Книга восьмая

I

Эта книга — о типах государственного устройства. Хотелось бы сразу отметить несколько вещей.

1) Число пять.

Пятерка как бы «мерцающая».

Согласно Сократу, существует четыре вида порочного государственного устройства, и все они по сути — переходные. Платона интересует в первую очередь динамика развития каждого типа государства (если бы не деградирующая развязка, он бесспорно предпочел бы демократическое государственное устройство всем остальным формам). Но поскольку уже первое из перечисленных Платоном государств, а именно крито-лакедемонское, является переходным от аристократии к олигархии, то в качестве нулевого (или пятого) [и существующего, и не существующего, так как, с одной стороны, оно не является в своей основе порочным, но деградирует в олигархию] выступает аристократическое государство (царскую власть не в счет, она — не тип государственного устройства, она возможна в различных государствах, и даже у варваров.)

2) Исторический пессимизм Сократа.

В отличие от биполярной концепции К. Маркса (буржуазия порождает своего «могильщика» — пролетариат), схема Платона более многофакторна: новое государственное устройство возникает из противоречий старого. Новая, высвобождающаяся при смене государственного устройства сила необязательно будет «могильщиком» прежнего — но она создаст новые, еще более глубокие противоречия.

Основные тенденции развития при любом государственном устройстве — одни и те же, но при тирании они очевиднее и одиознее всего.

3) Сократ вводит несколько новых понятий, одно из которых — необходимость. Причем выступает последняя в двоякой роли:

Говоря очень грубо, для народа история — переход из-под власти свободных людей (связанных необходимостью) под власть рабов (и в прямом и в переносном смысле), и совершается такой переход, с какого-то момента, в силу необходимости; отсюда — глубочайший пессимизм Сократа.

4) При описании первых двух (без аристократии) типов порочного государственного строя — крито-лакедемонского (как самостоятельного типа) и олигархического — Сократ вновь обращается к Адаманту. Скорее всего, последний ощутил на себе атмосферу олигархического строя (в то время как Главкон по духу ближе к лакедемонянам).

Но уже с переходом Сократа к «демократическому строю» мы слышим монолог, лекцию.

II

Я полагаю, что восьмая книга «Государства» изучалась и изучается политологами повседневно. Поэтому, не желая дублировать ни их, ни Платона, да и не будучи специалистом в этом деле, я пропущу данное Сократом описание четырех (пяти) политических устройств как таковых, тем более, что детали их каждый способен разобрать самостоятельно.

В настоящий момент следует поставить перед собой совсем другую задачу; думаю, что в восьмой книге она и для самого Платона была важнее всего в качестве внутренней — неявной для читателя — проблемы: это отношение к слову при каждом из четырех государственных устройств. Кроме того, не будем упускать из виду и нравственную координату — такие понятия, как уважение к старшим, забота о сиротах и т.п.: мы просто не вправе пропустить это. То есть остановимся на вопросах, главных для философа — вспомним начало «Государства»: философом может быть только тот, кто не чужд прекрасному слову и дружбе, — и второстепенных для политика, стратега. (Хотя порой философы — здесь нельзя полностью исключить и самого Сократа — смешивают эти две перспективы, и тогда имеет место трагедия. «Я не моралист, я реалист», — заявляет Умберто Эко в интервью на актуальную политическую тему. Он, очевидно, упускает из виду, что философ вовсе не обязан давать интервью на темы войны или мира; более того, ему не следует этого делать, ибо он не является специалистом, не владеет достаточной информацией, не несет ответственности за вверенных ему граждан и т.д. Но если философ все-таки вмешивается в какой-либо политический вопрос, он должен делать это только с одной позиции: нравственной. Он может заблуждаться (в ходе истории многое простится), но сказав: «Я не моралист», философ совершает профессиональное самоубийство. Это — и конец семиотики как таковой.)

Надо отдать Сократу должное: нравственность и слово — две главные задачи философа — всегда для него во главе угла рассмотрения любой политической системы, ее динамики, изменения исторического движения.

III

Крито-лакедемонское общественное устройство

I. Его граждане и слово.

Граждане:

II. Граждане и добродетель.

Граждане:

III. Причина возникновения [общественного устройства]: появление раздора в /предшествовавшем/ аристократическом обществе. Разрешение конфликта — война.

Олигархия

I. О роли слова Сократ не говорит. (Вероятно, большой роли оно здесь не играет. Точнее, необходимое для него жизненное пространство занято другими вещами: деньгами, военной силой и т.п.)

II. О добродетели.

III. Причина возникновения (олигархического устройства): страх. Страх заставляет отвергнуть честолюбие и яростный дух. Присмирев под гнетом бедности, человек ударяется в стяжательство.

На это хотелось бы в особенности обратить ваше внимание. Страх, как правило, делает человека неспособным на большие дела. Стяжательство, меркантильность и т.п. — чаще всего результат того, что человеку подрезали крылья. Разрешение конфликта: военная сила или устрашение; сохраняется как богатство, так и раскол в государстве (богатые и бедные слои).

Сократ описывает крито-лакедемонское и олигархическое государства как, в общем-то, наиболее приличные из всех видов «порочных» государственных устройств. Но не знаю, можем ли мы здесь полностью полагаться на его слова. Ведь автор его речей, Платон, тоже жил в определенном государстве, находился в тех или иных отношениях с его властителями (даже если случай с Диогеном и рыбой, рассказанный Лаэрцием, неточен или вообще выдуман, что-то он все же иллюстрирует). В итоговых политических оценках Сократ может проявлять и некоторую осторожность — тогда как все описания, все философские оценки, конечно же, исключительно точны, а значит — искренни.

Демократия

I. Роль слова при демократии.

а) Атмосфера в обществе.

Полная свобода и откровенность.

Почет человеку оказывается, когда он обнаруживает свое расположение к толпе.

В молодых гражданах совершается внутренний «переворот», подобно тому, какой случается в государствах, когда их гражданам оказывается помощь извне вследствие сходства взглядов; а также и не необходимые вожделения, обнаружив, что акрополь души юноши пуст, немедленно захватят его, так как у юноши нет:

— ни знаний,
— ни хороших навыков,
— ни правдивых речей.

Мы не случайно начали с описания Сократом среды формирования языка. Ведь и свобода, и откровенность, и жажда подчеркнуть свое расположение к толпе, и важность сходства взглядов различных людей — все это невозможно без слова. Однако мы тут же замечаем и некоторое противоречие: при полной свободе и откровенности начинается (или приобретает ощутимый размах) борьба за души людей (особенно, разумеется, молодых), борьба за толпу — то есть слово начинает терять свою первоначальную форму выражения мысли (и реальности). Я не стану воспроизводить сократовские рассуждения о «равенстве неравных», о беззаконии, об отсутствии надлежащего воспитания с ранней юности у граждан демократического государства. Но здесь важно обратить внимание на сразу же бросающееся в глаза противоречие: при полной свободе и откровенности, царящих в обществе, оказывается, что у юноши нет правдивых речей (!); следовательно, для последних недостаточно одной только откровенности и свободы — нужны еще знания, хорошие навыки, как и многое другое.

б) Теперь собственно о роли слова в демократическом обществе.

У Сократа появляется новый мотив — придания имен. Имя может не соответствовать реальному предмету (вещи «самой по себе»), однако словесный процесс в обществе всегда сопровождает реальный. Смотрите:

Наш юноша «вернется к логофагам», а они:

Изгонят справедливость и рассудительность.

Назовут стыдливость глупостью, а рассудительность — недостатком мужества.

Изгонят умеренность и порядок, назвав их деревенским невежеством.

Внедрят в душу юноши наглость, разнузданность, распутство.

Назовут (прославляя их в смягченных выражениях: еще один «нюанс» свободы, придающий огромную силу слову — в том числе и безответственному): наглость — просвещенностью, распутство — великолепием, бесстыдство — мужеством.

Дома, при удачном стечении обстоятельств, человек отчасти вернется к своим необходимым вожделениям, в его жизни установится некое равновесие желаний, — но он не примет верного рассуждения и будет говорить, что все вожделения одинаковы. Такой человек живет изо дня в день, угождая первому охватившему его желанию (и порой даже проводит время в беседах, кажущихся философскими).

Помимо того, что мы имеем здесь точное описание феномена «массовой культуры» (все, дескать, вожделения одинаковы) и даже — бессознательно угаданной Сократом — его экономической основы (стремление спровоцировать и мгновенно удовлетворить любое нахлынувшее на человека желание), мы видим и другое заключение Сократа: свобода и откровенность, царящие в демократическом обществе, сами по себе, автоматически, не обеспечивают не только правдивых речей, но и верного суждения, а следовательно, и философии.

Боюсь, что на вопрос, возникающий в этой связи: чего не хватает атмосфере свободы и откровенности для того, чтобы слово при них функционировало полноценно, — ответа нет ни у кого.

Не хотелось бы сейчас раньше времени углубиться в христианскую тематику. Или сослаться, к примеру, на Боэция («Утешение философией»), как более известного нам и судьбой своей, и сочинением, — Боэция, который нуждается не в меньшем количестве комментариев, чем Платон, — да и практически на всех великих авторов; задумаемся же над тем, что общего у них у всех.

Огрубленно это может выразиться так: для того чтобы явилось полноценное слово, требуется долгий предварительный период его «сжатия» (чаще всего — под прессом боли). Между этим процессом и общественным строем нет непосредственной связи, боль не всегда вызывается внешним (со стороны государства) давлением, но часто — людьми, которые могли бы быть воспитаны по-иному. При внешних условиях, благоприятствующих выходу слова вовне, период внутреннего «сжатия» слова сокращается, оно попросту не успевает созреть. С другой стороны, вспомним, что говорит Сократ об относительно «простых» людях крито-лакедемонского общественного строя: сами не владея словом, его представители ценили образованность и охотно слушали других. Похоже, что именно эта особенность (атмосфера не только владения словом, но — уважения к нему) утрачивается, по мнению Сократа, в ходе исторического движения от аристократии к тирании.

II. Нравы.

Полная свобода граждан. Следствие — неуважение к закону, доходящее до парадоксальных ситуаций. Например (отметим даже неслучайную вольную форму изложения Сократом своей мысли):

«Милосердие в отношении осужденных» <...> «при таком государственном строе люди, приговоренные к смерти или к изгнанию, тем не менее остаются и продолжают вращаться в обществе».

Снисходительность к нарушителям закона.

Высокомерно попраны все принципы устройства «теоретического» государства, изложенные ранее Сократом.

Нет надлежащего управления.

Нет интереса к тому, от каких кто занятий переходит к управлению государством.

Содержит в себе черты одновременно всех государственных устройств.

Свобода прививается даже животным.

Отец боится сына, учитель заискивает перед учениками, переселенец уравнивается в правах с коренным гражданином.

Молодые начинают подражать взрослым, а старшие, приспосабливаясь к молодым, то и дело острят и балагурят, чтобы не казаться неприятными и властными.

Рабы и рабыни не менее свободны, чем их покупатели.

Равноправие женщин по отношению к мужчинам.

Свобода в условиях демократического строя — это своеобразное равенство неравных, заключает Сократ.

III. Динамика.

Возникновение /данного строя/ имеет место вследствие неограниченной алчности богатых, выходящей за пределы какой бы то ни было разумности, и частого пребывания бедняков бок о бок с богатыми (в путешествиях; а также это зрелища, война и прочие обстоятельства), при том, что ни в одной из подобных ситуаций бедняки не оказываются презренными в глазах богатых.

Итог: власть берут бедняки, толпа. Идеализация свободы («если собрать это все вместе, то главным будет то, что душа граждан делается крайне чувствительной, даже по мелочам: все принудительное вызывает у них возмущение»), приводящая к полнейшему беззаконию.

Не будем обсуждать всех перипетий, связанных с возрастанием числа праздных людей, многочисленностью и наибольшим влиянием бедняков. (И те и другие стремятся перераспределить собственность, отобрав ее у богатых и упорядоченных по своей природе дельцов. Богатые сопротивляются; их меньшинство, и потому большинству легко обвинить их в заговоре.) В конце концов к власти приходит тиран как ставленник народа.

Тирания

Самый «дивный», т.е. удивительный, по словам Сократа, строй.

I. Роль слова при тирании.

В первое время он /тиран/ приветливо улыбается всем [помимо речи в ход пускается и мимика. — М.К.], о себе же утверждает, что он вовсе не тиран.

...Можем ли мы утверждать, что изначально речь и мимика тирана — сплошная демагогия и обман? Неизвестно. Ведь динамика здесь стремительна. Вряд ли Сократ очень хорошо представляет себе внутренний мир тирана, скорее, он наблюдает его со стороны, «извне», он не может внутренне «подражать» тирану: чуть позднее мы увидим, почему. Сократ только знает, что перемена в тиране неизбежна, и очень скоро нынешние слова тирана окажутся очевидной ложью.

И действительно: тот же тиран — чуть позднее.

«А если он заподозрит кого-нибудь в вольных мыслях и в отрицании его правления, то таких людей он уничтожит под предлогом, будто они предались неприятелю» [367а].

Еще немного времени спустя:

Некоторые из влиятельных лиц (те, что посмелее), способствоваших его возвышению, станут открыто, да и в разговорах между собой выражать ему свое недовольство происходящим: придется их всех уничтожить.

Такова стремительная эволюция тирана. Она неизбежна.

Свободного слова больше не существует, поскольку физически уничтожены его носители (люди порядочные и слепые одновременно). Мы словно погрузились в царство молчания. Оно (а не критика власти: пока она есть, нет тирании) было бы адекватным выражением действительности при тирании.

А теперь рассмотрим реальную роль слова при тирании.

Некоторые голоса всё же звучат. (Разумеется, это не голоса истинных философов.) О чем же можно сказать при тирании во весь голос?

Еврипид утверждает, что «тираны мудры ведь, общаясь с мудрыми». «Он до небес превозносит тираническую власть» [568b].

Всё. Больше об Еврипиде можно было бы ничего не говорить. Ведь уже слишком хорошо известно, что все мудрые — кто в могиле, кто в изгнании, кто в молчаливом одиночестве.

Но Сократ на этом не останавливается.

Заметим, что Еврипид — второй (если брать порядок цитирования) после пифагорейцев авторитет Сократа (то есть автор, чьи слова Сократ привлекает не «филологически», не в целях иллюстрирования какой-либо своей мысли, а как самостоятельный тезис, как мнение единомышленника или оппонента).

Этот «авторитет», как вы поняли, Сократ использует предельно саркастически. Он буквально уничтожает его. (Чего не случилось бы, если бы он сначала привел поэзию Еврипида, а потом стал бы объяснять нам, что описываемая в ней картина не соответствует действительности. Мы могли бы местами колебаться, кто ближе к истине — Еврипид или Сократ.)

Сократ абсолютно неумолим по отношению к Еврипиду.

Так разделаться Платон мог только с былым кумиром.

Но, как мы видим, Еврипид не исключение среди своей братии.

Трагические поэты, «обходя другие государства, собирая густую толпу, подрядив исполнителей с прекрасными, сильными, впечатляющими голосами [обратим внимание: еще одно — после мимики — внеречевое воздействие на слушателей] ...привлекают граждан к тирании и демократии. <...> Мало того, они получают вознаграждение (то есть, говоря современным языком, они продажны: ведь из слов Сократа не следует, что воспевать тиранов их заставляют силой) и им оказываются почести всего более, как это и естественно, со стороны тиранов, а на втором месте и от демократии» [568c].

Таким образом, мы неожиданно обнаруживаем общее в двух радикально отличных друг от друга (если не полярно противоположных) государственных устройствах. В обоих чрезвычайно высоко ценится:

а) обращение к толпе;

б) использование, в дополнение к слову, внеречевых факторов (как-то: «впечатляющий голос»), то есть обращение не к рациональному в человеке.

Вернемся к сказанному еще раз и проследим динамику политических режимов параллельно с динамикой слова:

II. Нравы при тирании. А нравов-то, собственно, нет.

Всех, кто на что-нибудь годился, тиран удалил из государства (большей частью — уничтожил).

Да и о «нравах» самого тирана говорить сложно — ведь он подчинен необходимости.

В какой-то момент он бывает вынужден отобрать оружие у народа (породившего тирана, словно сына) и направить его против своего отца (народа).

Этот образ запоминается. Тиран — сын; народ — отец.

Тиран — отцеубийца и плохой кормилец для престарелых.

Мы видим, что моральный аспект — наверное, самый важный в оценке многосторонне-кровавой деятельности тирана. Не убийство врагов, не вóйны (что тоже, на взгляд Сократа, ужасно) и т.п. — а отношение к родителям и престарелым.

Это дает мне — еще раз — основание сказать, что сократовское «теоретическое» государство (с общественным воспитанием детей и т.д.) — не «мечта» Платона, а «альтернативный вариант», столь необходимый в качестве background для рассмотрения существующего.

Уважение к отцу — очень важный, а порой и решающий для Сократа момент.

III. Причина возникновения.

Усиление раскола между богатыми и бедными, при появлении большого класса людей, паразитирующих на тех и на других (при том, что последние страдают несравненно больше), — и все это при сильном — если не решающем — влиянии большинства (бедняков, то есть толпы).

Разрешение конфликта. Высвобождение тираном новой силы (в данном случае — рабов) и опора на нее. (Народ таким образом попадает «в самое горькое и тяжелое рабство — рабство у рабов»). Дальнейшее можно только предугадать.

Я думаю, что приведенная Платоном пословица «избегая дыма, угодишь в огонь» относится не только к замене демократического строя тираническим.

Как только в [нулевом по счету] аристократическом строе возник раздор, все последующие типы государственного устройства являют собой разрешение одного противоречия путем создания другого. Как в определенной степени аристократия, тирания по-своему прочна — ибо раздор при ней не может проявиться (и неизвестно, проявится ли вообще).

Причин исторического регресса много. Одна из них — неумеренность, «неупорядоченность» людей (например, безграничная алчность или превращение свободы в своего рода идола).

Но есть здесь и еще один аспект.

Отсутствие меры можно рассматривать не только как неограниченность чего-либо, каких-то свойств или чувств, но и как несоразмерность целого и части, как «однобокость», односторонность подхода. Народ склонен возвеличивать одного, — или что-то одно. Крито-лакедемоняне придают исключительное значение войне, олигархи — богатству, жители демократического государства — свободе.

Действительность же многофакторна.

Что, собственно, и оттеняет Сократ своим рассказом о «нашем» (то есть теоретическом) государстве.

Я намеренно оставляю в стороне то, что связано у Платона со способом производства. Дело в том, что для изучения таких вопросов, как развитие производительных сил, а главное, на мой взгляд, — средств производства (достаточно указать на научно-технический прогресс, свидетелем которого является человечество в последние века), нужно знакомство с длительной исторической традицией, чего у Платона, естественно, быть не могло. Описываемое Сократом государство абсолютно функционально, но оно статично: труд как бы не нуждается в совершенствовании. Поэтому я не стану подробнее вникать в проблему разделения труда в теоретическом государстве; достаточно идеи Платона, что таковое должно иметь место.