«Гамлет, принц Датский»

Трагедия была написана и поставлена в 1601 году. В июле 1602 года пьеса была зарегистрирована в Реестре Книготорговцев — скорее всего (как уже делалось раньше), не с целью издания, а для того, чтобы избежать пиратских изданий, поскольку по закону никто, кроме человека, внесшего пьесу в реестр, не имел права на ее публикацию. Однако в следующем году вышло первое, так называемое «плохое» кварто, явно носившее пиратский характер. Вместо 3788 строк текст содержал 2154, причем особенно пострадали монологи Гамлета, не только сильно сокращенные (как правило, примерно в два раза, а один монолог даже в шесть раз), но и приобретшие довольно бессвязный и одновременно примитивный характер. К тому же в первом кварто размышления Гамлета имеют довольно благочестивый стиль, а последние слова героя звучат так «Небеса, примите мою душу!». Все это абсолютно не характерно для творчества Шекспира. В то же время «плохое» кварто представляет определенную ценность благодаря проникновению в текст явно невымышленных постановочных деталей (например, халат, в который был одет Призрак).

Несмотря на очевидные факты, многие шекспироведы XIX века полагали, что они имеют дело с первым вариантом «Гамлета». Лишь в XX веке было замечено, что текст трех небольших ролей: стражника Марцелла, придворного Вольтиманда и актера, играющего Люциана в представлении «Убийство Гонзаго», — в «плохом» кварто дословно совпадает с последующими изданиями (и намного более точен текст сцен с участием этих персонажей). Из этого нетрудно было сделать вывод, что все три роли играл один и тот же актер, наемный работник, исполнявший второстепенные роли, и именно он попытался восстановить по памяти полный текст «Гамлета». Разночтения в отдельных именах (Гертруда — Герута) могли объясняться ошибками «пирата», воспринимавшего большую часть текста только на слух; более серьезные изменения (например, Корамбис вместо Полония) могут объясняться знакомством «пирата» со старой пьесой о Гамлете, в которой тот, возможно, играл. Впрочем, и имя Герута, присутствующее в источнике, могло быть в старой пьесе.

О первой пьесе, шедшей на сцене еще в 1589 году, сохранилось довольно много свидетельств, но они дают очень приблизительное представление о ее характере, а текст не сохранился. Обычно старую пьесу приписывают Томасу Киду из-за намека об этом Нэша и на том основании, что Кид создал первую английскую «трагедию мести» — «Испанскую трагедию» (ее герой Иеронимо также мститель, и очень многие приемы совпадают с шекспировским «Гамлетом», вплоть до «спектакля в спектакле»: впрочем, эти приемы были характерны и для других «трагедий мести»). Заслуживает внимания и немецкая пьеса «Наказанное братоубийство», опубликованная в 1781 году, но явно написанная гораздо раньше. Поскольку с конца XVI века английские актеры часто ездили на гастроли в Германию, то легко предположить, что она основана и на дошекспировском, и на шекспировском «Гамлете».

В 1604 году вышло второе издание шекспировского «Гамлета» — с подзаголовком «Заново напечатано и увеличено согласно подлинному и правильному тексту». Это издание явно не было пиратским и действительно воспроизводило подлинный и правильный текст. По мнению А. Бартошевича, соображения были такие: «Раз уж все равно пьесу украли, пусть по крайней мере читатели познакомятся с авторским оригиналом». Однако текст «Гамлета» в Первом фолио отличается от текста второго кварто. В нем есть около 70 строк, отсутствующих во втором кварто, где, в свою очередь, насчитывается 218 (!) строк, не попавших в Первое фолио. Дж. Довер Уилсон полагал, что это вызвано сокращением текста для представления на сцене. Кроме того, даже в совпадающих строках встречаются существенные разночтения. Это может объясняться как позднейшей авторской правкой («Гамлет» пользовался большим успехом и долго не сходил со сцены), так и правкой, сделанной неизвестным лицом уже после смерти Шекспира. В кварто нет 85 строк, которые попали в фолио.

В современных изданиях «Гамлета» совмещены тексты и кварто, и фолио. Что касается разночтений, до XX века за основу брали текст Первого фолио, в XX веке, особенно во второй его половине, текст второго кварто. Для этого есть основания: в Первом фолио часто встречаются попытки упростить сложные и парадоксальные метафоры Шекспира. Так, «начинания великой высоты» (далее говорится об их «потоках») превращены в более близкие к «потокам» «начинания великой мощи».

Текст второго кварто был переиздан в 1611 году. Главным источником Шекспира было предание о принце Амлете, записанное на латинском языке датским историком Саксоном Грамматиком (ок. 1200) и пересказанное французским писателем Франсуа де Бельфоре в его «Трагических историях» (пятый из семи томов, 1576). В 1608 году новелла Бельфоре была издана на английском языке под названием «История Гамлета» с добавлением некоторых фраз, заимствованных из пьесы Шекспира (например, возглас «Крыса!» в момент убийства Амлетом персонажа, соответствующего Полонию, — характерно, что, введя эти подробности, переводчик ни на йоту не изменил образ решительного мстителя).

Тем не менее скандинавская легенда далеко отстоит от ренессансной трагедии, созданной Шекспиром. Хотя в хронике Саксона Грамматика присутствуют прототипы основных персонажей Шекспира и значительная часть сюжета (к которой Бельфоре добавил любовную связь матери Амлета с его дядей еще до убийства отца — впрочем, после упреков сына Герута покаялась в своей вине и благословила его решение отомстить), там отсутствует призрак, требующий мести. (По словам Томаса Нэша, образ Призрака впервые появился в старой пьесе, с которой Шекспир, безусловно, был знаком). Имя убийцы правителя Ютландии Горвендила не составляет секрета, и Амлет, из хитрости притворившийся сумасшедшим, не нуждается в чьих-то призывах. Когда его отправляют в Англию, он, как и в пьесе, подделав письмо, устраивает казнь своих спутников, а также вставляет в письмо просьбу женить его на дочери английского короля (Англия тогда находилась от Дании в такой же вассальной зависимости, как впоследствии Русь от Золотой Орды, и местный король не мог не выполнить просьбы крупного датского феодала, являющегося в своей стране королевским зятем).

Спустя год переодетый Амлет возвращается в Ютландию и застает двор отмечающим годовщину его смерти. Он принимает участие в пиршестве, сумев напоить всех присутствующих. Когда же они заснули, свалившись на пол, Амлет накрыл их большим ковром, который приколотил к полу так, чтобы никто не сумел встать, после чего поджег дворец. И его дядя Фенгон, и все остальные придворные сгорели, а Саксон Грамматик патетически прославил Амлета за это. Мать активно помогала сыну в осуществлении расправы, но здесь уже проявились домыслы Бельфоре. Он же смягчил расправу: Амлет не сжигал придворных, а заколол их подготовленными Герутой пиками.

Фенгон, согласно Бельфоре, еще до окончания пиршества удалился в свою опочивальню, где Амлет отрубил ему голову мечом.

Амлет выступил перед народом, который оправдал его действия. В речи Амлета есть фразы, напоминающие речь Брута в «Юлии Цезаре» (у Плутарха эти фразы отсутствуют). Данное сходство, как и многое другое, позволяет предположить, что «Гамлет» был задуман сразу после «Юлия Цезаря».

На этом бурная жизнь Амлета не закончилась, будучи продолжена у Бельфоре, но это уже не имеет к трагедии Шекспира никакого отношения.

Шекспир сделал своего героя не сыном правителя Ютландии, а сыном датского короля. К мотивам, почерпнутым из источников, Шекспир добавил тему Офелии, месть Лаэрта и образ Фортинбраса (отец Амлета Горвендил победил в поединке норвежского короля и получил его богатства, но далее норвежская тема не продолжалась), а также столь яркие эпизоды, как сцена «мышеловки» и сцена на кладбище. И, естественно, был изменен финал.

«Гамлет», безусловно, является откликом на заговор Эссекса, хотя никаких намеков в пьесе не содержится и не могло содержаться по причинам цензуры. Однако переживания Гамлета отражают собственные переживания Шекспира; его финальная месть выражает неосуществимое желание Шекспира отомстить тем, кто победил заговорщиков; смерть Гамлета и оказанный только ему почет символизируют смерть Эссекса. Кроме того, в жизни самого Эссекса были факты, близкие к истории Гамлета. Его отец умер при непонятных обстоятельствах, а мать вскоре после смерти мужа вышла замуж за бывшего фаворита королевы графа Лестера. Было известно, что граф убил свою первую жену Эми Робсарт — этот брак не приветствовался королевой и угрожал карьере Лестера. Предполагалось, что он убил и отца Эссекса. Это единственный откровенный намек (не на заговор, а на личность Эссекса, намек, который из-за заимствованного сюжета не мог вызвать подозрений). Не исключено, что именно личное сходство биографии Эссекса с жизнью Амлета-Гамлета могло вызвать у Шекспира идею пьесы еще до состоявшегося заговора. В то же время образ Гамлета совершенно непохож на Эссекса, а вдохновленная историческими обстоятельствами трагедия получила гораздо более глубокий философский характер.

Этого до сих пор не было в «трагедиях мести», да и у Шекспира «Гамлет» был первой философской трагедией, однако подавляющее большинство зрителей явно воспринимали только внешнюю форму. В своей блестящей статье «Для кого написан «Гамлет» Алексей Бартошевич так ответил на задаваемый им самим риторический вопрос:

«Для них, оглушительно щелкавших орехи, потягивавших эль, хлопавших по заду красоток, забредавших в «Глобус» из соседних веселых домов, для них, простаивающих по три часа на ногах под открытым небом, умевших увлекаться сценой до самозабвения, способных к труду фантазии, которая превращала пустые подмостки во «Франции поля» или бастионы Эльсинора, — для них написаны пьесы Шекспира, написан «Гамлет».

Для них, и не для кого иного, написана трагедия, истинное содержание которой стало постепенно открываться только их далеким потомкам».

Образованные интеллектуалы поддерживали массового зрителя. Габриэл Харви писал: «Молодые увлекаются "Венерой и Адонисом" Шекспира, тогда как более разумные предпочитают его "Лукрецию" и "Гамлета, принца Датского"». Примечательно, что трагедия для общедоступного театра поставлена Харви выше поэмы «Венера и Адонис», то есть выше жанра, который принято было считать более серьезным. Университетский ученый Энтони Сколокер, поклонник академической поэзии и в особенности творчества Филипа Сидни, признал: «Если обратиться к более низкой стихии, подобной трагедиям дружественного Шекспира, они и в самом деле нравятся всем, как «Принц Гамлет».

В заголовке первого кварто было указано, что трагедия ставилась также в Кембридже и Оксфорде.

Сюжет поэмы таков. Стражники Бернардо и Марцелл первыми увидели возле замка Эльсинор призрак умершего меньше двух месяцев назад короля. Они приглашают Горацио, студента Виттенбергского университета, также посмотреть на это поразительное явление. Горацио не верит в их рассказы, однако, увидев призрака, вынужден признать правоту стражников. Он видит в этом «знак каких-то странных смут для государства» (здесь и далее перевод М. Лозинского), вспоминает похожие эпизоды из древнеримской истории.

Марцелла больше волнует современность. Он просит объяснить ему «строгие дозоры», в которых он, будучи офицером, сам принимает участие, литье медных пушек, скупку боевых припасов, вербовку плотников, которые работают без выходных. На его вопрос отвечает Горацио. Он вспоминает, как покойный король был вызван на поединок норвежским королем Фортинбрасом и тот, погибнув, по договору «лишился вместе с жизнью» подвластных ему земель. Теперь же младший Фортинбрас, сын норвежского короля, собрав «ватагу беззаконных удальцов», намерен отвоевать утраченные отцом земли. В этом Горацио и видит причину того, о чем говорил Марцелл. С Горацио согласен и Бернардо.

Снова появляется призрак Горацио обращается к нему и просит заговорить. Однако поет петух, и призрак уходит. Его пытаются удержать, но тщетно. Марцелл справедливо замечает, что, поскольку призрак неуязвим, они лишь оскорбляют его, нападая. Горацио предлагает не скрывать увиденного от молодого Гамлета. Он уверен, что призрак заговорит с тем.

Действие второй сцены происходит в парадной зале замка и открывается длинной тронной речью нового короля Клавдия. Высказав, что

Смерть нашего возлюбленного брата
Еще свежа, и подобает нам
Несть боль в сердцах, —

Клавдий оправдывает свой брак с вдовой умершего короля Гертрудой и благодарит всех за поддержку в этом. Затем он переходит к политическим вопросам, к тем планам молодого Фортинбраса, о которых говорил Горацио. Он посылает своих придворных отвезти письмо норвежскому королю, дяде Фортинбраса, который, будучи немощным, вряд ли «слышал о замыслах племянника», и вести с тем переговоры. Клавдий в своем письме просит короля пресечь эти замыслы, упирая на то, что наборы и «снабженье войск обременяет его же подданных». При всем этом присутствует и Гамлет. Клавдий заговаривает с ним очень ласково:

А ты, мой Гамлет, мой племянник милый...

В ответ на это Гамлет бросает в сторону свою первую фразу, из которой предельно ясно его отношение к дяде:

Племянник — пусть; но уж никак не милый.

В разговор включается Гертруда, которая призывает сына по-дружески взглянуть «на датского владыку».

Нельзя же день за днем, потупя взор,
Почившего отца искать во прахе.

Стоит отметить, что уже самые первые реплики Гертруды интонациями показывают ласку и заботу о сыне.

Гамлет соглашается со словами матери о том, что смерть — это «участь всех». Но заданный ею вопрос:

Так что ж в его судьбе
Столь необычным кажется тебе? —

вызывает у него бурную реакцию на слово «кажется».

Мне кажется? Нет, есть. Я не хочу
Того, что кажется.

Он говорит, что и его траурные одежды, и внешние «обличья, виды, знаки скорби не выразят меня». Все это может быть игрой, а правдиво лишь то, что чувствует он внутри себя.

Клавдий хвалит Гамлета за печальный долг, который тот платит отцу. Однако и отец Гамлета тоже потерял когда-то отца, а тот — своего. Сын должен испытывать скорбь «на некий срок»; но упорство в горе «будет нечестивым упрямством». Клавдий воспринимает это как противный разуму грех перед небом, перед умершим, перед самим естеством.

Здесь Клавдий явно противоречит демагогическому началу собственной речи. Наиболее правдивыми там были слова:

И, с мудрой скорбью помня об умершем,
Мы помышляем также о себе.

И Клавдий, и Гертруда просят Гамлета не возвращаться в Виттенберг, и тот соглашается (если бы Клавдий знал, чем все закончится, он бы, конечно, уговаривал Гамлета вернуться к учебе).

Виттенбергский университет был основан в начале XVI века. Он прославился деятельностью там Мартина Лютера и его сподвижника Филиппа Меланхтона, а английским театральным зрителям был известен как место действия трагедии Марло «Доктор Фауст». Попав благодаря шекспировскому анахронизму из реформаторского Виттенберга в раннесредневековую Данию, Гамлет оказывается там человеком из другой эпохи.

Оставшись один, Гамлет произносит первый из своих двенадцати монологов. Дело, как выясняется, далеко не только в смерти отца.

Гамлет хочет смерти, называя себя плотным сгустком мяса, который должен растаять, изойти росой (а если согласиться с версией Джона Довера Уилсона о том, что слово solid, означающее «плотный», правильно читать как sullied — «запачканный», Гамлет вообще испытывает ненависть к собственной «мерзкой плоти»; именно так переведено на русский название романа Ивлина Во, который использовал изыскание Довера Уилсона). Гамлет жалеет, что Бог запретил самоубийство. Он сравнивает мир с невыполотым садом; эта метафора не нова, однако Шекспир усложнил ее, добавив, что сад растет в семя и поэтому «дикое и злое в нем властвует». В чем же причины таких рассуждений?

Гамлет объясняет их четко. Его отец умер два месяца назад, даже меньше. Если сравнить его с Клавдием, то это Гиперион в сравнении с сатиром. Он так любил мать Гамлета, что не давал небесным ветрам грубо касаться ее лица.

Она к нему тянулась
(в оригинале — «висла на нем»),
Как если б голод только возрастал
От насыщения. А через месяц —
Не думать бы об этом!

Через месяц она, проявляя «гнусную поспешность», бросаясь, прыгая на одр, выходит замуж за дядю, который похож на отца не больше, чем сам Гамлет на Геркулеса. Получается, что все дело было только в чувственности, а внешние и внутренние достоинства мужа не имели значения. Отсюда прискорбный вывод: «Слабость, твое имя — женщина!» (как убедительно доказано В. Комаровой, имеется в виду «слабость плоти», восходящая к библейской идее о том, что плоть слаба).

Уже в начале монолога Гамлет переводил свои личные проблемы на обличение всего мира. Это будет свойственно ему и потом. Вот и сейчас, обвиняя Гертруду, он делает общий вывод, касающийся всех женщин. Перевод «О женщины, вам имя — слабость плоти» был бы, вероятно, самым точным.

Гамлет вспоминает, что мать не износила башмаков, «в которых шла за гробом, как Ниобея, вся в слезах» (Ниобея, потерявшая своих детей, это самый трагический из женских образов античности), что «соль ее бесчестных слез на покрасневших веках не исчезла». Он даже ставит ее ниже животных («зверь, лишенный разуменья, скучал бы дольше!») и обвиняет в кровосмешении, каковым считался брак с братом умершего мужа.

Но Гамлет может лишь размышлять, говорить сам с собой об этом. Открыть другим свои мысли он не может — хотя бы для того, чтобы не позорить собственную мать. И монолог его завершается восклицанием:

Но смолкни, сердце, скован мой язык!

Шекспиру удалось каким-то невероятным образом прочувствовать и частично воплотить в своей пьесе «семейную драму», возникшую почти через три столетия. Особенность «семейной драмы», которая далеко не всегда кладет в свою основу семью, но всегда берет очень близких людей, друзей, соседей, товарищей по работе, состоит в показательной правильности происходящего, за которой могут скрываться тайные конфликты, грехи героев, иногда даже преступления.

При этом читатель или зритель, допустим, «Чайки» Чехова может как быть на стороне Треплева, так и не одобрять его. То же возможно было бы и в отношении к Гамлету, будь тот героем «семейной драмы». Читатель мог бы даже осудить его за клевету на любящую мать, которая виновата лишь в том, что слишком быстро вышла второй раз замуж. Внешность, столь важная для Шекспира (можно вспомнить уродство Ричарда III, внешние недостатки Юлия Цезаря), не имеет такого значения для современного зрителя, он не станет признавать превосходство одного над другим только из-за большей внешней привлекательности. Обвинение в кровосмешении оставалось непонятным даже для современников Шекспира; они могли воспринять это как злую метафору Гамлета, если только ее не подтвердит другой персонаж, которому можно доверять.

К счастью, Гамлету оставалось совсем недолго ждать эпизода, который полностью подтвердил его правоту и даже сделал ее большей.

Сразу же после произнесенного им монолога приходят Горацио, Марцелл и Бернардо, которые сообщают о призраке. Гамлет очень рад видеть своего университетского товарища Горацио, человека, близкого ему по духу. Правда, судя потому, что они оба обращаются друг к другу на «вы» (в английском языке тогда еще было разделение на you и thou), в Виттенберге они не были близкими друзьями.

Многократно обсуждалось, почему Горацио, приехавший, по собственному признанию, на похороны короля (то есть почти два месяца назад) не встретился с Гамлетом раньше. Первое, прозвучавшее в начальной сцене его приветствие, было: «Друзья стране», что позволяет считать: Горацио не был датчанином (то, что в разговоре с Гамлетом он называет себя его слугой, можно истолковать по-разному).

Завязавшиеся у него отношения со стражниками вполне допустимы, но почему при этом он избегает Гамлета, по-прежнему непонятно. Наконец, увидев призрака, Горацио показывает, что хорошо знает внешность умершего короля. Это реально; он мог бывать до этого в Дании, однако Горацио упоминает о поединке Гамлета-отца с норвежским королем. В пятом акте выясняется, что в этот же день родился Гамлет-сын. Даже если Горацио был чуть старше того, он никак не мог помнить это событие.

Можно ломать голову над этими противоречиями, обвинять Шекспира в ошибках, но гораздо разумнее вспомнить: Шекспир создавал свои пьесы для театра, ориентируясь на моментальное восприятие публики.

Увлеченный темой призрака зритель не задумывался над тем, почему Горацио так поздно встретился с Гамлетом. И откуда зрителю было знать, когда именно умерший король сражался с норвежцем? Когда же зритель узнал это, то успел благополучно забыть слова Горацио.

Гамлет с нетерпением ждет ночного разговора с призраком, надеясь, что «изобличится зло». Из этого можно сделать вывод, что он подозревает Клавдия в убийстве своего отца.

С блестящем умением создавать драматическую композицию Шекспир не показывает встречу с призраком сразу. Он перемежает тему сценой в доме Полония.

Еще в парадном зале сын Полония Лаэрт выпросил у Клавдия разрешение вернуться в Париж, откуда он приехал на похороны короля. Сейчас он говорит с сестрой Офелией о любви к ней Гамлета. Лаэрт допускает его любовь, но замечает:

Великие в желаниях не властны;
Он в подданстве у своего рожденья;
Он сам себе не режет свой кусок... —

и советует Офелии хорониться «в тылу своих желаний». Затем приходит Полоний и произносит сыну свои наставления. В подлиннике Полоний назывался лордом-камергером, но в этом, конечно, нет ни малейшей издевки над владельцем труппы Хенсдоном, занимавшем такой пост. Имелся в виду покойный уже лорд-канцлер Уильям Сесил, лорд Беркли; обнаружено, что наставления Полония Лаэрту напоминают изданные ко времени создания «Гамлета» письма Беркли его сыну Роберту.

Простившись с Лаэртом, Полоний просит Офелию рассказать об ее беседе с братом, после чего запрещает дочери тратить «свой досуг на разговоры и речи с принцем Гамлетом». Девушка покорно соглашается.

Ночью Гамлет, Горацио и Марцелл приходят на встречу с призраком. Появившись, тот манит Гамлета пойти за собой. Горацио отговаривает Гамлета, опасаясь, что призрак завлечет его «к волне иль на вершину грозного утеса, нависшего над морем», а там, приняв ужасный облик, ввергнет в безумие. Но Гамлет, ничего не боясь, идет вместе с призраком. После этого Марцелл произносит знаменитую фразу:

Подгнило что-то в Датском государстве.

На другой части площадки происходит главное — разговор между Гамлетом и призраком. Призрак просит отомстить за совершенное над ним убийство, говоря:

Убийство гнусно по себе; но это
Гнуснее всех и всех бесчеловечней.

Эти слова вызвали немало вопросов: если призрак называет гнусным убийство как таковое, почему он призывает Гамлета тоже совершить убийство? Все дело в том, что в эпоху кровной мести месть убийством не считалась. Тем, кто трактует «Гамлета» в христианском духе, считая, что «нельзя совместить ... христианские понятия с древней языческой идеей мести» (А. Спаль), не мешало бы открыть Библию и прочитать там такие канонические слова, как «око за око, зуб за зуб».

Призрак рассказывает, как он был убит, заснув в саду, говорит и о том, что «змей, поразивший твоего отца, надел его венец». Слова Гамлета:

О вещая моя душа! Мой дядя? —

окончательно подтверждают, что он действительно подозревал Клавдия.

Призрак, как Гамлет, сокрушается замужеством Гертруды, говорит и о кровосмешении, призывая сына:

Не дай постели датских королей
Стать ложем блуда и кровосмешенья.

Его последние слова «Прощай, прощай! И помни обо мне» Гамлет объявляет своим кличем. Он произносит:

Ах, я с таблицы памяти моей
Все суетные записи сотру,
Все книжные слова, все отпечатки,
Что молодость и опыт сберегли;
И в книге мозга моего пребудет
Лишь твой завет, не смешанный ни с чем,
Что низменнее...

Александра Спаль, одна из представительниц христианской трактовки Гамлета, возмущается: «Чтобы отомстить за отца, за его поруганную честь и отнятую жизнь, необходимо очистить мозг от всего, чем наполнялся он в течение жизни, то есть стать как бы первобытным человеком, не знающим всего того, что приобрело человечество в результате цивилизации». Она сама признает, что Гамлет находился «в глубочайшем шоке», однако это не мешает ей делать далеко идущие выводы.

Гамлет трижды называет Клавдия негодяем, и один раз улыбающимся. Он записывает в своих табличках,

Что можно жить с улыбкой и с улыбкой
Быть подлецом; по крайней мере — в Дании.

Это показывает, что Гамлет не стирает записи из книги своего мозга; напротив, он ведет записи в реальных табличках.

Когда возвращаются Горацио и Марцелл, Гамлет ничего не сообщает им о случившемся. Особенно примечательна его фраза: «Нет в датском королевстве подлеца...» Напрашивается мысль закончить ее словами «Как Клавдий», но Гамлет говорит:

Который не был бы завзятым плутом.

Горацио уместно замечает:

Не стоит призраку вставать из гроба,
Чтоб это нам поведать.

Гамлет не спорит; он лишь предлагает всем разойтись, но перед этим просит обоих «вовек не разглашать того, что было», и поклясться этим на его мече. Призывы клясться произносит из-под земли и призрак, а Гамлет неожиданно спрашивает: «Вы слышите этого малого из люка?» (перевод А. Бартошевича). Было бы, конечно, ошибкой считать, что, употребляя чисто театральный термин, Шекспир предвосхищает еще и брехтовский стиль, уничтожая подлинность представления. Действительно, такие приемы заставляют зрителя вспомнить о реальности, но их в пьесе немного и длятся они очень недолго.

Когда призрак, перемещаясь, еще дважды призывает клясться, Гамлет зовет своих спутников отойти от того места, под которым тот находится. Он даже позволяет себе фразы, которые мало вяжутся со всем предыдущим:

Так, старый крот! Как ты проворно роешь!
Отличный землекоп!

Как писал современник Шекспира доктор Томас Брайт, меланхолики предаются «то веселью, то ярости». У Гамлета все происходит наоборот, но суть от этого не меняется.

Наконец, Гамлет, очевидно, обдумавший тактику своего действия, призывает спутников поклясться, что, как бы странно он себя ни повел, они не станут намекать, что им нечто известно. Он говорит: «Клянитесь», эту же фразу повторяет из-под земли призрак, и на сей раз Гамлет очень серьезен:

Мир, мир, смятенный дух!

Наконец-то происходит клятва — уже без попытки уйти от призрака.

Гамлет продолжает объединять свои проблемы с проблемами мира и говорит:

Век вывихнут. О злобный жребий мой!
Век вправить должен я своей рукой.
(Перевод А. Радловой)

В оригинале было сказано: «Время вывихнуто в суставе», что поразительно совпадает с приведенным Клавдием мнением Фортинбраса о том, что после смерти Гамлета-отца датское государство «вышло из суставов и рамок». Мнение Фортинбраса также близко к словам Монтеня о том, что во Франции все дела «вышли из рамок».

Поскольку в эпоху Шекспира, как и ранее, время изображалось стариком (который действительно может вывихнуть себе сустав), перевод слова time как «век» очень уместен — и из-за мужского рода, и из-за односложия.

Делая общий вывод касательно первого акта, есть все основания сказать: Гамлет проявил себя как меланхолик. Тема меланхолии была очень популярна в то время. Всего лишь за год до «Гамлета» Шекспир создал образ меланхолика Жака в комедии «Как вам это понравится» (не исключено, что его роль, как и роль Гамлета, играл Ричард Бёрбедж). По тогдашним понятиям, меланхолия проявлялась в резкой, нервной возбудимости и демонстративности поведения. Эти особенности налицо у Гамлета.

По мнению доктора Брайта о меланхоликах, «они неспособны к действию». Будет ли способен к нему принц Гамлет?

Свой первый замысел — изобразить себя безумным — он выполняет очень быстро. Офелия рассказывает отцу, что Гамлет пришел к ней «в незастегнутом камзоле, без шляпы, в неподвязанных чулках, испачканных, спадающих до пяток». Он стучал коленями, был бледным и имел очень плачевный вид. Затем Гамлет взял Офелию «за кисть и крепко сжал». Отойдя «на длину руки» и подняв другую руку к бровям, он начал пристально смотреть в лицо девушки. Все это продолжалось долго; затем, слегка тряхнув ей руку и трижды кивнув головой, он издал скорбный и глубокий вздох, после чего отпустил Офелию и, глядя на нее через плечо, вышел из комнаты.

Еще во время рассказа дочери отец решил, что Гамлет помешался из-за любви к Офелии (она тоже боится, что это так). Полоний жалеет, что дочь, выполняя его требование, была в эти дни сурова с принцем, отклоняя его записки и посещения. Полоний сокрушается своим недоверием к Гамлету и намерен все сообщить королю.

Тем временем король вместе с королевой принимают студентов Виттенбергского университета Розенкранца и Гильденстерна, которые являются и придворными. Еще не зная о «сумасшествии» Гамлета, Клавдий говорит о его преображении, о том, что принц и внутренне, и внешне «не сходен с прежним». Он просит обоих, которые с юных лет росли вместе с Гамлетом, на некоторый срок «остаться при дворе» и «вовлечь его в забавы», а заодно, насколько позволят обстоятельства, «разведать ... нет ли» чего-то «сокрытого, чем он подавлен». По словам Клавдия, узнав, можно это исцелить.

Гертруда, подключаясь к его просьбе, произносит:

Он часто вспоминал вас, господа,
И, верно, нет на свете двух людей,
Ему любезней.

Естественно, Розенкранц и Гильденстерн соглашаются. У них нет ни малейших оснований считать, что Клавдий, а тем более Гертруда желают Гамлету зла (Гертруда этого и не желала). И когда Гильденстерн восклицает:

Да обратит всевышний нашу близость
Ему в добро и помощь! —

он, безусловно, говорит это искренне.

После ухода Розенкранца и Гильденстерна появляется Полоний. Он говорит об удачном возвращении посольства из Норвегии, а затем сообщает, что, кажется, нашел «источник умоисступленья принца». Гертруда считает.

Мне кажется, основа здесь все та же —
Смерть короля и наш поспешный брак,

Клавдий, напротив, очень хочет выслушать Полония. Но тот просит сначала выслушать послов.

Один из послов, Вольтиманд, рассказывает, что норвежский король считал: наборы солдат велись для нападения на Польшу. Узнав правду, он послал за Фортинбрасом, который дал клятву никогда не поднимать оружие на Данию. Обрадованный король позволил племяннику использовать уже снаряженных солдат против Польши. Он отправил Клавдию ходатайство, чтобы тот позволил войскам пройти через его земли на условиях «охраны безопасности и права». Клавдий обещает прочесть его «в более досужий час», дать ответ и обсудить «это дело». Он советует послам передохнуть и после их ухода возвращается к беседе с Полонием.

Полоний, заявив «Я буду краток», тут же пускается в комические разглагольствования:

Принц, ваш сын безумен;
Безумен, ибо в чем и есть безумье,
Как именно не в том, чтоб быть безумным?

Услышав реплику Гертруды: «Поменьше бы искусства», Полоний продолжает в том же духе:

О, тут искусства нет. Что он безумен,
То правда; правда то, что это жаль,
И жаль, что это правда...

Все же Полоний рассказывает то, что хотел рассказать, читает любовные письма Гамлета к своей дочери, содержащие, помимо прочего, даже небольшое стихотворение принца, которое посвящено Офелии. Полоний абсолютно уверен в своей правоте; возможность его правоты допускает и Гертруда. Полоний говорит, что отправит свою дочь на встречу с принцем, а все они будут слушать, стоя за ковром. Клавдий соглашается на это.

Так Полоний впервые высказывает идею о том, чтобы спрятаться за ковром ради подслушивания, идею, которая в конце концов приведет его к смерти.

Когда Гертруда, увидев сына, с глубокой грустью говорит:

Вот он идет печально с книгой, бедный, —

Полоний предлагает королю и королеве уйти, чтобы он мог поговорить с Гамлетом. Когда они, а также слуги, уходят, начинается диалог Полония с принцем.

Юмор Гамлета принципиально отличается от его немногочисленных шуток в первом акте. Эти шутки выражали либо сарказм («О нет, мне даже слишком много солнца» в ответ на вопрос Клавдия «Ты все еще окутан прежней тучей?»), либо радость при появлении Горация. Наконец, причиной странных шуток по поводу находящегося под землей призрака явно была меланхолия Гамлета.

Впервые изображая перед зрителями безумие, Гамлет получает возможность вести разговор в шутовском стиле. Шут считался пусть не сумасшедшим, но дураком (отсюда и идет полное совпадение термина «шут» — fool — слову «дурак»), однако шекспировские шуты на самом деле отличались большим умом и нередко высказывали в комичной форме очень серьезные вещи. Отношение к ним точно выразила героиня «Двенадцатой ночи» Виола, говоря о шуте Фесте:

Он хорошо играет дурака.
Такую роль глупец не одолеет:
Ведь тех, над кем смеешься, надо знать,
И разбираться в нравах и привычках,
И на лету хватать, как дикий сокол,
Свою добычу.
(Перевод Э. Линецкой)

Точно так же поступает и Гамлет с Полонием, которого он, конечно, хорошо знает. Не случайно Полоний, продолжая не сомневаться в безумии Гамлета, произносит такие реплики, как «Хоть это и безумие, но в нем есть последовательность» и «Как содержательны иной раз его ответы!». Роль шута Гамлет продолжает играть и во многих других последующих сценах.

Здесь надо сказать, что шекспировская труппа находилась в очень сложном положении, оставшись без главного комика. Уильям Кемп уже покинул ее, а Роберт Армин еще не пришел. Имелись комические актеры, способные на небольшие роли (например, могильщиков), но этим все и заканчивалось. Ричард Бёрбедж, прославившийся как трагик, получил, играя Гамлета, возможность проявить и комические свои способности.

Полоний собирается покинуть Гамлета, чтобы тотчас же устроить ему встречу с дочерью. Он уходит после того, как появляются Розенкранц и Гильденстерн.

Гамлет очень рад появлению своих старых друзей. С ними он шутит нормально — так же, как шутил с Горацио, и говорит на «ты». Его слова о том, что «Дания — тюрьма», вообще не следует, видимо, считать шуткой.

Однако Гамлет заявляет друзьям, что за ними посылали. Впрочем, он не уверен в этом и просит, ссылаясь на их прежние отношения, ответить: «Посылали за вами или нет?» Розенкранц тихо спрашивает Гильденстерна: «Что ты скажешь?»; Гамлет, расслышав это, произносит в сторону: «Так, теперь я вижу», но вслух говорит: «Если вы меня любите, не таитесь». Гильденстерн отвечает честно: «Принц, за нами посылали».

Удовлетворенный Гамлет обещает объяснить им, для чего. Это «устранит ваше признание, и ваша тайна перед королем и королевой не обронит ни единого перышка».

Гамлет признается, что в последнее время (почему, он якобы не знает) он «утратил всю свою веселость, забросил все привычные занятия». Земля кажется ему «пустынным мысом», небо — «мутным и чумным скоплением паров». Он произносит целый панегирик человеку, напоминающий рассуждения ренессансных гуманистов, и тут же: «А что для меня эта квинтэссенция праха?»

Именно Розенкранц рассказывает о приезде актеров, столичных трагиков. Гамлет удивляется тому, что они странствует, ведь «оседлость была для них лучше и в смысле славы, и в смысле доходов». Розенкранцу «кажется, что их затруднения происходят от последних новшеств»; он упоминает про «выводок детей». Здесь уже содержится явный намек на злободневные театральные проблемы. Как раз в год создания «Гамлета» огромной популярностью пользовались детские труппы, созданные в основном из певчих королевской капеллы и собора святого Павла. Играя те же пьесы, они на какой-то срок превзошли своей необычностью взрослые труппы, которые в поисках зрителей вынуждены были отправляться на гастроли в провинцию (видимо, такое не избежало и шекспировскую труппу). Эти факты и нашли свое отражение в пьесе.

«И власть забрали дети?» — спрашивает Гамлет. «Да, принц, забрали; Геркулеса вместе с его ношей», — отвечает Розенкранц. (Над воротами «Глобуса» находилась статуя Геркулеса, поддерживавшего небесную сферу).

Уже второй раз Шекспир возвращает своих зрителей к реальности, но ненадолго. Сразу же после этих слов, проводя своеобразную параллель, Гамлет иронически говорит о Клавдии.

Раздается звук труб, возвещающий о появлении актеров. Гамлет признается, что рад приезду своих друзей в Эльсинор, и пожимает им руки. Он даже позволяет себе откровенность: «...мой дядя-отец и моя тетка-мать ошибаются». «В чем, дорогой мой принц?» — спрашивает Гильденстерн. «Я безумен только при норд-норд-весте; — отвечает Гамлет, — когда ветер с юга, я отличу сокола от цапли».

Возвращается Полоний; Гамлет предсказывает, что тот сообщит о приезде актеров; так оно и происходит. С Полонием Гамлет опять говорит по-шутовски и, явно дразня его, цитирует популярную балладу о библейском судье Иеффае:

Одна-единственная дочь,
Что он любил нежнее всех.

Полоний говорит в сторону: «Все о моей дочери». По-видимому, раньше он опасался, что Гамлет соблазнит Офелию, но теперь, когда стало возможным выдать дочь замуж за принца, пусть и безумного, такой вариант не может не привлекать.

Входят несколько актеров. Гамлет с явной симпатией приветствует их, а затем, не обращая внимания на присутствие Полония, серьезно говорит с первым актером. Он вспоминает понравившуюся ему пьесу и особенно любимый им монолог, рассказ Энея Дидоне о падении Трои и гибели царя Приама. Он сам начинает читать его на память, а затем предлагает актеру продолжать.

В этом усматривали намек на последнюю, незаконченную пьесу Марло «Дидона, царица Карфагенская» (ее заканчивал Томас Нэш), видели в написанном Шекспиром монологе влияние Марло. Все очень логично, но нельзя забывать, что спустя год Шекспир сам написал пьесу о Троянской войне — «Троил и Крессида»; когда он писал «Гамлета», замысел уже мог быть задуман. Показательно, что, по словам Гамлета, «пьеса... не понравилась толпе». Это же ожидало «Троила и Крессиду», что Шекспир, имевший немалый опыт, мог предвидеть.

Первый актер играет так, что Полоний первым просит его остановиться («он изменился в лице, и у него слезы на глазах»). С этим соглашается и Гамлет.

Когда все актеры, кроме первого, уходят, Гамлет спрашивает у него, может ли тот вместе с товарищами сыграть «Убийство Гонзаго» (о реальном убийстве, произошедшем в Вене) — пьесу, чей сюжет схож с трагической историей его отца. Услышав положительный ответ, принц назначает спектакль на завтрашний вечер и просит актера выучить монолог в двенадцать или шестнадцать строк, который Гамлет сочинит и вставит в пьесу. Актер соглашается.

Оставшись один, Гамлет восхищается актером, который

В воображеньи, в вымышленной страсти
Так поднял дух свой до своей мечты,
Что от его работы стал весь бледен...

Произошло это, когда речь пошла о Гекубе, царице Трои.

И все из-за чего?
Из-за Гекубы! Что ему Гекуба,
Что он Гекубе, чтоб о ней рыдать?
Что совершил бы он, будь у него
Такой же повод и подсказ для страсти,
Как у меня?

Себя же Гамлет называет дрянью, жалким рабом, тупым и вялодушным дурнем, который мямлит, «как ротозей, своей же правде чуждый, и ничего сказать не в силах». Удивляет мнение тех шекспироведов и критиков, которые пытаются отрицать медлительность Гамлета. Ведь о ней говорит сам Гамлет!

Ну и осел же я! Как это славно,
Что я, сын умерщвленного отца,
Влекомый к мести небом и геенной,
Как шлюха, отвожу словами душу
И упражняюсь в ругани, как баба,
Как судомойка!

Тут же Гамлет начинает придавать большое значение спонтанно возникшей идее спектакля. Он слышал, иногда преступники были так потрясены воздействием театральной игры, что признавались в своих злодеяниях. Он собирается внимательно смотреть на Клавдия. Гамлет вспоминает, что представший ему дух мог быть и дьяволом, который «властен облечься в милый образ», который мощен над расслабленными и печальными душами. Принцу нужна более верная опора.

Все же слова, завершающие самый длинный из его монологов, показывают: Гамлет по-прежнему верит в виновность Клавдия:

Зрелище — петля,
Чтоб заарканить совесть короля.

Прием «спектакля в спектакле» уже несколько раз применялся Шекспиром. Но если в «Укрощении строптивой» играющийся спектакль полностью заслонял жизнь современной Англии, в «Бесплодных усилиях любви» представления носили дивертисментный характер, а игра актеров-любителей из «Сна в летнюю ночь» комедийна, в «Гамлете» спектакль впервые играет существенную роль в развитии сюжета.

Клавдий узнает от Розенкранца и Гильденстерна, что Гамлет сам признается в его расстроенности, но не хочет признаться в ее причине. На вопрос Гертруды о том, как Гамлет принял друзей, Розенкранц отвечает: «Со всей учтивостью», однако Гильденстерн добавляет: «С большой натянутостью тоже». Это не соответствовало тексту их разговора и, видимо, отражало интонации Бёрбеджа.

Клавдий доволен тем, что Гамлет заинтересовался игрой актеров; он просит Розенкранца и Гильденстерна стараться усилить в принце «вкус к удовольствиям».

Уходят Розенкранц и Гильденстерн; Клавдий просит уйти и Гертруду: он и Полоний готовят встречу Гамлета с Офелией. Королева повинуется мужу; на прощание она желает Офелии, чтобы «милый образ» той оказался «причиной безумств» Гамлета, а «добродетель на прежний путь могла его наставить». Гертруда выразительно намекает на возможность брака.

Клавдий и Полоний оставляют Офелию с книгой в руках. Появившись и еще не заметив Офелию, Гамлет произносит свой самый знаменитый монолог — «Быть или не быть». Это единственный монолог, в котором Гамлет никак (почти никак) не касается своей собственной жизни. Однако было бы ошибкой считать его вставной интерлюдией. Монолог позволяет многое понять в образе Гамлета.

«Быть или не быть» для Гамлета значит «жить или не жить». Жить для него — это «покоряться пращам и стрелам яростной судьбы», умереть — «ополчась на море смут, сразить их противоборством». Идея поднять оружие (так буквально сказано в оригинале) против моря казалась многим комментаторам излишне парадоксальной; выдвигались предположения, что слово sea (море) — это опечатка, и в рукописи было написано siege (осада). Подобные предположения выглядят логичными, однако еще в 1875 году К.М. Инглеби выдвинул убедительную версию о том, что метафора заимствована из «Историй» Элиана (перевод А. Флеминга, 1576). В этой книге рассказывается об обычае древних кельтов, которые в полном вооружении и с обнаженными мечами бросались в бушующее море, чтобы сражаться с волнами.

Гамлет снова, как и в первом своем монологе, думает о самоубийстве. На этот раз причина состоит не в его личных проблемах, а в многочисленных пороках мира, противостоять которым можно только одним способом — «простым кинжалом». Сравнения с сонетом 66 (где, правда, речь идет не о самоубийстве, а о желании естественной смерти) стали типичными, и действительно — причины в сонете указываются очень схожие. Немало общего в размышлениях Гамлета с идеей Монтеня о том, что наиболее несчастен тот человек, который не может покончить свои мучения самоубийством, но все же Монтень говорит о собственных мучениях человека. Тем не менее в главе «Обычай острова Кеа» Монтень прославляет смерть, говоря, что это «лекарство от всяких зол. Это самая верная гавань, которой не нужно бояться, а часто к ней следует стремиться».

Однако, как отметила Валентина Комарова, посвятившая влиянию, которое Монтень оказал на Шекспира, целую книгу, «против самоубийства Монтень приводит больше доводов, чем в его защиту». Гамлет приводит только один довод против, но очень веский. Применяя достаточно типичное сравнение смерти со сном, Гамлет говорит о неизвестности того, «какие сны приснятся в смертном сне». Только это удерживает от самоубийства, только это — причина несчастий долгой жизни. Смерть — это страна, откуда не возвращался ни один путник.

Гамлет словно забывает о том, что разговаривал с призраком своего отца. Это уже нельзя назвать театральным приемом, основанным на забывчивости зрителей. Зрители никак не могли забыть о таком важнейшем моменте, как появление призрака. Не мог забыть об этом и Гамлет. Его показное беспамятство подчеркивает неискренность его суждений.

У Гамлета явно есть склонность к самоубийству, и в то же время он постоянно находит какой-то психологический блок, отстраняющий от рокового шага. Вначале это был запрет Бога совершить самоубийство, теперь принц находит более оригинальный повод. Ради этого и делает вид, что лично не встречался с путником, который вернулся из страны смерти. (А Шекспир, который ни с какими призраками действительно не встречался, получает возможность выразить устами Гамлета собственные мысли). Больше того, Гамлет показывает, что он никакой не христианин! Христианин не может не знать, что будет после смерти. Пусть даже он лишь верит в это, но верит так сильно, что уже и знает. Гамлет сам недавно говорил о рае и аде (геенне), но это, как выясняется, были не больше, чем красивые слова. Его постоянные упоминания Бога в первом акте подобны современным оборотам типа «бог знает что», где христианское представление о Боге не играет никакой роли и Бог может спокойно заменяться чертом, никак не изменяя смысл выражения. Запрет Бога совершить самоубийство был нужен в первом акте — теперь он уже не имеет значения.

Более чем сомнительным выглядит и опасение того, что под видом призрака может скрываться дьявол. Надо признать, что Гамлет просто оттягивает конкретные действия. Доктор Брайт был прав: меланхолик не способен к действию. По крайней мере, к обдуманному, а не спонтанному.

Большое значение имеет смысл слова conscience. Сейчас это слою означает лишь «совесть»; во времена Шекспира оно означало еще и «раздумье». Последнее значение укоренилось применительно к монологу «Быть или не быть». «Так трусами нас делает раздумье» или «Так всех нас в трусов превращает совесть»? Сочетание совести и трусости характерно для произведений Шекспира. По мнению В. Комаровой, «нет сомнений в том, что для зрителей эпохи Шекспира это слово означало только «совесть». Фраза Гамлета неожиданно становится близкой к рассуждениям Ричарда III, хотя разница между этими двумя персонажами очевидна. Но было бы ошибкой считать, что именно совесть заставляет Гамлета оттягивать осуществление мести. Он нисколько не похож на героя более поздней пьесы Чапмена «Месть за Бюсси д'Амбуаза», который, стремясь отомстить за брата, постоянно размышляет о том, имеет ли он на это право, а совершив наконец месть, поканчивает с собой. Вся трагедия Шекспира убедительно демонстрирует, что Гамлет нисколько не сомневается в необходимости мести, и мучает его как раз собственное оттягивание убийства.

В финале монолога есть все-таки фразы, имеющие отношение к личной проблеме Гамлета:

И так решимости природный цвет
Хиреет под налетом мысли бледной...

Именно размышление мешает Гамлету действовать. Впоследствии он докажет, что, когда оно отсутствует и поступок надо совершать немедленно, принц проявляет решительность и мужество.

После монолога Гамлет заводит с Офелией такой же шутовской разговор, как и с ее отцом. Очевидно, конечно, что он относится к ней совершенно иначе. Недаром, только увидев ее, он произносит (остается непонятным, слышала ли Офелия эти слова):

В твоих молитвах, нимфа,
Все, чем я грешен, помяни.

Однако глубокое разочарование в матери изменило его отношение к женщинам («выходи замуж за дурака, потому что умные люди хорошо знают, каких чудовищ вы из них делаете»). Он говорит Офелии, что любил ее, потом заявляет, что не любил. Предвосхищая судьбу Дездемоны, он, рассуждая о будущем замужестве Офелии, дает ей в приданое проклятие: «Будь ты целомудренна, как лед, чиста, как снег, ты не избегнешь клеветы». Гамлет утверждает, что «у нас не будет больше браков», уже в третий раз советует Офелии уйти в монастырь, после чего покидает ее.

Офелия не сомневается в безумии Гамлета. Еще во время их беседы она просила небеса помочь ему, исцелить его. Она глубоко сокрушается тем, что сражен ум «вельможи, бойца, ученого», сравнивает этот некогда мощный ум с треснувшими колоколами. Ей очень тяжело, «видав былое, видеть то, что есть!».

Конечно, Офелия вспоминает не того Гамлета, каким он был на самом деле, а того, каким он казался ей, каким, вероятно, казался самому себе.

Возвращаются Клавдий и Полоний. Опытный Клавдий очень верно оценивает Гамлета:

Любовь? Не к ней его мечты стремятся;
И речь его, хоть в ней и мало строя,
Была не бредом. У него в душе
Уныние высиживает что-то;
И я боюсь, что вылупиться может
Опасность...

Он хочет отправить Гамлета в Англию собирать «недополученную дань». Полоний советует королю сделать так, чтобы после спектакля королева-мать попросила Гамлета «открыться ей». Если же тот «будет запираться», Гамлета, как считает Полоний, следует отправить в Англию или где-нибудь заточить.

В следующей сцене Гамлет готовит актеров к предстоящему спектаклю. По справедливому замечанию А. Парфенова, «Гамлет — режиссер, отчасти автор, постановщик и комментатор «Убийства Гонзаго». Его общение с актерами и ранее, и в этом наставлении позволяет Шекспиру единственный раз во всем своем творчестве выразить теоретические взгляды на театральную деятельность. Выразить устами датского принца.

Очень важен последующий разговор Гамлета с Горацио. Уже упоминались выше слова, сказанные Гертрудой Розенкранцу и Гильденстерну, слова о том, что на свете нет людей, более любезных Гамлету, чем они. Если королева и была права, теперь отношения Гамлета изменились. Переходя на «ты», он говорит Горацио:

Горацио, ты лучший из людей,
С которыми случалось мне сходиться.

Гамлет подтверждает: изменения произошли из-за того, что он стал другим:

Едва мой дух стал выбирать свободно
И различать людей, его избранье
Отметило тебя...

Надо сказать, что Горацио не играет никакой существенной роли в развитии сюжета. Это вызвало нелепые попытки приписать ему скрытое значение. На самом деле Горацио необходим только для того, чтобы показать: у Гамлета есть друг, человек, которому принц полностью доверяет. Гамлету был очень нужен Горацио.

Перед началом спектакля, когда появляются практически все действующие лица, Гамлет снова переходит в роль шута. С Офелией он ведет себя крайне фривольно (чего стоит фраза: «Прекрасная мысль — лежать между девичьих ног»). Это даже вызвало у некоторых удивление тем, что Офелия не дала Гамлету пощечины. Нельзя, однако, забывать: Офелия разговаривает с любимым человеком, который является принцем и которого она с глубокой скорбью считает сумасшедшим.

Спектакль начинается с изображающей его сюжет пантомимы — прием, бывший ко времени постановки «Гамлета» уже устаревшим. Затем начинается построенный на рифмованном стихе диалог актера-короля и актера-королевы (так они названы в тексте и кварто, и фолио, несмотря на то, что Гонзаго был герцогом). Они воспевают любовь друг к другу, но очень быстро король заводит разговор о своей предстоящей смерти и о том, что его жена, возможно, будет жить с другим супругом. Королева экспрессивно это отрицает. Король верит, что она действительно так думает, однако замечает:

Ты новый брак отвергла наперед,
Но я умру — и эта мысль умрет.

Королева клянется:

И здесь и там да будет скорбь со мной,
Коль, овдовев, я стану вновь женой!
«Что, если она теперь это нарушит!»

— говорит Гамлет.

Король, напротив, оценивает клятву очень высоко, но, будучи утомлен, просит жену оставить его и засыпает, не дождавшись ее ухода.

Во время возникшей паузы Гамлет спрашивает у матери, как ей нравится пьеса. И Гертруда, которая, возможно, давала покойному мужу такие же клятвы, отвечает: «Эта женщина слишком щедра на уверения, по-моему». Клавдий интересуется названием пьесы, и Гамлет вместо настоящего произносит ставшее в итоге знаменитым: «Мышеловка». Тут же он говорит о переносном смысле, поскольку к сюжету пьесы такое название не имеет никакого отношения. На самом деле Гамлет действительно подготовил для Клавдия мышеловку. Позже, ошибочно считая, что король прячется за ковром, принц назовет его крысой.

Появляется актер, играющий убийцу; Гамлет поясняет, что «это некий Луциан, племянник короля», получая от Офелии похвалу: «Вы отличный хор, мой принц».

Луциан вливает в ухо спящему яд, как поступил и Клавдий с отцом Гамлета. Гамлет продолжает свои комментарии: «Он отравляет его в саду ради его державы... Сейчас вы увидите, как убийца снискивает любовь Гонзаговой жены».

Однако увидеть это никому не удается. Клавдий уже наблюдал убийство во время пантомимы, но второго раза он не выдерживает. Он говорит: «Дайте сюда огня. — Уйдем!»

Гамлет получает полное подтверждение. По его мнению, он «за слова призрака поручился бы тысячью золотых». Оставшись наедине с Горацио, довольный Гамлет спрашивает: «Я не получил бы места в труппе актеров, сударь мой?» «С половинным паем», — отвечает Горацио. «С целым, по-моему», — возражает принц.

Намек налицо: Ричард Бёрбедж, как и сам Шекспир, имел в труппе именно целый пай.

Последующий разговор Гамлета с Розенкранцем и Гильденстерном носит совсем другой характер, нежели их предыдущие беседы. Особенно важна тема флейты.

Гамлет просит Гильденстерна сыграть на флейте, и Гильденстерн несколько раз отказывается, поясняя, что играть на ней он не умеет. Гамлет упрекает обоих за то, что они делают «негодную вещь», пытаясь сыграть на нем. Однако это нереально: «Вы хоть и можете меня терзать, но играть на мне вы не можете». Впоследствии Гамлет скажет Гертруде, что верит Розенкранцу и Гильденстерну «как двум гадюкам».

В следующей сцене Розенкранц и Гильденстерн соглашаются на предложение Клавдия ехать с Гамлетом в Англию.

Затем оставшийся в одиночестве Клавдий молится, сокрушаясь в совершенном им грехе. Вошедший Гамлет имеет полную возможность убить его, однако молящийся Клавдий согласно христианским понятиям должен попасть в рай — «это же награда, а не месть». Гамлет хочет, чтобы Клавдий умер,

Когда он будет пьян или во гневе,
Иль в кровосмесных наслажденьях ложа;
В кощунстве, за игрой, за чем-нибудь,
В чем нет добра.

И Клавдий попадет в ад.

О «христианстве» Гамлета выше уже говорилось. Все это лишь очередная отговорка.

Между тем, если бы Гамлет тогда убил Клавдия, он бы оставил в живых не только самого себя, но и еще шестерых человек, включая свою мать Гертруду и несчастную Офелию.

Зная, что Гамлет собирается прийти к матери, Полоний советует Гертруде быть «с ним построже», а сам прячется за ковром.

Погубило Полония естественное стремление спасти королеву. Когда Гертруде начинает казаться, что Гамлет способен убить ее, и она восклицает: «Помогите!», Полоний тоже кричит: «Эй, люди! Помогите, помогите!» Уверенный, что за ковром скрывается Клавдий, Гамлет пронзает ковер и убивает Полония.

Это один из самых важных моментов трагедии. Гамлет совершает убийство, пусть и косвенное (как уже говорилось, убийство Клавдия, согласно законам кровной мести, преступлением не считалось). Когда Владимир Высоцкий написал в своем стихотворении «Мой Гамлет»:

И я себя убийством уравнял
С тем, с кем я лег в одну и ту же землю, —

он, конечно, имел в виду убийство Клавдия, но гораздо больше эти строки подходят к убийству Полония.

Полоний был не слишком привлекательной и в то же время комической личностью. Смерти он не заслуживал, и уж тем более у Гамлета не было ни малейшего основания его убивать. Однако Гамлет нисколько не раскаивается, когда выясняется, что он убил Полония:

Ты, жалкий, суетливый шут, прощай!
Я метил в высшего; прими свой жребий;
Вот как опасно быть не в меру шустрым.

Так ли уж непохож Гамлет на предвосхищающего ницшеанство Ричарда III?

Чуть позже принц, правда, говорит:

Что до него,
То я скорблю; но небеса велели,
Им покарав меня и мной его,
Чтобы я стал бичом их и слугою.

Но можно ли считать эту претензию на роль служителя небес искренней? Гамлет старается лишь лучше выглядеть в глазах матери, на которую он стремится повлиять. Принц добивается этого, и впоследствии Гертруда говорит Клавдию: «Он плачется о том, что совершил». Но когда Клавдий пытается узнать у Гамлета, где находится спрятанный тем труп Полония, то слышит в ответ шутовскую речь: «у него как раз собрался некий сейм политических червей», и на этом остроты отнюдь не заканчиваются. Показательно и то, что сразу после убийства Полония, явно забыв об этом, Гамлет начинает моральное обличение своей матери. Он жесток с ней, неоднократно просящей прекратить разговор, и сам говорит, что хочет ломать ей сердце. Гамлет высказывает Гертруде то, о чем давно уже думал, причем высказывает грубо и резко. Он указывает ей на огромный ковер, где изображены в хронологическом порядке датские короли (такой ковер действительно висел в королевском замке Кронборг, а Шекспир явно имел хорошую информацию о Дании от кого-то из актеров, поскольку в 1586 году одна из лондонских театральных трупп гастролировала там). Безусловно, за этим ковром и прятался Полоний. Гамлет предлагает матери сравнить портрет Клавдия с портретом своего отца.

В словах Гамлета о Клавдии:

Вор, своровавший власть и государство,
Стянувший драгоценную корону
И сунувший ее в карман! —

нередко видят указание на то, что законным наследником престола является Гамлет, а Клавдий узурпировал его власть. Но Гамлет, конечно же, говорит о короне, которую Клавдий украл у своего убитого брата. До установления традиционной монархии власть после смерти правителя часто передавалась не его сыну, а его брату (так, например, было в Киевской Руси). После убийства Гамлетом-старшим норвежского короля власть досталась не его сыну Фортинбрасу, а его брату.

Тяжелый для Гертруды и необходимый для Гамлета, выплескивающий его эмоции разговор неожиданно прерывается появлением призрака. Судя по всему, призрак хотел показать сыну, что тот должен бороться не с матерью, а с убийцей Клавдием. Гамлет начинает говорить с ним (хотя призрак ничего не отвечает, а потом уходит), призывает Гертруду посмотреть на него. Однако Гертруда не видит призрака. Согласно существовавшему поверью, призрак был виден только тем, кому он хотел показаться (это поверье использовано Шекспиром также и в «Макбете»). Естественно, что Гертруда находит в поведении сына очередное доказательство его безумия.

Однако Гамлет не хочет, чтобы мать считала его безумным. Он говорит:

Не умащайте душу льстивой мазью,
Что это бред мой, а не ваш позор...

Имея в виду близкие отношения Гертруды с нынешним мужем, Гамлет советует ей воздержаться сегодня, что поможет воздержаться и в дальнейшем. Театральный критик Дж. Эйгет упрекал Джона Гилгуда за то, что обвинительный монолог Гамлета в сцене с матерью стал у знаменитого актера похож на «лекцию об умеренности». Собственно, монолог и заканчивается в пьесе именно такой лекцией.

Уже готовый к поездке в Англию, Гамлет получает от Клавдия практически приказание ехать туда и нисколько не протестует.

Перед самым отъездом Гамлет встречает войско Фортинбраса, которое проходит через датскую территорию, направляясь в Польшу. Он узнает от капитана, что норвежцы собираются драться всего лишь за клочок земли. В своем последнем монологе принц называет великим того, кто «вступит в ярый спор из-за былинки, когда задета честь». Он по-прежнему переживает из-за своей медлительности:

Как все кругом мет изобличает
И вялую мою торопит месть!

Гамлет завершает монолог словами:

О мысль моя, отныне ты должна
Кровавой быть, иль прах тебе цена!

В отсутствие Гамлета (благодаря построению сюжета Ричард Бёрбедж, игравший сложнейшую роль, получил возможность передохнуть) главной стала судьба детей Полония.

Офелия, отца которой убил ее любимый человек, не выдержала этого потрясения. Ее настоящее безумие стало как бы отражением показного безумия Гамлета. Лишившаяся рассудка Офелия много поет. Ее песня про Валентинов день, посвященная соблазнению, вызывала различные предположения об отношениях Офелии с Гамлетом. Однако абсолютно ничто в пьесе не позволяет считать, что у Офелии с принцем могла быть интимная связь. Насколько прав был Горацио, когда говорил королеве, что Офелия «в злокозненных умах посеять может опасные сомненья».

Лаэрт явно старался, уезжая в Париж, вырваться из-под опеки отца. Однако, узнав о смерти Полония, он немедленно покинул Париж и вернулся в Данию. В отличие от Гамлета, Лаэрт обратился за поддержкой к народу, и его соратники уже готовы провозгласить его королем. Они взламывают дверь в комнату, где находится Клавдий, но затем Лаэрт просит своих соратников уйти и остается с Клавдием и Гертрудой наедине. «Ты, мерзостный король, верни отца мне!» — восклицает Лаэрт. Он хочет узнать, как именно умер Полоний. Гертруда первая говорит, что «король здесь ни при чем»; это подтверждает и Клавдий, довольный тем, что Лаэрт собирается отомстить лишь виновным. Однако в присутствии жены Клавдий, конечно, не может упомянуть Гамлета. Снова приходит Офелия, которую впускают стоящие за дверью датчане. Потрясенный видом безумной сестры Лаэрт произносит очень поэтические фразы:

Роза мая!
Дитя, сестра, Офелия моя!

Однако говорит он и другое:

Будь ты в рассудке и зови к отмщенью,
Ты тронула бы меньше.

Клавдию удается увести Лаэрта на разговор тет-а-тет.

В это же время некие моряки приносят Горацио письмо от Гамлета, в котором говорится, что на то судно, где плыл принц, напали пираты, и он сам перескочил к ним. Пираты, по его словам, обошлись с ним «как милосердые разбойники». Гамлет просит Горацио устроить морякам доступ к королю (Клавдию и Гертруде он также направил письма), а затем встретиться с ним, чтобы услышать слова, от коих тот онемеет.

Клавдий уже сообщил Лаэрту о том, что Полония убил Гамлет. Он делает упор на то, что убивший отца Лаэрта «грозил и мне», и призывает воспринимать себя как друга. Лаэрт не возражает, однако спрашивает:

Зачем вы не преследовали этих
Столь беззаконных и преступных действий,
Как требует того благоразумье
И безопасность?

Клавдий объясняет это двумя причинами: своей привязанностью к королеве, которая очень любит сына, и любовью, которую испытывает к Гамлету простой народ (это лишний раз подчеркивает неправильность действий Гамлета, который, в отличие от Лаэрта, не прибег к народной поддержке).

Гонец приносит письма Гамлета к королю и королеве. Клавдий читает обращенное к нему письмо вслух — так, чтобы его слышал и Лаэрт. Естественно, что Гамлет не так откровенен, как в письме к Горацио.

Он лишь сообщает, что «высажен нагим в вашем королевстве», а обстоятельства своего возвращения обещает изложить при личной встрече. Клавдий вспоминает, как в Данию приезжал некий нормандец, прекрасный фехтовальщик, знающий Лаэрта и высоко оценивший его умение фехтовать.

Услышав об этом, Гамлет очень хотел, чтобы Лаэрт «вернулся и сразился с ним». Теперь, когда оба находятся в Дании, Клавдий предлагает Лаэрту осуществить свою месть, проведя поединок с Гамлетом при помощи наточенного клинка.

Здесь даже мать не умысел увидит,
А только случай, —

говорит король (это явно для него очень важно). Лаэрт охотно соглашается на предложение Клавдия и еще усиливает план короля, собираясь смазать клинок смертной мазью, которую он купил у знахаря.

Во всем этом проявляется какая-то трагическая ирония: Гамлет, стремящийся отмстить за убийство отца, сам становится жертвой точно такой же мести.

Приходит королева, которая сообщает, что Офелия утонула. Гертруда так подробно описывает это трагическое событие, как будто сама присутствовала при нем (чего, разумеется, не было — при этом не присутствовал никто). Во многом это основано на известных королеве окончательных деталях смерти; заявление о том, что Офелия не сознавала, что она делает, то есть не покончила с собой, основано на искреннем убеждении Гертруды. Благодаря этому Офелия смогла быть похороненной на общем кладбище.

На этом кладбище и начинается пятый акт. Первыми появляются два могильщика (в оригинале два клоуна). Затем приходят Гамлет и Горацио; не замечая этого, один из могильщиков посылает второго к Йогену, чтобы принести «скляницу водки». Датское имя Йоген соответствует английскому имени Джон, а рядом с «Глобусом» находился кабак «глухого Джона».

Гамлет поражается тому, как спокойно могильщик обращается с мертвыми телами: «У этого черепа был язык, и он мог петь когда-то; а этот мужик швыряет его оземь...» Впрочем, и сам Гамлет отзывается о мертвых телах достаточно иронически («а теперь это — государыня моя Гниль»). Он явно чужд христианскому представлению о трупах, которые ожидают воскрешения своих душ в Судный день. Его мысли очень близки к материалистическим научным взглядам. Еще в начале четвертого акта Гамлет говорил Клавдию: «Человек может поймать рыбу на червя, который поел короля, и поесть рыбы, которая питалась этим червем». Но это было частью шутовской речи и явно представляло собой издевательство над Клавдием. Те перь же Гамлет рассуждает об Александре Македонском: «Александр умер, Александра похоронили, Александр превращается в прах; прах есть земля; из земли делают глину; и почему этой глиной, в которую он обратился, не могут заткнуть пивную бочку?» Далее следуют слова:

Державный цезарь, обращенный в тлен,
Пошел, быть может, на обмазку стен.

Когда Гамлет видит череп Йорика, бывшего королевского шута, это вызывает у него грустное воспоминание о человеке, которого он знал, еще будучи ребенком, но отношение Гамлета к мертвым телам не меняется и рассуждения об Александре Македонском начинаются как раз после этого.

Немало комментариев вызвал ответ могильщика на вопрос Гамлета: «Как давно ты могильщиком?» Выясняется, что произошло это в тот день, когда отец Гамлета победил отца Фортинбраса, и именно в этот день родился сам Гамлет. Однако чуть позже произносится фраза: «Я здесь могильщиком с молодых годов, вот уже тридцать лет».

Получается, что Гамлету тридцать лет! Но ведь он еще не окончил Виттенбергский университет, о его юности говорил Лаэрт в первом акте, беседуя с Офелией («на заре весны»). Все дело в том, что Шекспир употребил два разных слова — grave-maker и sexton. Слово grave-maker буквально значит «делающий могилу»; слово sexton, означающее сейчас «могильщик» (впрочем, не в основном своем значении), означало просто человека, работающего на кладбище. В оригинале нынешний могильщик говорит, что выполнял эту работу еще мальчиком. Тогда, конечно, никто не заставил бы его рыть могилу.

Итак, он работает на кладбище тридцать лет, еще с детства, а могильщиком стал в тот день, когда родился Гамлет (то есть именно тогда вырыл свою первую могилу). Из этого, разумеется, никак не вытекает, что Гамлету тридцать лет.

Гамлет не ожидал, что ему придется присутствовать при похоронах Офелии. Священник считает смерть Офелии темной; по его утверждению, «чин погребенья был расширен нами насколько можно». Петь реквием священники отказываются.

Лаэрт приказывает опускать гроб; он говорит:

И пусть из этой непорочной плоти
Взрастут фиалки.

Далее Лаэрт экспрессивно произносит:

Слушай, черствый пастырь,
Моя сестра творца величать будет,
Когда ты в муке взвоешь.

Гертруда бросает в могилу цветы и скорбно говорит о том, что хотела назвать Офелию своей невесткой, убрать ее брачную постель, а не могилу. Лаэрт проклинает того, кто отнял у Офелии «высокий разум» (имея в виду, естественно, Гамлета), а затем прыгает в могилу, чтобы в последний раз обнять сестру. Прыгает туда же и ранее не замечавшийся никем из пришедших на похороны Гамлет. Судя по тому, что этот эпизод упоминается в элегии на смерть Бёрбеджа, ведущий актер труппы сыграл его блестяще.

Между Гамлетом и Лаэртом завязывается драка; их разнимают. Уже выйдя из могилы, Гамлет произносит знаменитую фразу о том, что его любовь превосходит любовь сорока тысяч братьев. Только теперь становится ясно, что он действительно любил Офелию; возможно, он и сам понимает это только теперь. В замке Гамлет рассказывает Горацио о том, что произошло с ним на корабле. Он украл и распечатал письмо, в котором Клавдий, устрашая Гамлетом английского короля, приказывал казнить принца. Гамлет написал новое письмо, согласно которому казнить следует подателей, то есть Розенкранца и Гильденстерна. Наличие у него отцовской печати сделало новое письмо совершенно достоверным. Даже этот, казалось бы, сознательный поступок Гамлет, по собственному признанию, совершает спонтанно:

Мой ум не сочинил еще пролога,
Как приступил к игре...

Розенкранц и Гильденстерн не заслуживали смерти. Вопреки мнению многих, они не предали Гамлета. Они не имели и не могли иметь представления о том, что Клавдий является врагом принца, Гильденстерн искренне признался Гамлету, что за ними послали. После того, как Гамлет убил Полония, Розенкранц и Гильденстерн не могли не признать опасность Гамлета. О содержании отправленного в Англию письма они ничего не знали.

Гамлет довольно высокомерно отзывается о плывущих на смерть бывших друзьях:

Ничтожному опасно попадаться
Меж выпадов и пламенных клинков
Могучих недругов.

Неверно представление о Розенкранце и Гильденстерне как об однотипных персонажах (нечто вроде Бобчинского и Добчинского в гоголевском «Ревизоре»), символе порочного общества. Оно основано лишь на том, что эти персонажи все время появляются вместе. Однако уверенный в себе Розенкранц сильно отличается от гораздо более мягкого Гильденстерна. Гамлета посещает некий Озрик. Этот, казалось бы, малозначительный персонаж воплощает в себе пародию на «нового аристократа» (как говорит Гамлет, «у него много земли, и плодородной»). Озрик довольно витиевато и, разумеется, от имени короля призывает Гамлета вступить в поединок с Лаэртом. Горацио считает, что Гамлет проиграет. Гамлет, напротив, рассчитывает на победу, но, как то нередко бывает в пьесах Шекспира, испытывает предчувствие, «...ты не можешь себе представить, какая тяжесть здесь у меня на сердце», — признается Гамлет Горацио и тут же добавляет: «...но это все равно». «Это, конечно, глупости, — продолжает он, — но это словно какое-то предчувствие, которое, возможно, женщину и смутило бы». «Если вашему рассудку чего-нибудь не хочется, то слушайтесь его», — советует Горацио другу, однако Гамлет переходит к шуткам: «Отнюдь; нас не страшат предвестия; и в гибели воробья есть особый промысел». Входят Клавдий, Гертруда, Лаэрт и многие другие. Гамлет извиняется перед Лаэртом, объясняя свои поступки безумием. Лаэрт тоже согласен на примирение, однако, не умея лгать, выражает свои мысли не слишком четко.

Клавдий решает усилить свои преступные планы и готовит для принца отравленный кубок, однако это приводит к совершенно неожиданным последствиям: Гертруда решает выпить за успех сына. Клавдий пытается остановить жену, но сделать это ему не удается. Гамлет же пока не хочет пить. Лаэрт ранит его отравленной рапирой, затем в схватке они меняются рапирами. Дело в том, что участник фехтовального поединка всегда стремился выбить или вырвать из рук соперника оружие. Видимо, это удалось сделать обоим; поднимая же рапиры с земли, они нечаянно обменяли их. И теперь уже Гамлет ранит Лаэрта роковым оружием. Клавдий приказывает разнять фехтовальщиков, но Гамлет хочет продолжать. Горацио поражен тем, что оба участника истекают кровью (ведь поединок был дружеским) и спрашивает у Гамлета: «В чем дело?» То же самое спрашивает и Озрик у Лаэрта. Лаэрт, которого явно мучает совесть, отвечает:

В свою же сеть кулик попался, Озрик;
Я сам своим наказан вероломством.

Гертруда упала, и Гамлет спрашивает: «Что с королевой?» Клавдий пытается утверждать, что «видя кровь, она лишилась чувств». Однако Гертруда не потеряла сознания и перед смертью говорит, что «отравилась». Обращаясь к сыну, она трижды (в оригинале даже четырежды) произносит слово «питье». Упавший Лаэрт рассказывает Гамлету про отравленную рапиру. Его рассказ заканчивается словами:

Кораль... король виновен.

И убийством Полония, и бегством на пиратское судно Гамлет уже доказал свою способность совершать спонтанные поступки. Неудивительно, что он практически сразу поражает короля рапирой. Услышав всеобщий крик «Измена!», Клавдий пытается найти поддержку. Он призывает:

Друзья, на помощь! Я ведь только ранен.

Однако Гамлет наконец-то поканчивает с ним. Лаэрт называет расплату заслуженной, а перед смертью говорит:

Простим друг другу, благородный Гамлет.
Да будешь ты в моей безвинен смерти
И моего отца, как я в твоей.

Видимо, неслучайно Гамлета убил именно Лаэрт. Если прототипом Полония был Уильям Сесил, лорд Беркли, то Лаэрту, несмотря на все несходство характеров, неизбежно соответствует сын лорда-канцлера Роберт Сесил, который сыграл большую роль в суде над Эссексом и другими заговорщиками.

Но герой — другой человек, и Гамлет желает умершему Лаэрту:

Будь чист пред небом!

Он ожидает собственной смерти; если бы не смерть, он рассказал бы много «вам, трепетным и бледным, безмолвно созерцающим игру». Это уже явный намек на публику, которая наблюдает за спектаклем. О чем же им, которым и так все, что касается пьесы, известно, мог рассказать Гамлет (а точнее, Ричард Бёрбедж)? Ответ только один: о заговоре Эссекса.

Шекспир снова возвращается к сюжету. Гамлет, видимо, очень многое, если не все, рассказал Горацио и теперь просит того, оставшегося в живых, поведать остальным всю правду. Горацио отвечает: «Этому не быть». Он больше древний римлянин, чем датчанин (из той фразы, с которой начиналась его роль, вытекало, что он не датчанин, но кто из зрителей об этом помнит?). Намек ясен: о склонности древних римлян к самоубийствам зрители знали хотя бы по недавней трагедии Шекспира «Юлий Цезарь». Горацио и сам говорит о том, что в кубке осталась влага.

Гамлет возражает:

Если ты мужчина,
Дай кубок мне...
О друг, какое раненое имя,
Скрой тайна все, осталось бы по мне!

Можно ли считать, что Гамлет возобновил нарушенную Клавдием гармонию? Погибла не только вся семья Полония; уничтожена и датская королевская семья. Самым подходящим финалом выглядит тот, которым завершается фильм Лоуренса Оливье: камера долго показывает пустые залы и коридоры Эльсинора.

Но, конечно, Шекспир не мог пойти на похожий финал. Это было невозможно и чисто технически: занавес отсутствовал, и кто-то должен был унести трупы, чтобы актерам, которые играли погибших, не пришлось вставать. Вдали раздается марш, и за сценой звучат выстрелы. Как сообщает Озрик, Фортинбрас вернулся из Польши с победой и дает залп в честь английских послов.

Гамлет умирает; ему так и не удастся узнать вестей из Англии, о которых, впрочем, нетрудно было догадаться: послы прибыли, чтобы сообщить о казни Розенкранца и Гильденстерна. Он предсказывает избрание Фортинбраса королем Дании и отдает ему свой умирающий голос. Гамлет просит Горацио передать это Фортинбрасу и открыть тому причину всех событий. Последние слова принца: «Дальше — тишина».

Эта фраза свидетельствует о том, что Гамлет уже не сомневается в том, что будет после смерти; он знает, что после нее не будет ничего. Такая мысль может показаться слишком новой для 1601 года; однако и раньше Монтень писал: «Что однажды утратило свое бытие, то уже не существует больше», а в античное время еще более четко высказался любимый Монтенем Лукреций: «Когда умрешь, тебя совсем не будет».

Однако последняя фраза Гамлета имеет двусмысленное значение. Ее можно перевести и иначе: «Об остальном — молчанье». О чем же должен молчать актер, играющий Горацио, если его герою поручено открыть Фортинбрасу причину всех событий? Ответ все тот же: о заговоре Эссекса.

Характерно, что появившийся Фортинбрас, еще не зная обстоятельств произошедшего, оказывает воинскую почесть не королю Дании Клавдию, а одному только Гамлету. Перед этим он заявляет:

На это царство мне даны права,
И заявить их мне велит мой жребий.

Новым королем Дании явно должен стать иностранец, норвежский принц. Спустя два года после премьеры «Гамлета» умрет королева Елизавета, и ее трон займет шотландский король Джеймс VI Стюарт (в Англии — Джеймс I).

В заключение стоит сказать об именах, которые употреблялись в пьесе. Из них лишь пять (Гамлет, Гертруда, Розенкранц, Гильденстерн, Озрик) имеют датский характер. К датским, конечно, относится и имя Йорик, однако королевский шут давно умер и не входит в число действующих лиц.

Особенного внимания заслуживают имена (точнее, фамилии) Розенкранца и Гильденстерна. Это были распространенные и знатные фамилии, которые встречаются в различных документах. Каким-то образом Шекспиру удалось узнать, что они есть в списке датчан, учившихся в Виттенбергском университете (явно именно это и вдохновило его). Розенкранц и Гильденстерн были в числе предков выдающегося астронома Тихо Браге.

Фамилия Гильденстерн попала и в русскую историю. Когда Борис Годунов решил выдать свою дочь замуж за брата датского короля, тот осенью 1602 года прибыл в Москву. В его свиту входили Аксель и Лаксман Гильденстерны. Аксель Гильденстерн оставил записки об этой поездке.

Имя Офелии заимствовано из пасторального романа итальянского писателя Саннадзаро (конец XV века).

Видимо, литературным характером отличается и имя Полония, не имеющее никакого отношения к Дании. Офицеры и солдаты (Бернардо, Франсиско, Марцелл) носят романские имена. Это, разумеется, не говорит об их происхождении; подобные вольности были характерны для тогдашней драматургии.

Имя Горацио представляет собой итализированный вариант имени древнеримского поэта Горация. Клавдий носит имя одного из римских императоров, и уж совсем непонятно, почему Лаэрту досталось имя, которое носил отец Одиссея.

«Гамлет, принц Датский» (обложка первого кварто)