Бэкон

Бэкон родился 22 января 1561 года, за три года до рождения Галилео Галилея, в Йорк-хаусе, резиденции лорд-канцлера. Дом скорее походил на замок, чем на дворец. Так теперь знать строила свои домашние резиденции, появился даже термин «to castellate», то есть строить жилые дома наподобие замков. Глухие мрачные стены средневековых крепостей с бойницами и зубчатым верхом уступили место орнаментальным башням и башенкам, увенчанным золочеными крышами-конусами и флюгерами; фасады украшала лепнина или резные деревянные украшения; причудливые фронтоны, парадные лестницы и подъезды вместо подъемных мостов; появились эркеры, высокие и широкие окна. Разительная перемена коснулась и внутреннего убранства домов. Сюзерен не восседал больше на помосте в мрачном зале, сложенном из дикого камня, глядя сверху вниз на вассалов, поглощавших без ножей и вилок за большим обеденным столом богатую охотничью добычу. Покои переделывались на итальянский лад. Золоченые с витыми ножками столики, стеклянные горки, резные шкафчики заполняли простенки между окнами, задрапированными дорогими тканями. По стенам висели тканые заморские гобелены с портретами и всякого рода сюжетами. В залах и портретных галереях из тяжелых рам смотрели многочисленные, не очень далекие предки. Вокруг домов разбивался итальянский сад, с террасами, ступеньками, вазонами, полными цветов, фонтанами, прогулочными дорожками, участки сада разделялись замысловато постриженными тисами.

Йорк-хаус фасадом смотрел на Стрэнд, рядом стояли такие же величественные Эссекс-хаус, Сомерсет-хаус, задами дворцовые постройки выходили на Темзу, ступеньки причалов спускались прямо к воде. Был неподалеку и королевский дворец Уайтхолл, королева со своей свитой иногда в лодках плыла до Гринвича, где был один из ее летних дворцов и роскошный парк, по которому сейчас тонкой металлической ниткой проходит первый меридиан. Королева любила ездить из одного дворца в другой — эти великолепные процессии («progresses) были для горожан занимательным зрелищем. В особняках Стрэнда жила придворная знать.

Снимал здесь особняк и третий граф Ратленд, дядя Роджера Мэннерса, будущего пятого лорда, хотя у семьи Ратлендов было на северо-западной окраине Лондона собственное поместье в стенах женской обители «Святой источник» — «Holywell Priory», разрушенной в правление Генриха VIII, который в конце тридцатых годов повелел распустить все монастыри. Монахи накопили огромные богатства, а королям всегда нужны деньги. В двух шагах от поместья, вдоль западной стены к северу, стояли театры «Куртина» и «Театр», где играла труппа лорд-камергера. Бербедж арендовал часть монастырской земли у некоего Джайлза Аллена, чьи владенья примыкали к поместью Ратлендов. Сейчас от монастыря не осталось и следа, но место «Театра» (и монастыря) в начале прошлого века было установлено, и на строении 86—88 по Куртин-роуд, Шордич, висит бронзовая табличка, увековечившая память «Театра». Неподалеку от монастыря квартировали актеры, в частности, стратфордский мещанин Уильям Шакспер.

В огромном доме-замке на Стрэнде жила семья: папа — лорд-канцлер (верховный судья) и хранитель Большой королевской печати, мама — леди учености необычайной и два сына, старший Энтони и Фрэнсис, на три года младше. Это была истинно городская жизнь. В двух шагах от дома оживленная река, снующие по ней большие и маленькие лодки, голоса перевозчиков. Вокруг дворца сад, огороженный решеткой, цветы, десятка два-три деревьев, — тут вдоволь не побегаешь, не порезвишься. Впрочем, резвиться было некогда. Мальчики крепким здоровьем не отличались, оба не были ни задирами, ни спорщиками. Жили дружно, любили друг друга (всю жизнь) и были на редкость прилежными учениками. А учить их начали наукам чуть не с пеленок, наук тогда существовало немного, мать была требовательна, и главное, воздух дома насыщен классическими познаниями и трудолюбием. Тишина в доме, покой, порядок. Отец, сэр Николас, был немолод, младший сын Фрэнсис родился, когда ему было уже пятьдесят три. Это был его второй брак, первая жена умерла, оставив трех сыновей и трех дочерей. Младшие, возможно, тоже еще жили со второй семьей отца, один из сыновей первой жены нарисовал мачеху в кухонном фартуке. Но никаких житейских упоминаний о них на страницах книг о том времени мне не встретилось. Хотя в дальнейшем все огромное семейство сохраняло теплые родственные отношения.

Кроме того, это была светская жизнь, и не просто светская. Отец иногда брал сыновей в королевские покои, там их ласкали не только придворные дамы, но и сама королева. Мальчики были воспитанные, красивые, не по летам умные и образованные.

Сэр Николас Бэкон был третье лицо в государстве, вторым был первый министр Елизаветы Уильям Сесиль лорд Бэрли. Лорд-канцлер и первый министр, верные слуги королевы, были друзья, женатые к тому же на родных сестрах. Отец Николаса — эсквайр и старший пастух одного из аббатств Суффолка. Николас был принят в колледж Корпус Кристи Кембриджа, где получил степень бакалавра искусств. Потом учился в Грейз-инн, стал заниматься юриспруденцией и скоро в ней преуспел. Николас Бэкон и Уильям Сесиль были оба вдовцы и женились на родных сестрах. С тех пор и повелась их дружба. Когда Елизавета стала королевой, она назначила Сесиля первым министром, а Сесиль, зная ум, трудолюбие и кристальную честность свояка, сделал его своим советником и помощником. Королева вскоре произвела его в рыцари и доверила Большую королевскую печать и канцлерство. Друзья занимали свои высокие посты до последнего дня жизни.

О Николасе остались высказывания современников, все они в один голос утверждают: отец Бэкона был человек исключительных достоинств. Лучше всего о нем написал Дэвид Ллойд в книге «Государственные мужи и фавориты с начала Реформации» (1668): «Сэр Николас Бэкон был человек великого ума, мудрости и благородства, юрист, обладающий огромными познаниями... Этот человек хорошо понимал свою королеву, но еще лучше — свое время. Он умел сплотить разные партии на служение ей, сглаживая противоречия... отличался величайшим самообладанием в спорах и глубоко, не спеша, вникал в дело. (Это он первый сказал: остановись отдохнуть — быстрей достигнешь цели. Наше русское: тише едешь — дальше будешь. — М.Л.) Лейстер казался более мудрым, чем был, Бэкон был мудрее, чем казался... Он никогда не стремился стать великим. Никогда не напускал на себя величавости. Принцип его жизни и действий — девиз "Mediocria firma". Королева однажды спросила, почему у него такой маленький дом в поместье "Горэмбэри". "Не дом мал, вы меня сделали для него великоватым". У него была любимая поговорка, он часто употреблял ее, и всегда к месту: "Хорошую шутку люблю, но друг дороже"... Словом, он был отец для своей страны и родитель Френсиса Бэкона». Вот каким воздухом дышал Бэкон с первых минут жизни и до пятнадцати лет, пока не уехал во Францию со свитой английского посла.

Дед со стороны матери, сэр Энтони Кук, был в высшей степени сведущ во всех изящных искусствах, бегло и правильно говорил на латыни, греческий знал безукоризненно, был силен в математике, логике, истории, риторике и стихосложении. «Он был уверен, что души человеческие равны, — писал Дэвид Ллойд, — и что женщины так же способны к обучению, как и мужчины», и вечерами просвещал пятерых дочерей, вливая в их головы то, чему днем учил принца, будущего короля — ребенка Эдуарда VI. Жил сэр Энтони недалеко от Йорк-хауса, и внук его Фрэнсис, отличавшийся ранним развитием интеллектуальных способностей, наверняка посещал деда не только затем, чтобы просто повидаться. Леди Анна Бэкон и четыре ее сестры были известны серьезным знанием античности. Анна великолепно знала латынь и греческий, перевела с латыни на английский и издала в 1562 году труд епископа Солсберийского доктора Джона Джуэла «Апология в защиту англиканской церкви». Она унаследовала от отца не только ученость, но и его несгибаемый протестантизм.

Фрэнсис уже ребенком удивлял ранней интеллектуальной зрелостью. Королева, которая часто видела его и во дворце, и в поместье «Горэмбэри», любила с ним беседовать, ее восхищали не по-детски умные и спокойные ответы, и она называла его «мой юный лорд хранитель печати». Однажды королева спросила семилетнего Френсиса, сколько ему лет, и он ответил, что на два года моложе ее счастливого правления, чем очень ее растрогал. Ллойд писал: «Он унаследовал от отца огромный ум, от матери большие способности. Достоинства его росли куда быстрее, чем года. У него была замечательная память, суждения глубокие, воображение быстрое, речь лилась свободно... И в детстве ему никогда не доводилось сталкиваться ни с чем неблагородным или безобразным». Этот одаренный сверх меры ребенок рос, казалось бы, в исключительно благоприятных условиях. Отец — выдающийся государственный муж, великолепный оратор, мать — знаток античной древности, дед — сэр Энтони Кук, замечательный педагог и учитель.

В эпоху Возрождения такие чудо-юнцы были не редкость. Филипп Меланктон в одиннадцать лет написал работу «Рудименты греческого языка», которая впоследствии была опубликована, Агриппа д'Обинье в шесть лет читал на латыни, греческом, древнееврейском. В десять знал итальянский и испанский. Таким же ранним умственным развитием отличался и Томас Бодлей, создатель Бодлеанской библиотеки Оксфорда.

Но в Йорк-хаусе недоставало чего-то очень важного. Во-первых, материнского тепла, которое не учит, не назидает, а просто греет. И, во-вторых, того полумистического, метафизического духа, восходящего к неоплатонизму и древним оккультным верованиям, каким дышало тогда интеллектуальное европейское сообщество. И отсутствие этих неосязаемых тонкостей сказалось на всей последующей жизни братьев. Николас Бэкон, возглавлявший Канцлерский (верховный королевский) суд, все свои способности, мудрость, ум направлял на справедливое, удовлетворяющее все стороны разрешение серьезных тяжб, споров, часто затрагивающих интересы короны. И ему, выросшему среди простых, здоровых умственно и физически людей, честному прагматику, схоластические и иные философствования были чужды. А жизнь за стенами его департамента, Уайтхолла и Йорк-хауса кипела в русле общеевропейского хода истории, в том числе и мировоззрения. Его сыновья не остались непричастны к этому кипению. И чем меньше они ощущали его в родном доме — там этих веяний вообще не было, тем сильнее братья, особенно младший, оказались им подвержены. Но и прагматическая жилка, унаследованная от отца, была сильна в Бэконе. Может быть, роль сыграл и отцовский пример, род его занятий.

К двенадцати годам мысль Бэкона не только пробудилась, но беспрестанно работала, питаясь теми впечатлениями, которые давала придворная жизнь, интересы родителей, тяжбы Королевского суда, религиозные распри, фанатизм, доходящий до бесчеловечной жестокости, противоречащей кроткому учению Иисуса Христа. Раз включившись, ум не перестает работать ни на секунду, пытаясь осмыслить и решить противоречия, которые преподносит действительность. Когда Бэкону минуло двенадцать лет, мальчиков определили учиться в Кембридж.

Бэкон учился в колледже Тринити-холл, наставником его был Джон Уитгифт, тогда возглавлявший колледж. Впоследствии он стал достославным епископом Кентерберийским. Это был образец святости, учености и крутой приверженец ортодоксального пуританизма. Но в Кембридже он, по-видимому, не был еще суровым и непреклонным блюстителем дисциплины и нравственности. Во-первых, он не воспрепятствовал Бэкону покинуть Кембридж до получения степени хотя бы бакалавра. И, во-вторых, будучи строгим моралистом, тем, не менее, разрешил опубликовать в 1593 году поэму Шекспира «Венера и Адонис», в высшей степени неприличную по тем меркам. Но и не в меньшей — поэтичную.

В Кембридже Бэкон пробыл недолго. Был принят в апреле 1573 года. С конца августа семьдесят четвертого до марта семьдесят пятого, во время чумы, жил дома, на Рождество этого года опять уехал домой по болезни и больше в Тринити-холл в юности не возвращался. Делать ему там было нечего. Логику, риторику, геометрию, музыку, теологию, латынь и греческий он превзошел дома.

Кембридж, как и Оксфорд, был оплотом схоластической науки. Там преподавали маститые ученые. Подросток Фрэнсис отправился в Кембридж в надежде, что найдет учителей, которые научат его подбирать ключи к тайникам природы, чтобы поставить ее на службу человечеству, освободить людей от голода, мора, войн. Бэкон был не только внуком ученого деда, но и сыном своего отца, который, засучив рукава, стремился искоренить темные проявления жизни, и пустые разглагольствования ему претили. А нашел там Бэкон схоластическое царство, оторванных от жизни ученых, занимающихся построением все новых изощренных умозаключений, выводимых из учения Аристотеля. От этого веяло смертельной скукой. Схоластические занятия были все еще непреодолимой преградой развитию наук. И никакой пользы человечеству.

Совсем юный Бэкон уже знал свои возможности, его не привлекала чисто юридическая деятельность, у него был другой темперамент, не отцовский. И у него не было протестантской экзальтации матери. Она была, можно сказать, оголтелой кальвинисткой, нетерпимой и рвущейся в бой. Судя по ее письмам сестре Милдред, она пыталась даже вмешиваться в государственную политику, проводимую ее шурином. Если отец вызывал уважение деятельностью, честностью, ораторским искусством, острым, как скальпель, умом, то мать вызывала у братьев тихий, но решительный протест. И, конечно, она все время пыталась навязать свою волю сыновьям, даже когда они уже выросли. «Твой брат, — писала она Энтони, — небрежен к своему здоровью. Я совершенно уверена, плохое пищеварение у твоего брата вызвано тем, что он слишком поздно ложится спать. И вместо того чтобы спать, nescio quid (предается безбожным размышлениям) и потому поздно просыпается и долго лежит в постели. От этого и слуги его ленивы, и сам он постоянно недомогает»¹. Думаю, что протест этот начался очень рано, Фрэнсис не подчинялся суровому режиму навязываемому матерью, уходил в болезнь и вел в Йорк-хаусе жизнь, которую можно было бы назвать сибаритством, если бы не постоянные занятия науками. Привычка очень поздно ложиться сопутствовала ему всю жизнь. Мать считала, что его слабый желудок, лень и распущенность его слуг — следствие ночных бдений; электричества не было, работал он при свечах. Так что студенческая жизнь в Кембридже, где рабочий день у студентов начинался спозаранку, не могла его не раздражать во многих отношениях. С Уитгифтом же у Бэкона теплые отношения сохранились до смерти прелата в 1612 году. Но и с матерью он всегда был много терпеливым и почтительным сыном.

Сэр Николас отнесся к бегству сына из Кембриджа спокойно. Он тоже знал цену своему необычайно одаренному дитяти. И тоже не был склонен мириться с пустопорожним времяпрепровождением в надежном прибежище схоластики. Видя, что сын уже овладел свободными искусствами, сэр Николас решил образовать его и в искусстве управления государством. Как раз в это время во Францию отбывал со своей свитой новый английский посол, сэр Эмьес Полэ, канцлер ордена Подвязки, член Тайного совета, заслуженно пользующийся большим уважением королевы. Он охотно согласился взять к себе в свиту и даже в домочадцы сына лорд-канцлера, уже известного выдающимися способностями. 25 сентября 1576 года он пишет лорду Бэрли из Кале, что в его свите замечательные молодые люди, которые, он уверен, в будущем принесут большую пользу королеве и Англии. Среди них первый — пятнадцатилетний Фрэнсис Бэкон. Его ожидал Париж, абсолютно не похожий на Лондон, — Ренессанс там был уже во всем блеске. Отец проводил сына с легким сердцем. Больше они никогда не увидятся.

Примечания

1. Letters and Life of Francis Bacon / Ed by J. Spedding. Vol. 10(3).