Разделы
Счетчики
II. Макбетъ
Говорить послѣ Брута о Макбетѣ — это значитъ совершить скачекъ съ высоты идеи въ плоскую дѣйствительность и одновременно переходъ отъ исключенія къ правилу, отъ преступника, какимъ онъ можетъ быть, къ преступнику, какимъ онъ бываетъ въ дѣйствительности.
Брутъ — благородная личность, «прекрасное направленіе котораго можетъ въ извѣстномъ родѣ извратиться», но и въ обезображенномъ видѣ онъ сохраняетъ возвышенныя черты свои. Макбетъ-же не выдѣляется изъ ряда обыкновенныхъ людей. Ключъ къ уразумѣнію такого характера можно найти въ словахъ лэди Макбетъ о немъ:
Въ тебѣ, я знаю,
И гордость есть и жажда громкой славы,
Да нѣту зла, ихъ спутника. Престола
Путемъ прямымъ желалъ-бы ты достигнуть
И честно банкъ надѣяться сорвать.
Стремленіе къ незаслуженному пріобрѣтенію, не прибѣгая однако-же къ нечестнымъ средствамъ — такова во многихъ отношеніяхъ мораль средняго человѣка.
Жизнь въ дѣйствительности не что иное, какъ игра, въ коей ставкою является наша будущность. Настанетъ пора, когда игра закончится, — съ выигрышемъ или проигрышемъ, это безразлично — и когда овладѣетъ нами равнодушіе квіетизма; и для многихъ это время наступитъ весьма быстро. Но пока игра длится, она вызываетъ и соотвѣтствующія страсти — всѣ хотятъ выигрыша, и въ большинствѣ случаевъ, къ счастью, — честнаго. Фальшивые игроки рѣдки, но ставка можетъ сдѣлаться столь крупной, что даже честный игрокъ не прочь ради выигрыша и согрѣшить слегка, даже колеблется, не рискнуть-ли хоть одинъ разъ — не позволить-ли себѣ и несимпатичную фальшивую игру.
Когда эти критическіе моменты въ жизни наступаютъ, то очень часто обнаруживается, что честность лишь очень относительное понятіе.
Безусловно честнымъ человѣкомъ можетъ считаться только тотъ, кто отказывается отъ наибольшей выгоды, если достиженіе ея сопровождается даже малѣйшей несправедливостью; у такого человѣка даже не возникаетъ и мысли о томъ, что такая несправедливость можетъ на этотъ разъ остаться необнаруженной. Но есть много честныхъ людей, о коихъ можно сказать вмѣстѣ съ Эмиліею изъ «Отелло»: «конечно, я не сдѣлала-бы этого изъ-за пустого перстенька, изъ-за нѣсколькихъ аршинъ матеріи, изъ-за платьевъ, юбокъ, чепчиковъ или подобныхъ пустяковъ; но за цѣлый міръ» — это совершенно иное дѣло. Въ этомъ случаѣ они совершили-бы безчестный поступокъ, несправедливость и даже преступленіе, въ особенности если есть основаніе расчитывать на то, что оно не обнаружится. Но какъ только мы спускаемся по этой наклонной плоскости, то всѣ понятія легко смѣшиваются. Если преступленіе, какъ таковое, перестаетъ быть «мене, текелъ, фаресъ», то переходъ отъ весьма малаго къ нѣсколько большему, къ еще большему и, наконецъ, къ совсѣмъ большому — становится легкимъ, если только выгода возростаетъ въ той-же прогрессіи и рискъ не особенна увеличивается.
Люди, становящіеся преступниками на этой почвѣ, представляются въ большей части случаевъ вполнѣ приспособленными для нормальной соціальной жизни натурами; они принципіально не желаютъ вести фальшивую игру, но если ихъ привлекаетъ возможность очень значительнаго выигрыша, то они входятъ въ соглашеніе съ лучшими сторонами своего «я». Такова значительная часть случайныхъ преступниковъ. Ихъ несчастіе заключается не въ томъ, что они хуже другихъ, но въ томъ, что они въ отличіе отъ другихъ разъ въ жизни поставлены лицомъ къ лицу съ возможностью выиграть въ лоттерею жизни наибольшій выигрышъ, хотя-бы даже путемъ преступленія, и что они не устояли передъ искушеніемъ. Въ ихъ характерѣ нѣтъ низости, а лишь слабость, и потому преступленіе становится великою катастрофою ихъ жизни; оно однимъ ударомъ бросаетъ ихъ изъ спокойнаго безопаснаго положенія въ опасныя волны антисоціальнаго міра, къ которому они не подходятъ по своей натурѣ, къ которому они по своей слабости не могутъ приспособиться и въ которомъ они рано, или поздно погибаютъ.
Въ Макбетѣ Шекспиръ и изображаетъ эти черты: проникновеніе враждебныхъ и преступныхъ побужденій въ душу людей, жизнь которыхъ, повидимому, какъ-бы обезпечена отъ этого въ силу внѣшнихъ условій, ихъ характера и образа мыслей, и надъ которыми тѣмъ не менѣе одерживаетъ побѣду преступленіе, нападая на нихъ съ коварствомъ и силою хищнаго звѣря. Хотя Шекспиръ въ своихъ произведеніяхъ возноситъ насъ въ сферы, стоящія выше тѣхъ, гдѣ мы обычно встрѣчаемся съ преступленіями, тѣмъ не менѣе мы и тамъ обнаруживаемъ тѣ-же проявленія. Разница лишь въ томъ, что у Шекспира мы видимъ все это какъ бы въ увеличительномъ стеклѣ, которое даетъ намъ возможность наблюдать событія и движенія, какъ внѣшнія, такъ и внутреннія, съ такою ясностью, какая въ обыденной жизни почти отсутствуетъ.
Макбетъ, оказавъ великія услуги отечеству, возвращается побѣдителемъ послѣ войны съ врагами; онъ вправѣ ожидать королевской награды за свои подвиги.
За вѣстью вѣсть, какъ въ сказкѣ, прилетала;
Что ни гонецъ, то новую побѣду
Слагалъ Макбетъ къ Дункановымъ стопамъ.
Въ сознаніи своего долга Макбетъ работалъ ради своего отечества, а не ради награды, — но разъ трудъ уже исполненъ, то въ головѣ возникаетъ уже и мысль о вознагражденіи.
Со всѣхъ сторона, носятся слухи. Въ образѣ вѣдьмъ они возвѣщаютъ, что Макбету предстоитъ быть объявленнымъ наслѣдникомъ престола, — повышеніе, конечно, довольно неправдоподобное, но немыслимымъ его считать нельзя, такъ какъ Макбетъ принадлежитъ къ высшей знати страны и состоитъ въ ближайшемъ родствѣ съ королемъ; такимъ обра-зомъ, нѣтъ ничего невозможнаго въ томъ, чтобы эта мысль осуществилась.
Идетъ рѣчь и о другихъ отличіяхъ, въ числѣ коихъ на первомъ планѣ — предоставленіе ему Кавдорскаго танства, — повышеніе, которому онъ не придаетъ вѣры, такъ какъ, насколько ему извѣстно, этотъ постъ занятъ, и нѣтъ основанія предполагать, что онъ освободится.
Но тутъ и наступаетъ то, что казалось наименѣе вѣроятнымъ. Неизвѣстныя Макбету обстоятельства по влекли за собою паденіе Кавдорскаго тана, и Макбетъ самъ занялъ этотъ постъ. Макбетъ смущенъ: если возможно одно, то мыслимо и другое. Назначеніе его таномъ Кавдорскимъ представляется ему лишь временнымъ.
«Гламисъ и Кавдоръ — впереди престолъ», —
и ничего нѣтъ невозможнаго въ томъ, «что предстоитъ еще высшее». Макбетъ оказывается въ невыносимомъ состояніи ожиданія, состояніи, въ коемъ представленіе о близкомъ несказанномъ счастьѣ почти парализуется страхомъ, какъ-бы этотъ колоссальный успѣхъ не выскользнулъ изъ его рукъ. И подъ вліяніемъ этого страха онъ восклицаетъ:
Гляжу — и чувствую, какъ бьется сердце, —
И волосъ всталъ, что прежде не бывало.
Но ужасъ истинный не такъ великъ,
Какъ ложный страхъ, дитя воображенья.
Онъ откровенно высказываетъ, что
Мысль объ убійствѣ лишь въ умѣ моемъ,
Но эта мысль встревожила всю душу;
Вся сила чувствъ подавлена въ груди,
Исчезла истина — и міръ видѣній
Меня объялъ.
Объятый такимъ безпокойствомъ и страхомъ ожиданія, Макбетъ предстаетъ передъ королемъ, отъ коего зависитъ рѣшеніе. Здѣсь подтверждается его назначеніе таномъ Кавдорскимъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ узнаетъ, что его высшая мечта не можетъ осуществиться: наслѣдникомъ престола назначенъ другой.
Глубокое разочарованіе Макбета, вызванное внезапнымъ крушеніемъ его надеждъ, совершенно уничтожаетъ въ его глазахъ всѣ другія отличія и обѣщанія короля. До того онъ еще успокаивалъ себя тѣмъ размышленіемъ, — которое обыкновенно служитъ утѣшеніемъ того, кого надежда еще не окончательно покинула:
Когда судьбѣ угодно
Меня вѣнчать, такъ пусть меня вѣнчаетъ:
Я ей не помогу.
Теперь-же онъ убѣждается, что эту надежду ему необходимо самому создать. Но на пути къ осуществленію его плановъ оказалось препятствіе:
Вотъ камень на пути, —
На немъ мнѣ пасть, иль все за нимъ найти!
Препятствіе должно быть устранено съ пути, или-же остается отъ всего отказаться. Послѣднее представляется ему самымъ ужаснымъ: кто разъ увидѣлъ передъ собою великую, славную будущность, не можетъ легко примириться съ прозою жизни и стремленіемъ къ обыденной цѣли. И Макбетъ уже безсиленъ побѣдить возникшее въ немъ стремленіе къ этой будущности.
Померкните, свѣтила въ небесахъ!
Не озаряйте замысловъ моихъ!
Но какія средства ведутъ къ осуществленію его черныхъ мыслей?
Рука вѣрна: она не промахнется.
Путь, указываемый рукою, орудіемъ дѣйствія, такъ мраченъ, что онъ даже не рѣшается взглянуть на него. Но онъ уже мыслитъ объ этомъ пути и знаетъ, что онъ для него открытъ. И этою мысли онъ уже отъ себя не отталкиваетъ:
Пускай ударъ мой ниспадетъ впотьмахъ.
Нельзя себѣ представить чего-либо болѣе мучительнаго, чѣмъ психическое состояніе человѣка, проникнутаго жгучимъ желаніемъ и ищущаго пути для осуществленія его, пути, которымъ онъ однакожъ пользоваться не рѣшается. Если исходъ не отыскивается, то рѣшительный человѣкъ попытается успокоить свое внутреннее волненіе, откажется отъ своей надежды и послѣ болѣе или менѣе продолжительнаго промежутка времени возстановитъ свое нарушенное психическое равновѣсіе; человѣкъ-же нерѣшительный нерѣдко становится однимъ изъ тѣхъ ѣдкихъ, колкихъ субъектовъ, которые своею ненавистью къ человѣчеству, его надеждамъ и успѣхамъ какъ-бы вознаграждаютъ себя за крушеніе своего собственнаго счастья. Тотъ-же, кто видитъ исходъ, но не имѣетъ возможности прибѣгнуть къ нему по практическимъ или этическимъ соображеніямъ, тотъ доходитъ до того, что начинаетъ отчаиваться въ самомъ себѣ и своихъ самыхъ глубокихъ чувствахъ, — онъ находится въ состояніи перманентнаго духовнаго потрясенія: нѣтъ ни въ чемъ увѣренности, самые безспорные пункты представляются обманчивыми, онъ находится подъ постояннымъ страхомъ гибели, причемъ нѣтъ увѣренности въ томъ, что самая гибель неминуема настолько, чтобы разъ навсегда покончить съ сомнѣніями.
Таково безконечное состояніе сомнѣнія, душевныхъ страданій, какъ послѣдствіе безконечныхъ колебаній мысли:
Такъ блекнетъ въ насъ румянецъ сильной воли,
Когда начнемъ мы разсуждать: слабѣетъ
Живой полетъ отважныхъ предпріятій,
И робкій путь склоняетъ прочь отъ цѣли...
Это то состояніе, которое Шекспиръ изобразилъ намъ съ такимъ неподражаемымъ мастерствомъ въ «Гамлетѣ». Но Макбетъ не раздѣлитъ судьбы Гамлета. Къ глубокимъ сомнѣніямъ и мрачному настроенію Макбета присоединяется новый элементъ, придающій драмѣ ея особый интересъ.
Этимъ новымъ элементомъ является вмѣшательство лэди Макбетъ, ея вліяніе на Макбета, ея подстрекательство къ преступленію.
Въ «Юліи Цезарѣ» мы уже видѣли случай подстрекательства, психическаго воздѣйствія: это рѣчи Кассія къ Бруту. Но это воздѣйствіе сводилось въ сущности къ желанію вызвать въ Брутѣ опредѣленныя представленія и чувства, благопріятныя для плановъ Кассія, дальнѣйшая-же переработка этихъ представленій совершается уже самимъ Брутомъ.
Здѣсь-же не предстоитъ надобности возбуждать надлежащія представленія, — они уже на лицо. Такимъ образомъ воздѣйствіе преслѣдуетъ иную задачу — устранить сомнѣнія Макбета, уяснить ему, что тотъ исходъ, который ему представляется еще въ неясной дали, не только можетъ, но и долженъ быть избранъ.
Для правильной оцѣнки процесса подстрекательства, въ высшей степени типичнаго, предпринятая лэди Макбетъ по отношенію къ мужу, представляется цѣлесообразнымъ выяснить себѣ болѣе отчетливо, что собственно происходитъ, когда наступаетъ это въ высшей степени удивительное явленіе, выражающееся въ томъ, что одинъ человѣкъ путемъ убѣжденій наводитъ другого на совершеніе дѣйствія, не соотвѣтствующаго природнымъ наклонностямъ, характеру послѣдняго. Мы увидимъ, что здѣсь, вопреки господствующему мнѣнію, ни при какихъ обстоятельствахъ не можетъ идти рѣчь о проявленіи со стороны убѣждающаго лица какихъ-либо выдающихся способностей, богатыхъ познаній, замѣтной проницательности; здѣсь можно допустить исключительно, такъ сказать, опредѣленную психологическую технику, совершенно подчиняющую лицо, ниже стоящее — власти высшаго; при отсутствіи-же такой техники самый развитый человѣкъ не будетъ въ состояніи повліять на отдѣльное лицо или въ качествѣ агитатора подвинуть толпу на чуждое ей дѣло.
Прежде всего необходимо замѣтить, что большинство людей охотно похваляется своею недоступностью воздѣйствію со стороны мнѣній и сужденій другихъ лицъ, но въ дѣйствительности такіе люди встрѣчаются до-нельзя рѣдко; мы, конечно, не говоримъ объ исключеніяхъ — совершенно неразвитыхъ или тупыхъ людяхъ. Всѣ прочіе люди, — и чѣмъ выше ихъ духовная жизнь, тѣмъ ихъ число больше, — чрезвычайно воспріимчивы къ тому, что думаютъ и говорятъ другіе. Это объясняется очень просто: все то, чѣмъ мы въ теченіе всей нашей жизни питаемъ нашъ умъ, все то, на чемъ мы созидаемъ нашу духовную жизнь, все то, чѣмъ мы оперируемъ и орудуемъ — перенято нами у другихъ людей, путемъ заимствованія ихъ словъ, дѣйствій и образовъ. Различная степень способностей и проявляется преимущественно въ умѣніи комбинировать и претворять получаемые извнѣ матеріалы, а не въ простомъ воспріятіи ихъ въ томъ видѣ, какъ они получаются. Такъ, при слабо развитой комбинативной способности человѣкъ воспринимаетъ этотъ матеріалъ въ необработанномъ видѣ, при богатомъ же дарѣ комбинаціи человѣкъ не только воспринимаетъ матеріалъ, но и пріобщаетъ его къ остальному своему духовному богатству и сливаетъ съ нимъ; путемъ внесенія этихъ новыхъ элементовъ, при извѣстныхъ условіяхъ, возникаетъ нѣчто совершенно новое и неожиданное. При обыкновенныхъ-же способностяхъ человѣкъ усваиваетъ лишь то, что ему доступно; все-же остальное слѣдовъ въ его психикѣ не оставляетъ. Вотъ почему средняго человѣка труднѣе убѣдить, чѣмъ одареннаго; послѣдній легко усваиваетъ себѣ все новое и перерабатываетъ таковое; но, съ другой стороны, онъ легко поддается вліянію и руководству того лица, которое сумѣетъ доставить ему матеріалъ, легко и быстро поглощаемый и усваиваемый его духовнымъ аппаратомъ.
Такимъ путемъ всегда — или почти всегда — возможно воздѣйствіе сверху, снизу или со стороны, — на немъ и основано развитіе какъ каждаго отдѣльнаго лица, такъ и всего общества. Самая возможность такого взаимодѣйствія людей другъ на друга почти всегда — за весьма рѣдкими исключеніями — имѣется на лицо, но обыкновенно въ различной степени. Многое здѣсь зависитъ отъ момента и условій: психическая воспріимчивость можетъ здѣсь быть весьма различна. Если въ индивидѣ полная гармонія съ самимъ собою и съ внѣшними условіями, другими словами, если онъ находится въ состояніи полнаго душевнаго покоя, то его психическая воспріимчивость къ импульсамъ, исходящимъ отъ другихъ лицъ, будетъ въ зависимости отъ соотвѣтствія этихъ импульсовъ его общему душевному состоянію; въ этомъ случаѣ, въ виду наличности свободы сужденія, онъ будетъ имѣть возможность выбора между различными внушеніями: путемъ критики онъ изберетъ одно побужденіе и отвергнетъ остальныя. Но если, съ другой стороны, умъ его сильно или исключительно занятъ чѣмъ-либо въ опредѣленномъ направленіи, если онъ, такъ сказать, всецѣло поглощенъ одною опредѣленною мыслью, одною работою, однимъ интересомъ, то послѣдствіемъ этой исключительности будетъ малая воспріимчивость къ какимъ-либо другимъ побужденіямъ; эти иныя побужденія не будутъ имѣть возможности, такъ сказать, проникнуть къ центру, находящемуся цѣликомъ подъ властью иныхъ представленій.
Однако, наиболѣе воспріимчивымъ представляется тотъ, который еще находится всецѣло въ стадіи сомнѣній и разсужденій, у котораго одинъ мотивъ противопоставляется другому, мысли коего еще блуждаютъ между одною возможностью и другою, не остановившись ни на одномъ рѣшеніи, которое однако-же должно быть принято непремѣнно. И въ то время, какъ мозги его работаютъ въ поискахъ выхода, можно съ полною вѣроятностью утверждать, что онъ предпочтетъ тотъ выходъ, который откроется передъ нимъ путемъ внушенія, — предполагая, конечно, что внушеніе будетъ дано въ надлежащемъ направленіи и надлежащимъ образомъ.
Въ первомъ отношеніи необходимо уяснить себѣ, что изъ двухъ возможныхъ видовъ внушенія — «сдѣлай это» или — «не дѣлай этого» — первое имѣетъ наибольшіе шансы на успѣхъ. Суть въ томъ, что состояніе сомнѣнія, въ которомъ пребываетъ данный индивидъ — въ полную противоположность ясно выраженному чувству удовлетворенія, вытекающему изъ интенсивной и осмысленной дѣятельности въ опредѣленномъ направленіи — вызываетъ мучительное чувство, которое, какъ и всякое вообще непріятное чувство, заключаетъ въ себѣ-же самомъ противоядіе: разрѣшеніе сомнѣнія путемъ совершенія дѣйствія. Поэтому тотъ, кто совѣтуетъ дѣйствовать, въ сущности, направляетъ сомнѣвающагося къ тому, чего онъ самъ безсознательно желаетъ, и поэтому находитъ въ немъ полный внутренній откликъ, ибо въ дѣйствіи тотъ надѣется найти средство для своего избавленія отъ безпокойства и страха. Слѣдовательно, тотъ, кто говоритъ: «сдѣлай это», занимаетъ въ сущности такое-же положеніе, какъ тотъ, который совѣтуетъ больному, изстрадавшемуся человѣку подвергнуться рѣшительной операціи, конечно, опасной, но могущей избавить его отъ страданій. Съ другой стороны, тотъ, кто говоритъ: «не дѣлай», напоминаетъ того, который совѣтуетъ больному переносить терпѣливо страданія.
Чѣмъ сильнѣе состояніе сомнѣнія, тѣмъ сильнѣе будетъ дѣйствовать побужденіе къ дѣйствію, подкрѣпляемое въ наиболѣе тяжкихъ случаяхъ сознаніемъ, что другая альтернатива гласитъ не: «не дѣлай», а — «соверши самоубійство». Вѣдь это состояніе можетъ сдѣлаться столь невыносимымъ, что необходимо во что бы то ни стало покончить съ нимъ. Какъ совершеніе дѣйствія, такъ и самоубійство являются — каждое само по себѣ — цѣлебнымъ средствомъ, но преимущество перваго изъ нихъ въ томъ, что оно можетъ привести къ избавленію отъ страданій.
Но и при надлежащемъ направленіи воздѣйствія весьма важенъ самый способъ примѣненія его. Здѣсь все сводится, конечно, къ тому, чтобы лицо, желающее оказать вліяніе, умѣло ударять по тѣмъ именно струнамъ, которыя вызовутъ въ объектѣ сильнѣйшій и глубочайшій откликъ, и чтобы это лицо настраивало эти струны надлежащимъ образомъ. Даръ слова, логическіе выводы, мѣткіе образы, страстныя рѣчи, холодныя и рѣзкія соображенія разсудка, — всѣ эти пріемы одинаково умѣстны, но необходимо, чтобы каждое отдѣльное средство соотвѣтствовало природѣ объекта, поскольку онъ склоненъ подчиниться, преимущественно передъ другими, именно этимъ средствамъ, какъ имѣющимъ въ его глазахъ наибольшую цѣнность. Если имѣется въ виду подстрекательство къ преступленію, способному внушить ужасъ, такъ что оно, несомнѣнно, будетъ дѣйствовать устрашающимъ образомъ на подстрекаемаго, то практично будетъ прибѣгать къ осторожнымъ оборотамъ и туманнымъ выраженіямъ, двусмысленность коихъ однакожъ будетъ ясна для уговариваемаго. Этимъ путемъ человѣкъ пріучается къ тому, что онъ начинаетъ думать о преступленіи, привыкать къ нему, преодолѣвать возможный страхъ. Напротивъ того, открытое уговариваніе легко можетъ имѣть обратное дѣйствіе, вызвать неодолимый страхъ, заставить объекта спрятать голову, подобно страусу, и ретироваться. Если-же данный субъектъ колеблется въ нерѣшимости передъ возможностью совершенія преступленія, если онъ склоненъ къ сомнѣніямъ относительно своихъ способностей въ этомъ отношеніи, то въ этомъ случаѣ будутъ вполнѣ умѣстны совѣты, указанія и обѣщанія придти на помощь, быть на мѣстѣ, — и это важно не только потому, что обѣщаніе помощи въ такомъ случаѣ дѣйствуетъ особенно убѣдительно, но и потому, что оно восполняетъ сознаваемые или несознаваемые пробѣлы въ знаніяхъ и прочихъ средствахъ будущаго преступника, — тѣ пробѣлы, которые до даннаго момента играли роль мотивовъ, удерживающихъ отъ совершенія даннаго акта.
Нерѣдко подстрекатель настолько ловокъ, что умѣетъ расшевелить въ объектѣ своихъ дѣйствій извѣстныя чувства и внушить убѣжденіе, что дѣяніе является результатомъ этихъ чувствъ, причемъ безразлично, будетъ-ли это — любовь иди ненависть, любовь къ отечеству или космополитизмъ, уваженіе или-же презрѣніе къ общественному мнѣнію, къ мнѣнію современниковъ или потомства. Если эти чувства нашли откликъ въ глубинѣ души подстрекаемаго, то дѣяніе начинаетъ ему представляться освѣщеннымъ особымъ блескомъ, и сразу возрастаетъ его энергія и дѣеспособность. Туманъ разсѣивается, лихорадка проходитъ, мысль становится ясной, — отвращеніе къ преступленію исчезаетъ, и мотивы, столь препятствовавшіе совершенію преступленія, блѣднѣютъ и становятся безкровными призраками.
Наконецъ, наступаетъ моментъ, когда можно сбросить маску, оставить всякія околичности и назвать вещи ихъ настоящимъ именемъ: преступникъ извѣстенъ, имя его можетъ быть названо. Когда преступленіе сдѣлалось объектомъ сознанія, самое слово теряетъ свою мистическую окраску, напротивъ того, — облекая мысль въ конкретную форму, оно само по себѣ является импульсомъ и какъ-бы наполовину дѣйствіемъ. То, что прежде казалось невыразимо страшнымъ, можетъ быть теперь высказано открыто; эта возможность высказаться сама по себѣ оживляетъ, вноситъ успокоеніе и вмѣстѣ съ тѣмъ подстрекаетъ къ продолженію; все въ совокупности по обсужденіи перестаетъ казаться опаснымъ и представляется въ сущности обыкновеннымъ дѣломъ; все говоритъ въ пользу этого дѣла, и отступленіе теперь было-бы просто глупостью!
Когда обѣ воли слились такимъ образомъ въ одинъ ручей и продолжаютъ свое теченіе въ одномъ руслѣ, то наступаетъ явленіе, на которое впервые обратили вниманіе итальянскіе криминалисты: на сцену появляется не только сумма проявленій воли двухъ лицъ, какъ результатъ сложенія, не только количественно увеличившаяся сила, а появляется, какъ при химическомъ процессѣ, совершенно новый продуктъ, отличающійся качественно отъ составныхъ своихъ частей и обладающій свойствами и качествами, коихъ не имѣли первоначальные составные элементы. Между подстрекателемъ и подстрекаемымъ образуется токъ въ направленіи не только отъ A къ B; B не только воспринимаетъ въ себѣ постепенно частичку воли и мысли отъ A, — одновременно образуется и обратный токъ отъ B къ A: послѣдовательныя уступки B по отношенію къ A, постепенно все болѣе и болѣе укореняющееся въ B рѣшеніе, его чувства и дѣйствія — являются прямымъ послѣдствіемъ подстрекательства со стороны A, — но разъ все это возникло, оно само оказываетъ обратное дѣйствіе на A, и притомъ тѣмъ болѣе сильное, что оно, будучи продуктомъ его ума, возбуждаетъ въ немъ новыя комбинаціи, большее усердіе, усиливаютъ его изобрѣтательность, укрѣпляетъ его чувства; эти результаты представляются въ свою очередь по отношенію къ B причинами, вызывающими новые результаты, начинающими опять-таки функціонировать въ качествѣ причинъ, — и это взаимодѣйствіе все усиливается.
Изъ этого взаимодѣйствія въ концѣ-концовъ возникаетъ родъ новой индивидуальности, какъ результатъ полнаго смѣшенія всего того, что у каждой первоначальной индивидуальности составляетъ стимулъ къ дѣйствію; это новообразованіе свободно отъ того, что прежде препятствовало достиженію цѣли въ каждомъ въ отдѣльности. Эта новая индивидуальность способна совершить такія дѣйствія, которыхъ не въ состояніи было-бы исполнить каждое изъ обоихъ данныхъ лицъ. Невольно приходитъ на умъ сравненіе съ двумя малютками, изъ коихъ каждый въ отдѣльности ни за что не рѣшился-бы пройти чрезъ темный длинный коридоръ, но которые вмѣстѣ храбро рѣшаются на этотъ подвигъ: одинъ полагается на другого и съ помощью своего страха достигаетъ того, что самый страхъ исчезаетъ. Такимъ-же образомъ два преступника, соединяясь воедино, могутъ совершить ужаснѣйшія преступленія; послѣ совершенія никто изъ нихъ не можетъ себѣ даже объяснить, какъ онъ могъ участвовать въ немъ. Да, въ сущности, преступленіе и не совершено каждымъ изъ нихъ въ отдѣльности: въ немъ принимала участіе психическая единица, составившаяся изъ утратившихъ свое «я» отдѣльныхъ лицъ.
Но возвратимся къ драмѣ. Здѣсь мы прежде всего видимъ лэди Макбетъ, занятую чтеніемъ письма Макбета, въ коемъ онъ пишетъ о пророчествѣ вѣдьмъ:
«Я счелъ за нужное увѣдомить тебя объ этомъ, милая соучастница моего величія. Я не хотѣлъ лишить тебя твоей доли радости, скрывъ отъ тебя, какое будущее тебѣ предстоитъ. Запечатлѣй это въ сердцѣ и прощай».
Эти слова убѣждаютъ лэди Макбетъ въ томъ, что ея мужъ придаетъ пророчеству серьезное значеніе, что онъ не думаетъ отказываться отъ возбужденныхъ этимъ пророчествомъ надеждъ изъ-за возникшихъ препятствій. Уже здѣсь имѣется указаніе на преступленіе, какъ на единственный выходъ; онъ предоставляетъ обсудить этотъ вопросъ ей, какъ лицу, наиболѣе ему близкому; ея мнѣніемъ Макбетъ дорожитъ, тѣмъ болѣе, что ей-же придется пожать плоды или участвовать въ послѣдствіяхъ, если-бы они прибѣгли къ этому выходу.
Она рѣшается немедленно, но лишь сомнѣвается въ томъ, удастся-ли ей также склонить Макбета, присоединится-ли онъ къ ея рѣшенію и притомъ съ тою-же энергіею:
Но я боюсь: въ твоей душѣ такъ много
Любви млека, что не изберешь ты
Пути кратчайшаго...
Нельзя, Гламисъ: звучатъ неотразимо
Слова: «убей иль откажись отъ власти».
А ты смущенъ и страхомъ и желаньемъ.
Но она твердо рѣшилась на все:
Спѣши сюда: въ твой страхъ пролью я смѣлость
Моей души и бодрыми словами Заставлю взять златой вѣнецъ.
Этими словами она встрѣчаетъ Макбета. Всякое отдѣльное слово въ этой маленькой сценѣ имѣетъ свое значеніе и должно быть разсмотрѣно само по себѣ.
Лэди Макбетъ.Великій танъ Гламисскій и Кавдорскій,
Король, судьбой отмѣченный на царство!
Твое письмо меня уже умчало
Изъ этихъ жалкихъ настоящихъ дней.
Всю будущность я сознаю теперь.Макбетъ.
Душа моя, Дунканъ пріѣдетъ къ ночи.
Лэди Макбетъ.
А ѣдетъ она когда отсюда?
Макбетъ.
Завтра —
Такъ онъ предполагаетъ.Лэди Макбетъ.
О, никогда
Такого завтра не увидѣть солнцу.
Въ твоемъ лицѣ, мой милый танъ, какъ въ книгѣ,
Прочтутъ недоброе. Смотри свѣтлѣй.
Обманемъ свѣтъ, надѣвъ его личину:
Разумный взглядъ да ласковыя рѣчи,
Да видъ цвѣтка съ змѣей, подъ нимъ сокрытой.
Мы гостя угостимъ. Я позабочусь,
Чтобъ даромъ ночь не потерять. Она
Всѣмъ нашимъ будущимъ ночамъ и днямъ
Доставитъ власть, доставитъ славу намъ.Макбетъ.
Поговоримъ объ этомъ послѣ.
Лэди Макбетъ.
Да,
Но ободрись, смотри повеселѣй:
Кто измѣняется въ лицѣ, тотъ трусъ.
За остальное я сама берусь.
Для полной оцѣнки этихъ репликъ необходимо принять въ соображеніе, что Макбетъ, стоя лицомъ къ лицу съ своею женою, томится сомнѣніями и находится въ состояніи мучительнаго безпокойства. Онъ страшно возбужденъ, и это выражается какъ на его лицѣ, такъ и въ его рѣчахъ. На это неумѣнье владѣть собою и указываетъ лэди Макбетъ, говоря:
Въ твоемъ лицѣ, мой милый танъ, какъ въ книгѣ,
Прочтутъ недоброе...
Его чрезвычайное возбужденіе, выражающееся въ безпрерывно мѣняющейся игрѣ лица, то блѣднѣющаго, то покрывающагося краской, въ его желаніи не привлечь вниманія другихъ и спрятать отъ посторонняго взора свои глаза, «зеркало души», — заставляетъ лэди Макбетъ произнести заключительныя слова:
Но ободрись, смотри повеселѣй:
Кто измѣняется въ лицѣ, тотъ трусъ.
Находясь въ состояніи высшаго душевнаго возбужденія, Макбетъ говоритъ краткими, отрывистами фразами. Онъ едва можетъ говорить и какъ-бы задыхается. Онъ находится такимъ образомъ въ такомъ состояніи духа, когда человѣкъ особенно поддается внушенію. Уже первыя слова лзди Макбетъ содержатъ въ себѣ въ значительной долѣ внушеніе:
Всю будущность я сознаю теперь, —
и какъ предыдущія слова: «король, судьбой отмѣченный на царство», такъ и самый пріемъ рѣчи, когда она говоритъ относительно его письма, не оставляй ютъ въ Макбетѣ сомнѣнія въ томъ, что она имѣетъ въ виду, говоря о «будущности»: ся рѣшеніе уже принято.
Всѣ дальнѣйшія реплики Макбета основаны на ся внушеніи. Каждое изъ этихъ немногихъ двусмысленныхъ словъ — ихъ всего семнадцать — представляетъ величайшій психологическій интересъ, который можно чувствовать, но нельзя выразить словами.
Въ этой стадіи Макбетъ еще далеко не рѣшился на совершеніе преступленія.
Оно еще кажется ему такимъ, какимъ оно ему представлялось въ тотъ моментъ, когда онъ узналъ о своей судьбѣ въ королевскомъ замкѣ, т. е. чѣмъ-то ужаснымъ: оно мелькнуло передъ нимъ какъ бы въ дали въ томъ неясномъ и ужасающемъ видѣ, въ какомъ оно могло бы воплотиться; но оно кажется ему мыслимымъ: оно его въ одно и то же время отталкиваетъ и привлекаетъ.
Его слова ясно указываютъ въ одно и то же время и на его нерѣшительность, и на причиняемыя ему этою нерѣшительностью мученія, и на желаніе его покончить съ этими страданіями, и на одновременно ощущаемую имъ потребность поговорить о томъ, что можетъ способствовать окончанію мученій, или, правильнѣе, послушать по этому предмету рѣчь другого, и притомъ рѣчь о томъ, что внесетъ въ его душу успокоеніе.
Вотъ почему, послѣ чрезвычайно краткаго привѣта при свиданіи съ женой, его первое слово было:
Дунканъ пріѣдетъ къ ночи.
Эта фраза сама по себѣ выражаетъ лишь обыкновенное сообщеніе о событіи, которое приведетъ въ движеніе весь домъ и которое, конечно, живо интересуетъ какъ Макбета, такъ и его жену. Эта фраза не возбуждаетъ никакихъ подозрѣній, и тѣмъ не менѣе она содержитъ въ себѣ, въ видѣ отвѣта на слова жены: «всю будущность я сознаю теперь», какъ бы новый вопросъ; онъ какъ бы хочетъ сдѣлать предметомъ разговора самый существенный пунктъ, занимающій его, и хотя въ предыдущихъ словахъ его жены уже заключался отвѣтъ на его вопросъ, тѣмъ
не менѣе въ его замѣчаніи какъ бы усматривается вопросъ: слѣдуетъ-ли использовать это обстоятельство?
Лэди Макбетъ немедленно поняла двойственный смыслъ его словъ и проникаетъ въ душу Макбета острымъ вопросомъ:
А ѣдетъ онъ когда отсюда?
Макбета отвѣчаетъ осторожно объективно, сообщая какъ бы вскользь:
Завтра —
Такъ онъ предполагаетъ.
На этотъ разъ косвенный его вопросъ, обращенный къ лэди Макбетъ, гораздо яснѣе, чѣмъ въ первый разъ: осуществится-ли это «предположеніе» Дункана? Каково твое объ этомъ мнѣніе — скажи мнѣ.
Естественно, что лэди Макбетъ становится откровеннѣе. Какъ логическое заключеніе изъ словъ Макбета, слѣдуетъ возраженіе:
Такого завтра не увидѣть солнцу, —
причемъ она обнадеживаетъ его и обѣщаетъ свою помощь, хотя и въ образныхъ выраженіяхъ. Она говоритъ о королѣ, какъ о гостѣ, о коемъ «необходимо позаботиться», о себѣ, какъ о хозяйкѣ, на обязанности которой лежитъ забота о томъ, «чтобы даромъ ночь не потерять». Она заключаетъ свою рѣчь, не указывая притомъ прямо на преступленіе — косвеннымъ намекомъ на то, чего добивается она для Макбета: на «власть и славу».
Къ этому и относятся послѣднія слова Макбета:
Поговоримъ объ этомъ послѣ.
Онъ опять указываетъ лишь на одно обстоятельство, которое однакоже при данныхъ условіяхъ и въ
связи съ остальными словами ясно свидѣтельствуетъ объ одобреніи имъ словъ его жены, о согласіи его съ ея взглядомъ и вмѣстѣ съ тѣмъ о надеждѣ его. На исполненіе этой надежды онъ твердо расчитываетъ, и заключается она въ томъ, что она, если они «поговорятъ о томъ послѣ», будетъ продолжать въ томъ же духѣ. Но вмѣстѣ съ тѣмъ въ словахъ его какъ бы содержится слѣдующая оговорка: о дѣлѣ необходимо поговорить подробнѣе, т. е. планъ въ немъ еще не созрѣлъ вполнѣ, и онъ еще окончательно нс рѣшился.
Но слова его заключаютъ въ себѣ еще и другой смыслъ. Макбетъ своими двусмысленными замѣчаніями самъ провоцируетъ свою жену на подстрекательство. желая, однако, при этомъ сохранить полную свободу дѣйствій. Но это добровольно имъ провоцируемое подстрекательство, передъ которымъ онъ все еще остается въ нерѣшимости, влечетъ его непроизвольно, безсознательно и постепенно къ преступленію, пробуждаетъ въ его душѣ преступныя чувства и тѣмъ самымъ все болѣе и болѣе ограничиваетъ его свободу дѣйствій, которую онъ формально сохраняетъ за собою.
Эта творческая сила психическаго воздѣйствія, порождающая преступленіе почти въ видѣ самостоятельнаго существа, имѣющаго появиться на свѣтъ, подчеркивается Шекспиромъ въ томъ смыслѣ, что свобода дѣйствій, оставляемая за собою Макбетомъ, проявляется все слабѣе и слабѣе въ его словахъ и все сильнѣе и сильнѣе въ его мысляхъ, и, такимъ образомъ, сила его сопротивленія становится постепенно слабѣе.
Въ первыхъ словахъ его: «Король пріѣдетъ къ ночи» его сопротивленіе еще замѣтно. При самомъ искусственномъ толкованіи нельзя сдѣлать изъ его словъ какого-либо вывода по поводу его отношенія къ преступленію. Но уже въ слѣдующемъ предложеніи: «Завтра — такъ онъ предполагаетъ» это сопротивленіе уже слабѣе. Въ словахъ оно еще просвѣчиваетъ, — они ничѣмъ его не связываютъ, и въ нихъ никоимъ образомъ нельзя видѣть обѣщанія учинить преступленіе, — но уже въ маленькой паузѣ между словами «завтра» и «такъ онъ предполагаетъ», въ самомъ противопоставленіи словъ «какъ онъ предполагаетъ» и ясно чувствуемаго — «но онъ ошибается» слышится какъ бы первое біеніе пульса преступленія, сердце котораго начинаетъ, правда, слабо, не явственно биться.
Въ третьемъ предложеніи: «поговоримъ объ этомъ послѣ» съ объективной стороны нѣтъ ужо этого сопротивленія. Свободы дѣйствій Макбета уже почти не существуетъ, и слова его на этотъ разъ согласны съ топомъ преступныхъ рѣчей лэди Макбетъ. Лишь внутренняя двусмысленность его словъ еще до нѣкоторой степени свидѣтельствуетъ объ его сопротивленіи; но оно уже чисто субъективнаго характера, хоронясь на днѣ ого души: онъ какъ бы выговариваетъ себѣ право еще разъ обдумать положеніе, — но въ словахъ, обращенныхъ къ лэди Макбетъ, нельзя не видѣть замаскированнаго согласія. Наступаетъ актъ рожденія преступленія.
Такимъ образомъ мы здѣсь видимъ въ полной силѣ указанное выше взаимодѣйствіе. Макбетъ провоцируетъ лэди Макбетъ на подстрекательство уже однимъ тѣмъ, что допускаетъ самую его возможность. Въ атомъ допущеніи и заключается импульсъ; всякій разъ, какъ къ этому импульсу прибѣгаютъ, Макбетъ понемногу отступаетъ, и каждое такое отступленіе является для лэди Макбетъ новымъ импульсомъ, которое въ свою очередь оказываетъ свое дѣйствіе на Макбета. Такимъ образомъ каждый изъ партнеровъ является подстрекателемъ и подстрекаемымъ, оказываетъ вліяніе самъ и находится подъ вліяніемъ другого, дѣйствуетъ активно и пассивно, всякій разъ вновь получая опору и поддержку въ другомъ, — и это повторяется безконечно, напоминая два зеркала, которыя, будучи поставлены одно противъ другого, отражаютъ одну и ту же картину безчисленное множество разъ.
Этотъ разговоръ значительно приближаетъ Макбета къ совершенію преступленія, и это ясно видно изъ того, что въ слѣдующемъ монологѣ онъ уже взвѣшиваетъ доводы за и противъ. Отъ неясныхъ мыслей и мучительныхъ душевныхъ движеній онъ уже перешелъ къ серьезному обсужденію доводовъ. Это доказываетъ, что мысль уже переросла сумеречное состояніе вполнѣ- или полу-безсознательной душевной жизни, и наступилъ полный разсвѣтъ сознанія: періодъ эмбріональнаго состоянія мысли миновалъ.
Одинъ за другимъ проходятъ передъ его сознаніемъ контрмотивы: опасность дѣянія, обязанности, проистекающія изъ родства и гостепріимства, обязанности подданнаго, чувство человѣколюбія и состраданія, прекрасныя качества короля.
Всѣмъ этимъ моментамъ Макбетъ можетъ противопоставить лишь свое честолюбіе:
И что влечетъ меня? Желанье славы?
Какъ ярый конь, поднявшись на дыбы,
Оно обрушится — и я задавленъ.
Да, у Макбета нѣтъ другого стимула; какъ только онъ остается одинъ, его честолюбіе исчезаетъ, и въ результатѣ его рѣшеніе:
Оставимъ этотъ планъ.
Но лэди Макбетъ именно и является этимъ другимъ стимуломъ, вынуждающимъ его сдѣлать рѣшительный шагъ.
Какъ только она замѣчаетъ, что у Макбета въ ея отсутствіе накопилось опять «въ душѣ такъ много любви млека» и что почти одержанная ею побѣда начинаетъ ускользать изъ ея рукъ, она прибѣгаетъ къ наиболѣе сильнымъ средствамъ.
Психологи .менѣе глубокіе, чѣмъ Шекспиръ, вѣроятно, заставили бы лэди Макбетъ, выслушавъ доводы мужа, попытаться въ логической дуэли опровергнуть ихъ. Шекспиръ поступаетъ не такъ: у него Макбетъ развиваетъ свои доводы въ монологѣ, но лэди Макбетъ не касается ни одного изъ нихъ; она не возражаетъ даже противъ тѣхъ доводовъ, которыми онъ аппелируетъ непосредственно къ ней, а именно — противъ его указаній на ихъ доброе имя, на почести, которыми онъ былъ почтенъ, и на то, что
въ народѣ
Я мнѣнье золотое заслужилъ.
Дай сохранить его прекрасный блескъ!
Его не должно помрачать такъ скоро!
Но для лэди Макбетъ развитіе доводовъ Макбета представляется совершенно излишнимъ — она знаетъ ихъ напередъ всѣ наперечетъ, ибо она знаетъ хорошо Макбета и его разсужденія: всѣ они не что иное, какъ дедукціи, въ основаніи коихъ лежитъ его честное, соціально мыслящее «я». Она поэтому совершенно не интересуется этими доводами, она ихъ обходитъ, а направляетъ свои стрѣлы противъ этого самаго «я», старается затронуть въ душѣ Макбета струны, которыя тамъ глубоко скрыты, и настроить ихъ такъ, чтобы онѣ звучали въ гармоніи съ ея собственными планами.
Сначала она беретъ невѣрный тонъ. Она пытается поднять Макбета на смѣхъ и называетъ его трусомъ:
Ты на желанья смѣлъ,
На дѣло — нѣтъ. Иль ты бы согласился
Носить вѣнецъ — красу и славу жизни
И труса сознавать въ себѣ? Сказать
«Хочу» и вслѣдъ затѣмъ — «не смѣю»?
Но сильный отвѣтъ Макбета убѣждаетъ ее, что въ этомъ пунктѣ онъ стоитъ на слишкомъ твердой почвѣ, чтобы почувствовать себя уязвленнымъ:
На все, что можетъ человѣкъ, готовъ я.
Кто смѣетъ больше, тотъ не человѣкъ, а звѣрь.
Послѣ этого лэди Макбетъ взываетъ къ его честолюбію и дьявольски-геніально пользуется слабостями, обнаруженными Макбетомъ какъ въ его письмѣ, такъ и въ ихъ первой бесѣдѣ: «Вѣдь ты внушилъ мнѣ мысль объ этомъ преступленіи, ты меня воодушевилъ, потому что ты этого тогда желалъ. Тогда ты былъ смѣлъ и увлекъ и меня. Какія же съ того времени произошли перемѣны? Только лишь то, что теперь представился удобный случай, что наступилъ надлежащій моментъ. Неужели же именно то, что этотъ единственно удобный моментъ на-лицо, можетъ служить поводомъ для твоего отказа?»
За этими словами кроется логическая ловушка, въ которую могъ бы попасть не только такой человѣкъ, какъ Макбетъ.
Большинство людей склонно выражать свои внутреннія влеченія, свои идеальныя стремленія въ такой формѣ: «еслибы я могъ, то я безъ всякихъ околичностей сдѣлалъ бы, сказалъ бы или исполнилъ бы то или иное». Тотъ, кто говоритъ такимъ образомъ, часто вѣритъ тому, что онъ поступилъ бы именно такъ, какъ онъ говоритъ и думаетъ. Но въ дѣйствительности это лишь маска: онъ очень хорошо знаетъ, что еслибы онъ и имѣлъ къ тому возможность, онъ, однако, не поступилъ бы такъ; онъ, въ сущности, расчитываетъ на то, что моментъ, когда онъ сможетъ такимъ образомъ дѣйствовать, никогда не наступитъ.
Тѣмъ не менѣе такого рода заявленія производятъ впечатлѣніе всюду и вездѣ. Не только въ обыденной жизни, но и въ интеллектуальной, соціальной, этической и политической области эти выраженія создаютъ поклонниковъ и почитателей человѣку выдающемуся, знающему съ такою точностью, чего онъ желаетъ; если такое лицо поставлено въ условія, дающія ему возможность дѣйствовать, то кажется, что оно несомнѣнно будетъ содѣйствовать насажденію свободы, прогресса, революціи или же реакціи. Но вотъ наступаетъ случайно благопріятный моментъ, когда такой человѣкъ могъ бы дѣйствовать. И что же оказывается? Ничего — именно теперь, когда онъ могъ бы, онъ не желаетъ. Все, такимъ образомъ, было лишь: слова, слова и слова.
Ничто не въ состояніи возбудить столь глубокое презрѣніе, какъ подобный образъ дѣйствій; а для того, чтобы равнодушно и спокойно сносить такое къ себѣ отношеніе, нужно быть исключительно толстокожимъ.
И лэди Макбетъ бросаетъ въ лицо мужу язвительную насмѣшку:
Какой же звѣрь мнѣ умыселъ довѣрилъ?
Задумалъ ты, какъ человѣкъ; исполни —
И будешь выше ты: не звѣрь, а мужъ.
Удобный часъ — и ловкое мѣстечко —
Ихъ не было, ты ихъ создать хотѣлъ.
Теперь они столкнулись здѣсь случайно —
И ты ничто. Кормила я, и знаю,
Какъ дорого для матери дитя;
Но я безъ жалости отторгла-бъ грудь
Отъ нѣжныхъ, улыбающихся губокъ
И черепъ бы малютки раздробила,
Когда-бъ клялась, какъ клялся ты.
Въ пылу гнѣва лэди Макбетъ обвиняетъ Макбета въ томъ, что онъ клялся умертвить короля. Но какъ это, такъ и нѣкоторыя другія утвержденія въ ея рѣчи не соотвѣтствуютъ истинѣ. Но кто же вообще придерживается точно объективныхъ фактовъ въ пылу гнѣва, когда трудно остановить потокъ словъ?
Въ дѣйствительности Макбетъ никогда такой клятвы не давалъ, напротивъ того, — онъ, собственно говоря, какъ указано выше, ничего не сказалъ.
Но для цѣльной натуры, — а такою представляется еще здѣсь личность Макбета, «любимца Беллоны» — слово и присяга нераздѣльны. Онъ не можетъ отрицать того, что лэди Макбетъ высказала вслухъ его сокровеннѣйшія мысли, что она въ сущности лишь отстаиваетъ его идеи; это онъ отлилъ пули, которыми она теперь хочетъ стѣлять, — какъ же онъ смѣетъ отказываться оть участія тогда, когда имѣется къ, тому возможность?
Все внутреннее существо Макбета, его характеръ, его честь воина — возмущается при одной мысли о такой трусости. Онъ уступаетъ. Конечно, долгъ чести требуетъ отъ всякаго — принятія на себя отвѣтственности за послѣдствія своихъ словъ и дѣйствій. Но въ своей простотѣ и прямолинейности Макбетъ не замѣчаетъ, что въ данномъ случаѣ дѣломъ чести пользуются въ самомъ превратномъ смыслѣ — для вовлеченія въ преступленіе, и такимъ образомъ то, что отъ него требуется, равносильно содѣйствію, съ одной стороны, свободному росту дурныхъ зачатковъ, — и только потому, что сѣмя ихъ уже однажды заложено въ его душѣ, съ другой — подавленію всѣхъ хорошихъ зачатковъ, — именно потому, что они препятствуютъ расцвѣту дурныхъ; этимъ путемъ всѣ этическія понятія совершенно извращаются, и на него какъ бы возлагается этическій долгъ — въ противоположность всему анти-этическому.
Онъ этого не видитъ именно потому, что существо престунленія представляется какъ бы дьявольской занозой въ глазахъ и сердцѣ человѣка, превращающей, по выраженію вѣдьмъ, «прекрасное въ гадкое и гадкое въ прекрасное».
Эта заноза превращаетъ всѣ благородныя и искреннія качества въ противоположныя, толкающія его въ пропасть; создаются спутанныя понятія и внутреннія противорѣчія. У Шекспира они выражены очень глубокомысленно: лэди Макбетъ, требуя отъ Макбета, съ одной стороны, проявленія высшей внутренней правдивости, съ другой стороны, толкаетъ его на совершеніе самаго безчестнаго поступка:
...Смотри свѣтлѣй!
Обманемъ свѣтъ, одѣвъ его личину:
Радушный взглядъ да ласковыя рѣчи,
Да видъ цвѣтка съ змѣей, подъ нимъ сокрытой.
Но Макбетъ этого противорѣчія даже не замѣчаетъ, такъ какъ лэди Макбетъ догадалась аппелировать къ сильно развитому въ немъ чувству долга: она и подчеркиваетъ его качество — быть вѣрнымъ не только тому, что онъ сказалъ и обѣщалъ, но и тѣмъ мыслямъ, коими слова его сопровождались. Не въ характерѣ Макбета — уклоняться отъ послѣдствій своихъ словъ путемъ искусственнаго ихъ истолкованія.
Онъ дѣлаетъ лишь еще одну послѣднюю попытку: «Но если не удастся...» — говоритъ онъ. Лэди Макбетъ по произнесеніи имъ этихъ словъ убѣждается, что побѣда одержана, что устами Макбета говоритъ уже не честный, а трусливый чечовѣкъ; и своимъ отвѣтомъ она вновь возлагаетъ на него отвѣтственность:
Не удастся?
Рѣшись, и намъ удастся все.
Она развиваетъ передъ нимъ весь свой хорошо обдуманный планъ, который она до сихъ поръ благоразумно хранила въ резервѣ. Теперь наступилъ моментъ, когда нѣтъ болѣе надобности говорить образами, а можно назвать вещи ихъ настоящимъ именемъ:
Когда-жъ виномъ пропитанное тѣло
Погрязнетъ въ снѣ, чего надъ беззащитнымъ
Не сдѣлать намъ? Чего не своротить
На пьяныхъ слугъ? И плата за труды
Придется имъ!
Теперь Макбетъ чувствуетъ успокоеніе, какъ слѣдствіе твердо принятаго рѣшенія. Его безпокойство и страхъ совершенно исчезаютъ. Онъ съ воодушевленіемъ говоритъ своей женѣ:
Рожай мнѣ мальчиковъ однихъ!
Огонь, пылающій въ твоей крови,
Однихъ мужей производить способенъ.
Ему кажется, что ея планъ можетъ быть легко и безопасно приведенъ въ исполненіе:
Что, если спящихъ мы обрызжимъ кровью
И ихъ кинжалами его пронзимъ—
Не ясно-ль будетъ, что работа ихъ?
Его рѣшеніе уже теперь окончательно принято:
Такъ рѣшено!
Вся сила органовъ слилась въ одно.
Пойдемъ, ужасный часъ недалеко.
....И злодѣяніе свершилось.
Конечно, дѣло идетъ не такъ легко, какъ это показалось Макбету въ первый моментъ, подъ вліяніемъ радости, что онъ, наконецъ, рѣшился. Исполненіе доказываетъ, какъ «страшное убійство» въ дѣйствительности не подходитъ къ характеру Макбета; вѣдь и къ совершенію преступленія его подбили разными діалектическими тонкостями, которыми вліяли на его чувства. Уже передъ самымъ совершеніемъ онъ видитъ призраки, и немедленно послѣ того его также преслѣдуютъ странныя галлюцинаціи:
Я слышалъ—
Раздался страшный вопль: «не спите больше»
Макбетъ зарѣзалъ сонъ, невинный сонъ...
Его ужасъ и страхъ во время совершенія преступленія такъ велики, что они совершенно парализуютъ его мыслительныя способности, — до того, что онъ почти забываетъ объ опасности, въ которой онъ находится, и едва не выдаетъ своего присутствія, желая произнести слово «аминь». Но его спасаетъ обуявшій его ужасъ, сковавшій ему языкъ: даже этого слова онъ не въ состояніи произнести.
Трижды лэди Макбетъ спасаетъ Макбета, совершенно лишившагося въ то время разсудка. Она уноситъ кинжалъ, удаляетъ слѣды крови, она же заботится о томъ, чтобы онъ въ надлежащій моментъ оставилъ мѣсто преступленія.
Она — душа и руководительница преступленія. Макбетъ, находящійся въ полубезсознательномъ состояніи, никогда не могъ бы справиться съ этой задачею. Но и лэди Макбетъ, эта страшная фурія преступленія, также не въ состояніи была бы одна совершить его:
Не будь онъ
Во снѣ такъ рѣзко на отца похожъ,
Я поразила бы его сама.
Она также желала этого преступленія и имѣла возможность совершить его; и хотя она осыпаетъ Макбета самыми рѣзкими упреками за то, что онъ не желаетъ пользоваться явившейся возможностью, тѣмъ не менѣе и она не въ состояніи поднять руку на спящаго. Лишь съ помощью Макбета дѣло можетъ быть сдѣлано: онъ, не имѣя никакого значенія безъ нея, становится всѣмъ для нея: подавая другъ другу свои дрожащія руки, они рѣшаются ринуться во мракъ.
Такимъ образомъ, изъ согласованнаго проявленія воли двухъ лицъ возникла совершенно новая воля, качественно вполнѣ отличающаяся отъ воли каждаго изъ этихъ лицъ, — и эта именно новая воля умерщвляетъ Дункана.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |