Счетчики






Яндекс.Метрика

Идеологическое табу

В 30-х годах в советском шекспироведении произошел пересмотр отношения к нестратфордианским гипотезам. Здесь сыграло роль как ослабление позиций Луначарского в Кремле, так и появление на Западе новых нестратфордианских гипотез (дербианской и оксфордианской) и новых направлений в английском академическом шекспироведении (школа Флея — Робертсона), отрицавших на основании анализа текстов единоличное авторство Шекспира и отводивших ему главным образом роль литературного правщика чужих текстов. Не могло не оказать влияния и резко отрицательное отношение ведущего английского ученого Э. Чемберса ко всем этим (и нестратфордианским, и стратфордианским) новациям. Оказалось, что до окончательного, признаваемого всеми решения проблемы шекспировской личности и шекспировского авторства на Западе еще далеко, а значит, и для «официального» пересмотра (а какой другой мог быть тогда в сфере, относящейся к идеологической) у нас традиционных, пусть даже сомнительных, но все же освященных временем верований необходимости — тем более срочности — не было. Сегодня можно заметить, что «официальные» взгляды по подобным специальным проблемам вообще вряд ли желательны. Это дело науки...

Известный тогда литературовед И.А. Аксенов в биографическом очерке о Шекспире в Большой Советской Энциклопедии писал в 1932 году о нестратфордианских гипотезах: «Все эти гипотезы представляют собой занимательное и остроумное чтение, входя в состав литературы "исторических загадок". Решения вопроса об авторе текстов они не дают и дать не могут».

Сам Аксенов в основном придерживался популярных в то время на Западе взглядов школы Флея — Робертсона и в книге «Шекспир» (1937 г., издана посмертно) так сформулировал свои (и их) взгляды на роль Шекспира в создании носящих его имя пьес: «Его работа была театральной прежде всего. Сам от себя он писал немного... Шекспировский театр не является делом одного лица. Он составной. В основе... лежит старый текст... Степень обработки его Шекспиром и его сотрудниками повышается до 1608 года, после чего участие Шекспира в работе над самим текстом ослабевает»1.

Как видим, ученые этой школы констатировали, что шекспировские тексты написаны не одной рукой, хотя многие из них и носят следы вторичной доработки; однако эти ученые не затрагивали вопрос о личности Шекспира и тем более не посягали на стратфордский культ.

Некоторые отголоски споров о «шекспировском вопросе» еще слышались в начале 1930-х годов, но уже довольно приглушенно. В книге тогдашнего плодовитого литературного критика П. Когана говорится о «таинственном авторе, имени которого до сих пор с полной точностью не может установить наука, несмотря на все колоссальные усилия ученых». Коган называет «основательными» доводы сторонников рэтлендианской гипотезы, но определенно уже не высказывается в ее пользу. Однако он все-таки пишет (не забывая о марксистской терминологии): «...кто бы ни был автором шекспировских произведений, они вышли из английской аристократической среды и притом из той группы аристократов, которая своеобразно переживала всю сложность исторического процесса, приведшего к возвышению буржуазии и к упадку феодального дворянства»2.

Воспользовавшись ослаблением позиций Луначарского, консервативно (то есть традиционно) настроенные советские шекспироведы вскоре заставили своих оппонентов (включая самого Луначарского) замолчать, пустив в ход не только доводы фактического порядка, но и обычные тогда приемы идеологического отлучения. Основные положения о неприемлемости для советского шекспироведения всех вообще нетрадиционных — нестратфордианских — гипотез были сформулированы А.А. Смирновым в его предисловии к изданию пьесы М. Жижмора «Шекспир (Маска Рэтленда)» (1932 г.). Название пьесы, не отличавшейся особыми художественными достоинствами, раскрывало ее содержание, но предисловие профессора Смирнова содержало полное отвержение любой критики традиционных представлений о личности Шекспира (сама пьеса, очевидно, писалась за несколько лет до издания).

Смирнов обвинял нестратфордианцев (он называл их антишекспиристами) в том, что они исходят из «упрощенных позиций старого биографического метода истории литературы», то есть немарксистского, внеклассового, и потому их версии методологически порочны и антинаучны. Далее Смирнов утверждал, что «сама фактическая база антишекспировских версий слаба, так как обличает недостаточное знакомство их авторов с литературными условиями эпохи... В отношении рукописей и скудной биографии судьба Шекспира ничем не отличается от судьбы подавляющего большинства драматургов той эпохи, когда драмы, написанные для сцены, считались жанром весьма низкопробным». Утверждения Смирнова неверны, ибо от каждого драматурга и поэта той эпохи дошли или рукописи, или письма, дневниковые записи о них их современников, свидетельствующие, что они действительно были писателями. Биография Уильяма Шакспера — отнюдь не скудная: по количеству фактов она превосходит большинство биографий его современников. Вот только о том, что этот человек, от которого не осталось ни клочка бумаги, написанного его рукой, никакого подтверждения, что он владел хотя бы элементарной грамотой: что этот человек (не Шекспир, а Шакспер!) был или даже мог быть писателем, поэтом, драматургом — таких фактов нет. Зато фактов, противоречащих такому допущению, множество.

Смирнов утверждал (оставляя позади даже самых консервативных британских шекспироведов), что малограмотность актера (Шакспера) ничем не доказывается, а универсальность знаний автора (Шекспира) якобы чрезвычайно преувеличивается. «Вся его ученость... покрывается десятком популярных "энциклопедических" книжек полуобразовательного, полуразвлекательного характера, весьма распространенных в ту эпоху». И такое писалось, когда уже давно были опубликованы и общеизвестны результаты многочисленных исследований, показавших высочайшую эрудицию Шекспира, использование им множества самых серьезных, авторитетных источников на различных языках...

Но кроме аргументов фактического порядка, которые все-таки могли быть предметом дискуссии, Смирнов жестко формулирует в этой статье тезис об «идеологической враждебности» всех нестратфордианских гипотез: «Подводя итоги всем этим "теориям", мы должны решительно подчеркнуть то, что делает их не только неприемлемыми для нас, но и идеологически враждебными». Здесь указываются два пункта. Первое — «построение на базе антинаучного психолого-биографического метода в манере Брандеса, стремившегося объяснять все содержание творчества писателя (вплоть до отдельных его образов) узколичными обстоятельствами его жизни, интимными его переживаниями и впечатлениями... Вторая черта — господствующая в антишекспировской литературе аристократическая тенденция (не случайно все серьезные кандидаты в Шекспиры — титулованные лица)».

И Смирнов заключает: «Думаем, что этих двух моментов достаточно, чтобы признать проникновение "рэтлендской гипотезы" в нашу учебную литературу досадным недоразумением. Вообще же, весь этот долгий и запутанный спор по поводу шекспировского авторства представляет лишь анекдотический интерес и не имеет ничего общего с научным изучением творчества Шекспира. Нам важно не имя автора и не бытовая личность его, а классовый субъект тех 34 пьес, которые — надо полагать, с достаточным основанием, — современники и потомство приписывали Вильяму Шекспиру»3.

В дальнейшем аргументы, приведенные Смирновым в 1932 году, стали рассматриваться как «руководящие», переходили с незначительными изменениями в статьи и диссертации шекспироведов следующих поколений. Сегодня, однако, мы можем отметить, что «фактическая база» этой аргументации весьма и весьма слабая, а существо проблемы, причины ее возникновения подменяются обвинениями в адрес некоего одиозного «психолого-биографического метода в манере Брандеса»; кстати, сам Георг Брандес никогда никаких сомнений в истинности стратфордианской традиции не высказывал. Впрочем, поскольку Смирнова не интересовали ни имя автора, ни его «бытовая личность», а только «классовый субъект», вся напряженная многолетняя дискуссия вокруг «шекспировского вопроса» имела в его глазах лишь анекдотический характер.

Что же касается вердикта об идеологической неприемлемости «для нас» всех нестратфордианских сомнений и гипотез, то в специфических условиях 30-х годов такое предупреждение звучало достаточно зловеще, и его поняли.

Конечно, проблемы шекспироведения не сводятся лишь к вопросу о личности Шекспира, но и пренебрежение этим вопросом, слепое следование традиции не совместимо с подлинно научным изучением творчества Великого Барда. Если вопрос этот не запутывать безмерным теоретизированием, то задача, стоящая перед исследователями, ясна: создание научно-полноценной биографии Шекспира, дающей удовлетворительное объяснение многочисленным несоответствиям и устраняющей поразительное противоречие, лежащее в основе традиционных представлений. И если в конце концов будет установлено, что Великий Бард был аристократом по происхождению и воспитанию (а многое говорит именно за это), то такой факт окажется не более реакционным, чем аристократическое происхождение Байрона, Пушкина, Лермонтова, многих других гениальных писателей. Ведь именно их дворянство, их независимое положение и дали им возможность с детства приобщиться к сокровищнице мировой культуры, развить до высочайшей степени свои природные способности.

Дискуссия должна сосредоточиваться не на каких-то теоретических, тем более идеологических постулатах, а на конкретных биографических и литературных фактах, требующих объективного, то есть беспристрастного, научно-исторического подхода и исследований. Некритическая же вера в предания и традиции характерна для донаучной истории, в том числе и истории литературы.

Научно-исторические исследования и дискуссии не только не мешают, но, наоборот, стимулируют и углубляют процессы изучения шекспировского наследия. Это полезно повторить и сегодня, спустя 70 лет после смирновского «отлучения» нестратфордианцев, ибо сторонники подобного обращения с оппонентами — пусть и под соусом других «идеологий» — отнюдь не перевелись как у нас, так и на Западе.

Шекспиру — кто бы он ни был — изучение (в том числе и критическое) биографических проблем не опасно: его великие творения навсегда останутся достоянием человечества; не опасны и неизбежные в таком сложном процессе издержки: мыльные пузыри рано или поздно лопаются, а серьезные исследования и гипотезы обогащают научную сокровищницу, приближают нас к истине.

...Однако идеологическое табу сработало: в 30-е годы из нашей научной литературы исчезли дискуссионные выступления по «шекспировскому вопросу», проблема не изучалась даже в гуманитарных вузах, вопрос считался «закрытым». В дальнейшем это отразилось в преобладании театроведческого и литературно-критического, теоретического подхода к Шекспиру. И хотя в этой области появились интересные и ценные работы, а в театре и кино осуществлен ряд выдающихся новаторских постановок, была заметна утрата вкуса к конкретным исследованиям историко-биографического характера — это как бы считалось прерогативой западных ученых-шекспироведов. Наши шекспироведы научились, подобно некоторым своим западным коллегам, хотя и под более жестким давлением, писать о Шекспире и его произведениях, не выходя при этом за пределы стратфордианских представлений о его личности.

Но подрастали новые поколения, читали Шекспира, и у них тоже появлялись недоумения и сомнения. Кое-что доходило и с Запада, где дискуссия продолжалась. Поэтому время от времени в порядке профилактики для широкой публики давались разъяснения в духе аргументов А.А. Смирнова. Так, в начале 1960-х годов, накануне юбилейных торжеств 400-летия Шекспира, появились статьи, в которых повторялся тезис о идеологической неприемлемости «для нас» всех нестратфордианских гипотез, об их аристократически-снобистском происхождении, о том, что «антишекспиристов», мол, совершенно не интересует эстетический аспект шекспировского наследия. «Антишекспиристы» также обвинялись в том, что они видят в Шекспире только писателя, тогда как он был прежде всего деятелем театра.

Последний аргумент встречается довольно часто, поэтому на нем можно немного остановиться. Безусловно, не следует игнорировать ни драматургическое наследие Шекспира, ни поэтическое (а о том, что он был не только драматург, но и утонченный поэт, Бард, забывают гораздо чаще). Довод, что Шекспир был прежде всего деятелем театра, сопровождается и заявлением, что шекспировские пьесы мог написать только актер, хорошо знавший театр; утверждение явно натянутое и даже наивное. Конечно, человек (если это везде один человек), написавший эти пьесы, знал и глубоко любил театр. Но делать отсюда вывод, что так знать театр мог только актер-профессионал, особенно учитывая несложность сцены в тогдашних публичных (и домашних) театрах, никак нельзя. И вообще, многие ли из великих драматургов, прекрасно знавших театр — и гораздо более сложный технически, — были при этом профессиональными актерами?

Довод этот, вероятно, не случайно повторяется довольно часто, несмотря на его натянутость и наивность. Ведь сегодня, как и завтра, Шекспир живет и будет жить прежде всего на подмостках и экранах, и люди, размышляющие и работающие над его пьесами и образами его героев, — это прежде всего люди театра: режиссеры, актеры, театральные и кинокритики; к ним, надо полагать, и направлен этот могущий кому-то показаться лестным довод. Но кроме несостоятельности этого довода как такового можно еще раз подчеркнуть, что никому не известно, какие роли играл на сцене Уильям Шакспер и играл ли вообще. Он был в составе актерской труппы, был одним из главных ее пайщиков — и это все, что можно сказать определенно и доказательно о его роли в театре, о его «профессиональном актерстве». Вполне вероятно, конечно, что он вместе с другими членами труппы участвовал в массовых сценах или даже исполнял какие-то эпизодические роли, но основные его функции в театре, как и его друзей Хеминга и Кондела, были не артистические, а хозяйственные — выживать тогда актерским труппам было непросто.

Стратфордианцы утверждают, что основной обязанностью Шакспера в труппе было создание новых и переделка старых пьес — это, мол, и был его вклад в общее дело. Нестратфордианцы такое утверждение отвергают по уже известным нам основаниям, считая, что малограмотный человек никаких пьес или поэм не писал и писать не мог; но некоторые предполагают, что в ряде случаев пьесы действительно попадали в труппу через него и он таким образом выполнял какую-то посредническую функцию между подлинным автором (или кем-то из его окружения) и труппой, что и послужило основой для его быстрого обогащения. За это говорят факты о какой-то его близости к Пембрукам и Рэтлендам.

Но в любом случае нельзя вычитывать из шекспировских пьес сообщение о том, что их автором мог быть только профессиональный актер, ибо для этого придется игнорировать и характер елизаветинского театра, и роль Шакспера в его труппе, и весь опыт мировой драматургии в лице ее наиболее выдающихся представителей — от Софокла до Бернарда Шоу — и подавляющей части сегодняшних драматургов.

Идеологическое табу довлело над нашим шекспироведением почти шесть десятилетий и, конечно, не могло не принести вреда развитию этой науки — в вопросах, связанных с личностью Великого Барда, произошло определенное упрощение и окостенение взглядов и аргументов. Нарушителей табу, правда, к следователям не вызывали, но и печатать их опусы не было принято; для воспитательной работы с наиболее упорными «еретиками» еще сравнительно недавно ревнители чистоты советского шекспироведения пытались все-таки привлечь партийные органы...

Прекращение цензуры, свобода слова привели к появлению у нас информации о Великом Споре, над которым больше не довлеет идеологическое отлучение. Стали появляться пересказы некоторых гипотез и догадок прошлого, не всегда обремененные научной аргументацией, телевидение показало фильм о «шекспировском вопросе», поставленный американскими оксфордианцами, пропагандирующими свою гипотезу. Все это создает условия для нормальной научной дискуссии, хотя сомнения в том, что в стратфордской церкви Св. Троицы действительно покоятся останки автора «Гамлета», продолжают рассматриваться многими как рецидив исторической неблагодарности потомков по отношению к Великому Барду, а не как этап на пути научного постижения истины о нем. Но идеологическое табу, слава богу, осталось позади в непростой истории русского шекспироведения.

Примечания

1. Аксенов И.А. Шекспир. М., 1937, с. 251, 267.

2. Коган П.С. Вильям Шекспир. М., 1931, с. 71, 18.

3. Смирнов А.А. Предисловие к пьесе М. Жижмора «Шекспир (Маска Рэтленда)». М., 1932, с. 6, 7, 8—9.