Иллюзии

Дальнейшие события происходят на следующий день, т.к. Розенкранц сообщает Клавдию о предстоящем спектакле, как о факте, который должен состояться «сегодня». Значит, прошла ночь, прошло, вероятно, какое-то время следующего дня. «Шестнадцать строк» написаны, спектакль отрепетирован. Что же собрало сейчас вместе короля, королеву, Полония с Офелией, Гильденстерна и Розенкранца?

— Судя по всему, это «совещание», которое собирает Клавдий. Его руки, наконец, развязаны: мир с Фортинбрасом позволяет заняться другими проблемами, например, решить надоевший вопрос о безумии Гамлета (тем более, что есть замечательная версия о его помешательстве на любовной почве). Клавдий весел и благодушен. Сначала надо заслушать представителей другой точки зрения: королева, видимо, еще не успокоилась, ее шпионы работают. — Ну и как там у вас?

— Так, значит, вы не можете добиться,
Зачем он напускает эту блажь?

Розенкранц и Гильденстерн в трудном положении: с одной стороны, необходимо отчитаться о каких-то результатах, доказать, что они не даром едят эльсинорский хлеб, но, с другой, — рассказать все, что удалось узнать о Гамлете (о Дании — тюрьме, о честолюбце...), — было бы опасно. Пока они не знают всех пружин интриги, им нет смысла портить отношения ни с одной из враждующих сторон. Поэтому они осторожно, оправдываясь и выкручиваясь, сообщают некую полуправду. Короля все это не слишком интересует, он молчит и ждет своего момента. Дальнейший расспрос шпионов ведет Гертруда. Тут Розенкранц ловко вворачивает сообщение об актерах, как бы присваивая себе заслугу их появления в замке. (— Уже за то, что мы догадались их пригласить, нам полагается некоторый аванс, не правда ли?) Полоний подтверждает сведения о предстоящем спектакле, но у него тут своя игра: он-то догадывается, что ничего хорошего это представление не сулит. Опять Гамлет устроит какую-нибудь скандальную демонстрацию. Но на этот раз на спектакле будут царственные особы, пусть посмотрят, что вытворяет их отпрыск. Не исключено, что они предпримут после этого какие-нибудь меры, как-то ограничат принца, и, тем самым, оградят от него Офелию.

Клавдий же ничего не подозревает и ждет вечернего развлечения, как славного завершения всех забот вчерашнего и сегодняшнего дня.

Милостиво отпущенные королем, и тем уже счастливые, ушли Розенкранц с Гильденстерном. Теперь Клавдий может себе позволить слегка подразнить Гертруду, обласкав Офелию и Полония. Вообще все это забавно: «шпионы поневоле, мы спрячемся...» — смешно и как-то смахивает на игру.

Королева, как всегда, не очень-то довольна и тем, что ее опять отстраняют, и тем, что такое значение придается интрижке, в которую она не слишком верит. Весьма зловеще звучит ее двусмысленное пожелание:

— А вам желаю,
Офелия, чтоб ваша красота
Была единственной болезнью принца,
А ваша добродетель навела
Его на путь, к его и вашей чести.

Какая уж тут «честь»! Гертруда ни в какую любовь тут не верит, она прекрасно понимает, что никогда Гамлет не переступит через свое положение, никогда опрометчивым браком не погубит свою будущность. Мне могут возразить: а как же потом, над могилой Офелии, Гертруда ведь заявляет: «Я тебя мечтала в дом ввести женою Гамлета...» — На этот вопрос подробно будет дан ответ, когда мы подойдем к разбору сцены на кладбище; пока же будем исходить из того, что брак между Гамлетом и Офелией невозможен по вполне понятным государственным соображениям.

Офелия же не понимает двусмысленности того, что сказала королева. Она слышит одно: все запреты сняты, можно увидеться с любимым, можно сейчас с ним встретиться, голова кружится от счастья.

Но Полоний понял все. Даже не смог скрыть раздражение:

— Все мы так:
Святым лицом и внешним благочестьем
При случае и черта самого
Обсахарим.

Гертруда ушла, Офелия, получив «для вида» книгу, приготовилась к встрече с принцем. Полоний и Клавдий готовятся занять наблюдательный пост... И вдруг — взрыв! Как неожиданно и страстно прорвалась реакция Клавдия на вообщем-то вполне безобидную, хоть и горькую, иронию Полония. Эта реплика короля «в сторону», этот маленький монолог — прелюдия к его главному покаянному монологу-молитве. Какими странными ассоциациями связало чувство братоубийцы слова Полония с его собственным преступлением, кто знает... Но как это правдиво: расслабившийся, благодушный человек, который казалось совсем забыл о своем грехе, внезапно от какого-то пустяка вспоминает о нем, и все муки, до сих пор легко удерживаемые и подавляемые занятием массой дел и проблем, — прорываются наружу.

— О, как тяжко!

Как столбняк напал на Клавдия. Взгляд остановился, ничего не слышит... И Полоний вынужден напомнить королю: «Он близко. Отойдемте, государь».