Волшебный острое книжника Просперо и его завещание

В 1609 году состояние здоровья Рэтленда несколько улучшилось, а благосклонность короля помогла ему поправить свое финансовое положение. Он посещает Кембридж, занимается делами по устройству госпиталя и богадельни в соседнем с Бельвуаром Боттесфорде. Елизавета последние несколько лет живет в основном вне Бельвуара — в других имениях Рэтлендов или у своей тетки...

20 мая 1609 года друг и доверенное лицо Эдуарда Блаунта, Томас Торп, зарегистрировал в Компании печатников и книгоиздателей книгу под названием «Шекспировы сонеты» («Shake-speares Sonnets»). Сам Блаунт в это время был занят работой над огромными «Кориэтовыми Нелепостями»; затем к «Кориэту» подключится и освободившийся Торп, издав «Одкомбианский Десерт». 2 октября 1610 года Ричард Баньян зарегистрировал книгу под названием «Славься Господь Царь Иудейский» без имени автора. Книга появится потом с именем «Эмилии Лэньер, жены капитана Альфонсо Лэньера». Лицензию на ее издание, как и на издание Кориэтовых трудов, дает капеллан архиепископа Кентерберийского, воспитанник Оксфордского университета доктор Мокет, — его имя есть среди тех, кому Кориэт шлет шутовские приветы из Индии. В 1609 году Генри Госсон выпускает «Перикла», зарегистрированного за год до того Блаунтом; потом Госсон станет главным издателем памфлетов Водного Поэта Его Величества. Таким образом, появление всех этих книг находится в тесной взаимосвязи, которую практически обеспечивают Эдуард Блаунт и стоящие за ним Пембруки.

Почти все шекспироведы согласны с тем, что шекспировские сонеты печатались без какого-либо участия автора и даже без его ведома.

Роджер Мэннерс, 5-й граф Рэтленд (около 1610 г.)

Но вот в отношении того, к кому адресуется в своем странном обращении Торп, мнения, как известно, расходятся. Из торповского обращения явствует, что этот таинственный W.H., во-первых, присутствует в некоторых сонетах, а во-вторых, своим появлением книга сонетов обязана только ему, то есть он передал эти сонеты, не спросясь автора, издателю. Большинство ученых, в том числе такие авторитеты, как Э. Чемберс и Д. Уилсон, считали, что за инициалами W.H. скрывается Уильям Герберт, граф Пембрук, и после того, как мы так много узнали о Рэтлендах, Пембруках, об издателе Блаунте, нам будет нетрудно присоединиться к мнению Чемберса и Уилсона. То, что написанные бельвуарской четой (в основном Роджером) сонеты оказались у их ближайших друзей и родственников Пембруков, вполне естественно, на это намекал еще Мерез; и осмелиться передать эти лирические, интимные стихотворения издателю без согласия автора (авторов) могла позволить себе только такая высокопоставленная персона, какой являлся граф Пембрук.

В августе 1610 года Пембруки снова приезжают в Бельвуар вместе с Елизаветой. Мы уже знаем, что более ранние посещения ими больного Рэтленда нашли отражение в начале поэмы Честера, когда Госпожа Природа (Мэри Сидни-Пембрук) и Феникс привозят живущему на высоком холме Голубю полученный от Юпитера (короля Иакова) чудодейственный бальзам для его головы и ног. Вполне возможно, что этот «бальзам» — не поэтическая фантазия Честера и что король действительно велел своему лекарю изготовить для бельвуарского страдальца какое-то особое снадобье^*. Но ни королевские, ни домашние лекарства, ни даже столь излюбленные тогдашними эскулапами кровопускания не приносили заметного облегчения...

Обстановка в Бельвуаре вокруг постепенно угасающего Рэтленда и его поэтической подруги наложила отпечаток на последнюю шекспировскую пьесу «Буря». Созданная в 1610—1611 годах, эта пьеса, однако, будет через десятилетие помещена в Великом фолио первой, и это говорит о значении, которое придавали ей составители.

Уильям Герберт, 3-й граф Пембрук

Сюжет «Бури», определенных источников которого, в отличие от других шекспировских пьес, не установлено, несложен. Герцог Миланский Просперо, предательски свергнутый своим братом Антонио, оказывается вместе с дочерью Мирандой на необитаемом острове, где кроме них живет еще одно довольно странное существо — Калибан, сын ведьмы Сикораксы, которого Просперо научил говорить и приучил исполнять черную работу.

Просперо — волшебник, он может повелевать духами и стихиями. Миранда за время пребывания на острове превращается во взрослую девушку. Отец рассказывает ей историю совершенного по отношению к нему предательства. Из этого рассказа можно многое узнать об интересах и занятиях герцога Миланского — не только первейшего из италийских князей по своему могуществу и влиянию, но, оказывается, и не имеющего себе равных в свободных искусствах:

«Занятьями своими поглощен,
Бразды правленья передал я брату
И вовсе перестал вникать в дела.
...Отойдя от дел,
Замкнувшись в сладостном уединении,
Чтобы постичь все таинства науки,
Которую невежды презирают,
Я разбудил в своем коварном брате
То зло, которое дремало в нем...
...Он хотел Миланом
Владеть один, всецело, безраздельно.
Ведь Просперо — чудак! Уж где ему
С державой совладать? С него довольно
Его библиотеки!..^**»

Заручившись поддержкой короля Неаполя, брат изгоняет Просперо с дочерью. Их посадили на полусгнивший остов старого корабля и отдали во власть морской стихии. Из сострадания благородный Гонзало снабдил их одеждой, провиантом и пресной водой; при этом, зная, как Просперо дорожит своей библиотекой, Гонзало позволил изгнаннику взять с собой несколько любимых книг, которые для него «были дороже самого герцогства». Это дважды повторенное утверждение о том, что книги, библиотека для Просперо превыше всего, дороже герцогства, не должно пройти мимо нашего внимания: оно показывает истинные интересы истинного Шекспира, ибо мало кто в шекспироведении оспаривает, что в словах, во всем духовном облике Просперо часто чувствуется сам автор^***. Однако язык, которым говорит Просперо, — это язык человека, привыкшего не только размышлять и рассуждать, но и повелевать. И вне библиотеки, вне духовных интересов заботы Просперо — это заботы владетельного сеньора, и в изгнании сохраняющего усвоенную с детства привычку к власти.

Попав на необитаемый остров, Просперо заботится о воспитании и образовании своей дочери:

«И тут я стал учителем твоим —
И ты в науках преуспела так,
Как ни одна из молодых принцесс,
У коих много суетных занятий
И нет столь ревностных учителей»

(I, 2)

(На фоне постоянных забот Просперо об образовании Миранды невольно вспоминается, что жена и младшая дочь Уильяма Шакспера из Стратфорда всю жизнь оставались неграмотными, а старшая дочь в лучшем случае умела лишь расписаться.)

Узнав, что в море находится корабль, на котором плывут король Алонзо со своей свитой, в том числе и Антонио — брат Просперо, последний вызывает страшную бурю; его враги оказываются выброшенными на берег, в его власти. Придя в себя после пережитого кораблекрушения, королевские вельможи и прихлебатели быстро показывают свои волчьи повадки. Антонио подговаривает Себастьяна убить его брата, короля Алонзо, и завладеть престолом. Дворецкий Стефано и шут Тринкуло, отвратительные пьяницы, вместе с Калибаном хотят убить Просперо.

Обезоружив врагов и продемонстрировав им свою силу, заставив их страдать и раскаиваться, Просперо неожиданно отказывается от мести. Он прощает злоумышленников, помогает сыну короля Фердинанду и Миранде, полюбившим друг друга. А дальше Просперо отпускает на свободу служившего ему духа Ариэля и объявляет о намерении не прибегать отныне к чарам:

«А там — сломаю свой волшебный жезл
И схороню его в земле. А книги
Я утоплю на дне морской пучины,
Куда еще не опускался лот»

(V, 1)

В эпилоге, который произносит отрекшийся от своего могущества Просперо, мы слышим голос усталого, больного человека. Хотя ему возвращен его Милан, умиротворенный взор Просперо устремлен к близкому концу: «Каждая третья моя мысль — о смерти».

Почти все писавшие о «Буре» отмечали в пьесе сильное субъективное, идущее от самого автора начало; Просперо — это, несомненно, если не автор, то кто-то неотделимо близкий ему, его мыслям и чувствам. Многие считали и продолжают считать, что образ Просперо, это соединение в одном лице мудрости, понимания человеческих слабостей и снисхождения к ним, показывает Шекспира в последние годы его жизни. Просперо прощается с жизнью; в словах, с которыми он покидает сцену, нельзя не почувствовать торжественного тона завещания. И это завещание неоднократно пытались прочитать и истолковать. Сделать это стратфордианским биографам непросто: в 1611 году Шакспер здравствовал и занимался своими обычными делами. Только зная о последних днях Роджера и Елизаветы Рэтленд, можно проникнуть в смысл этой пьесы, прочитать завещание Просперо, так разительно отличающееся от знаменитого стратфордского завещания, которое будет составлено через пять лет. 1 ноября 1611 года «Буря» была представлена королю во дворце Уайтхолл, и монарх, который знал о Потрясающем Копьем несравненно больше, чем сегодняшние шекспироведы, смотрел пьесу с пониманием и сочувствием. Значение «Бури» хорошо осознавали составители и редакторы Великого фолио: пьеса не только помещена в фолианте первой, но и отпечатана необычайно тщательно, текст полностью разделен на акты и сцены, снабжен списком действующих лиц с их характеристиками.

В пьесе есть сильные реалистические сцены, в которых видна уверенная рука автора «Гамлета» и «Лира». Это прежде всего открывающий пьесу эпизод на корабле, носимом безжалостной бурей по бушующему морю, эпизод потрясающей силы и убедительности. Обстановка на гибнущем корабле, отчаянные попытки экипажа бороться со стихией переданы несколькими репликами и командами боцмана, свидетельствующими о том, что человек, писавший эти строки, был знаком с мореплаванием отнюдь не понаслышке, он хорошо знал быт и язык моряков, знал, что творится на парусном корабле во время бури.

В связи с поисками источников сюжета исследователи задавались и вопросом о местоположении острова, на котором происходит действие «Бури». Судя по тому, что корабль короля Алонзо плывет из Туниса в Неаполь, этот остров должен находиться где-то в Средиземном море, но в то же время дух Ариэль говорит о «росе Бермудских островов». Следует ли отсюда заключать (как это делают некоторые биографы), будто автор «Бури» действительно считал, что Бермудские острова находятся в Средиземном море? Ясно, что географические названия здесь, как и в некоторых других шекспировских пьесах, являются нарочито условными.

Давно уже шекспироведы обратили внимание на то, что через многие пьесы Шекспира проходит — почти навязчиво — тема вражды братьев, причем обычно младший злоумышляет против старшего, законного главы рода. Эта вражда присутствует в «Как вам это понравится», «Много шума из ничего», «Гамлете», «Короле Лире», «Макбете» и, наконец, в «Буре». Некоторые сторонники рэтлендианской гипотезы склонны видеть в дважды повторенной в «Буре» теме заговоров младших братьев против старших (Антонио против Просперо и Себастьян против Алонзо) свидетельство серьезных интриг Фрэнсиса, брата Рэтленда, с целью побыстрее устранить больного и углубленного в свои книги и странные занятия графа, не имевшего, к тому же, прямых наследников. Эти рэтлендианцы полагали, что «Буря» была написана больным Рэтлендом, дабы воздействовать на брата и его сообщников, пристыдить, заставить отказаться от коварных планов. Делались даже предположения, что, несмотря на такие методы увещевания, брат-преступник все-таки довел дело до конца — умертвил Рэтленда и его жену.

Сегодня, после нескольких десятилетий исследований и анализа документов, можно сказать, что для утверждений и предположений о насильственной смерти бельвуарской четы нет оснований, и че-стеровский сборник — еще одно подтверждение тому. Однако образ мудрого книжника — миланского герцога, готовящегося к уходу из жизни и прощающегося со своими книгами и трудами, неоспоримо напоминает угасающего хозяина Бельвуара как раз в период создания этой последней шекспировской пьесы. Я не буду здесь подробно останавливаться на возможности уверенной идентификации такого образа, как Миранда, но необыкновенные отношения Роджера и Елизаветы Рэтленд, напоминающие скорее отношения молодой девушки со старшим братом или с любящим мудрым отцом и воспитателем, сходство Миранды с джонсоновской девой Мариан из «Печального пастуха», ряд аллюзий в пьесах Бомонта и Флетчера и в честеровском сборнике позволяют отметить явные параллели, узнать в Миранде «жертву любви» — Елизавету Сидни-Рэтленд.

Положение больного, тающего на глазах Рэтленда (вспомним «вид Голубя, подобный бледному лику Смерти») не могло не быть предметом разговоров и забот окружающих, и прежде всего его братьев. Эти разговоры, возможно, даже какие-то практические шаги в предвидении близкой развязки не остались незамеченными больным, вероятно, очень мнительным человеком. Его отношения с двумя братьями-католиками никогда не были особенно теплыми, а с самым младшим — Оливером, близким к иезуитам, они были определенно неприязненными (это нашло отражение еще ранее, в «Как вам это понравится»). Хотя документальных следов каких-то злоумышлений со стороны Фрэнсиса, к которому должен был перейти графский титул, нет, похоже, что Рэтленд ему не очень доверял. К тому же, он не мог не думать о своей супруге, хрупком существе, которому предстояло после его ухода остаться одной в этом мире низких страстей, корысти и торжествующего зла^****. Ее фальшивое положение в глазах света, вероятно, волновало близких ей женщин — Мэри Сидни-Пембрук, Люси Бедфорд, Мэри Рот. Да и ей самой будущее теперь виделось в гораздо более мрачном свете, чем раньше. Рыцарское поклонение таких блестящих кавалеров, как Овербери или Бомонт, могло, конечно, скрашивать общую безрадостную картину. Но решение последовать за Рэтлендом уже созрело в ее сердце, хотя и он сам, и ее друзья, принимавшие участие в создании «Бури», пытались показать «Миранде», что другая любовь, простое человеческое счастье ей не заказаны, пусть и в будущем...

Джон Флетчер

А пока в продолжающихся попытках Пембруков изменить отношения платонической четы, «привести Голубя в постель Феникс» принял посильное участие и Бен Джонсон, написавший в этот период две пьесы-маски, посвященные примирению и возрождению любви после разлада, — «Любовь, освобожденная от заблуждений» и «Любовь возрожденная».

В «Буре» есть и другие аллюзии в сторону Бельвуара и его хозяев. Так, убедившись в сверхчеловеческом могуществе мудрого Просперо, Себастьян восклицает, что теперь он верит в существование единорогов^5*, в то, что в «Аравии есть одно дерево — трон Феникса, и один Феникс царствует там в этот час». Антонио и Гонзало присоединяются к нему: да, они действительно видели на «острове» эти чудеса, да, необыкновенный образ жизни (manners) его обитателей поразил их (III, 3). Мэннерс, Мэннерс... В другом месте (II, 1) Гонзало восторгается буйной растительностью «острова», его прекрасной зеленой травой, а Антонио вдруг ни с того ни с сего заявляет, что почва здесь действительно (indeed) рыжего цвета (tawny)^6*.

Много соображений было высказано литературоведами о странном, ни на что не похожем образе Калибана. В нем видели то прообраз будущего «грядущего хама», то даже порабощенного колонизаторами туземца, восстающего против своих угнетателей. Но никто не обратил внимания на параллели, различимые в образах этого сына «проклятой колдуньи Сикораксы» и грубого, неотесанного скотника Лорела — сына пэпплуикской ведьмы в джонсоновском «Печальном пастухе». Джонсоновская ведьма, так же как и Сикоракса, заточает своих жертв в расщепе старого дерева, держит в услужении расторопного духа Пака (Ариэль в «Буре»). Джонсон говорил Драммонду, что в своей пасторали он в образе ведьмы вывел графиню Сэффолк. Можно добавить, что эта дама после скандального брака ее дочери с юным Эссексом, братом Елизаветы Рэтленд, зная о характере отношений последней с мужем и в предвидении близкой развязки, не скрывала матримониальных планов: свести Елизавету со своим младшим сыном; так же пытается пэпплуикская ведьма свести Лорела с девой Мариан, а Калибан покушается на Миранду. Параллели здесь несомненны, но мог существовать и другой прототип неблагодарного дикаря — кто-то из тех, кого Рэтленд, как и Просперо, «научил говорить»; в любом случае образ Калибана — не выдумка, а злая и презрительная карикатура на реальную одиозную личность, случайно оказавшуюся в зеленой Бельвуарской долине и затаившую злобу против ее хозяев.

Герцог Миланский впервые появляется не в «Буре»: мы находим носителя этого титула в списке действующих лиц шекспировских «Двух веронцев», а также в пьесе Бомонта и Флетчера «Женоненавистник» (1607 г.). В «Триумфе любви», пьесе, сочиненной, как считают, одним Бомонтом, появляется герцог Миланский Ринальдо и его «скрытая» герцогиня Корнелия; написанная в 1620 году пьеса Мессенджера называется «Герцог Миланский»; в Милане происходит действие пьесы Джонсона «Дело изменилось». Такое пристрастие к Милану и его правителю любопытно и само по себе, и ввиду сходства ситуаций и аллюзий, в этих пьесах содержащихся. А вот в «Триумфе чести» — пьесе, также принадлежащей перу Бомонта и входящей в тот же цикл из четырех пьес, что и «Триумф любви», действует такой персонаж, как герцог Афинский, носящий имя Софокла, а его жена Дориген названа «примером чистоты». С «Бурей» все эти произведения связывает не литературная мода, а общие герои, трагическая история бельвуарской поэтической четы.

Последняя шекспировская пьеса «Генрих VIII», датируемая 1613 годом, была, как это общепризнано в шекспироведении, дописана Джоном Флетчером. Объяснить это стратфордианским биографам нелегко: ведь Уильям Шакспер жил еще долгих три года. Нет удовлетворительного объяснения этому у оксфордианцев, дербианцев, сторонников других нестратфордианских теорий и гипотез. Кроме рэтлендианской. Ибо в 1612 году Рэтлендов не стало, и кому же было дописывать неоконченную пьесу, оставшуюся после них, как не преданному «поэту Бельвуарской долины», драматургу, компаньону Фрэнсиса Бомонта — Джону Флетчеру.

Примечания

*. Можно в связи с этим вспомнить, что, по представлениям той эпохи, законный монарх мог исцелять людей от некоторых болезней.

**. В оригинале буквально: «Мне, бедняку, моя библиотека была вполне достаточным герцогством».

***. Хотя прямолинейно и везде отождествлять Просперо с автором пьесы, как это делают некоторые шекспировские биографы, нельзя. Дело явно обстоит гораздо сложнее.

****. Вспомним последнюю строку сонета 66.

5*. В гербе Рэтлендов — два единорога.

6*. В графстве Рэтленд часто встречаются почвы красноватого цвета из-за содержащихся в них железистых руд. Антонио здесь явно обыгрывает староанглийское и французское rutilant (красный), сходное с названием графства (Rutland). Происхождение староанглийского и французского rutilant — латинское. О происхождении же самого названия графства существуют разные мнения¹; не исключено, что оно пошло (или закрепилось) именно в силу этого значения слова rutilant. Выше я уже указывал на другой пример обыгрывания названия графства и графского титула Роджера Мэннерса его однокашником поэтом Уивером как Root of Land — «корень страны».

1. Mills A.D. The Popular Dictionary of English Place-Names. Oxford, 1996.