Книга девятая

Книга девятая, как и книги шестая — восьмая, важна с точки зрения общих философских принципов.

Но сейчас рассмотрим «микрокосм» (человека) — после того как был рассмотрен «макрокосм» — государство. Ибо первая часть девятой книги, в основном, психологическая.

I

Тиранический человек

Здесь главное — не «сместить» ракурс рассмотрения, заданный Сократом, и не анализировать тиранического человека в качестве составляющей части, а именно: как жителя тиранического государства или возглавляющего это государство тирана.

Сократ говорил вначале о том, что нам сперва следует рассмотреть явление как оно проявляется в чем-то более крупном (и грубом), а затем уже — в менее значимом; теперь, подойдя к человеку, мы словно лишились оптического прибора: в нем, безусловно, труднее будет что-либо разглядеть и в чем-то разобраться.

Итак: тиранический человек — это не житель тиранического государства и не тот, кто сформирован последним.

Это человек, который формируется в своем микроокружении. Потенциально это (почти) каждый из нас (почти — поскольку помимо «навыков» человека еще важна и его «натура»).

Сократ не случайно начинает со сновидений. Я думаю, что «сновидения» — это тоже образ. Ведь Сократ — не Фрейд, и вряд ли думает, что действительно каждый из его слушателей во сне совершает некие бесчинства. Скорее, пример со сновидениями — наглядное свидетельство того, на что способен внешне мирный человек в ситуации, когда по каким-либо причинам усыплено разумное, кроткое начало его души.

Демократический строй — не конвейер по производству добропорядочных граждан. При нем действительно преобладают внутренне порядочные люди, однако для этого требуется соблюдение нескольких условий:

— человек должен внутренне ощущать себя демократом;

— человек должен подчиняться обычаям, закону и своему отцу.

Мы снова убеждаемся, что в глазах Сократа очень важно влияние отца, семьи. Ведь отвратить человека от вышеназванных принципов дурное окружение обычно пытается смолоду — пока тот неопытен и пылок. И отец — первый, кто способен оказать серьезное сопротивление совратителям.

Неопытность юноши сказывается в том, что он (будучи всего-навсего сыном демократа, а не человеком, ставшим таковым по внутреннему убеждению) не очень хорошо себе представляет, что есть полнейшая свобода (совратители пытаются ему внушить, что она покрывает собой и область беззакония). Как уже говорилось, тут отец (семья) в силах противодействовать дурному обществу.

Борьба за юношу продолжается. (Мы помним, что за яркую, незаурядную личность сражаются ожесточеннее всего.) И тогда применяют второе средство, с целью вывести юношу из-под контроля семьи: ему внушают какую-либо пагубную страсть. Эта страсть становится его внутренним тираном, ради ее удовлетворения он готов на всё (вплоть до избиения и даже продажи в рабство своих отца и матери). Одержимый порочной страстью, юноша делается легко манипулируемым со стороны дурных людей.

Итак — вот, в общих чертах, сократовская «расстановка» ценностей:

— разумное начало в юноше (его внешние союзники: обычаи, законы, отец);

— вожделеющее и яростное начало (внешние союзники — дурные люди, многие из которых сами терзаемы тираническим Эротом; иные же — умелые искусители, разжигающие и использующие страсть в юноше в своих целях).

Мы видим, что Сократ — не враг ни демократического государственного строя, ни семьи, ни обычаев, ни законов. Если он предлагает «теоретический» план государственного устройства, то для того, чтобы показать, что общество и семья со своей задачей не справляются (точнее, с какого-то момента перестают справляться).

Что же это за момент?

Он связан с соотношением в обществе людей «тиранической природы» и остальных — тех, что мыслят здраво либо нет.

В каждом государстве есть люди, которые под влиянием дурного окружения (подчеркнем: у Сократа это не семья, и даже не женская ее составляющая) становятся негодяями, — кстати, и в наши дни их деятельность нисколько не отличается от описанной Сократом. Эти люди воруют, продают других в рабство, а еще (обратите внимание на язык Сократа — он блестяще отражает его аксиологию!) «<...> бывает, они занимаются и доносами, если владеют словом, а то и выступают с ложными показаниями или берут взятки».

Если же таких людей в государстве совсем мало, то они уезжают в дальние земли... Если они (очевидно, когда их побольше) остаются у себя на родине, то, естественно, творят описанное выше зло, но пока по мелочам.

Когда же таких людей в государстве набирается много и они сами ощущают свою многочисленность — из их среды рождается тиран (тот, в чьей груди живет самый отъявленный внутренний Тиран), чему способствует безрассудство парода.

Круг влияния расширяется.

Борьба идет уже между тираническими личностями и остальными (здравомыслящими и «безрассудными» людьми).

Здесь — вслед за Сократом — мы вышли за пределы не только микроуровня (человека), но даже и промежуточной ступени — группового сознания и т.д., и можем снова начать рассуждать на «уровне государства». Как тиранический человек готов продать в рабство свою мать, так, к примеру, тиран-государственный деятель охотно вводит войска своих новых сподвижников (рабов — как в прямом смысле, тех, что он освободил, как о том говорилось в предыдущей, восьмой, книге, так и в переносном — «свое дурное окружение», с присущими им пороками и манипуляциями, упоминавшимися выше) в свое отечество, тем самым закабаляя, обращая в рабство свою родину-мать, и т.д. Поэтому нам следует еще раз вернуться к «тираническим» людям и посмотреть, что — помимо грабежей, интриг и доносов — включает в себя их частная жизнь.

У этой компании есть одна общая черта (точнее, их много — но эта, наиболее характерная, перекрывает собой все остальные), отличающая индивидов этого типа от добропорядочных, полноценных людей. Тут я должна процитировать Сократа полностью: «За всю свою жизнь они ни разу ни с кем не бывали друзьями» [576а].

Давайте подумаем над тем, что бы это могло означать и почему это важно.

У Сократа появляется новый термин: общение.

Как именно «общение» связано с семьей, с непосредственным окружением, государственным устройством и т.п., Сократ не говорит. Полагаю, что те принципы, которые способны предохранить молодого человека от подчинения внутреннему тирану и дурной компании, берегут, сохраняют его и для дружеского общения (природный добропорядочный нрав, соблюдение законов, уважение к отцу, осознание себя демократом и т.п.). Но Сократ этого не говорит. Общение — тоже тема-отросток, большого развития она не получает. Мы видим только, что тиранические натуры в общении с людьми:

требуют лести и полной готовности к услугам;

когда сами в чем-то нуждаются, изображают, что очень близки с вами, а чуть добьются своего — снова чужие.

Иначе говоря, «они вечно либо господствуют, либо находятся в рабстве: тираническая натура никогда не отведывала ни свободы, ни подлинной дружбы» [576а].

Отсюда — главное заключение: для Сократа дружба и свобода — понятия тесно связанные; они противостоят двум другим, также нераздельным понятиям — господства и рабства.

Итак, первые наши с вами робкие предположения относительно использования терминов Сократом.

Что еще сказать о тиранических натурах?

— Что они «не заслуживают доверия» — это очевидно.

— «Они наяву таковы, каковы они в своих сновидениях», — это опять образ, для наглядности, а не психоаналитический тезис.

— Они в высшей степени несправедливы.

Последнее тоже очевидно, но мы чувствуем, что на горизонте снова встает изначальный вопрос «Государства»: зачем человеку быть справедливым? А не живется ли несправедливым лучше и т.д.?

Счастлив ли тиран?

В нем господствует лишь самая порочная и неистовая часть души (у которой в рабстве находится всё порядочное). Такая душа — рабская, и, несмотря на то что она делает всё, что ей вздумается, она полна смятения и раскаяния. И тиран полон страха. Он живет как бы в тюрьме, так как не может надеяться на поддержку всего государства. (Аналогичные процессы имеют место и в тираническом государстве в целом.)

Разумеется, тиран самый несчастный человек на свете. Особенно если ему действительно удалось получить власть, а не прожить жизнь в качестве частного лица...

И еще — хотя бы несколько слов о тексте.

1) Образы. — Страх. Сожаление и раскаяние. Тюрьма. Можно уже не добавлять, что тирану плохо.

2) Интересная предпосылка Сократа: нрав человека лучше всего поддается наблюдению в домашнем обиходе, по отношению к членам семьи. (Помимо того, что это верно — это еще и из числа примеров, которые Сократ приводит для тех, кто не способен оторваться от чувственных образов.)

3) Ибо по-настоящему в нрав человека можно проникнуть лишь «мысленным взором», а для этого требуется человек с «острым зрением», — очевидно, что это философ.

4) «...разве не в такой тюрьме сидит тот тиран, чью натуру мы разбирали?... Большей частью он, словно женщина, живет затворником в собственном доме...» [579b-c].

Мне, разумеется, не нравится, что в «теоретическом государстве» Сократа нет семьи, общие дети, женщины участвуют в войне наравне с мужчинами. Но мы видим, какой была альтернатива: как жили, на взгляд Сократа, женщины в его время. Когда он хочет показать, насколько вообще может быть несчастлив человек, он сравнивает его участь с женской.

II

Перед нами иерархия (точнее, деградация) пяти типов государственного устройства! (Из них четыре — «порочных», плюс тот строй, который мы в свое время обозначили как нулевой: Сократ тогда явно подразумевал под ним строй аристократический; здесь он идет у Сократа первым, и зовет он его царской властью — думаю, потому, что большого значения для Сократа не имеет, власть — царская или аристократическая; но в виде антипода тирану ему удобнее поставить одну фигуру: царя; кроме того, мы увидим, что царская душа не столько юридическое или даже количественное, сколько этическое понятие.) В этой иерархии самое нижнее место занимает государство тираническое: в нем — предельная деградация счастья и добродетели.

Ну а что происходит внутри пирамиды — в государстве царском (или аристократическом)?

Философ в сравнении с другими людьми

Это, собственно, та проблема, которая была обрисована ранее. Я не буду задерживаться на обозначенных Сократом трех началах человеческой души и соответствующих правлению в душе того или иного начала трех человеческих типах: корыстолюбцев, честолюбцев и философов. Важно другое: они абсолютно не понимают один другого (к примеру, для философа наивысшее удовольствие состоит в поиске Истины, а честолюбец считает научную деятельность из-за ее бесполезности в смысле славы — всего лишь дымом). Сократ пытается решить вечный вопрос: каким-то образом привести всех троих «к общему знаменателю», заставить говорить на одном языке, пусть усредненном, чтобы затем выстроить их иерархию.

Он задал вроде бы очень несложный вопрос (относительно деятельности каждого): что приятнее и в чем меньше страданий? (Заметьте, такой эпикуреизм вовсе не есть этическая позиция самого Сократа.)

Выясняется, что радости и корыстолюбца, и честолюбца философу знакомы (он в большей или меньшей степени изведал их ранее); да и вообще они известны каждому человеку. Но есть радость, до которой — кроме философа — не добрался никто: это радость созерцания бытия.

С этим трудно не согласиться.

Но далее следует мысль спорная с современной точки зрения, а именно: суждения философа будут наилучшими. Он один будет обладать опытностью в сочетании с разумом (вероятно, в силу знания диалектики — ведь другие люди ею не занимались). То орудие, посредством которого можно верно судить, — оно в руках философа. Наверное, и здесь надо было бы признать правоту Сократа. Но вот если спросить сегодня у высококвалифицированного юриста, преуспевающего бизнесмена либо политика, кто лучше судит, рассуждает, доказывает и чье суждение вернее — его или философа, — вопрос, конечно же, лишь вызовет у него улыбку. Сократ прав в том, что суждения философа — наиболее веские: у него есть человеческий опыт в сочетании с умением анализировать и доказывать. При этом тот, кто обладает наиболее эффективным мыслительным арсеналом, несет ответственность за результаты своих действий.

Культивируемая (особенно в последние десятилетия) однонаправленность той или иной сферы гуманитарного знания, узость горизонта, «кабинетная» оторванность философа — плохи. Но неожиданный «прорыв» в каких-то отдельных областях, кажущийся радикальным, создающий иллюзию стремительного расширения кругозора, может обернуться непредвидимыми последствиями. Так, например, пусть традиционные школьные и университетские подборки книг для гуманитарного образования скучны, но явно большую опасность таит в себе концепция известного профессора-теоретика, предложившего «заменить» изучение ставшего стандартным набора литературы самообразованием посредством чтения of the great books человечества. Но ведь не получивший систематического, по возможности широкого представления о мире и о жизни читатель, человек, настроенный односторонне, может увидеть в «знаковых» (как сейчас принято говорить) произведениях что-то одно. Великие авторы в своих произведениях нередко оказываются над той или иной конкретной борьбой, демонстрируя коллизию ценностных систем порой независимо от собственной позиции. Между тем ориентация мышления формируется философией, философами.

Ответственность философов очень велика. И часто характеризующие философскую мысль в наше время «биполярность», принципиальная установка на отсутствие связи с реальностью, «орнаментальность» в противовес моральным импликациям, эклектизм как свобода выбора — на совести философов. Односторонность философов (как и представителей других профессий), нередко неприятие ими деятельности друг друга способны лишить людей, общество возможности содержательного общения.

Когда философы перестают обращаться к широкой гуманитарной аудитории (как это часто происходит сейчас), это можно назвать высокой степенью специализации, но можно и культурным вакуумом общества.

Если философ считает, что он действительно судит лучше других, он обязан суметь убедить в этом окружающих.

Собственно, это и делает Сократ.

Он стремится показать, корыстолюбцу и честолюбцу, к примеру, что они просто не видели белого цвета и потому, сравнивая серое с черным, считают первое отсутствием страданий. Их шкала ценностей существенно занижена: подобно скоту (еще один образ), они смотрят то чуть повыше, то снова совсем вниз.

Главкон (который, кстати, в девятой книге снова включается в разговор) и Адимант, и большинство последующих читателей Платона тоже не видели.

Но, разумеется, Сократ полемизирует не с ними, а с ка-кой-то из современных Платону философских школ (возможно, с несколькими сразу), а может быть, и просто с юристами.

Правда, любящий несколько банализируя подводить итог мысли Сократа, Главкон заключает: «Великолепно, словно прорицатель, изображаешь ты, Сократ, жизнь большинства» [586b]. Но мы не обязаны подчиняться заключению Главкона. Допустим лучше, что воображаемые оппоненты Сократа весьма дифференцированны.

У Сократа есть и более тонкое рассуждение, определяющее жизнь философа по отношению к остальным. Но оно при всей его теоретической важности — не в фокусе рассмотрения (ведь среди собеседников Сократа философов нет). Душа человека более причастна истинному бытию (и потому более действительна), чем человеческое тело. И, соответственно, душевные (сегодня более точным термином было бы «духовные») явления важнее физиологических (это понятно), а главное — более действительны, более реальны, чем последние.

Главкон на эту мысль никак не откликается.

Сократ не продолжает развивать тему, а возвращается назад, к более понятному: к обсуждению серо-черной шкалы ценностей (тут, кстати, он и приводит пример со скотом).

В общем, ему приходится упростить (и «усечь») свой вывод, сделать его более понятным для Главкона: большинство гоняется за призрачными удовольствиями (ценностями).

«И бог с ними», — хочется сказать философу.

Но эти призрачные удовольствия служат предметом раздора в обществе.

И перед нами снова возникает схема деградации пяти государственных устройств. Первое (аристократия/царская власть) было бы хорошо, если бы в нем не возник раздор...

А почему так случилось?

Потому что было мало царских (внутренне упорядоченных, следующих своему разумному началу) душ, — иначе говоря, душ почти философских.

Ибо далее всего отстоят от разума натуры тиранические, ближе всего к нему — внутренне упорядоченные, царские.

Разница между ними непомерна (Сократ тут производит какие-то очень сложные математические расчеты, очевидно в пифагоровском духе, разобраться в которых, может быть, под силу только специалисту).

Кроме того, Сократ широко использует метод аналогии.

Царь — как бы заместитель философа в его рассуждениях. Удовольствия — заместитель благ духовных (такого уровня, какого его собеседник еще не вкусил).

Но мы уже предчувствуем грустный вывод: наилучшее, что возможно на этой земле, — это правление натуры царской.

«Теоретическое государство» философов — «белый фон» для того, чтобы слушатели лучше ориентировались между серым и черным цветами, чтобы их аксиологическая планка поднялась выше.

Перейдем к натуре философской и постараемся понять, почему, по Сократу, ей нет места в реальных государствах и, говоря о последних, приходится пользоваться ее «заместителем» — натурой царской.

Образ зверя — убедителен и очень популярен. Я не буду говорить о трех частях человеческой души — во-первых, это широко известно, а во-вторых, не надо забывать, что Сократ описывает все это не буквально — ведь речь идет о некоем словесном подобии души. В двух словах: Сократ придает большое значение господству собственно человеческого начала в человеке, дружбе (гармонии) всех остальных его частей.

Важнее для понимания концепции «Государства» в целом — другое.

В человеке «человеческого» начала как бы два: первое — то, что мы привыкли называть человеком. Другое — то малое начало его души, которое Сократ зовет божественный и которое является человеческим в полном смысле слова. Это малое начало может заглохнуть, а может и возобладать над другими, несравненно более сильными в привычном смысле.

Однако поостережемся увязывать напрямую божественную (человеческую — это одно и то же) часть человеческой души с ее разумной частью. Во-первых, тут у Сократа появляются новые штрихи — кротость, к примеру, — выходящие за рамки разумности (а часто, добавлю, и вступающие с ней в противоречие). А во-вторых, именно потому эта часть и божественна, что рационального объяснения для нее не существует. Всё, что Сократ не может выразить, объяснить — не только аргументированно, но даже образно, — он называет божественным.

Основная «метафизическая» импликация, следующая из данного утверждения Сократа:

Несправедливый человек — тот, в ком порабощена самая лучшая, его божественная часть. И пусть даже никто не замечает его несправедливости, — может ли он сам быть счастливым при этом?

«Практические» импликации из представлений о божественном начале в человеке:

1) У людей, занятых физических трудом, поневоле ослаблена лучшая часть их души.

2) Поэтому лучше, чтобы эти люди управлялись другими — теми, в ком божественное начало господствует: тогда, пусть таким косвенным образом, они в конечном счете станут повиноваться чему-то высокому; в противном случае они окажутся во власти хоть и собственной — но одной, или обеих, низших частей души. Задача закона — обеспечить первое условие (вероятно, речь идет, в первую очередь, о законе «теоретического» государства; но сейчас уже у Сократа всё смешалось, в конце концов любой закон «причастен» чему-то более высокому; он лучше беззакония).

Непонятно, долговечно ли «теоретическое государство» Сократа. Аналогия с детьми, которых следует сперва приучить к порядку, а затем отпустить на свободу, наводит на мысль, что оно должно быть временным образованием, Но в целом мысль, заложенная в книге, — в том, что такого государства нет и не будет; и как я не раз уже подчеркивала, вся эта «теоретическая» конструкция создана Сократом лишь для того, чтобы оттенить какие-то стороны существующего. В любом случае, приведя пример воспитания детей, Сократ снова переходит к другому, «реальному» плану существования.

3) Применяемое государством (государствами?) наказание — полезно: в человеке подавляется звероподобное начало его души и высвобождается кроткое; точнее, их соотношение изменяется в лучшую сторону.

Итак, философ. Человек с господствующим в душе божественным началом (иначе говоря, человек в полном смысле этого слова). Он разумен и — как мы помним — кроток. В его душе порядок и согласованность, гармония — и вновь, как мы вспоминаем, — дружба между ее различными частями.

В каком государстве мы можем отыскать такого человека?

Где-то, конечно, мы его найдем. Ведь посчастливилось же нам встретить в жизни Сократа. Один он, или есть еще такие люди — философы? Наверное, есть и другие.

Но нам нет смысла искать его среди государственных мужей. Ни лучшая (царская/аристократическая) власть, ни, тем более, худшие ее формы не предполагают включения в них истинных философов.

Случается, правда, что правители (часто единоличные — как цари, так и тираны) приглашают их в советники, дабы улучшить государственное правление.

Иногда философы даже соглашаются, но тут же теряют свою божественную сущность, а скорее всего у них таковой никогда и не было.

Философ должен заниматься делами своего государства, своего внутреннего устройства.

Но чтобы научиться определять, что хорошо, что плохо, что справедливо, что нет, и главное — нужно ли быть справедливым, он должен путем размышлений и рассуждений подняться ввысь.

А в конкретном случае, в вопросе о государстве — он должен подняться мысленным взором (оторвавшись от всех конкретных предпосылок) к его небесному (теоретическому) образцу, чтобы иметь основу, критерий для суждения о настоящем.

Конечно, и этого недостаточно.

Ведь говорил же Сократ, что есть нечто более важное, чем справедливость (сама по себе).

У нее есть онтологическая основа.

Это Благо.

Истинный диалектик способен добраться до формулирования Идеи такового.

А человек с доминирующим божественным началом в душе — еще и до ее созерцания.

Был ли таким человеком только Сократ, или существовали еще и другие?

Я хочу еще раз подчеркнуть, что в «Государстве» Платона важны не «теоретические» принципы устройства государства сами по себе: Сократ здесь может утрировать любые черты, чтобы показать несовершенство существующих.

Важно представление о необходимости для человека быть справедливым, о необходимости обладания представлениями о справедливости самой по себе (на сверхчувственной, беспредпосылочной основе) и, главное, — об онтологической обоснованности последней.