Глава 15. Скользкий подъем

Когда тебя лишают должности, следуй примеру лучших.

Вернемся к письму Бэкона, написанному в 1603 году и адресованному Роберту Сесилу, в котором содержалась просьба о произведении Бэкона в рыцари. При этом в глаза бросается одна любопытная деталь. Фрэнсис признается, что готов «вступить в брак с определенным... повышением». Далее он добавляет: «Мне пришлась по сердцу дочь одного олдермена, симпатичная девушка»¹.

Прошло двадцать четыре года с того времени, когда юный Фрэнсис вернулся из Франции, исполненный решимости стереть из памяти воспоминания о прекрасной французской принцессе. Ему удалось лишь «перевесить» ее портрет «на стены памяти, и только, где он висел, сияя чистой, непомеркшей красотой былых дней, — и ее дивный образ занимает всю эту обитель в сердце и уме»². Прошло почти десять лет с тех пор, как ничем не увенчались его планы жениться на леди Хаттон, внучке лорда Берли. Он никогда не был удачлив в любовных делах. Однако годы исцеляют сердечные раны, а время охлаждает даже самые пылкие чувства. Теперь ему было сорок два года; если он вообще собирался жениться, то следовало делать это безотлагательно.

Возникают сомнения относительно того, что пылкая страсть к дочери олдермена была главным стимулом для заключения брака. Похоже, что у него были другие веские причины, в том числе и желание доказать Якову и Сесилу, что он совершенно искренне отбросил в сторону все амбиции, связанные с престолом. Выбирая в жены дочь простолюдина, он делал шаг, который в глазах Якова был бы достаточным подтверждением его искреннего отказа от каких бы то ни было претензий на то, что принадлежало ему по праву рождения, поскольку такое супружество было недопустимым для особы королевской крови. Смысл этого шага должен был быть очевиден; дело было стоящим. И, кроме того, возможно, он надеялся избавиться от определенного чувства одиночества, которое сопровождало его в жизни.

Непонятно, почему именно Элис Барнхэм посчастливилось стать леди Бэкон. Ее отец, который умер, когда она была маленькой девочкой, был членом парламента. Полученное ею отцовское наследство оценивалось в 6000 фунтов и давало 300 фунтов годового дохода. Огромное богатство Элизабет Хаттон было бы великим благом для Фрэнсиса, и он, возможно, полагал, что у него есть определенные права разделить его с ней, поскольку в основном его источником состояния лорд-канцлера являлись средства его матери³. Между тем наследство юной Элис было не столь велико, чтобы стать решающим фактором для женитьбы на ней. Однако он был исполнен решимости убедить Якова, что он отказался от Короны. Ему достаточно было короны нетленной, которой не страшна ржа и которой его никто не сможет лишить⁴. Женитьба на Элис стала бы печатью, скрепившей его обет.

Фрэнсис Бэкон в парламентском одеянии. Этот портрет работы неизвестного художника является копией с более раннего портрета эпохи короля Якова

Вероятно, он впервые увидел Элис в доме ее отчима — веселого сэра Джона Пэкингтона по прозвищу Здоровяк, к которому иногда он наведывался в гости, возможно, для того, чтобы поговорить о том, что интересовало их обоих: разбивке садов и устройстве ландшафтных парков. Без сомнения, сэр Фрэнсис заинтересовался Элис, пребывавшей в «утре юности, в росистой мгле»⁵ (пер. М. Лозинского), все еще блистающей свежестью на ее лице. И у нее явно был «острый язычок», о чем говорила дю Морье, что, вероятно, является признаком «известной степени ума, который с годами обещал стать более отточенным»⁶. Любовь к обмену шутками с Энтони (и флирт с Элизабет Хаттон) позволяет предполагать, что бойкость Эллис, как собеседницы, должна была бы быть драгоценным для него качеством.

Фрэнсис любил молодежь не только за живость ума, присущую молодым, но также и за их относительную свободу от предрассудков и косности. В опыте «О молодости и старости» он цитирует библейский стих: «...и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши будут видеть сны»⁷, и он трактует его смысл следующим образом: «молодые ближе к Богу, чем старые, потому что видение — более ясное откровение, чем сон. И, разумеется, чем больше человек хлебает от мира, тем больше отравляется им»⁸. Несмотря на то что он ценит мудрость и основательность, которые приходят с годами, он связывает свои надежды именно с молодостью.

Джин Овертон Фуллер признает, что ее несколько интригует выбор невесты, сделанный Бэконом. Ведь с замужеством ее формальному образованию должен был наступить конец, и она при этом не обладала тем воспитанием, образованием и опытом, которые были у ее супруга, философа, поэта и писателя. «Складывается ощущение, что она не была одарена выдающимися интеллектуальными способностями, в противном случае о них было бы известно», — пишет Фуллер⁹.

Судя по портретам, она была не особенно красива, хотя, вероятно, данное Кэтрин Дринкер Бауэн описание внешности Элис, сделанное на основании портрета, где она изображена в возрасте между тридцатью и сорока годами, является точным:

На портрете изображено красивое овальное лицо с крупным носом с горбинкой, блестящие полуприкрытые веками глаза, жесткая линия рта, а темные волосы зачесаны надо лбом назад. Элис одета в богатое платье, ее наряд соответствует моде; лицо и осанка говорят о том, что эта женщина имеет свое мнение и готова его отстаивать даже перед таким человеком, как Фрэнсис Бэкон. У нас есть один маленький намек, оставленный неким писателем, который отметил, что ум Элис Бэкон «лежал на поверхности, то есть проявлялся в том, как она говорила»¹⁰.

Фуллер обращает внимание на интересную параллель из «Отелло», пьесы, написанной в 1604 году, примерно тогда, когда Бэкон ухаживал за Элис. В этой пьесе мавр Отелло был другом сенатора Брабанцио, отца Дездемоны. Слушая разговоры мужчин, молодая женщина заинтересовалась рассказами Отелло, который был старше нее и рассказывал о своих удивительных приключениях, а ее воображение так разыгралось, что она горячо полюбила его. Если Отелло и сомневался, что его «годов свирепость»¹¹ (пер. А. Финкеля) может понравиться этой привлекательной молоденькой девушке, то Дездемона убеждала его в противоположном. Возможно, Элис точно так же была зачарована блистательным умом этого значительно старше ее мужчины, беседовавшего с ее отцом. Это интересный момент и заслуживает более пристального внимания.

Каковы бы ни были причины взаимной симпатии, 10 мая 1606 года Фрэнсис Бэкон и Элис Барнхэм стали мужем и женой. На следующий день Дадли Карлтон, мастер эпистолярной прозы, писал Чемберлену, описывая церемонию:

Вчера в Мэрибоне [Мэрилебоне] сэр Фрэнсис Бэкон женился на своей малышке. Он был с головы до ног в пурпурном и так разукрасил себя и свою жену роскошными одеяниями, расшитыми золотом и серебром, что, наверное, потратил добрую часть ее средств¹².

Здоровяк Пэкингтон устроил свадебный пир в своем доме «насупротив "Савоя"». Оказывается, Сесил, теперь ставший лордом Солсбери, воспользовался этим поводом, чтобы вновь нанести оскорбление Фрэнсису. Несмотря на то что он был приглашен на свадьбу, он отверг приглашение и прислал вместо себя своего секретаря и двух других рыцарей. Должно быть, это стало разочарованием для леди Пэкингтон, которая, несомненно, была польщена, что ее дочь будет вращаться в столь высоких кругах. К сожалению, новоиспеченной теще Фрэнсиса предстояло стать для него источником новых бед, и ему потребовалось мобилизовать весь свой такт и дипломатические способности, чтобы поддерживать с ней нормальные отношения.

Одним из наиболее интригующих обстоятельств, касающихся свадьбы, является выбор Фрэнсисом одежд пурпурного цвета. За полтора века до этого Эдуард IV, король из династии Йорков, издал указ, запрещавший ношение пурпура простолюдинам. В средневековой Англии сословная принадлежность и профессия жестко регламентировали цвет одежды. Красновато-коричневый, желтый, черный, зеленый и голубой цвета предназначались для низших классов (крестьян, слуг и т. д.). Высшие классы любили сочные, редкие цвета и давали им соответствующие названия — цвет бархатцев, цвет волос девственницы, имбирный, цвет гвоздики. Однако пурпур могли носить только королевские особы и знать.

«Отелло»: Дездемона, ее отец и Отелло. Историки давно ломают голову по поводу свадьбы Элис Барнхэм и Фрэнсиса Бэкона. Во время вступления в брак ему было сорок пять, а ей — всего четырнадцать. И хотя для того времени замужество в столь юном возрасте было делом вполне обычным, вопросы в связи с ним все же возникают. Некоторые комментаторы усматривают параллель между Элис и Дездемоной, которая была покорена блистательным Отелло, другом ее отца, и бежала с ним

Автор биографии Бэкона, его современник, проницательный француз Пьер Амбуаз писал, что Бэкон «родился в пурпуре»¹³ — вероятно, туманно намекая на его королевское происхождение.

Бэкон знал, что законы о цветах одежды были отменены двумя годами ранее в результате спора между парламентом и королем. Наконец-то он мог облачиться в пурпур, не страшась нанести себе ущерб и подвергнуться наказанию. Был ли какой-то смысл в сделанном им выборе роскошного пурпурного свадебного наряда? Ведь его невестой была простолюдинка, а брак, возможно, был знаком того, что он отрекается от своего королевского наследства на веки вечные. Возможно, это было своеобразным посланием, которое, как он надеялся, будет учтено королем Яковом.

Альфред Додд полагает, что в честь дня бракосочетания Бэкон написал сонет в честь невесты, сравнив ее с «цветком апреля» (пер. М. Чайковского). Сонет 21 завершается такими строками:

Не как златые светочи в эфире
Блистает красотой любовь моя,
А как любой рожденный в этом мире.
Кто любит шум, пусть славит горячей,
А я не продаю любви своей.

(Пер. А. Финкеля)

Фрэнсис не стеснялся сравнивать свою первую любовь, Маргариту, с небесными светилами. Устами Ромео он провозглашал: «Джульетта — это солнце» с глазами, подобными «прекраснейшим в небе двум звездам» (Пер. Т. Щепкиной-Куперник)¹⁴. Об Элис он говорит более сдержанно — она «блистает красотой», как «любой рожденный в этом мире» (пер. А. Финкеля), но ее не следует сравнивать со звездами, «зардевшими в небесах» (пер. М. Чайковского).

Приводимые ниже строки 22-го сонета являются дополнительным доказательством того, что Бэкон питал к новобрачной нежную привязанность, но не страсть:

Плохой актер, запутавшийся в роли,
Увы, всегда имеет жалкий вид.
То в позу он становится героя,
То, растерявшийся, подолгу он молчит.
Таков и я: волнуясь, забываю,
Любя без меры, правила любви
И страсти пыл, бесславно погибаю,
Себя своей же силой раздавив.
Мечтает сердце о любовных встречах,
Не зная, как сказать об этом вслух.
Так пусть же книг немое красноречье
На помощь сердцу поспешит, как друг.
Учись глазами слушать и внемли
Строкам безмолвным — языку любви.

(Пер. В. Новожилова)

Этот брак не был «великой страстью»; это было нежное обещание зрелого мужа лелеять вверенную его попечению юную новобрачную. Кэтрин Бауэн пишет: «В браке Бэкона поражает то, что он всегда оставался благополучным. У них не было детей, но в течение двух десятилетий между этой четой не было ни малейших размолвок»¹⁵. По меркам того времени, брак был удачным.

Возможно, это так и было, но мы знаем, что некоторое время теща Бэкона портила жизнь молодоженам. Леди Пэкингтон до такой степени вмешивалась в их жизнь, что Бэкон отправил ей письмо, в котором говорил, что в случае, если она не прекратит сеять раздор в их доме, ее перестанут принимать в нем¹⁶.

Если у Бэкона и были надежды, что после женитьбы он сможет вступить в новую полосу деятельности и служения государству, а мы знаем, что они были, то ему суждено было вновь пережить разочарование. Должность заместителя генерального атторнея освободилась в декабре 1605 года; он просил назначить его на этот пост, но вновь получил отказ. «Как неприятно, — писал он лорду Эллесмиру, — что та небольшая репутация, которую я умудряюсь заработать, оказывается разрушенной и уничтоженной продолжительными немилостями, когда всякому новичку оказывается предпочтение»¹⁷. Ни один человек не заслуживал большего, и ни один человек не получал меньшего. «Невозможно не обвинять в этом Роберта Сесила», — писала миссис Бауэн¹⁸, — чья ортодоксальная точка зрения не объясняет, почему и из-за чего Сесил питал столь ожесточенную враждебность по отношению к Бэкону.

Однако полтора года спустя Бэкону, наконец, все же была пожалована должность заместителя генерального атторнея. А еще через год, в 1608 году, он стал клерком Звездной Палаты (пост был пожалован Елизаветой, но освободился только недавно). Хотя эти должности достались ему после стольких лет проволочек и тщетных надежд, он, похоже, был не особенно рад этим пожалованиям:

Теперь, после того как моя судьба улучшилась, я стал в два раза больше подвержен меланхолии и недовольству... Ибо на моем посту заместителя генерального атторнея я оказался невостребованным и вызываю подозрительное отношение к себе. А заняв место Милла [став клерком Звездной Палаты], я отметил у себя рецидив старого симптома, который мучил меня, когда я долгие годы мечтал о том, чтобы занять его, а теперь вновь дал о себе знать: борьба за привилегии, холодность, тучи и т. д... Я вижу холод и тьму, и от этого хочется стенать и вздыхать¹⁹.

После многолетней борьбы реакцией Фрэнсиса стала глубочайшая меланхолия. Неужели эта должность — пик карьеры того, кто был рожден, чтобы стать королем? Это оказалось первым его повышением при Якове, но в течение нескольких лет Фрэнсис оставался всего лишь заместителем генерального атторнея.

Одним из великих достижений этого периода стала публикация нового перевода Библии. В то время были широко распространены три перевода, а пуритане обратились к Якову с просьбой осуществить новый перевод, который был бы точен и свободен от вольных толкований. В первый год царствования Яков дал толчок к созданию безусловно наиболее известной и влиятельной книги на английском языке — Библии короля Якова. Как мы увидим, Фрэнсису предстояло принять участие в работе над ней.

В 1604 году Яков объявил о том, что он «назначил ряду ученых мужей в количестве пятидесяти четырех человек осуществить перевод нашей Библии». Список этих мужей в окончательном варианте сократился до «количества сорока семи человек», и в него вошли служители англиканской церкви, пуритане и миряне — «лучшие знатоки Библии и лингвисты своего времени»²⁰. Они были разделены на шесть групп — две работали в Вестминстере, две в Оксфорде и две в Кембридже.

Для них были созданы строгие правила, и было решено, что работа каждого переводчика будет сопоставляться с работами всех прочих переводчиков. Когда работа над какой-либо из книг завершалась, ее отсылали двум другим группам на проверку и вынесение замечаний, — таков был сложный план организации их деятельности. Когда группы завершили свою работу, от каждой группы были избраны два человека в состав комитета по проверке результата. Затем этот промежуточный результат был передан епископам Уинчестерскому и Глостерскому, а затем, в 1609 году, его передали на суд Якову. Вся эта процедура была должным образом зафиксирована и задокументирована. Тайна начинается после того, как перевод уходит из рук служителей церкви.

В «Кембриджской истории английской и американской литературы» указывается, что эта новая версия

...учла все противоречия, существовавшие в предыдущих переводах. Были выверены переводы практически всех слов, которые только можно было выверить... Дискуссии по работе велись столь длительное время, что привели к доскональному знанию Библии... Большая ее часть (версии короля Якова) была в буквальном смысле затвержена наизусть огромным числом англичан. Таким образом, она превратилась в национальное достояние ...в национальную классику ...Библия стала для англичан тем, чем Гомер был для греков, а Коран для арабов... Хаксли пишет: «...Она написана благороднейшим и чистейшим английским языком и изобилует изысканными красотами чисто литературного свойства» ...Маколей оценивал Библию как «книгу, которой, в случае, если все другое, написанное на нашем языке, исчезнет, будет одной достаточно для того, чтобы продемонстрировать красоту языка и его возможности»²¹.

Представьте себе, как сорок семь человек, работающих в разных местах, пытаются свести воедино результаты своих трудов, и вы непременно придете к выводу, что это невозможно сделать без наличия организатора, координирующего эту работу. Ни один из тех, кто был избран для создания перевода, не претендовал на обладание литературным дарованием, и все же результатом труда стал лучший из всех прозаических переводов. Профессор Куиллер-Кауч из Кембриджского университета, подозревая истину, писал:

То, что большой коллектив, состоящий из сорока семи человек, ни один из которых помимо этого предприятия не был известен особыми талантами, успешно справился с корпусом священных текстов, редко мешая друг другу, редко упуская возможность улучшить результат; что коллектив, состоящий из сорока семи человек, ухватил (или, вернее, сохранил и улучшил) ритм столь задушевный, столь постоянный, что наша Библия обрела голос одного автора, вещающего через ее многие уста, — это чудо, перед которым я могу лишь стоять, погрузившись в смирение и восхищение²².

В 1609 году переводчики передали окончательный результат своих трудов Якову, а в 1610 году Яков вернул им окончательный вариант. Что же произошло между этими двумя событиями?

По поводу данной ситуации биограф Уильям Смедли отмечает:

Яков был не способен написать хоть что-то, что можно было бы назвать красивым... Когда дело дошло до заключительной фазы работы, в этот период существовал лишь один писатель, который был способен выстроить фразы с таким беспримерным искусством, как то, которое составляет великое очарование пьес Шекспира. Кто бы ни был этот стилист, именно ему Яков передал рукописи, полученные им от переводчиков... Результаты его труда не знают равных по своим литературным достоинствам²³.

Оригинальные рукописи, отражающие процесс перевода, не сохранились до нашего времени, но документы в архиве Британского музея указывают на то, что Фрэнсис Бэкон имел отношение ко многим делам, связанным с этим новым переводом²⁴. Не являются ли они подтверждением того, что он был редактором окончательного текста? Ясности в этом вопросе нет, но многие считают, что только Бэкон обладал гениальностью, которая позволила выполнить столь монументальную задачу с таким литературным изяществом и совершенством.

Для всех, принимавших участие в этой работе, она стала величайшим достижением. На английском языке было напечатано около миллиарда экземпляров Библии короля Якова (так называемой авторизованной версии).

В 1612 году карьерные перспективы Фрэнсиса Бэкона начали меняться. Роберт Сесил покинул наконец этот грешный мир, чтобы предстать перед судом небесным. После того как в течение многих лет Фрэнсису приходилось терпеть злобу его «двоюродного братца», он наконец стал свободен от его козней. Прошло свыше тридцати лет с того момента, как он совершил ошибку, поколотив «шпиона, королевского наушника» в той мальчишеской стычке, которой было суждено иметь столь далеко идущие последствия, — тридцать лет, в течение которых за ним следили, сплетничали о нем, насмехались над ним и подвергали его унижениям.

Эти двое [Роберт Сесил и его отец, лорд Берли]... их происки очевидны. Они были моими злейшими, впрочем, и единственными врагами... [Их] нескрываемое высокомерие, подлые интриги, безобразные поступки [привели к тому], что у меня были веские [основания] для опасений... При всяком удобном случае они не забывали насолить мне²⁵.

Теперь оба они были мертвы. Не слишком ли поздно для Фрэнсиса Бэкона? Бауэн пишет, что «Роберт Сесил умер одним из богатейших людей в Англии и, вероятно, одним из самых ненавистных. Никто не любит людей, которые занимаются тем, что вмешиваются в чужие дела и стравливают обе стороны»²⁶. Фрэнсис не был одинок в своей нелюбви к Сесилу. На лондонских улицах распевали баллады о Сесиле, среди которых была и такая:

Вот, на корм червям могильным
Отдан Робин наш всесильный,
Что врагу иль другу с радостью
Обожал при жизни пакостить²⁷.

После смерти Роберта надежды Фрэнсиса на перемены к лучшему стали незамедлительно сбываться. Фрэнсис вновь написал письмо Якову:

Я прослужил Вашему Величеству, помимо периода подготовки, полных семь лет и более того в качестве Вашего заместителя генерального атторнея, обязанности какового, по моему мнению, являются одними из самых тяжких в Вашем королевстве... Господь довел счет моим собственным годам до пятидесяти двух, что, как мне кажется, превышает возраст любого заместителя, который не получил бы повышения²⁸.

В шифрованной записи он писал: «Старики сошли в могилы, а дети стали взрослыми, но дело все еще в зачаточном состоянии, и нет у меня больших надежд на то, что я увижу осуществление этой давно лелеемой мечты»²⁹. И вот Яков назначил его генеральным атторнеем, пост которого ранее занимал его завистливый соперник Эдвард Кок. Это случилось в октябре 1613 года, Кок получил «повышение», освобождавшее его от юридических дел, а его должность освободилась, сделав возможным повышение Бэкона. Кок был в ярости; он понимал, что его «выпихнули наверх», дав более почетную должность, но такую, которая ослабляла его влияние на короля. Хотя ранее Коку удавалось неоднократно обходить Фрэнсиса — в назначении на пост генерального атторнея при Елизавете, в женитьбе на леди Хаттон, — он по-прежнему завидовал более молодому и превосходящему его мужчине.

Яков был очень рад, поняв наконец, что Бэкон искренней в своем желании служить ему. «Судьи должны быть львами, — писал Бэкон, — но львами, покорными трону, при условии, что они не держат под контролем и не противодействуют никаким аспектам королевской власти»³⁰. Как раз это и требовалось неспособному королю из Шотландии — ему был нужен человек, который бы возложил на себя бремя власти, но никогда не стал бы оспаривать его королевскую власть. Это был тот посыл, на котором строилась жизнь Фрэнсиса.

Бесконечно довольный верной службой Бэкона, Яков в конце концов предложил ему выбор. Угодно ли ему тотчас же стать членом Тайного Совета, или со временем лорд-канцлером, в случае смерти действующего канцлера? Фрэнсис предпочел первое и был возведен в чин тайного советника в июне 1616 года. На следующий год Яков назначил его лордом-хранителем, и он занял должность, которую много лет тому назад занимал его отец. А еще через год, в январе 1618 года, Яков назначил его лорд-канцлером.

В 1618 году Фрэнсис также был «повышен» в своем пэрском достоинстве. Милостью Якова он стал бароном Веруламским или, как он подписывался, Фрэнсисом Веруламским, Канц. [Канцлером]. Впервые в жизни Фрэнсис Тюдор освободился от псевдонима «Фрэнсис Бэкон», которым он всегда пользовался. Наконец-то ему предоставили возможность заседать в Палате лордов. Несколько лет спустя он получил еще более высокий титул — виконта Сент-Олбанского, и этот титул стал самым высоким, которого был удостоен этот принц Уэльский. Это была большая честь для сына Николаса Бэкона; для сына Елизаветы Тюдор это была всего лишь первая ступень иерархии — графы, маркизы, герцоги и принцы стояли выше него. Тем не менее этот незаурядный человек испытывал чувство удовлетворения, когда наконец его возвысили из рядов простолюдинов.

В Теобальдзе, любимой резиденции короля, состоялась пышная церемония в честь нового, виконтского статуса Фрэнсиса. Начался 1621 год. Яков проявил особую благосклонность к Бэкону, даровав ему мантию и пэрскую корону виконта, отойдя от своего обычая выдавать новоиспеченным пэрам простое бумажное свидетельство.

Мы узнаем, что Фрэнсис вновь отдал предпочтение пурпурному цвету для своей мантии. Возможно, ему предоставилась возможность еще раз облачиться в наряд, который он надевал на свадьбу. Однако, зная утонченность вкусов Фрэнсиса, можно заподозрить, что его одежда, как и одежда новой виконтессы Элис, соответствовала последнему слову моды. Фрэнсис никогда не забывал о своем королевском происхождении. Новый виконт Сент-Олбанский (он сам избрал себе этот титул) написал Якову пространное письмо, выражая благодарность за оказанную ему милость. Он употребил в нем загадочную фразу: «И поэтому я могу без кривотолков быть погребенным в облачении или одеянии Сент-Олбанса»³¹.

Это предложение представляется маленькой загадкой личного характера, которую, как он надеялся, оценит Яков. Она похожа на ненавязчивое напоминание Его Величеству о том, что их отношения более глубоки, чем кажутся. Как мы уже говорили, Св. Олбан был первым христианским мучеником в Англии и местным героем в родном для Фрэнсиса Хертфордшире. Похоже, Фрэнсису казалось, что у него много общего с Олбаном, так как оба они принесли собственное истинное Я в жертву на благо другим.

Барон Веруламский, виконт Сент-Олбанский — таковы были имена, которыми теперь было дозволено пользоваться Фрэнсису.

Что в имени? — написал он много лет назад, —
— То, что зовем мы розой,
И под другим названьем сохраняло б
Свой сладкий запах.

(Пер. Т. Щепкиной-Куперник)³².

Тем не менее было приятно выбрать себе титул, которого он так заслуживал и получение которого так долго откладывалось.

В том же январе 1621 года лорд-канцлер Англии устроил собственный банкет в Йорк-Хаусе, который вновь стал его домом как резиденция высшего юридического чина Англии. Он и леди Элис переехали туда после кончины его старого друга канцлера Эллесмира. Прошло около шестидесяти лет с тех пор, как Бэкон родился в «Йорк-Хаусе или Йорк-Плейсе»³³; поводом для торжества послужило его шестидесятилетие. К этому празднеству его близкий друг Бен Джонсон написал в его честь несколько загадочную оду:

Талант счастливый, мой тебе привет!
Все улыбаются тебе во след —
Огонь, вино и люди! Спору нет,
Таишь в себе ты редкостный секрет...
Достойный сын Хранителя Печати,
Что силы не щадил державы ради,
Теперь отцу на смену ты пришел
И титул подобающий обрел.
Английский канцлер. С колыбели он
Был предназначен на отцовский трон;
И пусть судьбу твою прядут три Парки
Из шерсти белой тонкорунной ярки...³⁴.

Мы видим, что в этом стихотворении Джонсон отражает решимость Фрэнсиса отказаться от всех претензий, связанных с его королевским происхождением, и лишний раз продемонстрировать Якову свое стремление считать себя потомком Бэконов.

Мы можем быть уверены в том, что банкет получился торжественным, что Бэкон продемонстрировал на нем свое обычное гостеприимство, что стол ломился от яств, а пиршество сопровождалось блистательными застольными беседами, что хозяин был крайне предупредителен по отношению к своим гостям. Он был превосходным хозяином. Вот что писал Джон Обри:

Для каждой трапезы, в зависимости от времени года, его стол украшался ароматными травами и цветами, благодаря которым, как он говорил, у него улучшались настроение и память. Когда Его Светлость находился в своем загородном особняке в Горэмбюри, что близ Сент-Олбанса, казалось, что там пребывает Двор, до того пышной была жизнь в нем. Его слуги носили ливреи с его гербом (кабаном), его гребцы были более достойны служить джентльменам, чем какие бы то ни было иные, даже королевские³⁵.

Его подарки и щедроты по отношению ко всем, кто ему служил, были беспримерными. В его доме всегда звучала тихая музыка. «Его Светлость часто приказывал, чтобы в соседней комнате играли музыканты, когда он думает. Мне теперь не вспомнить, — признается Обри, — когда именно, по словам г-на Бушеля, Муза чаще посещала Его Светлость, вечером или утром»³⁶, — возможно, и тогда, и тогда.

У лорд-канцлера был афоризм, выражавший его отношение к мирским благам и роскошной жизни: «Мир был создан для человека ...а не человек для мира»³⁷. Он верил, что все щедрые дары Создателя следует использовать на благо человека, чтобы сделать его жизнь легче, и что счастье человека находится в его собственных руках.

Альфред Додд, сам масон, полагает, что картины и статуи, которыми Бэкон украшал свой дом, были секретными символами «Мастерства», исполненными смысла для посвященных. «В масонской традиции, — пишет он, — Сент-Олбанс и Горэмбюри считаются местом рождения и колыбелью масонства в Англии»³⁸. В данной работе мы не станем обсуждать возможность связи Фрэнсиса Бэкона с тайными обществами Англии и Европы, которую он осуществлял одновременно с государственной деятельностью на благо Англии.^*

Это был период высочайшего взлета карьеры Бэкона — достойной награды за столько лет неустанных, но скрытых от чужих взоров трудов. Интересно, не подсказывал ли ему его пророческий дар, что скоро все его мечты пойдут прахом? Предвидел ли он, что через какие-то неполные пятьдесят лет его очаровательный Верулам-Хаус, расположенный в миле от особняка Горэмбюри, и дивные сады вокруг него будут распроданы за 400 фунтов и что здание будет разобрано двумя плотниками ради материалов, из которых оно было построено?

Примечания

*. Вирджиния Феллоуз не сумела довести до конца это дальнейшее исследование, посвященное Фрэнсису Бэкону и его творчеству. Желающие глубже разобраться в этой проблеме могут обратиться к насыщенному информацией биографическому труду «История жизни Фрэнсиса Бэкона» Альфреда Додда.

1. Фрэнсис Бэкон — Роберту Сесилу, 3 июля 1603, приводится в: du Maurier, Winding Stair, p. 16.

2. Gallup, Bi-literal Cypher, part II, pp. 336—337; Barsi-Greene, I, Prince Tudor, p. 96.

3. Имеется в виду сэр Кристофер Хаттон, лорд-канцлер королевы, который умер холостым. Его наследником стал его племянник, сэр Уильям Хаттон (муж Элизабет Хаттон). После смерти Уильяма наследство перешло к его молодой жене, Элизабет.

4. Gallup, Bi-literal Cypher, part II, p. 188; Barsi-Greene, I, Prince Tudor, pp. 234—235.

5. Shakespeare, Hamlet, act I, sc. 3, line 41.

6. Du Maurier, Winding Stair, p. 16.

7. Иоиль, 2:28.

8. Bacon, Essays, p. 188.

9. Fuller, Sir Francis Bacon, p. 190.

10. Bowen, Francis Bacon, p. 116.

11. Шекспир, Сонет 62.

12. Дадли Карлтон — Джону Чемберлену, 11 мая 1606 года, приводится в: Fuller, Sir Francis Bacon, p. 190.

13. Pierre Amboise, приводится в: Fuller, Sir Francis Bacon, pp. 190, 194

14. Shakespeare, Romeo and Juliet, act 2, sc. 2, lines 3,15.

15. Bowen, Francis Bacon, p. 115.

16. Ibid., p. 116.

17. Ibid., p. 117.

18. Ibid., p. 118.

19. Ibid., p. 119.

20. Из: A Brief History of the King James Bible, by Lawrence M. Vance, доступно на: http://www.avl611.org/kjv/kjvhist.html

21. Из: «The "Authorized Version" and Its Influence» The Cambridge History of English and American Literature, vol. IV, доступно на: http://www.bartleby.com/214/0209.html

22. J. Arthur, A Royal Romance: Bacon-Shakespeare (Madras: Theosophical Publishing House, 1941), p. 294.

23. William Smedley, Mystery of Francis Bacon, chap. XVII, доступно на: http://www.sirbacon.org/links/bible.html

24. Tony Bushby, The Bible Fraud (Hong Kong: Pacific Blue Group, 2001 pp. 20—22. Часть главы I, «Что пыталась скрыть церковь?», к которой относятся эти страницы, также доступна он-лайн на: http://www.sirbacon.org/links/bible.html

25. Gallup, Bi-literal Cypher, part II, pp. 174, 175.

26. Bowen, Francis Bacon, p. 125.

27. Ibid., pp. 125—126.

28. Фрэнсис Бэкон — Якову, 7 августа 1613 года, приводится в: Jardine and Stewart, Hostage to Fortune, p. 338.

29. Barsi-Greene, I, Prince Tudor, p. 234; Gallup, Biliteral Cypher, part II, p. 213.

30. Bacon, «Of Judicature» в: Essays, p. 225.

31. Фрэнсис Бэкон — Якову, без даты, приводится в: Jardine and Stewart, Hostage to Fortune, p. 443.

32. Shakespeare, Romeo and Juliet, act II, sc. 2, lines 43—44.

33. В Жизни достопочтенного Фрэнсиса Бэкона Уильям Роули, капеллан Фрэнсиса Бэкона, писал, что Бэкон «родился в Йорк-Хаусе, или в Йорк-Плейсе, на Стренде, в января двадцать второй день». Полный текст биографии Роули, датированный 1657 годом, доступен он-лайн на: http://home.att.net/-tleary/rawley.htm

34. См.: Ben Jonson, «Lord Bacon's Birthday» приводится в: Bowen, Francis Bacon, p. 172.

35. John Aubrey, Brief Lives (University of Michigan Press, 1982), p. 9.

36. Ibid., p. 10.

37. Ibid.

38. Dodd, Francis Bacon's Personal Life-Story, p. 354.