«Юлий Цезарь»

У Плутарха подобную оценку Цезарь дает не только Кассию, но и Бруту. В пьесе Шекспира Цезарь не упоминает Брута в числе подозреваемых «тощих». На это есть две причины. Во-первых, Плутарх здесь противоречит собственному описанию того, как хорошо Цезарь относился к Бруту. Вторая причина — чисто театральная. Очевидно, что роль Брута, которую шекспироведы справедливо признали главной в трагедии (несмотря на ее название) должен был играть ведущий трагик труппы Ричард Бёрбедж. А он никак не мог быть худым, как это написано у Плутарха. 31-летний Бёрбедж явно был человеком плотного телосложения; когда, спустя два года, он играл Гамлета, Шекспир вложил в уста Гертруды такие слова о сыне: «Он тучен и одышлив» (перевод М. Лозинского).

Цезарь не подозревает, что именно Кассий был организатором и вдохновителем заговора, но не желал возглавить заговор. Занять эту роль он предлагает Бруту — из-за большой популярности Брута в народе, из-за того, что именно его предок, свергнув Тарквиния, установил в Риме республику. Как чуть позже говорит еще один из заговорщиков, Каска:

Народ глубоко почитает Брута,
То, что казалось бы в нас преступленьем,
Поддержкою своею, как алхимик,
Он в доблесть превратит и в добродетель.

Кассий ответил на это:

Ты верно понял, в чем его значенье
И для чего он нужен нам.

Обличая Цезаря, Кассий сначала говорит о его физических недостатках, хотя и заявляет, что не желает жить, «склоняясь в страхе перед мне подобным». Но из дальнейшего вытекает, что Цезарь даже не подобен Кассию. Последний вспоминает, как переплывал вместе с Цезарем Тибр (причем по инициативе Цезаря) и того пришлось спасать, подробно описывает лихорадку, которой Цезарь болел в Испании. Шекспир вообще, не противореча источнику, изображает Цезаря слабым, одряхлевшим, глухим на левое ухо, страдающим падучей. Кассий делает вывод, что такой человек не может «величественным миром управлять».

Однако затем Кассий вновь приходит к важной для него идее равенства:

Чем Цезарь отличается от Брута?
Чем это имя громче твоего?

И делает окончательный вывод:

Рим, ты утратил благородство крови.
В какой же век с великого потопа
Ты славился одним лишь человеком?

Брут так и не принимает решения, хотя и согласен завтра провести еще один разговор. После его ухода Кассий говорит:

Брут, благороден ты, но все ж я вижу,
Что благородный твой металл податлив.

Кассий решает этой же ночью подбросить под окна Брута письма, якобы написанные другими людьми. В них должно говориться о том, как почитают в Риме имя Брута, и достаточно туманно намекаться на властолюбие Цезаря.

В этом же небольшом монологе Кассий произносит слова, вызвавшие разные истолкования:

Меня не терпит Цезарь. Брута ж любит.
Когда б я Брутам был, а он был Кассий,
Ему б я не поддался.

Некоторые исследователи делают из этого вывод, что если бы Кассий занимал место Брута, он бы не вступил в заговор, а воспользовался любовью Цезаря. Но это противоречит образу Кассия, делая его человеком двуличным и фактически отнимая политические взгляды. К тому же, такая трактовка позволяет полагать, что Кассий уже повлиял на Брута, чего на самом деле не было. Правы, конечно, те, кто считает, что Кассий не поддался бы Цезарю, даже если бы тот любил его как Брута. Уподобление Цезаря Кассию показывает: имелся в виду эпизод в котором Цезарь начал бы так же активно воздействовать на Брута. В оригинале еще в первой строке употребляется по отношению к Цезарю слово he (он), дважды повторенное потом. Это снимает все вопросы, а Кассий отвергает мнения ряда шекспироведов о том, что у него были чисто личные причины ненавидеть Цезаря.

Важную роль в первом акте играет гроза, безусловно, носящая символический характер. Каска, признающийся, что никогда не видел такой огненной бури, предполагает, что на небесах, возможно, идет междоусобья и этим непроизвольно предсказывает будущее. Кассий, напротив, всю ночь бродил по городу, распахнув грудь. Грозу он сравнивает с Цезарем.

В начале второго акта Брут появляется в своем саду после бессонной ночи (недаром Цезарь предпочитал «крепко спящих ночью»). Мучительные размышления уже привели его к решению о необходимости убить Цезаря:

Да, только смерть его: нет у меня
Причины личной возмущаться им,
Лишь благо общее. Он ждет короны;
Каким тогда он станет — вот вопрос.

Нельзя не заметить тут очень сильное, как и в подлиннике, совпадение со словами первой строки из знаменитого монолога Гамлета. Это лишний раз доказывает как сходство между образами Брута и Гамлета, так и то, что обе роли действительно играл Бёрбедж.

Пришедшие к Бруту Кассий, Каска и другие заговорщики уже могут провести свое первое совещание. В ответ на вопрос Деция: «Один ли только Цезарь должен пасть?» Кассий предлагает убить и Марка Антония. Но Брут против:

Не слишком ли кровав наш путь, Кай Кассий, —
Снять голову, потом рубить все члены?
В смертоубийстве гнев, а после злоба.
Антоний — лишь часть Цезарева тела.

Учитывая, какую решающую роль сыграл впоследствии Антоний, легко понять, что настоящим и сильным политиком был Кассий, а Брут — скорее благородным мыслителем, философом-стоиком (неслучайно, Шекспир ни разу не называет его политиком). Являясь душой заговора, но, уступив по объективным причинам Бруту роль лидера, Кассий вынужден принимать его решения.

В этом «камуфляже» древнеримского сюжета намек на заговор Эссекса достаточно очевиден (на процессе одним из участников было признано, что идея заговора возникла как раз в 1599 году; Шекспир мог знать об этом). При этом трудно согласиться, что, использовав такой сюжет, Шекспир выразил свое неодобрение заговора. Понятно, что, меняя многое из Плутарха, вольно обращаясь с рядом событий, Шекспир никак не мог завершить пьесу победой республиканцев, которые на самом деле борьбу проиграли. Вероятно, опасаясь поражения современных ему заговорщиков, Шекспир указывал на те недостатки предшественников, которые они не должны повторить.

Например, несмотря на всю разницу между Эссексом и Брутом, Саутгемптоном и Кассием, Шекспир мог считать Саутгемптона более подходящим на роль лидера, также уступившим эту роль другому по объективным причинам. И советовал ему сильнее влиять на Эссекса.

Сразу же после отказа убить Антония Брут выражает свое искреннее сожаление и в необходимости убивать Цезаря:

О, если б без убийства мы могли
Дух Цезаря сломить! Но нет, увы,
Пасть должен Цезарь.

Слова Брута оказываются роковыми для заговорщиков. Несмотря на убийство Цезаря, его дух, та идея, которую он воплощал, остаются живыми и побеждают. Надо отметить, что идея республики и в Древнем Риме, и во времена Шекспира имела не совсем то значение, которое имеет теперь. Да, конечно, отвергалось единовластие. Но это вовсе не означало перемену аристократического строя на буржуазную демократию, и при этом не менее важную, чем победа над единовластием, роль играла так близкая Шекспиру идея единого государства. Суть республики состояла в том, что каждый из граждан должен служить государству.

Шекспир сумел понять, что в определенный момент абсолютная монархия перестает быть необходимой, а восстание аристократов против нее превращается в полезное и прогрессивное дело. Так было в Англии с заговором Эссекса и так же у нас с восстанием декабристов.

Вскоре после ухода заговорщиков впервые появляется жена Брута Порция. Она обеспокоена состоянием и поведением Брута, но он, конечно, не раскрывает ей тайны. Однако чувствуется, что их объединяет сильная любовь.

Цезарю неоднократно предрекали опасность. Первым это сделал прорицатель, советовавший ему остерегаться мартовских ид, в которые Цезаря и убили. Затем, в день смерти, Кальпурния просит мужа не идти в сенат, рассказывает о предвещающих беду ужасах, которые видел стражник (о многих из них вспоминает Горацио в начале «Гамлета»). Но Цезарь в сенат идет.

Перед своим последним входом в Капитолий Цезарь встречает прорицателя и говорит: «Настали иды марта», слыша в ответ справедливое замечание: «Но, Цезарь, не прошли». Учитель риторики Артемидор составил письмо, где призывает остерегаться всех заговорщиков и не доверять им. Он принес это письмо и хочет передать его Цезарю. Но один из заговорщиков, Деций, предлагает письмо своего соратника Требония. Слова Артемидора о том, что его письмо «тебя касается», вызывают у Цезаря демагогическую фразу: «Что нас касается, пойдет последним». Когда Артемидор начинает уже почти умолять, Цезарь спрашивает: «Он, что, с ума сошел?»

Поведение Цезаря объясняется даже не смелостью, а крайней уверенностью в своей полной безопасности. Не случайно еще в первом акте он объяснял Антонию:

Я говорю, чего бояться надо,
Но сам я не боюсь: на то я Цезарь.

Эта ставка на невозможность боязни в конце концов привела Цезаря и к непониманию реальной опасности.

Плутарх, описывая сцену в сенате, лишь мельком упомянул о недовольстве Цезаря просьбами Цимбра за своего изгнанного брата. Шекспир изображает это гораздо подробнее. Цезарь ведет себя у него как истинный тиран, не терпящий чужих просьб и возражений. Он сравнивает себя с Полярной звездой, единственным небесным светилом, которое пребывает в постоянной неподвижности, сравнивает и с Олимпом («Иль Олимп ты сдвинешь?»). Не действуют даже слова Брута, что Цезарь с гордостью комментирует: «Брут — и тот молил напрасно». В ответ на это Каска восклицает: «Тогда пусть руки говорят!» и наносит первый удар, как то и планировалось. Его действие продолжают другие заговорщики, причем Брут ударяет последним. Цезарь произносит знаменитую фразу «И ты, Брут?» (у Шекспира произносит на латыни: «Et tu, Brute?»), говорит: «Так падай, Цезарь!» и умирает.

(Надо сказать, что фраза «И ты, Брут?» отсутствует и у Плутарха, и у других римских авторов. Однако Шекспир ее не придумал; она существовала и до него. Ее произносил, например, король Эдуард в «Правдивой трагедии о Ричарде III» неизвестного автора. Выдвигалось предположение, что впервые она была употреблена в пьесе на латыни «Убиение Цезаря», чей текст не сохранился, а Шекспир ее узнал понаслышке: употребление фразы на латыни, видимо, подтверждает это. Тем не менее своей широкой известности фраза достигла, безусловно, благодаря Шекспиру, хотя «Юлий Цезарь» и не относится к числу самых известных его пьес). Как и в подавляющем большинстве пьес Шекспира, кульминация происходит в третьем акте, но ее представляет собой не убийство Цезаря, а сцена на форуме, решающая ход последующих действий. Антоний, уже узнавший о случившемся, не приходит в сенат, а посылает слугу, который передает ему слова своего господина о том, что Антоний любил и чтил Цезаря, любит и чтит Брута, он желает прийти невредимым, дабы узнать, чем Цезарь заслужил смерть. Только после обещания Брута о том, что Антоний уйдет нетронутым, он приходит сам.

Глубоко потрясенный видом мертвого Цезаря, Антоний произносит:

Кому еще хотите кровь пустить;
Коль мне, то самый подходящий час —
Час смерти Цезаря, и нет оружья
Достойнее того, что обагрилось
Чистейшею и лучшей в мире кровью.

Нельзя, однако, забыть, что Антоний не мог не знать от своего слуги, что Брут, которому глупо не доверять, обещал оставить его невредимым.

Брут объясняет Антонию, что его убивать никто не будет. Напротив, его готовы принять в объятья «с любовью братской, дружбой и почетом». Даже Кассий обещает, что в раздаче почестей Антоний получит голос наравне с другими. Брут говорит, что причины убийства Цезаря ему объяснят после того, как успокоят испугавшийся народ (Светоний ранее сообщал: «Бегут, вопя, мужи и жены, дети, как в Судный день»). Видимо, этими своими словами Брут и вдохновил Антония на предстоящий план. Антоний предлагает убийцам Цезаря дать ему руки сам, правда, называя эти руки кровавыми. Пожав руки всем заговорщикам, он с горечью говорит, что они могут посчитать его трусом или льстецом, и тут же переходит на полную искренность:

О, истинно тебя любил я, Цезарь!
И если дух твой носится над нами,
То тягостнее смерти для тебя
Увидеть, как Антоний твой мирится
С убийцами, им руки пожимая
Здесь, о, великий, над твоим же трупом!

Он сравнивает Цезаря с затравленным оленем, рядом с телом которого стоят обагренные его алой кровью охотники. Кассий останавливает его. Антоний оправдывает себя тем, что

О Цезаре так скажут и враги,
В устах же друга то простая скромность.

Ненавидевший Цезаря Кассий дипломатично не порицает поведение Антония, но интересуется тем, как тот себя поведет по отношению к ним. Антоний лицемерно объясняется в своей дружбе, однако по-прежнему ждет объяснения, чем и кому был опасен Цезарь. Брут уверяет, что побужденья их были высоки и, даже будучи сыном Цезаря, Антоний внял бы этим побужденьям.

(Стоит отметить, что, согласно указанию Светония, Цезарь состоял в любовной связи с матерью Брута: Брут родился в разгар этой связи, и Цезарь считал его своим незаконным сыном. Однако Шекспир, в отличие от Вольтера, который построил на этой теме свою трагедию «Смерть Цезаря», не захотел искажать идею пьесы отцеубийством).

Тут Антоний совершает свой главный ход Он просит разрешения вынести тело Цезаря на площадь и произнести речь на его похоронах. Брут соглашается.

Вновь проявляется разница между Брутом и Кассием. Кассий отзывает друга в сторону и говорит, что речь Антония допускать нельзя, поскольку тот может возбудить народ Брут объясняет: он сам выступит первым, после чего объявит, что Антоний говорит с их согласия. Это, как и почести праху Цезаря, должны, по мнению Брута, принести только пользу. Кассий по-прежнему недоволен, но вынужден подчиниться.

Оставшись один, Антоний произносит монолог о предстоящей гражданской войне:

И кровь, и гибель будут так привычны,
Ужасное таким обычным станет,
Что матери смотреть с улыбкой будут,
Как четвертует их детей война.

Эти слова во многом близки словам Бедфорда из «Генриха VI»:

Потомство, ожидай лихих годин,
Когда слезами мать младенца вскормит,
Край станет озером соленых слез,
И женщины одни оплачут мертвых.

      (Перевод Е. Бируковой)

Но Бедфорд говорит о войне как о великом несчастье, а для Антония — это предстоящая победа, месть за Цезаря, месть самого Цезаря:

Дух Цезаря в погоне за отмщеньем,
С Гекатою из преисподней выйдя,
На всю страну монаршьим крикам грянет:
«Пощады нет!» — и спустит псов войны...

Итак, гражданской войны, в отличие от исторических хроник, желает не противник, а сторонник единоличной власти.

Наступает сцена на форуме. Брут вроде бы убедительно объясняет все произошедшее, говорит, что он восстал против Цезаря «не потому, что я любил Цезаря меньше, но потому, что я любил Рим больше. Что вы все предпочли бы: чтоб Цезарь был жив, а вы умерли рабами, или чтобы Цезарь был мертв, и вы умерли бы свободными людьми?». Когда появляется Антоний, Брут замечает, что тот «не причастен к его убийству, но выиграет от этого: он будет жить в республике. В таком же выигрыше будет любой из вас».

Речь Брута имела успех, хотя довольно своеобразный. Один из слушавших крикнул: «Пусть станет Цезарем», другой: «В нем увенчаем все лучшее от Цезаря». Что, тем не менее, должен был сделать способный политик? Конечно, закрепить свою победу. Однако Брут, считая дело сделанным, уходит и оставляет Антония наедине с народом.

Антоний произносит свою блистательную речь. Начинает он ее с того, что пришел не восхвалять, а хоронить Цезаря. Но затем он вспоминает о том, что Цезарь гнал в Рим толпы пленников, обогащая казну выкупом, плакал, слыша стон бедняка, трижды отверг корону на празднике Луперкалий. Антоний все сильнее отрицает властолюбье Цезаря, однако перемежает свои слова повторением фразы:

Но Брут назвал его властолюбивым,
А Брут весьма достойный человек.

Мнение народа меняется. Уже можно услышать: «Выходит, если только разобраться, — зря Цезарь пострадал», «Вы слышали? Не взял короны Цезарь; так, значит, не был он властолюбив» (как будто это раньше не было никому известно). Тот, кто призывал Брута стать Цезарем, произносит о Цезаре. «А я боюсь, его заменит кто-нибудь похуже», затем говорит: «Всех благородней в Риме Марк Антоний». Антоний, продолжая свою талантливую игру, произносит:

...когда бы я хотел
Поднять ваш дух к восстанью и отмщенью,
Обидел бы я Кассия и Брута,
А ведь они достойнейшие люди.
Я не обижу их, скорей обижу
Покойного, себя обижу, вас,
Но не таких достойнейших людей.

Тут же он упоминает о пергаменте с печатью Цезаря, в котором содержалось его завещание, и заявляет:

Когда бы весь народ его услышал, —
Но я читать его не собираюсь, —
То раны Цезаря вы лобызали б,
Платки мочили бы в крови священной,
Просили б волосок его на память
И, умирая, завещали б это,
Как драгоценнейшее достоянье
Своим потомкам.

Естественно, народ хочет услышать завещание. Антоний возражает:

Мне нельзя читать.
Нельзя вам знать, как Цезарь вас любил.
Вы — люди, а не дерево, не камни;
Услышав Цезарево завещанье,
Воспламенитесь вы, сума сойдете;
Не знаете вы о своем наследстве,
А иначе — о, что бы здесь свершилось!

Он также говорит:

Боюсь обидеть тех людей достойных,
Что Цезаря кинжалами сразили.

Горожане называют заговорщиков предателями, злодеями, убийцами. Антоний, как он и планировал, наконец, соглашается читать завещание. Но перед этим он просит всех встать кругом над прахом Цезаря. Антоний вспоминает, что эту тогу Цезарь впервые надел в палатке после победы над нервиями (только Антоний упоминает о полководческих успехах Цезаря), указывает на удары, нанесенные Кассием, Каской, Брутом. Особенный упор он делает на Брута; по его словам, неблагодарность друга сразила Цезаря больше, чем оружие. Горожане уже готовы найти, сжечь и убить всех: «Пусть ни один предатель не спасется». Антоний отвечает, что якобы не хочет кровавого мятежа. Он скромно оценивает себя:

Нет у меня заслуг и остроумья,
Ораторских примеров, красноречья,
Чтоб кровь людей зажечь, —

хотя на самом деле успешно делает именно это. Но, заявляет он, если бы он был Брутом, а Брут — Антонием, то Антоний воспламенил бы их дух и даже «камни Рима, возмутясь, восстали».

Он уже добился этого — правда, восстать желают не камни, а народ. Горожане хотят сжечь дотла дом Брута, ловить заговорщиков. Антоний останавливает их, чтобы прочитать завещание. Цезарь завещал каждому римлянину по семьдесят пять драхм, завещал «все свои сады, беседки и плодовые деревья», чтобы нынешние горожане и их потомки могли гулять и отдыхать там.

Победа Антонием достигнута. Горожане решают, согласно римским обычаям, сжечь прах Цезаря в священном месте. Затем они намерены поджечь дома заговорщиков.

После того, как все уходят, Антоний радостно подводит итог:

Я на ноги тебя поставил, смута!
Иди любым путем.

Пришедший слуга сообщает ему, что Брут и Кассий, очевидно, уже узнав о случившемся, быстро промчались через ворота Рима.

Михаил Морозов был абсолютно прав, утверждая, что «судьба Брута и других заговорщиков решается, в сущности, народом, не последовавшим за ними». Республиканцы оказались очень далеки от народа, как далеки оказались и Эссекс со своими соратниками. Но каким был сам народ?

Плутарх сообщал, что поражение и гибель Помпея вызвали в Риме большое огорчение. Однако у Шекспира такое чувство проявляют только трибуны. Уже в самой первой сцене показано, что народ, некогда любивший Помпея, забыл о нем и охотно готов праздновать триумф по случаю победы Цезаря.

То же самое происходит и потом. После убийства Цезаря народ готов подчиниться Бруту: именно подчиниться, а не принять свободу, за которую тот боролся. Но Антонию, благодаря умелым действиям, удается переманить народ на свою сторону.

Таким образом, народ выглядит какой-то аморфной массой. Стоит отметить, что в русских переводах укоренилось слово «граждане». Но у Шекспира представители народных масс названы не в духе французской революции, а по-римски — плебеями.

Зверство восставшего народа проявляется в сцене убийства поэта Цинны. Несчастный, казалось, должен был вызвать симпатию плебеев, ответив, что он идет на похороны Цезаря как друг. Но, к несчастью, его имя совпадает с именем одного из заговорщиков. Объяснение: «Я поэт Цинна!» вызывает возглас «Рвите его за плохие стихи, рвите его за плохие стихи!». Это можно еще объяснить непониманием: заговорщик мог быть и поэтом, а никаких стихов плебей, конечно, не читал. Но и заявление «Я не заговорщик Цинна» приводит к циничным словам «Все равно, у него то же имя — Цинна; вырвать это имя из его сердца и разделаться с ним».

Здесь Шекспир (явно сознательно) проводит параллель с убийством клерка в «Генрихе VI». Там якобы восставший народ выполнял план претендующего на трон феодала. В «Юлии Цезаре» народное «восстание» вдохновлено сторонником единоличной власти.

Между тем образовавшие триумвират Антоний, Октавий и Лепид составляют проскрипционный список. Их террор проявляется в том, что Лепид согласен на казнь своего брата, но требует и смерти сына сестры Антония. Антоний также не возражает. Впоследствии из разговора республиканцев становится известно, что казнено семьдесят сенаторов, не имевших отношения к заговору; в их числе знаменитый оратор Цицерон, действовавший в одной из сцен первого акта. Другая важная для триумвиров задача — сократить расходы из наследства Цезаря. Отправив Лепида за завещанием, Антоний объясняет Октавию:

Мы почести возложим на него,
Чтоб с нас самих снять этот груз позорный,
И он пойдет, как с золотом осел,
Потея и кряхтя под тяжкой ношей,
Куда мы поведем или погоним;
Когда ж он нам сокровище доставит,
Мы снимем их, его ж погоним прочь.

Однако между Антонием и Октавием также начинает зарождаться конфликт. Спасший возникающую римскую монархию Антоний не подозревает, что он готовил власть для Октавия. Когда перед началом решающей битвы оба обсуждают ее тактику, Антоний спрашивает:

Зачем перечишь ты в такое время?, —

и слышит в ответ:

Я не перечу; просто так хочу.

Это слова нового Цезаря. Именно в его внучатом племяннике Рим нашел своего первого императора, будущего императора Августа.

Происходит конфликт также между Брутом и Кассием, которые вместе со своими соратниками расположились в лагере возле Сард. Брут обвиняет Кассия, что военачальники берут с населения поборы и жители могут перейти на сторону их врагов. Однако ясно, что все это делается не ради личной наживы, а ради подготовки войска. Сам Брут, который признается, что не может добывать денег бесчестьем, упрекал Кассия и в другом:

Я посылал к тебе
За золотом и получил отказ.

Деньги были нужны Бруту для оплаты легионам. Таким образом, Брут, который не может добывать денег бесчестьем, готов взять у Кассия деньги, отобранные у населения. И это не мешает ему с большим пафосом осуждать такие поступки.

Брут также сообщает Кассию, что Порция, переживая и разлуку с ним, и явное превосходство в силе его врагов, покончила с собой.

Чуть позже Брут говорит:

Прости, о Порция. — Мы все умрем, Мессала.
Лишь мысль о том, что смертна и она,
Дает мне силу пережить утрату.

По мнению Мессалы:

Так переносит горе муж великий.

В конце четвертого акта к Бруту приходит призрак Цезаря, называющий себя его злым гением и обещающий, что они встретятся при Филиппах, во время решающего боя.

Однако при Филиппах призрак не появляется — появляется тот самый его дух, воплощенный в армии цезаристов. И Брут, и Кассий совершают самоубийства. Кассий погибает в свой день рождения, приказывая заколоть себя своему слуге Пиндару. Именно тот сообщил, что посланный Кассием вперед Титиний якобы пленен врагами. Этого не было: просто Пиндар стремился бежать. Материалист Кассий перед смертью отрекается от своего безбожия, признавая высшее определение человеческих судеб. Его последние слова:

Отмщен ты, Цезарь,
Мечом тем самым, что тебя сразил.

Он так и не успевает дождаться возвращения Титиния, узнать от Мессалы, что, хотя легионы Кассия разбиты Антонием, Брут победил Октавия.

Брут поканчивает с собой после окончательного поражения. Как и Кассий, он противоречит своей философии — философии стоицизма. Еще в начале акта он говорил:

Считаю я и низким и трусливым,
Из страха перед тем, что будет, жизнь
Свою пресечь.

Теперь он бросается на свой меч, который держит его слуга Стратон. Его последние слова также относятся к Цезарю:

О, Цезарь, не скорбя,
Убью себя охотней, чем тебя!

В отличие от первых двух трагедий, Шекспир нарушает принятый канон, не восстанавливая разрушенной гармонии (если не соглашаться с теми, кто умудряется считать ее разрушением убийство Цезаря; некоторые полагают, что первым гармонию нарушил Цезарь, победив Помпея, а заговорщики продолжили его дело). Тем не менее Шекспир пошел на некоторые уступки, изобразив честь, которую Антоний отдает погибшему Бруту:

Он римлянин был самый благородный.
Все заговорщики, креме него,
Из зависти лишь Цезаря убили,
А он один из честных побуждений,
Из ревности к общественному благу.
Прекрасна жизнь его, и все стихии
Так в нем соединились, что природа
Могла б сказать: «Он человеком был!»

Октавий заявляет, что Брут будет похоронен торжественно и пышно, с отданием воинских почестей. Надо признать, что Шекспир возвеличил тем самым образ Брута, которому отдают почесть даже его враги.

Конечно, оценка Антонием других заговорщиков несправедлива. Никто из них не завидовал Цезарю (можно лишь сказать, что Брут был единственным, кому было нелегко убить диктатора). Каска являлся убежденным республиканцем и поддержал Кассия первым, еще раньше Брута. Лигарий вступил в заговор под влиянием Брута, которому он привык во всем следовать. Ненавидевший Цезаря Деций сделал все возможное, чтобы Цезарю не помешали прийти на заседание сената. Плененный Мессала просит Октавия взять на службу Стратона, который служил Бруту до самого конца.

Особого внимания заслуживают Титиний и Луциний. Титиний был способен на любой риск; увидев, что Кассий мертв, он заколол себя. Луциний, попав в плен, выдал себя за Брута, надеясь спасти того от преследований. Заслуживает упоминания и на короткое время появившийся в пятом акте молодой Катон, чей юношеский, но в то же время и мужественный монолог, а также быстрая гибель побудили Брута сравнить его с Титинием.

Среди цезарианцев нет таких образцов самоотверженности: здесь вообще отсутствуют герои, кроме триумвиров. Но третий из них, Лепид, справедливо определен Антонием как «жалкий, недостойный человек».

Успех трагедии Шекспира подтверждается тем, что вскоре были созданы четыре пьесы о Юлии Цезаре. Их авторы откровенно подражали Шекспиру. В определенном смысле подражанием может быть названа и трагедия Бена Джонсона «Падение Сеяна» (1603).