Глава 7. «Генрих IV» (часть первая)

Первая часть «Генриха IV» была написана в 1597 г., через два года после премьеры «Ричарда II». Действие этой пьесы начинается почти сразу же после окончания действия предыдущей пьесы. «Ричард II» заканчивается смертью Ричарда II в феврале 1400 г. «Генрих IV» (часть первая) начинается в Лондоне два с небольшим года спустя, в июне 1402 г. Место действия — королевский дворец.

Король — это Генрих IV, который в «Ричарде II» был Генрихом Болингброком, герцогом Херефордом (в переводе — Херфордом), а позже (после смерти своего отца, Джона Гонта) герцогом Ланкастером. В предыдущей пьесе его реплики были озаглавлены «Болингброк». Теперь они озаглавлены «Король».

В «Ричарде II» Болингброк изображен молодым человеком, властным и сильным. Теперь перед нами предстает усталый и грустный старик. На самом деле в начале пьесы Генриху тридцать шесть лет, но по средневековым меркам это уже средний возраст.

Кроме того, большую часть своего царствования Генрих IV страдал от хронической болезни. Болезнь прогрессировала, и поэтому король казался старше своих лет. Самым заметным симптомом болезни были повреждения кожи; в то время многие считали, что у короля проказа — небесная кара за то, что он отобрал трон у законного короля Ричарда II. Однако это предположение весьма сомнительно. Другие подозревают, что у короля был сифилис; правда, в то время сифилис в Европе еще не был распространен. Скорее всего, это был самый обычный псориаз.

Но даже если бы Генрих IV был совершенно здоров, он бы не выдержал груза государственных забот. Почти весь срок своего правления он был вынужден подавлять мятежи, воевать с валлийцами и скоттами, которые пользовались гражданской войной в Англии и стремились удовлетворить свои национальные амбиции.

«...Господень Гроб»

Первую реплику в пьесе произносит Генрих и тут же называет главную трудность, которая стоит перед ним, как королем:

Хоть до сих пор волненьям нет конца...

      Акт I, сцена 1, строка 1 (перевод Б. Пастернака)

Пожаловавшись на мятежи, которые не дают покоя его стране, король выражает надежду, что это не помешает ему снарядить экспедицию, о которой он мечтал с давних пор:

Отныне наша цель — Господень Гроб.
Сплотимся для Крестового похода!
Составим ополченье англичан,
Которых руки в материнском чреве
Крестом сложились, как бы клятву дав
Освободить мечом Святую землю...

      Акт I, сцена 1, строки 18—24

В финале «Ричарда II» Генрих дал обет отправиться в Святую землю, чтобы искупить этим смерть короля Ричарда, и все еще пытается его исполнить.

Однако эта надежда тщетна; если бы Генрих действительно попытался возглавить Крестовый поход, это привело бы к катастрофе, потому что Оттоманская империя, которая была в то время главным мусульманским государством, в военном отношении была намного сильнее любой отдельно взятой европейской страны; возможно, она смогла бы победить все армии Западной Европы, вместе взятые.

Однако можно понять стремление Генриха предпринять хоть какие-то шаги, чтобы убедить народ, что Господь на него не гневается, и сделать свое правление совершенно законным. Это не только прекратило бы гражданскую войну, но и обеспечило бы безопасность его потомкам. Это означало бы, что его сына и внука тоже посчитают законными королями.

«...Уэстморленд?»

Приняв решение, король Генрих поворачивается к вельможе, находящемуся рядом, и говорит:

Скажите, что по этому вопросу
Решил совет вчерашний, Уэстморленд?

      Акт I, сцена 1, строки 30—33

Этого вельможу зовут Ральф Невилл, первый граф Уэстморленд. Сначала он был сподвижником Томаса Глостера, и в 1380 г. его посвятили в рыцари.

Молодой Невилл обладал потрясающим умением улавливать, куда дует ветер. Когда между Томасом Глостером и королем Ричардом II пробежала черная кошка, Невилл перешел на сторону короля и выступил против своего прежнего покровителя. В 1397 г., когда Глостера сначала арестовали, а потом убили, Невилла наградили титулом графа Уэстморленда.

Однако Невилл на этом не остановился и продолжил карьеру, женившись на дочери богатого Джона Гонта, герцога Ланкастерского.

Кроме законных детей, Джон Гонт имел потомство от своей любовницы Катерины Суинфорд. Позже он женился на Катерине и добился официального признания этих детей. Одной из дочерей Гонта и Катерины была Джоан (Жанна) Бофорт, на которой женился Невилл.

Так он стал зятем Генри Болингброка, который был старшим сыном Гонта от его законной жены. Когда Болингброк стал королем Генрихом IV, Ральф Невилл (он же Уэстморленд) стал его «дражайшим кузеном», потому что во времена Шекспира кузенами называли любого родственника.

Но это еще не все. Когда Болингброк высадился в Англии и поднял восстание против Ричарда II, Уэстморленд быстро вычислил победителя и переметнулся еще раз. При короле Генрихе IV он отвечал за оборону западной границы и войну с Уэльсом.

«Мортимер...»

Уэстморленд, выслушав пустопорожнюю речь о Святой земле, тут же закрывает тему. Да, вопрос о Крестовом походе обсуждался, но есть дела поважнее. Англичане потерпели серьезное поражение на западе:

Вождь гердфордширцев Мортимер взят в плен
Разбойничьими шайками Гленд аура.
Убита тысяча его солдат.

      Акт I, сцена 1, строки 38—42

Кто такой Мортимер? Чтобы разобраться в этом и понять все значение пленения этого человека, необходимо вернуться к Эдуарду III и его семи сыновьям.

Первым из этих сыновей был Эдуард, Черный принц, сын которого стал королем Ричардом II. Четвертым сыном был Джон Гонт, сын которого, Болингброк, стал преемником Ричарда и царствовал под именем Генрих IV.

Согласно строгому закону престолонаследия, после смерти Ричарда II следующим королем должен был стать потомок второго сына Эдуарда III. Если бы таких не оказалось, очередь дошла бы до потомков третьего сына. И только при отсутствии оных Болингброк мог бы стать законным королем.

Вторым сыном Эдуарда был Уильям Хатфилдский (или просто Хатфилд), умерший в детстве и не оставивший наследников. Третий сын Эдуарда — Лайонел Антверпенский, герцог Кларенс — умер в 1368 г. в возрасте тридцати лет; он успел жениться, и у него была дочь Филиппа.

Филиппа вышла замуж за Эдмунда Мортимера, третьего графа Марча. («Марч» означает «марка», то есть земли, прилегающие к границе; в данном случае имелась в виду граница с Уэльсом.) Эдмунд Мортимер умер в Ирландии в 1381 г.

Однако он успел обзавестись сыном. Его сын, Роджер Мортимер, стал четвертым графом Марчем. Четвертый граф, унаследовавший этот титул уже при Ричарде II, строго говоря, должен был унаследовать трон, если бы Ричард умер бездетным. По матери Марч был внуком третьего сына Эдуарда III, а Болингброк — всего-навсего сыном четвертого сына Эдуарда.

Ричард II признал четвертого графа Марча своим наследником и после первой (относительно успешной) экспедиции в Ирландию сделал его наместником Ирландии. Но в 1398 г. вице-король Роджер Мортимер был убит ирландцами; именно эта смерть послужила причиной второй экспедиции Ричарда в Ирландию, закончившейся полной катастрофой.

Однако Роджер Мортимер оставил сына, Эдмунда Мортимера, пятого графа Марча, и Ричард тут же признал его очередным наследником престола. Однако в следующем году Болингброк сместил Ричарда и занял престол сам в обход юного Эдмунда Марча (правнука третьего сына Лайонела), которому в то время было всего восемь лет.

Восьмилетний «законный наследник» не был опасен, но он мог стать марионеткой в руках взрослых людей, готовых поднять восстание ради соблюдения священного принципа строгого престолонаследия. Кроме того, пройдут годы, и ребенок вырастет. Поэтому осторожный Генрих IV держал графа Марча и его младшего брата под строгим домашним арестом, который продолжался в течение всего царствования Болингброка.

Но если так, то кем же был тот Мортимер, который потерпел поражение от валлийцев? Речь идет о сэре Эдмунде Мортимере, дяде пятого графа Марча (младшем брате отца последнего, Роджера), а не о самом законном наследнике. Этот Мортимер был в лучшем случае третьим по очереди наследником, после племянника Эдмунда и его младшего брата Роджера.

Холиншед, трудами которого пользовался Шекспир, спутал двух Эдмундов Мортимеров, дядю и племянника, и решил, что дядя, командовавший армией, являлся законным наследником трона (хотя на месте Генриха IV только сумасшедший доверил бы армию законному наследнику).

Следуя Холиншеду, Шекспир совершает ту же ошибку и заставляет героев первой части «Генриха IV» вести себя так, словно законный наследник трона действительно взят в плен валлийцами.

Во главе повстанцев Уэльса стоит уже знакомый нам Глендаур; два года назад он командовал валлийской армией, когда Болингброк возглавил восстание против Ричарда II.

Глендаур учился в Англии; его первое серьезное восстание против английского владычества началось в сентябре 1400 г., когда Генрих IV был королем уже полгода. Поводом для этого восстания стала частично феодальная распря с соседним английским лордом, а частично — желание поймать рыбку в мутной воде и воспользоваться беспорядками, устроенными теми, кто считал нового короля узурпатором (а таких было немало).

Успешнее всего восстание Глендаура развивалось в Южном Уэльсе. Когда 22 июня 1402 г. Мортимера взяли в плен, это не только подняло престиж Глендаура, но и позволило ему вмешаться во внутренние дела Англии.

«...Отважный Хотспер...»

Уэстморленд сообщает еще одну новость, не плохую и не хорошую, потому что сражение пока продолжается и неясно, на чьей стороне окажется победа. Это второе сражение происходит на шотландской границе. Уэстморленд говорит:

В Воздвиженье при Гольмдоне сошлись
Отважный Перси, знаменитый Готспер,
И богатырь шотландский Арчибальд.

      Акт I, сцена I, строки 52—55

Воздвижение, или Крестовоздвижение (в оригинале — День Святого Креста, Holy-rood Day; rood — англосаксонский эквивалент латинского слова «cross», то есть крест), отмечается 14 сентября. Это праздник в честь годовщины обретения Святого Истинного Креста (на котором был распят Иисус) в Иерусалиме императором Восточной Римской империи Ираклием. Это произошло в 627 г. н. э., когда Ираклий разбил персов, которые за тринадцать лет до того взяли Иерусалим и захватили крест. (Через семь лет после этого «обретения» Иерусалим взяли арабы, и крест исчез навсегда, так что, собственно говоря, для праздника не было никаких оснований.)

На самом деле битва со скоттами состоялась почти через три месяца после сражения с валлийцами. Ради усиления драматизма Шекспир уплотняет время, в результате чего складывается впечатление, что оба события состоялись почти одновременно.

Гарри (Генри) Перси, возглавлявший англичан, играет эпизодическую роль в «Ричарде II». Он — сын Нортумберленда, который в «Ричарде II» был главным сторонником Болингброка.

В предыдущей пьесе Гарри Перси изображен юношей, почти подростком. Спустя два года он уже закаленный молодой воин, получивший прозвище Хотспер (см. в гл. 6: «...Юный Генри Перси»). В промежутке между двумя пьесами Перси возглавлял кампанию против Глендаура и очистил от повстанцев Северный Уэльс (однако в Южном Уэльсе позиции мятежников оставались сильными).

Но на самом деле Перси воевал задолго до этого; в настоящий момент историческому Генри Перси тридцать восемь лет, и он на два года старше самого короля.

За семнадцать лет до того Хотспер [в переводе — Готспер. — Е.К.] участвовал в другой битве на шотландской границе, которая приобрела легендарную известность. Тогда графы Дугласы, владевшие югом средневековой Шотландии, воевали с Перси, которым принадлежал север тогдашней Англии. Два рода вели пограничную войну, практически не прибегая к помощи своих королей.

В 1388 г. Яков (Джеймс), второй граф Дуглас, вторгся в Англию и три дня осаждал Ньюкасл (находившийся примерно в 40 милях (64 км) к югу от границы). Он захватил боевой штандарт Хотспера; а тот, стремясь отомстить за этот удар по своей репутации, дал ему бой у пограничного Оттерберна. Скотты снова одержали победу и взяли Хотспера в плен; правда, в этом бою Дуглас погиб. Эта битва воспета в знаменитой балладе Chevy Chase («Знатная погоня»); правда, реальные события в ней сильно искажены.

Хотспера освободили за огромный выкуп, большую часть которого внес Ричард II; десять лет спустя Хотспер «отплатил» ему за это сполна.

Наследником Якова (Джеймса) стал его незаконный сын Арчибальд, третий граф Дуглас. Он умер в конце 1400 г., передав титул своему сыну, тоже Арчибальду, четвертому графу Дугласу, который и есть «богатырь шотландский Арчибальд».

Четвертый граф Дуглас вторгся в Англию в 1402 г. и у Холмдона [Хамблтон, в переводе — Гольмдон. — Е.К.] столкнулся с тем самым Хотспером, который когда-то сражался с его дедом. (Естественно, Шекспир не мог использовать эту интересную историю, так как она разрушила бы замысел пьесы, согласно которому Хотспер и принц Уэльский ровесники. Насколько можно судить, в пьесе Хотсперу лет двадцать с небольшим.)

«...Наш Уолтер Блент»

Недовольный король только разводит руками, но тут прибывает гонец с более свежими новостями. Гонца представляет сам Генрих:

Вот перед вами друг наш Уолтер Блент.
Он весь в пыли и только что с дороги.

      Акт I, сцена 1, строки 62—63

Блент (настоящее имя которого Блаунт) — старый воин, он сопровождал еще Черного принца в его победоносном походе в Испанию, состоявшемся тридцать пять лет назад, и Джона Гонта в гораздо менее удачной испанской кампании. Сейчас Блент служит сыну Гонта так же преданно, как служил его отцу.

«Граф Мордейк...»

Блент привез хорошее известие. Хотспер одержал блестящую победу.

Эта победа была достигнута с помощью лучников, стрелявших с дальней дистанции, в то время как скотты тщетно пытались атаковать в тесном строю, не имея прикрытия из собственных лучников. Современным аналогом такого сражения было бы столкновение двух армий, у одной из которых нет поддержки с воздуха. Это была настоящая бойня; потери скоттов составили десять тысяч человек против нескольких англичан. (Даже если допустить неизбежное преувеличение, это все равно была бойня.)

Но самое главное — это количество пленных шотландских вельмож. Король перечисляет их:

Взяты в плен
Сын и наследник Дугласа — граф Мордейк,
Граф Этол, Меррей, Энгус и Ментейс.

      Акт I, сцена 1, строки 70—73

Самый главный из них упомянутый первым Мордейк (согласно современной орфографии, Мердок), граф Файфский. Он был сыном Роберта Стюарта, первого герцога Альбанского (а не сыном Дугласа).

Это делает его еще более ценным призом, поскольку старший брат Роберта Стюарта, Джон, с 1390 г. правил Шотландией под именем короля Роберта III. Король был стар и немощен, поэтому регентом и настоящим правителем был его младший брат Роберт Стюарт.

Таким образом, Хотспер взял в плен сына регента Шотландии и племянника законного короля.

«...Мой Гарри»

Радость победы и слава, выпавшая на долю Хотспера, наводит короля на печальные мысли. Когда Уэстморленд тоже начинает петь дифирамбы Хотсперу, король говорит:

Увы, нож в сердце мне твои слова.
Завидую отцу Нортумберленду,
Что у него такой удачный сын.
Как лучший ствол среди деревьев леса,
Он выше прочих целой головой.
Он баловень судьбы и гордость века.
В сравненье с ним мой Гарри шалопай.

      Акт I, сцена 1, строки 78—85а

В этом заключается основной конфликт пьесы. Главные герои пьесы — двойники; они ровесники, и обоих зовут Гарри. Один из них — герой положительный (воин, ищущий славы, смелый и чрезмерно благородный), другой отрицательный (беспутный, пренебрегающий своими обязанностями и окруженный всяким сбродом).

Именно ради этого конфликта Шекспир не только омолодил Хотспера лет на двадцать, но и добавил несколько лет принцу Уэльскому (которого король называет «мой Гарри»); на самом деле во время битвы при Холмдоне сыну короля было всего пятнадцать лет.

Но столь юный возраст не помешал принцу Уэльскому принять участие в кампании, проходившей в Северном Уэльсе. С кем же? Да с самим Хотспером. Иными словами, Хотспер взял принца с собой на войну и, несомненно, заменял ему отца; для этого он был достаточно взрослым.

Хотя в реальности Хотспера и принца Уэльского связывали отношения отца и сына, Шекспир изображает их как братские; но пьеса так гениальна, что истории приходится стыдливо умолкнуть.

Шекспир обессмертил шалопая Гарри и доблестного юного Хотспера, и ничто на свете (в том числе и эта книга) не в состоянии изменить картину, созданную Шекспиром, и восстановить истину.

«...И что мое дитя зовется Перси, в то время как его — Плантагенет!»

Опечаленному королю остается только мечтать, чтобы все было наоборот. Он говорит:

Как счастлив был бы я узнать, что феи
Нам обменяли наших сыновей
И что мое дитя зовется Перси,
В то время как его — Плантагенет!

      Акт I, сцена 1, строки 85b—88

Эдуард III был Плантагенетом, поскольку являлся прямым потомком Генриха II по мужской линии. Все потомки Эдуарда III по мужской линии тоже были Плантагенетами. Принц Уэльский был правнуком Эдуарда III и, следовательно, принадлежал к Плантагенетам.

«...Гордость молодого Перси»

Но когда король Генрих, перестав жалеть себя, переходит к более важным вопросам, выясняется, что Хотспер нарушил субординацию. Доблестный молодой человек забрал себе важного пленника, а в ту пору пленники представляли собой большую ценность, поскольку их отпускали на свободу за выкуп. (Напомним, что после битвы при Оттерберне и сам Хотспер попал в плен, а затем его выкупили за огромную сумму.)

Король с негодованием говорит Уэстморленду:

Ты слышал
Про эту дерзость? Перси не дает
Мне пленников, захваченных в сраженье,
А на словах передает с гонцом,
Что только графа Файфского уступит.

      Акт I, сцена 1, строки 90—94

Видимо, король считает, что все победы, одержанные англичанином, являются победами Англии, а потому пленники принадлежат королю (сегодня мы сказали бы «государству»), а не полководцу.

Однако Хотспер отказывается подчиняться этому правилу. Согласно древнему обычаю, пленники, взятые в пограничной войне, принадлежали тому, кто взял их в плен, и он не собирается отказываться от выкупа, который заслужил, рискуя жизнью.

Перед нами пример новой феодальной междоусобицы, возникшей в стране, король которой пришел к власти также в результате междоусобицы. Знать (включая самого Генриха IV, в то время Болингброка) восстала против Ричарда II, пытавшегося присвоить себе право распоряжаться налогами. Перси возглавили это восстание; без них Генрих не смог бы стать королем. Воюя против «тирании» центральной власти (выражаясь современным языком, за «гражданские права»), Перси считали, что они просто обязаны пользоваться этими правами и что Генрих IV, которому они помогли сесть на престол, не должен мешать им.

Однако Генрих IV, оказавшись у власти, решал государственные дела примерно так же, как это делал Ричард. Ему нужно было усилить королевскую власть и добыть деньги, в которых он нуждался не меньше, чем Ричард.

Противоречие носило антагонистический характер, но следует заметить, что прав был Перси. В самом деле, Хотспер мог бы справедливо возразить, что он сделал щедрое предложение, согласившись передать королю своего самого главного пленника (Мордейка), за которого можно было получить самый большой выкуп. Отказавшись от этого предложения и потребовав всех пленников, король сразу превратился в глазах Перси в алчного тирана.

(Кстати, в эпизоде с пленниками Шекспир следует за Холиншедом, а Холиншед ошибается. Есть основания думать, что в этом споре король уступил. Но даже если и так, это дела не меняло. Конфликт между центральной и местной властью не мог разрешиться, и если кто-то уступал в одном, то тут же стремился взять реванш в другом.)

«...Школа его дяди»

Услышав о ссоре из-за пленников, Уэстморленд утверждает, что Хотспер слишком молод, чтобы быть ее инициатором. За ним наверняка стоят более опытные и хитрые люди. Он с возмущением говорит:

Его так дядя Вустер научил,
Который вам вредит, где только может.

      Акт I, сцена I, строки 95—96

Вустер — это сэр Томас Перси, граф Вустер, который порвал с Ричардом буквально в последнюю минуту (см. в гл. 6: «...Юный Генри Перси»). Он — младший брат графа Нортумберленда, а потому приходится Хотсперу дядей.

То, что Томас Перси не торопился присоединяться к остальным Перси, восставшим против Ричарда II, говорит, что он либо склонялся на сторону Ричарда, либо не любил Болингброка или не доверял ему (или не любил и не доверял одновременно) и перешел на сторону Болингброка только тогда, когда дальнейшее промедление стало опасно. Отсюда следует, что он первым из Перси готов был восстать против нового короля.

Впоследствии выясняется, что подозрения Уэстморленда в отношении Томаса Перси обоснованны, но Уэстморленд был готов воспользоваться любым предлогом, чтобы навредить сопернику. Уэстморленд принадлежал к роду Невиллов, которые также были северянами и враждовали с Перси, а потому готов был любыми способами доставлять ему неприятности.

«Ну, Хэл...»

Король решает вызвать всех Перси к себе в Виндзор, чтобы обсудить спорный вопрос. На этом первая сцена, посвященная государственным делам, выигранным и проигранным сражениям, воинам и мятежникам, гневу и опасностям, заканчивается. Действие перемещается в лондонский трактир, в котором поселился принц Уэльский.

Как и предупреждал король Генрих, здесь мы не найдем ничего общею с Хотспером, рыцарем без страха и упрека. Перед нами появляются веселый и очень живой юноша и его закадычный приятель, толстый и беспутный седой проходимец, единственное достоинство которого — остроумие, и благодаря этому он завоевал сердце не только принца, но и публики.

Старого толстяка зовут сэр Джон Фальстаф; хотя это не исторический персонаж, а почти целиком создание фантазии Шекспира, он намного ближе к людям из плоти и крови, чем любое другое действующее лицо пьесы.

Фальстаф стремительно врывается в пьесу, опережая самого принца:

Который час, Гарри?

      Акт I, сцена 2, строка 1

[В оригинале: «Ну, Хэл, парнишка, какое сейчас время суток?» — Е.К.]

(Поскольку Фальстаф постоянно называет Генри этим суперуменьшительным именем, еще менее официальным, чем Гарри, будущий Генрих V известен всему миру под кличкой «принц Хэл».)

Что подтолкнуло Шекспира на создание этого искрометного образа?

Одним из источников, которыми Шекспир пользовался при написании первой части «Генриха IV», была пьеса анонимного автора, называвшаяся «Славные победы Генриха V». Там излагаются события, отраженные во второй части «Генриха IV» и в «Генрихе V», но эта анонимная пьеса короче, чем любая часть трилогии. В «Знаменитых победах» отражена легенда о беспутной юности принца Хэла и его внезапной метаморфозе во время коронации.

В «Знаменитых победах» попадаются зерна некоторых событий пьесы Шекспира, но стоит сравнить соответствующие эпизоды двух пьес, чтобы понять, что такое прикосновение гения.

В «Знаменитых победах» один из спутников принца сэр Джон (Джоки) Олдкасл; Шекспир позаимствовал у него только имя, и ничего больше. У Джона Олдкасла старой пьесы нет и намека на остроумие или чего-то запоминающегося, в то время как Джон Олдкасл Шекспира был и остается одним из величайших комиков на все времена.

Но в таком случае кто этот Джон Олдкасл? Был ли человек с таким именем спутником принца, которого тот отверг, став королем (от этого удара, как нам предстоит убедиться, бедный Фальстаф так и не оправился)?

Оказывается, сэр Джон Олдкасл действительно существовал и действительно был другом принца Хэла. Однако он не был ни старым, ни толстым, ни беспутным. Исторический Джон Олдкасл был всего лет на десять старше принца; во время победы Хотспера над скоттами ему было лет двадцать пять. Он был хорошим воином, участвовал в экспедиции Хотспера в Северный Уэльс и именно там подружился с юным принцем Уэльским, который также принимал участие в этом походе.

Олдкасл дружил с Хэлом не только в бытность его принцем Уэльским, но и после того, как Хэл стал королем Генрихом V.

В 1408 г. (через шесть лет после событий, открывающих первую часть «Генриха IV»; тогда Хэл все еще был принцем Уэльским) Олдкасл женился на богатой наследнице рода Кобемов, в конце концов стал лордом Кобемом и имел полное право рассчитывать на почтенную старость или благородную смерть на поле боя.

Но у него был один изъян. Сэр Джон был иноверцем.

За тридцать лет до начала событий первой части «Генриха IV» религиозный реформатор Джон Уиклиф предложил доктрину, очень похожую на ту, которую полтора века спустя проповедовали умеренные протестанты. Несмотря на происки ортодоксов, Уиклиф остался целым и невредимым и в 1384 г. умер в своей постели, поскольку находился под покровительством пресловутого Джона Гонта, отца Генриха IV.

Уиклиф оставил учеников, называвших себя «лоллардами». Это слово — производное от голландского (следует напомнить, что движение зародилось во Фландрии¹) слова, означающего «бормотать»; они получили это насмешливое прозвище, потому что действительно вечно бормотали молитвы. Церковные власти сурово осудили лоллардов, и Генрих IV, из-за шаткости своего положения вынужденный искать друзей где только можно, начал преследовать тех, кого защищал его отец.

Лолларды вербовали своих сторонников главным образом среди простонародья, поэтому их движение было легко преследовать и в конечном счете подавить, но среди них изредка попадались и аристократы. Одним из таких аристократов был сэр Джон Олдкасл. Более того, он относился к числу преданных и убежденных лоллардов, которые не отреклись бы от своих убеждений даже под угрозой смерти.

К тому времени, когда Хэл стал королем Генрихом V, гонения на лоллардов достигли пика, и жизни Олдкасла стала угрожать опасность. Генрих V, который не хотел наказывать друга юности, но не мог нескончаемо сопротивляться требованиям церкви (в частности, потому, что нуждался в финансовой помощи церкви для ведения агрессивной войны во Франции), лично обратился к Олдкаслу с просьбой покориться и отречься от ереси.

Олдкасл отказался сделать это и был осужден как еретик в сентябре 1413 г. Король отсрочил его казнь на сорок дней, надеясь, что Олдкасл передумает. Но Джон упорствовал; он сумел бежать и попытался поднять восстание. В частности, в его планы входило похищение короля.

Попытка похищения была плохо подготовлена и провалилась, но Олдкасл бежал снова и скрывался в холмах Уэльса еще четыре года, затем его схватили. Наконец 14 декабря 1417 г. Олдскасла казнили по принятым тогда правилам: как еретик он был приговорен к сожжению на медленном огне, и постепенно его зажарили до смерти. Генрих V был не в силах его спасти.

Почему же сэр Джон Олдкасл, храбрый воин, видный реформатор и мученик, выступает в «Знаменитых победах» как отрицательный герой? Он был еретиком, не так ли? И изменником тоже. А автор пьесы, бездарный писака, не сумел преодолеть тогдашних стереотипов.

Однако во времена Шекспира Кобемы по-прежнему оставались знатным и влиятельным родом. Они могли не обращать внимания на то, как выведен сэр Джон Олдкасл в «Знаменитых победах», поскольку в этой бездарной пьесе ему была отведена эпизодическая роль.

Однако после премьеры пьесы Шекспира, которая тут же обрела неслыханную популярность, Кобемы несказанно обиделись за своего предка, который выступает там как один из главных героев и изображен в комическом виде. Кроме того, за прошедшие два века Англия стала в основном протестантской страной, где Олдкасла почитали как предтечу протестантов и мученика веры, а потому негодование испытывали не только Кобемы. Шекспир был гением, но при этом обладал прекрасным коммерческим чутьем. Он не собирался ссориться с публикой, а потому сразу же согласился изменить имя персонажа и сделал это еще до напечатания пьесы.

Однако современнику Шекспира лорду Кобему это не помогло. Политические оппоненты тут же прозвали его «сэром Джоном Фальстафом».

Но если Шекспир отказался от имени Олдкасл, то откуда он взял «Фальстафа»?

Когда принц Хэл стал королем, у него появился другой приятель, сэр Джон Фастолф, сражавшийся с ним во Франции и хорошо зарекомендовавший себя во многих битвах. Однако был случай, когда его заподозрили в трусости. Обвинение не подтвердилось, и в конце концов он оправдался. Однако в более ранней пьесе Шекспира «Генрих VI» (часть первая), где Фастолф играет эпизодическую роль, он изображен трусом, бежавшим с поля боя.

Ничего другого Шекспиру не требовалось. У принца Хэла был друг, который зарекомендовал себя трусом. Драматург изменил несколько букв в имени, и в результате родился сэр Джон Фальстаф.

«От выдержанных сухих вин...»

Фальстаф и принц Хэл состязаются в остроумии; обычно это состязание заканчивается вничью. Принц постоянно атакует, но, хотя Фальстаф является прекрасной мишенью (как в прямом, так и в переносном смысле), он великолепно уклоняется от ударов и дает сдачи.

Однако смысл этого обмена остротами со временем стал непонятен, не говоря о том, что за четыре века наше чувство юмора сильно изменилось. Непонятное можно объяснить в примечаниях, но соль шутки, конечно, будет при этом утрачена. Например, первая реплика принца Хэла, адресованная Фальстафу, гласит:

У тебя так ожирели мозги от десертных вин...

      Акт I, сцена 2, строки 2—3

В оригинале используется выражение «old sack» (буквально: «старый мешок»). [Напрашивается перевод: «Тебя что, пыльным мешком по голове стукнули?» Это ответ на реплику Фальстафа, спрашивающего, какое сейчас время суток. — Е.К.] Однако из контекста выясняется, что речь идет о каком-то алкогольном напитке [смысл: «Ты что, допился до чертиков?» — Е.К.], Но это совсем не тот напиток, который потребляют современные алкоголики (к коим мы автоматически причисляем и Фальстафа). Речь идет всего-навсего о любом сухом вине, которое по-французски называется vin sec. Таким образом, sack — это англизированное французское sec. Так называли в Англии главным образом вина, привезенные из Южной Европы — например, белый испанский херес.

Приведем еще один пример. Фальстаф начинает фразу:

Знаешь, душенька...
Акт I, сцена 2, строка 23

[В оригинале: «Клянусь Девой Марией, мой дорогой остряк...» — Е.К.]

Слово «marry» — обычное для Елизаветинской эпохи обращение друг к другу, которым в наши дни не пользуются. Поначалу кажется, что оно лишено смысла. Однако на самом деле это сильно сокращенное выражение «клянусь Девой Марией» («by the Virgin Mary»), аналогичное выражению «dear me», которое является искаженным итальянским dio mio, то есть «боже мой». Такие клятвы считались в порядочном обществе чем-то вроде обеззараживающего средства, которое применяли перед тем, как вступить в диалог с уважаемым человеком.

«...Старина»

Один из этих выпадов и контрвыпадов представляет особый интерес. Спасаясь от острот принца Гарри, Фальстаф пытается сменить тему и ни с того ни с сего заговаривает о трактирщицах:

А скажи, разве моя трактирщица не сладкая бабенка?

      Акт I, сцена 2, строки 41—42

Принц Хэл живо реагирует:

Настоящий мед, старина. А скажи, разве не сладкая штука куртка из буйволовой кожи?

Акт I, сцена 2, строки 43—45

[В оригинале: «Как мед из Гиблы, мой старый приятель из замка. А скажи, разве куртка из буйволовой кожи — не самая долговечная тюремная роба на свете?» — Е.К.]

Применяя известную поговорку (мед из Гиблы, города в Малой Азии, с древнейших времен считался самым сладким на свете), Хэл соглашается с Фальстафом, но тут же наносит следующий укол. Замок — это известный лондонский публичный дом; тем самым принц намекает на наклонности Фальстафа. Игра словами была бы еще более тонкой, если бы Шекспир сохранил первоначальное имя своего персонажа [Олдкасл буквально означает «старый замок». — Е.К.]. Эта пикировка слабый след прежнего имени. Шекспир не стал менять этот эпизод — либо по небрежности, либо не желая отказываться от шутки.

Но потом Хэл подкалывает Фальстафа еще сильнее. Он тоже ни с того ни с сего заговаривает о буйволовой куртке (долг платежом красен). Использованное Шекспиром слово «durance» означает не только «прочность», но и «тюремное заключение». С виду принц Хэл отпускает невинное замечание о свойствах одежды, но, поскольку желтовато-коричневые куртки из буйволовой кожи носили шерифы, это намек на то, что Фальстаф кончит свои дни в тюрьме, если не на виселице.

Фальстаф понимает намек, и тут ему изменяет чувство юмора. Он злобно огрызается:

1...черт побери, какое мне дело до буйволовой куртки?

      Акт I, сцена 2, строки 47—48

[В оригинале: «При чем тут буйволовая куртка, чума ее забери?» — Е.К.]

Принц Хэл тут же отвечает вопросом на вопрос:

А какое мне дело до твоей трактирщицы?

      Акт I, сцена 2, строки 49—50

[В оригинале: «Ну, чуму не чуму, а «покс» от твоей трактирщицы подхватить можно». — Е.К.]

«Покс» — это, конечно, сифилис; по мнению принца, именно сифилис ждет тех, кто якшается с трактирщицей и другими особами легкого поведения. Упоминание о сифилисе — конечно, анахронизм, но не такой вопиющий, как в «Троиле и Крессиде».

На серьезное замечание принца Хэла о нежелании иметь дело с трактирщицей следует обратить внимание. Шекспир заботится о репутации своего будущего героя.

Хэл действительно водит компанию с темными личностями, но не говорит и не делает ничего предосудительного. Далее мы увидим, что он участвует в разбое, но это всего-навсего шутка, которую можно простить. Конечно, он пьет, но никогда не напивается допьяна. Более того, никто не может обвинить его в сексуальной распущенности. В изображении Шекспира принц — всего-навсего молодой человек с развитым чувством юмора, которому нравятся грубоватые шутки. Пожалуй, единственное, в чем его можно упрекнуть, — это терпимость, с которой он относится к недостойному поведению людей, развлекающих его.

«Премудрость возглашает...»

Однако терпимость принца Хэла не означает, что он смотрит на это поведение сквозь пальцы. Наоборот, принц постоянно иронизирует над своими разгульными спутниками. Можно заметить, что он получает удовольствие от общения не столько с приятелями Фальстафа, сколько с ним самим (как с отличной мишенью для шуток).

Так, Фальстаф начинает печально говорить об исправлении (что он делает постоянно) и насмешливо, но серьезно рассказывает о почтенном старом господине, который отчитывал его на улице (видимо, за то, что тот плохо влияет на принца). Он со вздохом произносит:

Тем не менее он говорил очень основательно. И, что существенно, при свидетелях.

Акт I, сцена 2, строки 90—91

[В оригинале: «И все же он говорил мудро, и притом на улице». — Е.К.]

Принц Хэл тут же подхватывает это выражение:

Как по писанию. Премудрость возвышает голос свой на улице, и никто не слушает ее.

Акт I, сцена 2, строки 92—93

[В оригинале: «Ты поступил правильно, потому что премудрость возглашает на улице, а ее никто не слушает». — Е.К.]

Это цитата из Библии: «Премудрость возглашает на улице, на площадях возвышает голос свой. В главных местах собраний проповедует, при входах в городские ворота говорит речь свою: <...> «Я звала, а вы не послушались, простирала руку мою, и не было внимающего...» (Притч., 1: 20—21, 24).

Ирония заключается в утверждении, что Фальстаф, проигнорировав слова пожилого джентльмена, поступил совершенно правильно, то есть в полном соответствии с Библией. Фальстаф достаточно умен и достаточно образован, чтобы понять намек. Это предупреждение: если ты не внимаешь советам персонифицированной Мудрости, эта Мудрость отвернется от тебя тогда, когда ты будешь нуждаться в ней больше всего. Персонифицированная Мудрость говорит: «Я посмеюсь, когда с тобой случится беда; я позлорадствую, когда тебя охватит страх».

Иными словами, принц угрожает Фальстафу; в конце концов эта угроза сбывается.

Огорченный Фальстаф снова клянется исправиться, но, когда принц неожиданно предлагает стянуть у кого-нибудь кошелек, старый плут тут же оживляется; к этому он готов всегда. Принц смеется, и Фальстаф говорит с видом оскорбленного достоинства, имея в виду воровство:

В самом деле, Гарри? Ну что ж, таково мое призвание. Каждый трудится на своем поприще.

Акт I, сцена 2, строки 108—109

[В оригинале: «Если человек работает по призванию, это не грешно». — Е.К.]

Конечно, такой странный и неожиданный довод в свою защиту заставляет принца Хэла рассмеяться и признать свое поражение. Он с удовольствием следит за тем, как Фальстаф выкручивается из любого затруднительного положения, и ради этого готов простить ему все — или почти все.

«...На Гедских холмах»

Упоминание о краже кошелька готовит публику к чему-то более серьезному. Самой распространенной из легенд о беспутстве принца Хэла является легенда о том, что он грабил людей на большой дороге. Именно этой сценой начинается пьеса «Знаменитые победы Генриха V».

Шекспир не может обойти эту историю, потому что она слишком хорошо известна (наподобие Вашингтона и вишневого дерева), но выворачивает ее наизнанку. Фальстаф, занимаясь словесным фехтованием с принцем, обдумывает более серьезное дело. Готовится разбой на большой дороге, и Фальстаф рассчитывает получить свою часть добычи.

Входит Пойнс (еще один из непутевых приятелей принца) и объявляет, что подготовка к разбою закончена. Он говорит:

...завтра в четыре утра всем быть в сборе на Гедских холмах. Мимо пройдут богомольцы в Кентербери и купцы с деньгами и товарами в Лондон. Я достал вам маски. Лошади у вас свои. В ожидании нас Гедсхилъ будет ночевать в Рочестере. Завтра мы задаем пир в Истчипе.

Акт I, сцена 2, строки 128—134

Кентербери лежит в 50 милях (80 км) к юго-востоку от Лондона. Если Лондон — светская столица Англии, то Кентербери — столица духовная. Для грабителей дорога между этими двумя столицами была настоящим золотым дном: паломники несли в Кентербери богатые дары, а купцы доставляли в Лондон товары. Пойнс обещает, что они успеют закончить дело и с добычей вернутся в Истчип (район Лондона, заселенный простонародьем), чтобы вечером как следует поужинать, разбогатев от награбленной добычи.

На полпути между Кентербери и Лондоном лежит город Рочестер. Там остановился Гедсхиль (точнее, Гэдсхилл, еще один член лихой компании принца), который приготовил все необходимое.

Сходство между именем Гедсхиль² и названием Гедские холмы³ [точнее, Гэдский холм. — Е.К.] может сбить с толку, но первое является производным от второго. В перечне действующих лиц пьесы «Знаменитые победы» есть вор Катберт Каттер по кличке Гэдский Холм; видимо, это излюбленное место его подвигов.

Сам Гэдсхилл (или Гедский холм) — небольшая возвышенность в 3 милях (5 км) к северо-западу от Рочестера. Очевидно, оттуда разбойники могли просматривать дорогу в обоих направлениях; эта местность была печально известна множеством творившихся здесь преступлений. Славу ей принесла не только пьеса Шекспира, но и то, что здесь провел свои последние годы писатель Чарльз Диккенс. Он умер в Гэдсхилле в 1870 г.

«...Ни за что на свете»

Хотя легенда называет принца Хэла участником разбоя, однако Шекспир смягчает удар. Когда Фальстаф предлагает принцу Хэлу присоединиться к шайке, Хэл сердито говорит:

Кто? Я? Воровать? Грабить? Ни за что на свете.

      Акт I, сцена 2, строка 142

На мгновение он колеблется, но затем наотрез отказывается становиться вором, хотя не пытается отговорить остальных.

Однако Пойнс пользуется возможностью поговорить с принцем Хэлом наедине и предлагает ему подшутить над приятелями. Пусть Фальстаф и его подручные нападут на купцов и отберут у них деньги, а затем Пойнс и принц, замаскированные до неузнаваемости, в свою очередь, ограбят грабителей. Вечером они послушают Фальстафа (который наверняка придумает чудовищную небылицу, объясняя случившееся), а потом разоблачат его.

Таким образом, принц Хэл участвует в разбое только из непреодолимого желания подшутить над друзьями, а такая слабость вполне простительна.

«Я всем вам знаю цену...»

И все же Шекспир нервничает. Во-первых, он просто не может позволить принцу Хэлу, будущему королю-герою, совершить неблаговидный поступок (несмотря на все легенды на свете). Ему нужен мотив, который объясняет участие принца в преступлении, причем мотив как можно более благородный.

Когда Фальстаф и Пойнс уходят и принц остается на сцене один, он задумчиво говорит, глядя вслед приятелям:

Я всем вам знаю цену, но пока —
Потворщик первый вашим безобразьям.
Мне в этом солнце подает пример.
Оно дает себя туманить тучам,
Чтоб после тем сильнее ослепить
Своим внезапным выходом из мрака.

      Акт I, сцена 2, строки 199—205

Беспутство принца Хэла изображается как розыгрыш; складывается впечатление, что он сознает собственное величие и нарочно старается подчеркнуть его, создавая резкий контраст с прошлыми глупостями и сумасбродствами.

Это могло сойти для елизаветинской публики, считавшей Генриха V почти полубогом, но на современный слух звучит фальшиво. Такое поведение совершенно не в духе принца; если бы так было на самом деле, наша симпатия к нему сильно уменьшилась бы. Валять дурака от хорошего настроения или юношеской бравады — еще туда-сюда, но делать это из высших политических соображений омерзительно.

К счастью, этот монолог никак не связан с событиями пьесы. С его помощью Шекспир просто предупреждает публику, что в один прекрасный день принц Хэл станет королем-героем и что волноваться из-за инцидента на Гедских холмах не следует.

Само собой, в легенде о принце Хэле нет и намека на то, что он разбойничал из каких-то политических соображений.

«Бич величия...»

На сцене вновь решают вопросы высокой политики. Король, разгневанный тем, что ему не передали всех пленников, встречается в Виндзорском замке с представителями рода Перси. Когда занавес открывается, становится ясно, что дело дошло до угроз.

За всех Перси отвечает Вустер, который держится очень независимо:

Мой государь, наш дом не заслужил,
Чтобы ему о силе говорила
Та сила, для которой этот дом
Служил опорою при возвышенье.

      Акт I, сцена 3, строки 10—13

[В оригинале: «Бич величия...» — Е.К.]

Это недвусмысленное требование награды за участие в свержении Ричарда II, которое выдвигается уже не в первый и далеко не в последний раз; именно это требование заставляет короля относиться к Перси с недоверием.

Но король ни словом не заикается о том, что считает себя в долгу перед Перси, потому что такие заверения опасны. Этим подданным дай палец — они всю руку откусят. (Говоря современным языком, Генрих IV понимает тщетность и вредность «политики умиротворения».)

Это заставляет вспомнить пророчество Ричарда II из предыдущей пьесы. Когда свергнутый король сталкивается с Нортумберлендом, Шекспир и Ричард предупреждают дерзкого вельможу, что придет время, когда любая награда короля покажется ему недостаточной, а новый король будет бояться, что человек, восставший против одного короля, непременно восстанет и против другого (см. в гл. 6: «Отправитесь вы в Помфрет...»).

Пророчество оказывается верным. Король Генрих, понимая, что слова Вустера граничат с бунтом, приказывает ему покинуть дворец.

«...Гадкую селитру»

Нортумберленд, тщетно пытавшийся остановить дерзкие речи Вустера, теперь пытается умилостивить разгневанного короля. Он заявляет, что Хотспер, отказавшись отдать пленников, просто погорячился. Сам Хотспер тоже пытается оправдаться в знаменитом монологе:

Я их не отказался выдавать,
А вот как было дело. После битвы,
Когда, склонясь на меч и чуть дыша
От напряженья, ярости и жажды,
Сидел я, подошел какой-то лорд,
Нарядный, как жених...

      Акт I, сцена 3, строки 28—33

Этот придворный хлыщ (личность которого очень хотелось бы узнать, но, к сожалению, все это происшествие — вымысел Шекспира), появившийся на поле боя, бормочет глупости, которые выводят из себя усталого воина. (На протяжении всей пьесы Хотспер предстает человеком нетерпеливым и раздражительным; впрочем, судя по описанию события, в данном случае осуждать его не приходится.)

Хотспер рассказывает, какие глупости изрекал этот придворный:

Он очень сожалел, что из земли
Выкапывают гадкую селитру,
Которая цветущим существам
Приносит смерть или вредит здоровью,
И уверял, что если б не стрельба,
Он сам бы, может быть, пошел в солдаты.

      Акт I, сцена 3, строки 58—63

Порох представляет собой смесь древесного угля, серы и нитрата калия (в просторечии называемого селитрой). Из трех перечисленных компонентов селитра — самый редкий и трудно добываемый. Это узкое место в производстве пороха; именно поэтому светский хлыщ жалеет, что ее «выкапывают из земли».

Порох был известен в Китае задолго до того, как он появился в Европе; существуют некоторые свидетельства, что европейцы открыли его в XIII в. Английский ученый Роджер Бэкон упоминает о чем-то подобном в 1268 г. (В это время Китай и Восточную Европу объединила огромная Монгольская империя, и европейские искатели приключений после долгого сухопутного путешествия добирались до Дальнего Востока. Возможно, сведения о порохе были привезены именно оттуда.)

Первым европейцем, сконструировавшим металлический цилиндр, из которого можно было метать снаряды, взорвав порох, стал немецкий монах и алхимик Бертольд Шварц. Таким образом, первая пушка была изобретена около 1313 г.

Первые пушки были неудобными, малоэффективными и намного более опасными для собственной обслуги, чем для тех, на кого они были нацелены. Впервые в боевых условиях пушки использовал в битве при Креси (1346) Эдуард III, а на следующий год тот же монарх применил их во время осады Кале. Однако в обеих битвах они служили главным образом для создания психологического эффекта, и прошло еще несколько десятилетий, прежде чем пушки стали широко использовать в военных действиях.

В 1402 г., когда состоялась битва при Холмдоне, пушки еще были редкостью. Хотспер выиграл сражение с помощью лучников; пушки в сражении не участвовали. Что же касается ручного огнестрельного оружия, то тогда его еще не изобрели. Таким образом, жалоба хлыща на селитру — анахронизм.

Однако два века спустя, в эпоху Шекспира, стало предельно ясно, что артиллерия полностью победила на поле боя и изменила не только характер войны, но и всю социальную систему в Европе.

Вплоть до 1400 г. крепостные стены были неуязвимы, и город или замок можно было взять только после долгой осады, а рыцари в латах могли участвовать в битве, не боясь быть убитыми (убить их мог только другой рыцарь в броне, но все же гораздо чаще дело заканчивалось пленом и выкупом). Иными словами, знать, чувствовавшая себя в безопасности, могла позволить себе быть смелой и свысока смотреть на простонародье, не умевшее владеть сложным оружием и ездить верхом, плохо вооруженное и сражавшееся в пешем строю, а потому погибавшее сотнями и тысячами.

Но тут появился порох. Пушки, из которых стреляло простонародье, разрушали стены замков. Более того, пуля, выпущенная из ружья, которое держал в руках какой-нибудь сапожник или крестьянин, могла пробить доспехи самого лучшего рыцаря задолго до того, как копье или меч рыцаря достанут стрелка. (Конечно, при этом стрелку должна была улыбнуться удача, потому что прошло много времени, прежде чем ручное стрелковое оружие приобрело меткость.)

С появлением пороха отпала необходимость в замках и рыцарях; именно это, а не что-то иное подорвало основы феодальной системы. Эпоха Перси и Дугласов прошла; отныне исход войны решали пушки, но они стоили так дорого, что иметь артиллерию могли позволить себе только короли.

Ясно, что аристократия вздыхала по добрым старым временам, когда еще не изобрели порох, уравнявший дворянина с простолюдином; но рассуждения хлыща на эту тему относятся не к 1402 г., когда происходит описываемое событие, а к 1597 — году, когда пьеса была поставлена на сцене.

«...Безумца Мортимера»

И тут мы подходим к главному (по сравнению с которым вопрос о пленниках, где еще можно достигнуть компромисса, кажется незначительным). Король Генрих сердито говорит, что упрямый Хотспер передаст ему пленников только при соблюдении одного условия:

Но пленных и сейчас он не дает.
Он ставит предварительным условьем,
Чтоб выкупили шурина его,
Безумца Мортимера.

      Акт I, сцена 3, строки 76—79

В этом все дело. Сестра попавшего в плен сэра Эдмунда Мортимера — жена Хотспера. (Таким образом, Хотспер по жене приходится дядей Эдмунду Мортимеру, пятому графу Марчу, законному наследнику престола.)

Естественно, эта родственная связь тревожит Генриха IV: Перси, которые помогли ему сесть на трон и знают, как это делается, с радостью помогут претенденту, который не только является более законным наследником короны согласно строгому порядку престолонаследия, но и приходится им родней. (В данном случае то, что Хотспер приходится законному претенденту не шурином (тут Шекспир повторяет ошибку Холиншеда), а дядей, значения не имеет.)

Кроме того, немалую роль здесь играли деньги. Волнения увеличили расходы Генриха и уменьшили его доходы, поэтому Генрих IV просто не мог себе позволить заплатить выкуп за Мортимера, хотя ни за что в этом не признался бы.

Отсюда следует, что предложение Перси вовсе не компромисс. Если они сохранят пленников, то используют деньги, полученные от скоттов, для выкупа Мортимера у валлийцев. Если пленников передадут королю при условии, что он выкупит Мортимера, это ничего не меняет. Деньги перетекут из Шотландии в Уэльс; разница лишь в том, что в последнем случае король сыграет роль посредника.

«...Глендауру»

Чтобы оправдать свой отказ выкупить Мортимера, разгневанный король обвиняет взятого в плен военачальника:

А известно,
Что Мортимер нарочно погубил
Моих солдат и сдался в плен Глендауру,
На дочери которого женат.

      Акт I, сцена 3, строки 80—84

[В оригинале: «...нарочно погубил жизни тех, кого он повел против этого великого колдуна, проклятого Глендаура, на дочери которого, как мы слышали, недавно женился граф Марч...» — Е.К.]

Упоминание графа Марча — еще один пример путаницы, которую Шекспир унаследовал от Холиншеда. Еще раз повторим, что пленный Мортимер был всего лишь дядей молодого графа Марча, находившегося (и продолжавшего находиться) в руках Генриха.

Упоминание о «великом колдуне Глендауре» соответствует средневековым представлениям о том, что валлийцы якшались с нечистой силой. Частично это объяснялось разницей культур. Религиозные представления валлийцев возникли еще до нашествия англосаксов, и таинственные обряды друидов казались англичанам не только странными, но и устрашающими. Например, ходили слухи о том, что Мортимер проиграл битву Глендауру потому, что валлийские колдуны наслали на англичан бурю. Естественно, ни валлийцы, ни Глендаур не рассеивали страхов англичан, такая психологическая поддержка шла им на пользу.

То, что Эдмунд Мортимер женился на дочери Глендаура, в какой-то степени дает возмущенному королю право назвать пленника предателем (естественно, Перси считают это обвинение оскорбительным). Однако в данном случае Шекспир явно несправедлив к Мортимеру.

Мортимер попал в плен в июне, а Хотспер захватил своих пленников в сентябре 1402 г. К тому времени Мортимер уже три месяца томился в плену, но за эти месяцы никто не попытался его выкупить. Об этом не позаботились и после пленения скоттов, а король, пытавшийся забрать пленников себе, тем самым сводил на нет надежды на выкуп.

Поэтому едва ли можно осуждать Мортимера, согласившегося добыть свободу ценой женитьбы на дочери Глендаура. Это произошло в декабре, через полгода пребывания Мортимера в плену. После столь долгого заключения вполне естественно вспомнить, что законный английский король не неблагодарный Генрих, а твой собственный юный племянник.

«Из Северна...»

Хотспер, с негодованием отвергнув обвинение шурина в измене, описывает поединок Мортимера с Глендауром. Он говорит:

Достаточно напомнить, сколько ран Он получил в смертельном поединке С Глендауром! Схватка длилась целый час.

Поймите, как она была упорна!
Бойцы, переводя три раза дух,
Из Северна три раза пили воду,
Поток которого бежал, журча,
Меж камышей, дрожавших от испуга.

      Акт I, сцена 3, строки 97—100

Река Северн берет начало в центральном Уэльсе и течет по восточному Уэльсу (где состоялась битва Мортимера с Глендауром) сначала на восток, а потом на север. Затем Северн пересекает западную Англию, сворачивает на юг и впадает в Бристольский залив.

То, что бой произошел на берегу Северна, маловероятно. Хотспер рассказывает о единоборстве между полководцами; такие поединки часто описывают в рыцарских романах и былинах, но подлинная история подобных случаев не знает. Хотспер описывает подробности (например, как бойцы договорились о трех перерывах, чтобы отдохнуть и выпить воды из Северна); об этом говорится и в легендах о короле Артуре, но не в официальных хрониках.

Напыщенное описание Хотспера на короля Генриха не действует. Он называет всю эту историю выдумкой и утверждает, что Мортимер не дерзнул бы встретиться с Глендауром в поединке. Спор заканчивается решительным требованием короля передать ему пленников и столь же решительным отказом платить выкуп за Мортимера; если Перси не согласятся, их ждет суровое наказание. Затем король запрещает произносить при нем имя Мортимера и уходит.

«...Преемником покойного Ричарда»

Хотспер смотрит вслед королю, кипя от гнева, и тут же заводит речь о восстании:

...я кровь свою отдам за то,
Чтоб Мортимера увидать на троне,
Где восседает этот самодур,
Проклятый Болинброк неблагодарный.

      Акт I, сцена 3, строки 133—135

Хотспер называет короля Болингброком [в переводе — Болинброк. — Е.К.] (см. в гл. 6: «...Генри Херфорд») — именем, которое тот носил до того, как стал Генрихом IV, — так, словно Мортимер уже сидит на троне, а Генрих низложен.

Возвращается Вустер, сразу понимает, что случилось, и подливает масла в огонь, стараясь воспользоваться гневом племянника. Когда Хотспер злобно описывает отказ короля выкупить Мортимера, Вустер спокойно отвечает:

Еще бы! Мортимер был наречен
Преемником покойного Ричарда!

      Акт I, сцена 3, строки 143—144

Мы снова сталкиваемся с ошибкой Холиншеда. Наследником короны был объявлен юный граф Марч, племянник Мортимера. Однако если принимать версию Шекспира, то получается, что Вустер напоминает Хотсперу: ты не мятежник, стремящийся посадить на престол своего родственника, а лояльный подданный, сражающийся за законного короля.

Тут и Нортумберленд диаметрально меняет свои политические взгляды. В «Ричарде II» он изображен самым рьяным сторонником смещения Ричарда. Теперь он реагирует на реплику Вустера как заправский святоша:

Я был при том и слышал сам указ.
Ричард его наследником назначил
Пред выездом в Ирландию, в поход,
Откуда, по причине наших козней,
Он должен был вернуться и затем
Был свергнут и убит.

      Акт I, сцена 3, строки 145—148

«...Терновник Болинброк»

И Вустер, и Нортумберленд закидывают Хотсперу крючок с наживкой. Они — старики; только Хотспер обладает энергией, необходимой для насильственных действий. Поэтому им нужно разжигать гнев Хотспера на короля и не давать ему остывать. Именно поэтому они тщательно объясняют Хотсперу, что его шурин законный наследник престола, и проливают лицемерные слезы по Ричарду.

Хотспер (очень кстати забывший, что он сам помогал свергнуть Ричарда) заглатывает крючок и сердито отчитывает отца и дядю за случившееся:

Как люди лучшей крови, вроде вас,
Могли содействовать такой проделке
(А видит бог, как вы повинны в ней),
Что вырван был Ричард, цветущий розан,
И насажден терновник Болинброк.

      Акт I, сцена 3, строки 170—174

Проглотив наживку, Хотспер готов немедленно приступить к действию. Охваченному гневом юноше и в голову не приходит, что к восстанию нужно подготовиться.

«Для стяжанья славы...»

Вустер тут же останавливает его. Ему нужен энтузиазм Хотспера, его смелость, его умение воевать. Но строить планы должны люди поумнее — такие, как сам Вустер. Он тут же излагает собственный план, которому уже успел дать ход.

Однако разгоряченного гневом Хотспера остановить нелегко. При первом упоминании о заговоре ему чудятся битвы, победа, свержение старого короля и коронация нового. Все это принесет ему вожделенную славу:

Поверите ли, для стяжанья славы
Я, кажется, взобрался б на луну
И, не колеблясь, бросился б в пучину,
Которой дна никто не достигал,
Но только б быть единственным и первым,
Я в жизни равенства не признаю.

      Акт I, сцена 3, строки 199—203

Таков Хотспер, дошедший до крайнего изъявления чувств. Для него не существует ничего, кроме «славы»; важно понимать, что слава для него — репутация отважного воина. Для завоевания этой репутации он готов допрыгнуть до Луны и броситься в пропасть. Это психология игрока университетской команды по регби — стремление сделать тачдаун⁴, чего бы это ни стоило.

Такое стремление достойно восхищения, и мы действительно восхищаемся им. Во время монолога Хотспера биение наших сердец учащается, и все же это мальчишество. В жизни есть не только тачдауны, да и стремление к личному тачдауну может стоить команде проигрыша. Бывают времена, когда можно совершить великий подвиг и при этом остаться безвестным, но этого Хотспер не поймет никогда.

На случай, если публика, восхищающаяся монологом Хотспера о славе, не поймет, что перед ней всего лишь мальчишка, Шекспир заставляет Хотспера тут же рассказать о школьной каверзе, которую он проделает с королем:

Он платить не хочет
За выкуп Мортимера, запретил
О Мортимере даже заикаться,
Но я зайду к нему, когда он спит,
И громко крикну имя Мортимера.
Нет!
Я этим звукам выучу скворца
И дам ему, чтоб злить его, в подарок.

      Акт I, сцена 3, строки 218—223

Конечно, Хотспер обаятелен, как старшеклассник, но разве он может сравниться с принцем Хэлом? Сопоставление Хотспера и принца Хэла составляет сердцевину пьесы, но уже сейчас чувствуется, что принц Хэл (как бы охотно ни шутил он с Фальстафом) никогда не станет разыгрывать дешевую комедию, которую только что разыграл Хотспер.

«А принца Уэльского я б отравил стаканом пива...»

Однако Шекспир не рассчитывает на то, что публика вспомнит принца Хэла без посторонней помощи. Поэтому Хотспер тут же упоминает принца — в первый раз за всю пьесу, — причем делает это чрезвычайно презрительно:

А принца Уэльского я б отравил
Стаканом пива, если б не боялся,
Что этот сын в обузу королю
И он обрадуется избавленью.

      Акт I, сцена 3, строки 228—231

[В оригинале: «А этого «мечещитного» принца Уэльского... я отравил бы кружкой эля...» — Е.К.]

Значительная доля презрения содержится в определении «мечещитный». Щитом пользовалось только простонародье, так что в фразе Хотспера содержится насмешливый намек на широко известную любовь принца Хэла к простолюдинам.

Хотспер не собирается драться с принцем; он не хочет запятнать свою честь, обращая благородное оружие против такого отребья. Его достаточно отравить, причем не бокалом вина (напитка джентльменов), а кружкой простонародного эля.

«Как предо мной тогда он рассыпался!»

Как предо мной тогда он рассыпался!
Как по-собачьи льстил и лебезил!
«Я отплачу, когда я выйду в люди»,
«Мой Гарри Перси», «Мой названый брат».
Чтоб черт тебя побрал, какой обманщик!

      Акт I, сцена 3, строки 248—252

Хотспера, неспособного к дипломатии, злит то, что он сам стал ее объектом и был (как он считает) обманут.

«...Его преосвященство...»

Наконец Хотспер успокаивается и дает Вустеру возможность изложить свой план.

Шотландских пленников нужно вернуть скоттам без выкупа, но с условием, что Дуглас поддержит восстание. Конечно, Мортимер тоже примет участие в мятеже и приведет с собой валлийцев Глендаура.

Но этого недостаточно.

Если Перси выступят в союзе с Шотландией и Уэльсом, они настроят против себя все общество. В Англии неприязнь к Шотландии и Уэльсу была очень сильна. Требовалось, чтобы на стороне повстанцев выступил известный человек, в лояльности которого никто не сомневался. Выясняется, что Вустер уже позаботился об этом. Переговоры с подходящим человеком поручены Нортумберленду:

А вы, милорд, пока он [Хотспер] будет занят
В Шотландии, должны расположить
Его преосвященство в нашу пользу.

      Акт I, сцена 3, строки 263—265

Речь идет об архиепископе Йоркском. Нортумберленд отвечает:

Он не простил, что в Бристоле казнили
Его родного брата. Он отмстит
За лорда Скрупа.

      Акт I, сцена 3, строки 267—268

Здесь Шекспир, следующий за Холиншедом, допускает еще одну ошибку, но менее значительную.

На сей раз Холиншед перепутал Уильяма ле Скрупа и Ричарда ле Скрупа, сделав вполне естественный вывод, что сыновья первого барона Скрупа должны быть «родными братьями».

Однако первых баронов Скрупов было два. Одним из них был Ричард, первый барон Скруп Болтонский, а другим — Генри, первый барон Скруп Мешемский, и эти двое приходились друг другу двоюродными братьями.

Уильям ле Скруп — сын Скрупа Болтонского; именно Уильям впоследствии стал тем графом Уилтширом, которого солдаты Болинброка взяли в плен в Бристоле, а затем казнили.

Ричард ле Скруп, сын Скрупа Мешемского, стал архиепископом Йоркским в 1398 г., последнем году царствования Ричарда II.

Таким образом, архиепископ Йоркский приходится лорду Скрупу не родным, а всего-навсего троюродным братом.

Конечно, скорбь и обида за троюродного брата не чета скорби и обиде за родного. Тем более что сам архиепископ изменил этому троюродному брату, поддержав восстание Болингброка. Тем не менее родственные связи существовали, и архиепископа удалось уговорить присоединиться к заговору. Было заранее ясно, что лучшего прикрытия заговорщикам не найти.

Когда обсуждение подробностей заговора заканчивается, Вустер уезжает к Мортимеру и Глендауру. Не доверяя стратегическому чутью Хотспера, он предупреждает:

Соблюдай границы,
Которые тебе я предпишу.

      Акт I, сцена З, строки 289—290

«Медведица...»

Действие перемешается в Рочестер, где идет подготовка к разбойному нападению в Гедских холмах. Во двор трактира выходит возчик (равный современному водителю грузовика); ему нужно, чтобы лошадь навьючили товаром затемно, так как возчик собирается отправиться в путь с первым лучом солнца. Возчик называет время:

...должно быть, уже четыре часа утра, не меньше, чтоб я лопнул. Медведица уже вон где — над дымовой трубою, а лошадь еще не вьючена.

Акт II, сцена I, строки 1—3

[В оригинале: «Повозка Чарльза...» — Е.К.]

Именно в четыре часа утра шайка должна встретиться в Гедских холмах, так что время разбоя приближается.

Повозка Чарльза — это состоящая из семи звезд Большая Медведица, или Большой Ковш. Конечно, это созвездие очень напоминает ковш, но зоркие крестьянские глаза видели в нем еще и деревенскую телегу с длинными оглоблями, в которые впрягали лошадь.

Роль Чарльза здесь играет сам Карл Великий (Шарлемань), правивший Западной Европой с 768 по 814 г., самый знаменитый из средневековых королей Запада.

Но какое отношение повозка имеет к Шарлеманю? Неизвестно. Существуют различные гипотезы. Согласно одной из них, Арктур (ближайшая к ней звезда) — это лошадь, везущая повозку; Арктур ассоциируется с Артуром (королем Артуром), а король Артур — с Шарлеманем. Получается, что повозку тянет король Карл (Чарльз), а потому и вся повозка называется Повозкой Чарльза.

Повозка Чарльза очень близка к Полярной звезде, а потому на широте Англии видна всегда. Она окружает Полярную звезду и всегда стоит над горизонтом, так что ясными ночами видна в любое время. Ее местоположение зависит от времени, и для тех, кто не имел часов, но часто ездил по ночам (например, возчиков), ее точное положение («над дымовой трубою») указывало время.

«Из Кентского Уилда...»

После юмористического диалога возчика со своим напарником появляется Гедсхиль (Гэдсхилл). Именно он организует разбой; наводчик говорит ему, что сведения, переданные ранее, верны:

...владелец леса из Кента везет с собой двести фунтов стерлингов золотом...

      Акт II, сцена I, строки 56—58

[В оригинале: «Франклин из Кентского Уилда везет с собой триста марок золотом». — Е.К.]

Франклин — это вольный крестьянин. (Слово «франк» (frank) — устаревшая форма слова «вольный, свободный» (free). Считалось, что вольный человек более честен и открыт, чем лживый и зависимый раб; конечно, так считали сами вольные.) У вольного крестьянина было намного больше возможностей разбогатеть, чем у серва, прикрепленного к земле и определенному лорду (в наше время их называют издольщиками). Таким образом, франклин — это богатый крестьянин.

Слово «Уилд» (согласно современной орфографии оно пишется Weald) родственно немецкому Wald (лес). В Средние века на территориях графств Кент, Суррей и Суссекс, расположенных к югу и юго-востоку от Лондона, росли дремучие леса. Конечно, сейчас от них почти ничего не осталось, но равнина между Северным и Южным Даунсом (двумя цепями холмов в юго-восточной Англии) по-прежнему называется Уилдом.

Марка — денежная единица, равная тринадцати шиллингам и четырем пенсам, так что триста марок равняются двумстам фунтам; для того времени это огромная сумма.

«Первый молодчик...»

Наводчик знает, что именно собирается сделать Гэдсхилл. Он мрачно намекает на виселицу и добавляет:

Уж коли на то пошло, вы первый молодчик и есть.

      Акт II, сцена 1, строки 66—67

[В оригинале: «Я знаю, что вы — почитатель святого Николая». — Е.К.]

Святой Николай был покровителем путников, а поскольку путники становились жертвами разбойников, последние тоже почитали его в надежде, что святой Николай пошлет им больше добычи. Жаргонное выражение «служители святого Николая»⁵ означало разбойников; его тут же использует Гэдсхилл, говоря о франклине и его спутниках:

Напорются они по дороге на каких-нибудь молодчиков, даю тебе голову на отсечение.

Акт II, сцена I, строки 63—64

[В оригинале: «Если они не встретятся со служителями святого Николая, можешь забрать мою голову». — Е.К.]

Похоже, в то время использование имени уважаемого святого Николая для этих целей становилось неприемлемым и постепенно вытеснялось другим вариантом того же имени — Санта-Клаус (Клаус — принятое в Голландии уменьшительное от Николаас).

«У нас, брат, компаньонами такие люди...»

Гэдсхилл парирует намек на виселицу не моргнув глазом:

У нас, брат, компаньонами такие люди, что ты бы ахнул! От скуки ради балуются нашим ремеслом, и ты сам понимаешь, если бы что вышло наружу, это сейчас же замнут, чтобы их не замарать.

Акт II, сцена 1, строки 71—75

[В оригинале: «У нас есть и другие троянцы, такие, что тебе и не снилось...» — Е.К.]

Упоминание о троянцах отсылает нас к древним временам осады Трои. В классических сказаниях троянцы храбро защищают свой город, а более поздние делают их предками римлян и британцев. Поэтому данное выражение носит одобрительный оттенок и соответствует выражениям «славный малый» или «молодец».

Конечно, Гэдсхилл имеет в виду принца Хэла.

Разбой проходит именно так, как было запланировано. Фальстаф и его дружки (за исключением Пойнса и принца Хэла) дожидаются купцов и нападают на них (эта картина представляет собой настоящий фарс — главным образом из-за толщины Фальстафа).

Однако, как только золото оказывается в руках Фальстафа, на воров набрасываются замаскированные принц Хэл и Пойнс, двое против четверых, и легко отбирают золото. Фальстаф удирает со всех ног, несмотря на свою тучность.

«Девятого числа следующего месяца...»

Тем временем Хотспер приступает к реализации своего плана, более продуманного, но, как и следует ожидать, продвигающегося медленнее, потому что ему предстоит сделать намного больше. Хотспер пытается собрать в своем нортумберлендском замке разные силы, которые могут принять участие в заговоре. Он выходит на сцену, читая письмо от некоего безымянного вельможи. Тот отказывается присоединяться к восстанию, но старается сделать это учтиво (на случай, если Перси все же одержат победу).

Однако Хотспер, как всегда, злится, прерывает чтение уничижительными характеристиками отправителя письма и его трусости и выражает твердую уверенность в победе. Когда пишущий упоминает об опасности, Хотспер восклицает:

Да, но поймите, милорд дуралеевич, что в гуще крапивы, которая называется опасностью, мы срываем цветок, который называется благополучьем.

Акт II, сцена 3, строки 9—10

В качестве доказательства будущего успеха Хотспер приводит список уже присоединившихся к заговору (к счастью для себя, автор письма этого не слышит) и говорит:

Разве нет их письменного обещанья присоединиться к нам девятого числа следующего месяца и разве уже некоторые не в походе?

Акт II, сцена 3, строки 26—29

Если войско соберется «девятого числа следующего месяца», а известно, что восстание началось в июле 1403 г., из этого следует, что сейчас на сцене июнь 1403 г. После поражения Мортимера от Глендаура (известием о котором начинается пьеса) прошел уже год.

Ситуация заставляет Хотспера торопиться. Он готовится уйти, не обращая внимания на жену Катерину, которая неотступно следит за мужем, пытаясь понять, что он делает и куда идет. Наконец она осмеливается заговорить и оказывается недалека от истины:

Мне чудится, что занят вновь постройкой
Воздушных замков брат мой Мортимер
И, верно, требует твоей поддержки?

      Акт II, сцена 3, строки 81—83

Это ясно указывает на родственную связь между Хотспером и пленным Мортимером, объясняющую (по крайней мере, частично) цели заговора.

«Король учтивости...»

Контраст продолжается. Пока Хотспер ведет себя как туповатый, но романтичный странствующий рыцарь, принц Хэл развлекается в истчипском трактире. Он с удовольствием рассказывает Пойнсу, что подружился со здешними кабатчиками, которые якобы говорили ему:

Для них вне сомнения, что хотя я еще только принц Уэльский, а не король Англии, но зато уже признанный король учтивости и не задираю носа, как некоторые, вроде Фальстафа. Наоборот, я совсем простой и, что называется, душа нараспашку. После коронации они обещают мне покровительство всех истчипских приказчиков.

Акт II, сцена 4, строки 9—15

[В оригинале: «Они прямо говорят мне, что я не зазнайка вроде Фальстафа, а коринфянин, храбрый малый, отличный парень (о господи, они меня так называют!) и что, когда я стану королем Англии, все лучшие парни Истчипа будут на моей стороне». — Е.К.]

Как можно заметить, принц Хэл действительно учтиво обращается с теми, кто ниже его по рождению (хотя не прочь слегка подшутить над бедными кабатчиками, что и делает в следующем эпизоде). Рыцарь Фальстаф может относиться к простым людям свысока, но принц себе такого не позволяет.

Эти люди очарованы учтивостью Хэла и одобрительно называют его «коринфянином». В разные периоды истории Коринф был главным торговым городом Греции и привлекал к себе купцов и моряков, привозивших туда богатые товары и жаждавших удовольствий, которые помогли бы им расслабиться после опасного плавания по морю. Поэтому Коринф славился своими проститутками и развлечениями; иными словами, он был греческим Парижем. Во времена Шекспира и несколько столетий спустя «коринфянином» называли искателя удовольствий и веселого прожигателя жизни — одним словом, разбитного парня.

«Далеко мне до Перси...»

Но принц Хэл тоже наслышан о Хотспере. Он передразнивает этого человека так точно, словно присутствовал при предыдущем разговоре Хотспера с женой.

Вдоволь посмеявшись над кабатчиками, принц говорит (скорее всего, уныло, понимая, что другим поступки Хотспера кажутся более благородными):

...я еще не остепенился. Далеко мне до Перси Готспера, этой «горячей шпоры» севера. Набьет он с утра душ до сотни шотландцев, моет руки перед завтраком и говорит жене: «Надоела мне эта безмятежная жизнь, я соскучился по настоящему делу». А она спрашивает: «Дорогой Гарри, сколько народу убил ты сегодня?» — «Напоите саврасого», — говорит он, а спустя час отвечает: «Маловато, человек четырнадцать. Не о чем толковать».

Акт II, сцена 4, строки 102—109

Впервые контраст между этими двоими людьми складывается не в пользу Перси. Рыцарство Хотспера и его стремление к славе превращаются в гротескное стремление к убийству ради убийства. Он заботится первым делом о лошади, которая нужна для убийства, а уж потом о жене, от которой в этом деле никакой пользы.

То, что данный эпизод идет сразу вслед за розыгрышем кабатчиков, усиливает контраст. Принц Хэл забывает о важных вещах ради возможности пошутить, а Хотспер — ради возможности убивать. Можно сказать только одно: наверно, лучше забывать о делах ради смеха, чем ради убийства; тот, кто смеется над своими подданными, достоин большего восхищения, чем тот, кто убивает их.

«Кроме инстинкта»

Входит Фальстаф, сильно расстроенный неудачей на большой дороге. Деньги они добыли, но тут же потеряли. Всему виной отсутствие принца и Пойнса, помешавшее им выстоять против тех, кто ограбил грабителей.

Принц Хэл с невинным видом начинает выспрашивать у пышущего гневом Фальстафа подробности. Фальстаф тут же принимается приукрашивать события, преувеличивая число нападавших.

Вдоволь натешившись, принц открывает Фальстафу правду: они с Пойнсом без труда отняли деньги у Фальстафа и трех его товарищей.

Что скажет Фальстаф в свое оправдание?

Это кульминация зрелища. Устраивать розыгрыш было забавно, слушать вранье Фальстафа — еще забавнее, но самое смешное — это следить за тем, как Фальстаф выбирается из ямы, которую сам себе выкопал. Видимо, принц знает, что в таких ситуациях находчивость Фальстафа не знает предела.

Вполне возможно, что догадливый Фальстаф уже все понял и сознательно громоздил небылицу на небылицу, чтобы еще эффектнее выйти сухим из воды.

Момент настал. Припертый к стене Фальстаф говорит:

Я узнал вас с первого взгляда. Ей-богу, как родной отец. Скажите сами, господа, мог ли я броситься с оружием на наследника престола? А вдруг я убил бы его? Ты знаешь, Гарри, я храбр, как Геркулес. Ничто не может остановить меня, когда я разойдусь. Кроме инстинкта. Лев чутьем всегда узнает настоящего принца и никогда не трогает его, вы подумайте!

Акт II, сцена 4, строки 268—273

В то время зоологию знали лишь по притчам, сочиненным для наставления человечества на путь истинный. Казалось, что весь мир создан лишь для того, чтобы стращать грешников. Лев был царем зверей, а потому из уважения к званию не причинял вреда царю людей.

«...Королевская кровь не осталась неузнанной»

Но Фальстаф — не мальчик для битья. Да, он получил по заслугам, причем обошлись с ним довольно жестоко. Украли лошадь и заставили идти пешком, отняли добычу, обратили в бегство и вдобавок высмеяли.

Не затаил ли он зла на своего обидчика? Хотя внешне Фальстаф никак не выражает свою обиду на принца Уэльского, но исподтишка может показать это. Конечно, ему хорошо известны слабости принца Хэла.

Шекспир ни разу не упоминает о том, что принцу Хэлу не по душе то, каким образом его отец получил корону (см. в гл. 6: «...С престола свергнуты законно»). В глубине души он, возможно, считает отца узурпатором, а себя самого — наследником узурпатора. Не поэтому ли он не ценит свой титул и положение в обществе и предпочитает бродяжничать и якшаться со всякими темными личностями? Зачем вести себя как принц Уэльский, если он считает, что не имеет права на этот титул?

А вдруг Фальстаф знает или догадывается об этом и в отместку за унижение наносит удар по этому месту?

Он уважительно назвал Хэла «истинным принцем», подчеркнув это тоном и соответствующей гримасой. Теперь Фальстаф идет дальше. В неизменно уважительных выражениях, к которым невозможно придраться, он заявляет:

Я горжусь этим вдвойне. Горжусь тем, что львиный нюх не обманул меня, горжусь тем, что твоя королевская кровь не осталась неузнанной.

Акт II, сцена 4, строки 274—276

Итак, сразиться с принцем Хэлом Фальстафу помешал инстинкт. Наличие такого инстинкта — неопровержимое доказательство того, что сам Фальстаф — лев, а Хэл — истинный принц. Но сама необходимость доказывать «истинность» принца свидетельствует о том, что на этот счет существуют большие сомнения. Хуже того, всем хорошо известно, что Фальстаф — вовсе не лев. Нет ли здесь намека? Может быть, всем также хорошо известно, что Хэл — вовсе не истинный принц?

Впрочем, даже если Фальстафу всего этого не приходило в голову, чувствительный принц Хэл мог истолковать его речь именно так, но не сумел ответить подобающим образом, поскольку будущие подданные не должны догадываться о его сомнениях в законности собственного титула. Принц вынужден страдать молча; если так, то Фальстаф ловко поменялся с ним ролями.

«...Наставил рога Люциферу»

Однако в самую веселую из шекспировских сцен властно вторгается реальный мир. Приходит придворный и вызывает принца Хэла. Беспечный принц просит Фальстафа прогнать его, но Фальстаф возвращается с плохими известиями. Заговор раскрыт: войско Хотспера уже выступило в поход.

Фальстаф перечисляет врагов, среди которых есть и Глендаур. Фальстаф не называет его прямо. Он говорит:

...этот из Уэльса, ну, знаешь, который выпорол нечистого, налепил нос Люциферу и держит дьявола в подчинении...

Акт II, сцена 4, строки 337—339

[В оригинале: «...этот из Уэльса, который отдубасил Амамона, наставил рога Люциферу и клянется, что дьявол — его послушный вассал...» — Е.К.]

Иными словами, Глендаур победил дьяволов и сделал их своими слугами. Согласно средневековой демонологии, перечисляющей орды дьяволов (см. в гл. 1: «...Флибертиджиббет»), Амамон — одно из главных адских созданий. Позже это подтверждает сам Глендаур.

«...Попадает из пистолета в летящего воробья»

Когда Фальстаф называет имя шотландца Дугласа, становится ясно, что на англичан производило неизгладимое впечатление то, как искусно он держался в седле. Фальстаф описывает его следующим образом:

...и этот сверхшотландец Дуглас, который берет на коне разбег вверх по отвесной горе...

Акт II, сцена 4, строки 343—345

Принц Хэл добавляет ему в тон, готовя ловушку:

И на всем скаку попадает из пистолета в летящего воробья?

Акт II, сцена 4, строки 346—347

Фальстаф радостно подтверждает:

Да, храбрости ему не занимать стать.

      Акт II, сцена 4, строка 348

[В оригинале: «Ты меня понял (буквально: «ты попал в цель»). — Е.К.]

И принц Хэл тут же отвечает:

Как же ты хвалил только что его разбег?

      Акт II, сцена 4, строка 349

Принц Хэл снова издевается над претензиями рыцарей. Образ могучего воина, бесподобно управляющего лошадью и стреляющего на скаку без промаха, внезапно рушится, так как скакать во весь опор и одновременно метко стрелять невозможно. (То, что пистоли появились лет на двадцать позже описываемых событий и применение самого этого слова является анахронизмом, большого значения не имеет.)

«...Недостает твоего инстинкта»

Хладнокровная шутка Хэла показывает публике, что новость его ничуть не испугала.

И все же она должна была произвести впечатление. Сам факт восстания доказывает, что далеко не все считают Генриха IV законным королем, а Хэла — истинным принцем. Фальстаф повторяет ядовитый намек, но полученное известие делает его более серьезным.

Видимо, Хэл все же хмурится в ответ, потому что Фальстаф насмешливо спрашивает, не напугала ли его новость. На что принц Хэл ядовито отвечает:

Честное слово, нисколько. Очевидно, мне недостает твоего инстинкта.

Акт II, сцена 4, строка 372

Он не забыл ядовитого намека Фальстафа.

«...В "Царе Камбизе"»

Но гнев Хэла обращен вовсе не на Фальстафа; старый рыцарь не виноват в том, что дело обернулось таким образом. Если кто-то и виноват, то это король Генрих; он узурпировал корону и наградил сына чувством вины.

Если наше предположение верно, то становится понятно, почему до конца сцены принц Хэл бессердечно передразнивает своего отца, который оказался в кризисном положении в самом начале царствования.

Фальстаф предупреждает, что отец примет Хэла неласково, и они решают заранее отрепетировать разговор. При этом Фальстаф будет играть роль разгневанного короля. Он говорит:

Я буду играть с большим чувством, как в «Царе Камбизе».

Акт II, сцена 4, строки 386—387

Камбиз — персидский царь, правивший с 529 по 522 г. до н. э. Величайшим достижением этого царя было завоевание Египта и присоединение его к Персии. Геродот, рассказывая об этом столетие спустя со слов египетских жрецов, не питавших симпатии к персидскому монарху, изображает его гневным, безумным святотатцем.

Первой исторической драмой Елизаветинской эпохи стала пьеса «Жизнь Камбиза, царя Персии», написанная Томасом Престоном и поставленная на сцене в 1569 г. Эта кровавая трагедия имела оглушительный успех.

Естественно, Камбиз был изображен в пьесе буйнопомешанным; его имя стало характеристикой роли, в которой актер чудовищно переигрывал. В свое время Шекспир тоже отдал дань этому направлению, особенно в «Тите Андронике», но к 1597 г. он уже был опытным драматургом и охотно высмеивал современные театральные нравы; при этом Шекспира не слишком волновало, что Камбиз, которого упоминает Фальстаф, персонаж пьесы, написанной через полтора века после смерти самого Фальстафа.

«Я поражен не только тем...»

Но Шекспир высмеивает не только стремление актеров «рвать страсть в клочки». Фальстаф начинает говорить, тщательно выбирая выражения:

Гарри, я поражен не только тем, как ты проводишь время, но и тем, среди кого ты его проводишь. Потому что, хотя ромашка и растет тем гуще, чем больше ее топчут, иная вещь молодость. Чем больше прожигают ее, тем скорее она сгорает.

Акт II, сцена 4, строки 398—402

Он пародирует стиль книги, написанной английским придворным Джоном Лили и называющейся «Эвфуэс, или Анатомия остроумия». Она была опубликована в 1578 г., когда Джону Лили было всего двадцать четыре года. Это был назидательный трактат, направленный на совершенствование образования и манер, но его содержание меркнет в сравнении с формой. Каждое предложение Лили состояло из двух частей, одинаковых по длине, но разных по смыслу. Он использовал экзотические слова и сложные сравнения, часто заимствуя их из мира природы.

Его стиль отличался чрезмерной вычурностью и резко отличался от языка простонародья. Только высокообразованные люди могли писать в такой манере и понимать прочитанное. Его с радостью восприняли снобы. На какое-то время этот стиль приобрел невероятную популярность; даже те, кто не понимал такого языка, пользовались им, чтобы не отстать от моды.

Однако в 1590-х гг. стала окончательно ясна абсурдность и смехотворность этого стиля, прозванного эвфуизмом. Шекспир, который писал для всего общества, а не для кучки самодовольных снобов, считал эвфуизм отвратительным и жестоко издевался над ним во многих пьесах (особенно в «Бесплодных усилиях любви»).

«Не прогоняйте толстого Джека...»

Внезапно Фальстаф переходит от эвфуизма к панегирику самому себе, произнося его от имени короля.

Для этого старый рыцарь заводит речь о Фальстафе (то есть самом себе) и устами короля красноречиво поносит его. Однако он мастерски владеет ситуацией. Через мгновение Фальстаф уже от имени принца произносит еще один панегирик себе, заканчивающийся так:

...не смотрите косо на доброго Джека Фальстафа, на бескорыстного и храброго Джека Фальстафа, тем более храброго, что он стар. Не разлучайте его с Гарри, не оставляйте вашего Гарри в одиночестве. Не будет с ним толстого Джека, отвернется от него и весь мир.

Акт II, сцена 4, строки 475—480

[В оригинале: «Не прогоняйте толстого Джека...» — Е.К.]

Эта речь так захватывает публику, что на ответную реплику принца Хэла никто не обращает внимания. Но произнесенные слова серьезны и даже суровы. Возможно, желая отомстить Фальстафу за его насмешку насчет «истинного принца», Хэл от лица короля отвечает на просьбу не прогонять Фальстафа:

Ничего не поможет. Я прогоню его.

      Акт II, сцена 4, строка 481

Это мрачное предсказание конца Фальстафа.

«Всем... на войну»

Но веселье прерывается снова. На этот раз у дверей трактира стоит шериф с помощниками, разыскивающий разбойников с Гедских холмов. По крайней мере, одного из них опознали. Естественно, это Фальстаф, и шериф ищет тучного мужчину. Если Фальстафа найдут, то наверняка осудят, потому что в то время разбой считался преступлением против государства. Иными словами, Фальстафу грозит не штраф и даже не тюрьма, а виселица.

Но либо Фальстаф не такой трус, каким его часто изображают, либо он очень надеется на принца. Он спокойно ждет прихода шерифа, прячется за занавеску только по приказу принца и даже засыпает там, когда принц морочит шерифу голову двусмысленностями, которые скрывают правду, но ложью при этом не являются.

Однако после ухода шерифа веселье прерывается. Сначала Хэл обыскивает карманы спящего и потешается над их содержимым (счетом из трактира), но затем становится серьезным. Глядя на спящего Фальстафа, он говорит Пето (еще одному члену шайки):

Немного попозднее я пойду во дворец. Всем нам надо будет отправиться на войну. Я тебе выхлопочу хорошее место. Этому разбойнику я достану назначение в пехоту. Надо его проучить, пусть побегает. Награбленные деньги будут возвращены с избытком.

Акт II, сцена 4, строки 545—550

Упоминание о возмещении материального и морального ущерба снимает с принца всякую вину за участие в разбое. Он не только не принимал прямого участия в преступлении, но выплачивает компенсацию купцам за причиненные неудобства и пережитый страх.

«Я духов вызывать из тьмы умею»

Но вернемся к Хотсперу. Две сцены назад он покинул свой нортумберлендский замок. За долгую сцену, в которой участвуют принц Хэл и Фальстаф, он успел добраться до Уэльса и теперь находится у самого грозного Глендаура. Рядом сидит Мортимер, ранее пленник Глендаура, а теперь союзник и зять валлийца. Здесь же и Вустер, мозговой центр заговора.

Хотспер выражает нетерпение. Для него Глендаур — фигура непонятная и чуждая. Он может быть красноречивым и даже поэтичным, когда воспевает славу, которой он предан всей душой. Во всем остальном он односложен и прозаичен. Кроме того, он уже воевал с валлийцами, которыми командовал человек, сидящий напротив. Естественно, в такой обстановке Хотсперу неуютно.

Власть Глендаура над валлийцами основана на их вере в его сверхъестественные способности; видимо, он хочет произвести такое же впечатление на своих английских союзников.

Когда Хотспер пытается польстить хозяину и говорит, что того боится сам король, Глендаур важно отвечает:

Вполне понятно.
При появлении моем на свет
Пылало небо и земля дрожала.

      Акт III, сцена 1, строки 12—16

Это еще один пример распространенной веры в то, что небесные тела существуют лишь для того, чтобы, как дворецкий, объявлять о приближении важного события, которое должно произойти на нашей ничтожной планете.

Хотспер же придерживается современной точки зрения (как Эдмунд в «Короле Лире», см. в гл. 1: «...Под созвездием Дракона») и говорит:

Это событие произошло бы и в том случае, если бы у вашей матери окотилась кошка, а вас не было бы и в помине.

Акт III, сцена 1, строки 17—19

Рассерженный Глендаур снова и снова настаивает на том, что он обладает сверхъестественной силой, а упрямый Хотспер продолжает высмеивать его. Дело доходит до обмена репликами, впоследствии ставшими знаменитыми. Глендаур с напором говорит:

Я духов вызывать из тьмы умею.

      Акт III, сцена 1, строка 52

Но Хотспер тут же парирует:

И я, как, впрочем, каждый человек.
Все дело в том, появятся ли духи.

      Акт III, сцена 1, строки 53—54

Хотя образованные люди аплодируют этой реплике, цитируют ее к месту и не к месту и одобряют поведение Хотспера, но в сложившейся ситуации ничего хуже Хотспер сказать не мог. Он говорит с Глендауром, а без участия Глендаура никакого мятежа не будет. Зачем же он перечит хозяину и восстанавливает Глендаура против себя, вместо того чтобы попытаться завоевать его дружбу?

Это еще одна черта, которая резко отличает Хотспера от принца Хэла. Принц вежлив даже с кабатчиками, от которых ему нет никакой корысти; Хотспер же груб даже с Глендауром, от которого зависит успех восстания.

«Три равных, одинаковых куска»

Мортимеру, которого раздражает глупость зятя, удается заставить Хотспера замолчать и вернуться к вопросу, ради которого все собрались: разделу королевства после победы над Генрихом. (Конечно, они делят шкуру неубитого медведя, но это необходимо, потому что никто из союзников не станет воевать, пока не убедится, что его не обманут при дележе добычи.)

Они склоняются над картой, и Мортимер говорит:

На карте обозначил архидьякон
Три равных, одинаковых куска.
Вся Англия от Северна и Трента
На юг и на восток дается мне.
Уэльский край от севера на запад
Получит Глендаур. Вам мы отдаем
На север вверх от Трента весь остаток.

      Акт III, сцена 1, строки 71—78

Упомянутый здесь архидьякон — это архидьякон Бангора, города на северо-западном побережье Уэльса, расположенного напротив острова Англси, который отделен от валлийцев узким проливом. Видимо, архидьякона выбрали как ученого человека и нейтрального арбитра, который будет справедлив ко всем троим.

Дележ выглядит справедливым (если такое возможно в принципе). Глендаур, получив все земли к западу от Северна, приобретет не только территорию нынешнего Уэльса, но и добрую часть современной Англии — в том числе весь Херефордшир, а также часть Шропшира и Вустершира.

Если бы Перси получили все земли к северу от Трента, им досталась бы вся северная Англия вплоть до Ноттингема и Дерби. Кое-где их отделяли бы от Лондона какие-то 100 миль (160 км).

Вся остальная Англия, к югу от Трента и к востоку от Северна, достанется Мортимеру (точнее, его племяннику Эдмунду Марчу), который станет королем. Эта часть острова — самая заселенная и богатая; можно предположить, что Глендаур и Хотспер заранее принесли формальную клятву верности Мортимеру. И все же обстановка восстания такова, а услуги Глендаура и Хотспера носят такой характер, что контроль за ними невозможен. Следовательно, на карте возникнут три независимых королевства — Англия, Уэльс и (если использовать англосаксонское название древнего северного королевства) Нортумбрия.

Конечно, такая ситуация не могла оказаться устойчивой. Неизбежно начались бы трения, а потом и кровопролитная война. В Англии на несколько поколений (а то и веков) воцарилась бы анархия.

У шекспировской публики план разделения Англии на три части должен был вызвать негодование. Если до этого момента она следила за Хотспером с одобрением, восхищаясь его смелостью и удалью, то теперь с этим покончено. Шекспир исподволь помогает зрителю расстаться с иллюзиями, заставляя Хотспера действовать в этой сцене по-мальчишески.

«...На целый полукруг»

Мортимер и Глендаур переходят к следующему вопросу повестки дня — обсуждению того, где и когда встретятся союзные армии, чтобы выступить против короля единым фронтом, но Хотспер продолжает изучать карту и неожиданно заявляет с мрачным видом:

Я все смотрю, земельный мой надел
От Бертона на север меньше ваших.
В него вдаются в нескольких местах
Извилины реки и сокращают
Мне этот край на целый полукруг.

      Акт III, сцена 1, строки 95—99

Здесь имеется в виду Бертон-на-Тренте, город, расположенный на южной излучине извилистой реки. От Бертона Трент течет на восток, к Ноттингему, затем сворачивает на север и впадает в Хамбер. Если бы Трент продолжал течь на восток, то он впадал бы в залив Уош; в результате Линкольншир отошел бы не к Мортимеру, а к Хотсперу. Такой дележ Хотсперу не по душе; он предлагает запрудить реку и заставить ее течь на восток.

Мортимер и Вустер начинают обсуждать этот немыслимый проект, чтобы не раздражать Хотспера, но тут внезапно возражает Глендаур, доля которого не зависит от капризов Трента. Глендаур и Хотспер снова вступают в перепалку, ставя под угрозу успех всего предприятия.

«Волшебников Мерлинов...»

Когда ссора заканчивается и Глендаур уходит, Мортимер и Вустер принимаются бранить Хотспера за то, что тот дразнит хозяина. Хотспер защищается:

Он может ведь в отчаянье привесть.
Я вот как сыт его абракадаброй.
В ушах звенит от муравьев, кротов,
Волшебников Мерлинов, предсказаний,
Бескрылых грифов и бесперых рыб...

      Акт III, сцена I, строки 147—150

[В оригинале: «Иногда он злит меня, рассказывая о кроте и муравье, о спящем Мерлине и его пророчествах, и о драконе...» — Е.К.]

На Мерлина, мудреца из древних валлийских мифов (играющего важную роль в цикле легенд об Артуре), позднее жители Уэльса, страстно стремившиеся к восстановлению утраченной независимости, возлагали большие надежды. Ему приписывали многие пророчества; естественно, они трактовались так, чтобы внушить валлийцам надежду.

Согласно Холиншеду, в тогдашнем Уэльсе было модно пророчество, согласно которому королевство крота должны были разделить дракон, лев и волк. Чтобы интерпретировать это пророчество, требовалось уподобить короля Генриха хитрому кроту, получившему корону с помощью тайных подземных ходов. Конечно, Глендаур был драконом, потому что его издавна отождествляли с Уэльсом и древними кельтскими легендами. Естественно, львом являлся Хотспер, а роль волка автоматически доставалась Мортимеру.

Несомненно, Глендаур изложил Хотсперу свой план с изрядной долей мистической чепухи, которой не переносил Хотспер.

«...Отсутствие манер»

Хотя Хотспер нанес делу немалый урон, но Мортимер продолжает льстить ему, стремясь не сердить союзника.

Однако Вустер ведет себя по-другому. Именно он организовал этот заговор; пока Хотспер валял дурака, Вустер молчал. Но теперь он гневно обличает бестактность племянника:

Напрасно думать, будто резкий тон
Есть признак прямодушия и силы.
В основе тут отсутствие манер.
Напротив, самомненье и бахвальство
Не могут делать чести никому.

      Акт III, сцена 1, строки 179—184

Обличение недостатков Хотспера позволяет даже самому недогадливому зрителю понять, что к чему. Симпатии публики все больше склоняются к принцу Хэлу...

«...В Шрусбери»

Однако совещание продолжается; место встречи уже определено. Мортимер ранее сказал:

А завтра Вустер, вы и я начнем
Передвиженье в Шрусбери к шотландцам
И к вашему отцу, как уговор.
Мой тесть Глендаур еще не кончил сборов.
Потерпим две недели без него.

      Акт III, сцена 1, строки 82—87

Шрусбери — главный город Шропшира, стоящий на верхнем Северне, в 10 милях (16 км) к востоку от границы с Уэльсом. Отсюда удобно контролировать дороги, ведущие в Северный Уэльс. Занять там позицию и подождать вполне разумно; с тыла Хотспера будет прикрывать Глендаур, который присоединится к ним позже. После этого можно будет начать наступление.

После сцены, в которой жена Мортимера (она же дочь Глендаура) поет по-валлийски, а Хотспер и его жена вступают в комический диалог (Хотспер становится очень обаятельным, когда демонстрирует любовь к супруге; он из тех, кто проявляет эту любовь, давая жене шлепка), приходит пора расстаться. Все садятся на коней и уезжают. Армия повстанцев выступает в поход.

«...Твой младший брат»

Тем временем в Лондоне беседа короля и принца Хэла проходит на повышенных тонах — именно так, как предсказывал Фальстаф. Когда король осуждает принца за общение с темными личностями, он изъясняется почти как Фальстаф. В одном месте он говорит:

Ходить в совет ты не считаешь нужным.
Тебя в нем заменяет младший брат.

      Акт III, сцена 2, строки 32—33

[В оригинале: «...твой младший брат». — Е.К.]

Это анахронизм. Во время восстания Хотспера принцу Хэлу еще не было шестнадцати лет и он не участвовал в управлении страной. Лишь в 1409 г., через шесть лет после восстания, он потребовал место в совете и получил его. В то время его отец уже был болен; естественно, принц тут же примкнул к политической оппозиции.

Это нетрудно понять. Перед нами обычный бунт сына против властного отца и желание человека, готовящегося стать королем, приступить к преобразованиям королевства на свой лад. Что же касается Генриха IV, то он, зная, что долго не проживет, видимо, боялся, что принц завладеет короной прежде, чем она достанется ему по праву; явная враждебность отца только сильнее отталкивала сына.

На какое-то время король лишил принца Уэльского места в совете и заменил его младшим братом, о чем говорит строка, процитированная выше. Однако эта замена была проведена из-за враждебности короля, а не из-за пренебрежения принцем своими обязанностями. Более того, популярность принца заставила короля вернуть его в совет.

Но кем был этот младший брат?

Мария де Бун была женой Генриха IV (тогда Генри Болингброка) двенадцать лет и умерла в 1394 г. За это время она родила шестерых детей, в том числе четверых сыновей. Конечно, принц Хэл был старшим из четверых. Вторым, на год моложе, был Томас, в конце концов ставший герцогом Кларенсом. Именно Томас Кларенс Недолгое время заменял Хэла в совете. Это случилось в 1412 г., когда ему было двадцать четыре года, а принцу Хэлу — двадцать пять.

Естественно, в легендах о беспутстве принца Хэла это временное смещение с поста объяснялось его поведением. Самая известная из них гласит, что Хэл поколотил верховного судью Англии, когда этот вельможа пытался арестовать одного из мерзавцев, которых защищал принц. В результате принца тоже арестовали и посадили в тюрьму.

Почти наверняка дело было не так. Скорее всего, эта легенда возникла лишь в XVI в. и была придумана для украшения более старых легенд. Этот инцидент включен в «Знаменитые победы», но Шекспир не использует его непосредственно — возможно, потому, что это представило бы принца Хэла слишком вульгарным и обрисовало бы его в невыгодном свете. Впрочем, драматург вернется к этому эпизоду позднее, в ряде других пьес, когда его можно будет использовать, чтобы подчеркнуть благородство принца.

«...И привораживал простонародье»

Король продолжает отчитывать принца Хэла. По его мнению, если принц будет запанибрата с каждым англичанином, то скоро надоест народу. Король приводит в пример себя. Он завоевал любовь народа тем, что старался редко появляться на людях — в отличие от короля Ричарда, который всем надоел, потому что вечно был на виду.

А когда приходилось присутствовать на публичных церемониях, Болингброк подыгрывал публике. Вспоминая те дни, он говорит сыну:

Я был приветлив, как лазурь небес,
И привораживал простонародье.
Все радовались мне, как королю,
В присутствии законного монарха.

      Акт III, сцена 2, строки 50—54

Приходится признать, что здесь король проявляет себя никудышным дипломатом. Разве можно произвести впечатление на чувствительного сына, открыто признавшись в том, что ты украл корону, и хвалиться своим воровским мастерством? Если мы правы и принц Хэл действительно считает свой титул и положение в обществе незаконными, то каждое слово короля только сыплет соль на его рану.

Принцу остается только уйти в себя. Когда длинный и самодовольный монолог короля заканчивается, Хэл холодно говорит:

Стыжусь все это слышать, государь,
И правда, постараюсь измениться.

      Акт III, сцена 2, строки 92—93

[В оригинале: «Трижды милостивый милорд, в дальнейшем я постараюсь быть более собой». — Е.К.]

В обращении «трижды милостивый» слышится ирония.

Но что означает загадочная фраза «быть более собой»? Если Хэл не является истинным принцем (как в собственном восприятии, так и согласно словам отца), то почему он должен вести себя как принц? Почему бы ему не быть «более собой», то есть оставаться простым смертным и радоваться жизни? Эту реплику можно трактовать как мрачное обещание вести еще более беспутную жизнь.

«Он мальчик, как и ты...»

Но тут король находит ключ к душе Хэла. Он сравнивает принца с Хотспером и говорит, что благодаря подвигам Хотспер более достоин трона, чем принц. Он так описывает Хотспера:

Он мальчик, как и ты, а посмотри,
Каких епископов и старых лордов
Его приказы посылают в бой.

      Акт III, сцена 2, строки 103—105

После этого король обвиняет принца в том, что тот закостенел в грехе. Затем, беспомощно махнув рукой, он произносит трогательный монолог:

Кому я, впрочем, это говорю,
Когда ты сам мой худший враг заклятый
И к ним примкнешь — я в этом убежден, —
Чтоб выкинуть проделку почуднее,
Иль попросту из трусости пойдешь
Против меня, виляя по-собачьи
Перед врагами, чтобы показать,
Как далеко зашел ты в вырожденье.

      Акт III, сцена 2, строки 122—128

Этого Хэл уже не выдерживает. Может быть, он и не истинный принц, но не трус и не выродок. Он произносит страстную и взволнованную речь, заверяя отца, что тот еще будет им гордиться:

Все искуплю я головою Перси
И как-нибудь в счастливый день побед
Назваться вашим сыном буду вправе.

      Акт III, сцена 2, строки 132—134

Услышав воинственную речь принца Хэла, достойную самого Хотспера и подобающую принцу Уэльскому, король радостно восклицает:

Сто тысяч раз умрут бунтовщики.
Тебя командующим я назначу.

      Акт III, сцена 2, строки 160—161

«...Лорд Джон Ланкастерский, мой сын»

Но время битвы приближается. Беседу отца с сыном прерывает сэр Уолтер Блент, который приносит новость:

Одиннадцатого числа сошлись
Граф Дуглас и английские повстанцы
Под Шрусбери.

      Акт III, сцена 2, строки 165—166

Речь идет об 11 июля 1403 г.

Но король уже принял ответные меры. Он говорит принцу Хэлу:

Граф Уэстморленд сегодня вышел. Следом
Идет лорд Джон Ланкастерский, мой сын.
Твое известье очень запоздало.
Ты, Гарри, в среду выступишь, а я —
В четверг. Мы в Бриджнорсе назначим встречу.

      Акт III, сцена 2, строки 170—175

Настоящий полководец — Уэстморленд, а упоминание о Джоне Ланкастерском не имеет никакого исторического значения. Джон — третий сын Генриха IV, на два года младше принца Хэла. Джон родился 20 июня 1389 г.; следовательно, в момент восстания Хотспера Джону было четырнадцать лет. Шекспир же делает его лет на десять старше.

Бриджнорс, назначенный местом встречи королевских сил, находится на реке Северн, в 20 милях (32 км) ниже по течению, чем Шрусбери.

«Деньги возвращены»

Далее следует сцена с участием Фальстафа, но принц Хэл появляется в ней только к концу; у него нет времени на ленивый обмен шутками.

Когда принц Хэл отделался от людей шерифа и обнаружил Фальстафа спящим за занавеской, он ради шутки вывернул его карманы. Теперь же Фальстаф утверждает, что воры украли у него несуществующие ценности. За этим следует фарсовая перепалка с хозяйкой постоялого двора миссис Куикли, наполненная непристойными намеками.

Пришедший принц некоторое время забавляется их перебранкой, но, когда Фальстаф спрашивает, чем закончилось дело с разбоем на Гедских холмах, Хэл отвечает:

...я всегда буду твоим ангелом-хранителем. Деньги возвращены.

      Акт III, сцена 3, строки 183—184

Теперь руки принца чисты; Шекспир снимает с Хэла единственное обвинение, которое он осмелился ему предъявить.

Далее принц говорит, что добился для Фальстафа назначения в пехоту. Теперь Фальстаф может набрать рекрутов и возглавить отряд. Этот пост для него — большая честь.

«...А тайны доверять гонцам боялся»

Хотспер, Вустер и шотландец Дуглас разбили лагерь под Шрусбери. До сих пор все шло как по маслу, и они очень уверены в себе.

Но тут возникают трудности. Прибывает гонец с письмом от отца Хотспера, графа Нортумберлендского. Выясняется, что граф болен, а доверить командование армией кому-то другому боится. Об этом говорит Хотспер, прочитавший письмо:

Он мне пишет,
Что он не мог предупредить друзей,
А тайны доверять гонцам боялся.

      Акт IV, сцена 1, строки 33—35

Это серьезный удар. Без людей Нортумберленда повстанцы вряд ли сумеют одолеть армию короля. Но хуже другое: все уверены, что болезнь Нортумберленда мнимая, что в последний момент граф заколебался и не нашел в себе смелости открыто присоединиться к восставшим. Если солдаты Хотспера узнают, что Нортумберленд предпочел сказаться больным, чтобы не участвовать в опасном деле, это подорвет их моральный дух.

Умный Вустер понимает это. Если бы армией командовал он, то отступил бы и выбрал для битвы другое время. Однако Хотспер думает иначе. Он всегда готов к драке. Когда Вустер предупреждает, что отступничество Нортумберленда плохо повлияет на психологический настрой солдат, Хотспер переходит в психическую контратаку:

А впрочем, знаете? Неявка графа,
Я думаю, не столь большое зло.
Мы полагали сразу бросить в дело
Все армии, какие есть у нас,
И всю игру решить одним ударом.

      Акт IV, сцена 1, строки 33—35

Хотспер в своем репертуаре: чем меньше союзников, тем больше чести и славы выпадет на его долю в случае победы. Эта мысль подстегивает его; Хотспер уверен, что вся его армия думает так же, и считает, что поэтому солдаты будут сражаться с еще большим пылом.

(Следует добавить, что придет время, когда принц Хэл сам станет королем и будет вынужден принять участие в еще более важной и более неравной битве. И в своей более величественной речи, как и Хотспер, укажет на причины своего решения. Но у принца Хэла будут более веские причины поступить так, и он победит; это доказывает, что он является более величественной личностью.)

«Как некий бог...»

Сторонник Перси сэр Ричард Вернон приносит еще одну дурную весть: армия короля приближается к ним с неслыханной быстротой. Уэстморленд, Джон Ланкастерский и сам король ведут войско, численно намного превосходящее силы мятежников.

Однако для Шекспира важнее контраст личностей, на котором построена пьеса. Услышав о врагах (даже о короле), Хотспер только пожимает плечами, но спрашивает:

А где его потомство,
Принц Уэльский, непоседа сын его,
Который удалился к забулдыгам
И прах мирской отряс от ног своих?

      Акт IV, сцена 1, строки 93—96

Наконец характер сравнения меняется. До сих пор вся слава и честь доставались Хотсперу, а к Хэлу относились с презрением и смотрели на него свысока. Но теперь все изменилось. Вернон, видевший принца не в кабаке, а в военном лагере, говорит:

На принце шлем. Он весь закован в сталь.
Я любовался грацией, с которой
Он взвился над землей, вскочил в седло
И начал горячить и пятить лошадь
И ставить на дыбы, как некий бог,
Который верховой ездой увлекся.

      Акт IV, сцена 1, строки 103—109

[В оригинале: «Он оторвался от земли, как оперенный Меркурий, и опустился в седло легко, словно ангел, который, пробив облака, начал управлять яростным Пегасом так, словно хотел покорить мир своим искусством всадника». — Е.К.]

Меркурия, вестника богов, обычно изображали с крылышками на лодыжках, символизирующими скорость, с которой он передвигается. Принц Хэл прыгает в седло так, словно он может летать, как Меркурий.

Его конь тоже участвует в этой метафоре; он подобен Пегасу, знаменитому крылатому коню из греческих мифов.

Такое описание для Хотспера — острый нож. Если раньше принц Хэл, подстегиваемый презрением отца, клянется встретиться с Хотспером в поединке и победой над ним заслужить право называться сыном короля, то теперь Хотспер, подстегиваемый описанием Вернона, восклицает:

Коня сюда! Меня он понесет
Навстречу принцу Уэльскому стрелою.
Сшибемся, Гарри с Гарри, конь с конем
И с поля в сторону не повернем,
Пока один из нас не рухнет наземь.

      Акт IV, сцена 1, строки 118—122

«...Он не скоро соберет войска»

Хотсперу не терпится начать битву. Нужно дождаться прихода еще одного отряда повстанцев, и Хотспер раздосадован задержкой. Он говорит:

О, был бы Глендаур тут!

      Акт IV, сцена 1, строка 123

И тут он получает самый тяжелый удар. Вернон отвечает:

Как раз о нем
Я слышал мимоездом в графстве Вустер,
Что он не скоро соберет войска.

      Акт IV, сцена 1, строки 123—125

Для усиления драматизма следовало бы намекнуть, что Глендаур обиделся на оскорбления Хотспера; тогда получалось бы, что заговор провалился исключительно из-за поведения Хотспера. Однако прямых указаний на это в пьесе нет.

На самом деле неудача Глендаура объяснялась умелыми действиями королевской армии. Она двигалась намного быстрее, чем рассчитывали повстанцы, и взяла Шрусбери еще до того, как к городу подошло войско Хотспера. В результате Хотспер оказался отрезанным от Глендаура. Теперь же Хотспер вынужден вступить в неравный бой и либо разбить армию короля, либо как минимум взять Шрусбери, чтобы получить возможность соединиться с Глендауром, либо вообще отказаться от сражения.

Но отказ от сражения мог привести к развалу армии, обнаружившей, что ее перехитрили, и потерявшей боевой настрой. После этого Хотсперу пришлось бы спасаться бегством. За ним устроили бы погоню, взяли в плен и казнили. Нет, такой бесславный конец — не для него.

«Сборище оборванцев вроде Лазаря...»

Однако в Шрусбери собралась еще не вся королевская армия (по крайней мере, с точки зрения Шекспира). Фальстаф застрял под Ковентри; старый рыцарь произносит длинный монолог, раскрывающий не лучшие черты его характера. После этого публика не может испытывать к нему ничего, кроме презрения.

Он получил три с лишним сотни фунтов, чтобы нанять сто пятьдесят солдат и привести их на поле битвы. Фальстаф сознательно выбирает рекрутов, которые не хотят воевать и могут откупиться от солдатчины. Таким способом он набивает свой карман и набирает солдат из отбросов общества.

Обращаясь к публике, Фальстаф презрительно описывает новобранцев:

...сборище оборванцев вроде Лазаря на картине, где псы богача лижут его струпья.

Акт IV, сцена 2, строка 25

Это заставляет нас вспомнить знаменитую притчу о Лазаре, изложенную в Евангелии от Луки. Лазарь — нищий, который дожидался объедков, сидя у ворот богатого дома. Когда нищий и богач умерли, первый отправился в рай, а второй — в ад.

Вполне понятно, что эта притча согревала души бедняков и угнетенных (составлявших подавляющее большинство), так как она обещала не только воздаяние на том свете, но и возмездие угнетателям. В результате частого повторения этой притчи Лазарь стал воплощением несчастья и нищеты, преследующих человека в его земной жизни.

Притча эта уже цитировалась в пьесе. Потешаясь над красной физиономией своего слуги, пьяницы Бардольфа, Фальстаф говорит:

Чуть я посмотрю на тебя, как задумаюсь о преисподней и вспомню богатого в притче, одевавшегося в пурпур и потом горевшего в пламени.

Акт III, сцена 3, строки 32—34

[В оригинале: «Стоит мне увидеть твое лицо, как я начинаю думать об адском пламени и Дайвсе, одевавшемся в пурпур...» — Е.К.]

В притче имя богача не названо, но в латинском варианте Библии он назван dives, что означает просто «богатый человек». Люди, плохо знавшие латынь, воспринимали это слово как имя собственное человека, отправившегося в ад.

Описывая бедолаг, набранных им в солдаты, Фальстаф использует еще одно библейское сравнение:

Можно подумать, будто это вернулись сто пятьдесят блудных сыновей, которые только еще вчера пасли свиней и питались объедками с помойки.

Акт IV, сцена 2, строки 34—36

Это ссылка на еще одну знаменитую притчу из Евангелия от Луки, повествующую о блудном сыне, который, разорившись по собственной глупости, вернулся к отцу и получил прощение. (Естественно, обещание прощения было источником утешения для всех людей; этим и объясняется популярность притчи.)

Верхом несчастий блудного сына являлось то, что он был вынужден для пропитания пасти свиней (с точки зрения евреев, животных нечистых) и был так голоден, что завидовал их еде. В распространенной версии притчи он питается свиным пойлом, но в Библии говорится следующее: «И он рад был наполнить чрево свое рожками, которые ели свиньи, но никто не давал ему» (Лк., 15: 16). Отсюда следует, что блудный сын их не ел.

Оправдать не только бесчестные, но и граничащие с государственной изменой действия Фальстафа можно только одним способом (да и то не слишком убедительным): другие делали то же самое. Возможно, именно это и хотел сказать Шекспир. Во многих пьесах Шекспир выражает отвращение к войне; здесь он сатирически изображает развращающее влияние войны на людей, сопровождающееся разрушением общечеловеческих ценностей.

В конце монолога Фальстаф встречает принца Хэла и Уэстморленда, едущих к месту сбора королевских сил. Он говорит принцу:

Откуда ты, полоумный? Какой черт носит тебя по Уорикширу?

Акт IV, сцена 2, строки 51—52

Они все еще находятся в 50 милях (80 км) от Шрусбери; правда, Уэстморленд говорит, что его армия уже там.

«Они числом сильнее»

Следующая сцена происходит в окрестностях Шрусбери. Неудержимый гнев и отсутствие самоконтроля (возможно, вызванные тем, что презренный принц Уэльский все же продемонстрировал рыцарские качества) продолжают вредить как самому Хотсперу, так и его союзникам.

Хотспер хочет атаковать противника; в этом его поддерживает Дуглас, который поднаторел в ведении пограничных войн. Вернон и Вустер, у которых больше здравого смысла, призывают к осторожности: некоторые кавалерийские части только что прибыли и не успели отдохнуть, а кое-кто еще не добрался до лагеря. Наконец Вустер с отчаянием говорит:

Они числом сильнее. Ради бога,
Не выступай, пока не стянем сил.

      Акт IV, сцена 3, строки 28—29

Хотспер пытается сдержаться, но тщетно. Когда прибывает Блент с предложением начать переговоры, Хотспер предъявляет ему длинный список своих обид, а затем ворчливо просит дать ему ночь на раздумье.

«...Многим будет пробным камнем»

Действие перемещается в город Йорк, во дворец архиепископа Йоркского. Архиепископ спешно рассылает послания по всем адресам и говорит человеку, который должен их доставить:

Завтра — бой,
Который многим будет пробным камнем.

      Акт IV, сцена 4, строки 8—10

[В оригинале: «Завтра, добрый сэр Майкл, наступит день, когда десять тысяч человек узнают цену своего счастья с помощью пробного камня». — Е.К.]

Пробный камень — это твердый темный булыжник, на котором мягкое металлическое золото оставляет отметку. Отметки, сделанные чистым золотом и золотом, содержащим различные примеси меди, различались по цвету. Образец неизвестного золотого сплава можно было потереть о пробный камень и сравнить цвет отметки с эталоном. Так определялось содержание золота в сплаве.

В переносном смысле слова «пробный камень» означали любой способ проверки. Десять тысяч человек «узнают цену своего счастья» в битве, которая определит победителя.

Следовательно, действие происходит накануне битвы при Шрусбери, состоявшейся 20 июля 1403 г. Архиепископ пытается укрепить свои позиции на случай, если его союзник Хотспер будет разбит.

«...И старческое тело втиснуть в латы»

Местом действия вновь становится лагерь короля у Шрусбери. Наступил рассвет; время, которое Хотспер попросил на раздумье, истекло. Он посылает к королю Вернона и Вустера, которые должны выяснить, как достичь мирного соглашения. (Как выяснится впоследствии, Хотспер задержал у себя Уэстморленда, чтобы гарантировать благополучное возвращение парламентариев.)

Король чрезвычайно холодно приветствует Вустера, являющегося организатором восстания, и говорит:

Вы нас обманули.
Заставили нас снять просторный плащ
И старческое тело втиснуть в латы.

      Акт V, сцена 1, строки 11—13

Поскольку автор состарил принца Хэла на десять лет, ради усиления драматизма пришлось сделать то же самое и с его отцом. Складывается впечатление, что король стар, но на самом деле в то время Генриху было всего тридцать семь лет; иными словами, он на добрых двадцать лет моложе Вустера, к которому обращается, жалуясь на старость.

«Вы нам клялись в Донкастере...»

Вустер повторяет (следом за Хотспером, сделавшим это сценой раньше) длинный список жалоб рода Перси на Генриха: Болингброк вернулся из ссылки с горсткой своих приверженцев; его спасла лишь поддержка Перси; без них он не победил бы. Однако добавляется кое-что новое. Вустер с сознанием собственной правоты говорит:

Вы нам клялись в Донкастере, что вы
Не домогаетесь верховной власти,
Но требуете только для себя
Оставшегося после смерти Гонта
Ланкастерского герцогства...
Акт V, сцена 1, строки 41—45

Донкастер — город в южном Йоркшире, в 45 милях (72 км) к западу от Ревенсперга, где высадился король (тогда еще Болингброк).

Конечно, Болингброк клялся в этом, чтобы не отпугнуть возможных союзников, которые не горели желанием открыто выступить за свержение Ричарда. Однако после неожиданно быстрого успеха восстания цели Болингброка изменились; и история, и Шекспир говорят, что Перси не отказались помочь Болингброку сесть на трон, когда тропа к нему расчистилась.

Но теперь, когда Перси порвали с новым королем, они вспоминают старую клятву и таким образом пытаются доказать, что Генрих незаконно завладел престолом. Этого тоже следовало ожидать; король просто отмахивается от обвинения.

«Я к рыцарским делам был равнодушен...»

Но принц Хэл отвечает вместо отца. Он собирается сдержать обещание, которое дал отцу при их примирении. Хэл хвалит Хотспера и честно признается:

Сознаться должен, к своему стыду,
Я к рыцарским делам был равнодушен, —
Мне это Перси ставит сам в укор.

      Акт V, сцена 1, строки 93—95

Затем принц вызывает Хотспера на поединок, который позволит обойтись без битвы; тем самым он преодолевает фальстафовское легкомыслие и поднимается до хотсперовских высоких понятий о чести и славе.

Король доволен этим заявлением, но не намерен рисковать своим наследником. Вместо этого он предлагает амнистию всем мятежникам (и даже Вустеру), если те согласятся сложить оружие.

«Может ли честь приставить новую ногу?»

Вустер уходит, но уверенности в том, что предложение об амнистии будет принято, нет. На случай, если его отвергнут, королевская армия готовится к предстоящей битве.

Фальстаф, который все это время присутствовал на сцене и комическими репликами снимал напряжение, начинает нервничать. Но принц Хэл отказывается ему сочувствовать.

Оставшись на сцене в одиночестве, Фальстаф размышляет над тем, что такое честь (то же самое раньше делал Хотспер), но приходит к совсем другому выводу. В частности, он говорит:

Может ли честь приставить новую ногу? А руку? Не может. А уврачевать рану? Тоже нет. Что же она такое? Слово.

Акт V, сцена 1, строки 131—134

Следует напомнить, что здесь слово «честь» употребляется не в широком смысле, означающем чувство собственного достоинства, чистоту, честность, прямоту и другие лучшие добродетели человечества. Для Хотсперов всего мира оно означает только воинскую доблесть, славу неизменного победителя и умение смотреть в лицо врага без признаков страха. Вот и все. Это честь кулачного бойца, меткого стрелка с Дикого Запада и (в худшем случае) гангстера.

Именно эту «честь» высмеивает Фальстаф, указывая на ее никчемность. Когда «трусливый» Фальстаф издевается над чувством чести, на первых порах это сбивает с толку, но за прошедшие века ужасы войны выросли настолько, что все больше и больше людей соглашается с его точкой зрения. Похоже, мы уже достигли стадии, когда начинает казаться, что само существование человеческой расы зависит от того, удастся ли превратить такое понимание «чести» просто в слово.

«...То будущее Англии блестяще»

Вустеру не хватает смелости сообщить Хотсперу о предложении амнистии. Он не доверяет королю. Даже если амнистия будет объявлена, ведь род Перси будет жить как на вулкане. Король всегда будет подозревать их, перестанет доверять и рано или поздно найдет способ уничтожить.

Но Хотспер импульсивен, склонен бросаться из крайности в крайность и вполне способен отказаться от насильственных действий ради «почетного» мира.

Поэтому Вустер просит Вернона поддержать его и сказать Хотсперу, что король требует безоговорочной капитуляции, а потому сражение неминуемо. Однако Вустер вынужден добавить, что принц Хэл вызывает Хотспера на поединок.

Хотспер тут же загорается и принимается выспрашивать подробности:

Скажите, как держался он при этом?
Презрительно? Презрительно?

      Акт V, сцена 2, строки 49—50

Но его снова ждет разочарование, потому что вызов принца учтив и благороден. Вернон хвалит поведение и манеры принца:

И тут мой долг сказать пред целым светом,
Что если он останется в живых,
То будущее Англии блестяще
Наперекор молве и несмотря
На временно обманчивую внешность.

      Акт V, сцена 2, строки 66—68

Донельзя раздосадованному Хотсперу остается только одно: еще раз поклясться убить принца.

«Весь этот королевский гардероб...»

Битва при Шрусбери проходила в средневековом стиле, когда король лично возглавлял свою армию. Это было необходимо, так как король служил источником вдохновения для воинов. Когда он скакал вперед с цветом войска, состоявшим из его телохранителей, за ним бросалась остальная армия и добивалась необходимого прорыва.

Но это был большой риск. Смерть короля автоматически означала бы прекращение сражения и победу Перси. Если бы разнеслась весть, что король погиб, его армия сразу же лишилась бы боевого духа.

Поэтому существовал обычай готовить нескольких воинов (как правило, добровольцев), выходивших на поле боя с королевским гербом на латах и, если так можно выразиться, вызывавших огонь на себя. Именно так поступили и в этом случае.

Битва началась с того, что лучники Хотспера повторили обстрел, предпринятый ими в битве при Холмдоне десять месяцев назад. Солдаты короля погибали так же, как в предыдущей битве шотландцы. Однако численное преимущество было на стороне Генриха. Он ввел в бой свежие силы, провел яростную атаку и заставил мятежников отступить.

Шекспир, который не слишком хорошо разбирался в воинской тактике, ограничивается описанием поединков. Все усилия повстанцев, согласно Холиншеду, были направлены на убийство короля; в этом особенно отличился шотландец Дуглас. Шекспир следует за Холиншедом. Дуглас убил троих воинов в доспехах короля, в том числе Уолтера Блента.

Когда мертвый Блент падает к его ногам, Дуглас думает, что сражение выиграно. Но Хотспер, который хорошо знает настоящего короля, разуверяет шотландца. Дуглас, раздосадованный тем, что в битве участвуют двойники короля, пылко восклицает:

Весь этот королевский гардероб
Тогда я перебью поочередно,
Пока не доберусь до самого.

      Акт V, сцена 3, строки 26—28

«Я поставил их в самое пекло»

Фальстаф тоже участвует в сражении. Его отряд уничтожен, но сам он не получил и царапины. В действительности он нарочно повел своих солдат в самое пекло битвы, чтобы их там перебили. Он говорит:

Бедные мои оборванцы! Я поставил их в самое пекло.

Акт V, сцена 3, строки 36—37

Этот поступок кажется бессмысленным, если не учесть, что офицеры иногда могли класть жалованье убитых себе в карман, пользуясь неразберихой в статистике потерь. Видимо, это и собирается сделать Фальстаф. Он говорит:

Из ста пятидесяти уцелели только трое, но так искалечены, что теперь им весь век придется протягивать руку у городских ворот.

Акт V, сцена 3, строки 37—39

Это еще более горький комментарий, чем тот, который несколькими строками ранее сделал Фальстаф, увидев труп Уолтера Блента:

Вы ушли с честью.

      Акт V, сцена 3, строки 32—33

[В оригинале: «Вот она, твоя честь!» — Е.К.]

Похоже, воинская слава состоит в том, что благородные становятся жертвой равнодушной смерти, а простые люди, получив раны, становятся инвалидами и приобретают сомнительную привилегию просить милостыню у тех, кто оставался дома и всеми силами избегал подобной «славы». Адвокаты такой славы вряд ли найдут поддержку у Шекспира, несмотря на то что в его пьесах изредка встречаются выспренние монологи.

«Время ли паясничать?»

Тут на сцене появляется принц Хэл без меча (видимо, потерянного в жаркой схватке). Он пытается взять у Фальстафа меч или хотя бы пистоль. Но меч Фальстаф не отдает, а в кобуре у него лежит бутылка сухого вина. Принц отнимает у Фальстафа бутылку и нетерпеливо говорит:

Время ли паясничать?

      Акт V, сцена 3, строка 55

Фальстаф — всегда Фальстаф, Хотспер — всегда Хотспер, но принц может играть любую роль, соответствующую случаю. На поле боя он — Хотспер, а не Фальстаф.

«Ты весь в крови...»

Хотя настоящему принцу Хэлу в то время было всего шестнадцать, он был на поле боя и дрался храбро. Стрела попала принцу в лицо (к счастью, это была всего лишь царапина), но он отказался уйти в свой шатер, настаивая на том, что рана несерьезна, а его уход может плохо повлиять на солдат.

Шекспир сохраняет и эту рану, и этот ответ. У него рану замечает сам король, нахмурившись, он говорит принцу:

Ты весь в крови, уйди отсюда, Гарри.

      Акт V, сцена 4, строка 1

Но принц отказывается:

Не дай Господь, чтоб принц Уэльский мог
С пустой царапиной покинуть поле...

      Акт V, сцена 4, строки 10—11

«И ты окажешься подделкой...»

Дуглас, все еще разыскивающий короля, наконец сталкивается с ним, но теперь его терзают сомнения. Осторожно приблизившись, он говорит:

Боюсь, и ты окажешься подделкой,
Хотя ведешь себя ты как король.

      Акт V, сцена 4, строки 34—35

Эти две строчки отражают кульминационный момент сражения и — в каком-то смысле — всего царствования Генриха IV. Они имеют не только буквальный, но и переносный смысл: народ боится, что король Генрих — всего лишь подделка, что он не является законным наследником престола, а если так, то его правление не может быть долгим и удачным.

Но Дуглас говорит, что он действует как король и выглядит как король. И действительно, Генрих доказал это, решительно выступив против мятежников и победив их.

Король не отступает перед Дугласом, хотя должен был бы сделать это не только потому, что его жизнь важнее любого рыцарского жеста, но и потому, что Шекспир изображает Генриха стариком, а Дугласа — искусным и практически непобедимым воином.

На самом деле во время битвы при Шрусбери король был достаточно молод, чтобы принимать активное участие в сражении. Согласно Холиншеду (который цитирует рассказы очевидцев, возможно приукрашенные льстецами), он собственноручно убил тридцать шесть человек. Более того, Холиншед указывает, что король действительно сражался с Дугласом и тот выиграл поединок, но короля успели спасти.

Холиншед не указывает имени спасителя; скорее всего, это были телохранители Генриха, которые все вместе бросались на помощь королю, если ему грозила опасность. Естественно, Дуглас был вынужден отступить.

Однако Шекспир начинает готовить развязку пьесы, вводя подробности, которых нет ни у Холиншеда, ни в других источниках. Именно принц Уэльский приходит на помощь королю, видя, что ему грозит смерть; именно принц без труда побеждает могучего Дугласа и обращает его в бегство.

Король поднимается с земли и говорит сыну:

Постой. Передохни. Моею жизнью
Ты дорожишь, как видно, не шутя?
Ты это доказал сейчас на деле.

      Акт V, сцена 4, строки 47—49

Этими словами король извиняется за картину, которую он нарисовал раньше (принц сражается против собственного отца на стороне Перси). Принц показывает, что ничто человеческое ему не чуждо, и пользуется случаем, чтобы слегка пристыдить отца:

Вы разве сомневались? До чего
Меня оклеветали! Говорили,
Что будто бы я смерти вам желал.
Вы видели, какая это правда?
Когда б я Дугласу не помешал,
Он устранил бы вас без всяких ядов,
И сын-подлец остался б без пятна.

      Акт V, сцена 4, строки 50—53

«...Блеск мой перейдет к тебе»

Теперь осталось только одно. Два Гарри, Хотспер и принц, должны встретиться на поле боя. Каждый поклялся убить другого.

Они действительно встречаются, обмениваются формальными вызовами и приступают к дуэли, к которой их неумолимо вел весь ход пьесы. Присутствующий при этом Фальстаф подбадривает принца криками; получается, что хотсперовская ипостась принца сражается с Хотспером, а фальстафовская ипостась наблюдает за этим поединком со стороны.

Как и следовало ожидать, единоборство заканчивается победой принца. Но Хотспер, даже сраженный, до конца остается верен себе. Он говорит:

Мне легче перенесть утрату жизни,
Чем то, что блеск мой перейдет к тебе.

      Акт V, сцена 4, строки 77— 78

Хотспер считает, что честь (она же слава) переходит от побежденного к победителю. Согласно этой логике, победитель титульного боксерского матча становится чемпионом мира в тяжелом весе даже в том случае, если он выиграл всего один этот бой, а проигравший победил ранее дюжину соперников. Иными словами, Хотспер оплакивает не потерю жизни, а потерю звания чемпиона.

Но этого мало. Чемпионом стал именно «мечещитный принц Уэльский». Поворот на сто восемьдесят градусов завершился.

«Прощай, покойся с миром, бедный Джек»

Во время поединка принца и Хотспера входит Дуглас и бросается на Фальстафа. У того только один выход: упасть и притвориться мертвым.

Принц Хэл, отойдя от тела Хотспера, спотыкается о тело Фальстафа и скорбно говорит:

Как, старый друг! И эти телеса
Спасти крупицы жизни не сумели?
Прощай, покойся с миром, бедный Джек.
Есть люди много лучше, смерть которых
Я легче перенес бы, чем твою.

      Акт V, сцена 4, строки 101—103

С точки зрения драматургии было бы лучше, если бы Фальстаф действительно умер. Это символизировало бы конец веселой и беззаботной жизни принца Хэла. Прощаясь с Фальстафом, принц прощался бы со своей юностью и с тех пор до конца жизни был бы вынужден играть роль Хотспера.

А может быть, и нет. Принц Хэл — во всяком случае, тот принц, портрет которого написал Шекспир, — не сумел до конца стать Хотспером даже на пике своей карьеры короля-героя. Он никогда не считал воинскую славу наивысшей ценностью и всегда оставался человечным и гармоничным.

«...Добрый час по шрусберийским башенным часам»

Далее следует символическая сцена. Как только принц уходит, Фальстаф осторожно поднимается, замечает труп Хотспера, наносит ему удар, а затем бесстыдно волочит тело, требуя награду за то, что он убил главного бунтовщика.

Он сталкивается с двумя принцами, Хэлом и Джоном Ланкастерским, которые с изумлением смотрят на воскресшего Фальстафа.

Хэл протестует, заявляя, что это он убил Хотспера, но Фальстаф упорно настаивает на своем: он и Перси упали и лежали бездыханными после поединков с Дугласом и принцем соответственно:

...но потом мы оба вскочили в одну и ту же минуту и дрались еще добрый час по шрусберийским башенным часам.

Акт V, сцена 4, строки 145—146

Принца Хэла, как всегда, забавляет выходка Фальстафа, но потом он машет рукой. В конце концов, Хэл не так честолюбив, как Хотспер; кроме того, ему хочется увидеть, чем закончится очередная проделка старого толстяка. К тому же в официальной истории нет указаний на то, что Хотспера сразил именно Хэл.

Хотспер действительно был убит в сражении при Шрусбери 21 июля 1403 г., но он погиб от руки неизвестного воина. Оснований считать, что его победил именно принц Уэльский, нет. Даже Холиншед не утверждает, что Хотспера убил Хэл. Шекспир делает это для усиления драматизма, но у него принц не предпринимает усилий, чтобы запечатлеть свой подвиг в памяти потомков. Именно этим и объясняется отсутствие исторических свидетельств.

Фальстаф уходит со сцены, таща на спине труп Хотспера. Больше он в пьесе не появляется. Две ипостаси Хэла наконец встретились и соединились физически так же, как они духовно соединились в самом Хэле (это нам еще предстоит узнать).

«С победою тебя!»

Гибель Хотспера означает конец битвы. Как только эта весть распространяется, мятежники, потеряв уверенность в своих силах, спасаются бегством. Принц говорит:

Трубят отбой. С победою тебя!

      Акт V, сцена 4, строка 157

Вустер и Вернон взяты в плен; их тут же ведут на казнь. (В действительности их казнили через два дня после битвы.) Дуглас пытался ускакать с поля боя, но упал с лошади, сильно расшибся и был взят в плен. Но Дуглас был скоттом, а не предателем англичанином, поэтому его отпустили, не взяв выкупа.

Это был дальновидный дипломатический ход. Хотспер освободил шотландских пленников с условием, что они будут сражаться на его стороне, а король освободил Дугласа в обмен на обещание соблюдать нейтралитет и убедить других скоттов, находившихся под его влиянием, сделать то же самое.

Сражение выиграно, но с мятежом еще не покончено. Сам король говорит об этом в финале пьесы:

Ты, Джон, и вы, лорд Уэстморленд, направьтесь
В Йорк, где граф Нортумберленд и Скруп
Готовят, я слыхал, сопротивленье.
А я и Гарри двинемся в Уэльс
На усмиренье Глендаура и Марча.

      Акт V, сцена 5, строки 35—40

Так что пьеса закончилась только в одном смысле: завершилось противостояние Хэла и Хотспера. Продолжение захватывающей сказки следует незамедлительно: перед нами следующая пьеса цикла, «Генрих IV» (часть вторая).

Примечания

1. Точнее, в Антверпене. (Примеч. пер.)

2. Gadshill. (Примеч. пер.)

3. Gad's Hill. (Примеч. пер.)

4. Сделать тачдаун — приземлить мяч за линией соперника. (Примеч. пер.)

5. Saint Nicolas clerks. (Примеч. пер.)

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница