Важность местоимений

Не только в сонетном цикле, но и во всем корпусе сочинений Ш с местоимениями у него все предельно четко: мой друг, твоя красота, наша любовь, их память, его страсть, ее рука и т. д. и т. п. Такова особенность английской речи вообще и английского стихосложения, в частности. Случаев, когда местоименная принадлежность того или иного понятия (вещи и пр.) не определена, а только подразумевается, как это часто бывает в русской поэзии, почти нет. Однако на практике русские поэты-переводчики пренебрегают этим существенным семантическим средством выражения, полагая, что в их версиях СШ и так все понятно, по смыслу, хотя на деле порой получается сущая бессмыслица или как минимум невнятно прописанный текст.

Как ни грустно этот говорить, но отсутствие в ПСШ необходимо нужных местоимений можно прежде всего обнаружить опять-таки у мастеров исследуемого нами жанра. На сие незначительное, на первый взгляд, обстоятельство практически не обращали внимания классики Золотого века русской поэзии, но зафиксировать такого рода проколы в их произведениях крайне сложно, ибо поэты XIX столетия обладали незаурядным творческим чутьем, отменно владели версификационными приемами и зорко вглядывались в каждое слово. Чего, к сожалению, нельзя в полной мере сказать о меньших братьях тех легендарных и вошедших в школьные хрестоматии стихотворцев. Гусиные перья сменились стальными, потом пишущими машинками, а нынче и компьютерами, при этом все возрастающая скорость письма, по-видимому, породила в поэтах-переводчиках своего рода небрежность по отношению к ими же напечатанному тексту. Хотите проверить? Пожалуйста.

Маршак, ПСШ-1, катрен 1:

Мы урожая ждем от лучших лоз,
Чтоб красота жила, не увядая,
Пусть вянут лепестки созревших роз,
Хранит их память роза молодая.

Местоимение «их» из четвертого стиха вроде бы относится к существительному «роз», но его (местоимение) можно отнести и к «лепесткам», поскольку это существительное тоже стоит во множественном числе, как и «розы». Получается некоторый сумбур вместо музыки, ни на что, впрочем, особенно не влияющий, ибо по смыслу местоимение «их» можно соотнести и с тем существительным, и с другим.

Случай со вторым катреном из того же СШ не столь безобидный.

А ты, в свою влюбленный красоту,
Все лучшие ей отдавая соки,
Обилье превращаешь в нищету, —
Свой злейший враг, бездушный и жестокий.

Местоимение «свой» грамматически относится к существительному «нищета», хотя, если верить оригиналу, «своим» «врагом» (весьма неуклюжее выражение, лучше было бы сказать «врагом самому себе») является как раз адресат сонета. Таким образом, не совсем то местоимение поставлено автором ПСШ совсем не на то место, отчего и вышло не пойми что. (Приведенный нами пример тоже прямо-таки просится в главу о синтаксисе.)

Маршак, ПСШ-2, катрен 2 (здесь и далее в квадратных скобках — необходимо нужное местоимение, отсутствие которого затемняет смысл строфы):

Когда твое чело избороздят
Глубокими следами сорок зим, —
Кто будет помнить [твой] царственный наряд,
Гнушаясь жалким рубищем твоим?

Без вставленного нами местоимения текст можно понять таким образом: «Кто будет помнить чей-то царственный наряд, либо царственный наряд вообще, гнушаясь...» и т. д.

Маршак, ПСШ-6, катрен 1:

Смотри же, чтобы жесткая рука
Седой зимы в [твоем] саду не побывала,
Пока не соберешь [своих] цветов, пока
[свою] Весну не сохранишь на дне [своего] фиала.

Маршак, ПСШ-10, сонетный замок:

Пусть [твоя] красота живет не только ныне,
Но повторит себя в [твоем] любимом сыне.

Маршак, ПСШ-13, сонетный замок:

О, пусть, когда настанет твой конец,
Звучат слова [твоего сына]: «Был у меня отец!»

И умножить количество подобных примеров в сонетном цикле Ш от этого переводчика можно без особого труда.

Еще сногсшибательнее в этом отношении работы Пастернака. Причем, если у Маршака зачастую не хватает нужных местоимений, то у Пастернака местоимения вроде бы имеют место быть, но в силу непродуманности текста их нельзя признать верно употребленными. (Впрочем, как мы показали, Маршак тоже порой ставил местоимения не надлежащим образом.)

СШ-73, перевод Пастернака:

Во мне ты видишь бледный край небес,
Где от заката памятка одна,
И, постепенно взявши перевес,
Их опечатывает темнота.

Вопрос: что именно «опечатывает темнота»? По смыслу вроде бы «небеса», но они находятся от местоимения «их» слишком далеко, стоят в родительном падеже, хотя был бы желателен именительный (чтобы согласовать «небеса» с местоимением), но главное — между «небесами» из первой строки и якобы относящимся к нему местоимением «их» из четвертой — «дистанция огромного размера», на протяжении которой расположились существительные «закат», «памятка» и «перевес». Выходит, все это вместе взятое, чохом и «опечатывает темнота»?

Рассмотрим отрывок из сонета, произносимого Хором перед первым актом «Ромео и Джульетты» (перевод Пастернака):

Друг друга любят дети главарей,
Но им судьба подстраивает козни,
И гибель их у гробовых дверей
Кладет конец непримиримой розни.

Их жизнь, любовь и смерть и, сверх того,
Мир их родителей на их могиле
На два часа составят существо
Разыгрываемой пред вами были.

Начнем с того, что словечко «главари» явно не подходит главам семейств Монтекки и Капулетти (см. главу о лексике). Можно подумать речь идет не почтенных гражданах Вероны, а о верхушке бандитских группировок. Дальше — хуже. Судя по тексту, местоимение «им» из второй строки первого приведенного нами катрена грамматически относится именно к «главарям», а не к «детям», как того хотелось бы Пастернаку; местоимение «их» из третьей строки — к существительному «козни», а у слова «розни» отсутствует местоимение, указывающее на то, чьей «непримиримой розни» приходит «конец». Таким образом, данный катрен с нашими замечаниями выглядит следующим образом (курсив наш — Ю.Л.):

Друг друга любят дети главарей,
Но им (главарям?) судьба подстраивает козни,
И гибель их (козней?) у гробовых дверей
Кладет конец непримиримой розни (чьей?).

Со второй строфой дело обстоит не лучшим образом.

Их (чья? Если принять внимание предыдущую строфу, то данное местоимение относится к... «дверям»???) жизнь, любовь и смерть и, сверх того,

Мир их (здесь вообще невозможно определить принадлежность данного местоимения какому-либо существительному) родителей на их (то же, что и в предыдущем случае) могиле. (Как ни крути, выходит, что во втором катрене говорится о любви и смерти... родителей. Но разве об этом идет речь?)

Такие же чудовищные, не побоимся этого слова, огрехи присутствуют и в другом пастернаковском сонете, предваряющем второй акт той же трагедии и также исполняемой Хором:

Хотя любовь их все непобедимей,
Они пока еще разделены.
Исконная вражда семей меж ними
Разрыла пропасть страшной глубины.

В ее семье Монтекки ненавидят,
В глазах родни Ромео не жених.
Когда и где она его увидит
И как спасет от ненависти их?

Но страсть их учит побеждать страданье
И им находит способ для свиданья.

Данный отрывок предстает полнейшей местоименной какофонией. Если учесть, что перед второй строфой (в сонете — третьей) стоит строчка

Разрыла пропасть страшной глубины», —

то местоимение «ее» из первой строки данной строфы относится не к Джульетте, как это хотелось бы автору перевода, а к «глубине»; не уточнено, в глазах чьей «родни» Ромео не является «женихом» — своей или невестиной; местоимение «она» из третьей строки грамматически относится к «родне»; а уж местоимение «их» из четвертой строки вообще ни к кому и ни к чему не относится. Наконец в сонетном замке то же самое местоимение («их»), похоже, просто-напросто затыкает слоговой прогал, поскольку определить, к какому существительному оно имеет отношение, будет не по силам даже самому крутолобому филологу, даже если он специализируется на творчестве лауреата Нобелевской премии.

Таким образом, рассмотренные нами отрывки из «Ромео и Джульетты» в переводе Пастернака, каковые нам выдают за образец (?) художественного перевода, не являются художественным текстом вовсе. Сонеты, открывающие первый и второй акты этой трагедии, переведены Пастернаком небрежно, наспех, как попало, из рук вон плохо (мы бы даже сказали, левой ногой, но поостережемся); по всему видно, автор перевода не придавал им никакого значения, сотворив их за один присест по окончании работы над пьесой Ш. Качественно иные слова, возможные в данном контексте, нам не велит произносить пресловутый «девичий стыд», зафиксированный А. Толстым в его непревзойденной поэме «Поток-богатырь». Ограничимся цитатой из статьи поэта, переводчика и публициста М. Михайлова «"Фауст". Трагедия Гете. Пер. Н. Грекова»: «Добросовестность — великое дело в переводчике. Она ставит высоко и несильные дарования; тогда как без добросовестности и хорошие стихотворцы падают очень, очень низко». Тут, как говорится, ни убавить, ни прибавить.

От гениев века минувшего перейдем к маэстрам века нынешнего, щедро представленным, в частности, в той самой Антологии СШ от издательства «Азбука».

И тут не потребовались долгие поиски. Первым нам на зубок попался СШ-1 (2 катрен) в переводе Шаракшанэ:

Ты — молодое украшенье мира,
Глашатай вешних красок и цветов,
Но сам, скупец и вместе с тем транжира,
Себя в бутоне схоронить готов.

Непонятно одно: о каком или о чьем «бутоне» здесь говорит переводчик? Отсутствие местоимения (или какого-либо разъяснения) при этом существительном наводит на мысль о том, что под «бутоном» переводчик подразумевал что-то вроде гробницы, мавзолея или зиккурата, а это нисколько не соответствует действительности.

Чтобы упростить дальнейшее изложение, мы снова будем ставить в квадратные скобки местоимения, отсутствие каковых мы усматриваем в нижеследующих строфах.

Ивановский (СШ-4, 1 катрен):

Зачем ты на себя, прелестный мот,
Расходуешь богатство [своей] красоты?..

Кузнецов (СШ-6, 1 катрен):

Пока рука свирепейшей из зим
Не погубила облик летний, милый,
[чей-нибудь] Фиал наполни существом своим,
И [твоя] красота не кончит путь могилой.

Фрадкин (СШ-6, 1 катрен):

Не дай Зиме суровою рукою
[твой] Сок летний выжать — наполняй [чей-нибудь] сосуд
И сладостью своею, и красою,
Не то они бесславно пропадут.

Николаев (СШ-7, 2 катрен):

Взбираясь вверх, на холм небес крутой,
Младое солнце к зрелости идет,
И взоры, восхищаясь [его] красотой,
Сопровождают путь лучистый тот.

Шаракшанэ (СШ-7, 3 катрен):

Когда же с высоты, уже не в силе,
Оно повозкой шаткой катит в ночь,
Глаза, что прежде преданно [за ним] следили,
Гнушаются упадка [его — солнца], смотрят прочь.

Ивановский (СШ-8, 2 катрен):

Ведь это звук, со звуком обручен,
Лишь потому твой оскорбляет слух,
Что каждый миг напоминает он [тебе],
Как в одиночестве беднеет дух [твой].

Щедровицкий (СШ-8, 2 катрен):

Наверно, в звуках стройного порядка
[твоей] Душе смущенной слышится упрек,
Они корят настойчиво и сладко:
Зачем ты сам доселе одинок?

Заметим опять же в скобках: здесь мы регистрируем только отсутствие нужных местоимений, оставляем без внимания прочие строфические огрехи, от коих несвободны как выше-, так и ниже приведенные тексты, — и продолжим.

Фрадкин (СШ-10, 1 катрен):

Какой позор! — Проводишь дни беспечно,
Бесповоротно [свою] красоту губя.
Любовь к тебе у многих бесконечна,
Но ни к кому любви нет у тебя:

Еще парочка примеров из Ивановского: один, в котором нужное местоимение отсутствует; другой, в котором оно стоит не на месте. Но эти образцы взяты нами с противоположного конца Антологии, дабы настоящий текст не распухал за счет одних и тех же строф, отягченных разнородными неточностями, каковые разнесены нами по разным главам.

СШ-136 (2 катрен):

Вилл обновил любви заветный клад,
И Вилл был мил, но многих принял вход,
А там, где много, не считают трат,
И, уж конечно, Вилл один не в счет.

Спрашивается, чей «вход» принял «многих»? Или: «вход» — куда? И вообще: кто такие эти «многие»? Следовало бы уточнить это все местоимениями, но их нет, а все наши догадки на сей счет абсолютно беспочвенны. В результате смысл перевода окунается в туман.

СШ-151 (2 и 3 катрены):

Тобою предан, сам я предаю
Мой светлый дух моей же грубой плоти.
И плоть в надежде на любовь твою
Не думает ни о каком расчете.

При имени твоем восстав от сна
И гордым замыслом вооружась,
Поденщицей согласна быть она,
На первый зов вставая и ложась.

Кто «согласен быть поденщицей», спросим мы у переводчика. Тот, конечно, ответит: «Разумеется, плоть». Мы возразим: «Ближайшим существительным женского рода, к каковому могло бы относится местоимение "она" из третьего стиха второй строфы, является "любовь" из третьего стиха, но первой строфы». Переводчик: «Но ведь по смыслу местоимение "она" указывает именно на "плоть"». Мы: «Но этого мало. Необходимо, чтобы так было и грамматически. А это совсем не так или хотя бы не совсем так. Стало быть, Вашему переводу, уважаемый, далеко до совершенства, а нам требуется совершенный. См. выше требование Катенина».

Закончим же мы наш краткий обзор редчайшим случаем в переводческой практике, когда автор текста вообще не ведает, что творит.

Степанов (ПСШ-133, 2 катрен):

Меня меня лишил твой взор, губя,
Меня второго он присвоил тоже, —
Лишен его, себя да и тебя,
Я мучаюсь, тройную пытку множа.

Леденящее душу кошмарное сочетание двух одинаковых, расположенных подряд местоимений — «меня меня» — плюс еще одно «меня» из второго стиха плюс два деепричастных оборота, из которых совершенно неясно, кого именно «губят» и кого «пытают». Примерно то же самое Степанов строит и в СШ-41 (сонетный замок):

Ее — ее красою соблазнив,
Своей — своей красой мне изменив.

Уму непостижимо!

Подведем итоги. Хотя что тут подводить, когда и так все сказано. Тем более что мы как раз и начали эту главу именно с итогов. Желающие могут вернуться и перечитать. Если же и после этого найдутся те, кто дерзнет отрицать важность правильного употребления местоимений в переводческом ремесле, то к переводу СШ им нельзя приближаться на выстрел мортиры или аркебузы.