Смерть героя

Получив приглашение состязаться с Лаэртом в фехтовании, Гамлет не испытывает никаких подозрений. Он считает Лаэрта дворянином и не ожидает от него подвоха. Но на душе у принца неспокойно. Он признается Горацио: «...ты не можешь себе представить, какая тяжесть здесь у меня на сердце, но это все равно. <...> Это, конечно, глупости; но это словно какое-то предчувствие, которое, быть может, женщину и смутило бы» (V, 2, 222—226).

Горацио советует внять предчувствию и отказаться от поединка. Но Гамлет отвергает его предложение словами, которым критики издавна придают большое значение, ибо в них и мысль, и интонация новые для Гамлета:

«...Нас не страшат предвестия, и в гибели воробья есть особый промысел. Если теперь, так, значит, не потом; если не потом, так, значит, теперь; если не теперь, то все равно когда-нибудь; готовность — это все. Раз то, с чем мы расстаемся, принадлежит не нам, так не все ли равно — расстаться рано? Пусть будет» (V, 2, 230—235).

Эту речь Гамлета надо приравнять к его большим монологам. Немногословная, она, тем не менее, стоит в ряду тех высказываний героя, которые раскрывают нам его духовный мир.

Но ставя ее в ряд с монологами Гамлета, мы в первую очередь отмечаем ее отличие от большинства из них. Уже самый тон этих слов иной, чем в больших монологах, которые были полны страсти, гнева, выражали стремление героя подстегнуть себя к действию. Здесь этого нет. Речь звучит примиренно, она спокойна и, по-видимому, не случайно написана прозой.

В наибольшей степени эта речь соотносится с монологом «Быть иль не быть». Мы знаем, что Гамлет преодолел сомнения, принял твердое решение «быть», «действовать», бороться с врагом и с миром зла. Но путь прямой борьбы для него закрыт.

Вернувшись в Эльсинор, Гамлет не может прямо напасть на короля, который находится под надежной охраной. Гамлет понимает, что борьба будет продолжаться, но как и когда — ему неведомо. О сговоре Клавдия и Лаэрта он не подозревает. Но твердо знает, что наступит момент и тогда надо будет действовать. Когда Горацио предупреждает, что король скоро узнает, как принц поступил с Розенкранцем и Гильденстерном, Гамлет отвечает: «Промежуток мой» (V, 2, 73). Иначе говоря, Гамлет рассчитывает покончить с Клав-днем в самое короткое время и только выжидает подходящего случая.

Управлять событиями Гамлет не может. Ему приходится положиться на счастливую случайность, на волю провидения. Он говорит другу:

Хвала внезапности: нас безрассудство
Иной раз выручает там, где гибнет
Глубокий замысел; то божество
Намерения наши довершает,
Хотя бы ум наметил и не так...
        V, 2, 7—11

В подлиннике эти слова звучат так:

«There's a divinety that shapes our ends
Rough — hew then how we will...»
        III, 1, 158—162

Есть некая божественная сила, и она управляет событиями. Эта недоступная пониманию человека сила дважды помогла Гамлету на корабле. Сначала тем, что вызвала бессонницу и подозрения, второй раз, когда он взамен письма Клавдия подложил послание, написанное им самим. Его надо было скрепить королевской печатью: «Мне даже в этом помогало небо. // Со мной была отцовская печатка» (V, 2, 48—49).

Трудно сказать, когда точно пришел Гамлет к убеждению в решающей роли высших сил для человеческих дел — тогда ли на корабле, либо бежав с него, либо по возвращении в Данию. Во всяком случае, он, ранее думавший, что все зависит от его воли, когда он решится на свою месть, убедился в том, что осуществление человеческих намерений и планов далеко не в воле человека; многое зависит от обстоятельств. Глубоко ошибаются те читатели, которые принимают слова Гамлета за простую покорность судьбе. Нет, не безропотное смирение выражает речь Гамлета, а его готовность в любой момент, если возникнет опасность или необходимость действия, осуществить свою задачу. Гамлет обрел то, что Белинский назвал мужественной и сознательной гармонией. Великий критик верно истолковал слова принца: «Гамлет уже не слаб <...>, борьба его оканчивается: он уже не силится решиться, но решается в самом деле, и от этого у него нет уже бешенства, нет внутреннего раздора с самим собою, осталась одна грусть, но в этой грусти видно спокойствие, как предвестник нового и лучшего спокойствия»¹.

Да, таков Гамлет финальной сцены. Не подозревая подвоха, он идет на состязание с Лаэртом. Перед началом боя он уверяет Лаэрта в своей дружбе и просит прощения за ущерб, нанесенный ему. Гамлет невнимательно отнесся к его ответу, иначе он раньше заподозрил бы неладное. Догадка осеняет его только во время третьей схватки, когда Лаэрт ранит принца отравленным клинком. В это время умирает и королева, выпившая отраву, приготовленную королем для Гамлета. Лаэрт признается в своем предательстве и называет виновника. Гамлет обращает отравленное оружие против короля и, видя, что тот только ранен, заставляет его допить отравленное вино.

Новое умонастроение Гамлета сказалось в том, что, распознав измену, он не медля убил Клавдия, — именно так, как ему хотелось когда-то, когда тот будет

        ...за чем-нибудь,
В чем нет добра. — Тогда его сшиби,
Так, чтобы пятками брыкнул он в небо
И чтоб душа была черна, как ад,
Куда она отправится.
        III, 3, 91—95

Гамлет погибает как воин, и его прах уносят со сцены с воинскими почестями. Зритель шекспировского театра в полной мере оценивал значение военной церемонии. Гамлет жил и умер, как герой.

Примечания

1. Там же. — С. 285—286.