой не хватать красок, но четкость и зримость он приобрел необыкновенную.

И все же всего этого было бы мало, если б XVIII век, столь плодотворно усомнившись в преданиях минувших веков, не сумел бы усомниться в собственной безупречности.

Шекспир нес в себе огромную стихийную диалектику. Он более любого другого писателя был соразмерен миру, а мир существует и развивается по законам диалектическим.

XVIII век утратил эту диалектичности мышления. В нем господствовала метафизическая система понятий. Наука XVIII в. видела свою задачу в описании, систематизации, выяснении взаимоотношений неизменных элементов природы. «Система природы» назвал свою вышедшую первым изданием в 1735 г. книгу великий биолог Карл Линней. «Система природы» — можно ли было придумать название более точное? С классификации и систематики начинает и Жан Батист Пьер Антуан Ламарк. Эти работы принесли весьма ощутимые плоды для последующей истории биологии. По, закрепив животный и растительный мир в своих описаниях, раз навсегда классифицировав его, создав безупречную небесную механику, «естествознание, столь революционное вначале, вдруг очутилось перед насквозь консервативной природой, в которой все и теперь еще остается таким же, каким оно было изначально, и в которой все должно было оставаться до скончания мира или во веки веков таким, каким оно было с самого начала»². И на исходе века наука преодолела это противоречие. На протяжении второй половины века философы раз за разом подходят к мысли об изменяемости органического мира. Так, Дидро в «Письме о слепых в назидание зрячим» (1749) писал, предвосхищая Дарвина, что современные формы животных создались благодаря тому, что в ходе развития природы «исчезли все неудачные комбинации материи и ... сохранились лишь те из них, строение которых не заключало в себе серьезного противоречия и которые могли существовать самостоятельно и продолжать свой род»³. В конце века подготавливается, а в начале следующего становится всеобщим достоянием первая целостная теория эволюции живой природы — в 1809 г. Ламарк публикует свою двухтомную «Философию зоологии». Век, впервые утвердивший в сознании людей понятие материального и социального прогресса, распространил тем самым эту категорию на мир в целом.

XVIII век не был веком диалектики, но он заново подготовил мир к принятию диалектики — в ее осознанном виде. Научная революция XVII в. принесла не только непосредственные свои плоды — она подспудно готовила человечество к перестройке всей системы мышления. Энгельс в «Диалектике природы» отмечал, что понятие переменной величины, введенное в математику Декартом, было поворотным пунктом в этой науке. «Благодаря этому в математику вошли движение и тем самым диалектика и благодаря этому же стало немедленно необходимым дифференциальное и интегральное исчисление, которое тотчас и возникает и которое было в общем и целом завершено, а не изобретено, Ньютоном и Лейбницем»⁴. В «Анти-Дюринге» он пишет о том, что «учение Руссо в первом своем изложении почти нарочито выставляет напоказ печать своего диалектического происхождения»⁵ и что если «Руссо в 1754 г. и не мог еще говорить на "гегелевском жаргоне", то, во всяком случае, он уже за 16 лет до рождения Гегеля был глубоко заражен чумой гегельянства»⁶.

В области искусства XVIII век был веком классицизма. Приобретя законченную, классическую форму во Франции XVII в., он именно в XVIII в. стал системой общеевропейской. Своей нормативностью, упорядоченностью, строгим разделением жанров, системой драматических единств он удивительно точно соответствовал духу времени. Но XVIII век ознаменовался кризисом классицизма. Его классические образцы были все-таки позади, а попытка реформы, предпринятая Вольтером, несмотря на шумный успех многих его пьес, не принесла в перспективе времени ожидаемого результата. Вот тут-то и проник в культурный обиход континентальной Европы незнакомец Шекспир. Его призвали, чтобы он помог реформировать классицизм, но он оказался силой, его погубившей. Он так основательно заставил перестроиться художественное мышление Европы, что позиции классицизма оказались подорваны.

Великий англичанин нес в себе нечто такое, недостаток чего век сам в себе подсознательно ощущал, — движение, диалектику, многомерность — и что с его помощью пытался приобрести. Шекспир не вошел на землю Европейского континента как завоеватель, сметающий все на своем пути. Он помог глубокой перестройке художественного сознания, но перестраивалось нечто уже данное. Шекспир не разрушил новую систему мышления. Он наложился на нее и ее обогатил.

Вот почему не только Шекспир оказался нужен XVIII веку, но и XVIII век — Шекспиру. Как писал М. Бахтин, великие произведения, переходя последующим поколениям, «обогащаются новыми значениями, новыми смыслами; эти произведения как бы перерастают то, чем они были в эпоху своего создания». Типичнейшим примером этого, по мнению Бахтина, является Шекспир. Конечно, пишет он, Шекспир «вырос за счет того, что действительно было и есть в его произведениях, но что ни он сам, ни его современники не могли осознанно воспринять и оценить в контексте культуры своей эпохи. Смысловые явления могут существовать в скрытом виде, потенциально и раскрываться только в благоприятных для этого раскрытия смысловых культурных контекстах последующих эпох»⁷. XVIII век и обозначил собой первый этап осознания Шекспира. Культурные ценности античности и средневековья, сконденсированные Возрождением, пришли в наш рациональный век непростым путем, и проложить для них дорогу, переработать их в свете нового исторического и культурного опыта, вывести на поверхность что-то, таившееся в самых их глубинах, помогла эпоха Просвещения. Она делала первые, самые трудные шаги для их освоения, и потому мы сейчас склонны замечать, сколь многого люди той поры не понимали. Но нам не надо гордиться, что мы понимаем больше: без них мы не понимали бы ничего.

XVIII век услышал первые славословия Шекспиру как величайшему драматургу всех времен. Он породил энтузиастов шекспировской драматургии, сыгравших великие шекспировские роли, поставивших великие шекспировские спектакли, пробившихся ко многим потаенным истинам его творчества.

Но история культуры идет парадоксальными путями. И одной из самых парадоксальных фигур в истории освоения Шекспира был Вольтер. Он тоже помог нам прийти к Шекспиру — этот человек, споривший с Шекспиром больше других и сказавший о нем столько несправедливых слов.

Примечания

1. См.: Пинский Л. Шекспир. Основные начала драматургии. М.: Худож. лит., 1971, с. 254—259.

2. Энгельс Ф. Диалектика природы. — Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 20, с. 349.

3. Дидро Д. Избр. произв. М.; Л.: Гослитиздат, 1951, с. 280.

4. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 20, с. 573.

5. Там же, с. 143.

6. Там же, с. 144.

7. Новый мир, 1970, № 11, с. 237.