Разделы
Счетчики
Глава 8. «Генрих IV» (часть вторая)
Во второй части «Генриха IV» возникает любопытная проблема. Является ли она самостоятельной пьесой, независимой от первой части «Генриха IV», или это одна десятиактная пьеса, слишком длинная, чтобы сыграть ее в один вечер, а потому ради удобства разделенная на две обычные по продолжительности пьесы?
Лично я считаю, что это две самостоятельные пьесы и что вторая зародилась случайно. Приведу доводы.
Согласно легендам, созданным в более поздние времена, Генри Монмутский (принц Хэл) в юности был повесой и сорвиголовой, водил дружбу с темными личностями и даже разбойничал на большой дороге. Однако, когда возникла необходимость, он исправился, пошел на войну и убил мятежника сэра Генри Перси (Хотспера). Затем Хэл помирился с отцом, Генрихом IV, унаследовал трон как герой-король Генрих V, порвал с недостойными друзьями и прогнал их с глаз долой.
Все это — превосходный сюжет для одной пьесы; такой пьесой вполне могла стать первая часть «Генриха IV». В ней присутствуют храбрый и воинственный Хотспер, веселый и беспутный принц Хэл, а также его спутник Фальстаф, великолепный комический персонаж. Принц Хэл действительно исправляется, действительно мирится с отцом, превращается в храброго и могучего рыцаря, встречает Хотспера на поле боя и убивает его.
Пока все хорошо. Шекспиру остается заполнить пробел между битвой при Шрусбери (21 июля 1403 г.) и смертью короля (20 марта 1413 г.), за которой последовала триумфальная коронация нового короля, Генриха V.
Конечно, пробел великоват (десять лет), но его можно было легко заполнить или просто пропустить; ни один зритель жаловаться на это не стал бы.
Но Шекспир не довел пьесу до ее логического конца. Предыдущая пьеса завершается триумфальной битвой при Шрусбери, и на этом действие прерывается. Шекспир сознательно не закачивает пьесу, показывая, что продолжение неизбежно: в финальной речи король говорит о новой битве с остальными мятежниками в Йоркшире и Уэльсе.
Но почему? Легенда почти закончилась, так зачем останавливаться и писать еще пять актов второй части «Генриха IV», бедных событиями по сравнению со сжатой, энергичной и прекрасно написанной первой частью?
Давайте подумаем! Предположим, что Шекспир собирался написать одну пьесу под названием «Генрих IV» и в процессе работы придумал образ сэра Джона Фальстафа.
В середине пьесы Шекспир понял, что открыл настоящую золотую жилу. Он почувствовал, что Фальстаф будет иметь оглушительный успех, и решил выжать из этого образа все, что можно. Поэтому Шекспир решил сделать Фальстафа героем не одной пьесы, а двух. Поэтому он закончил первую пьесу битвой при Шрусбери и взялся за продолжение.
Если все было именно так, то ход событий доказал правоту Шекспира. Благодаря образу Фальстафа первая часть «Генриха IV» стала настоящим гвоздем сезона. Старый толстяк, которого публика принимала на ура, успешно выдержал бы еще пять веселых актов. Поэтому Шекспир сразу после премьеры первой части «Генриха IV» взялся за сочинение продолжения, и в 1598 г. вторая часть была готова.
Однако сделать это было нелегко. События, не имевшие отношения к Фальстафу, были недостаточно драматичны, и на целую пьесу их не хватало. При Генрихе IV случались и другие восстания, но эти бунты не шли ни в какое сравнение с первым, в котором участвовали такие яркие личности, как Хотспер и Глендаур.
Да и с самим Фальстафом возникало немало трудностей. Сюжет первой части «Генриха IV» был исчерпывающим. В этой пьесе принц Уэльский уже исправился, стал рыцарем-героем и помирился с отцом. Что же оставалось для второй части?
Шекспир принял дерзкое решение. Принц Хэл снова пустился во все тяжкие. Король снова отчитывает его, после чего принц кается и перерождается, в результате происходит радостное примирение. Несмотря на добавление к этому сюжету нескольких новых восстаний, вторая часть «Генриха IV» выглядит как ухудшенное повторение первой части, однако необходимо было вернуть на сцену несравненного Фальстафа. Жизнь показала, что дело того стоило.
«...Под Шрусбери разбито войско Перси»
События второй части следуют сразу за событиями первой. Первая часть заканчивается битвой при Шрусбери, а вторая начинается с отчета об этой битве.
Шекспир связывает обе части с помощью пролога (который у автора назван «индукцией», то есть интерлюдией). Ради этого он выводит на сцену Олицетворение Молвы — актера, который говорит следующее:
Сюда летит
Весть о победе Генриха. Мне надо
Неправдой эту правду предварить.
Под Шрусбери разбито войско Перси.Пролог, строки 23—25 (перевод Б. Пастернака)
Однако Олицетворение Молвы приносит совсем другое известие. Причем диаметрально противоположное по смыслу. Сначала широко распространились слухи о том, что король разбит, а победу одержал Хотспер, что Дуглас сразил короля, а Хотспер убил принца Уэльского.
Легко представить себе, что первые сообщения о сражении действительно могли быть такими. Начало битвы при Шрусбери складывалось в пользу Хотспера и его лучников, несмотря на численное превосходство армии короля. Шотландец Дуглас, сражавшийся на стороне восставших, действительно совершал чудеса храбрости и даже сумел повергнуть наземь короля.
Видимо, гонцы, стремившиеся первыми доставить хорошее известие в расчете на причитавшуюся за это богатую награду, тут же устремились в путь, считая, что удачное начало всегда имеет хороший конец и что отсрочка только помешает им оказаться первыми.
«Нортумберленд...»
Далее Олицетворение Молвы говорит:
Вот я какие бредни распускала
По мелким придорожным городкам,
Лежащим между Шрусберийским полем
И этой грозной каменной стеной,
Источенной червями, за которой
Родитель Готспера, Нортумберленд,
Скрывается в притворном нездоровье.Пролог, строки 33—37
Это третья пьеса, в которой участвует Генри Перси, первый граф Нортумберлендский. В «Ричарде II» он возглавлял лордов, которые бросили Ричарда и перешли на сторону Болингброка; именно благодаря Генри Перси был низложен Ричард и трон перешел к Болингброку, ныне Генриху IV.
В первой части «Генриха IV» Генри был номинальным главой рода Перси, порвавшего с Генрихом IV и попытавшегося свергнуть и этого короля.
Нортумберленд действительно преклонного возраста; в момент битвы при Шрусбери ему шестьдесят один год — для того времени он старик.
Настоящим главой рода и организатором заговора Перси был хитроумный младший брат Нортумберленда Томас Перси, граф Вустер. Вустер сражался бок о бок с Хотспером до самого конца; после битвы у Шрусбери он был взят в плен и казнен. Однако Нортумберленд перед решающим сражением струсил и не повел свои отряды на соединение с войском сына, сказавшись больным. Отсутствие этих отрядов стало главной причиной поражения Хотспера.
В первой части «Генриха IV» нет прямых указаний на то, что болезнь Нортумберленда была притворной; говорится лишь, что его отказ прислать войска под командованием кого-то другого выглядит подозрительно. Однако использованные в прологе слова «в притворном нездоровье» свидетельствуют, что, по мнению Шекспира, Нортумберленд просто симулировал, трусливо попытавшись избежать неприятностей ценой жизни собственного сына.
История свидетельствует, что негероический поступок Нортумберленда достиг своей цели. Нортумберленд заявил, что не имеет к восставшим никакого отношения, а король Генрих, после битвы у Шрусбери руководствовавшийся практическими соображениями, не только сохранил ему жизнь, но даже вернул титул и земли.
«Что Цезаря триумфы перед ней!»
Первым к Нортумберленду прибывает человек, не участвовавший в битве, но слышавший о ней от одного из солдат. Нортумберленд тревожно спрашивает:
Что нового, лорд Бардольф?Акт I, сцена 1, строка 7
Прибывший — это Томас, пятый барон Бардольф. Он примкнул к восстанию с самого начала. Это реально существовавшая личность. К несчастью, Шекспир уже использовал это имя в первой части «Генриха IV»; так зовут пьяницу из окружения Фальстафа. Он присутствует и во второй части, поэтому в пьесе два Бардольфа. Сподвижника Нортумберленда отличает то, что его реплики озаглавлены «лорд Бардольф», в то время как спутник Фальстафа именуется просто Бардольфом.
Сообщение лорда Бардольфа оказывается таким же радостным, как и известие о триумфе и победе у Олицетворения Молвы. Он говорит:
Не правда ли, великая победа?
Что Цезаря триумфы перед ней!Акт I, сцена 1, строки 20—23
В Средние века Древний Рим отождествляли главным образом с Римской империей; этот взгляд был распространен вплоть до XVIII в., когда английский историк Эдвард Гиббон показал, что империей Рим был только в период своего расцвета. А самым знаменитым из римских полководцев был Юлий Цезарь. Поэтому одержать величайшую победу со времен Цезаря было трудновато.
Затем прибывает Треверс, еще один из мятежников. Он тоже не участвовал в сражении, но получил вести, которые полностью противоречат вестям лорда Бардольфа.
На какое-то время воцаряется неуверенность, но тут приезжает третий гонец по имени Мортон. Он был при Шрусбери, так что его новости, по крайней мере, из первых рук, но все проясняется еще до того, как Мортон произносит первую реплику.
Нортумберленд смотрит на него и в отчаянии говорит:
Так, верно, именно пришел гонец
Сказать Приаму о пожаре Трои,
Так бледен был, растерян и убит.
Но прежде чем он выговорил слово,
Из-за откинутой полы шатра
Приам увидел сам огонь пожара.
Так точно гибель Перси я прочел
В твоих глазах.Акт I, сцена 1, строки 70—75
Конечно, речь идет о десятилетней осаде Трои — города, которым правил престарелый Приам, — и ее окончательном разрушении.
«И выслал войско против вас...»
Наконец Мортон излагает новость точно и полно. Он заключает:
Итак, сраженье выиграл король
И выслал войско против вас, которым
Командует принц Джон и Уэстморленд.Акт I, сцена 1, строки 131—135
Принц Джон — это герцог Ланкастерский, третий сын короля, а граф Уэстморленд — командующий королевской армией.
Этот эпизод связывает две части пьесы: в финальной речи первой части король приказывает Ланкастеру и Уэстморленду выступить на север против Нортумберленда и его союзников.
Шекспир пропускает эпизод капитуляции и прощения Нортумберленда после битвы при Шрусбери. Через два года (в 1405 г.) Нортумберленд поднял новое восстание. Его вдохновило на это то, что в правление Генриха IV то и дело возникали беспорядки: Глендаур продолжал причинять хлопоты в Уэльсе, а французы совершали успешные набеги на южное побережье Англии. (Именно эти проблемы на западе и юге заставили Генриха сделать вид, что он поверил в невиновность Нортумберленда; перспектива продолжения войны на севере ему была ни к чему.)
Шекспир не обращает внимания на этот пробел в два года; новый мятеж вспыхивает почти сразу после подавленного.
«Архиепископ Йоркский...»
Несмотря на поражение у Шрусбери, у нового мятежа есть шансы на успех. Мортон продолжает свою речь, обращаясь к Нортумберленду:
Как я слыхал, архиепископ Йоркский Вооружился.Акт I, сцена 1, строки 187—190
Архиепископ Йоркский с самого начала был одним из главных вдохновителей мятежа Перси. Он был популярен и, как один из высших иерархов церкви, мог убедить народ в справедливости требований Перси.
Архиепископ не участвовал в битве при Шрусбери, но в первой части «Генриха IV» есть сцена, в которой архиепископ собирает собственное войско на случай поражения Хотспера.
Нортумберленд тоже слышал о том, как искусно ведет пропаганду архиепископ Йоркский:
Все вверились ему душой и телом.
Кровь короля Ричарда соскоблив
С Помфретских плит, над этою святыней
Он говорит, что послан оградить
Несчастный край от козней Болингброка.
И стар и мал стекаются к нему.Акт I, сцена 1, строки 203—206
Итак, призрак Ричарда (согласно поверью, убитого в замке Помфрет два года назад) продолжает тревожить его преемника. Несмотря на победу при Шрусбери, титул Генриха все еще находится под угрозой, ибо восставшие используют любые средства, чтобы доказать сомнительность его прав на престол.
«...Каламбурю все время сам...»
Во второй сцене появляется Фальстаф. Именно ради него написана эта пьеса, а потому сразу после серьезного эпизода (окончания которого публика ждет с нетерпением) на подмостки выходит старый толстяк и начинает разыгрывать фарс.
Фальстаф получал кое-какие почести за сомнительные подвиги, якобы совершенные в битве при Шрусбери (где во всеуслышание заявил, что это он убил Хотспера), и на этом основании корчит из себя знатного вельможу.
Принц Хэл прислал ему пажа, чтобы подчеркнуть новый статус Фальстафа, но сделал это в присущем ему лукавом стиле: этот паж совсем малыш (его всегда играет самый маленький ребенок, который в состоянии запомнить несколько строчек текста).
Когда на сцену выходит толстяк, за которым семенит передразнивающий его паж, публика покатывается со смеху и не успокаивается до тех пор, пока актер, играющий Фальстафа, не останавливает ее. После короткой пикировки с пажом (в которой толстяк, к восторгу публики, оказывается посрамленным) Фальстаф описывает свое главное достоинство как персонажа:
- Каждый считает своим долгом изощрять на мой счет остроумие, точно на свете нет другого развлечения. Я не только каламбурю все время сам, но даю еще пищу чужим шуткам.
Акт I, сцена 2, строки 6—11
Здесь Шекспир расхваливает самого себя, хвастаясь успехом придуманного им персонажа и открыто заявляя, что никто не смог бы сделать это лучше.
«...Баснословный подлец!»
Но теперь Фальстафу не позволяют видеться с принцем так часто и долго, как это было в первой части «Генриха IV». Конечно, принцу нужно дать возможность вновь помириться с королем, но после Шрусбери и победы над Хотспером он просто не может остаться прежним Хэлом. Во второй части «Генриха IV» ему позволено провести с Фальстафом всего одну сцену, где они общаются как в добрые старые времена.
Поэтому на протяжении многих сцен над Фальстафом подшучивает уже не принц, а другие персонажи.
Так, когда Фальстаф важно спрашивает, где атлас, который он заказал у некоего купца, маленький паж подчеркивает несостоятельность претензий старого рыцаря, хладнокровно отвечая, что купец не верит в кредитоспособность Фальстафа, а в поручительство Бардольфа — еще меньше. Униженному Фальстафу остается только цветисто обругать купца:
- Пусть сгорит он в таком случае от жажды, как богач в притче. Что за баснословный подлец!
Акт I, сцена 2, строки 36—37
[В оригинале: «Будь он проклят, как тот обжора! Молю Господа, чтобы адское пламя иссушило ему язык! Сукин сын Ахитофел!» — Е.К.]
Фальстаф, как всякий не слишком набожный человек, любит приводить примеры из Библии. Проклятый обжора — это Дайвс — богач, который отправился в ад, где постоянно страдал от жажды. В Евангелии от Луки описано, как этот богач просит послать к нему нищего Лазаря, попавшего в рай, чтобы тот «омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучусь в пламени сем» (Лк., 16: 24).
Ахитофел был советником Давида, но изменил старому царю и присоединился к заговору Авессалома, сына Давида. Заговор провалился, и Ахитофел покончил с собой, повесившись на суку. С тех пор его имя стало высокопарным символом предателя, причем предателя, которого ждет ужасный конец.
«Должностное лицо, которое посадило принца в тюрьму...»
Но еще большее унижение выпадает на долю Фальстафа, когда на сцене появляется лорд верховный судья (настоящее имя которого Уильям Гаскойн; правда, Шекспир нигде его не упоминает). Он — символ верховенства закона и играет очень важную роль в легенде о беспутной юности принца Хэла.
Эта легенда, впервые опубликованная в 1531 г., через сто лет после смерти Хэла, была частично изложена в «Знаменитых победах Генриха V» (см. в гл. 7: «Ну, Хэл...») и является самым полезным эпизодом этой бездарной пьесы, вдохновившей Шекспира на создание своей версии. Согласно ей, верховный судья арестовал одного из безродных приятелей принца. Принц потребовал освободить его, однако верховный судья учтиво отказал ему. Принц вышел из себя и ударил верховного судью.
Верховный судья с прежней учтивостью объяснил, что как человек он стерпел бы от принца побои, но как должностное лицо он представляет его величество короля, поэтому удар принц нанес королю. Вслед за этим судья арестовал принца и посадил его в тюрьму.
Хотя Шекспир не включил эту сцену в первую часть «Генриха IV» (возможно, чувствуя, что этот эпизод представляет принца в невыгодном свете), однако он рассчитывает на то, что публике все известно, и предполагает, что одного беглого упоминания о случившемся вполне достаточно. Когда входит верховный судья, паж говорит Фальстафу:
- Сэр, вон должностное лицо, которое посадило принца в тюрьму за то, что тот набросился на него с кулаками, заступаясь за Бардольфа.
Акт I, сцена 2, строки 57—58
«...К суду за ограбление»
Верховный судья замечает Фальстафа и спрашивает, кто это. У него есть основание предъявлять претензии этому человеку, потому что дело о грабеже в Гедских холмах (см. в гл. 7: «Первый молодчик...») еще не забыто. Хотя принц с лихвой вернул пострадавшим деньги, однако разбойное нападение есть разбойное нападение, а в те времена подобные преступления карались виселицей.
Преступление осталось нераскрытым, и верховного судью это сильно волнует. Разговаривая с слугой, который узнал Фальстафа, лорд верховный судья спрашивает:
А, это тот, который привлекался к суду за ограбление?Акт I, сцена 2, строки 62—63
«...Из Уэльса немного расстроенным»
Фальстаф делает все возможное, чтобы избежать разговора с судьбой. Он притворяется, что принял слугу верховного судьи за нищего, а когда верховный судья подходит к нему сам, начинает пылко интересоваться его здоровьем. Затем, хватаясь за соломинку, он меняет тему:
- Я слыхал, его величество король вернулся из Уэльса немного расстроенным.
Акт I, сцена 2, строки 107—108
В той самой заключительной речи первой части «Генриха IV», где король приказывает Ланкастеру и Уэстморленду направиться на север, Генрих говорит, что он сам и принц Уэльский поведут часть армии в Уэльс. Так и было сделано, но без заметного успеха. В боях с англичанами партизанская тактика Глендаура неизменно оправдывала себя, тем более что он получал помощь от французов. В 1404 г. он даже заключил с Францией договор, по которому его признали Оуэном, принцем Уэльским, а в 1405 г. Глендаур одержал над англичанами весомую победу при Гросмонте, у южной границы Уэльса.
Именно после этой битвы Генрих IV «вернулся из Уэльса немного расстроенным». Более того, именно результат этой битвы подвигнул Нортумберленда и архиепископа Йоркского на новый мятеж.
Упоминание Фальстафом валлийской кампании указывает на то, что между восстанием Хотспера и восстанием Нортумберленда прошло два года. Иначе непонятно, как после Шрусбери король успел столь быстро добраться до Уэльса и вернуться в Лондон (расстроенным или нет, в данном случае значения не имеет).
«Своим поведением под Шрусбери...»
Верховный судья изо всех сил пытается заставить Фальстафа говорить о деле. Он напоминает, что Фальстаф не явился в суд, а потому до сих пор находится под подозрением. Однако в конце концов судья смягчается и говорит:
- Своим поведением под Шрусбери вы немного загладили свои подвиги на Гедских холмах. Благодарите беспокойное время за то, что все обошлось для вас так спокойно, но не повторяйте больше таких проделок.
Акт I, сцена 2, строки 153—156
И Фальстаф, и Нортумберленд тесно связывают первую и вторую части «Генриха IV».
Кроме того, верховный судья предупреждает Фальстафа, что тот не должен дурно влиять на принца. Однако толстяк не реагирует на его слова и продолжает отшучиваться. Верховному судье приходится сказать, махнув рукой:
- Вот и кстати, что король решил разлучить вас. Передают, что вас посылают в действующую армию против архиепископа и графа Нортумберленда к герцогу Ланкастерскому?
Акт I, сцена 2, строки 211—214
В первой части «Генриха IV» мельком говорилось об исправлении принца, но теперь выясняется, что Хэл расстался с прежними товарищами не по своей воле. Возможно, король добился этого, забрав принца с собой в Уэльс, а Фальстафа отправив на север; именно так он разлучил их. Эта разлука не окончательная. Окончательная разлука еще впереди, но она состоится по инициативе принца, и время для нее Хэл выберет сам.
«...Лорд-маршал»
Тем временем в лагере повстанцев архиепископ излагает свой план:
Прошу вас высказаться сообща,
Какого мненья вы о наших силах
И каковы надежды на успех,
И первым говорите вы, лорд-маршал.Акт I, сцена 3, строки 2—4
Он обращается к Томасу Моубрею, сыну того самого Томаса Моубрея, герцога Норфолкского, ссорой которого с Болингброком (позднее Генрихом IV) начинается первый акт «Ричарда II».
Томас Моубрей-младший родился в 1386 г.; во время несостоявшейся дуэли отца ему было только двенадцать лет, а когда его отец умер в Венеции, сыну было тринадцать лет.
Он унаследовал некоторые (но не все) отцовские титулы и звания. Когда-то его отец был графом Ноттингемским; этот титул унаследовал Томас-младший и стал третьим графом Ноттингемским. Отцу было пожизненно присвоено звание маршала Англии; сын унаследовал и его, так что теперь Моубрея-сына называли лордом-маршалом.
Тем не менее вполне естественно, что он продолжал питать враждебные чувства к главному сопернику отца, ставшему теперь королем Англии. То, что сын так и не получил главный отцовский титул герцога Норфолкского и доходы, связанные с этим титулом, только подогревало его гнев.
Поэтому Моубрей Ноттингемский присоединился к мятежу Нортумберленда и архиепископа против короля. Он и два менее видных мятежника, лорд Хейстингс [в переводе — Гастингс. — Е.К.] и лорд Бардольф, соглашаются, что, если король обрушится на них всей своей мощью, их сил будет недостаточно и без помощи Нортумберленда им не обойтись.
Однако они считают, что королю не удастся сделать это. В конце концов, у него есть и другие проблемы, кроме восстания на севере. Хейстингс говорит:
Ведь ему
Приходится бороться на три фронта.
Треть войска против нас, а две других —
Заслоном от Гленд аура и французов.
Раздробленная армия слаба...Акт I, сцена 3, строки 70—74
Поэтому архиепископ решает расширить масштабы мятежа, используя в качестве средства пропаганды память о Ричарде И.
Однако для успеха восстания против короля-узурпатора одной памяти недостаточно. Предыдущий король мертв; он не может восстать из гроба и занять трон. Новый король (желательно законный) должен, оставаясь в тени, дождаться того момента, когда узурпатор будет свергнут, а потом предъявить свои права на корону.
История свидетельствует, что архиепископ поднял мятеж в пользу юного пятого графа Марча (см. в гл. 7: «Мортимер...»), который являлся законным наследником престола, поскольку был потомком Лайонела, третьего сына Эдуарда III. С самого начала царствования Генриха пятый граф находился в заточении, но на короткое время, прибегнув к хитрости, сумел получить свободу, и у бунтовщиков появилась возможность выступить в защиту прав «законного короля». Однако Генрих вскоре вновь заточил молодого Марча.
Ничего этого в пьесе нет, потому что Шекспир, сбитый с толку Холиншедом, понятия не имел о юном графе, заключенном в тюрьму. Он считает законным претендентом его дядю, сэра Эдмунда Мортимера, который все еще жив и находится у Глендаура в Уэльсе.
«...Поблизости»
Фальстаф, которому нужно набрать отряд (как в первой части «Генриха IV») и присоединиться к королевским силам, направляющимся на север, не торопится делать это. Сначала ему нужно решить свои личные проблемы. Он задолжал трактирщице миссис Куикли, и та хочет, чтобы рыцарь вернул ей долг до отъезда в армию. С этой целью она вызывает полицию.
Между Фальстафом и Бардольфом с одной стороны и констеблями и миссис Куикли с другой разгорается фарсовое сражение, причем самым грозным бойцом в нем оказывается трактирщица, обладающая зычным голосом и крепкой рукой.
Разнимать драку приходится верховному судье. Как обычно, Фальстаф пытается заморочить судье голову, но ему приказывают удовлетворить требование бедной женщины. Фальстаф делает это, но совсем не так, как думал судья. Фальстаф не платит ей ничего; наоборот, уговаривает глупую трактирщицу дать ему взаймы еще десять фунтов.
Тут прибывает гонец и сообщает верховному судье:
Милорд, король и Генрих, принц Уэльский,
Поблизости.Акт II, сцена 1, строки 138—139
Когда его спрашивают, где именно, гонец отвечает:
Близ Бэсингстока.Акт II, сцена 1, строка 175
Бейсингсток находится в 45 милях (72 км) к западу от Лондона. Король и принц вернулись, чтобы пополнить армию, отправляющуюся на север для подавления мятежа. Гонец говорит:
Тысяча пятьсот
Солдат пехоты и пять сотен конных
Ушло к Ланкастеру усилить фронт
Против Йорка и Нортумберленда...Акт II, сцена 1, строки 179—181
Получается, что восставшие напрасно уповали на разделение королевской армии.
«...Изнемогаю от усталости»
Прибытие армии короля в окрестности Лондона дает принцу возможность ненадолго вырваться в город, посетить свои любимые места и немного расслабиться.
Хэл идет по лондонской улице с Пойнсом (самым приличным из членов этой лихой компании и единственным, с кем принц общается постоянно). Его первая реплика в пьесе звучит так:
Веришь ли, я изнемогаю от усталости.Акт II, сцена 2, строка 1
Конечно, принца мог утомить долгий путь из Уэльса, однако эту фразу можно трактовать как намек на то, что принц-повеса из первой части «Генриха IV» исчез навсегда. Ради оправдания второй части пьесы (которую на самом деле оправдывает только присутствие Фальстафа) он еще может услышать эхо былых времен, но это всего лишь эхо. Принцу хочется выпить, но он смущен собственными плебейскими вкусами (до битвы при Шрусбери эти вкусы его не смущали). Хэл говорит:
- Может быть, это тоже роняет меня, но мне страшно хочется пива.
Акт II, сцена 2, строки 5—6
Хэл продолжает перекидываться шутками с Пойнсом, и тот насмешливо выговаривает ему:
- Скажите, какой истинный принц мог бы празднословить в такое время? Ваш отец так опасно болен!
Акт II, сцена 2, строки 29—31
И тут мы видим, что принц Хэл действительно исправился. Да, он пьет пиво с простолюдином и ведет праздные беседы, в то время как его отец болен. Однако этот эпизод вставлен лишь для того, чтобы принц Хэл в конце пьесы мог снова помириться с умирающим отцом. Шекспир возвращает Хэла в прошлое как можно более аккуратно и лишь для того, чтобы дать возможность проявиться благородной натуре принца. Так, сейчас принц говорит о болезни отца:
Мое сердце обливается кровью при мысли об отце.Акт II, сцена 2, строки 46—48
Если так, то почему же принц этого не показывает? Хэл объясняет Пойнсу, что зрелище наследника, горюющего из-за того, что он скоро станет королем, любому покажется лицемерием, а прослыть лицемером он не желает.
«Сон Алтеи!»
Входит Бардольф с пажом Фальстафа, и тут же возникают неизбежные шутки насчет огненной физиономии Бардольфа. Даже паж присоединяется к этой игре и приводит самое напыщенное сравнение:
Пошли вы сами вон! Страшилище! Сон Алтеи!Акт II, сцена 2, строка 86
Забавляясь, принц спрашивает, при чем тут Алтея, и мальчик отвечает:
Алтее приснилось, будто она произвела на свет горящую головешку. Вот я и зову его сном Алтеи.Акт II, сцена 2, строки 88—90
На самом деле это ошибка. Сон, будто она родила головешку, приснился не Алтее, а Гекубе, царице Троянской. Гекуба увидела его при рождении сына Париса, по вине которого началась Троянская война, закончившаяся пожаром города.
Должно быть, Шекспир знал это, потому что, когда через четыре года он писал «Троила и Крессиду», безумная пророчица Кассандра говорит: «Все брат Парис, как головня, сожжет».
Может быть, Шекспир пытался насмешить публику ошибкой пажа? В таком случае принц (которому нельзя было вменить в вину недостаток образования и знания классики) наверняка поправил бы мальчика. Однако Хэл дает ему крону за остроумие; создается впечатление, что метафора использована правильно.
Должно быть, это одна из описок Шекспира, которые он никогда не поправлял из отвращения к редактуре и переписыванию.
Но кто такая эта Алтея? Почему так легко было совершить эту описку?
Алтея — царица Калидона, города в Этолии (области на севере Греции). Когда ее сыну Мелеагру была неделя от роду, к ней явились три Судьбы и предсказали, что Мелеагр будет жить до тех пор, пока не прогорит некое полено в очаге. Алтея тут же вынула это полено и тщательно хранила его. Мелеагр вырос и стал героем, но однажды поссорился с двумя своими дядьями (братьями Алтеи) и убил их. Разгневанная Алтея бросила полено в огонь, а когда оно сгорело, Мелеагр умер.
История была трагическая; вполне естественно, что Шекспир в спешке спутал два мифа, в каждом из которых упоминаются головешки.
«...От Яфета»
Бардольф принес письмо от Фальстафа, прослышавшего, что принц в городе. Письмо высокомерное (сразу видно, что после битвы при Шрусбери статус его автора повысился) и начинается с хвастливого указания на то, что он, Фальстаф, является рыцарем.
Пойнс иронически сравнивает Фальстафа с дальними родственниками королевской семьи, которые при любом случае стараются упомянуть об этом родстве. Принц соглашается и с досадой говорит:
И начинается перебирание родословной чуть ли не от Яфета.Акт II, сцена 2, строки 117—118
Яфет [в русском переводе Библии — Иафет. — Е.К.] — один из троих сыновей Ноя. В десятой главе библейской Книги Бытия перечислены потомки каждого из троих сыновей. Некоторые народы Юго-Западной Азии (израильтяне, ассирийцы, финикийцы) являются потомками Сима1, а некоторые народы Северо-Восточной Африки (египтяне и ливийцы) — потомками Хама; это семиты и хамиты соответственно.
Больше всего народов произошло от Яфета; в Библии говорится: «От сих [семи внуков Яфета] населились острова народов в землях их, каждый по языку своему, по племенам своим, в народах своих» (Быт., 10: 5). Обычно эту туманную фразу понимают в том смысле, что европейцы являются потомками Яфета. Таким образом, два любых англичанина состоят в родстве, если их родословную проследить до Яфета.
«С единоверцами старого толка...»
Принц продолжает читать невероятно напыщенное письмо Фальстафа. Письмо короткое, однако в нем Фальстаф успевает оклеветать Пойнса. Развеселившийся принц интересуется, где теперь живет Фальстаф и с кем он водит компанию. На второй вопрос паж отвечает:
С единоверцами старого толка, милорд.Акт II, сцена 2, строка 149
[В оригинале: «С ефесянами, милорд, из старой церкви». — Е.К.]
При римлянах большой торговый город Эфес [в Библии — Ефес. — Е.К.] славился своей роскошью так же, как при греках славился Коринф. «Ефесянами» и «коринфянами» в Елизаветинскую эпоху называли веселых молодых людей, кутил и прожигателей жизни.
Кроме того, Эфес знаменит тем, что в нем долго жил святой Павел. Он основал там церковь и позже написал туда письмо (Послание к ефесянам), включенное в Новый Завет. Святой Павел призывает прихожан тамошней церкви не общаться с теми своими единоверцами, которые нарушают христианские заповеди: «А блуд и всякая нечистота и любостяжание не должны даже именоваться у вас, как прилично святым; / Также сквернословие и пустословие и смехотворство не приличны вам...» (Еф., 5: 3—4).
Судя по реплике, паж сравнивает дружков Фальстафа с теми «ефесянами старой школы», от общения с которыми предостерегал праведников святой Павел.
«Так было с Юпитером»
Принцу Хэлу хочется еще раз повидаться с Фальстафом, и Пойнс предлагает прийти в трактир, переодевшись слугами. Принц немного смущен (он явно стал более осторожен) и говорит:
Из Бога в быка? Какое понижение!
Так было с Юпитером.Акт II, сцена 2, строки 173—174
Принц утешает себя мыслью о том, что Юпитер однажды не постеснялся превратиться в быка, чтобы соблазнить финикийскую царевну Европу (Европа, очарованная красивым и ручным белым быком, вышедшим из моря, села к нему на спину. Бык тут же прыгнул в море и поплыл с царевной на остров Крит, где Европа родила Юпитеру троих сыновей.)
«Отрывистая речь...»
Тем временем Нортумберленд готовится к военным действиям, не обращая внимания на мольбы жены и невестки, Катерины Мортимер (названной в списке действующих лиц леди Перси), вдовы его сына Хотспера (см. в гл. 6: «...Юный Генри Перси»). Нортумберленд говорит, что честь требует его присутствия на поле боя, но невестка с жаром спрашивает, почему честь не требовала его присутствия у Шрусбери, где погиб Хотспер, тщетно ожидая подхода отцовского войска.
Кроме того, леди Перси утверждает (явно преувеличивая), что архиепископ Йоркский достаточно силен и может обойтись без помощи Нортумберленда, она с горечью говорит:
И будь у Гарри доля этих войск,
Я б слушала, обнявши крепко мужа,
О смерти принца Уэльского теперь.Акт II, сцена 3, строки 43—45
[В оригинале: «Будь у моего милого Гарри хотя бы половина этих войск, сегодня я не говорила бы о могиле Монмута». — Е.К.]
Монмут — это, конечно, принц Хэл (Генри Монмутский), названный так по городу, в котором родился.
В этом же монологе леди Перси (судя по всему, страстно любившая мужа) говорит о Хотспере как об идеале рыцарства, которому подражали все остальные:
Отрывистая речь — его порок —
Для многих стала признаком отваги,
Так что и те, кто гладко говорил,
Из хвастовства старались заикаться.Акт II, сцена 3, строки 24—28
Видимо, необычное выражение вдовы Хотспера «speaking thick» (буквально: «густая речь») означает манеру говорить скороговоркой, когда одно слово набегает на другое и часто опережает мысль; нередко при этом человек заикается или спотыкается, подыскивая нужные слова.
В конце сцены женщинам удается переубедить Нортумберленда. Тот вновь избирает осторожную тактику и вновь подло предает тех, кто на него рассчитывал. Но теперь нельзя сидеть сложа руки и уповать на амнистию, как в случае с Хотспером: его участие в заговоре слишком очевидно. Поэтому граф собирается бежать в Шотландию.
«Мистрис Тершит...»
Местом действия становится трактир в Истчипе, где Фальстаф устраивает последний кутеж по случаю своего отъезда на войну. Все готово; первый слуга посылает второго за музыкантами и говорит ему:
- ...пойди за господином Пролазом и музыкантами. Мистрис Тершит заказала музыку.
Акт II, сцена 4, строки 11—12
Ясно, что Доль Тершит — трактирная проститутка; само ее имя [Долл Рви Простыню, или Долл Рваная Простыня. — Е.К.] указывает на эту профессию. В первой части «Генриха IV» фигурировали непристойные намеки на похотливость Фальстафа, но прямых упоминаний об этом не было — возможно, потому, что Шекспир не хотел, чтобы повесу принца Хэла обвинили в половой распущенности.
Сейчас, когда принц заходит в трактир только на минутку, можно вывести в этой сцене и женщин. Доль Тершит еще не пришла в себя после перепоя; следом за ней появляется Фальстаф, напевая балладу, и эта сладкая парочка тут же вступает в перебранку, потому что в любовном ворковании старого толстяка и накрашенной потаскушки не было бы ничего смешного; другое дело — брань, ругань и взаимные оскорбления.
«...Прапорщик Пистоль»
Когда перебранка готова перерасти в «слоновьи ласки», входит слуга и говорит Фальстафу:
- Вас спрашивает внизу прапорщик Пистоль. Он желает вас видеть, сэр.
Акт II, сцена 4, строки 70—71
Кажется, что слово «ancient» (так в оригинале буквально: «древний, старый». — Е.К.] указывает на возраст, но на самом деле это искаженное ensign (флаг, а также солдат, который его несет, то есть знаменосец).
Задача перед знаменосцем стояла трудная. До введения формы в пылу сражения отличить врага от друга было трудно. Армии или входившие в них отряды должны были собираться вокруг какого-то заметного знака и держаться около него. Этим знаком и являлся флаг (знамя, штандарт).
Естественно, знаменосец должен был держать знамя в самой гуще битвы и охранять его, не щадя собственной жизни. Он становился мишенью для врага, потому что с утратой знамени по крайней мере часть отряда охватывало смятение. Об утрате такого важного предмета, как знамя, становилось известно всей армии, и это считалось сигналом поражения. Многие утрачивали воинский дух, и проигрыш сражения становился более вероятным.
Следовательно, знаменосцем (прапорщиком) мог стать только дерзкий и закаленный в боях сорвиголова; пост этот считался почетным. Эти люди чаще всего темпераментны и быстро впадают в гнев. Именно таков прапорщик Пистоль. Само его имя указывает на вспыльчивость. Узнав о приходе нового гостя, Доль Тершит (видимо, уже встречавшаяся с Пистолем и хорошо его знающая) первым делом говорит:
- Ну его к черту! Не впускайте его. Это самый отчаянный буян и сквернослов на свете.
Акт II, сцена 4, строки 11—12
«Ломовые клячи...»
Одного слова «буян» достаточно, чтобы миссис Куикли бросило в пот. Она пытается не пустить Пистоля в зал (хотя не уверена в значении этого слова) и говорит:
Буян? Тогда пусть поворачивает оглобли.Акт II, сцена 4, строка 75
Однако суть прапорщика Пистоля заключается в том, что он ужасно воинственный только на словах, а в глубине души — отчаянный трус. Это карикатура на Фальстафа: Пистоль еще более хвастлив и еще более труслив, чем его покровитель.
Даже красноречие Пистоля не его собственное; он то и дело цитирует отрывки из пьес эпохи Шекспира, неизменно выбирая самые напыщенные и претенциозные фразы, нещадно искажая их и применяя не к месту.
Так, когда рассерженная Доль Тершит напускается на Пистоля, он находит спасение в цитате из «Тамерлана Великого», пьесы Кристофера Марло, появившейся за десять лет до премьеры второй части «Генриха IV» и имевшей огромный успех.
Марло, родившийся в том же 1564 г., что и Шекспир, считался вторым после Шекспира драматургом Елизаветинской эпохи.
На самом деле Марло писал пользовавшиеся успехом пьесы еще тогда, когда Шекспир был начинающим актером, зарабатывавшим себе на жизнь переделками чужих пьес. В 1593 г. Марло убили в кабацкой драке; в ту пору ему было всего двадцать девять лет; все сходятся на том, что если бы он прожил дольше, то мог бы превзойти Шекспира. Возможно, Шекспир подозревал это и слегка отомстил сопернику, спародировав один из самых знаменитых (и самых напыщенных) монологов.
Это монолог из второго акта «Тамерлана Великого», когда монгольский завоеватель Тамерлан (искаженное Тимур-ленг, то есть Тимур Хромой) — кстати говоря, бывший современником Генриха IV — триумфально вступает в захваченный им Вавилон. (На самом деле Вавилон перестал существовать за пятнадцать веков до Тимура, но зачем забивать себе голову такой ерундой?)
Колесницу Тамерлана везут цари завоеванных им стран, что подчеркивает величие Тамерлана и унижение царей. Обращаясь к побежденным монархам, монгол называет их «изнеженными азиатскими клячами». Они — клячи (точнее, ломовые лошади), которые изнежились, когда были царями.
Пистоль, оскорбленный и униженный женщинами из трактира, гневно обзывает их простыми клячами (так называли и проституток) по сравнению с ним, великим воином:
Ломовые клячи,
О, как себя вы смеете равнять,
В день сделав тридцать миль, со скакунами!
Ничтожества, развалины, одры
Полезли в Цезари и Ганнибалы!Акт II, сцена 4, строки 167—171
[В оригинале: «...что вы в сравнении с Цезарями, Ганнибалами и греками, осаждавшими Трою?» — Е.К.]
Конечно, в оригинале он все перевирает — например, вместо «Ганнибалы» говорит «каннибалы», а вместо «греки, осаждавшие Трою» — «троянские греки». Наиболее образованная часть публики, знавшая этот монолог наизусть, наверняка хохотала до слез (как делаем мы, когда слышим одну из бесчисленных пародий на знаменитый монолог Гамлета «Быть или не быть»).
«...Звезды»
Пистоль постоянно хватается за шпагу, называя ее, как средневековый рыцарский меч, собственным именем Ирина. Поскольку он не знает, что Ирина по-гречески означает «мир», и, скорее всего, считает его производным от английского слова «iron» (железо, железный), это производит комический эффект. Однако в конце концов «буяна» удается убедить положить шпагу на стол.
Затем он напыщенно объясняется в любви Фальстафу:
- Бесценный рыцарь, дай я облобызаю твой кулак! Сколько ночей созерцали мы вместе с тобой звезды!
Акт II, сцена 4, строки 125—126
[В оригинале: «Сколько раз мы с тобой видели семь звезд». — Е.К.]
В эпоху, когда приличного уличного освещения не существовало, после захода солнца в трактире оставались куда реже, чем сейчас, а потому по ночам там сидели только настоящие гуляки. Вместе «видеть семь звезд» (то есть Плеяды) означало «засидеться в пьяной компании до глубокой ночи»; таким образом, Пистоль хвастается своей тесной дружбой с Фальстафом.
«Где ты, о Атропос!»
Но ссора вспыхивает вновь. Разозлившийся Пистоль снова хватает шпагу и кричит:
Тогда дай мне уснуть навеки, смерть!
Нить дней моих прервите, сестры-пряхи!
Где ты, о Атропос! Зову тебя!Акт II, сцена 4, строки 135—137
Сестры-пряхи — это три богини (мойры, или парки), которые руководят судьбой людей. Это руководство изображается в греческих мифах метафорически: сестры прядут нить жизни человека. Прервать нить — значит обречь на смерть. Пистоль призывает Атропос (что буквально означает «не отклоняющаяся в сторону»), именно она в нужный момент обрывает нить человеческой жизни.
«...Витязь из сказки»
Фальстаф вынужден взять свою рапиру и прогнать Пистоля. Это его первый и последний ратный подвиг; отсюда следует, что как вояка Пистоль еще хуже Фальстафа.
Теперь Доль Тершит, благодарная Фальстафу за заступничество, может заняться своим делом; она проявляет максимальную нежность, возможную в таких обстоятельствах. Доль стирает пот с лица Фальстафа и воркует:
- Смотри, пожалуйста, а ведь я правда люблю тебя. Ты просто какой-то витязь из сказки, ей-богу. И, главное, ничего не боится, противный.
Акт II, сцена 4, строки 222—225
[В оригинале: «Ты доблестен, как Гектор Троянский, стоишь пяти Агамемнонов и в десять раз лучше, чем Девять Достойных». — Е.К.] Гектор и Агамемнон возглавляли противоборствующие армии в Троянской войне, но объяснить смысл выражения «Девять Достойных» сложнее. Это девять знаменитых воинов, заимствованных из истории и ставших героями средневекового эпоса. В их число входят три язычника (Гектор, Александр Великий и Юлий Цезарь), три иудея (Иисус Навин, Давид и Иуда Маккавей) и три христианина (Артур, Карл Великий (Шарлемань) и Готфрид Бульонский).
«...Перед этим сбродом»
Тут входят принц и Пойнс, переодетые трактирными слугами. Вероятно, Доль, увидев, узнает их (либо она была посвящена в заговор и получила плату заранее), потому что сразу начинает спрашивать Фальстафа, что он думает о принце и Пойнсе. Естественно, Фальстаф комически описывает обоих, поливая грязью и того и другого. Тут принц и Пойнс сбрасывают маски, и принц требует объяснений, предупреждая, что на сей раз фокус с «узнаванием» (как было после разбоя в Гедских холмах) не пройдет.
Но использовать одну и ту же уловку дважды ниже достоинства Фальстафа. Он настаивает на том, что сказанное — не оскорбление;
наоборот, его слова продиктованы дружбой и любовью к принцу. Он говорит принцу:
- Я порицал тебя перед этим сбродом, чтобы отшатнуть их от тебя и обезопасить от влияния этого вертепа. Это доказывает мою дружескую заботу о тебе.
Акт II, сцена 4, строки 327—330
В итоге Фальстаф опять вывернулся.
Гонец приносит новость, что король тоже в Лондоне и что остальное войско должно немедленно выступить на север. Когда в первой части «Генриха IV» приходит весть о восстании Хотспера, принц встречает ее равнодушно и продолжает веселиться. Однако тут он сразу говорит:
Ей-богу, стыдно, Пойнс, что, как глупцы,
Мы праздно тратим золотое время...Акт II, сцена 4, строки 370—371
Принц готов уйти немедленно.
Мой меч и плащ сюда! Прощай, Фальстаф.Акт II, сцена 4, строка 375
Это его последнее прощание с Фальстафом как с другом. Принц ненадолго возвращается в прошлое, это нужно только для развития сюжета второй части пьесы.
«...Сходи за графом Уориком и Соррей»
Король во дворце. Глубокая ночь, Генрих в ночной рубашке, но государственные дела не дают ему покоя, нужно разделаться с восстанием. Он зовет пажа и говорит:
Сходи за графом Уориком и Соррей [графом Сурреем. — Е.К.].
Скажи, чтоб перед тем они прочли
И вникли в эти письма. И не мешкай.Акт III, сцена 1, строки 1—3
История двух упомянутых вельмож похожа. Граф Суррей — это Томас Фицалан, пятый из рода, носящего этот титул. Его отец, Ричард Фицалан, был четвертым графом Сурреем и правой рукой Томаса Глостера. Когда в 1397 г. Глостера убили по приказу Ричарда II (см. в гл. 6: «...Генри Херфорд»), Ричарда, графа Суррея, также арестовали и казнили, после чего род Фицаланов лишили титула.
Однако, как только Генрих IV сверг Ричарда II и стал королем, молодому Томасу Фицалану титул вернули. Король посылает за пятым графом Сурреем, в ту пору ему двадцать пять лет.
Томас де Бошан, граф Уорик, тоже выступал на стороне Томаса Глостера против Ричарда II. Во время переворота 1397 г. он тоже был арестован Ричардом, но постыдно покаялся и избежал казни. Правда, это не избавило его от тюремного заключения и потери земель. Он умер в 1401 г., через год после свержения Ричарда II.
Ричарду де Бошану, сыну Томаса, также вернули отцовский титул. В данный момент ему двадцать три года; он уже выступал на стороне Генриха IV, приняв участие в войне против Глендаура и в битве при Шрусбери.
Ожидая лордов, Генрих произносит монолог о том, что бедные и несчастные спокойно спят по ночам, а вот он, король, не может уснуть. Конечно, его заставляют бодрствовать государственные дела; король завершает монолог следующими знаменитыми строчками:
Счастливый сторож дремлет на крыльце,
Но нет покоя голове в венце.Акт III, сцена 1, строки 30—31
«...Невиль»
Когда графы приходят, король задумчиво говорит о странных поворотах судьбы. Когда-то Нортумберленд возглавлял тех, кто старался сместить Ричарда II, а теперь делает вид, что мстит за свергнутого и убитого короля. Генрих цитирует последнюю речь Ричарда, адресованную Нортумберленду, в которой король точно предсказал, какая судьба ожидает Перси.
Король призывает в свидетели Уорика и напоминает, что граф присутствовал при этом (хотя в списке действующих лиц «Ричарда II» Уорика нет). Генрих говорит ему:
Вы были, кажется, при этом, Невиль [кузен Невил. — Е.К.],
И помните, как весь в слезах, Ричард,
Задетый дерзостью Нортумберленда,
Сказал пророчески свои слова...Акт III, сцена 1, строки 66—69
Упоминание кузена Невила — ошибка Шекспира. Как было сказано выше, настоящее имя этого Уорика — Ричард де Бошан. Сын Ричарда, умерший в 1445 г., через сорок лет после описываемых событий, был последним из Бошанов. После этого титул перешел к роду Невиллов, один из которых (Ричард Невилл) стал самым знаменитым графом Уориком в истории. Шекспир по небрежности присваивает это известное имя представителю совсем другого рода.
«...Пажом у Томаса Моубрея»
На сцене появляются новые герои. Фальстаф по пути на север должен набрать солдат и с этой целью останавливается в Глостершире, где живет его старый школьный приятель Роберт Шеллоу, ныне мировой судья.
Старый Шеллоу, который до того вел тихую и скучную жизнь, вспоминает давние школьные дни, то время, когда он был отпетым шалопаем. Однако его маразматическое хихиканье и похвальба никого не обманывают.
Разговаривая со своим двоюродным братом Сайленсом, тоже мировым судьей и еще более незначительной личностью, чем сам Шеллоу, он хвастается своей дружбой с отчаянными сорванцами, знавшими всех проституток в этой местности, в том числе с Фальстафом. Он говорит:
- Джек Фальстаф, ныне сэр Джон, был тогда мальчиком и служил пажом у Томаса Моубрея, герцога Норфолькского.
Акт III, сцена 2, строки 25—27
Это любопытный поворот сюжета. Юного Фальстафа не помнит никто, кроме Шеллоу; все знают его как толстого пьяницу. Когда в первом акте верховный судья называет Фальстафа старым, тот отвечает, что был таким всю жизнь:
- Я родился в три часа пополудни с седою головой и немного раздутым животом.
Акт I, сцена 2, строки 194—196
Но здесь Шеллоу говорит о юном паже Джеке Фальстафе.
Этот незначительный факт полностью соответствует гипотезе о том, что принц Хэл горько сожалеет о низложении Ричарда II и сознательно ведет себя так, чтобы досадить Генриху. Томас Моубрей, герцог Норфолкский, должен был драться на дуэли с королем Генрихом в те дни, когда Генрих был еще Болингброком. Разве не естественно, что принц Хэл выбрал себе в дружки беспутного рыцаря, который когда-то был пажом старого врага его отца?
С другой стороны, Шекспир всегда очень вольно (и даже небрежно) обращается со временем. Он нигде не говорит, сколько лет Фальстафу, но можно считать, что этому персонажу минимум пятьдесят, а возможно, и все шестьдесят, потому что его школьным товарищем был Шеллоу, которого всегда играют дряхлым стариком. Даже если Фальстафу всего пятьдесят, то получается, что он родился в 1355 г. В таком случае он на десять лет старше того самого Томаса Моубрея, пажом которого, по словам Шеллоу, якобы был Фальстаф.
«...Сэра Дагонета»
Появляется Фальстаф, снова набирающий солдат так же, как он это делал в первой части «Генриха IV», и снова предстающий перед нами в своем худшем обличье, не вызывающем никакой симпатии. Он жестоко издевается над именами рекрутов, приведенных Шеллоу, отпускает бессердечные шутки, бракует лучших кандидатов за небольшие взятки и отбирает худших.
Шеллоу возражает, но только для вида; его куда больше интересуют разговоры о старых школьных временах. Он то и дело предается воспоминаниям. Например, Шеллоу говорит:
- Когда я поступил в Училище правоведения и играл сэра Дагонета в школьном спектакле о короле Артуре...
Акт III, сцена 2, строки 289—290
Может сложиться впечатление, что в этом спектакле по мотивам легенд артуровского цикла Шеллоу играл могучего рыцаря. Ничего подобного! Дагонет был шутом Артура; король произвел его в рыцари только для смеха. Шеллоу исполнял в той давней пьесе такую же роль, какую исполняет в реальной жизни.
Фальстаф терпеливо слушает, мало говорит, но в конце концов произносит бессмертную фразу о «веселых школьных временах»:
Навидались всякого.Акт III, сцена 2, строки 220—221
[В оригинале: «Мы слышали церковные колокола в полночь, мастер Шеллоу». — Е.К.]
Эта фраза имеет абсолютно тот же смысл, что и приведенное выше выражение Пистоля о «семи звездах» (см. в гл. 8: «...Звезды»).
Но факт остается фактом: хотя Фальстаф смотрит на Шеллоу свысока и издевается над бывшим соучеником за его спиной, однако ясно, что Шеллоу богат, в то время как Фальстафу приходится зарабатывать на жизнь собственным умом. Оставшись на сцене один, Фальстаф с завистью говорит:
А теперь он скотовод и знатный помещик.Акт III, сцена 2, строки 25—27
Такому человеку, как Фальстаф, положение представляется неверным. Когда битва закончится, он вернется и избавит Шеллоу от части богатства.
«Теперь я сообщить считаю долгом, что мне прислал на днях Нортумберленд»
Стоит июнь 1405 г. Отряды архиепископа Йоркского и Томаса Моубрея (сына того Моубрея, пажом которого, по словам Шеллоу, когда-то был Фальстаф) противостоят королевским войскам.
Архиепископ Йоркский объявляет:
Теперь я сообщить считаю долгом,
Что мне прислал на днях Нортумберленд.Акт IV, сцена 1, строки 6—7
Конечно, Нортумберленд оказывает повстанцам моральную поддержку и шлет им наилучшие пожелания, но сообщает, что сам прибыть на место сражения не сможет, так как в это время будет в Шотландии. История повторяется. То же самое произошло во время битвы при Шрусбери два года назад. Тогда Нортумберленд тоже, испугавшись, отказался принять участие в сражении, что привело к поражению восстания.
Как и при Шрусбери, король предлагает мятежникам амнистию. Томас Моубрей возражает против ее принятия (так же, как Вустер при Шрусбери), но на этот раз остается в меньшинстве.
Архиепископ Йоркский решает принять предложение короля.
«Я вас беру под стражу...»
Предложение об амнистии доставляет граф Уэстморленд. Как только принимают, на сцену выходит Джон Ланкастерский, сын короля и младший брат принца Хэла, чтобы выслушать жалобы и претензии мятежников. Он говорит архиепископу:
По-моему, все пункты справедливы.
Ручаюсь честью, помыслы отца
Нередко извращали царедворцы.
Все злоупотребленья устранят.
Вас попрошу я распустить по графствам
Свои войска, как сделаю и я.Акт IV, сцена 2, строки 59—62
Предложение принято, повстанческая армия распущена. Как только лорд Хейстингс возвращается с известием, что отряды мятежников ушли, Уэстморленд говорит:
Спасибо
За радостную весть. Я вас беру
Под стражу, Гастингс. Вас, лорд Моубрей, тоже.
И, лорд-архиепископ, вас. Вы все
Виновны в государственной измене.Акт IV, сцена 2, строки 106—109
Потрясенный архиепископ указывает, что Джон Ланкастер нарушил слово. Ланкастер отвечает ему казуистически. Он обещал устранить все их огорчения в мгновение ока, что и сделает, казнив мятежников. Когда они умрут, то не будут испытывать никаких огорчений.
На самом деле автором этого подлого обмана был не принц Джон, в ту пору шестнадцатилетний, а граф Уэстморленд. Когда прибыл король, мятежников передали ему, привезли в Йорк и обезглавили. На граждан Йорка наложили тяжелую контрибуцию за их поддержку восставших (король, как всегда, нуждался в деньгах).
«...Скромный римлянин...»
Когда сражение кончается, так и не начавшись, прибывает Фальстаф и берет в плен сэра Колвилла [в переводе — Кольвиль. — Е.К.] из Дейла, который не собирался сражаться за проигранное дело и сдался без сопротивления.
Приходит принц Джон и начинает распекать Фальстафа за опоздание. Но бессовестный Фальстаф оправдывается:
- По дороге сюда я загнал сто восемьдесят почтовых лошадей и, соскочив с последней, без передышки взял в плен сэра Джона Кольвиля, неустрашимого рыцаря и опасного врага. Прирожденная доблесть не спасла его. Едва он меня увидел, как должен был сдаться. Я тоже могу сказать, как один скромный римлянин: «Пришел, увидел, победил».
Акт IV, сцена 3, строки 37—43
Наглость Фальстафа смешит публику и выводит из себя принца Джона, потому что на доспехах сэра Колвилла из Дейла нет ни одной зарубки. Кроме того, Фальстаф нахально сравнивает себя не с кем иным, как с Юлием Цезарем, и цитирует его фразу, произнесенную после битвы при Зеле.
«Рассудительный малый...»
Колвилла возвращают в Йорк и казнят вместе с остальными. Холиншед действительно приводит это имя в списке казненных (что и натолкнуло Шекспира на этот эпизод), но, конечно, не упоминает о том, кто именно взял Колвилла в плен; естественно, этим человеком никак не мог быть придуманный Фальстаф.
Ланкастер позволяет Фальстафу вернуться ко двору через Глостершир (где Фальстаф собирается поживиться за счет Шеллоу). Оставшись один, Фальстаф ворчит на юного принца Джона:
- Этот рассудительный малый не любит меня. Никто не видел, чтобы он когда-нибудь смеялся.
Акт IV, сцена 3, строки 89—91
Фальстафу есть из-за чего расстраиваться. Его дружба с Хэлом держится лишь на том, что он умеет рассмешить принца. На человека, который не умеет смеяться и не обладает чувством юмора, чары Фальстафа не действуют. Один из таких людей лорд верховный судья, другой — принц Джон, а с людьми без чувства юмора старому рыцарю общаться трудно. Таким голову не заморочишь.
Возможно, встреча Фальстафа с Джоном Ланкастерским имеет большее значение, чем кажется на первый взгляд. Именно принц Джон в 1417 г., через двенадцать лет после казни Йоркских мятежников, доставил в Лондон и отдал под суд предводителя лоллардов сэра Джона Олдкасла, после чего присутствовал при его казни — сожжении на медленном огне.
Поскольку сначала Фальстаф носил имя Олдкасл, немудрено, что при виде хладнокровного и лишенного чувства юмора принца Джона ему становится не по себе. На старого рыцаря падает тень мучительной смерти его предыдущей инкарнации.
«Гемфри...»
Король ждет вестей о битве в Вестминстерском аббатстве. В каждой новой сцене он выглядит все более старым и больным, хотя в момент казни архиепископа Йоркского Генриху всего тридцать восемь лет.
Генрих чувствует неминуемость смерти и хочет, чтобы сыновья были рядом. Но больше всего Генриху нужен старший сын, наследник престола. Он говорит:
Гемфри, где твой брат,
Принц Уэльский?Акт IV, сцена 4, строки 12—13
[В оригинале: «Хамфри, мой сын Глостер, где принц, твой брат?» — Е.К.]
Хамфри (Гемфри) — младший из четверых сыновей Генриха IV. Он родился в 1390 г.; во время несостоявшегося сражения с войском архиепископа ему было всего пятнадцать лет. Использование имени Глостер — анахронизм. Хамфри получил его только после смерти отца.
Выясняется, что Хамфри не знает, где принц Хэл, после чего король говорит:
А не с ним ли Томас Кларенс?Акт IV, сцена 4, строка 16
Томас Кларенс — второй сын короля Генриха. Он упоминался в первой части «Генриха IV» (хотя и не под своим именем) как младший сын, заменивший принца Хэла в совете (см. в гл. 7: «...Твой младший брат»). Но Хэл не с Томасом; Томас тоже находится на сцене и говорит королю, что его старший брат проводит время с Пойнсом и другими беспутными приятелями.
Король тут же принимается оплакивать недостойное поведение сына. Он говорит:
Где хороша земля, там и бурьян.
Для сорных трав нет благодарней почвы,
Чем этот мальчик, мой живой портрет.
Тоскливо я вперед бросаю взоры,
Заглядывая с опасеньем в дни,
Когда меня не станет.Акт IV, сцена 4, строки 54—57
Хотя в этой пьесе принц не совершает никаких предосудительных поступков, тем не менее король боится, что Англией будет править недостойный монарх, словно битвы при Шрусбери в версии Шекспира не было в помине и словно принц Хэл еще не продемонстрировал рыцарство и героизм. Но долгая отсрочка, которая позволяла Шекспиру вновь вернуть на сцену Фальстафа, почти подошла к концу; Генрих вновь излагает легенду о беспутстве и исправлении принца. На этот раз драматург доведет историю до конца, а не бросит на полдороге, как случилось с первой частью «Генриха IV».
«Шотландцы и шайки бунтовавших англичан...»
Входит Уэстморленд и сообщает, что архиепископ Йоркский и его сторонники схвачены. Но это еще не все. Прибывает другой гонец и приносит радостную весть:
Нортумберленд, лорд Бардольф, их шотландцы
И шайки бунтовавших англичан
Разбиты вашей армией в Йоркшире.Акт IV, сцена 4, строки 97—99
Шекспир вновь сильно уплотняет время. Бунт Нортумберленда и Бардольфа произошел лишь в 1407 г., через два года после восстания архиепископа Йоркского. К тому времени Нортумберленд (все еще находившийся в Шотландии), воодушевленный мятежами, которые подняли в северной Англии противники повышения налогов, набрался смелости и в конце концов приступил к военным действиям.
Он возглавил войско, состоявшее из англичан и шотландцев, вторгся в Англию, после чего в 1408 г. произошла битва у Брэнем-Мура, в 12 милях (20 км) к юго-западу от Йорка. В то время Нортумберленду было шестьдесят шесть лет (по тем временам возраст патриарха), однако даже это не вызывает у нас симпатии к нему.
В «Ричарде II» Нортумберленд предал Ричарда, а затем жестоко преследовал его; в первой части «Генриха IV» он предал сначала Генриха IV, а затем собственного сына; во второй части «Генриха IV» он предал архиепископа Йоркского. Испытываешь мстительное удовольствие при мысли, что этот человек, трусливо отказывавшийся от борьбы, когда его участие могло обеспечить победу, вдруг решился сражаться в одиночку, в результате чего потерпел поражение и был убит.
Другие противники Генриха IV, игравшие важную роль в первой части пьесы и незначительную во второй, также встретили свой конец. Мортимер, попавший в плен к Глендауру и получивший свободу ценой женитьбы на его дочери, умер в точно не установленное время, но где-то около 1409 г., через год после поражения Нортумберленда у Брэнем-Мура.
Сам Глендаур продолжал вести искусную партизанскую войну до самого конца царствования Генриха IV, но уже не представлял серьезной опасности для трона. Его отряды постепенно рассеялись, он пустился в бегство, но его так и не поймали. Валлийцы его не выдали. Он умер около 1416 г., но никто не знает, где и когда. Хотя на Глендаура вели настоящую охоту, однако умер он свободным человеком.
«В реке прилив был трижды...»
Шекспир с помощью одной строки перемещается из 1405 в 1408 г., а с помощью еще нескольких — в 1413 г., когда король ощутил последний приступ смертельной болезни. Услышав весть о разгроме Нортумберленда, Генрих говорит:
Как странно! От хорошего известья
Мне стало хуже.Акт IV, сцена 4, строка 102
Сыновья и придворные стараются успокоить короля, но, несмотря на бодрые слова, боятся худшего и упоминают о сверхъестественных явлениях. Томас Кларенс сообщает:
В реке прилив был трижды без отлива,
Как это наблюдалось, говорят,
Давным-давно, пред смертью Эдуарда.Акт IV, сцена 4, строки 125—128
[В оригинале: «...наш прадед Эдуард заболел и умер». — Е.К.]
Прадед, о котором идет речь, — это, конечно, Эдуард III, который умер в 1377 г., за тридцать шесть лет до смерти Генриха IV. Холиншед сообщает, что вода в Темзе трижды прибывала без отлива в 1411 г., за два года до смерти короля. В то время уже не было Хотспера, который мог бы сказать, что вода в Темзе прибыла бы даже в том случае, если бы умер не король, а кошка, что за прошедшие с той поры два года умерли многие тысячи людей и что прилив вообще не имеет к этому никакого отношения.
Кроме того, здесь Шекспир превзошел самого Холиншеда; у того нет ни слова о том, что нечто подобное происходило перед смертью Эдуарда III.
«Ты выдал тайное свое желанье...»
Наконец появляется принц Хэл и видит своего отца умирающим. Он в одиночестве дежурит у постели Генриха. Король забылся беспокойным сном; корона лежит рядом с ним.
Обращаясь к короне, принц Хэл бранит ее за то, что она приносит королям несчастье. Он думает, что отец уже не проснется, и примеряет корону. Возможно, у него на уме титул, обретенный отцом не по праву, и собственный сомнительный статус «истинного принца». Хэл приходит к выводу, что ему предназначено защитить престол, надевает корону и решительно говорит:
Корона впору.
Храни ее на мне, Господь. Теперь,
Хотя б весь свет простер за нею руки,
Клянусь тебе, отцу и королю,
Я никому ее не уступлю,
Полученного от тебя не кину
И, как святыню, завещаю сыну.Акт IV, сцена 5, строки 42—45
Принц уходит из комнаты, не сняв короны. Король просыпается и видит, что корона исчезла. Генрих решает, что Хэл не может дождаться отцовской смерти, что ему не терпится поскорее стать королем, и приказывает привести к нему наследника.
Граф Уорик находит плачущего принца в соседней комнате и приводит обратно. Принц объясняет, что не чаял увидеть отца проснувшимся, и король печально говорит:
Ты выдал тайное свое желанье,
А я не умер и томлю тебя.Акт IV, сцена 5, строки 92—93
Но еще более печальным ему видится будущее Англии, если учесть приятельские отношения принца с буянами и мошенниками:
На королевском троне Генрих Пятый.
Долой труды! Да здравствует тщета!
Английский двор открыт вам, дармоеды.
Сюда, сюда, бездельники всех стран!
Соседи, избавляйтесь от отбросов!
Найдись у вас какой-нибудь буян,
Обжора, вор, пропойца, ругатель,
Головорез, обманщик, душегуб,
Который изощрился в преступленьях
И совершает их на новый лад,
Вздохните легче! Я вас поздравляю.
Он больше вам не будет докучать.
Пусть едет в Англию. Он там получит
Почет и должность. Там покроет он
Двойной позор тройною позолотой.Акт IV, сцена 5, строки 119—129
Здесь Шекспиру приходится расплачиваться за то, что он из одной пьесы сделал две. Сцену величественного и красноречивого отцовского обличения приходится повторить, однако на сей раз это обличение звучит совсем иначе, хотя и не теряет в силе. Если в первой части король рисовал картину, как Хэл пресмыкается перед Хотспером и боится его разгневать, то теперь он изображает Англию, попавшую в руки гуляк, пьяниц и прочих отпетых грешников.
Эта перспектива потрясает принца не меньше, чем первая. Он смиренно заверяет отца в своей любви и уважении, причем делает это так искренне, что получает прощение во второй раз. На этот раз перед нами примирение на смертном одре.
«Походами, заморскими делами...»
После примирения король готовится оставить принцу свой завет. Генрих считает, что теперь, когда трон не будет захвачен силой, а перейдет к законному королю по наследству, с гражданскими войнами можно будет покончить. Но есть опасность, что знать будет устраивать заговоры просто от скуки. Поэтому Генрих говорит:
Поставь себе за правило, мой Гарри:
Наполни беспокойные умы
Походами, заморскими делами,
Отправь подальше шумных непосед
И на чужбине дай им развернуться,
Чтоб прошлое забвеньем поросло.Акт IV, сцена 5, строки 212—215
Сегодняшнему читателю совет развязать внешнюю войну с целью решения внутренних проблем кажется совершенно аморальным. Но в старые времена, когда война была единственным предназначением дворянина, это было не совсем так. В действительности принц Хэл последовал совету отца (на самом деле Шекспира, воспользовавшегося преимуществом человека, которому известно будущее) сразу же, как только стал королем Генрихом V.
Впрочем, не стоит обольщаться на собственный счет: мы хорошо помним, что в 1861 г., когда президентом стал Линкольн и Соединенные Штаты разделились на две половины, готовые начать войну друг с другом, новый Государственный секретарь Уильям Генри Сьюард предложил президенту Линкольну объявить войну Великобритании, чтобы объединить страну против общего врага. Линкольн отказался сделать это, но Сьюард продемонстрировал, что принадлежит к разряду государственно мыслящих политиков.
«...Смерть в Ерусалиме»
Затем король спрашивает Уорика, как называется зал Вестминстерского аббатства, где он впервые лишился чувств. (Вопрос странный, но он нужен Шекспиру для драматического эффекта.) Королю отвечают, что этот зал называется Иерусалимом. Тогда Генрих говорит:
Хваленье Небу! Много лет назад
Мне предсказали смерть в Ерусалиме.
Я думал, что умру в Святой земле.
Но все равно. Опять перенесите
Меня туда и положите там.
Хоть это залы монастырской имя,
Я умереть хочу в Ерусалиме.Акт IV, сцена 5, строки 235—240
Это последние слова, которые мы слышим от Генриха IV, все еще говорящего о Святой земле — так же, как и в финале «Ричарда II». Он умер 20 марта 1413 г. в возрасте сорока восьми лет, изнуренный болезнью и трудом, процарствовав четырнадцать лет и став жертвой (еще в большей степени, чем сам Ричард II) того дня, когда корона сменила хозяина.
Однако его царствование нельзя считать неудачным. Против короля год за годом поднимали восстания, но год за годом он подавлял их, никогда не отступал, никогда не отчаивался и в результате, благодаря неустанной работе, оставил своему наследнику единое государство, достаточно сильное (как предстояло убедиться его наследнику), чтобы одержать поразительные победы на континенте.
«Хохотать без перерыва...»
Фальстаф снова в Глостершире у судьи Шеллоу, готовясь поживиться за его счет. Шеллоу сам идет ему навстречу; он готов сделать для Фальстафа все, веря, что тот пользуется большим влиянием при дворе.
Точнее, Фальстаф, еще не зная о предстоящих переменах, и сам считает, что скоро станет великим человеком. Ему нужны не только деньги Шеллоу; он предвкушает возможность использовать старого маразматика в новом качестве, о чем говорит в монологе:
- Этого Шеллоу хватит мне на увеселение принца Гарри в продолжение шести зим... Он будет хохотать без перерыва до тех пор, пока его лицо не сморщится, как мятый дождевой плащ.
Акт V, сцена 1, строки 80—82
Увы, этот день для Фальстафа не наступит никогда.
«Не Амурат вступает на престол за Амуратом...»
Тем временем Генрих IV умер, и его место занял Генрих V. Многие, как и покойный Генрих, высказавший свои опасения в знаменитом монологе (см. в гл. 8: «Ты выдал тайное свое желанье...»), ожидают, что новый король окажется таким же беспутным, каким был прежде, и опасаются, что им придется общаться с людьми вроде сэра Джона Фальстафа.
Особенно переживает лорд верховный судья, который не может забыть, что когда-то он посадил в тюрьму человека, ныне ставшего королем Генрихом V. Он не ждет от будущего ничего хорошего и говорит:
Я подготовлен к худшему на свете,
И жизнь моя не будет тяжелей,
Чем я ее в воображенье вижу.Акт V, сцена 2, строки 11—13
Входят три брата нового короля (Томас Кларенс, Джон Ланкастер и Хамфри Глостер), и граф Уорик мечтает о том, чтобы новый король был так же хорош, как худший из этих троих. Таким образом, публика подготовлена к появлению необузданного принца Хэла, выступающего в роли короля Генриха V.
Но перед ней появляется легендарный король-герой, невероятно великий и невероятно человечный одновременно. Он говорит братьям, с тревогой ожидающим наступления новых времен:
Но, братья, отчего у вас в глазах
Помимо скорби страх? Наш двор — английский,
А не турецкий двор. Не Амурат
Вступает на престол за Амуратом,
А Генрих вслед за Генрихом.Акт V, сцена 2, строки 46—49
Амурат (точнее, Мурад) — имя пяти турецких султанов. Однако к тому времени, когда королем Англии стал Генрих V, султаном успел побывать только один из них — Мурад I, правивший с 1362 по 1389 г., в царствование Эдуарда III и Ричарда II. В эту эпоху оттоманские турки вторглись на Балканы и в 1389 г. одержали решающую победу при Косове (нынешняя Сербия). Христианская армия сербов, которым тогда принадлежала эта территория, была полностью уничтожена, после чего турки владели Балканами пять веков. Однако в той битве Мурад I погиб.
Следующий султан, носивший это имя, Мурад II, занял трон только в 1421 г., через восемь лет после восшествия на престол Генриха V, поэтому Шекспир, устами Генриха утверждая, что Амурат вступает на престол за Амуратом, допускает анахронизм.
Третий монарх с тем же именем — Мурад III — правил уже во времена самого Шекспира. Он стал султаном в 1574 г., когда Шекспиру было десять лет, а умер в 1595 г., всего за два года до постановки второй части «Генриха IV». Несомненно, когда Генрих V произносит эту реплику, Шекспир думал именно о Мураде III.
Турецкие султаны рождались в полигамной общественной системе. Когда султан умирал, он оставлял множество сыновей, каждый из которых мог унаследовать трон покойного. Принципа законного престолонаследия у турок не существовало. Турецкие принцы были чужими друг другу (в отличие от английских), так как рождались от разных матерей. Более того, матери сами отчаянно интриговали в пользу своих сыновей еще при жизни старого короля. (Впечатление об этом можно составить по Библии, где в двух первых главах Первой книги Царств описан двор умирающего царя Давида.)
Обычно турецкий принц, сумевший захватить престол, первым делом казнил своих сводных братьев, чтобы те не развязали гражданскую войну. В частности, когда в 1574 г. корону унаследовал Мурад III (шекспировский Амурат), он начал правление с того, что приказал убить пятерых своих братьев. Несомненно, весть об этой казни разнеслась по всей христианской Европе, считавшей, что неверные турки способны еще и не на такое.
Именно эта история была в голове у Шекспира, когда он заставил Генриха V заверять братьев, что он не Амурат, а добрый старый Генри и что поэтому им нечего бояться. И действительно, Генрих V хорошо обращался с братьями. Именно он в 1414 г. наградил своего младшего брата Хамфри титулом герцога Глостера (через год после восшествия на престол). Правда, в пьесе допущен анахронизм: умирающий Генрих IV называет Хамфри этим титулом еще в 1413 г. В том же году Генрих V сделал Джона Ланкастера герцогом Бедфордом, и Джон известен историкам именно под этим именем.
В свою очередь, братья преданно служили Генриху, а двое оставшихся в живых верно служили его преемнику.
«Держите впредь в руках весы...»
Затем Генрих подтрунивает над лордом верховным судьей, напоминая ему, как тот посадил его в тюрьму. Верховный судья, ожидая худшего, смело отвечает, что если бы он не использовал королевский закон против принца, то в один прекрасный день сын нового короля посмеялся бы и над собственным отцом, и над его законами.
Услышав то, на что он и рассчитывал, Генрих V серьезно отвечает:
Вы были правы, лорд судья. Вы честно
Вели себя. Держите впредь в руках
Весы и меч. Дай Бог вам дни увидеть,
Когда мой сын обидит вас, как я,
Тогда я повторю слова отца:«Я рад иметь судью, который судит
Бесстрашно сына моего. Я рад
Тому, что сын мой, несмотря на титул,
Себя закону в руки отдает».Акт V, сцена 2, строки 102—106
Затем Генрих смиренно просит верховного судью быть его советчиком и помочь молодому королю своим богатым опытом. Тем самым король опровергает опасения отца о том, что он прогонит всех мудрых советников. Однако Генриху этого мало. Он не только демонстрирует свои достоинства, но и открыто говорит о собственных недостатках:
Кровь поднималась до сих пор во мне
С надменностью реки в часы прилива,
Но вот настал отлив. Она идет
На убыль, и теперь ее поверхность
Сольется с должным уровнем вокруг.Акт V, сцена 2, строки 129—133
Остается только испытать эту благородную решимость. Таким пробным камнем станет для короля ничего не подозревающий Фальстаф.
«...Ваш кроткий агнец»
Фальстаф все еще гостит у Шеллоу в Глостершире, наслаждаясь деревенской роскошью, но тут появляется запыхавшийся Пистоль. Он может изъясняться только цитатами из высокопарных трагедий, а потому бедные глостерширцы ничего не понимают и постоянно перебивают поручика, пока тот не выходит из себя. Наконец Пистоль выдавливает:
Сэр Джон, король теперь — ваш кроткий агнец.
На троне Генрих Пятый. Если вру,
Так съесть мне шиш, как говорят испанцы.Акт V, сцена 3, строки 118—119
Возникает переполох. Со смертью короля срок пребывания Шеллоу мировым судьей автоматически истекает (так же, как и срок Сайленса, который падает в обморок).
Но Фальстаф тут же приказывает седлать лошадей. Он не сомневается, что отныне будет распоряжаться судьбами страны, и говорит:
- Мистер Шеллоу, выбирайте любую должность, она ваша.
Акт V, сцена 3, строки 124—126
Пистоль и Бардольф ликуют, мечтают о богатстве и власти, а самомнение Фальстафа возрастает неимоверно:
- Молодой король, наверное, сгорает от нетерпения меня увидеть. Требуйте лошадей у кого угодно. Все законы Англии к моим услугам. Блаженны все, дружившие со мной, и горе лорду верховному судье. Этому несдобровать.
Акт V, сцена 3, строки 137—141
«Я тебя не знаю»
Взяв у Шеллоу тысячу фунтов, Фальстаф сломя голову скачет в Лондон. Его сопровождают всевозможные прихлебатели, в том числе и сам Шеллоу. Наступил день коронации, 9 апреля 1413 г. По улицам Лондона должна пройти процессия во главе с Генрихом V. Фальстаф не может дождаться этого: его подружку Доль Тершит бросили в тюрьму по обвинению в убийстве, и Фальстаф уверен, что сумеет освободить ее.
Появляется торжественная процессия, и Фальстаф вызывает негодование публики, громко обращаясь к королю. Процессия останавливается, и наступает кульминационный момент обеих частей «Генриха IV».
Король сдержанно говорит:
Прохожий, кто ты? Я тебя не знаю.
Молись усердней, старый человек.
Седые волосы, а сам как дурень.
Такой же долго снился мне старик,
Как ты, беспутный, спившийся и толстый.
Я позабыть стараюсь этот сон.Акт V, сцена 5, строки 48—52
Фальстаф публично отвергнут и унижен, ему запрещено приближаться к королю ближе чем на десять миль. (У Холиншеда указано, что именно на такое расстояние были удалены от короля его прежние беспутные дружки.)
За прошедшие века эта речь поражала в самое сердце бесчисленное множество людей. Зрители и читатели пьесы, любившие Фальстафа (как и принц) за то, что он заставлял их смеяться, осуждали принца за бессердечие, с которым он публично отверг старого друга. Прежде я и сам твердо придерживался того же мнения.
Но с годами мне стало ясно, что осуждать Генриха V нельзя. Если мы проанализируем ситуацию, описанную Шекспиром, то поймем, что Фальстаф сам напросился на публичное унижение, запанибрата обратившись к Генриху на людях, да еще в самый торжественный для того день — день коронации. Генрих был просто обязан заставить людей забыть, что когда-то он был беспутным гулякой. Этот образ сложился у народа главным образом благодаря общению Хэла с Фальстафом и основывался на том, как принц обращался со своим дружком на людях.
Генрих V просто не мог поступить иначе. Заговоры против него могли закончиться только в том случае, если бы все увидели в нем истинного законного короля, Божьего помазанника. Чтобы смыть пятно, брошенное на него свержением Ричарда II, Генрих был обязан говорить не как простой смертный, а как король.
На мой взгляд, Орсон Уэллс, недавно снявший экранизацию двух частей «Генриха IV», решил эту сцену идеально.
Человек, который был принцем Хэлом, а стал Генрихом V, говорит с Фальстафом не глядя на него. Хотя произносимые им слова — это слова короля Англии, однако искаженное болью лицо — это лицо принца Хэла. А отвергнутый Фальстаф, которого играет сам Орсон Уэллс, испытывает шок, но на его лице тоже появляется выражение гордости. Беспутный юный принц, которого, казалось, ничего не стоило обвести вокруг пальца, внезапно стал великим человеком и теперь не ровня ему, Фальстафу.
Кроме того, не следует забывать, что принц, став королем, не стал бессердечным. Он говорит Фальстафу:
Чтоб вас на преступленье не толкать,
Я обеспечу вам существованье.
Кто к лучшему изменится, найдет
Работу по способностям и силам.Акт V, сцена 5, строки 67—71
Конечно, с его стороны это благородно.
«Во Францию...»
Теперь, когда с прошлым покончено, Шекспир получает возможность заговорить о будущем. Ланкастер, довольный тем, что король прогнал Фальстафа, больше не опасается за судьбу страны. Наступают героические времена:
Держу пари, что год не истечет,
Мы снарядим во Францию поход.Акт V, сцена 5, строки 106—108
Пророчество Ланкастера сбывается, но не полностью. В течение года Генрих планировал вторжение во Францию, но это случилось только через два года.
«...Предполагает продолжать свою историю»
В эпилоге дано обещание написать еще одну пьесу. Актер обращается к публике:
- Если вам еще не повредила наша жирная пища, автор предполагает продолжать свою историю. В ней он опять выведет сэра Джона и покажет в забавных чертах прекрасную Екатерину Французскую. Насколько мне известно, Фальстаф умрет от сильной испарины, если ваше презрение еще не убило его. Кстати, сказать, он и Ольдкастль — совсем разные лица, и Ольдкастль умер мучеником.
Эпилог, строки 26—32
Здесь прорывается тревога Шекспира. Дискуссия о том, что образ Фальстафа, сначала носившего имя Олдкасл [в переводе — Ольдкастль. — Е.К.], оскорбил влиятельный род Кобемов и радикальных протестантов, все еще не закончена. Возможно, эти люди были оскорблены сильнее, чем принято считать, потому что они являлись противниками графа Эссекса, верным сторонником которого был Шекспир. Использовав такой ход, Шекспир заявляет об отсутствии какой бы то ни было связи между Фальстафом и Олдкаслом.
Тем не менее, несмотря на данное здесь обещание, Фальстаф не появился в непосредственном продолжении пьесы, которым является «Генрих V». Либо Шекспир больше не желал вступать в полемику с лордом Кобемом, либо устал от десяти актов Фальстафа, либо почувствовал, что появление Фальстафа во Франции после душераздирающей сцены изгнания испортит все впечатление от пьесы.
Возможно, верно и то, и другое, и третье одновременно. Однако следует напомнить, что Фальстаф все же появился в третьей пьесе (которую мы поместили сразу вслед за этой); если верить легенде, это произошло отнюдь не по желанию Шекспира. Честно говоря, он сделал это напрасно, потому что пьеса, о которой идет речь, действительно портит впечатление, оставленное двумя частями «Генриха IV».
Примечания
1. В латинской транслитерации Сема (Shem); отсюда название семиты. (Примеч. пер.)
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |