Драмы, приписываемыя Шекспиру

I. Іоркширская Трагедія

Вопросъ о подлинности произведеній Шекспира основывается главнымъ образомъ на двухъ свидѣтельствахъ. Въ 1598 году современникъ Шекспира, критикъ Фрэнсисъ Миресъ, въ своемъ сочиненіи Сокровище Остроумія, (Palladis Tamia, Wit s Treasury) дѣлаетъ краткую характеристику поэтической литературы Англіи и при этомъ перечисляетъ все написанное до этого времени Шекспиромъ. Хотя въ миресовомъ спискѣ нѣтъ ни Генриха VI, ни Укрощенія Строптивой, которыя Миресъ по всей вѣроятности считалъ не болѣе какъ передѣлками старыхъ пьесъ и потому не вполнѣ принадлежащими Шекспиру, свидѣтельство его весьма важно для характеристики первой половины шекспировскаго творчества, ибо всѣ пьесы, перечисленныя Миресомъ, вошли въ первое полное собраніе драматическихъ произведеній Шекспира (London, 1623. In folio), предпринятое черезъ семь лѣтъ послѣ его смерти его товарищами-актерами Геминджемъ и Конделлемъ, которые не только хорошо знали все написанное Шекспиромъ, но, по ихъ собственнымъ словамъ, имѣли подъ руками даже подлинныя рукописи его произведеній. Повидимому, свидѣтельство перваго in folio должно было бы имѣть рѣшающее значеніе въ вопросѣ о подлинности Шекспировыхъ пьесъ, но этого не произошло отчасти благодаря небрежности самихъ издателей, которые, включивъ въ свое собраніе 36 драмъ, не включили въ него «Перикла» — пьесу, вышедшую въ 1609 г., съ именемъ Шекспира, которая, по преданію, сообщаемому Драйденомъ, была первенцемъ его драматической музы. Исключеніе Перикла невольно наводило на мысль, что можетъ быть не одна пьеса Шекспира подверглась той же участи, припоминалось свидѣтельство Кэмдэна (въ одномъ изъ послѣднихъ изданій его Brittania), что Шекспиръ оставилъ послѣ себя 48 пьесъ и употреблялись усилія, чтобы отыскать двѣнадцать недостающихъ. Первый шагъ въ этомъ отношеніи былъ сдѣланъ издателями третьяго in folio произведеній Шекспира (London, 1663 г.), которые включили въ него, кромѣ Перикла, еще шесть пьесъ, изъ которыхъ первыя три (Іоркширская Трагедія, Сэръ Джонз Олдкэстль и Лондонскій Блудный Сынъ) вышли въ свѣтъ еще при жизни Шекспира съ его именемъ, а остальныя (Пуританка, Локринъ и Лордъ Томасъ Кромвель) съ его иниціалами. Конечно, обстоятельству этому нельзя придавать въ данномъ случаѣ большого значенія, ибо въ эпоху Шекспира право литературной собственности охранялось закономъ слабо, и нарушители его только въ рѣдкихъ злучаяхъ подвергались судебному преслѣдованію. Въ особенности законъ легко относился къ контрабанднымъ изданіямъ драмъ, которыя почти не считались литературными произведеніями. Когда современникъ Шекспира Томасъ Бодлей составлялъ въ Оксфордѣ свою знаменитую библіотеку, до сихъ поръ носящую его имя (Bodleian Library), онъ рѣзко высказался, что не приметъ въ нее такой рухляди (riffe-raffe), какъ театральныя пьесы. Продавъ свою пьесу труппѣ актеровъ, которые ставили ее на сцену, драматургъ переставалъ быть ея собственникомъ. Фактическимъ собственникомъ ея становилась труппа, въ интересахъ которой было держать пьесу въ тайнѣ, чтобы не дать возможности другимъ труппамъ поставить ее на сцену. До какой степени актеры были ревнивы къ своей собственности видно изъ того, что изъ болѣе чѣмъ двухъсотъ пьесъ, игранныхъ трупной лорда Адмирала въ промежутокъ 1591—1601 гг. до насъ дошло только пятнадцать. Вотъ почему издатели перваго in folio могли предложить читающей публикѣ 16 шекспировскихъ пьесъ, которыя до того времени никогда не были изданы. Въ виду того, что труппѣ не было выгодно издавать популярную пьесу, предпріимчивые книгопродавцы прибѣгали къ средству, довольно предосудительному съ нашей точки зрѣнія, но которое въ то время не преслѣдовалось закономъ. Они подсылали въ театръ стенографовъ, записывавшихъ пьесу со словъ актеровъ, или доставали у суфлера его экземпляръ (prompter's сору), издавали пьесу и нерѣдко бойко торговали ею. Такимъ путемъ появились на свѣтъ многія изъ пьесъ Шекспира и современныхъ ему драматурговъ. Книгопродавцы, сдѣлавшіе въ 1609 году воровское изданіе Троила и Крессиды, открыто заявляли о своей продѣлкѣ и приглашали читателей благодарить судьбу за то, что имъ удалось вырвать эту пьесу изъ рукъ монополистовъ (grand possessors). Недовольствуясь этимъ и думая только о быстрой распродажѣ, они не колебались приписать воровскимъ образомъ добытую пьесу какому-нибудь популярному автору, и зная все это, нужно удивляться, что Шекспиру приписано только шесть пьесъ, которыя публика, мало знакомая съ закулисной стороной дѣла, bona fide, считала подлинными. Къ этимъ шести нужно присоединить нѣсколько анонимныхъ пьесъ, которыя своими художественными достоинствами до того поразили позднѣйшую критику, преимущественно нѣмецкую, что она не сочла возможнымъ приписать ихъ никому изъ современныхъ драматурговъ за исключеніемъ Шекспира.

Познакомить читателей съ содержаніемъ этихъ, любопытныхъ и малоизвѣстныхъ въ Россіи пьесъ, обсудить вопросъ о принадлежности ихъ Шекспиру, указать на ихъ художественныя достоинства и на заключающіяся въ нихъ шекспировскія черты, составитъ задачу нашей работы.

Обозрѣніе псевдо-шекспировскихъ драмъ мы начнемъ съ Іоркширской Трагедіи, пьесы, вышедшей въ свѣтъ въ 1608 г. съ именемъ Шекспира¹, игранной его труппой и вошедшей вмѣстѣ съ пятью другими въ третье полное собраніе произведеній Шекспира (3 in Folio, London, 1633). Въ основѣ пьесы лежитъ событіе, случившееся въ апрѣлѣ 1605 г. въ Іоркширѣ и упоминаемое въ хроникѣ Стоу: нѣкто Вальтеръ Каверлей неизвѣстно вслѣдствіе какихъ причинъ зарѣзалъ двухъ своихъ малолѣтнихъ дѣтей, поранилъ жену и хотѣлъ убить и третьяго ребенка, но былъ задержанъ. На судѣ онъ отказался объяснить мотивы своего звѣрскаго преступленія и былъ осужденъ на смерть. Это двойное убійство въ связи съ загадочнымъ поведеніемъ убійцы на судѣ сильно взволновало англійское общество, которое хотѣло знать мотивы, руководившіе преступникомъ, такъ какъ, по отзывамъ людей, знавшихъ Каверлея, онъ не былъ сумасшедшимъ. Чтобы удовлетворить этой потребности, въ іюлѣ того же года появилась баллада, а въ слѣдующемъ мѣсяцѣ небольшая брошюра, въ которыхъ обстоятельно изложено все событіе и выясненъ главный мотивъ преступленія² Здѣсь разсказывается, что убійца происходилъ изъ очень почтенной іоркширской дворянской семьи Каверлей, что первоначально онъ былъ честнымъ, хотя и легкомысленнымъ, юношей. Полюбивъ дѣвушку, дочь сосѣдняго сквайра, онъ сдѣлалъ ей предложеніе, получилъ согласіе отца, но свадьба была отсрочена до постройки новаго дома, въ который должны были переѣхать молодые. Простившись съ невѣстой и обмѣнявшись съ ней клятвами, Каверлей отправился въ Лондонъ, но, закружившись въ вихрѣ лондонской жизни, позабылъ свои клятвы и женился на племянницѣ своего опекуна. Вскорѣ послѣ свадьбы нѣчто странное случилось съ Каверлеемъ: онъ сталъ дурно обращаться съ женой, говорилъ ей, что женился на ней, не любя, поносилъ ее скверными словами, исчезалъ изъ дому и кутилъ. Такъ прошло три-четыре года. Прокутивъ все свое состояніе, Каверлей спускаетъ брильянты жены и велитъ ей ѣхать въ Лондонъ, чтобы продать свое приданое. Жена сноситъ все съ ангельскимъ терпѣніемъ и продолжаетъ любить своего безпутнаго мужа попрежнему. Въ Лондонѣ она видится съ дядей, который удивляется ея терпѣнію и выражаетъ желаніе поправить дѣла семьи, уплатить долги безпутнаго Каверлея и подыскать для него самого выгодное мѣсто при дворѣ. Съ этимъ радостнымъ извѣстіемъ жена пріѣзжаетъ домой, но мужъ, вообразивъ, что она жаловалась на него дядѣ, осыпаетъ ее проклятіями, требуетъ денегъ и въ заключеніе наноситъ величайшее оскорбленіе, заподозривъ ее въ связи съ пришедшимъ къ ней въ гости джентльменомъ. За это послѣдній вызываетъ Каверлея на дуэль, они дерутся, джентльменъ побѣждаетъ ревнивца, но даритъ ему жизнь, что еще болѣе раздражаетъ его противъ жены. Во время горячей сцены съ женой ему докладываютъ, что его хочетъ видѣть старшина одного изъ колледжей оксфордскаго университета. Дѣло въ томъ, что подающій большія надежды братъ Каверлея, студентъ оксфордскаго университета, поручился на одномъ изъ его векселей. Срокъ векселя истекъ, долгъ не былъ уплаченъ и молодого человѣка засадили въ тюрьму. Взысканіе это производитъ подавляющее впечатлѣніе на Каверлея; страшно смущенный, онъ проситъ старшину осмотрѣть его помѣстье, пока онъ распорядится насчетъ денегъ. Оставшись одинъ, онъ предается мрачному отчаянію и проклинаетъ свою жизнь. Въ это время случайно вбѣгаетъ въ комнату его малолѣтній сынъ, пуская передъ собою волчокъ. При видѣ его страшная мысль внезапно, какъ молнія, озаряетъ душу Каверлея; въ пароксизмѣ безумнаго ожесточенія, онъ схватываетъ кинжалъ и убиваетъ ребенка, вслѣдъ за этимъ убиваетъ другого на рукахъ кормилицы и, изранивъ прибѣжавшую на шумъ жену, бѣжитъ въ конюшню, садится на лошадь и летитъ, чтобы покончить съ послѣднимъ ребенкомъ. По дорогѣ онъ падаетъ съ лошади и его арестуютъ. Отведенный въ тюрьму, онъ не обнаруживаетъ никакого раскаянія и говоритъ, что, доведши дѣтей до нищенской сумы, онъ не желалъ, чтобы они пили горькую чашу бѣдности и потому убилъ ихъ. Въ тюрьмѣ навѣщаетъ его жена и прощаетъ ему все. Жгучее раскаяніе охватываетъ его. Онъ не находитъ покоя ни днемъ, ни ночью, терзается, проситъ прощенія у жены и идетъ на казнь.

Въ вѣчной погонѣ за новыми и животрепещущими сюжетами, содержатели лондонскихъ театровъ должны были обратить вниманіе на эту брошюру, тѣмъ болѣе, что трагическое событіе, въ ней описанное, произвело большую сенсацію и оставило глубокій слѣдъ въ народной памяти³. И вотъ вскорѣ на театрѣ «Глобусъ» появляются одна за другой двѣ пьесы: пятиактная драма Бѣдствія Вынужденнаго Брака (The miseries of Inforced Mariage) Джоржа Вилькинса и Іоркширская Трагедія — одноактная пьеса, которую для большей приманки публики ставили въ одинъ вечеръ съ тремя одноактными пьесами подобнаго же трагическаго характера, при чемъ все это четырехъактное представленіе носило курьезное названіе: Четыре трагедіи вд одной (All's one or one of the four plays in one). Хотя не только всѣ факты, но и всѣ драматическія положенія перенесены изъ брошюры въ пьесу, но нельзя согласиться съ Зингеромъ, что Іоркширская Трагедія есть не болѣе какъ переложеніе прозы въ стихи и разсказа въ діалогическую форму. Дѣйствительно, новыхъ фактовъ въ пьесѣ не сообщается но имъ дается не только иное, болѣе удовлетворительное съ психологической точки зрѣнія, освѣщеніе, но и дѣлается попытка выяснить загадочный характеръ убійцы. Герой пьесы — это англійскій эпикуреецъ, понимающій жизнь какъ рядъ страстныхъ наслажденій, внѣ которыхъ она не представляетъ для него никакого интереса. Однимъ изъ самыхъ сильныхъ наслажденій является въ его глазахъ азартная игра, которой онъ предается съ какимъ-то безумнымъ упрямствомъ, постоянно проигрываетъ и все болѣе и болѣе ожесточается. «Болѣе всего меня огорчаетъ, — говоритъ о немъ жена, — что, сообщая о своихъ проигрышахъ, жалуясь, что ему не везетъ въ игрѣ, онъ не выказываетъ раскаянія, и только доходитъ до бѣшенаго ожесточенія, что скудость средствъ не позволяетъ ему жить такъ широко, какъ бы хотѣлось. Когда послѣ проигрыша онъ, проклиная судьбу, сидитъ мрачно, глядя себѣ на руки, на него страшно смотрѣть, онъ кажется иногда какимъ-то окаяннымъ отверженникомъ»⁴. Если присоединить къ этому эгоизмъ, ставящій свои страсти и капризы выше нравственнаго долга, и родословную гордость, которой зараженъ Каверлей до мозга костей и въ силу которой онъ ставитъ послѣдній грошъ на карту, лишь бы не подумали, что онъ разорился и не можетъ больше вести прежній образъ жизни, то получится почва, способная выростить какое угодно безумное рѣшеніе. Въ началѣ пьесы, когда у него не могло быть и мысли объ убійствѣ собственныхъ дѣтей, онъ въ такихъ выраженіяхъ говоритъ о предстоящей имъ бѣдности: «Надо же было мнѣ, дураку, жениться, чтобъ размножать нищихъ! Теперь моему старшему сыну придется сдѣлаться мошенникомъ или быть рѣшительно ничѣмъ... Второму же сыну придется пойти въ доносчики, а третьему либо воромъ сдѣлаться, либо сводникомъ, и во всякомъ случаѣ всѣмъ троимъ придется довольствоваться самымъ рабскимъ ремесломъ. О нищета, нищета, до какихъ низкихъ ступеней ты доводишь человѣка! Мнѣ кажется, самъ чортъ погнушался бы сдѣлаться сводникомъ: онъ слишкомъ гордъ для этого, слишкомъ дорожитъ своей репутаціей... О низкая, раболѣпная, гнусная, развращающая бѣдность!» Гордость его до того возмущена перспективой угрожающей бѣдности и сопровождающихъ ее униженій, что когда жена убѣждаетъ его принять предлагаемое дядей мѣсто, которое можетъ поправить ихъ обстоятельства, онъ вмѣсто благодарности разражается ругательствами. «Съ чего ты взяла, что я, живущій только для однихъ наслажденій, вдругъ какъ рабъ, закабалю себя на службу, стану изгибать спину передъ какимъ-нибудь старымъ царедворцемъ, по цѣлымъ часамъ стоять передъ нимъ на вытяжку? Ахъ ты, дрянь этакая! Вотъ они плоды твоихъ наговоровъ!» Дальнѣйшіе поступки Каверлея — это поступки психопата. Въ отвѣтъ на оправданіе жены, онъ бросается на нее съ кинжаломъ въ рукѣ и съ криками: денегъ! денегъ! Приходъ старшины университетскаго колледжа и мысль, что довѣрившійся его чести братъ страдаетъ по его винѣ въ тюрьмѣ, повергаетъ его еще въ большее отчаяніе. По уходѣ старшины онъ подводитъ печальный итогъ всей своей жизни: «Ну, безпутный человѣкъ, вотъ ты теперь и доведенъ до крайности своими же возлюбленными пороками. Полное разореніе будетъ тяготѣть надъ тобою какъ проклятіе. Зачѣмъ же Небо, запрещая намъ грѣшить, создало въ то же время женщинъ? Зачѣмъ обречены мы знакомиться съ такими вещами, которыя ничего не могутъ принести намъ кромѣ вреда? Что особеннаго въ трехъ маленькихъ костяхъ, бросаемыхъ на маленькій столикъ? А между тѣмъ онѣ заставляютъ отца семейства, джентльмена и въ душѣ, и по происхожденію, дрожащею рукой выбрасывать эти кости, пуская въ то же время на вѣтеръ свое состояніе, и обрекать собственное потомство на нищету, на воровство, на страданіе и на пороки. Какое, однако, было у меня роскошное состояніе!.. Земли мои, словно полный мѣсяцъ, округлялись около меня... И я имѣлъ безуміе вообразить, будто этотъ мѣсяцъ, нѣкогда бывшій достояніемъ моего отца, дѣда и прадѣда, переходившій отъ предковъ къ потомкамъ, мой, безраздѣльно мой, и вотъ, благодаря этому безумію, нашъ родъ пришелъ въ упадокъ, блескъ нашего имени долженъ померкнуть; теперь намъ имя нищіе и нашъ родъ въ моемъ лицѣ протягиваетъ руку за подаяніемъ! Да, это имя, въ теченіе цѣлыхъ столѣтій гремѣвшее во всемъ графствѣ, въ лицѣ моемъ и моихъ дѣтей превращается въ прозвище бездомныхъ бродягъ. Эта проклятая расточительность сдѣлала моего брата узникомъ, довела жену до отчаянія, дѣтей до нищеты, а меня самого покрыла позоромъ! (Рветъ на себѣ волосы.) Братъ мой въ когтяхъ у демоновъ; они мучатъ его безпощадно, чтобы этой пыткою что-нибудь выжать изъ него, а я, несчастный, не могу выкупить его, такъ какъ мнѣ самому нечѣмъ жить... Нищета — тоже рабство! Что бы проповѣдники и умирающіе ни толковали объ адѣ — всѣ его муки у меня въ груди».

Непосредственно слѣдующее за этимъ монологомъ убійство дѣтей, повидимому, являющееся результатомъ мгновеннаго аффекта, въ сущности есть логичный выводъ изъ всего міросозерцанія убійцы. Нанося ребенку смертельный ударъ, онъ восклицаетъ: «Не хочу я, мой милый нищій, чтобы ты у ростовщиковъ вымаливалъ кусокъ хлѣба, чтобы ты обливался слезами у воротъ сильныхъ міра или бѣгалъ за каретами, крича: «добрый господинъ, подайте хоть что-нибудь Христа ради!» Нѣтъ, я до этого не допущу ни тебя, ни твоего брата. Размозжить вамъ обоимъ голову — подвигъ человѣколюбія»... Приведенныя нами мѣста доказываютъ, что драма даетъ гораздо больше, чѣмъ брошюра. Въ особенности это нужно сказать о мастерской сценѣ пробужденія раскаянія въ сердцѣ убійцы. Каверлей проситъ сопровождающую его въ тюрьму стражу остановиться передъ замкомъ, чтобъ дать ему возможность проститься съ раненой женой. Ее выносятъ къ нему на носилкахъ. Мужъ ждетъ отъ нея упрековъ и проклятій, и заранѣе готовъ ко всему, но когда вмѣсто нихъ изъ устъ ея слышатся слова прощенія, сожалѣнія и любви, онъ опускается передъ ней на колѣни. Въ его ожесточенномъ сердцѣ происходитъ благодѣтельный пероворотъ; словно повязка падаетъ съ его глазъ; передъ нимъ раскрывается глубокій смыслъ жизни; онъ сразу видитъ всю свою неправду, а въ смерти заслуженное наказаніе за все имъ содѣянное.

    Жена.

Тебя не приговорили бы къ казни, если бы законъ могъ такъ прощать, какъ я тебя прощаю.

(Вносятъ обоихъ убитыхъ дѣтей.)

    Мужъ.

А! что это такое? Отъ такого ужаснаго зрѣлища сердце можетъ разорваться! О, если бы ваши младенческія души имѣли возможность заглянуть въ душу вашего отца, вы увидали бы, что словно ледъ отъ солнечныхъ лучей, отъ раскаянія растаяло мое зачерствѣлое сердце и теперь ручьями слезъ разливается по щекамъ вашего убійцы. Но вы теперь на лонѣ ангеловъ и не взглянете на меня окаяннаго, убившаго васъ изъ боязни нищеты. Чего не сдѣлалъ бы я, чтобы вернуть васъ къ жизни! Согласился бы даже на то, чего болѣе всего боялся — терпѣть съ вами нищету и просить милостыню подъ окнами. Врагъ рода человѣческаго сдѣлалъ меня слѣпымъ. О, помолитесь, чтобы Господь помиловалъ меня хоть ради искренности того раскаянія, которое въ послѣдніе часы жизни просвѣтило мою душу.

    Жена.

Всѣ прежнія страданія мои ничто передъ этимъ страшнымъ горемъ.

Познакомившись съ содержаніемъ Іоркширской Трагедіи, переходимъ къ вопросу о принадлежности ея Шекспиру. Выше было замѣчено, какъ мало въ этихъ случаяхъ значатъ внѣшнія доказательства, но, кромѣ внѣшнихъ, нужно принимать въ соображеніе и внутреннія — манеру композиціи, способъ обработки характеровъ, стиль — и на нихъ-то главнымъ образомъ и основываются критики, желающіе, во что бы то ни стало, приписать пьесу Шекспиру. Рядъ ихъ, открываетъ собою А.В. Шлегель, который не только приписываетъ Іоркширскую Трагедію Шекспиру, но считаетъ ее однимъ изъ лучшихъ его произведеній. Критикъ признаетъ за ней громадную силу трагическаго паѳоса и удивляется, какъ поэтически сумѣлъ Шекспиръ обработать подобный сюжетъ. Того же мнѣнія держатся Ульрици и французскій переводчикъ Шекспира Франсуа Гюго. «Внутреннія основанія, — говоритъ первый изъ нихъ, — въ пользу принадлежности пьесы Шекспиру такъ сильны, что даже англійскіе критики начинаютъ мало-по-малу обращаться на путь истинный. Колльеръ считаетъ ее несомнѣннымъ произведеніемъ Шекспира, а Дейсъ думаетъ, что она во всякомъ случаѣ имѣетъ большее право считаться пьесой Шекспира, чѣмъ, напримѣръ, Титъ Андроникъ. Конечно, если къ Іоркширской Трагедіи примѣнить масштабъ великихъ трагедій Шекспира — Гамлета, Лира, Макбета, то она окажется очень маленькой. Жизнь въ ней захвачена не особенно глубоко: въ пьесѣ нѣтъ ни сложности дѣйствія, ни художественной постройки, ни грандіозно-задуманныхъ и всесторонне-очерченныхъ трагическихъ характеровъ. Дѣйствіе движется въ рамкахъ будничной жизни, ни разу не переступая ихъ. Не имѣя претензій считаться большой трагической картиной, пьеса представляетъ собою не болѣе какъ портретъ или исполненное жизненной правды драматизированіе одного выхваченнаго изъ жизни событія, но тѣмъ не менѣе шекспировскій характеръ ея виденъ изъ нѣкоторыхъ деталей, характеровъ и стиля». На поэтическую дикцію трагедіи обращаетъ также особое вниманіе и французскій критикъ. «Кто не придетъ въ удивленіе, — восклицаетъ онъ, — отъ этого діалога нервнаго, образнаго, энергическаго? Кто не признаетъ шекспировой руки въ этомъ стихѣ гибкомъ, живописномъ и способномъ выражать всѣ оттѣнки мысли? А этотъ языкъ, правдивый и образный въ одно и то же время, способный передавать какъ мелочи обыденной жизни, такъ и взрывы разнузданной страсти — развѣ это не языкъ Шекспира?» Англійскіе критики вообще меньше склонны къ восторгамъ и болѣе осторожны въ своихъ сужденіяхъ. Колльеръ первоначально утверждавшій, что Іоркширская Трагедія несомнѣнно принадлежитъ Шекспиру, впослѣдствіи отступилъ отъ своего мнѣнія и помирился на томъ, что Шекспиръ только наложилъ на нее послѣднюю руку. Уордъ думаетъ, что пьеса написана другимъ лицомъ, но что Шекспиръ пересмотрѣлъ ее и во многомъ исправилъ. Это послѣднее мнѣніе имѣетъ за собой наиболѣе вѣроятія, ибо трудно допустить, чтобы Шекспиръ въ эпоху высшаго развитія своего таланта, въ эпоху Гамлета, Лира и Макбета, когда исторія потрясенной страстью человѣческой души сдѣлалась главной задачей его творчества, могъ бы ограничиться такимъ эскизнымъ изображеніемъ характера героя, представляющаго собой интересный типъ игрока и прожигателя жизни. Если бы Шекспиръ захотѣлъ обработать подобный сюжетъ, онъ не могъ бы ограничиться однимъ актомъ, заключающимъ въ себѣ только катастрофу и приготовленія къ ней. При томъ же реализмъ въ той формѣ, въ которой онъ проявляется въ бытовой трагедіи вообще, мало соотвѣтствовалъ природѣ шекспировскаго творчества, не желавшаго сковывать себя слишкомъ узкими рамками. Въ числѣ драматическихъ произведеній Шекспира нѣтъ ни одного, въ которомъ онъ пытался бы возвести въ сферу трагическаго идеализма какое-нибудь событіе современной ему уголовной хроники. Мы уже имѣли случай замѣтить въ другомъ мѣстѣ (см. XX выпускъ Всеобщей Исторіи Литературы Корта и Кирпичникова), что драматическое воспроизведеніе недавно совершившихся и всѣмъ извѣстныхъ фактовъ непремѣнно стѣснило бы творческую фантазію Шекспира, не позволило бы ему окружить своихъ героевъ поэтическимъ ореоломъ и вложить въ ихъ уста тѣ возвышенныя нравственныя идеи, которыми мы восхищаемся въ его произведеніяхъ. Но, отрицая принадлежность разбираемой пьесы Шекспиру въ цѣломъ, мы не отрицаемъ, что Шекспиръ, заинтересованный въ качествѣ члена труппы театра Глобусъ въ ея успѣхѣ, могъ пересмотрѣть пьесу другого автора и прибавить къ ней нѣсколько своихъ геніальныхъ штриховъ... — По всему видно, что пьеса была написана наскоро, въ попыхахъ, что труппа Глобуса хотѣла раньше другихъ эксплуатировать въ свою пользу подавляющее впечатлѣніе ужаснаго событія, о которомъ говорилъ весь Лондонъ. Этимъ объясняется поспѣшность, съ которой она поставила на сцену сразу двѣ пьесы — одну пространную, другую краткую, обѣ основанныя ва прозаическомъ изложеніи кровавой іоркширской драмы. Въ первой изъ нихъ, принадлежащей Вилькинсу, очерчены отношенія героя пьесы Скарборо къ его покинутой невѣстѣ Кларѣ Гарконъ, съ которой онъ былъ связанъ обоюдною страстною любовью. Разрывъ Скарборо съ Кларой не могъ произойти безъ сильной душевной борьбы со стороны молодого человѣка, и только тогда, когда опекунъ его Лордъ Фоконбрыджъ отбираетъ у него все состояніе, доведенный до крайности юноша разрываетъ съ невѣстой и женится на племянницѣ опекуна. Съ обливающимся кровью сердцемъ онъ пишетъ Кларѣ коротенькую записку: «прости меня, я женатъ!» На это безумно-любящая и обманутая въ своей любви дѣвушка отвѣчаетъ съ такимъ же лаконизмомъ: «прости меня, я умираю!» и, написавъ эти слова, закалывается. Авторъ Іоркширской Трагедіи, повидимому, тоже имѣлъ яамѣреніе коснуться отношеній героя къ своей покинутой невѣстѣ. Во вступительной сценѣ слуги говорятъ о томъ, что ихъ молодая госпожа увивается за какимъ-то джентльменомъ, который бросилъ ее и женился на другой и бьетъ свою жену, но болѣе авторъ къ этому не возвращается, такъ что для читателя становится совершенно непонятной упорная незаслуженная ненависть героя къ своей женѣ. Слѣды поспѣшности видны также въ эпизодѣ дуэли Кальверлея съ однимъ джентльменомъ, который заступился за честь несправедливо заподозрѣнной жены. Каковы были прежнія отношенія джентльмена къ мужу и женѣ — это остается тайной для читателя, ибо, ранивъ мужа на дуэли, джентльменъ сходитъ со сцены, чтобъ больше не возвращаться. Эти недомолвки и погрѣшности условливались быстротой постановки, не дававшей автору возможности какъ слѣдуетъ пересмотрѣть свою пьесу. Но на ряду съ этими недостатками, Іоркширская Трагедія обладаетъ многими первоклассными достоинствами, невольно наводящими на мысль, что по ней прошлась рука Шекспира. Такова столь свойственная драматической манерѣ Шекспира сложность мотивовъ, приводящая человѣка къ преступленію, таково мастерское изображеніе адскихъ мукъ, происходящихъ въ душѣ преступника, истерзаннаго неотступной и жгучей мыслью о той безднѣ нищеты и униженія, въ которую его безумная страсть къ игрѣ ввергла его жену и дѣтей, таково наконецъ, внезапное просвѣтлѣніе души убійцы, побѣжденной любовью и обновленной раскаяніемъ, напоминающимъ раскаяніе разбойника на крестѣ. — Возможность быстраго нравственнаго перерожденія человѣка подъ вліяніемъ какого-нибудь событія, которое потрясло до самыхъ основаній его душу — пріемъ вполнѣ шекспировскій. — Самымъ разительнымъ примѣромъ подобнаго нравственнаго перерожденія служитъ Генрихъ V, о которомъ архіепископъ Кэнтербэрійскій выражается такимъ образомъ: «Лишь только душа оставила тѣло его отца, какъ его буйство смирилось, какъ бы умерло вмѣстѣ съ нимъ. Никогда никто не дѣлался такъ быстро мудрымъ; никогда исправленіе не приливало такимъ кипучимъ ключомъ, смывая всѣ прежніе недостатки». (Генрихъ У, Актъ I, Сц. I). По мнѣнію Ф.В. Гюго, рука Шекспира видна также въ созданіи идеальной личности жены, этой вѣчной мученицы, которая умѣетъ только страдать, любить и прощать. «Проявивъ въ героической борьбѣ съ мужемъ энергію Имоджены, она обнаруживаетъ по отношенію къ ѳтому человѣку, поразившему ее въ самое сердце, какъ мать и супругу, ангельское состраданіе Дездемоны. Въ этомъ великодушномъ прощеніи мужа женой наканунѣ своего вдовства я вижу проявленіе того безконечнаго милосердія, которое исходитъ изъ самой глубины шекспировскаго міросозерцанія». И это совершенно справедливо, ибо только поэтъ, вложившій въ уста короля Лира великія слова: «нѣтъ въ мірѣ виноватыхъ!» могъ вложить состраданіе въ истерзанное сердце жены, могъ заставить ее простить и даже пожалѣть убійцу дѣтей ея, чтобъ съ помощью этого пріема закончить драму ужасовъ и крови сладостнымъ аккордомъ прощенія и любви.

Примечания

1. A Iorkshire Tragedy. Act ed by hic Majesties Players of the Globe. Written by W. Shakspeare. London. 1608.

2. Не имѣя подъ руками этой брошюры, мы передадимъ содержаніе ея по книгѣ Зингера: Das bürgerliche Trauerspiel in England. Leipzig. 1891.

3. Стивенсъ, путешествовавшій въ 1783 году по Іоркширу, разсказываетъ, что долгое время никто изъ наслѣдниковъ Каверлея не хотѣлъ жить въ замкѣ, гдѣ было совершено преступленіе. Мѣсто погребенія убійцы сохранялось втайнѣ, ибо народъ грозилъ вырыть его трупъ и прибить къ висѣлицѣ. Въ концѣ XVII вѣка еще существовало преданіе, что тѣнь убійцы бродитъ по ночамъ вокругъ замка и страшнымъ крикомъ наводитъ ужасъ на запоздавшихъ путниковъ.

4. Отрывки илъ Іоркширской Трагедіи мы будемъ приводить по переводу П.А. Каншина, помѣщенному во второмъ томѣ полнаго собранія соч. Шекспира, изданнаго въ 1893 г. редакціей журнала «Живописное Обозрѣніе».