Глава 12. «Антоний и Клеопатра»

В 1607 г. Шекспир вернулся к Плутарху в издании Норта, из которого восемь лет назад заимствовал сюжет для «Юлия Цезаря». Использовав биографию Марка Антония, Шекспир написал то, что можно считать продолжением более ранней пьесы, и сделал ее наиболее «плутарховской» из трех, в которых использовал данный источник.

«Антоний и Клеопатра» начинается практически с того места, где заканчивается «Юлий Цезарь».

Брут и Кассий были разбиты Марком Антонием и Октавием Цезарем в результате двойной битвы при Филиппах в 42 г. до н. э. Теперь эти двое вместе с Лепидом, третьим членом триумвирата, могли разделить между собой Древний Рим.

Октавий Цезарь взял Западную Европу со столицей в самом Риме. Он лучше всех мог воспользоваться этой частью, потому что ему достались сенат и политический центр государства. Октавий был политиком, и самые славные победы он одерживал в словесных битвах за умы людей.

Лепида наградили африканской провинцией, центром которой был город Карфаген. Менее значительному члену триумвирата досталась самая незначительная часть: Лепид как был, так и остался всего лишь придатком Октавия Цезаря. Он приобретал значение лишь тогда, когда одному из двух главных партнеров требовался посредник.

Марку Антонию достался Восток, и это его вполне устраивало. Не считая нескольких дней после убийства Юлия Цезаря, Антоний никогда не добивался успеха в Риме. Он предпочитал восточные провинции, самую богатую и культурную часть Древнего Рима. Марк Антоний был гедонистом; он ценил удовольствия и знал, что в крупнейших городах Востока насладится ими сполна.

Кроме того, он был солдатом, любил воевать и знал, что на Востоке получит такую возможность. Там были парфяне. Одиннадцать лет назад они уничтожили римскую армию¹ и так и не были наказаны римлянами за это поражение. Антоний надеялся восполнить этот пробел.

«Наш полководец вовсе обезумел!»

Однако все планы Антония пошли прахом, когда в 41 г. до н. э. он встретился с Клеопатрой, очаровательной царицей Египта. Антоний страстно влюбился в нее, забыл про необходимость разбить парфян и пренебрег угрозой, исходившей от Октавия Цезаря и медленно, но верно приближавшейся со стороны Рима.

История любви Антония и Клеопатры захватывала воображение всего мира и заставляла вздыхать поколение за поколением. (Наиболее привлекательно и возвышенно она изображена именно в этой пьесе.) Однако в то время их отношения вызывали у солдат Антония лишь досаду и недовольство; армия считала, что ею пренебрегают и лишают добычи и славы.

Действие начинается во дворце Клеопатры, в столице Египта Александрии. На сцене появляются два воина, Филон и Деметрий. Филон, знакомый с ситуацией, делится своим недовольством с Деметрием, видимо недавно прибывшим из Рима. Филон говорит:

Наш полководец вовсе обезумел!
Тот гордый взор, что прежде перед войском
Сверкал, как Марс, закованный в броню,
Теперь вперен с молитвенным восторгом
В смазливое цыганское лицо.

      Акт I, сцена 1, строки 1—6 (перевод М. Донского)

Выражение «цыганское лицо» [в оригинале: «tanny front», «золотисто-коричневая физиономия». — Е.К.] означает смуглую внешность. Такое мнение сложилось позднее и не имело ничего общего с действительностью. Правительницу государства, расположенного в Африке, а тем более египтянку представляли себе смуглой, знойной и даже отчасти напоминающей негритянку. Конечно, Клеопатра могла быть смуглой, но не больше, чем обычная гречанка, потому что она не была египтянкой по происхождению.

Египет отошел к предкам Клеопатры в 323 г. до н. э., после смерти Александра Македонского. Александр завоевал всю Персидскую империю, в которую входил Египет; после смерти Александра Египет захватил один из его полководцев — Птолемей. В 305 г. до н. э. Птолемей объявил себя царем, и с тех пор два с половиной века Египтом правили его потомки, каждого из которых также звали Птолемеем.

Птолемей I, первый из царей птолемеевского Египта, был македонцем, уроженцем грекоговорящего царства Македония, расположенного к северу от Греции. Все Птолемеи женились на гречанках, и все (в том числе и Клеопатра) были чистокровными греками. Отцом Клеопатры был Птолемей XI, прапрапрапрапраправнук Птолемея I. Кстати, среди Птолемеев было и несколько цариц, которых звали Клеопатрами (замечательное греческое имя, означающее «слава отца»; в нем нет ничего египетского). На самом деле героиня пьесы Шекспира Клеопатра VII, но, поскольку всех остальных Клеопатр забыли, а эту помнят до сих пор, можно обойтись одним ее именем; все равно с шестью предыдущими ее никто не спутает.

Тем не менее в пьесе Клеопатра изображена знойной африканкой. Беседа продолжается, и Филон говорит об Антонии:

И сердце мощное, от чьих ударов
Рвались застежки панциря в сраженьях,
Теперь смиренно служит опахалом,
Любовный пыл развратницы студя.

      Акт I, сцена 1, строки 6—10

[В оригинале: «gypsy's lust» — «любовный пыл цыганки». — Е.К.] В данном случае слово «цыганка» синоним египтянки, однако Клеопатра была египтянкой по национальной принадлежности, а не по крови. Действительно, для правящей греческой династии египтяне были таким же «простонародьем», каким для британцев в свое время были уроженцы Индии. Если бы кто-то назвал ее египтянкой, для Клеопатры это прозвучало бы смертельным оскорблением.

Более того, во времена Шекспира словом «цыгане» называли бродячие группы мужчин и женщин неизвестного происхождения. В народе считали их выходцами из Египта, хотя куда более вероятно, что они пришли из Индии. Когда Клеопатру называют цыганкой, в памяти публики сразу возникают смуглые женщины в цветастых нарядах, ничем не напоминавших западные; в этом отношении со времен Шекспира ничто не изменилось.

«Один из трех столпов вселенной...»

Входят Антоний и Клеопатра в сопровождении служанок и евнухов, и Филон язвительно говорит о Марке Антонии:

Взгляни получше, —
Вот он, один из трех столпов вселенной,
Который добровольно поступил
В шуты к публичной девке.

      Акт I, сцена 1, строки 11—13

Антоний — один из трех членов второго триумвирата. Все трое правят Древним Римом, поддерживая его, как «тройная колонна».

В данном случае Рим представляет собой всю вселенную. В каком-то смысле так оно и было, поскольку ему принадлежало все Средиземноморье, являвшееся для греков и римлян всем «цивилизованным» миром.

Так, в Евангелии от Луки говорится о декрете кесаря Августа (то есть выведенного в пьесе Октавия Цезаря, но уже в его следующей ипостаси), согласно которому в Римской империи должна была пройти перепись. Библейская фраза звучит таким образом: «В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле» (Лк., 2: 1).

Конечно, это преувеличение. И римляне, и Шекспир знали, что Рим правит не всей землей. К северу от границ Рима проживали варварские племена, которые еще пару веков назад чувствительно напоминали о своем существовании. Если же говорить о культуре, то и римляне, и Шекспир знали, что Рим правит не всем «цивилизованным» миром. К востоку от границ Рима существовало культурное Парфянское царство, которое однажды уже нанесло поражение Риму и продолжало представлять для него грозную опасность. (Кроме того, цивилизация существовала в Китае и Индии, но туда римлянам было уже не добраться.)

Однако в пьесе превращение Рима в весь мир представлено весьма драматично. Антоний борется за власть над всем Древним Римом, но проигрывает сражение отчасти из-за собственной недальновидности, а отчасти из-за романа с Клеопатрой. Это сражение становится все более драматичным, пока он, если так можно выразиться, не теряет весь мир. Драматизм ситуации еще более усиливается, если учесть, что Антоний теряет его из-за любви к женщине.

Действительно, в 1678 г. английский поэт Джон Драйден написал свою версию легенды об Антонии и Клеопатре (сильно уступающую шекспировской) и назвал ее максимально романтически: «Все за любовь, или Потерянный мир».

«Насколько ж велика?»

Антоний и Клеопатра воркуют, как юные влюбленные. Клеопатра кокетливо спрашивает:

Любовь? Насколько ж велика она?

      Акт I, сцена 1, строка 14

Но к этому времени Клеопатра уже далеко не наивная девушка. Она опытная женщина, немало повидавшая и не разлюбившая. Царица родилась в 69 г. до н. э.; к моменту знакомства с Антонием ей было двадцать восемь лет.

Отец Клеопатры Птолемей XI умер в 51 г. до н. э., и трон унаследовал ее младший брат, тринадцатилетний Птолемей XII. Клеопатра, которой в тот момент было около восемнадцати, правила вместе с ним. Однако она запуталась в дворцовых интригах и бежала в Сирию, чтобы собрать армию и с ее помощью захватить безраздельную власть над страной.

Как раз в это время (а именно в 48 г. до н. э.) в Египте появился Помпей, разбитый Юлием Цезарем в битве при Фарсалии. Египтяне убили Помпея; вскоре после этого в Египет прибыл Юлий Цезарь.

Клеопатра понимала, что реальная власть в бассейне Средиземноморья принадлежит Риму. Египет оставался единственным независимым государством в этом регионе, но Клеопатра ничего не могла предпринять без позволения римских властей. Если бы Рим стал возражать, то она оказалась бы бессильна даже внутри собственной страны. Кроме того, Клеопатра понимала, что теперь самым могущественным из римлян является Юлий Цезарь. Если бы она сумела привлечь Цезаря на свою сторону, то он мог бы посадить ее на трон.

Завернув в ковер, ее тайно доставили к Юлию Цезарю. Во всяком случае, так говорит предание. Более поздние мифотворцы утверждали, что, когда ковер развернули, Клеопатра предстала пред Цезарем обнаженной.

Юлий Цезарь понимал ее корыстные соображения, но все же позволил себя убедить, провел в Александрии целый год, без нужды вмешался в египетские интриги и подверг себя серьезной опасности. Считают, что в это время Клеопатра была его любовницей. (В то время Цезарю было пятьдесят два года, а ей — двадцать один.) В конце концов Клеопатра родила сына, заявила, что его отцом является Цезарь, и назвала мальчика Птолемеем Цезарем. Однако народу он был известен как Цезарион.

В 47 г. до н. э. Цезарь оставил Александрию, вернулся в Малую Азию и разгромил противника. Оттуда он отправился на запад, одержал громкие победы в Африке и Испании, вернулся в Рим как диктатор и был убит как раз в тот момент, когда был готов объявить себя царем.

Существует легенда о том, что он привозил Клеопатру в Рим, но после убийства Цезаря она сумела бежать и вернуться в Египет. Эта легенда основана на загадочной строчке, содержавшейся в одном из писем Цицерона; скорее всего, это не соответствует действительности. Цезарь был слишком умным политиком, чтобы усложнять свое положение присутствием в Риме «заморской царицы», которую считали его любовницей. А Клеопатра была слишком умной правительницей, чтобы бросить неспокойное царство ради роли ненавистной римлянам любовницы стареющего политика.

Скорее всего, годы между разлукой с Цезарем и встречей с Марком Антонием (47—41 до н. э.) она провела в Александрии.

«Вдруг Фульвию ты чем-то прогневил?»

Любовное воркование Антония и Клеопатры прерывают гонцы из Рима. Антоний недоволен тем, что его отвлекают, и хочет, чтобы гонцы как можно скорее ушли. Однако Клеопатру тревожит любое упоминание о Риме, любой намек на то, что важные дела могут увести от нее Антония так же, как это случилось с Цезарем. Она саркастически говорит:

Нет, надо выслушать гонцов, Антоний.
Вдруг Фульвию ты чем-то прогневил?

      Акт I, сцена 1, строки 19—20

Фульвия — третья жена Марка Антония, неистовым честолюбием не уступающая Клеопатре, но, видимо, лишенная прелестей последней. Во всяком случае, обольстить Антония Фульвии не удалось.

Антоний также был третьим мужем Фульвии. В первом браке она была замужем за тем самым Публием Клодием, который дал Цезарю повод развестись со своей второй женой (см. в гл. 11: «Кальпурния!») и возглавил тех, кто преследовал Цицерона.

Когда Цицерон попал в проскрипции, составленные вторым триумвиратом, и был убит (см. в гл. 11: «Цицерон казнен»), его голову принесли Фульвии как доказательство того, что он действительно мертв. Фульвия взяла ее в руки и злобно проткнула шпилькой язык величайшего оратора, мстя Цицерону за красноречие, от которого пострадали два ее мужа — Публий Клодий и Антоний.

После раздела мира с Октавием Цезарем и Лепидом Антоний отправился на восток, не взяв с собой грозную Фульвию (однако предвидение тут явно ни при чем). Любое упоминание о злобной жене смущало Антония, и Клеопатра знала это.

«Желторотый Цезарь»

Но Клеопатра на этом не успокаивается. Новости могут быть не только от Фульвии, но и от Октавия Цезаря. Она говорит:

А может статься, желторотый Цезарь
Повелевает грозно...

      Акт I, сцена 1, строки 20—22

Эти слова должны попасть в цель. К началу пьесы Антонию сорок один год; он седой ветеран, проведший на войне больше двадцати лет. Октавий Цезарь моложе его на девятнадцать лет; сейчас ему всего двадцать два. Антония должно раздражать, что какой-то мальчишка смеет держаться на равных с ним, опытным воином.

(Любопытно, что в данной пьесе Октавия Августа всегда называют Цезарем, в то время как в «Юлии Цезаре» он неизменно Октавий. Во избежание путаницы с Юлием Цезарем я буду называть его Октавием Цезарем.)

Клеопатра добивается своего. Попавшийся на удочку Антоний восклицает:

Пусть будет Рим размыт волнами Тибра!
Пусть рухнет свод воздвигнутой державы!
Мой дом отныне здесь.

      Акт I, сцена 1, строки 33—34

Он отказывается выслушать гонцов и уходит.

«Пренебрегает...»

Филон и Деметрий, с удивлением и неодобрением наблюдавшие за этой сценой, не в силах поверить, что Антоний может быть настолько равнодушен к собственным интересам.

Пренебрегает Цезарем Антоний.

      Акт I, сцена 1, строка 56

В отличие от Антония Деметрий, только что прибывший из Рима, знает, на что способен Октавий Цезарь.

Несмотря на молодость, Октавий Цезарь был одним из величайших политиков в истории. Он не тратил времени на пустяки, в том числе и на любовные романы. Он был холодным и умным человеком, никогда не совершавшим серьезных ошибок. Сама судьба словно создала его для того, чтобы реализовать планы его двоюродного деда Юлия Цезаря. Возможно, Октавий не обладал военным и литературным даром гениального Юлия, но как политик превосходил его, потому что сумел провести необходимую реформу власти, ни разу не воспользовавшись ненавистным народу словом «царь», однако в конце концов своим величием превзошел любого царя.

Октавий Цезарь не обладал ни романтической привлекательностью своего соперника, ни его ораторскими способностями, ни внешней прямотой и откровенностью, которые делали Антония чрезвычайно популярным среди солдат. Октавия могли не любить, однако понимание его величия сделало наконец Октавия настоящим отцом народа.

Антоний всегда недооценивал его и не понимал, что этот молодой человек сплел сложную сеть из союзов с политиками и полководцами, для которых корысть значила больше, чем любовь; в конце концов эта сеть сделала Октавия всемогущим.

Шекспир тоже относится к Октавию скептически, но это необходимо для большего театрального эффекта. Симпатии публики должны быть на стороне первого любовника, а не расчетливого политика.

Да, конечно, с легкой руки Шекспира публика «болеет» за Антония, однако верность истине заставляет признать, что Октавий Цезарь, в отличие от Антония, действительно был более великим человеком; если бы обстоятельства сложились по-другому и победу одержал Марк Антоний, для всего мира это стало бы величайшей трагедией.

«Подтверждает слухи...»

Деметрий продолжает свою речь:

Как жаль, что сам он подтверждает слухи,
Дошедшие до Рима.

      Акт I, сцена 1, строки 59—61

Октавий Цезарь в своей непрекращающейся борьбе против Антония искусно использовал пропаганду. Еще когда между двумя триумвирами был мир, Октавий подрывал позиции Антония на западе, распространяя слухи о его распутстве.

В гневных и язвительных речах, произнесенных Цицероном в последний год его жизни, он поливал Антония грязью. Хотя Цицерон безжалостно преувеличивал его слабости, однако многое в этих речах было верно. Антоний устраивал кутежи, любил роскошь и давал повод для самых чудовищных слухов.

Октавий Цезарь использовал речи Цицерона и добавлял к ним новости, которые поставлял сам Антоний. Триумвир жил с «заморской царицей». Рим часто воевал с восточными царями, поэтому связь Антония с Клеопатрой было легко трактовать как государственную измену.

В отличие от него Октавий продолжал играть роль истинного римлянина — трудолюбивого, серьезного, достойного человека, преданного общественному благу.

Он ни за что не вступил бы в любовную связь с экзотической обольстительницей. Октавий был дважды женат на честных римских девственницах. Однако сыновей у него не было. Его первая жена была бездетной, а вторая родила Октавию дочь. Поэтому вскоре он женился на третьей (и лучшей из всех) — ее звали Ливия.

Ливии не было и двадцати лет, но она успела побывать замужем, родить сына и была беременна вторым ребенком (как выяснилось впоследствии, тоже мальчиком). Чтобы выйти за Октавия, ей пришлось развестись с мужем, но в ту эпоху развод пороком не считали. Ливия стала образцовой римской матроной и оставалась женой Октавия до конца его долгой жизни. Они прожили вместе пятьдесят два года — феноменально долго для того времени. Еще пятнадцать лет Ливия оставалась его почтенной вдовой. Более того, хотя детей от Октавия Цезаря у Ливии не было, два ее сына от предыдущего брака оказались прекрасными полководцами, а один из них унаследовал власть отчима над Римом.

В результате весь Рим говорил о пороках Марка Антония и добродетелях Октавия Цезаря, что последнему было очень на руку. Антоний делал глупость за глупостью, дававшие людям повод считать преувеличенные слухи правдой (именно это имеет в виду Деметрий), и ни разу не потрудился их опровергнуть, прибегнув к контрпропаганде. Он слишком верил в собственную репутацию, военную славу и вел себя так, словно этого вполне достаточно.

«...Ирода Иудейского»

Действие перемещается во дворец Клеопатры. Ее служанки смеются над прорицателем, хотя, по иронии судьбы, некоторые его предсказания впоследствии сбываются. Например, он предсказывает, что служанка Клеопатры Хармиана переживет свою хозяйку; девушка действительно переживает Клеопатру, но всего лишь на минуту.

В данный момент Хармиана просит его предсказать что-нибудь смешное:

Пусть я в пятьдесят лет разрешусь младенцем, который наведет страх на самого Ирода Иудейского.

Акт I, сцена 2, строки 27—28

[В оригинале: «do homage» — «принесет вассальную клятву». — Е.К.] Как ни странно, эта шутливая реплика была очень полезной: она позволяла шекспировской публике довольно точно определить время действия пьесы — время, когда трон Иудеи занимал Ирод Великий.

Иудея потеряла независимость в 63 г. до н. э. (за двадцать два года до начала пьесы), когда Помпей включил ее в состав Римского государства. Однако ей была дана некоторая автономия; царем Иудеи Помпей сделал способного Антипатра. Антипатр был родом из Идумеи (библейского Эдома) и не являлся иудеем по рождению, но принял иудаизм. Он был убит в 43 г. до н. э., через год после Юлия Цезаря.

Его старшему сыну Ироду, также принявшему иудаизм, в то время было тридцать лет, и он являлся законным наследником, однако в это время в восточных провинциях происходило брожение. Брут и Кассий пытались усилить свои позиции в борьбе против Марка Антония и Октавия, а парфяне умело использовали временное ослабление Рима. После битвы при Филиппах они прибрали к рукам всю Сирию и Иудею, и Ироду пришлось бежать.

Он обратился за помощью к Антонию; тот помог и продолжал помогать, несмотря на все возражения Клеопатры. Ирод стал царем Иудеи как раз в то время, когда Хармиана так насмешливо говорила о нем. Однако поначалу его дела шли не слишком успешно; покорить Иерусалим и овладеть троном он сумел лишь в 37 г. до н. э.

Упоминание о ребенке, которому Ирод принесет вассальную клятву, достаточно ясно. Чем хуже становилось политическое положение иудеев, тем более страстные надежды они возлагали на идеального царя, или «помазанного» (на иврите слово messiah — «мессия» означает «помазанный»).

Когда недолго просуществовавшее независимое иудейское царство Маккавеев пало и Иудея вновь стала римской провинцией, мессианские настроения усилились. Казалось, вся Иудея ждала, что вот-вот должен родиться будущий идеальный царь, который сумеет изменить всю мировую систему, сделать Иерусалим столицей мира и заставить все народы признать единого Бога.

Конечно, это забавляло другие народы, до которых доходили подобные слухи. Хармиана предполагает, что в пятьдесят лет родит этого мессию, истинного иудейского царя, которому Ирод, как обычный земной царь, должен будет принести вассальную клятву. И в самом деле, Иисус родился еще до окончания правления Ирода [на самом деле Ирод умер в 4 г. до н. э. — Е.К.]; в то время Хармиане, если бы она осталась жива, было бы немногим больше пятидесяти лет.

«Добрая Изида...»

Озорница Хармиана просит гадателя предсказать судьбу Алексасу — тому самому придворному, который привел гадателя во дворец, чтобы развлечь Клеопатру. Она спрашивает, сколько плохих жен будет у Алексаса, и со смехом говорит:

Добрая Изида, услышь мою молитву! Откажи мне в чем угодно, только не в этом. Прошу тебя, милосердная Изида!

Акт I, сцена 2, строки 68—70

Изида — главная богиня египетского пантеона. Египетские божества оказывали незначительное влияние на превосходивших их в культурном отношении греков, а затем и на весь западный мир, унаследовавший культуру главным образом от греков.

Однако Изида была исключением из правила. Во-первых, как богиня она была чрезвычайно притягательна, будучи единственной женщиной, имевшей человеческий облик, среди целого сонма богов с головами животных. Она играет привлекательную роль в египетском варианте мифа о растительном цикле (см. в гл. 1: «Адонис...»). Ее брат-муж Осирис был предательски убит Сетом, богом тьмы. Тело Осириса было расчленено и разбросано по всему Египту. Любящая и скорбящая Изида обошла всю страну, собрала разбросанные по ней останки, сложила их вместе и вернула Осириса к жизни.

Культ Изиды был распространен и за пределами Египта. Эту прекрасную «царицу небесную» почитали даже в Риме в мрачные дни нашествия Ганнибала, тогда римляне ощутили беспомощность собственных богов и начали искать покровительства других. Во времена Римской империи (наступавшие уже после эпохи Антония и Клеопатры) храмы Изиды воздвигали даже в таких отдаленных окраинах страны, как Британия, находившаяся в 2000 миль (3200 км) от Нила.

Культ Изиды существовал и после победы христианства. Как богиню деторождения и материнства, ее часто изображали с младенцем Гором на коленях. Широко распространенная концепция «мать и дитя» перешла в христианство в форме Святой Девы и младенца Иисуса; таким образом, аура Изиды окутывает мир даже сейчас.

«...О Риме вспомнил»

Клеопатра не в духе; она не может найти Антония и говорит:

Он собирался нынче веселиться, —
И вдруг о Риме вспомнил.

      Акт I, сцена 2, строки 83—84

Видимо, мысль о гонцах и новостях, которые они могли сообщить, не дает Антонию покоя. В глубине души он по-прежнему римлянин, и он отправляется искать их.

«На моего родного брата?»

Новости действительно оказываются очень неприятными и отчасти даже постыдными; началась война, и затеял ее не кто иной, как жена Антония. Гонец говорит:

Тогда твоя жена пошла войной...

      Акт I, сцена 2, строка 89

Кругозор Фульвии расширился благодаря гневу и унижению, которые она испытывала из-за шашней мужа с египетской колдуньей, и она видела то, чего не замечал Антоний: если Октавия Цезаря не остановят, он победит всех.

Поэтому Фульвия сделала все от нее зависящее, чтобы развязать войну против Октавия, подняла армию и вывела ее в поле. Возможно, Фульвия рассчитывала, что если она поднимет мятеж, то заставит мужа вернуться в Италию и присоединиться к ней.

Марк Антоний ошеломлен. Он спрашивает:

На моего родного брата?

      Акт I, сцена 2, строка 90

[В оригинале: «Против моего брата Луция?» — Е.К.] Луций был младшим братом Марка Антония и занимал ряд важных государственных постов. В 41 г. до н. э., после битвы при Филиппах, а затем раздела Рима между триумвирами, Луция Антония сделали консулом.

Вообще-то должность консула в это время уже потеряла значение, поскольку единственной реальной властью в Риме был Октавий Цезарь, однако она считалась почетной. Назначение Луция консулом было знаком уважения к Марку Антонию. Более того, оно оставляло за Антонием исходные позиции в столице, хотя, к несчастью для него, не слишком надежные.

Именно Луций Антоний, как консул, должен был подавить мятеж Фульвии, так что на первый взгляд казалось, что они воюют друг с другом. Антония поразило, что его жена начала войну со своим деверем.

Видимо, эта война оказалась непродолжительной. Фульвия убедила Луция присоединиться к ней. Гонец объясняет:

Они, однако, вскоре помирились,
Чтоб двинуться на Цезаря совместно,
Но в первом же бою разбил их Цезарь,
И оба из Италии бежали.

      Акт I, сцена 2, строки 92—95

На самом деле победа не была такой быстрой. Сначала армия Октавия оттеснила силы Фульвии и Луция на север, к Перузии (нынешней Перудже), и осадила город. Осада продолжалась несколько месяцев, пока город не сдался. Этот короткий конфликт назвали Перузинской войной.

Перузинская война стала для Марка Антония катастрофой; все наверняка решили, что за спиной Фульвии и брата стоял он (чего на самом деле не было). Она дала Октавию Цезарю тот самый повод, в котором он так нуждался; теперь он выглядел невинной жертвой коварного нападения.

Если уж Фульвии понадобилось воевать, то ей следовало бы, по меньшей мере, оказывать более стойкое сопротивление, чтобы с ней не расправились так быстро. Октавий Цезарь воспользовался этой победой в пропагандистских целях, а Марк Антоний ничего не успел этому противопоставить. Но хуже всего был сам характер поражения. Поскольку еды в городе не хватало, солдаты Фульвии и Луция реквизировали все продукты, заставив гражданское население умирать с голоду. Более того, согласно условиям капитуляции предводителям восставших позволили уйти, но город был разграблен. Это случилось в 40 г. до н. э.

Черствость Фульвии и Луция Антония, которые спасли свои шкуры за счет тысяч простых людей, не ускользнула от римлян. Их проклинали, и часть этих проклятий пала на голову ни в чем не повинного Марка Антония; его авторитет в Италии упал еще ниже.

«С парфянским войском...»

Но это были не все плохие новости. Война шла не только в Риме. В восточные провинции вторгся могущественный враг. Гонец говорит:

Лабиен
С парфянским войском перешел Евфрат
И вторгся в Азию. Его знамена
Над Сирией и над Лидийским царством
И над Ионией победно реют...

      Акт I, сцена 2, строки 100—104

Квинт Лабиен сражался на стороне Брута и Кассия и не перестал воевать даже после поражения при Филиппах и гибели двух главных заговорщиков. Он бежал к парфянам, армии которых к тому времени занимали всю долину Евфрата, юг Малой Азии и Сирию.

Первоначально Парфией называли восточную провинцию Персидской империи. Ее завоевал Александр Великий, а после смерти Александра в 323 г. до н. э. она вошла в состав империи Селевкидов. Однако Селевкидам не удалось удержать завоеванное.

В 171 г. до н. э., когда трон империи Селевкидов занимал Антиох IV, правителем Парфии стал Митридат I. Он добился полной независимости своего государства, а при слабых потомках Антиоха IV парфяне двинулись на запад. В 147 г. до н. э. они установили контроль над долиной Тигра и Евфрата, бывшей колыбелью древних цивилизаций Шумера и Вавилонии, а в 129 г. до н. э. основали свою столицу Ктесифон на реке Тигр.

Последние Селевкиды были вытеснены на небольшую территорию собственно Сирии со столицей в Антиохии, а в 64 г. до н. э. Сирию завоевал Помпей и сделал ее римской провинцией.

Теперь Рим и Парфия противостояли друг другу на реке Евфрат. Под предводительством Орода II парфяне разбили Красса в 53 г. до н. э.; во время битвы при Филиппах Ород все еще был царем. Он поклялся вредить Риму любыми способами, и, когда к парфянам перебежал опытный римский полководец Лабиен, ренегата приняли с почетом и тут же предоставили в его распоряжение парфянскую армию.

В 40 г. до н. э. парфяне под командованием Лабиена двинулись на запад и вскоре оккупировали всю Сирию и Малую Азию; при этом многие римские гарнизоны присоединялись к полководцу-ренегату. Лидия — древнее царство на западе Малой Азии (во времена римского владычества так продолжали называть эту часть полуострова); Иония — территория, расположенная на западном побережье Малой Азии. Упоминание Лидии и Ионии гонцом свидетельствует, что теперь весь полуостров принадлежит парфянам. (Именно от них бежал Ирод; в 40 г. до н. э. парфяне в первый и последний раз в истории этого царства вошли в Иерусалим.)

Для Марка Антония это было вдвойне нестерпимо, поскольку происходило в той части Римского государства, которая принадлежала ему. Он, великий полководец, не сделал ничего, чтобы помешать этому нашествию; в Риме наверняка решили, что он развлекается с Клеопатрой, в то время как враг разрывает страну на части.

Марк Антоний должен был понимать, что распутство ему прощают лишь до тех пор, пока он выигрывает битвы; с потерей военной славы он потерял бы все. Он бормочет:

Нет, крепкие египетские путы
Порвать пора, коль не безумец я.

      Акт I, сцена 2, строки 117—118

«...Из Сикиона?»

Еще один гонец ждет своей очереди. Антоний спрашивает его:

Что сообщают нам из Сикиона?

      Акт I, сцена 2, строка 114

Сикион — греческий город на северо-западе Пелопоннеса, в 50 милях (80 км) к западу от Афин. Пика славы он достиг около 600 г. до н. э., когда им правили три поколения милосердных «тиранов» (единоличных правителей); в истории Древней Греции такая продолжительность правления побила все рекорды. После падения тирании в 565 г. до н. э. город оказался под властью более крупных и сильных Спарты или Коринфа. Второй период расцвета Сикиона начался только после разрушения Коринфа римлянами в 146 г. до н. э. Однако, когда Коринф восстановили, Сикион вновь пришел в упадок; похоже, то, о чем собирается рассказать гонец, стало последним важным событием в истории этого города.

Гонец лаконичен:

Твоя супруга Фульвия скончалась.

      Акт I, сцена 2, строка 119

Фульвия, бежавшая из Италии, добралась до Сикиона и умерла там в 40 г. до н. э. Антоний потрясен. Теперь, когда Фульвии нет, он понимает, что она сохраняла то мужество и энергию, которых он лишился в последнее время. Он говорит:

Расстаться надо с этой чародейкой,
Не то бездействие мое обрушит
Сто тысяч бед на голову мою.

      Акт I, сцена 2, строки 129—131а

Энобарб

Антоний изо всех сил пытается заставить себя расстаться с Клеопатрой и обращается к своему самому надежному помощнику Энобарбу:

Эй, Энобарб!

      Акт I, сцена 2, строка 131b

Энобарб — это сокращенное Агенобарб. Полное имя помощника Антония — Гней Домиций Агенобарб. Его отец сражался с Помпеем против Цезаря и погиб в битве при Фарсалии.

Сам Энобарб командовал флотом Брута и Кассия и воевал против Марка Антония и Октавия Цезаря. После битвы при Филиппах Энобарб некоторое время промышлял пиратством, пока в 40 г. до н. э. (незадолго до начала пьесы) его не победил Марк Антоний. После этого он стал одним из наиболее рьяных сторонников Антония.

Секст Помпей

Нет ничего удивительного в том, что Антонию нужно отправиться в Рим. Он должен заняться отражением парфянской угрозы, но ему не удастся сделать это, если он оставит в тылу разгневанного Октавия Цезаря. Необходимо оправдаться, объяснить, что он не имеет отношения к мятежу, поднятому женой и братом, и восстановить взаимопонимание. Только тогда можно будет начать поход на парфян. Однако на западе существует еще одна трудность. Антоний говорит Энобарбу:

Осведомленные друзья мне пишут,
Чтоб я вернулся в Рим без промедленья.
На Цезаря восставший Секст Помпей
Над морем властвует.

      Акт I, сцена 2, строки 183—187

Секст Помпей (также называемый Помпеем-младшим) был младшим сыном Гнея Помпея Великого. Во время проигранной битвы при Фарсалии он был в Греции с отцом и вместе с ним бежал в Египет. Когда Гней Помпей поплыл на лодке к берегу, Секст остался на корабле и был свидетелем того, как убили его отца, едва тот сошел на берег. В то время Сексту Помпею было двадцать семь лет.

Несколько лет Секст провел в Испании у своего старшего брата Гнея Помпея, воевавшего с Юлием Цезарем. В 45 г. до н. э. он участвовал в битве при Мунде, в которой Гней Помпей потерпел поражение и был убит. Секст бежал, а во время беспорядков, последовавших после убийства Юлия Цезаря, без лишнего шума овладел господством на море.

К 40 г. до н. э. ему принадлежало все Средиземное море. Вскоре после убийства Юлия Цезаря он захватил Сицилию и все еще владел ею. Это отрезало Рим от источников поставки зерна, часть которого поступала из самой Сицилии, а остальное доставляли из Африки и Египта на судах, которые Секст легко перехватывал. Иными словами, младший сын Помпея держал Рим за горло, и Октавий, у которого не было флота, ничего не мог с этим поделать.

Поскольку «нет ничего успешнее успеха», существовала опасность, что растущая сила Секста позволит ему захватить власть. Как говорит Антоний:

А наш народ,
Что переменчив в склонностях своих
И ценит по заслугам только мертвых,
Достоинства великого отца
Приписывает сыну.

      Акт I, сцена 2, строки 187—191

(В пьесе Шекспир называет Секста Помпеем, но я буду называть его Секстом или Секстом Помпеем, чтобы сына не путали с Помпеем Великим, его отцом.)

«Нильский ил...»

Энобарб сообщает Клеопатре о предстоящей разлуке (Антоний пробыл с ней год), и царица идет искать Антония, чтобы тот подтвердил слова своего помощника.

Бедный Антоний попадает в трудное положение. В отличие от Клеопатры он может только льстить и курить ей фимиам. Он пытается утешить и подбодрить Клеопатру, но на нее не действуют его слова. Тогда Антоний объясняет, что теперь ей нечего бояться (больше всего она боялась возвращения Антония к Фульвии), поскольку Фульвия мертва. Но Клеопатра и этот довод оборачивает против него, заявляя:

Так вот твоя любовь!
А где же те священные сосуды,
Что ты наполнишь горестною влагой?
Смерть Фульвии показывает мне,
Как смерть мою когда-нибудь ты примешь.

      Акт I, сцена 3, строки 62—65

В свете событий четвертого акта эти слова звучат иронически, потому что там Антоний реагирует на весть о смерти Клеопатры совсем по-другому.

Огорченный Антоний уверяет, что он верен Клеопатре, хотя и должен уехать. Он говорит:

Клянусь тебе животворящим солнцем,
Что я твоим слугой, твоим солдатом
Отсюда ухожу.

      Акт I, сцена 3, строки 68—70

[В оригинале: «Клянусь пламенем, которое оплодотворяет нильский ил». — Е.К.] Египет представляет собой пустыню, в которой никогда не бывает дождей. Жизнь там возможна только благодаря Нилу. (Происхождение названия Нил неизвестно. Египтяне называли его просто Рекой, но греки назвали его Heilos, римляне — Nilus, а мы — Нилом.)

Нил представляет собой весьма ненадежный источник воды для питья и орошения. Более того, раз в год его уровень повышается из-за таяния снегов в далеких горах Абиссинии и Кении. Воды реки затопляют берега и оставляют на них ил, принесенный из Центрально-Восточной Африки. Пропитанная водой почва поразительно плодородна и на жарком африканском солнце («пламени, которое оплодотворяет нильский ил») дает богатый урожай.

«Римский Геркулес»

Придирки Клеопатры доводят Антония до бешенства, но царица продолжает издеваться над ним, утверждая, что он только притворяется разгневанным. Она говорит:

Посмотрим, Хармиана, как умеет
Беситься этот римский Геркулес.

      Акт I, сцена 3, строки 82—84

Издевка относится к одной из самых смехотворных претензий Антония (хотя тогда к таким вещам относились всерьез). Римским аристократам нравилось вести свою родословную от богов и античных героев. Считалось, что родоначальницей рода Юлиев, к которому принадлежал Юлий Цезарь, была Венера. Род же Антониев, к которому принадлежал Марк Антоний, претендовал на происхождение от Антона, мифического сына Геркулеса. Сам Марк Антоний делал все от него зависящее, чтобы походить на легендарного силача.

В конце сцены рассерженный Антоний уходит; победа в словесной битве остается за Клеопатрой.

«Царица Птолемея...»

Действие перемещается в римский дом Октавия Цезаря. В Риме Октавию приходится немногим легче, чем Антонию в Александрии. У него масса трудностей, и Октавия раздражает, что бездействие Марка Антония добавляет ему хлопот.

Читая письмо, он желчно говорит Лепиду (третьему члену триумвирата):

Вот что мне пишут из Александрии:
Его занятия — уженье рыбы
Да шумные попойки до утра;
Не мужественней он, чем Клеопатра,
Которая не женственней, чем он...

      Акт I, сцена 4, строки 3—7

[«Царица Птолемея» в переводе пропущена. — Е.К.] Данное выражение, буквально означающее «супруга царя Птолемея», то есть собственного брата, лишний раз подчеркивает непопулярность Клеопатры в Риме. В Древнем Египте существовал обычай, согласно которому фараоны женились на своих сестрах. Поскольку кровь фараона считалась божественной, ее нельзя было смешивать с кровью смертных. Супругой фараона могла быть только женщина той же крови. Что ж, по крайней мере, в этом была своя логика.

Когда Египтом начали править Птолемеи, они постарались перенять как можно больше египетских обычаев, чтобы не вызывать возмущения местного населения. К ним относились и браки с сестрой или братом; Клеопатра родилась в семье, где много раз происходило кровосмешение (см. в гл. 8: «...Кровосмесительных утех»), вызывавшее у римлян такое же отвращение, как и у нас.

Действительно, после смерти отца Клеопатра и ее брат Птолемей XII не просто совместно правили Египтом, но и состояли в браке. Ожидалось, что в конце концов у них появится наследник, которому можно будет завещать трон. Однако в 48 г. до н. э. Птолемей XII погиб в ходе короткой войны Юлия Цезаря в Александрии, после чего Клеопатра разделила власть с другим младшим братом, Птолемеем XIII.

В то время Птолемею XIII было всего десять лет. В 44 г. до н. э., когда до Клеопатры дошла весть о гибели Юлия Цезаря, она приказала убить мальчика и начала править совместно со своим сыном Цезарионом, которому тогда было три года. Новый царь стал Птолемеем XIV.

Называя Клеопатру «царицей Птолемея», Октавий Цезарь подчеркивает, что она была замужем за своими братьями; можно не сомневаться, что это имело немалое значение в кампании по дискредитации Марка Антония.

«Разбитый под Мутиной...»

Сообщения о катастрофе Октавий Цезарь воспринимает так же, как Антоний. Октавий знает, что Секст Помпей контролирует все побережье, а там, куда не добрался Секст, господствуют пираты. Позиции Октавия в Риме целиком и полностью зависят от подвоза продуктов, и с каждым днем его положение становится все более шатким.

Октавий Цезарь сожалеет о том, что не получает помощи от Марка Антония. Не зная, что Антоний уже спешит на запад, Октавий Цезарь восклицает:

Опомнись же, Антоний!
От оргий сладострастных оторвись!
В те дни, как отступал ты от Мутины,
Разбитый войском Гирция и Пансы
(Хоть пали оба консула в бою),
Жестокий голод за тобою гнался.
Привыкший к роскоши, ты проявил
В борьбе с лишеньями такую стойкость,
Что позавидовал бы ей дикарь.

      Акт I, сцена 4, строки 55—61

Здесь идет речь о событиях, последовавших за убийством Юлия Цезаря, но не упомянутых Шекспиром в одноименной пьесе. Они имели место в перерыве между третьим и четвертым актами пьесы «Юлий Цезарь».

Децим Брут (которого Шекспир называет Децием) владел Цизальпинской Галлией на севере Италии. Марк Антоний повел армию на север, чтобы расправиться с ним. Деций занял оборону в Мутине (современной Модене), в 220 милях (350 км) к северу от Рима. Пока Марк Антоний сражался, Октавий Цезарь, остававшийся в Риме, заставил сенат объявить войну Антонию и послать против него две армии, одной из которых командовал консул Гирций, а второй — консул Панса.

Марк Антоний оставил командовать осадой Мутины своего брата Луция, а остатки армии повел против консулов. Антоний был разбит, но оба римских консула погибли. (Это оказалось на руку Октавию, поскольку после смерти консулов он возглавил победившую армию.)

Антонию пришлось отступать в Галлию через Альпы; отступление оказалось чрезвычайно трудным. Это был звездный час Антония; он делил все тяготы похода со своими солдатами, чем снискал их горячую любовь. Конечно, при многочисленных пересказах его подвиги сильно преувеличивали; об этом можно судить по отталкивающим подробностям, которые перечисляет Октавий:

Ты не гнушался жажду утолять
Мочою конской и болотной жижей,
Которую не пили даже звери.

      Акт I, сцена 4, строки 61—63

«...Атланта полумира...»

Клеопатра, оставшаяся в Александрии, тоскует по Антонию, ей жалко себя. Она говорит:

Дай выпить мандрагоры мне.

      Акт I, сцена 5, строка 4

Мандрагора — растение из семейства пасленовых, родина которого Средиземноморье. Ее использовали как слабительное, рвотное и наркотическое средство. При этом ее действие зависело от дозы, но Клеопатра говорит о мандрагоре как о наркотике, отвечая на вопрос «зачем»:

Хочу заснуть и беспробудно спать,
Пока Антоний мой не возвратится.

      Акт I, сцена 5, строки 5—6

Она с тоской говорит об Антонии:

Послушай, Хармиана, как считаешь —
Где он сейчас? Чем занят мой Антоний?
Как думаешь, сидит он иль стоит?
Идет пешком иль едет на коне?
Счастливый конь! Как должен наслаждаться
Ты тяжестью Антония! Гордись,
Ведь ты несешь Атланта полумира...

      Акт I, сцена 5, строки 18—23

[В оригинале: «Ты несешь на себе половину Атланта этой земли». — Е.К.] Атлант — один из титанов, воевавших с Юпитером. Видимо, он возглавлял титанов, потому что был наказан более сурово, чем другие. Его заставили держать на своих плечах тяжесть неба.

Однако со временем Атланта стало трудно представлять несущим на плечах небо. Греки начали разбираться в астрономии и поняли, что твердого неба, которое нужно подпирать, не существует. Тогда миф усовершенствовали и заставили Атланта вместо неба держать Землю.

Здесь Клеопатра изображает Антония Атлантом, который несет на себе тяжесть забот о Древнем Риме. Конечно, он разделял это бремя с Октавием Цезарем, следовательно, был Атлантом только наполовину.

«...Жарких поцелуев солнца...»

В отличие от воображаемого Антония Клеопатра кажется себе уродливой и старой. Она говорит:

Как можно помнить обо мне, чья кожа
Черна от жарких поцелуев солнца,
Изрезана морщинами годов?
А ведь когда здесь был лобастый Цезарь,
Я царским лакомством слыла. Помпей
Не мог свой взор от глаз моих отвесть...

      Акт I, сцена 5, строки 27—32

[В оригинале: «Моя кожа покрыта синяками от любовных щипков Феба». — Е.К.] Конечно, Феб — солнце, а синяки от его любовных щипков — это загар. Однако такая царица, как Клеопатра, ни за что не стала бы загорать. Загар был простителен только крестьянкам.

Скорее всего, это означает, что она смугла от природы, потому что живет в тропиках. Шекспир повторяет распространенную ошибку, считая Клеопатру египтянкой и даже негритянкой.

Упоминание о морщинах — такое же кокетство. В данный момент Клеопатре двадцать девять лет; конечно, юность прошла, но о старости и морщинах говорить еще рано.

И все же понять женщину можно: со времени ее знакомства с Юлием Цезарем прошло почти девять лет, а с Помпеем (не самим Помпеем Великим, а с его старшим сыном) она встретилась, когда была еще моложе.

«Ее пышный трон...»

Но тут к Клеопатре прибывает гонец от Антония с жемчужиной и хвалебной речью. Он говорит:

Друг, передай великой египтянке,
Что верный римлянин ей посылает
Морской ракушки клад — ничтожный дар,
Но что сверх этого повергнет он
К ее ногам бесчисленные царства.
Скажи, — прибавил он, — что весь Восток
Подвластен будет ей.

      Акт I, сцена 5, строки 43—46

[«Пышный трон» в переводе пропущен. — Е.К.] В Риме ходил слух о том, что Антоний собирается передать Клеопатре римские провинции и даже сделать ее царицей Рима (а себя, естественно, царем), после чего заморской колдунье воздвигнут трон на Капитолии. Возможно, этот слух настроил римлян против Антония сильнее, чем все остальное, вместе взятое.

Здесь Шекспир слегка торопит историю. Угроза отдать весь Восток Клеопатре возникла позже.

В данный момент Марк Антоний и Октавий Цезарь, у которых забот по горло, должны волей-неволей оставаться друзьями, так как только совместные усилия позволят им выжить.

Но Клеопатре сейчас не до политики. Она довольна тем, что Марк Антоний о ней помнит, и стыдится того, что вспоминала Юлия Цезаря и Гнея Помпея. Когда Хармиана поддразнивает Клеопатру, напоминая о ее любви к Юлию Цезарю, царица отвечает всем известной строчкой:

Тогда была
Девчонкой я неопытной, незрелой;
Была холодной кровь моя тогда...

      Акт I, сцена 5, строки 73—74

Действительно, самое любопытное в этой пьесе то, что это гимн зрелой любви, а не подростковой страсти (в отличие от «Ромео и Джульетты»).

«Ожидает Рим Антония с минуты на минуту...»

Действие второго акта перенесено в Мессину, на остров Сицилия. Сцена представляет собой лагерь Секста Помпея, беседующего со своими капитанами Менекратом и Менасом. Настроение у Секста приподнятое; он уверен, что контроль над торговыми путями Рима — его козырная карта и что Октавий Цезарь и Лепид ничего не смогут сделать без помощи великого полководца Марка Антония. А Антония окончательно поработила Клеопатра. Он говорит:

Антоний обжирается в Египте
И не покинет пира для войны.

      Акт II, сцена 1, строки 11—13

Однако он слишком уверен в себе. Входит еще один из его капитанов, Варрий, и говорит, что он прибыл

С известьем верным: ожидает Рим
Антония с минуты на минуту.
Уже давно покинул он Египет.

      Акт II, сцена 1, строки 28—30

Конечно, можно надеяться, что по прибытии в Рим Марк Антоний сразу поссорится с Октавием. Менас осторожно высказывает эту мысль, но Секст недоверчиво качает головой. Причин для ссор у них достаточно, но, пока им грозит опасность с моря, они останутся друзьями. К концу короткой сцены положение Секста меняется на сто восемьдесят градусов.

«Ату, Вентидий»

Следующая сцена происходит в конце 40 г. до н. э. в римском доме Лепида. Между Октавием Цезарем и Марком Антонием вот-вот произойдет столкновение; бедный Лепид выбивается из сил, пытаясь предотвратить его. Он постарается повлиять на Октавия и просит Энобарба повлиять на Марка Антония.

С противоположных сторон входят два триумвира в сопровождении друзей и делают вид, что настолько заняты беседой, что не замечают соперника.

Антоний разговаривает с одним из своих полководцев; судя по всему, его мысли заняты военной ситуацией на Востоке.

Покончим здесь дела и — на парфян!

      Акт II, сцена 2, строки 15—16а

[«Ату, Вентидий» в переводе пропущено. — Е.К.] Затем он продолжает разговор, не слышный публике, но нужный для того, чтобы произвести впечатление на Октавия.

Вентидий — это Публий Вентидий Басс, в молодости он был бедняком и зарабатывал себе на жизнь сдачей внаем мулов и повозок. Он стал полководцем, служа под началом Юлия Цезаря в Галлии, и остался предан последнему во время войны с Помпеем. После убийства великого Юлия Вентидий поступил на службу к Марку Антонию и с тех пор сохранял ему верность.

«Меценат, спроси Агриппу»

Что касается Октавия Цезаря, то в этот момент он беседует с двоими людьми. О чем — неизвестно; скорее всего, о политике. Октавий демонстрирует полную незаинтересованность. Мы слышим лишь окончание фразы:

Не знаю, Меценат, спроси Агриппу.

      Акт II, сцена 2, строки 16b—17

Меценат и Агриппа — ближайшие помощники Октавия Цезаря, как в данный момент, так и впоследствии. Гай Цильний Меценат человек штатский. Он был на несколько лет старше Октавия и дружил с ним с детства. Когда Октавий Цезарь был вынужден уезжать по военным или дипломатическим делам, Меценат оставался вместо него и заботился о Риме. Когда он в конце концов ушел на покой, то тратил накопленное им состояние на помощь писателям и художникам. Он делал это настолько серьезно, а те, кому он помогал, были настолько талантливы, что с тех пор каждого покровителя искусств называют в его честь меценатом.

Напротив, Марк Випсаний Агриппа — полководец и правая рука Октавия Цезаря. Он участвовал во всех битвах своего патрона и добывал ему победы. (Почему Агриппа не одерживал их для себя? Потому что был достаточно умен и понимал, что для успеха нужен умелый руководитель. Марк Антоний тоже нуждался в руководстве Юлия Цезаря, но так до конца и не понял этого.)

Агриппа был ровесником Октавия Цезаря и учился с ним в школе. Когда пришла весть об убийстве Юлия Цезаря, он поехал с Октавием в Италию. В войне с заговорщиками он практически не участвовал, поскольку был слишком молод. Однако после битвы при Филиппах Агриппа пошел в гору. Например, именно он командовал армией, заставившей Фульвию и Луция Антония отступить в Перузию, а затем разбившей их.

«Грызитесь себе на здоровье»

Лепид уговаривает триумвиров заняться делом. Оба неохотно садятся и начинают перечислять свои обиды друг на друга. Положение Октавия Цезаря выгоднее: он говорит, что за спинами Фульвии и Луция, развязавших против него войну, стоял Марк Антоний. Антоний отвечает, что эта война была ему не нужна, и очень неблагородно сваливает вину на покойную жену, произнося фразу, которая неизменно вызывает кривую улыбку у сидящих в зале мужей:

Что ж до жены — тебе бы я желал
Когда-нибудь жену такого нрава.
Легко в узде ты держишь треть вселенной,
Но вот попробуй обуздать жену.

      Акт II, сцена 2, строки 65—68

Тем не менее перебранка продолжается. Наконец Энобарб грубовато напоминает, что необходимо достичь компромисса, хотя бы временного.

Попросту говоря, ссудите друг другу малую толику взаимной приязни, с тем чтобы вернуть этот долг, когда замолкнет даже и слух о Помпее. Тогда вам будет нечего делать, вот и грызитесь себе на здоровье.

Акт II, сцена 2, строки 107—110

Слышать это Октавию и Антонию не слишком приятно, но Энобарб оценивает ситуацию правильно: нужно искать пути примирения.

«Октавия, превыше любой хвалы...»

Выход находит Агриппа. Он говорит Октавию:

Твоя сестра, Октавия, превыше
Любой хвалы, а славный Марк Антоний
Теперь вдовец.

      Акт II, сцена 2, строки 123—125

[В оригинале: «У тебя есть сестра с материнской стороны...» — Е.К.] Можно подумать, что Агриппа говорит о сводной сестре Октавия, но это не так. И мать, и отец у Октавия и Октавии одни.

У Октавия Цезаря было две сестры, обе старше, чем он. Старшая из них, Октавия Майор (Большая), была единокровной сестрой Октавия, дочерью первой жены его отца. Вторая, Октавия Минор (Малая), приходилась Октавию родной сестрой; именно ее и имеет в виду Агриппа.

К этому времени Октавия-младшая отнюдь не была юной девственницей. Ей было около двадцати пяти (ненамного младше Клеопатры). Октавию рано выдали замуж, и у нее было трое детей: две дочери и сын. Ее муж, Гай Марцелл, умер за год до этого, так что речь шла о браке вдовы с вдовцом.

Марк Антоний соглашается; кажется, что двух триумвиров объединит женщина, которая сумеет снять противоречия между ними. Такой прецедент уже был: члены первого триумвирата Помпей и Юлий Цезарь находились в том же положении, что Октавий Цезарь и Марк Антоний.

Когда в 58 г. до н. э. Юлий Цезарь отправился в Галлию, он договорился с Помпеем, что отдаст ему в жены свою дочь Юлию, которой в то время тоже было около двадцати пяти лет. Брак оказался удачным. Помпей обожал жену, и, пока они были супругами, между триумвирами царило согласие. Однако в 54 г. до н. э. Юлия умерла; ей было только тридцать лет. Связь между Помпеем и Цезарем тут же оборвалась. Останься Юлия жива — возможно, гражданской войны не было бы.

Нынешние соперники пытаются сделать то же самое. Если бы Марк Антоний любил Октавию так же, как Помпей любил Юлию, все могло бы закончиться хорошо (и даже лучше, потому что Октавии было суждено прожить еще тридцать лет, а не умереть в молодости, как Юлии).

«...На Помпея мне меч поднять»

Соглашение между триумвирами направлено главным образом против Секста Помпея, и это смущает Марка Антония. Он говорит:

Не думал, что придется на Помпея
Мне меч поднять. Недавно оказал
Неоценимую он мне услугу.

      Акт II, сцена 2, строки 159—161

Это слишком мягко сказано. На самом деле Секст и Антоний давно продумывали о заключении союза. Когда после Перузинской войны мать Антония бежала из Италии, Секст оказал ей гостеприимство. Позднее он напоминает об этом Антонию, говоря:

Когда твой брат на Цезаря поднялся,
В Сицилии твоя укрылась мать
И там была радушно принята.

      Акт II, сцена 6, строки 44—46

Конечно, Секст сделал это не по доброте душевной. Он ждал, что Перузинская война превратится в полномасштабную гражданскую войну, и хотел заручиться поддержкой Антония. Поскольку Октавий Цезарь являлся более близким и непосредственным врагом, Секст был готов объединиться с Антонием, и гостеприимство, оказанное матери Антония, было направлено на укрепление этого союза.

Антоний оценил этот поступок по достоинству, и в 41 г. до н. э. началось его сближение с Секстом. И если бы не смертельная угроза со стороны Парфии, такой союз наверняка состоялся бы. Однако из-за парфян Антонию пришлось помириться с Октавием Цезарем, и вместо союза с Секстом на горизонте замаячила война с ним.

«У горы Мизенской»

Но если бы триумвиры решили начать войну с Секстом, к ней следовало хорошенько подготовиться. У Секста были хорошо укрепленные базы на побережье Италии. Антоний спрашивает, где находится Секст, и Октавий Цезарь отвечает:

У горы Мизенской.

      Акт II, сцена 2, строка 166

Мизенская гора — это мыс с бухтой, на которой стоял древний город Мизены. Этот город, давно не существующий, находился в 15 милях (24 км) к западу от Неаполя. Впоследствии Агриппе пришлось построить там сильную военно-морскую базу, но в тот момент Мизены принадлежали Сексту.

«На реке Кидне»

Триумвиры уходят, чтобы познакомить Марка Антония с Октавией и выполнить формальную церемонию ухаживания. Меценат, Агриппа и Энобарб, оставшись одни, начинают болтать.

Естественно, разговор заходит о Клеопатре. Меценат и Агриппа требуют от Энобарба подробностей. Тот рад стараться:

Она завладела сердцем Марка Антония при первой же их встрече на реке Кидне.

Акт II, сцена 2, строки 192—193

Энобарб рассказывает о событиях предыдущего, 41 года до н. э., когда Антоний после битвы при Филиппах захватил восточные провинции и совершал поездку по Малой Азии, заставляя несчастное население собирать деньги для запланированной войны с Парфией. К несчастью для него, денег собрали мало, хотя нельзя сказать, что он не прилагал усилий. Просто Брут и Кассий занимались тем же еще год назад и оставили после себя опустошенную землю.

Штаб-квартирой Антония стал Таре, город на юго-восточном побережье Малой Азии, в устье реки Кидн. (Спустя поколение в Тарсе родился святой Павел.) Антонию пришло в голову логичное решение: поискать деньги в Египте. Это царство, номинально считавшееся независимым, управлялось римской марионеткой и было самым богатым в Средиземноморье; источником этого богатства являлась плодородная долина Нила, а также терпение и тяжелый труд сельского населения.

Согласно донесениям, Египет помогал Бруту и Кассию, что похоже на правду; это царство не могло отказать в помощи любому римскому военачальнику, возглавлявшему армию. Марк Антоний прекрасно понимал это, но тем обстоятельством, что Египет помогал заговорщикам, можно было воспользоваться, чтобы потребовать денег. Именно это Антоний и собирался сделать. Он потребовал, чтобы царица Египта прибыла к нему в Таре и объяснила свои поступки. Семь лет назад Антоний познакомился с Клеопатрой в Александрии, когда был там с Юлием Цезарем, но с тех пор они не виделись.

Клеопатра, прекрасно знавшая не только намерения Марка Антония, но и его репутацию женолюба, решила предстать перед ним во всей красе и роскоши. У Плутарха прекрасно описана эта сцена, но Шекспир описывает ее еще искуснее, для большей драматичности вкладывая это описание в уста грубого солдата Энобарба. Он показывает, что внешность Клеопатры пробуждает фантазию даже у человека, совершенно чуждого поэзии.

Энобарб поднимается до высот подлинной лирики:

Ее корабль престолом лучезарным
Блистал на водах Кидна. Пламенела
Из кованого золота корма.
А пурпурные были паруса
Напоены таким благоуханьем,
Что ветер, млея от любви, к ним льнул.
В лад пенью флейт серебряные весла
Врезались в воду, что струилась вслед,
Влюбленная в прикосновенья эти.
Царицу же изобразить нет слов.
Она, прекраснее самой Венеры, —
Хотя и та прекраснее мечты, —
Лежала под парчовым балдахином.
У ложа стоя, мальчики-красавцы,
Подобные смеющимся амурам,
Движеньем мерным пестрых опахал
Ей обвевали нежное лицо,
И оттого не мерк ее румянец,
Но ярче разгорался.

      Акт II, сцена 2, строки 197—211а

Агриппе остается только вздохнуть с завистью:

Вот зрелище! Счастливец же Антоний!

      Акт II, сцена 2, строка 211b

Стратегия Клеопатры увенчалась блестящим успехом. Антоний, владевший половиной мира, почувствовал себя одиноким. Он был очарован также, как вся толпа, следившая за приближавшимся кораблем. Когда Клеопатра пригласила Антония подняться на борт, он пошел как в гипнотическом трансе и с тех пор стал ее рабом. Он не вспоминал о парфянах, пока те не вторглись в восточные провинции и не заставили Антония обратить на них внимание.

«Над ней не властны годы»

Это описание заставляет Агриппу и Мецената почувствовать неловкость. Мир между триумвирами целиком и полностью зависит от прочности брака Антония и Октавии. Меценат указывает, что теперь Антонию придется бросить Клеопатру, но Энобарб тут же отвергает такую возможность, описывая женские чары царицы с красноречием, которому нет равных в мировой литературе.

Не бросит никогда.
Над ней не властны годы. Не прискучит
Ее разнообразие вовек.
В то время как другие пресыщают,
Она тем больше возбуждает голод,
Чем меньше заставляет голодать.
В ней даже и разнузданная похоть —
Священнодействие.

      Акт II, сцена 2, строки 240—246

Что могут противопоставить этому другие женщины? Меценат неловко возражает:

Все ж, если скромность, красота и ум
Мир принесут Антониеву сердцу, —
Октавия ему небесный дар.

      Акт II, сцена 2, строки 247—249

«Твой демон...»

Антоний предлагает Октавии руку, но, покинув ее и Октавия, он встречается с прорицателем, видимо приехавшим в Италию вместе с ним. Антоний спрашивает, кто будет вознесен судьбою выше, он или Октавий Цезарь. Прорицатель отвечает:

Цезарь.
Держись, Антоний, от него вдали.
Твой демон-покровитель, гений твой,
Могуч, неодолим, бесстрашен, если
Нет Цезарева гения вблизи.
Но рядом с ним, подавленный, робеет.
Так будь от Цезаря на расстоянье.

      Акт II, сцена 3, строки 18—24

Греки верили, что каждого человека сопровождает некий дух, через которого осуществляется связь с богами. При наличии крепкой связи можно достичь немыслимых высот. Если этот дух действовал постоянно, человек получал огромную энергию и неограниченные возможности. В некоторых случаях эта точка зрения видоизменялась: считалось, что у каждого человека есть два духа, добрый и злой, и они постоянно борются за власть над человеком.

Греки называли такого духа daimon (что означает «божество»); у римлян это слово превратилось в daemon. Более поздние христиане воспринимали языческих демонов только как духов зла, и это поверье сохранилось до наших дней. Однако взгляды греков оказались живучими: в современном языке существует понятие «ангел-хранитель», а порой мы утверждаем, что в каждом человеке борются злое и доброе начала.

Прорицатель говорит, что демон Октавия уступает демону Марка Антония, но тем не менее всегда побеждает его. Антоний вспоминает, что Октавий одерживает верх в любой игре, и объясняет это везением. Однако везение тут ни при чем. Октавия Цезаря всю жизнь выручало не везение, а выдающиеся способности.

Кстати говоря, латинский эквивалент греческого daimon — genius (см. в гл. 4: «Так, верно, гений смерти...»).

«На Востоке»

Советуя Антонию держаться подальше от Октавия Цезаря, прорицатель говорит хозяину именно то, что тот хочет услышать. (Именно на этом основано искусство прорицателей всех времен и народов.) После ухода прорицателя Антоний говорит:

Скорей в Египет. Браком я хочу
Упрочить мир, но счастье — на Востоке.

      Акт II, сцена 3, строки 39—41а

В конце концов Антоний так и поступит, но в данный момент он не может уехать. Нужно решить кое-какие проблемы, а до тех пор он должен остаться и жениться на Октавии, ему предстоит жить вдали от Египта.

С трудностями, возникшими на Востоке, придется справляться другим. На сцене появляется полководец Вентидий, и Антоний говорит:

А вот и ты, Вентидий. Должен будешь
Ты двинуться немедля на парфян.
Пойдем, тебе вручу я полномочья.

      Акт II, сцена 3, строки 41b—43

«Будем раньше у Мизен...»

Антония заботят не столько парфяне, сколько Секст Помпей, представляющий собой более близкую и непосредственную угрозу.

Мир между триумвирами и особенно отказ Антония от своих предыдущих обязательств выводят Секста из себя, и он переходит в наступление. Зимой 40/39 г. до н. э. Секст окончательно перекрывает доступ в Рим кислорода. В столицу не поступают продукты, ей грозит голод. Попытки триумвиров успокоить городское население ни к чему не приводят.

У них нет выхода, и им приходится заключить союз с Секстом, включив его в свое объединение, — иными словами, создать вместо триумвирата квадрумвират. Триумвиры договариваются отправиться в Мизены, чтобы обсудить этот вопрос с Секстом.

Шекспир пропускает трудную зиму; у него триумвиры уезжают в Мизены сразу после свадьбы Антония с Октавией. На сцене появляются озабоченные Лепид, Меценат и Агриппа, и Меценат говорит:

Мы, верно, будем раньше у Мизен,
Чем ты, Лепид.

      Акт II, сцена 4, строки 5—7

[В оригинале: «...у Горы». — Е.К.] Под Горой подразумевается Мизенский мыс, на котором должна состояться встреча с Секстом.

«...Мечом, свидетелем победы при Филиппах»

Клеопатра, оставшаяся в Александрии, не находит себе места. Она вспоминает о счастливых днях, проведенных с Антонием, и говорит Хармиане:

В тот день мой смех Антония взбесил,
В ту ночь мой смех его счастливым сделал.
А утром, подпоив его, надела
Я на него весь женский мой убор,
Сама же опоясалась мечом,
Свидетелем победы при Филиппах.

      Акт II, сцена 5, строки 19—23

[В оригинале: «А на следующий день, в девятом часу...» — Е.К.] Вероятно, это воспоминание и доставляет Клеопатре удовольствие, но, если бы добропорядочные римские граждане увидели пьяного, краснолицего Антония, храпящего во второй половине дня (девятый час по римскому двенадцатичасовому счету соответствует нашим пятнадцати часам), да еще облаченного в женское платье, они пришли бы в ужас. Можно не сомневаться, что Октавиан распускал в Риме именно такие слухи об Антонии.

У воинов из средневековых легенд существовал обычай: давать своим мечам собственные имена. Самый известный из таких мечей — Экскалибур (или Эскалибур) короля Артура. Меч Антония Филиппан [в оригинале: «sword Philippan». — Е.К.] назван так в честь битвы при Филиппах, где Антоний одержал главнейшую из своих побед.

«...Одна из фурий со змеями вместо волос»

Становится ясно, что до Клеопатры еще не дошли слухи об Октавии. Гонец, доставивший ей эту весть, смертельно напуган.

Он говорит, что Антонию хорошо, но запинается, и царица тут же понимает: что-то не так. Хорошие вести не сообщают с мрачным выражением лица.

А если ты принес беду — зачем
Ты человек, а не одна из фурий
Со змеями вместо волос?

      Акт II, сцена 5, строки 39—40

Есть несколько греческих мифов о трех ужасных богинях, которых называли эриниями («гневными»). Эринии преследовали и доводили до безумия тех, кто был виноват в чудовищных преступлениях — например, убийстве близких родственников. Согласно описаниям и изображениям, внешность этих богинь была настолько жуткой, что один взгляд на них сводил человека с ума. Они либо держали в руках змей, либо вместо волос их головы украшали извивающиеся живые змеи. (Возможно, это символизировало муки совести.)

Чтобы не сердить богинь, греки иногда использовали эвфемизм и называли их эвменидами («милостивыми»). Эсхил написал великолепную пьесу с таким названием, использовав миф об Агамемноне. Агамемнон (см. в гл. 4: «После Семилетней осады...») по возвращении из Трои был убит своей женой Клитемнестрой. Мстя за отца, сын Агамемнона Орест убивает мать, после чего его начинают преследовать эвмениды.

Римляне называли этих богинь фуриями («буйнопомешанными»); впоследствии это слово проникло и в другие языки.

«Все об Октавии...»

В конце концов гонец признается, что Антоний взял в жены Октавию. Клеопатра приходит в ярость и бьет гонца, угрожая ему страшными карами:

Прочь, гнусный раб! Не то тебе я вырву
Все волосы и выдавлю глаза.
Прутом железным будешь ты избит
И в едком щелоке вариться будешь
На медленном огне.

      Акт II, сцена 5, строки 62—66

В этой мастерски написанной сцене Клеопатра буквально кипит от ярости; можно догадываться, что именно этот гнев влечет к ней Антония («в ней даже и разнузданная похоть — священнодействие»). По сравнению с ней скромная и сдержанная Октавия должна казаться Антонию смертельно скучной — как в постели, так и в быту.

(В этой связи не могу не рассказать анекдот о двух добропорядочных английских матронах, смотревших «Антония и Клеопатру» в 70-х годах XIX в., когда в Великобритании правила королева Виктория. Когда со сцены понеслись проклятия, одна шокированная дама повернулась к другой и прошептала: «Как это не похоже на домашнюю жизнь нашей дорогой королевы!»)

Но гнев Клеопатры не лишает ее разума. Она снова расспрашивает дрожащего гонца, стремясь убедиться, что не ошиблась, а окончательно убедившись, что ошибки нет, горестно говорит ему:

Будь даже ты красивей, чем Нарцисс, —
Ты для меня урод.

      Акт II, сцена 5, строки 96—97

Конечно, Нарцисс — это тот самый красивый юноша, который не отвечал женщинам взаимностью и влюбился в собственное отражение.

Когда гонец уходит, Клеопатра приступает к обдумыванию дальнейших планов. Она вызывает придворного и приказывает ему:

Алексас, расспроси гонца,
Все об Октавии узнай: и возраст,
И какова она лицом и нравом.
Не позабудь спросить про цвет волос.

      Акт II, сцена 5, строки 111—114

«Владеешь ты даже домом моего отца»

Действие перемещается в Мизены, где триумвиры встречаются с Секстом. С обеих сторон сыплются проклятия, оскорбления и угрозы. Марк Антоний говорит, что на суше триумвиры «богаче силами». Секст саркастически отвечает ему:

На суше-то богаче; ведь владеешь
Ты даже домом моего отца.

      Акт II, сцена 6, строки 26—27

Речь идет о доме, который Антоний купил у Помпея Великого, но так и не заплатил за него, потому что между Помпеем и Юлием Цезарем началась война. Гражданские войны всегда заканчиваются тем, что победители грабят побежденных.

«...Рим снабдить пшеницей»

Однако хладнокровный Октавий Цезарь держит себя в руках и в конце концов заставляет Секста Помпея пойти на компромисс. Секст говорит:

Вы предлагаете мне во владенье
Сицилию с Сардинией, а я
Очистить должен море от пиратов
И Рим снабдить пшеницей.

      Акт II, сцена 6, строки 34—37

На самом деле предложение триумвира было более щедрым. К Сицилии, которой уже владел Секст Помпей, добавились Сардиния и Корсика — три больших острова, окружающие Италию с запада и юга. Поскольку все эти острова относились к трети, принадлежавшей Октавию Цезарю, Секст должен был получить и Грецию, отобрав ее у Антония.

За право стать четвертым членом квадрумвирата Секст должен был прекратить блокаду Рима.

«Приносил Аполлодор...»

Секст Помпей принимает предложение; все пожимают друг другу руки и клянутся в вечной любви. Затем Антония, как всегда, начинают донимать нескромными вопросами о Клеопатре.

Секст вспоминает знаменитую историю о том, как Клеопатра познакомилась с Юлием Цезарем. Он говорит:

Так слышал я. Еще мне говорили,
Что будто приносил Аполлодор...

      Акт II, сцена 6, строки 68

Аполлодор — сицилийский грек, доставивший Юлию Цезарю ковер, в который была завернута Клеопатра (возможно, обнаженная). Конечно, разговоры о прежних любовных похождениях Клеопатры неприятны Антонию, однако Энобарбу удается утихомирить Секста и увести его.

«Твой отец, Помпей...»

Но довольны далеко не все. Когда главные действующие лица уходят, Менас (один из капитанов Секста) остается с Энобарбом и бормочет себе под нос:

Твой отец, Помпей, никогда бы не заключил такого договора.

Акт II, сцена 6, строки 82—83

Он намекает на то, что отец Секста, Помпей Великий, был слишком дальновидным полководцем и политиком, чтобы отказаться от козырной карты (возможности взять Рим измором) ради столь ничтожного выигрыша; нет, он заключил бы более выгодную сделку. Здесь проявляется не столько ум, сколько сентиментальность Менаса: Помпей Великий был плохим политиком и наверняка согласился бы даже на менее выгодный раздел мира.

Чуть позже Менас прямо говорит об этом Энобарбу:

Жаль, что придется состязаться всего-навсего в пьянстве. Сегодня Помпею суждено веселиться на похоронах своего счастья.

Акт II, сцена 6, строки 104—105

Время очень скоро покажет, что Менас был прав.

«Благочестива, холодна и неразговорчива...»

Но затем Менас тоже начинает расспрашивать о Клеопатре. Когда Энобарб говорит, что Антоний женился на Октавии, Менас искренне удивлен. Нет сомнения, что это всего лишь брак по расчету.

Энобарб соглашается:

Думаю, что так. Но вот увидишь — эти узы, вместо того чтобы скрепить их дружбу, окажутся петлей для нее. Октавия благочестива, холодна и неразговорчива.

Акт II, сцена 6, строки 120—123

Конечно, такой женщине не под силу удержать Антония. Энобарб уверенно говорит:

Он вернется опять к своему египетскому лакомству.

      Акт II, сцена 6, строка 126

«...Разливы Нила»

Квадрумвиры весело проводят время на галере Секста у Мизенского мыса, развлекаясь и отдавая дань обильным возлияниям. Антоний верен себе: во-первых, он не пьянеет от крепких напитков; во-вторых, он развлекает остальных рассказами о египетских чудесах. Он говорит:

Так водится у них. На пирамидах
Есть знаки, по которым измеряют
Разливы Нила. Если высоко
Стоит вода, ждать надо урожая,
А если низко — будет недород.

      Акт II, сцена 7, строки 17—21

Тут Антоний прав. Египетские жрецы тщательно следили за уровнем воды в Ниле и с помощью записей, накопившихся за долгие годы, заранее предсказывали, каким будет урожай. Именно это наблюдение позволило египтянам в незапамятные времена определить 365-дневный цикл смены времен года и составить солнечный календарь уже тогда, когда другие цивилизации боролись с намного более сложным лунным календарем.

Однако пирамиды для измерения уровня воды они не использовали. На всем протяжении истории люди пытались понять назначение пирамид и не хотели признавать, что эти чудовищные сооружения представляют собой всего-навсего сложные гробницы. Придумывались самые разнообразные цели (особенно в последнее время): что это хранилища знания, накопленного за века, средства предсказания будущего и даже древнее оборудование для запуска космических кораблей. Тем не менее это всего лишь гробницы.

«Ваши египетские гады...»

Вдребезги пьяный Лепид тоже объявляет себя знатоком Египта. Он напыщенно заявляет:

Ваши египетские гады заводятся в вашей египетской грязи от лучей вашего египетского солнца. Вот, например, крокодил.

Акт II, сцена 1, строки 26—28

В его высказывании отражена древняя вера в «самозарождение», то есть в то, что вредные или нежелательные растения и животные зарождаются в мертвой или разложившейся материи. (Иначе как объяснить, что эти виды живут, несмотря на все старания человечества искоренить их?)

Антоний посмеивается над пьяным Лепидом, для виду соглашаясь с ним, однако египтяне прекрасно знали, что змеи и крокодилы вылупляются из яиц, отложенных самками, достигшими половой зрелости. Эти крупные яйца легко заметить.

Но с тварями, откладывающими мелкие яйца, которые легко просмотреть, все обстоит сложнее. Лишь через полвека после смерти Шекспира было доказано, что личинки рождаются не из мертвого мяса, а из крошечных яиц, отложенных в это мясо мухами. И лишь в середине XIX в. доказали, что микроскопические создания рождаются не из мертвой материи, а от других микроскопических существ.

Лепид продолжает делать поразительные открытия. Он говорит:

...я слышал, что эти, как их, пирамеи Птоломида — славные штучки. Нет, нет, не спорьте — я сам это слышал.

Акт II, сцена 7, строки 35—37

Конечно, «пирамеи» — то есть пирамиды — не имели к Птолемеям никакого отношения (если не считать того, что они находились в стране, которой правила эта династия). Они были построены настоящими египетскими фараонами, которые управляли страной за две с лишним тысячи лет до того, как египетский трон занял первый Птолемей. Для Птолемеев пирамиды были такой же древностью, какой для нас являются сами Птолемеи.

Тем не менее «штучки» они действительно славные. Учитывая тогдашнюю технологию, пирамиды наиболее трудоемкие сооружения на нашей планете (возможно, за исключением Великой Китайской стены). Они производят сильнейшее впечатление даже сейчас, когда превратились в руины, состоящие из огромных гранитных блоков. В первозданном виде пирамиды были облицованы гладким белым известняком, сверкавшим на солнце, и окружены величественными храмовыми комплексами.

Греки, свысока относившиеся к любой культуре, кроме своей собственной, покорно включили эти чужеземные постройки в семь чудес света; пирамиды — единственное чудо, уцелевшее с тех пор.

Антоний не может не подшутить над захмелевшим Лепидом. Он описывает крокодила пышными, но пустопорожними фразами и заканчивает описание насмешливой тавтологией:

А слезы у него мокрые.

      Акт II, сцена 7, строка 51

Любое упоминание о крокодиле неизбежно заставляет вспомнить про его слезы, потому что самая знаменитая (и самая лживая) легенда о крокодилах гласит, что крокодил оплакивает свою жертву перед тем, как съесть ее. Выражение «крокодиловы слезы» означает лицемерную скорбь.

«...Владыкой мира?»

Тем временем Менас что-то шепчет Сексту Помпею и дергает его за рукав. Секст, которому не хочется покидать застолье, неохотно следует за Менасом.

Отойдя в сторону, Менас шепчет:

Ты хочешь стать владыкой мира?

      Акт II, сцена 7, строка 63

Полупьяный Секст смотрит на него с изумлением, и Менас объясняет:

На корабле твоем все триумвиры,
Что поделили мир между собой.
Я разрублю канат. Мы выйдем в море,
Там перережем глотки всем троим,
И ты — властитель мира.

      Акт II, сцена 7, строки 72—75

Мгновенно протрезвевший Секст колеблется, но затем с сожалением говорит:

Зря болтаешь
О том, что надо было сделать молча.
Такой поступок для меня — злодейство,
А для тебя — служенье господину.

      Акт II, сцена 7, строки 75—77

Эту историю рассказывает Плутарх, но я сомневаюсь, что ей можно верить. Конечно, Менас мог сделать такое предложение, а Секст — испугаться его. Но вряд ли триумвиры согласились бы пировать на корабле Секста, не приняв соответствующих мер безопасности. Лепид мог оказаться слишком глупым, а Антоний — слишком беспечным, но об Октавии этого не скажешь. Он не стал бы совать голову в пасть льва, не вставив в нее железных прутьев, чтобы не дать этой пасти закрыться.

И все же выдумка хороша. Мне жаль разочаровывать читателя, потому что эпизод блестяще соответствует моменту, когда Секст Помпей достиг пика своего могущества и миновал его.

«Мой храбрый император...»

Октавий Цезарь — единственный, кто пьет только из вежливости. Он плохо переносит алкоголь и не любит терять над собой контроль. Грубый Энобарб иронически говорит ему:

Что, если на египетский манер
Устроить нам для завершенья пира
Вакхическую пляску?

      Акт II, сцена 7, строки 105—107

[«Мой храбрый император» в переводе пропущен. — Е.К.] Латинское слово imperator означает «командующий». Этот титул, обычно присваивавшийся победоносному полководцу его солдатами, был одним из первых, дарованных Юлию Цезарю сенатом. Но Цезарь был не просто одним из многих обладателей этого титула; он именовался императором всех римских армий — то есть генералиссимусом.

Со временем Октавий Цезарь тоже получил этот титул, а поскольку власть над армией являлась залогом устойчивости римского государства, его положение «римского императора» было ключевым. Впоследствии произошло искажение понятия, в результате этот титул стали воспринимать как титул главы государства, а само государство превратилось в Римскую империю.

Энобарб использует слово «император» в его менее пышном, но более точном значении, а именно «командующий». На всем протяжении пьесы «императорами» называют как Октавия Цезаря, так и Марка Антония.

«Парфия, отчизна стрел»

Пока Секста Помпея доводили до бесчувственного состояния алкоголем на Западе, Парфия терпела поражение на Востоке. Оставив Антония в Италии, Вентидий отплыл в Малую Азию, в 39 г. до н. э. загнал римского ренегата Лабиена в восточные горы, а затем разбил его армию и убил его самого.

Однако парфянская армия под предводительством Пакора, сына царя Орода, все еще оккупировала Сирию и Иудею. В 38 г. до н. э. Вентидий повел свою армию в Сирию и разбил парфян в трех битвах, последовавших одна задругой. (Только после этого Ирод смог занять иерусалимский трон.)

В последнем из трех победоносных сражений с парфянами Пакор был убит. Согласно летописям, эта битва состоялась ровно через пятнадцать лет после того злосчастного дня, когда Красс был разбит при Каррах.

Третий акт начинается через год после веселой пирушки в Мизенах. Вентидий празднует в Сирии победу. Перед колонной несут тело убитого царевича Пакора, и Вентидий говорит:

Разбита Парфия, отчизна стрел.
Мне рок судил отмстить за гибель Красса.
Пусть каждый воин поглядит на труп Парфянского царевича. Ород,
Твой сын, Пакор, нам уплатил за Красса.

      Акт III, сцена 1, строки 1—5

Парфию называли «отчизной стрел», потому что наиболее эффективным оружием ее армии были луки и стрелы.

«...Из Мидии, из Междуречья»

Помощник Вентидия Силий пылко советует полководцу преследовать врага, уничтожить его и навсегда покончить с парфянской угрозой. Он говорит:

Преследуй беглецов. Гони парфян,
Гони из Мидии, из Междуречья.

      Акт III, сцена 1, строки 7—9

Месопотамия (буквально: «Междуречье») — название, данное греками северной оконечности долины между Тигром и Евфратом. Именно здесь погиб Красс. После его смерти римляне еще несколько веков пытались завоевать и удержать эту область и время от времени преуспевали. Эта территория была окончательно утрачена ими лишь через семь веков.

Мидия лежит к востоку от Месопотамии. Эту территорию контролировали персы, разбитые Александром Великим; затем Мидией правили Селевкиды, но римляне никогда до нее не добирались.

«С меня довольно»

Вентидий сопротивляется искушению продолжить войну. Он мог бы сказать, что самая безопасная победа — это победа ограниченная. В истории полно имен полководцев, которые, поначалу выигрывая битвы, стремились развить и закрепить достигнутый успех, а в результате теряли все. Ярчайший тому пример — Адольф Гитлер.

Конечно, бывали и исключения вроде Александра Великого. С тех пор многих военачальников манили его лавры, но они не были такими гениальными полководцами, как он.

Однако Вентидий приводит совсем другие доводы, отвечая с умудренностью бывалого политика:

Нет, Силий!
С меня довольно. Знай, что подчиненный
Остерегаться должен громких дел.
Прославиться в отсутствие вождя
Опасней иногда, чем оплошать.

      Акт III, сцена 1, строки 11—15

Возможно, подобная характеристика Марка Антония верна. Если так, это еще одна его слабость. Поскольку авторитет Антония держался на военной доблести, он не мог позволить подчиненному добиться слишком больших успехов, иначе люди решат, что способны воевать и без Антония.

Октавий Цезарь таких трудностей не испытывал. Он не был военным, но зато проявлял политическую гениальность. Октавий не мешал своим полководцам упиваться военной славой, лишь бы они выполняли его приказы, а политическими интригами занимался только император.

«...В Афины»

Военную угрозу со стороны парфян удалось ликвидировать (по крайней мере, на некоторое время), разгромив их на поле боя, а угрозу со стороны Секста Помпея (тоже на некоторое время) ликвидировали, пойдя на компромиссы. Квадрумвиры расстаются; Марк Антоний снова едет на Восток, чтобы заняться делами. Но пока не в Александрию. Он вынужден сохранить мир с Октавием Цезарем, а это означает, что необходимо сохранять брак с Октавией.

В Сирии победоносный Вентидий, знающий об отъезде Антония, говорит Силию:

Он [Антоний. — Е.К.] на пути в Афины.

      Акт III, сцена 1, строка 35

При римлянах Афины уже не имели того стратегического значения, четыреста лет назад, в эпоху Алкивиада и Тимона. Будь у Афин свой флот, все могло бы сложиться иначе, но последние афинские корабли были уничтожены в битве у Аморгоса (острова в Эгейском море) еще в 322 г. до н. э.

После этого Афины попали под власть Македонии и пользовались относительной свободой лишь в том случае, если у македонцев возникали трудности. С 146 г. до н. э. вся Греция (в том числе и Афины) была завоевана Римом и превратилась в провинцию Ахейя, после чего с остатками афинской независимости было покончено.

Однако Афины предприняли последнюю попытку. В 88 г. до н. э. Риму объявил войну Понт — государство на северо-восточных равнинах Малой Азии, которое возглавлял талантливый царь Митридат VI. Рим, переживавший внутренние трудности, был захвачен врасплох. Понтийцы быстро овладели всей Малой Азией. На какое-то время греки поверили, что говорящие на одном с ними языке понтийцы несут им свободу. Афины перешли на сторону Понта и выступили против Рима.

Однако Рим направил на восток одного из своих самых способных и жестоких полководцев — Суллу. Тот осадил Афины, не проявив никакого уважения к их былой славе, а Митридат не смог прийти грекам на помощь. В 86 г. до н. э. город был взят, разграблен, и это стало его концом. С тех пор самостоятельных военных и политических шагов Афины не предпринимали. Они превратились в мирный университетский город и два с половиной века жили мирно, в состоянии полнейшего застоя.

Именно в это сонное царство отправился Антоний и прожил там с Октавией больше двух лет.

Конечно, для пьесы это слишком долгий срок. Поскольку Шекспира больше всего интересуют отношения Антония и Клеопатры, он вынужден сделать вид, что связь Антония с Октавией была непродолжительной.

Поэтому сразу после сцены с Вентидием Антоний уезжает в Афины, оставляя Октавию в Риме, а затем идет сцена, в которой Клеопатра продолжает расспрашивать гонца, принесшего ей весть о женитьбе Антония.

Рим прожил два трудных года, заполненные переговорами с Секстом Помпеем и войной в Сирии и Парфии, а во дворце Клеопатры между тем еще не закончился один и тот же день. Царица все еще стремится отбить Антония у Октавии, а гонец, прекрасно понимая, чего от него ждут, изображает Октавию маленькой, круглолицей, узколобой и неуклюжей.

«...Опять войну с Помпеем»

Выбрав в качестве своей столицы Афины, Антоний сознательно напрашивался на неприятности. Мирное соглашение предусматривало, что Грецию передадут Сексту Помпею. Однако Антоний так и не выполнил это условие и специально приехал в Афины, показывая тем самым, что Греция принадлежит ему.

Естественно, как только Секст понял, что эту часть сделки Антоний выполнять не собирается, он пришел в ярость и снова отрезал Рим от источников снабжения продовольствием. Мизенский пакт распался, не успев осуществиться.

Больше Шекспир о нем не вспоминает. Описывая жизнь Антония в Афинах, он показывает, что происходящее в Италии вызывает досаду у квадрумвира. Ответственность за случившееся он возлагает на Октавия Цезаря. Антоний гневно говорит Октавии, осуждая ее брата:

Но начал он
Опять войну с Помпеем. Он составил
И огласил публично завещанье,
Где обо мне едва упомянул...

      Акт III, сцена 4, строки 3—6

Конечно, Октавий был вынужден вновь сражаться с Секстом, который, перекрыв пути поступления зерна, фактически объявил войну Риму.

Поскольку причиной подобного поведения Секста был отказ Антония соблюдать условия договора, Октавий не мог не подозревать, что за спиной Секста стоит Антоний. Поэтому он пытался оказывать на Антония давление, огласив завещание, в котором тот «едва упомянут».

Сам же Октавий приобрел у римлян еще большую популярность, завещав гражданам Рима свои поместья и деньги. Более того, он объявил об этом во всеуслышание. (Однажды Марк Антоний так же публично прочитал завещание Юлия Цезаря и знал, какое это мощное оружие в умелых руках.)

Антоний не был бы так раздражен, если бы война Октавия Цезаря с Секстом Помпеем складывалась для первого менее удачно. За прошедшее время ситуация сильно изменилась. Когда Секст снова лишил Рим источников питания, стало ясно, почему Менас выступал против компромисса в Мизенах. Октавий воспользовался передышкой для того, чтобы создать в Риме запасы продовольствия. Поэтому голодная смерть населению не грозила, а у Октавия появилось время для нанесения ответного удара. Секст понял, что Антоний и Октавий могут нарушить условия договора, а он сделать то же самое не в состоянии, потому что отобрать зерно, уже привезенное в Рим, невозможно.

Хотя голодная смерть римлянам не грозила, но война с Секстом была неизбежна. Октавий дважды посылал против Секста флот, но опытные моряки Секста дважды одержали победу.

Октавию Цезарю приходится всерьез приняться за дело. Он назначает командующим Агриппу и приказывает ему построить новый флот. На это ушло два года (38 и 37 гг. до н. э.), но Агриппа справился с заданием, а Антонию это не нравится. Он не был заинтересован в победе Октавия Цезаря на море; это означало бы, что Октавий может в любую минуту направить свой флот на Восток.

Антонию не терпится начать войну с Октавием Цезарем. Момент для этого самый подходящий: Секст еще может стать его союзником, а до завершения строительства флота реального преимущества на море у Октавия нет. (В распоряжении же самого Антония не только собственные корабли, но и весь египетский флот.)

«Но если ты нас помирить желаешь...»

Настал момент, когда брак с Октавией должен был оправдать себя. Октавия умоляет мужа не ссориться с ее братом и предлагает свои услуги в качестве посредника. Антоний соглашается:

Но если ты нас помирить желаешь,
Попробуй. А тем временем я буду
Готовиться к войне, позор которой
Падет на брата твоего.

      Акт III, сцена 4, строки 24—27

Пусть Октавия попытается сохранить мир, но, если ей это не удастся, Антоний начнет войну. В 37 г. до н. э. Октавия встретилась с братом, и ей удалось организовать встречу Антония и Октавия в Таренте (южная Италия). Мир между ними был восстановлен.

Однако Антонию это не принесло пользы; брак с Октавией обернулся для него катастрофой. Мир, на который он согласился, приостановил его приготовления к войне, но не помешал Октавию Цезарю готовиться к войне на море. Во время мира между триумвирами Октавий продолжал строить флот.

«...Войну с Помпеем»

Второе примирение Шекспир пропускает. Сразу после сцены с Октавией, где она предлагает себя в качестве посредника, Энобарб и Эрос (еще один капитан Антония) обсуждают военные дела. Эрос, получивший новые известия, говорит:

Цезарь и Лепид возобновили войну с Помпеем.

      Акт III, сцена 5, строки 4—5

Можно подумать, что речь идет о войне, которую Антоний обдумывал в предыдущей сцене, потому что Энобарб отвечает:

Это старая новость.

      Акт III, сцена 5, строка 6

Однако на самом деле речь идет о новой войне, начавшейся уже после организованной Октавией встречи в Таренте и примирения.

1 июля 36 г. до н. э. новый флот Агриппы, состоявший из трех эскадр, вышел в море. Первой эскадрой командовал Агриппа, второй — Октавий и третьей — Лепид. Бои продолжались два месяца; победы, как правило, одерживал Секст Помпей. В одном из сражений эскадра Октавия едва не была потоплена.

Наконец 3 сентября 36 г. до н. э. Секст был вынужден вступить в бой с Агриппой в Мессинском проливе, отделяющем Сицилию от Италии. Его войско было разгромлено сначала на море, потом на суше, после чего, лишившись власти, он бежал на Восток, надеясь найти защиту у Антония.

«Не признает его равным себе...»

Только тут Антоний понял, что вмешательство Октавии стало для него катастрофой. Поражение Секста лишило Антония возможности объединиться с ним и общими силами нанести поражение Октавию. Без Секста победить новый флот Октавия было куда труднее.

Но на этом неприятности Антония не кончились. У Эроса есть новости о Лепиде:

Цезарь одолел Помпея с помощью Лепида, но теперь не признает его равным себе и не желает делиться с ним славой. Да еще обвиняет Лепида в сношениях с врагом на основании его давних писем к Помпею. Так что сейчас бедняга триумвир находится в заточении и будет там, пока его не освободит смерть.

Акт III, сцена 5, строки 7—13

После разгрома Секста Помпея Октавий Цезарь присоединил все его владения (Сицилию, Сардинию, Корсику и т. д.) к провинциям, находившимся под его властью. Лепид, которому принадлежала только Африка, заявил, что он тоже участвовал в войне, а потому имеет право на часть добычи. Но Октавий Цезарь отказал своему коллеге по триумвирату («не желает делиться с ним славой»).

Лепид попытался прибегнуть к силе, однако Октавий тут же пресек это. Он вошел в лагерь Лепида с небольшим отрядом, уверенный, что солдаты Лепида не поддержат своего полководца (возможно, он договорился с ними заранее), и оказался прав. Люди Лепида бросили его.

В результате Лепид лишился как поста триумвира, так и Африки. Но сажать в темницу его не стали, потому что не считали опасным. Наоборот, отослали в Рим и назначили на почетную должность верховного жреца, где Лепид не мог причинить вреда. Он прилежно трудился на этом посту четверть века и больше никому не доставлял хлопот.

«И перерезать глотку...»

После этого на Западе у Октавия соперников не осталось. Он расширил свои владения и стал сильнее, чем раньше. Антоний, лишившийся возможности провести успешную военную операцию, охвачен бессильной яростью. Эрос описывает его реакцию:

Он в саду.
Сухие ветки яростно топча,
«Дурак Лепид!» — кричит он и грозится
Распять того, кто умертвил Помпея.

      Акт III, сцена 5, строки 17—20

[В оригинале: «перерезать глотку своему офицеру, который убил Помпея». — Е.К.]

Секст Помпей, бежав из Сицилии после проигранной битвы, сначала высадился на эгейском острове Лесбос, а потом перебрался в Малую Азию. Там его задержал отряд солдат Антония. Командир отряда, сочтя Секста врагом Антония, убил его. Таким был конец человека, который за три года до того мог стать владыкой мира, если бы сначала обрубил канат, а потом перерезал три глотки.

Конечно, офицер поторопился. Секст обладал громким именем, и Антоний мог использовать его в борьбе с Октавием. Теперь Секст был мертв, и Антонию оставалось лишь проклинать излишнее рвение своего подчиненного.

Обстановка в 36 г. до н. э. складывалась следующим образом: квадрумвират превратился в дуумвират, состоящий из Октавия Цезаря и Марка Антония. Исчезновение с политической арены Секста и Лепида привело к тому, что их потенциал теперь принадлежал Октавию.

«В Александрии...»

Между пятой и шестой сценами третьего акта проходит два года, о которых Шекспир не упоминает, хотя за это время произошли важные события.

Во-первых, Антоний разочаровался в политической пользе брака с Октавией и бросил ее. Этот брак принес выгоду только Октавию Цезарю.

Поэтому в 36 г. до н. э. Антоний оставил Афины и вернулся в Александрию, к Клеопатре, с которой не виделся три года. Теперь ему было сорок семь, а ей тридцать три; с этого момента и до конца жизни между ними не было серьезных размолвок.

Однако спрятаться от происходящих в мире событий было невозможно. Рассчитывать на примирение с Октавием Цезарем больше не приходилось. Война должна была начаться тогда, когда один из них почувствует себя достаточно сильным, чтобы одержать победу.

Стремясь накопить боевой опыт, Антоний напал на парфян. Конечно, пренебрегать главным врагом и тратить силы на второстепенного было ошибкой; впрочем, у Антония были на то свои причины...

Благодаря победе над Секстом престиж Октавия как полководца сильно вырос (то, что на самом деле победу одержал Агриппа, значения не имело), а поскольку военная репутация Антония была его главным козырем, нужно было как-то уравновесить чаши весов. Парфяне так и не оправились от поражений, нанесенных им Вентидием, и представляли собой легкую добычу. После окончательной победы над ними Антоний мог бы отправиться на Запад, не боясь за сохранность тыла.

Поэтому Антоний без какого бы то ни было повода выступил в поход против парфян, решившись на то, чего не захотел сделать Вентидий: воевать на вражеской территории.

К несчастью, горы стали для него ловушкой. Антоний с трудом спасся бегством, потеряв больше половины армии. Это поражение отличалось от катастрофы Красса только одним: Антоний не погиб.

В следующем, 35 г. до н. э. он попытался исправить положение дел, напав на Армению, куда более слабого соперника, чем Парфия. Тут Антоний одержал победу, взял в плен армянского царя, привез его в Александрию и устроил там мнимый триумф, хотя прекрасно знал, что триумфы проводятся только в Риме.

Однако восточная авантюра не столько способствовала повышению авторитета Антония, сколько повредила ему. Если бы Антоний быстро разбил парфян, то мог бы сразу начать кампанию против Октавия. Теперь же он решил удовольствоваться своей половиной мира.

Нужно было на базе Египта создать Восточную империю со столицей в Александрии, занять оборонительную позицию и ждать дальнейшего развития событий. Однако для этого требовалось стать царем Египта.

А почему бы и нет? Их отношения с Клеопатрой наладились. В 40 г. до н. э. (вскоре после отъезда Антония) Клеопатра родила двойню — мальчика и девочку. Теперь Антоний признал их своими детьми. Мальчика назвали Александром Гелиосом («солнцем»), а девочку — Клеопатрой Селеной («луной»). Он даже женился на Клеопатре, и этот брак был признан законным во всех подчинявшихся ему провинциях, несмотря на то что брак Антония с Октавией не был расторгнут. (Формально Антоний развелся с Октавией лишь в 32 г. до н. э.)

Только теперь Антоний выполнил свое обещание подарить Клеопатре земли, принадлежавшие Риму.

Для Октавия, который продолжал накапливать силы на Западе и готовил общественное мнение к наступлению на Восток, это стало подарком судьбы.

Все это Шекспир пропускает. Сразу за сценой, в которой описана судьба Лепида и Секста, действие переносится в Рим. Октавий рассказывает Меценату о вызывающем поведении Антония:

Он просто издевается над Римом.
В Александрии, сообщают мне,
На серебром обитом возвышенье
Антоний с Клеопатрой сели рядом
На тронах золотых; и у подножья —
Цезарион (сын якобы того,
Кто мне названым был отцом), а также
Весь выводок приблудных их детей.
И власть самодержавную дал ей
Не только над Египтом, но еще
Над Палестиной, Лидией и Кипром.

      Акт III, сцена 6, строки 1—11

Конечно, Цезариона считали сыном Юлия Цезаря. Октавий Цезарь приходился Юлию внучатым племянником, но в завещании Юлий назвал Октавия своим приемным сыном, и с тех пор Октавий всегда называл Юлия отцом. (Кстати, великолепный пропагандистский ход.)

Антоний всего лишь передал Клеопатре территории, которые принадлежали Птолемеям в пору расцвета их могущества, то есть два века назад. Кроме того, он вернул Египту Кирену (о чем Шекспир не упоминает), захваченную Римом в 96 г. до н. э.

Антоний позаботился о своих детях. Октавий продолжает:

А два их отпрыска — цари царей:
Над царствами армян, парфян, мидян
Владыкой он поставил Александра
И Птолемею отдал под начало
Сирийцев, киликийцев, финикиян...

      Акт III, сцена 6, строки 12—16

На самом деле все не так страшно. В то время (34 г. до н. э.) Александру Гелиосу всего шесть лет. Царства, которые он получил, Риму не принадлежат, так что титул чисто номинальный. А Птолемею (то есть Цезариону, которого нарекли Птолемеем XIV) достались лишь те земли, которые когда-то принадлежали эллинистическому Египту.

Однако сомневаться не приходится: Октавий Цезарь блестяще воспользовался опрометчивыми решениями Антония. Он раструбил на весь Рим, что Антоний передал римские провинции могущественной чужеземной царице. Более того, Антоний объявил себя царем (это слово римляне ненавидели) и любил Александрию больше, чем Рим. Во-первых, он проводил там триумфы; во-вторых, Октавий обнаружил завещание Антония (скорее всего, поддельное), согласно которому тот завещал похоронить себя не в Риме, а в Александрии.

После этого ничего не стоило создать у римлян впечатление, что Антоний собирается завоевать Запад и не только стать царем в Риме, но и сделать его царицей Клеопатру. Искусно составленные обвинения, подтверждавшиеся действиями самого Антония, окончательно подорвали его авторитет на Западе.

«Мой господин, Марк Антоний»

Именно в этот момент к Октавию Цезарю приезжает сестра — очевидно, чтобы выполнить свою посредническую миссию. Она говорит:

Мой муж,
Узнав, что ты готовишься к войне,
Со мною поделился горькой вестью.
Я попросила, чтоб он мне позволил
Вернуться в Рим, — и согласился он.

      Акт III, сцена 6, строки 57—60

Складывается впечатление, что Октавия, с которой Марк Антоний расстался две сцены назад, только сейчас прибыла в Рим. Все события, происшедшие за три года: разгром Секста Помпея и его смерть, удаление Лепида, кампании Марка Антония в Парфии и Армении (о которых мельком упоминает Октавий) — укладываются в одну пропущенную сцену.

Это сделано сознательно. Во многих местах пьесы Шекспир приукрашивает Антония с целью сделать его положительным героем. Здесь же Антоний изображен хуже, чем он был на самом деле, чтобы придать больше драматизма его отношениям с Клеопатрой.

В действительности Антоний вернулся к Клеопатре только через три года, когда его брак с Октавией полностью потерял политическое значение и даже повредил Антонию. Однако у Шекспира получается, будто изменник Антоний бросил Октавию как раз в тот момент, когда она ехала в Рим, чтобы помирить его с братом.

Когда Октавий спрашивает, где Антоний, Октавия наивно отвечает, что он в Афинах. Брату приходится раскрыть ей глаза:

Как ты обманута! Опять сманила
Его к себе в Египет Клеопатра.

      Акт III, сцена 6, строки 65—66

В пьесе власть Клеопатры над Антонием выглядит колдовской. Правда о возвращении Антония могла бы сильно повредить легенде, придуманной Шекспиром.

«Цари со всей земли...»

Октавию этого мало. По его словам, Антоний готовится к войне:

Свою империю он отдал шлюхе.
Теперь, к войне готовясь, у себя
Они собрали всех царей восточных:
Там — Бокх, ливийский царь; Адал — фракийский;
Понтийский царь; царь аравийский Малх;
Царь пафлагонский Филадельф; царь Ирод;
Монарх каппадокийский Архелай;
Властитель комагенский Митридат;
Цари ликаонийский и мидийский
Аминт и Полемон, и тьма других.

      Акт III, сцена 6, строки 66—76

Список царей звучит внушительно: звучные имена так и сыплются из уст Октавия. На самом деле это в лучшем случае марионетки, не имеющие никакой власти. Каппадокия, Пафлагония, Понт, Комагена и Ликаония — всего лишь области Малой Азии; Ирод и Малх владеют крошечными царствами в южной Сирии и т. д. А один из включенных в перечень — ливийский царь Бокх — на самом деле был союзником Октавия Цезаря.

Однако не приходится сомневаться, что Октавий пользовался этим списком, стремясь создать у римлян впечатление, будто Антоний натравил на них весь таинственный Восток.

«Но если мы союзники в войне...»

Между шестой и седьмой сценами также происходят важнейшие события.

Ситуация, сложившаяся к концу 32 г. до н. э., полностью удовлетворяла Октавия. Сенат и горожане были напуганы до такой степени, что первый объявил войну Клеопатре, а вторые с жаром поддержали это решение.

Все было проделано очень умно. Воевать предстояло не с римским полководцем Марком Антонием, обманутым и околдованным злобной заморской царицей, а с самой злобной заморской царицей. Это была не гражданская, а самая настоящая патриотическая война против агрессивного Египта. (То, что Египет был беспомощен и неопасен, а у Клеопатры не было никакой армии, кроме солдат Антония, значения не имело. Народ об этом не знал.)

Естественно, Марку Антонию пришлось защищаться. Но теперь он сражался с римлянами на стороне противника. Антоний спешно переправил свои армии в Грецию и начал готовиться к вторжению в Италию.

Клеопатра, которая, в отличие от Октавия, обладала даром совершать непоправимые глупости, решила сопровождать Антония. Теперь они находились в северо-западной Греции, на мысе Акциум.

Акциум — место действия следующей сцены. Клеопатру разгневал Энобарб, возражающий против ее присутствия. Она напоминает, что война объявлена именно ей:

Но если мы союзники в войне,
То почему бы мне тут и не быть?

      Акт III, сцена 7, строки 5—6

В данном случае Клеопатра непреднамеренно выступает на стороне Октавия Цезаря. Эта чужеземная царица популярна у солдат Антония не больше, чем у солдат Октавия.

«...И захватил Торину?»

Действительно, самое слабое место солдат Антония — их воинский дух, и Октавий Цезарь знает это. Пропаганда, направленная против Клеопатры, сделала свое дело: началось массовое дезертирство. Солдаты не хотели сражаться за египетскую царицу. Действия Антония, который не мог доверять своим войскам, стали замедленными и неуверенными.

А вот Агриппа не дремал. Пока Антоний собирался вторгнуться в Италию, Агриппа сам вторгся в Грецию. Антоний хмуро говорит об этом своему помощнику Канидию:

Не странно ли, Канидий,
Что от Брундизия и от Тарента
Так быстро Ионическое море
Он пересек и захватил Торину?

      Акт III, сцена 7, строки 20—23

Тарент и Брундизий — порты на «каблуке» Италии. Узкое Ионическое море отделяет южную Италию от западной Греции. Торина — маленькая гавань в северо-западной Греции, расположенная в 35 милях (56 км) к северу от Акциума.

«Дрянной народ на кораблях твоих...»

Молниеносным броском Октавий Цезарь (точнее, Агриппа) перерезал коммуникации Антония и оставил последнего без припасов. Антонию выгодно сражение на суше: у него восемьдесят тысяч солдат против семидесяти у Октавия. Кроме того, Антоний — не моряк.

Напротив, Октавию Цезарю удобнее сражаться на море. У него четыреста кораблей против пятисот у Антония, однако преимущество на его стороне. Энобарб напоминает об этом Антонию:

Дрянной народ на кораблях твоих:
Погонщики ослов да землепашцы,
Поверстанные наскоро в матросы.
А ведь у Цезаря те моряки,
Которыми разбит был Секст Помпей.
Его суда легки, твои громоздки.

      Акт III, сцена 7, строки 34—38

Из-за повального дезертирства на кораблях Антония не хватало рабочих рук, поэтому дыры затыкали крестьянами из окрестных деревень. Конечно, можно насильно притащить человека на корабль, но нельзя насильно сделать его моряком.

Поэтому было бы логично отступить на материк, заставить Октавия пойти следом и навязать ему сражение на суше. Об этом говорит Антонию даже простой солдат:

Не дело биться в море, император,
Вверять свою судьбу гнилым доскам.

      Акт III, сцена 7, строки 61—62

Однако Клеопатра с пеной у рта выступает за битву на море. Догадаться, почему она это делает, несложно. Трудности сухопутного похода заставили бы ее вернуться в Александрию. Напротив, в морском сражении участвовал бы египетский флот; победа принесла бы ей не только славу, но и прибыль. Она напоминает:

И у меня есть шестьдесят галер,
Таких еще и Цезарь ваш не видел.

      Акт III, сцена 7, строка 49

Антоний отвергает советы опытных воинов, в угоду Клеопатре решает сражаться на море и теряет свой последний шанс.

«Все шестьдесят...»

Морская битва при Акциуме состоялась 2 сентября 31 г. до н. э. Это один из поворотных моментов истории.

Конечно, на сцене ничего не происходит. За сражением следит Энобарб. Когда наступает решающий момент, он в отчаянии отворачивается от страшного зрелища:

Конец! Конец! Всему конец! Проклятье!
«Антониада», судно Клеопатры,
Руль повернув, пустилась наутек.
Все шестьдесят египетских галер За нею вслед.

      Акт III, сцена 10, строки 1—3

В начале битвы легкие корабли Октавия не произвели впечатления на гигантов Антония: казалось, что маневренность этих кораблей бессильна перед мощью пушек Антония. Однако затем, благодаря искусству моряков Агриппы, флот Антония вытянулся в линию. Корабли Агриппы устремились в образовавшиеся бреши, направившись к шестидесяти галерам Клеопатры, находившимся в резерве.

В этот момент Клеопатра приказала капитану флагманского корабля «Антониада» (конечно, названного в честь Антония) повернуть и спасаться бегством. Следом устремились и остатки египетского флота.

Легче всего объяснить случившееся трусостью. Но у этой трусости могли быть свои причины: видимо, Клеопатра поняла, что битва проиграна, а если так, то отступать было необходимо. Она не хотела попасть в плен, потому что это означало бы полную капитуляцию; важную роль играла и казна, хранившаяся на флагмане.

«Антоний, жертва колдовства ее...»

На сцене появляется взбешенный военачальник Антония Скар и рассказывает Энобарбу о том, что случилось после бегства Клеопатры:

Антоний, жертва колдовства ее,
Расправил крылья-паруса и вслед,
Как селезень влюбленный, устремился,
Оставив бой на произвол судьбы.

      Акт III, сцена 10, строки 18—20

Это значит, что все потеряно: Антоний опозорен на веки вечные. У Клеопатры могли быть серьезные причины для бегства, Антонием же руководит только любовь. Романтики нашли бы эту причину не просто уважительной, но достойной восхищения: только великий человек может ради любви в решительный момент оставить поле боя.

Однако следует признать, что жертвовать ради любви собственной жизнью куда благороднее, чем бросать на произвол судьбы тысячи людей.

Антоний бросил сражавшийся за него флот, после чего всех охватила паника; в результате погибло множество людей, которые выжили бы, если бы командующий не покинул поле боя. Хуже того, Антоний бросил на материке тысячи солдат и офицеров, готовых отдать за него жизнь. Теперь им оставалось сделать выбор между бессмысленным сопротивлением и позорной капитуляцией.

Антония можно понять, но нельзя простить.

«Он при Филиппах...»

Антоний сознавал свой позор. Согласно Плутарху, после поражения при Акциуме он, мучимый стыдом и жалостью к себе, по примеру Тимона Афинского хотел удалиться от мира. (Видимо, этот эпизод вдохновил Шекспира на создание неудачной пьесы «Тимон Афинский», за которую он взялся сразу по окончании «Антония и Клеопатры».)

Однако последовать примеру Тимона не удается. Антоний пробирается в Александрию — единственное место, отныне принадлежащее человеку, который некогда владел половиной мира. Да и Александрия будет принадлежать ему только до тех пор, пока не придет Октавий.

Да... Цезарь... При Филиппах, как плясун,
Держал в руках он меч свой бесполезный.
А мной в тот день сражен был тощий Кассий,
Прикончен был отчаявшийся Брут...

      Акт III, сцена 11, строки 35—38

Это верно. Битву при Филиппах выиграл Антоний; крыло, которым командовал Октавий, было разбито. Более того, эскадра, которой командовал Октавий, была уничтожена Секстом. Во время битвы при Акциуме Октавий был болен, и обе победы (на море и на суше) одержал Агриппа.

Однако в конечном счете Октавий всегда выходил победителем, потому что, проигрывая в одном, одерживал победу в другом. Он умел использовать таланты других людей, был умен, хладнокровен и обладал непогрешимым пониманием обстановки.

«Не плачь»

Слава Антония погибла, причем погибла из-за глупости. В оставшихся сценах Шекспир старается вернуть своему герою утраченные симпатии публики и добивается блестящего успеха, изображая Антония образцовым любовником.

В своем поражении Антоний винит Клеопатру. Царица пытается оправдаться: она не знала, что Антоний последует за ней. На это Антоний отвечает:

Ты это знала, египтянка, знала —
Руль сердца моего в твоих руках,
И за тобой последую я всюду.

      Акт III, сцена 11, строки 56—58

А когда Клеопатра плачет и просит прощения, он отвечает:

Не плачь.
Дороже мне одна твоя слеза
Всего, что я стяжал и что утратил.
Один твой поцелуй все возместит.

      Акт III, сцена 11, строки 69—71

О боже, что за глупец! Что за напыщенный идиот! Но почему на глаза наворачиваются слезы? И так будет продолжаться до финала. Люди, которые до конца пьесы ни разу не полезут за платком, либо попали на очень неудачный спектакль, либо совершенно бессердечны.

«Ее любовник жалкий»

Антонию остается только одно: начать переговоры и выяснить, на каких условиях противник согласится заключить мир. Но использовать царей для переговоров он не может: после битвы при Акциуме все разбежались. Поэтому Антоний посылает к Октавию наставника своих детей.

Антоний просит оставить Клеопатру царицей Египта и обещает вернуть подаренные ей земли. Для себя Антоний просит только одно: позволить ему остаться с ней в Египте, а если это невозможно — то разрешить жить в Афинах как частному лицу. Но Октавий отвечает:

Я глух ко всяким просьбам
Антония. А что до Клеопатры,
То слушать просьб ее не стану я,
Пока не будет изгнан из Египта
Иль умерщвлен ее любовник жалкий.

      Акт III, сцена 12, строки 19—23

Октавий сознает, что он не полководец. Все его победы одержаны либо союзниками, либо подчиненными; от него самого на поле боя толку мало. Однако больше всего на свете он хочет блестящего триумфа в Риме — такого же, какой устроили в честь его великого двоюродного деда. Лично ему почести не нужны, но Октавий понимает, что его власть над Римом не будет полной без пышного праздника в честь победы, связанной с его именем (даже если это несправедливо).

Антоний для триумфа не нужен. Римлянина нельзя приковать к колеснице, а даже если бы и было можно, народ стал бы сочувствовать ему. Оставить в живых тоже нельзя, даже частным лицом в Афинах. Как долго он останется частным лицом? Когда примется за интриги, стремясь вернуть утраченное? Нет, Антоний должен умереть.

А вот Клеопатра должна жить. Она иностранка. Из нее сделали пугало (причем незаслуженно). Ее репутация обольстительницы и смертельного врага Рима настолько общеизвестна, что при виде царицы, бредущей в цепях за триумфальной колесницей Октавия Цезаря, Рим возликует и назовет Октавия новым Юлием. Конечно, можно устроить триумф и без Клеопатры, но в таком случае он будет неполным и не доставит Октавию истинного удовольствия.

Ради этого Октавий готов предложить Клеопатре все на свете, пообещать выполнить любое ее желание. Что угодно, лишь бы она осталась жива.

«Мальчишке Цезарю...»

Посол сообщает условия Октавия, и Антоний с горечью говорит Клеопатре:

Седеющую голову мою
Пошли мальчишке Цезарю, и он
Тебя за это царствами осыплет.

      Акт III, сцена 13, строки 17—18

Сюжет пьесы развивается так стремительно, что зритель и читатель теряют ощущение пространства и времени. Если же вспомнить историю, то окажется, что действие пьесы охватывает одиннадцать лет. Теперь Антонию пятьдесят три года; возможно, он действительно седеет. А «мальчишке Цезарю» уже тридцать три. Конечно, он еще не старик, но уже и не мальчишка.

«Не захотел иметь детей законных...»

К Клеопатре для тайных переговоров прибывает другой посол — офицер по имени Тирей [в оригинале: Фидий. — Е.К.]. Все понятно: если ее удастся убедить принести Антония в жертву, это лучше делать в его отсутствие. Клеопатра стремится польстить Октавию как ради себя, так и ради Антония. Надо отдать царице должное: нет ни одного исторического свидетельства о том, что она хотела избавиться от Антония.

Однако, когда она любезничает с Тиреем и протягивает ему руку для поцелуя, входит Антоний. Человеку, опозоренному поражением, нетрудно поверить, что его хотят предать. Он приказывает высечь Тирея, обвиняет Клеопатру в безнравственности и попрекает ее былыми любовниками (можно подумать, что он не знал о них с самого начала). В припадке жалости к себе он кричит:

Затем ли
Оставил я супружеское ложе,
Не захотел иметь детей законных
От редкостной жены, чтоб надо мной
Негодница смеялась, для которой
Что я, что первый встречный лизоблюд!

      Акт III, сцена 13, строки 106—109

Тому, кто знает об Антонии и Клеопатре только из этой пьесы, покажется странным, что законные дети у Антония все же были: Фульвия родила ему двоих сыновей.

Видимо, под «редкостной женой» он подразумевает Октавию, но тут Шекспир тоже искажает истину. В пьесе брак Антония с Октавией выглядит очень коротким, но в действительности Антоний прожил с ней в Афинах два года. Их связь была достаточно долгой и достаточно реальной, Октавия родила Антонию двух дочерей.

«На горе Базанской...»

Обезумев от горя, Антоний обвиняет Клеопатру в неверности. Хотя все приводимые им примеры относятся к периоду, предшествующему их встрече в Тарсе, в конце концов Антоний начинает действительно чувствовать себя рогоносцем и восклицает:

О, будь сейчас я на горе Базанской,
Переревел бы там стада быков!

      Акт III, сцена 13, строки 126—128

«Базанская гора» — это библейский Васан, холмистая местность с многочисленными пастбищами, славившаяся своими тучными коровами и могучими быками. Автор псалма аллегорически описывает свою скорбь следующим образом: «Множество тельцов обступили меня; тучные Васанские окружили меня, Раскрыли на меня пасть свою, как лев, алчущий добычи и рыкающий» (Пс., 21: 13—14). Поскольку быки рогаты, ясно, что Антоний имеет в виду супружескую измену.

Но это выражение библейское. Конечно, образованный римлянин того времени мог из любопытства или интереса прочитать Тору в переводе на греческий, однако не слишком образованный Антоний ни за что не стал бы это делать.

«Старый забияка...»

В конце концов Клеопатре удается успокоить Антония, воззвав к остаткам его разума.

Армия Октавия стоит под Александрией, и Антоний решает вызвать его на решающий поединок.

Октавий встречает вызов с характерным для него презрением и говорит Меценату:

Велел дать розог моему послу;
Меня на поединок вызывает —
Антоний против Цезаря. Смешно!
Понять бы должен старый забияка,
Что если смерти стану я искать,
То к ней найду и без него дорогу.

      Акт IV, сцена 1, строки 2—6

На самом деле (хотя в пьесе об этом не сказано) после битвы при Акциуме прошло одиннадцать месяцев. Октавий Цезарь предпринял поход в Египет не сразу. Спешить было незачем. Антоний и Клеопатра были бессильны и загнаны в угол.

Сначала Октавий основал на мысе Акциум город Никополь («Город Победы»). Потом посвятил некоторое время реорганизации управления восточными провинциями, ранее принадлежавшими Антонию, а теперь перешедшими к нему. (Напомним, что до этих событий Египет никогда не был римской провинцией и теоретически оставался независимым царством.)

Потом Октавию пришлось вернуться в Рим, чтобы ускорить приготовления. Отплыть в Египет он сумел лишь в июле 30 г. до н. э. В это время Клеопатре было уже тридцать девять лет.

Все эти одиннадцать месяцев Антоний и Клеопатра купались в роскоши, понимая, что их время подходит к концу, и решив взять от жизни все, что можно. Но затем пришел Октавий Цезарь, и настал день последней битвы.

«Бог Геркулес...»

В канун сражения происходит что-то странное. Солдаты слышат звучащую в воздухе и под землей таинственную музыку. Один солдат догадывается, что это значит:

Бог Геркулес, которого Антоний
Считает покровителем своим,
Уходит прочь.

      Акт IV, сцена 3, строки 15—16

Об этой зловещей истории рассказывает Плутарх; конечно, легенда возникла уже после самых событий.

Честно говоря, покидать несчастного Антония Геркулес уже опоздал. Если он действительно сделал это, то еще накануне битвы при Акциуме.

«Отошли ему его сокровища...»

Но Антония покидает не только Геркулес. Простой солдат, который при Акциуме давал Антонию совет, снова встречает своего полководца и говорит, что, если бы битва состоялась на суше,

Да, были бы с тобой и посейчас
Отпавшие цари и твой сподвижник,
Покинувший тебя сегодня утром.

      Акт IV, сцена 5, строки 4—6

Так Антоний узнает, что грубый, но верный Энобарб все же дезертировал и перешел в лагерь Октавия Цезаря. Но в несчастье Антоний проявляет благородство, не свойственное ему в период процветания. Он понимает, что Энобарб предал его не по злому умыслу, а его собственная глупость оттолкнула солдата. После дезертирства Антония при Акциуме ни один солдат не обязан хранить верность своему полководцу. Антоний говорит:

О злой мой рок! Ты честных превращаешь
В предателей.

      Акт IV, сцена 5, строки 16—17

А когда Антоний узнает, что Энобарб бежал тайно, не успев забрать свои вещи и деньги, заработанные потом и кровью, он приказывает своему адъютанту:

Ну что же, Эрос, отошли ему
Его сокровища, все до крупицы.

      Акт IV, сцена 5, строки 12—13

«Гнусней, чем я, людей на свете нет»

Шекспир позаимствовал рассказ о благородстве Антония у Плутарха; это похоже на правду. Судьба Антония уже предрешена, так почему бы перед смертью не поиграть в Дон Кихота? Если бы на его месте был Октавий Цезарь, можно было бы предположить, что он таким образом решил наказать дезертира (потому что того наверняка настигнет наказание).

Энобарб уже и так страдает от своего предательства. Он понимает, что перебежчики уже никогда не будут пользоваться доверием у Октавия Цезаря и к изменникам всегда будут относиться с презрением. Терзаясь муками совести, он узнает, что Антоний прислал ему сокровища, и с горечью говорит:

Гнусней, чем я, людей на свете нет.
И сам я это знаю.

      Акт IV, сцена 6, строки 33—34

«Они бегут...»

Напоследок судьба еще раз улыбается Антонию. Его солдаты сражаются отчаянно. Вбегает помощник Антония Эрос с криком:

Они бегут, и можно наш успех
Считать победой.

      Акт IV, сцена 7, строки 11—12

Увы, здесь мы имеем дело с очередной выдумкой Шекспира. Победы не было. Более того, случившееся вообще нельзя назвать последней битвой. Остатки армии Антония тут же сдались, а сам Антоний оказался запертым в Александрии.

Таким способом Шекспир хотел усилить драматизм происходящего, показать всплеск последней надежды и крушение последних иллюзий, которыми тешили себя влюбленные. Однако на самом деле все было кончено уже после битвы при Акциуме.

«О Антоний!»

Кроме того, придуманная Шекспиром победа позволяет красочнее изобразить мучения предателя. Сохранившие верность Антонию нашли в себе мужество сразиться с врагом и победить, а он сам бежал, как подлый трус. Энобарб убегает в ночь с криком:

О ты, Антоний, чье великодушье
Огромнее, чем низость Энобарба, —
Прости, как человеку человек,
А мир пускай меня заносит в список
Изменников и трусов. О Антоний!
Антоний!..

      Акт IV, сцена 9, строки 18—23

Попросив прощения у Антония, Энобарб умирает в уверенности, что мир будет презирать его. Однако он ошибается. За него заступается бессмертная музыка шекспировского стиха. Разве после этого можно осудить человека? Ни за что на свете!

Смерть Энобарба от угрызений совести Шекспиром выдумана. С точки зрения истории в такое поверить трудно, но в данном случае (как и во многих других) намного лучше согласиться с романтиком Шекспиром.

Беда в том, что у этой истории было продолжение, о котором Шекспир не упоминает, потому что оно свело бы на нет наше сочувствие к несчастному предателю.

У Энобарба был сын, Луций Домиций Агенобарб, который позже служил Октавию Цезарю и преуспел в этом. В конце концов этот Луций женился на Антонии, старшей дочери Марка Антония от Октавии. У них родился сын, Гней Домиций Агенобарб (полный тезка Энобарба), внук Энобарба и Антония одновременно.

Этот Агенобарб-младший женился на Агриппине, праправнучке Октавия Цезаря от Скрибонии и одновременно праправнучке Ливии, жены Октавия Цезаря, у которой были дети от первого брака с Тиберием Клавдием Нероном. Их сын, правнук Антония и правнук Энобарба, а также праправнук как Ливии, так и Октавия Цезаря, в 54 г. н. э. стал пятым римским императором. Это случилось через восемьдесят четыре года после смерти Энобарба.

Энобарбу и во сне не могло привидеться, что его наследник в один прекрасный день станет правителем Рима.

Жаль портить красивую картину, но придется назвать имя этого пятого императора, последнего из династии, которую Юлий Цезарь создал для того, чтобы править Римом, и бывшего прямым потомком Октавия Цезаря, его жены Ливии, его сестры Октавии, его врага Антония и его раскаявшегося врага Энобарба. Этим императором был печально известный Нерон, он же Луций Домиций Агенобарб.

«Все пропало!»

Затем Шекспир вновь возвращается к истории и описывает измену солдат Антония. Входит Антоний с криком:

Все пропало!
Я предан этой подлой египтянкой.
Флот перешел на сторону врага.
Смотри — они кидают шапки вверх
И вместе пьют, как старые друзья.
О тварь втройне продажная! Мальчишке
Меня ты предала...

      Акт IV, сцена 10, строки 25—31

Антоний сходит с ума от горя. Когда появляется Клеопатра, он намеренно причиняет ей боль, говоря, что Октавий Цезарь украсит ею свой триумф.

«...Рубашка Несса»

Клеопатра убегает, испугавшись, что Антоний, не дожидаясь победы Октавия Цезаря, сам убьет ее. Публика понимает, что такое вполне возможно, когда разгневанный Антоний кричит, вспоминая мифологию:

На мне рубашка Несса. Геркулес!
Вдохни в меня неистовство свое!
Хочу раба на лунный серп закинуть.

      Акт IV, сцена 10, строки 43—45

[В оригинале: «Алкид, мой предок, научи меня своему гневу и дай мне закинуть Лихаса на рога луны». — Е.К.] Конечно, Алкид — это Геркулес. Геркулес был олицетворением слепой силы, а поскольку такую силу часто использовали неправильно, есть несколько мифов о «подвигах», совершенных Геркулесом в невменяемом состоянии. В одном из припадков безумия он убил своих шестерых детей, и в наказание его заставили совершить двенадцать подвигов. Антоний ощущает, как такое же безумие охватывает и его.

Событие, о котором идет речь, произошло в конце жизни Геркулеса, когда он женился на Деянире, своей последней супруге. Однажды им пришлось форсировать разлившуюся реку. Кентавр (полуконь-получеловек) Несс предложил Деянире перевезти ее, а Геркулесу — преодолеть реку вплавь. Предложение было принято, но, очутившись на другом берегу, кентавр ускакал галопом и попытался овладеть Деянирой. Взбешенный Геркулес послал в Несса стрелу, смоченную ядовитой кровью Гидры.

Перед смертью Несс сказал Деянире, что если она смочит его кровью рубашку Геркулеса, то муж всегда будет ей верен. Когда он наденет такую рубашку, то будет любить только ее. Деянира ему поверила.

Когда Геркулес отправился в очередное странствие, Деянира вспомнила совет Несса и попросила одного из помощников Геркулеса по имени Лихас отнести мужу рубашку.

Геркулес надел ее (видимо, не заметив крови), и яд собственной стрелы начал мучительно жечь его. Он попытался сорвать с себя рубашку, но та приросла к телу. В припадке безумия Геркулес схватил Лихаса и изо всех сил швырнул его в небо. Лихас упал в море и превратился в скалу, а Геркулес умер мучительной смертью. Узнав об этом, Деянира покончила с собой.

Антоний чувствует себя так, словно надел «рубашку Несса». В гневе он готов убить Клеопатру:

Смерть ведьме! Продала меня мальчишке...

      Акт IV, сцена 10, строки 47—48

Не следует забывать, что этому «мальчишке» уже тридцать три года.

«...Фессалийский вепрь»

Клеопатра в ужасе. Понимая, что из-за нее Антоний потерял все, и не сомневаясь в его намерениях, она кричит служанкам:

Он бушует
Сильней, чем Теламон из-за щита.
Он яростней, чем Фессалийский вепрь.

      Акт IV, сцена 11, строки 1—3

Мифологический пример ярости и безумия Геркулеса, приведенный Антонием, Клеопатра дополняет двумя собственными, но в обоих случаях допускает ошибку.

На самом деле «бушевал из-за щита» не Теламон, а его сын Аякс. После смерти Ахилла у стен Трои возник спор, кому достанутся его чудесные доспехи, выкованные Гефестом. В конце концов остались два кандидата: могучий Аякс и хитроумный Улисс. Видимо, греки решили, что физически Аякс может убить только одного троянца за раз, в то время как хитроумный Улисс поможет им выиграть войну. (Так оно и случилось, потому что именно Улисс придумал военную хитрость с деревянным конем — см. в гл. 8: «Троянского коня...») Поэтому доспехи достались Улиссу.

Обида Аякса оказалась настолько сильной, что бедняга сошел с ума. Желая отомстить предводителям греков, он принял за людей стадо овец и с проклятиями стал рубить мечом ни в чем не повинных животных. Придя в себя, он увидел мертвых овец, понял, что превратился в посмешище, и покончил с собой.

Что же касается яростного [в оригинале — «покрытого сочащейся из пасти пеной». — Е.К.] Фессалийского вепря, то это было огромное злобное существо, насланное на Калидон в наказание за то, что калидонцы перестали приносить жертвы Диане (Артемиде). Но Калидон находился в Этолии, а не в Фессалии.

«Семислойный щит...»

Клеопатра считает, что может спасти себе жизнь только одним способом: сообщив Антонию, что она умерла с его именем на устах. (Шекспир это не придумал, а заимствовал у Плутарха.) Антоний успокоится, поняв, что она не предавала его; а затем она вернется к жизни, и они вместе подумают, как быть дальше.

Но ее расчеты не оправдались. Когда Антоний, готовый убить Клеопатру, узнал о ее смерти, его гнев испарился.

Оркестровое тутти резко обрывается; продолжает звучать только голос одинокой флейты. Антоний говорит, обращаясь к помощнику:

Сними с меня доспехи. Вот и кончен
Мой труд дневной, и я могу уснуть.

      Акт IV, сцена 12, строки 35—36

Антоний с насмешкой говорит о доспехах, которые не защитили его от новой раны.

И семислойный щит Аякса
От этого удара не спасет.

      Акт IV, сцена 12, строки 38—39

Вот и еще одно упоминание о знаменитом щите Аякса, описанном Гомером. Аякс использовал этот щит в поединке с Гектором. Этот огромный щит, прикрывавший Аякса от шеи до лодыжек, был сделан из семи воловьих шкур и обит бронзой. Он был таким тяжелым, что носить его могли только сам Аякс или Ахилл, и таким прочным, что копье, брошенное разгневанным Гектором изо всех сил, смогло пробить только шесть слоев.

«В счастливые сады блаженных душ...»

Собираясь покончить с собой, Антоний мечтает, что после смерти они с Клеопатрой соединятся в Элизиуме, и говорит:

Подожди, моя любовь.
В счастливые сады блаженных душ
Мы радостно, рука с рукою, вступим,
И духи восхищенною толпой
Нас окружат, — мы переманим свиту
Дидоны и Энея.

      Акт IV, сцена 12, строки 50—54

«Моя царица... Смерть, смерть ждет меня...»

Антония предает даже смерть. Когда он просит Эроса нанести ему роковой удар, тот сам кончает с собой. (Так написано у Плутарха.) Пришедший в отчаяние Антоний падает на собственный меч, наносит себе смертельную рану, но умирает не сразу.

Приходит гонец от Клеопатры, которая слишком поздно испугалась, что известие о бессмертии произведет чересчур сильный эффект. Ради безопасности она заперлась в своей гробнице. (Египетские фараоны обычно строили себе усыпальницы при жизни. Пирамиды — наиболее яркое воплощение этого обычая. Шекспир называет гробницу Клеопатры «памятником»; конечно, усыпальницы создавались и для этой цели.)

Телохранитель на плече приносит умирающего Антония к гробнице и укладывает во дворе на носилки. Клеопатра наблюдает за ним из высокого окна. Она боится открыть дверь, резонно предполагая, что после смерти Антония его солдаты убьют ее. Любящий Антоний обращается к ней:

Моя царица... Смерть, смерть ждет меня,
И я ей докучаю промедленьем
Лишь для того, чтоб на твоих устах
Сверх многих тысяч прежних поцелуев
Запечатлеть последний поцелуй...

      Акт IV, сцена 13, строки 18—21

Клеопатра с помощью служанок втаскивает носилки с Антонием в окно. (Плутарх описывает усилия, которые для этого потребовались. Отчаяние придало Клеопатре сил.)

Антоний умирает через четырнадцать лет после смерти Юлия Цезаря, заставившей его прожить бурную и полную опасностей жизнь. Весь мир был у ног этого человека, но он отверг его ради любви.

«Запомнится навеки наш триумф»

Узнав о смерти Антония, Октавий Цезарь оплакивает его.

Мог ли Октавий, этот холодный политик, эта бездушная машина, никогда не совершавшая серьезных ошибок, лить слезы из-за человека, которого он казнил бы в любом случае? Или эта скорбь была хорошо продуманным шагом с целью привлечь на свою сторону сподвижников Антония?

Ясно, что Шекспир придерживается именно этого мнения, ибо, когда прибывает гонец от Клеопатры, Октавий Цезарь обрывает свою страстную речь, поток его красноречия тут же иссякает; пора переходить к делу.

Я расскажу вам, добрые друзья...
Нет, не сейчас, потом, в другое время.

    Входит гонец.

Я на лице его могу прочесть,
С чем он пришел. Послушаем. Ты кто?

      Акт V, сцена 1, строки 48—51

Октавий Цезарь узнает, что Клеопатра, все еще не покинувшая усыпальницу, хочет выяснить его дальнейшие намерения. Он погружается в раздумья. Впечатление о его победе испорчено самоубийством Антония; по представлениям римлян, суицид в такой ситуации выглядит благородным поступком и вызывает сочувствие к умершему. Октавий всеми силами стремится помешать этому, проливая напоказ слезы и расточая лицемерные похвалы. То же самое делал Антоний, оплакивая мертвого Брута.

Но у Октавия остается Клеопатра. Необходимо во что бы то ни стало помешать ей покончить с собой. Он просит гонца вернуться к царице и успокоить ее, а потом отправляет к ней собственного посла (Прокулея). Октавий говорит:

Скажи, что не грозит ей униженье.
Что хочешь, обещай, лишь бы она
Из гордости себя не умертвила
И не расстроила бы наши планы.
Ведь если в Рим живой ее доставим,
Запомнится навеки наш триумф.

      Акт V, сцена 1, строки 62—66

«...Завоеванный Египет...»

Прокулей приходит к Клеопатре и спрашивает, на каких условиях она готова сдаться. Царица отвечает:

Коль сыну моему
Отдаст он [Октавий. — Е.К.] завоеванный Египет,
Благодарить я буду на коленях
За то, что он мое мне подарил.

      Акт V, сцена 2, строки 18—21

Клеопатра обещает отречься от престола и просит признать ее сына царем Египта, чтобы страна сохранила хотя бы видимость независимости. Какого именно сына, она не говорит, но подразумевает семнадцатилетнего Цезариона, который правит вместе с ней под именем Птолемея XIV.

Естественно, Октавий Цезарь не может принять ее условия. Даже если сына Клеопатры лишить трона и он станет частным лицом, это будет грозить Риму бесконечными восстаниями. Октавий намерен присоединить Египет к Риму. Так он впоследствии и поступит, причем сделает Египет не римской провинцией, а своим личным владением, что будет приносить ему, как законному царю, ежегодный доход.

Это значит, что Октавию придется убрать со своего пути потенциальных соперников. Оставлять Цезариона в живых было бы опасно, поэтому вскоре после победы Октавия юношу казнили. Та же судьба ожидала старшего сына Антония от Фульвии. Двоих детей Антония и Клеопатры не тронули; как ни странно, их вырастила Октавия, проявившая редкостное благородство. (Возможно, она действительно любила Антония и чувствовала свою вину перед ним, так как позволила брату использовать ее как оружие и уничтожить ее мужа.)

Дочь Марка Антония и Клеопатры, Клеопатру Селену, в конце концов выдали замуж за Юбу Нумидийского, сына царя (которого тоже звали Юбой), воевавшего с Юлием Цезарем и погибшего в 46 г. до н. э. в битве при Тапсе. Юба-младший получил римское воспитание и в 25 г. до н. э. стал царем Мавритании, расположенной на территории современного Марокко. В результате Клеопатра-младшая стала африканской царицей.

У этой пары был сын (внук Антония и Клеопатры), которого называли Птолемеем Мавританским. Он оказался последним из Птолемеев. Птолемей Мавританский спокойно царствовал до 40 г. н. э., когда его вызвал в Рим и через семьдесят лет после самоубийства Марка Антония казнил безумный император Калигула. Единственной причиной этого убийства стало желание Калигулы прибрать к рукам богатства мавританского царя.

Но все это случится позже. В данный момент Клеопатра просит оставить Египет ее сыну. Прокулей отвечает ей мягко, зная, что римские солдаты окружают гробницу и готовятся взломать дверь.

Внезапно Клеопатру хватают сзади и отнимают кинжал, который она готова вонзить себе в сердце. Ясно, что покончить с собой ей не позволят. У нее отбирают все, чем она может лишить себя жизни, и не спускают с Клеопатры глаз. Кажется, у царицы остаются только воспоминания:

Мне снилось — жил когда-то император
По имени Антоний... Если б мне
Опять уснуть, чтоб мне опять приснился
Такой же человек!..

      Акт V, сцена 2, строки 76—78

«Он хочет оплести меня словами...»

Прибывает сам Октавий, любезный, щедрый и благородный. Согласно Плутарху, Клеопатра не похожа сама на себя: ее волосы растрепаны, лицо исцарапанное и опухшее. И все же она остается Клеопатрой. Да, царице уже сорок, но перед ее чарами не могли устоять самые великие из римлян. Чем Октавий Цезарь отличается от них?

Но на Октавия ее чары не действуют. Он холоден и бесстрастен. Он отвергает протянутый Клеопатрой список ее владений и остается равнодушным даже тогда, когда секретарь Клеопатры Селевк, пытаясь подольститься к победителю, доносит, что царица включила в перечень меньше половины своих сокровищ. (Действительно, зачем переживать из-за какой-то части, если ты собираешься забрать все?)

Напоследок он говорит Клеопатре:

И ешь и спи. Тебе я сострадаю,
Забочусь о судьбе твоей как друг.
Прощай.

      Акт V, сцена 2, строки 187—189

Клеопатра хочет пасть перед ним ниц, но Октавий не допускает этого и уходит.

Царица с горечью смотрит ему вслед и горько говорит:

Он хочет оплести меня словами,
Чтоб от себя самой я отреклась.

      Акт V, сцена 2, строки 191—192

Клеопатра понимает, что Октавий хочет использовать ее в собственном триумфе. Последние сомнения развеивает один из помощников Октавия, Корнелий Долабелла. (Следуя Плутарху, Шекспир указывает, что Долабелла тайно сообщил царице о намерениях Октавия.)

Опечаленная Клеопатра описывает своим служанкам этот триумф в таких красках, что публике (в отличие от римской, не одобряющей самоубийство) становится понятно: лучше умереть, чем подвергнуться такому унижению. Но с наибольшей горечью говорит она о комедиях, которые напишут о них:

Антония там пьяницей представят,
И, нарядясь царицей Клеопатрой,
Юнец пискливый в непристойных позах
Порочить будет царственность мою.

      Акт V, сцена 2, строки 218—221

Похоже, что Шекспир пытается найти оправдание перед самим собой. Действительно, он написал пьесу, в которой Антоний изображен не только пьяницей, а Клеопатра — не только распутницей. Магия Шекспира превратила эту пару в идеальных влюбленных и подарила ей вечную жизнь.

«...Ласковую змейку...»

Итак, Клеопатре необходимо покончить с собой.

Как ей это удалось, доподлинно неизвестно. Стражи, приставленные к ней Октавием Цезарем, прекрасно знали, что Клеопатра должна жить. Следовательно, царица сумела спрятать что-то небольшое по размеру и незаметное, приготовленное для подобного случая.

На ее теле не обнаружили никаких повреждений, кроме пары крошечных отверстий на предплечье. Клеопатра ввела себе яд, но как? Может быть, это были следы отравленной булавки, которую она спрятала в волосах? Или это был змеиный яд?

Похоже, змеиный яд тут ни при чем. Эта версия не слишком правдоподобна, но очень драматична; более того, каждый, кто хоть что-то слышал о Клеопатре, не сомневается, что она покончила с собой, прижав к себе ядовитую змею.

Клеопатра готовится к самоубийству так же, как к своей первой встрече с Антонием. Это абсолютно верно: Клеопатра ждет, что встретится с ним в Элизиуме. Царица требует облачить ее в самый роскошный наряд, как было на реке Кидне.

Девушки мои,
Несите царские мои одежды,
Ценнейшие уборы. Вновь плыву
По Кидну я Антонию навстречу.

      Акт V, сцена 2, строки 229

Приходит крестьянин и приносит ей в подарок корзину с инжиром. Именно это обстоятельство делает легенду о яде неправдоподобной. При наличии столь строгой охраны к Клеопатре никого не пропустили бы. А если бы и пропустили, то только после тщательного обыска. Неужели никто не заглянул бы в корзину с инжиром?

Плутарх описывает это событие без особой уверенности. По его мнению, версия отравленной булавки или бритвы кажется более правдоподобной.

Клеопатра спрашивает крестьянина:

Ну что ж, принес ты ласковую змейку,
Которая без боли дарит смерть?

      Акт V, сцена 2, строки 243—244

[В оригинале: «У тебя есть красивый нильский червь, который убивает без боли?» — Е.К.]

Оказывается, принес. «Красивый нильский червь» — это аспид, или египетская кобра, яд которой действует быстро и безболезненно. Более того, эта змея считается священной, как многие опасные местные животные; кобра, свернувшаяся в кольцо, украшала головные уборы фараонов. Смерть от укуса кобры считалась царской и приравнивалась к укусу бога.

Клеопатра, приготовившись к смерти, говорит своим служанкам:

Порфиру мне подай. Надень корону.
Бессмертие зовет меня к себе.
Итак, вовеки виноградный сок
Не смочит этих губ. Поторопись!
Я слышу, как зовет меня Антоний,
Я вижу, он встает навстречу мне,
Поступок мой отважный одобряя.
Смеется он над Цезаревым счастьем;
Ведь счастье боги нам дают затем,
Чтобы низвергнуть после за гордыню.
Иду, супруг мой.

      Акт V, сцена 2строки 280—287

Но это не только признание в любви к Антонию. В последних словах Клеопатры звучит удовлетворение: она сумела лишить Октавия полной победы. Когда кобра кусает ее, царица говорит:

Ах, если б ты владела даром слова,
Ты назвала бы Цезаря ослом;
Ведь мы с тобой его перехитрили.

      Акт V, сцена 2, строки 306—308

«Так надлежало поступить...»

Клеопатра умирает. Ее служанка Ирада уже умерла от разрыва сердца, а Хармиана (та самая, которой прорицатель в начале пьесы предсказал, что она переживет свою хозяйку) тоже подносит аспида к своей руке. Приходят римские солдаты, но они опоздали.

Увидев мертвую Клеопатру, они сразу понимают значение случившегося. Один из солдат кричит:

...Неладно тут. Обманут Цезарь.

      Акт V, сцена 2, строка 323

Когда тот же солдат сердито спрашивает Хармиану, как это случилось, умирающая девушка гордо отвечает:

Так надлежало поступить царице,
Наследнице славнейших государей.

      Акт V, сцена 2, строки 326—327

«След аспида...»

Прибывший Октавий убеждается, что его мечты о пышном праздновании победы неосуществимы. Как это могло случиться? Собравшиеся видят припухлость и пятнышко крови на груди Клеопатры. Солдат, который допрашивал Хармиану, говорит:

Укус змеи. Смотрите, слизь на листьях.
Такую слизь на почве оставляют
В пещерах нильских аспиды.

      Акт V, сцена 2, строки 350—351

Существует древнее поверье, что змеи покрыты слизью. На самом деле это не так. Покрытыми слизью бывают некоторые морские животные, напоминающие змей, — миноги, угри, саламандры. Однако кожа змей совершенно сухая на ощупь.

«Второй Антоний...»

Читать эпитафию Клеопатре приходится холодному Октавию. Зрелище мертвой царицы не оставляет его равнодушным. Почувствовав раскаяние, Октавий говорит:

А Клеопатра
Как будто спит, и красотой ее
Второй Антоний мог бы опьяниться.

      Акт V, сцена 2, строки 345—347

Нет, Октавий не мстителен. Он продолжает:

Несите ложе.
Прислужниц вслед за госпожой несите.
Бок о бок мы царицу погребем
С ее Антонием.

      Акт V, сцена 2, строки 355—357

«...Обратно в Рим»

Пережить эти драматические события и стать победителем сумел только один из главных героев пьесы. Он говорит:

Войскам
Повелеваем, чтоб они к могиле
Усопших с почестями проводили.
(Долабелле.)
Все это мы тебе препоручим.
И после похорон — обратно в Рим.

      Акт V, сцена 2, строки 362—364

Гражданская война, продолжавшаяся пятьдесят лет, закончилась. В следующем, 29 г. до н. э. Октавий Цезарь приказал закрыть храм Януса; это означало, что в Риме впервые за два с лишним века наступил мир. В 27 г. до н. э. он принял титул Август, под именем которого наиболее известен в истории.

После 27 г. до н. э. Август правил еще сорок один год, создал новый вид государства (Римскую империю) и, по всеобщему мнению, являлся величайшим из императоров. Власть Августа была столь прочной и почитаемой, что в память об этом человеке после свержения последнего римского императора в Италии (476 г. н. э.) другой властитель, правивший в Константинополе, продолжал называть себя римским императором. Константинопольская ветвь до самого конца (1453 г.) сохраняла титул римских императоров, а позднее римский император появился в Вене. Священная Римская империя (германской нации) просуществовала до 1806 г.

Впрочем, были на свете и другие императоры. Немцы называли их кайзерами, а славяне — царями. И то и другое является искаженным словом «Цезарь» — родовым именем Юлия и Октавия. Последнего русского царя свергли в 1917 г., последнего немецкого кайзера — в 1918, а последнего болгарского царя — в 1946.

Интересно, что с 44 г. до н. э. (года убийства Юлия Цезаря) до 1946 г. н. э. прошло ровно две тысячи лет. За все это время не прошло ни одного года, когда в какой-то части земного шара не нашлось бы хотя бы одного человека, носившего титул, произведенный от имени Цезарь (как это было заведено у всех римских императоров).

Примечания

1. В 53 г. до н. э. римская армия под командованием Марка Лициния Красса была наголову разгромлена парфянами в битве при Каррах.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница