Заключение

Трудности трактовки произведений Шекспира во многом объясняются тем, что они ориентируются на мировосприятие более поздних эпох. Французский мыслитель XX века Мишель Фуко в работе «Слова и вещи» блестяще показал, что после XVI века произошла смена парадигм мышления: на смену характеристики явлений по принципу Великой аналогии пришел научный анализ, основанный на выявлении причинно-следственных отношений.

Принцип Великой аналогии, в известном смысле, вневременен, сопоставление самых различных объектов проводится на основе сходства (в том числе и внешнего, даже случайного). Шекспир соединяет аналогию с модусом времени, но мыслит мир в аристотелевской традиции — телеологически, как стремление к некой идеальной цели или форме. В его произведениях на основе телеологического взгляда выстраивается логическая инверсия: сюжеты, судьбы героев определяются не исходной, а финальной точкой, композиция выстраивается от конца к началу.

Жанровые варианты концепции мира (ход всесильного Времени в хрониках, торжество случайностей в комедиях, человек как творец событий и самой судьбы в трагедиях) оказываются разными лишь на феноменальном уровне, а на сущностном они сливаются в общем представлении о самом глубинном и всеобъемлющем законе — неизбежности. Но Шекспир потому не эпик, он потому драматургичен в подлинном смысле этого слова, что в самой его картине мира заложен конфликт: внеличному закону неизбежности противостоит личностный закон свободы воли (а следовательно, выбора, который порождает причинно-следственную зависимость). Встречаясь в пространственно-временном континууме шекспировского произведения, логическая инверсия, вектор которой направлен от конца к началу, и причинно-следственная логика, вектор которой направлен от начала к концу, сталкиваются и порождают конфликт (трагической или комической природы). Неизбежность всегда побеждает свободу воли при их несовпадении. Но из творчества Шекспира, по существу, уходит идея рока, на которой строились античные трагедии.

У Шекспира неизбежность утверждается в результате противостояния свободных волеизъявлений не одного только протагониста, а многих личностей, руководствующихся не одним, а разными, в том числе противоположными мотивами. Отдельный человек столь же могуществен, как судьба (он остается ренессансным человеком-титаном, «мерой всех вещей», «венцом всего живущего»), но люди в своей совокупности слабее неизбежности. Шекспировскую драматическую композицию можно представить как систему препятствий, задержек, отсрочек: необходимость создает препятствия для осуществления планов, намерений, желаний героя, но и герой создает препятствия на пути осуществления неизбежности.

Молодой Гёте в статье «Ко дню Шекспира» (1771) гениально предсказал именно такую возможность понимания Шекспира, когда писал: «Шекспировский театр — это чудесный ящик редкостей, в котором мировая история как бы по невидимой нити времени шествует перед нашими глазами. Его планы в обычном смысле слова даже не планы. Но все его пьесы вращаются вокруг скрытой точки (которую не увидел и не определил еще ни один философ), где вся своеобычность нашего «я» и дерзновенная свобода нашей воли сталкивается с неизбежным ходом целого». Гёте прозорливо определил то качество произведений Шекспира (прежде всего трагедий и хроник), которое не следует ни из специфики драматургии, ни из особенностей современного Шекспиру английского театра, а вытекает из более общего источника (гуманистические представления о Единой цепи бытия, Великой аналогии и т. д.) и одновременно из индивидуальных особенностей всеобъемлющего, многомерного гения Шекспира (судя по тому, что скрытая, неопределимая точка обнаруживается и в наиболее личных его произведениях — сонетах). Оба фактора невозможно адекватно оценить и истолковать спустя несколько столетий после смерти писателя, в рамках совершенно иной ментальности, свойственной современному сознанию, и поэтому Шекспир навсегда останется загадкой для новых поколений, будоражащей умы и порождающей новые концепции, соответствующие не столько предмету изучения, сколько парадигме очередной наступающей эпохи.

Возникшая в рамках нарастания предромантических тенденций в XVIII веке, шекспиризация достигает свое вершины в романтизме (С.Т. Кольридж, Л. Тик, В. Гюго, А. де Виньи и мн. др.). Отмеченное усиление шекспиризации (как и руссоизации) в романтизме должно быть правильно оценено. Эти принципы-процессы в романтизме играли уже меньшую роль, чем системные принципы. Присуща шекспиризация и реализму (Стендаль, О. Бальзак, П. Мериме, А.С. Пушкин), коснулась она различных областей художественной культуры XIX века (литература, драматический театр, опера, музыка, живопись и др.). Позже шекспиризация растворяется в общем литературном потоке и уже не воспринимается как самостоятельный принцип-процесс.

В русской культуре, как и в других национальных культурах, есть мировые гении, имеющие свой оригинальный облик. Такие гениальные представители национальных литератур как Гомер, Сервантес, Боккаччо, Вольтер, Гёте, Шиллер, Байрон и Вальтер Скотт имеют свой, сугубо индивидуальный, оригинальный облик, который по разному интерпретировался, переживался и переосмыслялся разными национальными литературными школами и традициями (например, существует американский и японский Ф.М. Достоевский). Попадая на русскую почву фигуры великих писателей других национальных литератур, герои их произведений, да и сами литературные памятники начинают жить своей, обособленной жизнью, входят в чужой, но не чуждый литературный процесс, создавая вокруг себя целый пласт литературных, научно-исследовательских и критических текстов. Шекспир давно является важнейшим компонентом изучения англо-американской культуры в России. Наследие Шекспира активно изучается как в университетах, так в школах всего мира. Внимание исследователей привлекает ни только тексты великого драматург, но и театральные постановки, экранизации его произведений в кинематографе.

У нас, в России давно признан «русский» Гомер, «русский» Сервантес, «русский» Гёте, «русский» Шиллер, есть у нас и свой «русский» Шекспир.

Ценности мировой литературы при вхождении в русский тезаурус заметно трансформируются. История зарубежной литературы в русском и, например, французском изложении удивительно различаются. Для французов Расин значительнее Мольера, Шатобриана — Бальзак, Гюго-поэт — Гюго-романиста, для нас же наоборот, и русский стереотип и французского национального характера, сформировавшийся на основе «Трех мушкетеров» Александра Дюма-отца, странен для француза, ассоциирующего свою нацию скорее с Рене Декартом. Зарубежный писатель должен быть глубоко освоен нашей культурой, чтобы занять в ней место рядом с русскими писателями. Такова судьба Шекспира, фактически ставшего «русским зарубежным» писателем.

Шекспир занимает совершенно особое место в литературе и культуре России. Начало русского восприятия, рецепция Шекспира, становление его литературной репутации на русской почве отразилось в переводах произведений английского драматурга на русский язык, в критических статьях, в отдельных исследованиях посвященных общим и частным вопросам его драматического и поэтического творчества (проблеме авторства, связи с зарубежной литературой, история шекспироведения), в рецензиях на театральные постановки шекспировских пьес и т. д.

Но наиболее оригинальным образом Шекспир вошел в творческую судьбу величайшего русского поэта А.С. Пушкина.

Творчество Пушкина явило мировое значение русской литературы. Есть историческая несправедливость в том, что это литературное признание Россия получила, благодаря его последователям — Достоевскому и Толстому. В обсуждении этой проблемы нельзя ограничиться общим местом — оговоркой о «непереводимости» Пушкина на иностранные языки. В самой постановке проблемы заключены более глубинные, коренные причины, разобраться в которых необходимо для осознания места русской литературы в мировой культуре. Как остроумно заметил В. Вейдле, «Европа смакует русскую экзотику, но в Пушкине не узнает себя; если же узнает, то узнанного не ценит». Одним из парадоксов поэтического творчества Пушкина стало преображение им русского языка, что особым образом отразилось в его переводческой деятельности. Снова процитируем В. Вейдле: «Язык этот он заставил совершать чудеса, и притом так, что они совершаются как бы сами собой, точно сам язык сделался поэтом. Разве не одной уже прелестью языка даже первая глава «Евгения Онегина» лучше Байрона и «Капитанская дочка» лучше Вальтера Скотта? По размаху творческого воображения Пушкин не был равен Данте, Шекспиру или Гёте, но достаточно прочесть «Сцену из Фауста», «Подражание Данту» и монолог скупого рыцаря, этот несравненный образец прививки шекспировского стиля иной поэзии и иному языку, чтобы убедиться, что в пределах отрывка, образца (что уже немало, так как ткань гения везде одна) он сумел потягаться с ними, стать их спутником, оставаясь в то же время самим собою. Чудо гения во всех этих случаях есть прежде всего чудо самоотверженной любви; но любовь выбирает и не может не выбирать, это не просто «всемирная отзывчивость»». Мы же отметим: именно Пушкин привел русскую музу в пантеон мировой поэзии.

Можно обнаружить сходство творческих судеб двух великих поэтов. И Шекспир, и Пушкин ни разу не были за границей, но сочиняли весьма экзотические чужестранные сюжеты, воссоздавали национальный колорит других стран. Все это являлось своеобразным «квазинаучным» (или «квазикультурным») знанием, почерпнутым из книг и рассказов путешественников-современников. Гению, оказывалось, совсем не нужен был личный опыт странничества, чтобы вдохновенно и убедительно нарисовать в своем воображении картины из жизни чужих народов. Для этого ему не было достаточно любви к книжной премудрости, досужего интереса к молве и творческого дара.

Шекспир занимал исключительное место в пушкинской концепции мировой литературы.

Янко Лаврин очень точно определил роль «великих англичан» в поэзии Пушкина, отметив его способность подчинять их художественные достижения задачам своего творчества: «Несмотря на свою короткую жизнь, Пушкин оставил огромное литературное наследие в стихах и прозе. В нем он продемонстрировал редкую способность своего гения к восприятию чужого так, чтобы потом приспособить его к себе. Пушкин пребывал под влиянием множества литературных воздействий, но не уступал ни одному из них. Поглощая и переваривая их, он расширял и без того широкий диапазон и усиливал самобытную оригинальность своего гения. Самые сильные воздействия исходили из Англии и были связаны с именами Байрона, Шекспира и сэра Вальтера Скотта. Однако все они, воздействуя как стимул, были претворены Пушкиным в его собственных образах».

Открытие Байрона, а затем Шекспира изменило читательские пристрастия поэта. Чтение этих авторов во французских и русских переводах побудило его к изучению английского языка. Мемуаристы отметили особый интерес Пушкина к английской литературе, его желание читать на языке оригинала. Изменилось пушкинское отношение к французской литературе: в выборе творческих приоритетов он отдает предпочтение английской словесности.

Пушкин увлеченно изучал английских авторов с начала 20-х годов (лорд Байрон, Вальтер Скотт, Джон Беньян, Джон Мильтон, Джон Вильсон, Барри Корнуол, Томас Мур, Роберт Саути, Чарлз Вульф, Уильям Вордсворт, Сэмюель Кольридж и др.), но именно Шекспир оставил самый глубокий след в душе поэта, и произошло нечто особое и редко случающееся: обнаружилось духовное родство двух гениев, Пушкин проникается «взглядом» Шекспира. Он усваивает уроки британского гения: впитывает шекспировский драматизм и историзм, воспринимает его концепцию характеров, парадоксальность и одновременно естественность художественных решений; приняв его поэтику национального колорита, Пушкин открывает Россию в русской истории.

Перефразируя известные слова поэта, можно сказать: в подражании Шекспиру Пушкин имел «благородную надежду на свои собственные силы, надежду открыть новые миры, стремясь по следам гения». Радость общения с великими собеседниками вызывала в нем «чувство, в смирении своем еще более возвышенное: желание изучить свой образец и дать ему вторичную жизнь» (ср.: XII, 82). Пушкин отвергал возможность дословного перевода и его художественную ценность. Плодом пушкинских подражаний был не столько перевод, сколько сотворчество, не вторичная, а новая жизнь в поэзии вечных тем, сюжетов и идей. Пушкин не только переводил, но, вдохновляясь оригиналом, творил сам. Для Пушкина (и тем более для Шекспира) чужой текст не имел абсолютной ценности, не имел абсолютной завершенности — он был материалом собственного творчества, источником поэтического вдохновения. Как верно заметила по этому поводу Т.Г. Мальчукова, «степень свободы в передаче подлинника, дозволяемая поэту, традиционно считается больше той, которая допустима для переводчика».

Остается открытым вопрос, сколь свободно Пушкин владел английским языком. Как показывает обсуждение этого вопроса (М.А. Цявловский, В. Набоков, Х. Гиффорд, М.П. Алексеев, Ю.Д. Левин, А.А. Долинин), проблема до сих пор не решена. На наш взгляд, знание любого языка, в том числе и родного, относительно. Знание чужого языка обусловлено пониманием родной речи, наличием толковых и двуязычных словарей, живой традицией эстетического обучения языку носителями данного языка. В жизни Пушкина были все источники знаний, а недостатки некоторых компенсировались гениальной интуицией и сравнительным изучением оригинала и переводов на разные (прежде всего французский) языки. Бесспорен факт, что с середины 1820-х годов Пушкин был одним из самых авторитетных ценителей и знатоков Шекспира и английской литературы, а перевод шекспировской комедии «Мера за меру» («Measure For Measure») показывает, вопреки бытующему мнению, что знание английского языка у Пушкина было достаточным для его безупречного исполнения.

Следы шекспировских «штудий» обнаруживаются во многих произведениях Пушкина: они проявляются в цитатах и аллюзиях, в реминисценциях и мотивах, в идеях и образах, в заимствованиях драматической и повествовательной техники и секретов стихотворного ремесла, в усвоении шекспировских «антропологических принципов» в изображении характеров героев и его гениальных художественных открытий.

Обширен «шекспировский текст» русского поэта. Он установлен трудами нескольких поколений пушкинистов — и русских, и западных. При всей его неполноте даже в простом перечислении этот список огромен. Диалог Пушкина и Шекспира на этом уровне — безграничное поле интертекстуальности, на котором британский гений взрос для русского поэта на почве разных национальных культур — не только на английской, но и французской, немецкой, русской.

Объем «шекспировского текста» Пушкина значительно превзойден в критических интерпретациях исследователей. О Пушкине и Шекспире созданы, казалось бы, исчерпывающие труды. Глубокая постановка проблемы и обстоятельный анализ пушкинского изучения Шекспира дан в работах П.В. Анненкова, Н.И. Стороженко, М.Н. Розанова, Г.О. Винокура, М.П. Алексеева, Ю.Д. Левина, С. Херфорда, Г. Гиффорд, Я. Лаврина, А.П. Бриггса, Т. Шоу, И. Ронен и др.

Влияние Шекспира на Пушкина плодотворно и многообразно. Оно выходит за рамки литературных ассоциаций и реминисценций. Пушкинские «штудии» Шекспира обнаруживают духовную близость поэтов. Ученичество Пушкина произвело глубокий мировоззренческий эффект: на многие личные и исторические события Пушкин стал смотреть «взглядом Шекспира».

В творчестве это особенно полно выразилось в «Борисе Годунове», «Маленьких трагедиях», но ярче всего уроки шекспировских «штудий» проявились в незавершенном переводе пьесы «Measure for Measure» и в последующей его трансформации в поэме «Анджело».

Незавершенный перевод «Меры за меру» был важным этапом творческой истории поэмы Пушкина. Его перевод меньше по объему многословного оригинала и других переводов Шекспира. Пушкин краток в выражении смысла «Меры за меру» как в переводе пьесы, так и в поэме-переделке-пересказе-переводе «Анджело». Это отражает общую тенденцию поэтической эволюции Пушкина. В незаконченном переводе диалогов шекспировских героев и их реплик, в трактовке поэтических образов он адекватно передает смысл пьесы Шекспира.

Те же поэтические принципы создания текста использованы в поэме «Анджело». Черновики поэта свидетельствуют, что Пушкин перечитывал текст «Меры за меру» на английском языке и переводил отдельные фрагменты оригинального текста. По-видимому, у Пушкина был, как в других подобных случаях, подстрочный перевод пьесы Шекспира. На это указывают шекспировские образы, эпитеты, большие фрагменты пушкинского текста с сохранившейся грамматической и лексической структурой английского подлинника. Только при установке на перевод возможно столь близкое следование шекспировскому оригиналу, которое есть в пушкинской поэме.

Основной текст пушкинской поэмы является, по сути дела, вольным переводом драмы Шекспира «Мера за меру». Пушкин сокращает у Шекспира то, что кажется ему необязательным в развитии сюжета, он пересказывает драматические перипетии сюжета и запутанную риторику диалогов и монологов, из которых он выбирает самые интересные и выразительные фразы и переводит их поэтически совершенно и достаточно точно. Однако, несмотря на то, что текст поэмы Пушкина почти целиком состоит из слов, взятых из шекспировского оригинала, «Анджело» как бы соткан из образов, метафор, идиом, реплик героев шекспировской «Меры за меру», перед нами оригинальное произведение русского поэта, который изменяет сюжет, жанр, фабулу, композицию, переосмысляет концепцию характеров, усиливает этический конфликт шекспировской драмы, дает поэме оригинальное название, вносит «русский дух» в «итальянский колорит» сюжета.

Обратимся к более широкому литературному пространству, представленному в книге через проблему рецепции Шекспира в литературе всей Европы и даже далеко за ее пределами.

В наиболее сжатой форме сделанные выводы можно представить в следующих положениях:

Теоретические понятия, выведенные в ходе тезаурусного анализа вхождения наследия Шекспира в мировую литературу и культурного феномена «Русский Шекспир», такие как: культ Шекспира, шекспиризация, шекспиризм, — составляют систему, позволяющую анализировать разные стороны рецепции Шекспира.

Шекспиризм — ключевое понятие в этой системе для понимания специфики рецепции Шекспира в русской классической литературе. Шекспиризм трактуется как художественно-эстетический комплекс идей и воплощающей их поэтики, состоящий в таком понимании и воплощении человека и мира, которое соединяет титанизм образов, масштабность мировидения, изображения происходящего в накале страстей, в смешении стилей, трагического и комического, совместимого и несовместимого, прозы и стиха и т. п., что имеет не стилевой, а философско-эстетический смысл. Шекспиризм — особый принцип организации и трактовки литературного текста, которое требует от писателя предельной масштабности в представлении мира, человека и искусства, подобной шекспировскому, но не обязательно со ссылкой на образы Шекспира.

Шекспиризм отличается от шекспиризации, которая характеризуется освобождением литературы от пут нормативной поэтики, осуществляемым с прямой отсылкой к Шекспиру, его образам, сюжетам, фразам, композиционным приемам, жанрам и т. д., поэтикой смешения трагического и комического, высокого и низкого.

Вхождение Шекспира в русскую культуру произошло особым (не таким, как в странах Запада) путем: первыми, кто его признал, стали правители государства (Екатерина II, до нее косвенно Елизавета Петровна) и основатели новой русской (ориентированной на Запад) литературы и театра (Сумароков, позже Карамзин). Но это не привело к насильственному насаждению Шекспира как литературного образца, в отличие от французских образцов, сквозь призму которых он и читался.

Становление культа Шекспира в России связано с влиянием западных культур, где оно питалось борьбой предромантиков и романтиков с классицизмом. Началом культа Шекспира в России явились не переводы его произведений на русский язык, т. к. длительное время элита общества читала их во французских и немецких переводах, а некоторые и в подлиннике, а возникновение первых литературных кружков, в которых утверждалось преклонение перед Шекспиром. Первым таким кружком предлагается считать кружок с участием молодого Карамзина, Ленца, Петрова.

Русская шекспиризация не имела фундаментальных отличий от шекспиризации западноевропейской. Совпадали и формы (переводы-переделки пьес, использование цитат, образов, сюжетов), и эстетическое содержание этого явления, которое в соединении с оссианизмом, шиллеризацией, а позже и байронизацией создало противовес господству образцов французского классицизма и рококо.

Черты шекспиризма обнаруживаются и в допушкинский период, но подлинным создателем этого качества русской литературы стал Пушкин. Говоря об «отце нашем Шекспире», он подчеркивал иной источник новой русской литературы, которую он создавал, от литературы предшествующего периода, ориентированной на французский классицизм и рококо. Благодаря Пушкину термин «русская классическая литература» соотносится не с классицизмом, а с пушкинским шекспиризмом.

Масштабность мировидения — не только шекспировская черта, она присуща Данте и Петрарке, Боккаччо и Эразму Роттердамскому, Рабле и Монтеню, Корнелю и Расину, Вольтеру и Руссо. Но Пушкин избрал масштабность мировидения в литературной модели Шекспира, потому это качество его творчества и определяется как шекспиризм.

Наиболее отчетливо шекспировская модель творчества предстает в пушкинском «Борисе Годунове». Но если «магистральный сюжет» исторических хроник Шекспира раскрывает путь Англии от борьбы за власть различных кланов и опустошительных войн к миру и процветанию, то сюжет трагедии Пушкина имеет противоположный вектор: от видимого благополучия к смутным временам.

Пушкин, как показывает исследование, знал тексты Шекспира не только по французскому переводу Летурнера, но и в подлиннике. Это позволило ему выступить в ряду европейских писателей, утвердивших шекспиризацию как характерную черту литературы эпохи. Наиболее характерный пример пушкинской шекспиризации — поэма «Анджело». Сопоставление этой поэмы с шекспировской пьесой «Мера за меру» раскрывает закономерное сочетание шекспиризации и шекспиризма в этой поэме.

Шекспиризм — не всеохватывающий и все объясняющий принцип в литературном тезаурусе Пушкина. Так, создавая образы «маленьких людей», что противоречит шекспиризму, он подготовил русского читателя к приходу в литературу Гоголя и натуральной школы, которые в целом потеснили традицию Пушкина представлять мир по-шекспировски.

Сопоставление взглядов на Шекспира Пушкина и Гюго показало, что восхищение английским драматургом привело к разным следствиям у русского и французского писателей, что объясняется тем, что они ставили задачу преобразовать свои национальные литературы, а это высвечивало в наследии Шекспира, его поэтике разные сегменты.

Дополняя характеристику пушкинского шекспиризма, мы кратко охарактеризуем дальнейшие траектории включения Шекспира в русский культурный тезаурус.

Продолжателем пушкинской линии в русской классической литературы стал Достоевский. Он вошел в литературу образами «маленьких людей», но в своих главных романах соединил их с мировидением, подобным тому, который вытекает из пушкинского шекспиризма, и это парадоксальное единство подняло шекспиризм в русской классической литературе на новую высоту.

Тезаурусный анализ русской классической литературы показал, что после Пушкина происходил спад шекспиризма, особенно заметный к концу XIX в. Это закономерно: если на Западе шекспиризация следовала за культом Шекспира, то в России культ Шекспира в полной мере сложился к рубежу XIX—XX вв., когда ушли в прошлое и шекспиризация, и шекспиризм. Большое число переводов, полных собраний сочинений и издания отдельных произведений, театральных постановок, возникновение русского шекспироведения и т. д. показывают, что Шекспир уже сам нес российской публике свои образы, принципы, мировидение — так складывается «Русский Шекспир», феномен пребывания зарубежного писателя в иноязычной литературе в качестве «своего».

Феномен «Русского Шекспира» и уход в тень пушкинского шекспиризма кореллируются с возникновением группы собственно русских литературных моделей масштабного мировидения, основанных не на следовании литературным образцам, а на философско-эстетическом и художественном осмыслении жизни, эти модели составили основные контуры русского реализма XIX века, создавшего мировую славу русской классической литературе.

Решение этой задачи объясняет критику характера Гамлета у Тургенева («Гамлет и Дон Кихот»), перенос акцента в пушкинском шекспиризме с Шекспира на Пушкина у Достоевского («Слово о Пушкине»), пародийное использование Чеховым ситуаций и реплик из «Гамлета» в «Чайке» и «Вишневом саде».

В отечественной литературе, культуре XX века сложились условия для возрождения пушкинского шекспиризма в новых формах — возникновения «неошекспиризма». При этом феномен «Русского Шекспира» сохранил и умножил свою значимость как константа русского культурного тезауруса. Высшие проявления русской литературы XIX века (а также более раннего и более позднего периодов) объединяются в единое целое — русскую классическую литературу благодаря тому, что связаны между собой генетически. Одной из важнейших генетических связей выступает шекспиризм.

Итак, если высказаться еще короче, в ходе осуществленного тезаурусного анализа рецепции Шекспира в европейской и русской классической литературе, русской культуре была установлена взаимосвязь между культом Шекспира (культурное явление), шекспиризацией (литературное явление) и шекспиризмом (философско-эстетическое явление), представленных как процесс, приведший, с одной стороны, к возникновению феномена «Русского Шекспира», а с другой — к формированию русской модели (группы моделей) реалистического мировидения, в своей масштабности событий и героев, философии истории, литературном многообразии опирающейся на утвержденный Пушкиным шекспиризм.

В отечественной культуре Шекспир стал самым русским зарубежным писателем. Его значение для нашей культуры может быть сопоставлено с той ролью, которую играют русские классики: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Белинский, Достоевский, Островский, Тургенев, Толстой, Чехов и др. Русский шекспиризм стал самобытным явлением, характеризующим освоение творческого наследия Шекспира иной национальной традицией.

В разделе «Тезаурусное расширение» будет раскрыто понятие «шекспиросфера», приведены материалы для его конкретизации («Современники Шекспира: избранные характеристики») и, как финальный аккорд, привлечено внимание к современной составной части шекспиросферы — неошекспиризму.