Книга пятая

Существуют вопросы, над которыми нет смысла биться беспрерывно. Две противоположные посылки, заставляя мысль работать напряженно и как бы «на износ», предельно обостряют чувствительность, однако не могут — во всяком случае без дополнительной информации — породить продуктивное решение. Об этом полезно время от времени напоминать: это поможет человеку, сохраняя остроту переживания, впечатлительность, не терять при этом душевного равновесия. Платон, исходя из этого, дает Полемарху и Адаманту прервать ход рассуждений Сократа. (Главкон, более образованный, был готов слушать его дальше, а не собиравшийся останавливаться Сократ то ли не почувствовал всего накала поставленной им проблемы, то ли предполагал, что у собеседников затронутое им тоже уже существует где-то в «культурном слое», продумано, «искажено» и отодвинуто в прошлое.)

Не случайно смена темы происходит на страницах пятой книги, а не при окончании четвертой, как можно было предположить. Платон явным образом указывает нам на то, что темперамент, внутренняя «пульсация» у него и у Сократа не совпадают. Ведь Сократ собирался не излагать что-то уж очень сложное, а лишь описывать четыре вида порочного государственного устройства. Но вернув перед тем собеседников к основной дилемме трактата (если не основной жизненной дилемме — своей и других), наиболее чувствительных из них он поставил на грань напряжения умственных и душевных сил. Да и вообще переход от анализа государства к человеческой душе — вещь для молодых людей болезненная.

I

Вопрос об общности жен и детей собеседникам весьма интересен, но меньше способен взволновать их. Во-первых (и это главное), это абстракция: пока что у греков индивидуальные жены и собственные дети. Во-вторых, ни у кого из слушающих Сократа своей семьи пока нет, и им не больно слушать, как детей отрывают от родителей и тому подобное, они этого попросту не понимают.

Сложнее с самим оратором. Тот все же имеет какое-то представление о вышесказанном. И понимает, что может оказаться первым (чему также способствует его авторитет в глазах слушателей), кто сумеет заполнить возникшую в их душах пустоту; и понимает, какую ответственность он берет на себя. Не случайно он колеблется (или изображает колебание), ссылается на собственные «сомнения и поиски» в этой области (которых, как мы увидим из дальнейшего текста, у него может оказаться не так уж много), боится увлечь за собой по ложному пути друзей...

Но это не единственное. На обращенную к нему просьбу Полемарха и Адиманта рассказать об общности жен и детей Сократ отвечает: «Мерой для прослушивания такой беседы служит у разумных людей вся жизнь». Сократ отчетливо сознает, что в области индивидуального, личной жизни никакого коллективного опыта не бывает: человек принципиально не может передать свой личный опыт, рассказать свою жизнь. Даже если рассказ займет столько же времени, сколько реально заняли описываемые в нем события. Одно дело — прослушать, другое — пережить. Ведь творчество как раз заключается в создании некоторых емких образов, констелляция которых должна, согласно замыслу автора, произвести на слушателя впечатление, возможно более близкое к желаемому. Альтернатива ему — многолетний, развернутый во времени рассказ, при том, что разовое его прослушивание желанного эффекта не даст ни при каких обстоятельствах.

Ну, и наконец Сократ и вправду боится стать «убийцей» в деле прекрасного, благого, справедливого и законного.

Когда в неоплатонизме это «законное» отпадет окончательно, «платоновская» (скажем так условно) система обретет гармоничность. Я не хочу задерживаться на теме «философ и законы»; ясно только, что Сократ уважает законы реально существующих государств все же в меньшей мере, чем, к примеру, справедливость самое по себе: или — другими словами — вожделение философа к истине не может быть в то же время его истинным «вожделением» к законам. Он может быть лоялен по отношению к законам государства, не желать (или опасаться) вступить с ними в конфликт, считать безнравственным побуждать к этому другого. Но «закон» не может быть органичной частью системы философа. Вспомним: в предыдущей книге Сократ призывал следовать законам, а не устанавливать их самим.

II

Отношение Сократа к женщинам интересно и показательно.

Женщины названы первыми в числе тех, кому нельзя подражать.

Женщины должны проходить мусическое и гимнастическое обучение подобно мужчинам.

Не должно быть ни дискриминации, ни привилегий на основе пола.

Самый яркий образ, примененный Сократом к женщинам, это образ собаки: они должны участвовать в спортивных и умственных занятиях наряду с мужчинами — как это принято бывает у собак, где нет функциональных различий между особями обоего пола. «Как собаки!» — восторженно восклицает Сократ, представляя себе и стареющих женщин, тренирующихся нагими вместе с юношами в палестрах, гонящимися на охоте за зверем...

Мы не встречаем поэтических ссылок на мифических амазонок. (Сократ не отсылает нас и к примеру многоученой жены Перикла и других женщин.) Нет, образ собаки — как существа функционально бесполого — отныне будет сопровождать нашу мысль, когда мы будем вспоминать о роли, отводимой женщинам платонизмом. Во всяком случае, ясно, что в отношении женщин Сократ не лирик. Это не его сфера.

Теперь взглянем, для сравнения, как описывает он (пусть не от своего лица) молодых мужчин: «Знатоку любовных дел не годится забывать, что человека, неравнодушного к юношам и влюбчивого, в какой-то мере поражают и возбуждают все, кто находятся в цветущем возрасте и кажутся ему достойными внимания и любви. Разве не так относитесь вы к красавцам? Одного вы называете приятным за то, что он курносый, и захваливаете его, у другого нос с горбинкой — значит, по-вашему, в нем есть что-то царственное, а у кого нос средней величины, тот, считаете вы, отличается соразмерностью. У чернявых — мужественная внешность, белокурые — дети богов. Что касается «медвяно-желтых» — думаешь ли ты, что это сочинил кто-нибудь иной, кроме нежного влюбленного, которого не отталкивает даже бледность, лишь бы юноша был в цветущем возрасте? Одним словом, под любым предлогом и под любым именем вы не отвергаете никого из тех, кто в расцвете лет» [474d-e].

Не думаю, что дело здесь в одних лишь сексуальных предпочтениях Сократа. Гомосексуалисты нередко создавали очень поэтичные образы женщин. Скорее всего, различие в подходе объясняется ролью, какую женщина реально играла в афинском обществе и которая философствующему, интеллектуальному Сократу не была интересна. Забегая вперед, скажем, что точно так же относится Сократ и к детям: «как щенки», они, по Сократу, должны отведать первой крови; «как щенки» — научившись аргументировать и спорить — они станут разрывать на части любое авторитетное мнение.

Всерьез Сократ станет воспринимать их позднее, когда появится основа для философского общения с ними.

III

Далее следуют несколько утверждений, которые, вероятно, и являются основной причиной критики Платона читателями XX века. Действительно, некоторые мысли звучат для философа странно. Так:

Полезное прекрасно, а вредное безобразно.

Сперва жены и дети будут просто общими.

Со временем надо учредить священные (то есть полезные) браки.

Правители будут прибегать к обману ради пользы тех, кто им подвластен.

Никто не должен знать, что подбором брачных партнеров занимается правительство; негодные люди, недовольные результатами брачной жеребьевки, должны полагать, что это было делом рук судьбы, а власть здесь ни при чем.

Детей от худших родителей надо укрыть в укромном месте (большинство исследователей считает, что это означает — уничтожить. — М.К.).

Не растить также детей, родившихся случайно у пары, свободной в своем выборе, по причине истечения детородного возраста.

Лично я отказываюсь комментировать эти тезисы Платона. В самом общем плане мы с вами видим еще одно подтверждение тому, что философ и политик — плохо сочетающиеся виды деятельности. А более конкретно: мне кажется, что Сократ движим — и он сам говорит об этом — одним желанием: избежать в обсуждаемом государстве внутренних распрей. Не случайно он тут же переходит к вопросу о войне.

IV

В сфере интимной жизни на войне — полная демократия, влюбляется ли отличившийся в бою в юношу или девушку, желает ли заключить большее, чем остальные, число браков.

Но здесь мысль Сократа не оригинальна. Как правило, война делает общество во многих аспектах несравненно более эгалитарным, нежели оно было до нее. С другой стороны (и этого Сократ не учитывает), люди, вернувшиеся с войны, нелегко расстанутся с обретенными ими правами.

Главное в сократовской военной стратегии — деление мира на эллинский и не-эллинский, требование не только принципиально различного обращения с греками и с варварами, но даже и терминологическая дифференциация: «война» ведется с иноземцами; между эллинами же возникает «раздор» — скорее всего, неизбежная или крайне типичная для современников Платона ситуация.

V

Очень любопытный фрагмент. Возможно ли построить государство, которое обсуждает Сократ?

Из всей тональности беседы Сократа вытекает, что нет. Сократ дает на словах образ совершенного государства. Дело же по самой своей природе меньше причастно Истине, чем слово.

Дело Сократа — не пытаться внедрить свою модель в какое-нибудь из известных ему обществ. Я убеждена, повторяю, что основная задача, которую он ставит перед собой, это создать контрастный фон для рассмотрения существующих государств, для того чтобы то, что стало для его слушателей привычным, перестало восприниматься ими как должное или, как мы сказали бы сейчас, «нормальное».

В первую очередь это касается вопроса о том, кто в известных Сократу государствах стоит у власти. Это кто угодно, только не те, кто находится в центре изображенного Сократом «контрастного фона».

Между тем это главные действующие лица и один из основных мотивов (если не основной!) «Государства» Платона.

Невозможно переоценить важность того, что Сократ сейчас скажет о философах. Именно с этого стоит начать следующий параграф.

VI

Итак, Сократ говорит о тех, кого мы сегодня назвали бы большими философами. Рассмотрим его утверждения поочередно.

1) Философ тот, кто стремится не к какому-либо одному виду мудрости, но ко всей мудрости в целом.

Мы все понимаем, какую односторонность, какой перекос в мнениях создает углубленное знание какого-то аспекта действительности. Человеку кажется, будто удельный вес области его исследований в реальности тот же, что и в его собственной жизни. Но, с другой стороны, хороший «узкий специалист» — например, специалист по рукописям IX в.н.э. — обычно лучше ориентируется в действительности, чем профессиональный аналитик, многосторонне образованный, или погрязший в энциклопедиях, ненасытный ум.

Так чем же отличается любитель мудрости в целом от разностороннего всезнайки?

Вот здесь, на мой взгляд, мы подходим к самому главному моменту «Государства».

Не случайно Сократ начинает в пятой книге разговор о философах с описания человека влюбчивого (речь идет о любви к юноше).

2) Философ — это тот, кто вожделеет к истине. То есть тот, для кого Истина, стремление к ней — дороже всего на свете.

И мы понимаем, почему в «Государстве» Сократ выглядит суше обычного, скептичнее в отношении эротики, склонен «подменять» любовь понятием долговечной дружбы.

Философ — это не тот человек, которому не знакомы эротические влечения, сильные чувства, любовь.

Философ — тот, и только тот, кому в любви, en fin de compte, важнее всего поиск истины, возможное приближение к ней. Тот, для кого без истины даже любовь не обладает самостоятельной ценностью.

3) И, наконец, мы видим отличие философского способа постижения мира от филологического, художественного, музыкального, научного и т.д.

Почему хороших художников, музыкантов, писателей всегда было больше, чем настоящих философов?

Потому что философский поиск истины всегда будет находиться в противоречии с вышеперечисленными. И эстетическое наслаждение, и удовольствие от занятий, и многое другое — преходящие моменты (или периоды) в жизни философа. Он не может их миновать, но в какой-то момент философ вынужден проститься со всем этим и остаться в одиночестве, в стремлении познать истину саму по себе. Искусство, литература, научное знание — они ему больше не в помощь. Они служили для гармонизации его пребывания в мире. Художественное восприятие мира — грезы для философа. По-человечески он счастлив, когда может какое-то время пребывать в них. Неудивительно, что Сократ довольно безразличен к тому, должна ли в теоретическом государстве править олигархия — или власть одного человека (царская) была бы предпочтительнее. Это зависит от того, сколько (один или более) в нем найдется философов.

VII

Для пояснения своей мысли Сократ объясняет разницу между незнанием, мнением и знанием (только последнее направлено на бытие). Заметим снова, что и здесь Сократ использует триадичную (а не биполярную, как сделали бы сегодня) схему.

«Планка» философа чуть-чуть снижается: не живет наяву не только тот, кто неспособен сам подняться к созерцанию природы красоты (бытия — оно как бы «мерцает»: я намеренно не останавливаюсь на отношениях, к примеру, красоты и справедливости — и бытия в «Государстве») самой по себе, но и тот, кто неспособен следовать за ведущим к ней; аналогичным образом обстоит дело и со справедливостью (хотя тут не упоминается тот, кто мог бы подвести слушателя к ней, но, может быть, это носит чисто случайный характер). Такой человек обладает не знанием, а лишь мнением, находящимся где-то посредине между бытием и небытием. Мнение всегда двусмысленно (не в современном обыденном словоупотреблении, а в плане, скорее, сочетания сведений разной степени приближения к реальности, например, более или менее верных — и заведомо ложных). Эти люди «грезят», и их — большинство (снова возникает одна из «больных» тем Сократа).