III. Лэди Макбетъ

Современные криминалисты въ послѣднее врем» много занимались вопросомъ о преступности женщинъ. Женщина всегда была загадкою и поражала неожиданностями; и въ области криминологіи она. по замѣчанію Ферро, дѣйствуетъ наперекоръ всѣмъ правиламъ.

Дѣло обстоитъ такъ. Если руководиться данными, оказавшимися до извѣстной степени надежными при обсужденіи вопроса о преступности мужчины, то слѣдовало бы сдѣлать выводъ, что женщина въ среднемъ болѣе склонна къ совершенію преступленій, чѣмъ мужчина, — а между тѣмъ въ дѣйствительности замѣчается обратное.

Въ сущности, нѣтъ особенныхъ основаній для разсмотрѣнія вопроса о тѣлесныхъ и психическихъ особенностяхъ, общихъ женщинѣ и преступнику, особенностяхъ, которыя давали бы поводъ противополагать ее нормальному мужчинѣ. Эти изслѣдованія и не представляли бы никакого интереса, такъ какъ въ дѣйствительности преступность женщины менѣе въ 4—7 разъ въ сравненіи съ преступностью мужчины. Но вѣдь необходимо принять въ соображеніе слѣдующее: можно утверждать, напр., съ одной стороны, что импульсивная натура, болѣе сильные аффекты и порывистыя волеизъявленія женщины располагаютъ ее въ болѣе сильной степени къ нарушенію предѣловъ, установленныхъ обществомъ для ограниченія свободы дѣйствій; но, съ другой стороны, эти импульсы встрѣчаютъ противодѣйствіе въ другихъ качествахъ, которыми обладаетъ женщина вообще или въ высшей степени, чѣмъ мужчина; притомъ, эти качества иногда такъ сильно развиты въ женщинѣ, что удерживаютъ ее отъ совершенія преступленія, сравнительно даже чаще, чѣмъ мужчину: мы не можемъ поэтому не остановить нашего вниманія на этихъ качествахъ и должны разсмотрѣть ихъ ближе.

Качества эти состоятъ въ томъ, что женщина менѣе эгоистична и болѣе альтруистична, чѣмъ мужчина, она болѣе непосредственна, добра и способнѣе приносить жертвы, нежели онъ; далѣе, какъ мать, она болѣе привязана къ семейной жизни и традиціямъ, болѣе религіозна и болѣе проникнута національнымъ духомъ, чѣмъ мужчина, и прислушивается къ общественному мнѣнію съ большимъ уваженіемъ, чѣмъ онъ. Ко всякому соціальному, этическому или юридическому запрету она относится съ уваженіемъ, на которое неспособенъ въ такой степени мужчина, болѣе отрицательно относящійся къ авторитету власти. И, наконецъ, женщина не находится въ такой степени подъ вліяніемъ внѣшнихъ условій, которыя весьма часто даютъ поводъ мужчинѣ къ нарушенію запрета даже въ тѣхъ случаяхъ, когда онъ не расположенъ къ тому; это объясняется тѣмъ, что женщина вообще имѣетъ менѣе потребностей, чѣмъ мужчина, и не столь воспріимчива къ вліянію дурного общества и алкоголя.

Наблюденія показываютъ, что большинство женщинъ, пополняющихъ ряды преступницъ, принадлежитъ къ тѣмъ, которыя удалились отъ семьи, утеряли связь съ семейными традиціями, — это тѣ одинокія существа, которыя усвоили себѣ образъ жизни и наклонности мужчины, — изъ нихъ и состоитъ большинство преступницъ. Въ соотвѣтствіи съ этимъ замѣчается, что наибольшій процентъ преступницъ встрѣчается въ странахъ, гдѣ женщина участвуетъ въ борьбѣ за существованіе наравнѣ съ мужчинами, напр., въ Англіи. Нужно думать, что по мѣрѣ уравненія женщинъ въ правахъ всюду и во всѣхъ областяхъ будетъ замѣчаться тенденція къ уравненію преступности у женщинъ и мужчинъ, такъ какъ спеціально женскія качества, являвшіяся до сего тормазомъ къ совершенію ими преступленій, уменьшатся въ той же степени, въ какой въ ихъ средѣ возрастутъ общіе импульсы къ совершенію преступленій; впрочемъ, это пророчество можетъ и не сбыться, если женщина и въ этомъ случаѣ поразитъ сюрпризомъ и будетъ дѣйствовать наперекоръ общимъ правиламъ.

Но, конечно, съ этими спеціально женскими качествами и ихъ логическимъ противорѣчіемъ— типомъ женщины-преступницы необходимо считаться до того момента, когда эволюція уничтожитъ эти качества женщинъ, основанныя на старинной традиціи, — но едва ли этотъ моментъ наступитъ скоро. Благодаря этимъ качествамъ, которыя мы можемъ опрѣдѣлить кратко, какъ «женскій альтруизмъ», женщины сравнительно рѣдко совершаетъ такія преступленія, которыя совершаются мужчинами изъ грубой или тонко расчитанной корысти; если при этомъ принять во вниманіе, что большею частью преступленія совершаются посредственно или непосредственно въ силу такихъ именно мотивовъ, то легко будетъ объяснить сравнительную рѣдкость совершенія преступленій женщинами. Но, съ другой стороны, женщина именно въ силу своего альтруизма, часто совершаетъ преступленія для другого; и хотя эти преступленія случаются рѣже, они тѣмъ не менѣе не лишены значенія въ лѣтописяхъ преступленій и не могутъ быть поэтому обойдены молчаніемъ.

Эти именно преступленія мы назвали бы типически-женскими; но для правильнаго уразумѣнія этого опредѣленія необходимо точнѣе указать, кто это тѣ другіе, для которыхъ женщина совершаетъ преступленіе. При извѣстныхъ условіяхъ здѣсь можно уразумѣть даже все человѣчество: исторія вѣдь знаетъ наряду съ мучениками-мужчинами и мученицъ-женщинъ, а женщины-революціонерки въ современной Россіи ярко доказываютъ, что мы имѣемъ здѣсь дѣло не съ уже исчезнувшимъ лишь историческимъ явленіемъ. Тѣмъ не менѣе Бруты представляютъ собою ясно выраженный мужской типъ. «Другіе», которые имѣются въ виду, когда заходитъ рѣчь о типахъ женщинъ-преступницъ, — это тѣ, по отношенію къ которымъ спеціально проявляются женскія качества. Это тѣ лица, къ которымъ женщина привязана вслѣдствіе своей доброты и преданности — словомъ, это наиболѣе близкіе ей люди: супругъ, возлюбленный, дитя. Высшій интересъ ея жизни, — насколько вообще можетъ идти рѣчь о способности женщины отдаться глубоко всепоглощающему чувству, — заключается въ счастьи этихъ лицъ, въ ихъ соціальномъ и индивидуальномъ преуспѣяніи. Въ глазахъ женщины рѣшающую роль играетъ лишь то, что клонится въ выгодѣ ближнихъ; въ сравненіи съ этимъ все остальное и интересы всѣхъ прочихъ не заслуживаютъ никакого вниманія, обращаются въ ничто и во всякомъ случаѣ имѣютъ безусловно подчиненное значеніе. Во всякихъ ограниченіяхъ, направленныхъ противъ этихъ интересовъ, женщина видитъ лишь нѣчто принудительное и враждебное; ясно, что при свойственной ей импульсивности, быстрой готовности слѣдовать внушенію момента женщина при коллизіи этихъ интересовъ не задумается ни на минуту пренебречь указанными ограниченіями, если этого потребуютъ интересы тѣхъ, благо которыхъ, ближе всего ее интересуетъ.

Но если ожидаемая для нихъ выгода представляется особенно важной и если этой выгоды можно добиться хотя бы цѣною преступленія, то она не устоитъ передъ искушеніемъ и совершитъ его легче, чѣмъ мужчина при тѣхъ же условіяхъ. И она совершитъ его не какъ преступникъ — съ нечистою совѣстью и бьющимся сердцемъ, а съ гордымъ сознаніемъ, что она дѣйствуетъ правильно, возвышенно благородно: въ глубинѣ души она сознаетъ, что дѣйствуетъ не ради своихъ интересовъ, что ее влекутъ къ тому лучшіе мотивы, — стремленіе предоставить выгоду тѣмъ, которымъ она желаетъ добра. Ее не остановитъ ни на минуту, въ ней не вызоветъ колебаній мысль о несчастномъ, о жертвѣ преступленія; и въ самомъ дѣлѣ, какое значеніе имѣютъ для женщины интересы других!» по сравненію съ тѣми, къ защитѣ которыхъ она призвана!

Правда, въ большихъ культурныхъ центрахъ мы нынѣ не сталкиваемся съ этими типически-женскими преступленіями, — но стоитъ только обратиться къ исторіи, чтобы найти намъ многочисленные примѣры; стоитъ только удалиться отъ культурныхъ центровъ на нѣсколько верстъ, чтобы еще и сейчасъ увидѣть въ полномъ расцвѣтѣ тѣ особенности, на которыхъ трактуемыя преступленія базируются.

Это своеобразное міровоззрѣніе представляетъ значительный, если хотите, этнографическій интересъ въ томъ отношеніи, что чувства, на коихъ оно основано, далеко не антисоціальнаго характера, — напротивъ того, они вполнѣ соціальны; но они не принадлежатъ къ новому времени и не свойственны существующему обществу; они характеризуютъ прежнюю государственную жизнь, прежнее общество, въ основѣ котораго лежитъ семья. Дѣйствительно, прежде каждая семья составляла какъ бы свое отдѣльное государство, столь же исключительное и безусловно самоопредѣляющееся, какъ современныя государства въ своихъ взаимныхъ отношеніяхъ. Нъ то время право и интересы отдѣльной семьи представляли для каждаго изъ ея членовъ высшее благо и подлежали охранѣ отъ посягательствъ другихъ лицъ; эти другія лица, руководимыя своими, противоположными, интересами, такъ же мало были связаны исполненіемъ какихъ-либо обязанностей въ отношеніи къ чужой семьѣ, какъ въ нынѣшнее время народъ, ведущій войну съ другимъ народомъ, мало считается при защитѣ своихъ интересовъ съ интересами врага.

Эволюція понятія общества и государства изъ понятія семьи происходитъ весьма медленно; понятіе общества прежде всего воспринимается мужчиной, вся жизненная дѣятельность котораго постепенно открываетъ ему глаза на то, что онъ и члены его семьи составляютъ лишь одно звено могущественнаго организма, что они не вправѣ претендовать на исключительное какое-либо положеніе, но должны приспособляться къ столь же законному праву всѣхъ прочихъ. Это воззрѣніе приводитъ его въ концѣ-концовъ въ пониманію и того, что взаимныя уступки должны быть дѣлаемы въ интересахъ всѣхъ, а слѣдовательно и въ его собственныхъ. Если же онъ поступаетъ вопреки указанному, то такое дѣйствіе, если оно не можетъ быть объяснено просто неразвитіемъ, является антисоціальнымъ и вытекаетъ изъ глубоко коренящихся въ индивидѣ импульсовъ эгоизма, одержавшихъ верхъ надъ его разумомъ.

Иною представляется женщина. Если сравнить развитіе общества съ кораблемъ, движущимся медленно впередъ, то окажется, что мужчина какъ бы стоитъ на носу корабля и напряженно взираетъ на постепенно открывающіеся берега, а женщина съ кормы тоскливо смотритъ на знакомыя мѣста, постепенно скрывающіяся за горизонтомъ. Она Лишь медленно усваиваетъ понятія о своихъ правахъ и обязанностяхъ по отношенію ко всему человѣческому обществу. До того же она въ глубинѣ души, въ видѣ пережитка давно минувшихъ временъ, сохраняетъ вѣру и убѣжденіе, что на первомъ планѣ должны стоять интересы ея семьи, съ которою она связана тѣснѣйшими узами чувства и совмѣстной жизни; въ сравненіи съ этими интересами всѣ остальные, взятые въ совокупности, не имѣютъ для нея никакого значенія. Если она на этой почвѣ совершаетъ преступленіе, то, собственно говоря, здѣсь не можетъ быть рѣчи объ эгоизмѣ, а мы имѣемъ здѣсь дѣло съ микросоціальнымъ семейнымъ правомъ, возникшимъ изъ любви къ небольшому обществу, ограниченному предѣлами семьи, къ которой женщина глубоко привязана.

У Шекспира типическія женщины-преступницы въ этомъ смыслѣ встрѣчаются довольно часто. Въ «Цимбелинѣ» мы видимъ женщину, совершающую преступленіе въ интересахъ сына, въ «Королѣ Лирѣ» — женщину-преступницу, дѣйствующую въ интересахъ возлюбленнаго, наконецъ, въ «Макбетѣ» женщина желаетъ придти на помощь мужу. Изъ этихъ трехъ лицъ наболѣе интересною и детально разработанною индивидуальностью представляется лэди Макбетъ.

Общераспространное представленіе о лэди Макбетъ совершенно расходится съ изложеннымъ здѣсь взглядомъ.

Обыкновенно ее изображаютъ въ видѣ «женщины-дьявола», надъ которымъ, къ счастью, мораль въ концѣ-концовъ одерживаетъ рѣшительную побѣду. Болѣзненное стремленіе къ власти, высокомѣріе, тщеславіе толкаютъ ее впередъ, и она вполнѣ заслужила свою участь, умирая — слишкомъ поздно — въ пятомъ дѣйствіи въ состояніи безумія.

Такое пониманіе, безспорно, наиболѣе удобно и просто. Но кто хоть сколько-нибудь изучалъ Шекспира, знаетъ, что наиболѣе простое пониманіе его словъ и образовъ не всегда соотвѣтствуетъ тому, которое въ дѣйствительности оказывается правильнымъ при болѣе внимательномъ анализѣ. Очень часто они имѣютъ въ извѣстномъ смыслѣ двойственную сущность: внѣшнюю, имѣющую въ виду лишенную критическаго чутья большую публику, поглощенную интересомъ къ самому событію, а не къ причинамъ его, и внутреннюю, въ которой собственно находится ключъ къ уразумѣнію той или иной личности. Не слѣдуетъ ли и лэди Макбетъ причислить къ этимъ образамъ?

Прежде всего необходимо подчеркнуть, что нигдѣ лэди Макбетъ не высказывается въ томъ смыслѣ, чтобы власть и повышеніе въ рангѣ представлялись для нея самой сколько-нибудь заманчивыми. Шекспиръ нигдѣ даже не намекаетъ на наличность въ ней какого-либо желанія, которое она могла бы осуществить, достигнувъ королевскаго сана; точно также въ драмѣ нѣтъ соперницы, которую она могла бы превзойти достиженіемъ столь высокаго положенія. Между тѣмъ въ другомъ мѣстѣ — во второй части «Генриха VI» — Шекспиръ изображаетъ женщину, пытающуюся подстрекнуть мужа къ убійству короля, и изъ этого видно, что Шекспиръ прекрасно умѣетъ придавать иную форму своимъ словамъ, когда онъ желаетъ указать, что побудительными причинами къ преступленію были именно высокомѣріе и тщеславіе. Въ «Генрихѣ VI» герцогиня Глостеръ говоритъ герцогу:

И протяни ты руку за вѣнцомъ
Блестящимъ. Ужели коротка?
Такъ удлини моею! Взявъ вѣнецъ,
Мы къ небесамъ чело поднимемъ оба
И съ той поры мы взоровъ не унизимъ,
На землю бросивъ хоть единый взглядъ.

Но такъ какъ Глостеръ не поддается на ея рѣчи, а требуетъ, чтобы она послѣдовала за нимъ, то она съ горечью говоритъ:

Я слѣдую, мой добрый лордъ, за вами...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Да, слѣдовать, — предшествовать нельзя...

Подобныхъ словъ или даже намековъ на это Шекспиръ никогда не влагаетъ въ уста лэди Макбетъ. Даже въ своихъ монологахъ, гдѣ лэди Макбетъ не имѣетъ основанія скрывать свои дѣйствительные мотивы, она никогда не говоритъ о своихъ интересахъ, а лишь объ интересахъ Макбета, столь близкихъ ея сердцу. Она хочетъ удалить всѣ препятствія:

Спѣши сюда; въ твой слухъ пролью я смѣлость
Моей души и бодрыми словами
Заставлю взять златой вѣнецъ. Судьба
И сонмъ духовъ тебя уже вѣнчали.

Она говоритъ:

Великій танъ Гламисскій и Кавдорскій,
Король, судьбой отмѣченный на царство!

Въ одномъ лишь мѣстѣ — въ первой сценѣ подстрекательства — она, говоря о предстоящемъ повышеніи, употребляетъ слово «мы», но и здѣсь въ томъ

естественномъ смыслѣ, что они оба совмѣстно работали для достиженія цѣли и поэтому совмѣстно желаютъ пожать плоды. Слово «мы» въ этомъ мѣстѣ лишь выражаетъ полную солидарность лэди Макбетъ съ ея мужемъ, а нисколько не свидѣтельствуетъ о желаніи добиться какихъ-либо личныхъ выгодъ.

Съ другой стороны, въ текстѣ въ репликахъ Макбета весьма часто встрѣчаются маленькіе обороты, указывающіе на то, что онъ чувствуетъ себя очень тѣсно связаннымъ съ женою. Она для него «дорогая супруга», «возлюбленная», онъ даже употребляетъ по отношенію къ ней выраженіе, которымъ какъ бы снисходитъ къ ней, а именно: «голубка моя». Въ рѣчахъ же лэди Макбетъ къ мужу усматривается глубокое и искреннее преклоненіе передъ нимъ, преклоненіе весьма естественное съ ея стороны по отношенію къ знаменитому, заслуженному мужу, покрытому такою славою, о которой «за вѣстью вѣсть, какъ сказка, прилетала». Для нея Макбетъ дѣйствительно «благородный супругъ», «великій Гламисъ и Кавдоръ».

Она такъ гордится своимъ мужемъ, что никакое отличіе, никакое повышеніе ей не кажется достаточнымъ для Макбета. Развѣ не представляется высшею справедливостью, чтобы именно онъ былъ избранъ будущимъ властелиномъ? Почему же слѣдуетъ отдать предпочтеніе передъ ея знаменитымъ супругомъ молодому, неизвѣстному Малькольму? Развѣ это не позорное униженіе?

И когда письмо Макбета убѣждаетъ ее въ томъ, что ему не чужда мысль самому добиться того, въ чемъ ему отказываетъ судьба, она готова немедленно придти ему на помощь. Она не сомнѣвается въ его желаніи осуществить то, что въ дѣйствительности представляется его правомъ, — правда, не формальнымъ, не юридическимъ (этихъ тонкостей она, подобно многимъ другимъ женщинамъ, не понимаетъ), но такимъ, которое въ ея глазахъ имѣетъ безконечно большее значеніе, а именно — правомъ, основаннымъ на его величіи. Вотъ причина, почему она недовольна, когда Макбетъ въ послѣднюю минуту колеблется и боится совершить дѣяніе, которое единственно можетъ ему доставить то, на что онъ въ ея глазахъ имѣетъ полное право; вотъ почему она употребляетъ всю свою энергію, чтобы отстоять то, что, по ея мнѣнію, должно безусловно достаться Макбету.

Нѣтъ сомнѣнія, что окончательное рѣшеніе — совершить преступленіе — достается ей не легко. Вѣдь убійство представляется въ высшей степени серьезнымъ и отвратительнымъ дѣломъ, въ особенности для женщины, которой вообще противны насильственныя и кровавыя дѣйствія; и дикое обращеніе къ духамъ, основанное на самовнушеніи, особенно ясно доказываетъ, какую борьбу она вынесла, пока одержала побѣду надъ своими чувствами и зашла такъ далеко:

Сюда, сюда, о демоны убійства,
И въ женскій духъ мой влейте лютость звѣря,
Сгустите кровь мою и преградите
Путь сожалѣнія къ моей груди!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Скорѣй, глухая ночь,
Спустись на міръ и въ мрачномъ дымѣ ада
Укрой мой ножъ!

Такъ не говоритъ тотъ, кто относится легко къ преступленію и для кого оно является средствомъ для достиженія опредѣленныхъ цѣлей! Но вѣдь дѣло касается Макбета, его честолюбія; для нея это — достаточно могучій стимулъ. Возвышеніе Макбета — цѣль ея стремленій; сознаніе этой цѣли придаетъ ей ту душевную силу, которая необходима для совершеній преступленія. Это сознаніе и сообщаетъ ей то невѣроятное хладнокровіе, которымъ она прикрывается послѣ того, какъ дѣяніе, наконецъ, совершено; оно же вооружаетъ ее спокойнымъ убѣжденіемъ, что сравнительно съ преслѣдуемыми ею интересами все остальное не заслуживаетъ никакого вниманія. Какое значеніе имѣетъ для нея убитый король? Вѣдь онъ былъ только препятствіемъ на пути къ цѣли и, слѣдовательно, онъ долженъ былъ умереть. Развѣ можетъ внушать страхъ его трупъ?

Спящій и мертвецъ—
Не болѣ, какъ картины; только дѣти
Боятся нарисованнаго черта...

Стоитъ-ли думать о ни въ чемъ неповинныхъ камердинерахъ, разъ идетъ рѣчь о цѣли, которую имѣетъ въ виду ея мужъ?

Я имъ обрызжу и лицо, и руки,
Чтобъ всѣмъ казалось, что работа ихъ.

Она убѣждена въ томъ, что исполнила тяжелую и трудную задачу и, слѣдовательно, заслужила тѣмъ большую признательность со стороны мужа, который, конечно, долженъ отнестись къ счастливому окончанію дѣла съ радостью и благодарностью. Отсюда ея изумленіе, когда она видитъ смущеніе и ужасъ Макбета послѣ совершенія преступленія:

Но я стыжусь,
Что сердце у меня такъ бѣло.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ты уничтожишь
Всю крѣпость духа, благородный танъ,
Такъ лихорадочно глядя на вещи...

Лоди Макбетъ чувствуетъ себя, какъ воинъ послѣ окончанія битвы, въ которой на карту поставлена честь и слава рода и которая окончилась побѣдой. Какой же воинъ блѣднѣетъ и дрожитъ послѣ того, какъ опасности битвы миновали? Она въ этомъ случаѣ напоминаетъ ту женщину, о которой повѣствуетъ сказка, женщину, умертвившую ночью полководца враждебной арміи и тѣмъ спасшую свою страну. Не заслуживаетъ-ли она признательности со стороны того, кто для нея — «ея отечество», со стороны Макбета, — теперь, когда цѣль достигнута? Зачѣмъ же печалиться, что врагъ уничтоженъ?

Иначе относится къ дѣлу Макбетъ; какъ мужчина, онъ смотритъ на вещи съ общественной точки зрѣнія. Онъ хорошо знаетъ, что нельзя безнаказанно вносить семейные раздоры въ мирное общество, въ особенности такими способами и средствами. Онъ знаетъ, что онъ совершилъ вопіющую несправедливость, и не только по отношенію къ убитому, но и по отношенію ко всему человѣчеству; онъ знаетъ, что преступленіе вообще представляется объявленіемъ войны всему обществу даже въ томъ случаѣ, когда оно направлено лишь противъ отдѣльной личности, и что онъ отнынѣ врагъ общества. Онъ хорошо сознаетъ, что общество глубоко уязвлено во всѣхъ своихъ чувствахъ, которыя ему были хорошо знакомы и которыя онъ прекрасно понималъ и раньше, до совершенія преступленія, когда онъ былъ поглощенъ своими тяжкими размышленіями.

Его поэтому не могутъ успокоить часто повторяемыя лэди Макбетъ слова: «что сдѣлано, того не воротишь Этому слабому утѣшенію онъ противопоставляетъ свои проникновенныя слова:

Ударъ, одинъ ударъ! Будь въ немъ все дѣло,
Я не замедлилъ бы. Умчи съ собою
Онъ всѣ слѣды, подай залогъ успѣха,
Будь онъ одинъ начало и конецъ—
Хоть только здѣсь, на отмели временъ—
За вѣчность мнѣ перелетѣть не трудно.
Но судъ свершается надъ нами здѣсь:
Едва урокъ кровавый далъ, обратно
Онъ на главу учителя падетъ.
Есть судъ и здѣсь: рукою безпристрастной
Подноситъ намъ онъ чашу съ нашимъ ядомъ.

Онъ боится общественнаго возмездія; въ этомъ именно и заключается коренная разница между его взглядомъ на преступленіе и взглядомъ его жены. Ея семейной точкѣ зрѣнія противопоставляется его общественная точка зрѣнія; на этой идеальной коллизіи базируется дальнѣйшее развитіе драмы и дѣйствующихъ въ ней лицъ.

Если въ условіяхъ жизни человѣка внезапно наступаютъ большія перемѣны, то по прошествіи нѣкотораго времени окружающіе начинаютъ говорить, что онъ совершенно измѣнился, — и почти всегда, что онъ сдѣлался болѣе ничтожнымъ, чѣмъ былъ прежде.

Но весьма часто эта очевидная перемѣна основана лишь на томъ, что у этого человѣка явились многіе новые мотивы къ дѣйствію, которыхъ прежде не было, и которые, конечно, должны нынѣ опредѣлять его дѣйствія, находившіяся прежде подъ вліяніемъ другихъ мотивовъ. Окружающіе же видятъ лишь эти новыя дѣйствія и по нимъ только и судятъ; при этомъ они забываютъ, что онъ до того не могъ совершать соотвѣтствующихъ дѣйствій, такъ какъ прежде не было тѣхъ мотивовъ, которые нынѣ руководятъ имъ. И такъ какъ каждое дѣйствіе вызываетъ новый рядъ мотивовъ, которые порождаютъ въ свою очередь новыя дѣйствія, и такъ до безконечности, то естественно, что взорамъ окружающихъ человѣкъ этотъ чрезъ нѣкоторое время представляется совершенно «измѣнившемся».

Но въ дѣйствительности дѣло обстоитъ иначе. Мотивы дѣйствительно новые, но способы, которыми онъ реагируетъ на нихъ, тѣ же. Результаты, къ которымъ эти мотивы приведутъ, пути, по которымъ они послѣдуютъ для того, чтобы воплотиться въ конкретномъ дѣйствіи, — все это зависитъ не отъ случайныхъ внѣшнихъ событій, а основано исключительно на качествахъ и чувствахъ, составляющихъ центръ личности; если они путемъ воспитанія и развитія привились нѣсколько прочнѣе, то у нормальнаго человѣка они рѣдко влекутъ за собою крупныя измѣненія и во всякомъ случаѣ лишь черезъ продолжительное время.

Этого не слѣдуетъ упускать изъ виду, если желаютъ уразумѣть дальнѣйшія стадіи, пройденныя Макбетомъ и его женою въ драмѣ послѣ того, какъ они совершили преступленіе и достигли своей цѣли.

Новые мотивы, возникшіе въ Макбетѣ въ связи съ вступленіемъ на престолъ, сводятся къ поглощающему всѣ его мысли страху передъ неминуемой местью. Можно было бы предположить, что масса новыхъ впечатлѣній и событій, явившихся неизбѣжнымъ послѣдствіемъ его новаго положенія, поглотятъ его вниманіе и заставитъ его забыть о прошломъ. Но это забвеніе не приходитъ; объясняется это тѣмъ, что въ жизнь честнаго, прямого Макбета ворвалось что-то ему чуждое, враждебное его внутреннему «я», что-то такое, чего онъ никакъ не можетъ приспособить къ своей личности. Это новое есть именно — преступленіе, настолько для него ужасное, что оно уничтожаетъ всѣ другія впечатлѣнія и возможныя иныя мысли; ему постоянно представляется въ самомъ ужасномъ видѣ мысль, что онъ могъ совершить столь позорное дѣйствіе; вмѣстѣ съ тѣмъ въ немъ живетъ непоколебимое убѣжденіе, что месть должна послѣдовать: не можетъ не явиться нѣкто, несущій съ собой орудіе возмездія и «строгой справедливости». Онъ страшится не только людей и животныхъ, но и безжизненной природы:

Случалось,
Что камни двигались, и излетало
Живое слово изъ деревъ: гадатель
Не разъ отгадывалъ посредствомъ птицъ
Убійцъ непроницаемыя тайны.

Неотступный страхъ, преслѣдующій его, мучитъ его безмѣрно, и онъ восклицаетъ:

Скорѣй погибнетъ
Союзъ вещей и дрогнутъ оба міра,
Чѣмъ намъ нашъ хлѣбъ придется ѣсть со страхомъ
И стать во тьмѣ подъ гнетомъ мрачныхъ сновъ,
Гостей полуночи!

Онъ видитъ опасность въ самомъ невинномъ словѣ; самая незначительная строптивость, самое ничтожное противодѣйствіе возбуждаетъ въ немъ вѣчный страхъ: не съ этой-ли стороны подымается на него рука возмездія. Находясь подъ вліяніемъ тревожащей его мысли о самозащитѣ, онъ надѣется обрѣсти, наконецъ, чувство увѣренности въ сознаніи, что опасность миновала; и вотъ причина, по которой онъ подъ вліяніемъ вѣчнаго подозрѣнія переходитъ отъ одного злодѣянія къ другому — отъ убійства Дункана къ умерщвленію Банко, отъ Банко къ Макдуфу и — такъ какъ онъ не можетъ добраться до послѣдняго даже къ убійству его невинной жены и дѣтей. Наконецъ,

У всѣхъ безъ исключенья
Я содержу шпіоновъ на мой счетъ.

Самаго ничтожнаго подозрѣнія достаточно, чтобы окровавленный топоръ палача пущенъ былъ въ ходъ; въ концѣ-концовъ о его власти, преисполненной насилія, можно сказать:

Что новый день, то вопли новыхъ вдовъ,
И плачъ сиротъ, и тяжкій стонъ несчастья
Восходятъ къ небу...

Во всемъ этомъ нѣтъ ничего новаго, нѣтъ никакого разлада, а лишь дальнѣйшая, вытекающая изъ цѣпи причинъ и слѣдствій эволюція. Возьмемъ лэди Макбетъ. Какіе новые мотивы выступаютъ здѣсь на сцену и какъ они дѣйствуютъ? Лэди Макбетъ ни на одинъ мигъ не перестаетъ смотрѣть на совершенное преступленіе точно такъ же, какъ и въ началѣ, мысли ея не заняты имъ ни на одну іоту болѣе, чѣмъ при самомъ исполненіи: оно вѣдь сошло такъ хорошо и не было обнаружено; вѣдь совершеніе его было вызвано необходимостью. Столь же мало ее озабочиваютъ новыя преступленія, совершаемыя Макбетомъ. Еслибы лэди Макбетъ убѣждена была, что они необходимы для самого Макбета, для сохраненія и упроченія его высокаго положенія, то ея ночной покой нисколько не пострадалъ бы отъ этого.

Нѣтъ, ее больше всего удручаетъ видъ мужа, передъ которымъ она преклоняется, мужа, который подъ вліяніемъ отчаянія и угрызеній совѣсти погибаетъ и совершаетъ рядъ новыхъ преступленій, которыя нисколько не доставляютъ безопасности и спокойствія, а лишь увеличиваютъ его мученія, и не только не укрѣпляютъ его положенія, но, напротивъ того, лишь подкапываютъ его. Озабоченная, она говоритъ ему:

Ну что, мой другъ? Зачѣмъ ты все одинъ,
Все съ мрачной думой? Твоимъ мечтамъ
Пора бы въ гробъ, къ тому, о комъ мечтаютъ.

Ея глубокая озабоченность выражается въ слѣдующихъ словахъ, сказанныхъ со вздохомъ:

Не лучше-ль въ могилѣ тихо спать,
Чѣмъ жить среди души волненій жалкихъ?

Какой для нея прокъ въ томъ, что Макбетъ съ нѣжною заботливостью скрываетъ отъ нея свое намѣреніе умертвить Банко:

Будь, милый другъ, въ незнаніи невинна,
Вкуси лишь сладкій дѣла плодъ!

Вѣдь непосредственно затѣмъ онъ присовокупляетъ:

  ...Пустое:
Посѣвъ былъ золъ, такъ и пожнемъ мы злое!

Этими словами онъ ей ясно указываетъ, что первоначальное преступленіе, подстрекательницею къ коему она была, даетъ теперь свои плоды. Развѣ ей легче отъ того, что она узнаетъ лишь впослѣдствіи какъ объ убійствѣ жены и дѣтей Макдуфа, такъ и обо всѣхъ остальныхъ злодѣяніяхъ? Вѣдь она посѣяла сѣмена, которыя теперь даютъ всходы! И это растеніе можетъ дать лишь одинъ плодъ — гибель.

Въ теченіе нѣкоторого времени — какъ, например, во время пиршества, когда духъ Банко является Макбету — она выдерживаетъ еще отчаянную борьбу, чтобы скрыть отъ всѣхъ душевное раздвоеніе и дикія проявленія ужаса у Макбета. Она надѣется такимъ путемъ соблюсти внѣшнее приличіе передъ свѣтомъ: вѣдь извѣстно, какое значеніе этому придаетъ большинство людей — и въ особенности женщины. Но это ей удается лишь отчасти. Гости притворяются, будто вѣрятъ ея словамъ о томъ, что у мужа мимолетный припадокъ болѣзни, которою вообще страдаетъ король; въ дѣйствительности же они не сомнѣваются въ томъ, что онъ — заклейменный человѣкъ.

И лэди Макбетъ должна взирать на то, какъ

мужъ ея падаетъ все ниже и ниже, какъ онъ для своего спасенія прибѣгаетъ къ ужаснѣйшимъ сидамъ тьмы. Онъ даже не задумывается надъ планомъ для своихъ дѣйствій — нѣтъ,

Отнынѣ сердца первенецъ да будетъ
И первенцемъ моей руки.

Онъ думаетъ избѣгнуть кары, нанося во всѣ стороны необдуманно удары. «Лишь бы не было болѣе духовъ!» — восклицаетъ онъ. Онъ клянется уничтожить въ своей душѣ даже самый слабый голосъ совѣсти.

Макбетъ, такимъ образомъ, становится какимъ-то чудовищемъ, все разрушающимъ; уничтожить его — это право и даже обязанность общества. На границѣ уже собираются противныя ему силы, которыя нанесутъ Макбету смертельный ударъ.

Могла-ли лэди Макбетъ въ своемъ безграничномъ несчастьи понять существующую между всѣми этими ужасами связь? Нѣтъ, она составляетъ часть окружающей мужа среды, которая ясно видитъ, что Макбетъ измѣнился, что онъ сдѣлался инымъ, но которая не понимаетъ, что онъ неминуемо долженъ былъ сдѣлаться именно такимъ. Она этого не видитъ и ничего не понимаетъ, ибо основная ея точка зрѣнія расходится съ его взглядами: разъ преступленіе совершено и не обнаружено, то для нея это значитъ, что все выиграно. При такомъ взглядѣ она, естественно, не можетъ понять, что для него оно имѣетъ совершенно иное значеніе, а именно — что все потеряно.

И именно въ силу того, что лэди Макбетъ ничего не понимаетъ, она и падаетъ жертвою своего несчастья. Ея чувство нельзя назвать раскаяніемъ, какъ поспѣшили окрестить окружающіе ея страданія. Она сама не произноситъ ни одного слова, которое хоть сколько-нибудь намекало бы на раскаяніе. Основаніе раскаянія заключается въ стыдѣ по поводу того, что мы увлеклись чувствами и представленіями, обыкновенно намъ чуждыми и враждебными, и что намъ пришлось убѣдиться въ ихъ скрытой силѣ надъ нами. Раскаяніе можетъ, конечно, явиться, когда мы, въ силу болѣе глубокаго отношенія къ нашимъ обязанностямъ, начнемъ обдумывать тѣ дѣйствія, которыя совершены нами до того, какъ мы правильно выяснили себѣ свои обязанности, и окажемся притомъ несогласными съ ними. Поэтому, еслибы лэди Макбетъ приняла участіе въ преступленіи подъ вліяніемъ минутнаго порыва или мимолетнаго страстнаго побужденія, то, можетъ быть, у нея по окончаніи этого возбужденія страстей и наступило бы раскаяніе. Но она совершила преступленіе по побужденіямъ, коренящимся въ глубинѣ ея души и составляющимъ все лучшее въ ея характерѣ, — именно изъ желанія создать для Макбета возможно лучшее положеніе; ея воля въ этомъ направленіи и теперь ни на іоту не поколебалась. Въ ней не совершилась никакая эволюція, она не усвоила болѣе возвышеннаго взгляда на вопросъ о правѣ всѣхъ, въ противоположность нраву отдѣльнаго индивида. Лэди Макбетъ даже не колебалась бы и совершила бы вновь убійство Дункана, еслибы она въ этомъ усмотрѣла выходъ изъ своего положенія, если бы она могла оказать этимъ путемъ помощь Макбету.

Но теперь, когда она видитъ, что ничто ей помочь не можетъ, когда она не видитъ обломковъ, на которыхъ ея потерпѣвшій крушеніе мужъ могъ бы подплыть къ берегу, — такъ какъ ея мысли не находятъ себѣ никакой цѣли, къ которой можно было бы стремиться въ будущемъ, — эти мысли постоянно возвращаются къ тому, что случилось раньше. Подобно звѣрю, безпокойно расхаживающему по своей клѣткѣ и все возвращающемуся къ одному и тому же мѣсту, ея мысль все чаще и чаще обращается къ тому пункту, откуда началось несчастье — къ убійству Дункана.

Почему это дѣяніе, которое должно было принести столь прекрасные плоды, породило лишь несчастье, а не радости?

Ничего не выиграно, все пропало,
И мы недовольные стоимъ у дѣли.

Въ расчетъ, такимъ образомъ, гдѣ-то вкралась ошибка. Въ чемъ же она заключается? Она мучится надъ разрѣшеніемъ этого вопроса, какъ надъ неразрѣшимой ариѳметической задачей. Почему все погибло, почему все, что казалось такимъ прекраснымъ, оказалось дурнымъ?

Эти безконечные мучительные вопросы повторяются и во снѣ. И вотъ она начинаетъ вести какъ бы двойную жизнь — лучшее доказательство того, что душевная ея жизнь находится на краю гибели. Днемъ, когда она находится на глазахъ у людей, зорко слѣдящихъ за ея словами и жестами, она принуждаетъ себя исполнять все то, что требуется ея положеніемъ; но ночью она занимается своей неразрѣшимой задачей, которая, наконецъ, овладѣваетъ ею съ такою силою, что подъ вліяніемъ галлюцинацій она принимаетъ свои сновидѣнія за дѣйствительность.

Она что-то пишетъ, прочитываетъ написанное, запечатываетъ и ложится въ постель. Затѣмъ она снова встаетъ и опять начинаетъ то же. Она совершаетъ какія-то странныя дѣйствія. Все чаще и чаще моетъ она свои руки. Что это означаетъ?

Это могутъ объяснить слова, произнесенныя Макбетомъ въ то время, когда онъ по совершеніи убійства смотритъ на свои руки:

Взгляни, мой другъ, какой печальный видъ!

Эти слова она теперь постоянно вспоминаетъ въ состояніи сомнамбулизма. Въ то время она дала безсознательно и необдуманно слѣдующій отвѣтъ:

Какъ глупы твои слова: «какой печальный видъ!»

Но теперь она сознаетъ, что въ этихъ словахъ кроется разрѣшеніе загадки!

Для Макбета они означали, что отнынѣ преступленіе безвозвратно овладѣло его жизнью, что его славное прошлое отнынѣ навсегда заклеймено позоромъ, что его воинская честь запятнана; отнынѣ онъ, бывшій освободитель и охранитель всего общества, сдѣлался скрытымъ врагомъ человѣческаго порядка и безопасности, — теперь завѣса спала!

Для нея же это лишь пятно, которое можетъ быть смыто. Но его нельзя смыть ни съ его руки, которая становится все болѣе и болѣе кровавой, ни съ ея руки, которая вела его лишь къ страданіямъ, мукамъ и преступленіямъ.

Почему же это маленькое пятно не можетъ быть смыто?

Почему всѣ ароматы Аравіи не могутъ заглушить запаха крови на этой маленькой рукѣ? Что за проклятіе проникло въ ея жизнь вмѣстѣ съ этимъ кровавымъ пятномъ? Почему эта кровь повела къ пролитію крови многихъ другихъ лицъ? Почему она довела Макбета до такого состоянія, что онъ все губитъ своими запечатлѣнными страхомъ движеніями? Почему онъ такъ блѣденъ? Вѣдь сдѣланнаго не воротишь!

И лэди Макбетъ, душевная болѣзнь которой въ сущности уже теперь начинается, умираетъ въ припадкѣ безумія, не получивъ отвѣта на тревожащіе ее вопросы.

Да, лэди Макбетъ,

Какъ слышно, павшая
Отъ собственной руки, —

пала жертвой соціальныхъ силъ внѣшняго міра; эти силы разрушили то, что ей было дороже всего, но ей никогда не удалось постигнуть того, что эти силы олицетворяли побѣду справедливости и права всѣхъ надъ тѣмъ крошечнымъ, ограниченнымъ мірномъ, который въ ея глазахъ былъ центромъ всего.

Она совершила преступленіе — ради другого; и погибла она жертвою этого другого.

Такова вообще судьба типической женщины-преступницы.