Глава первая. «Посвящаю Вашей светлости...»

Чего они испугались?

Если у Шекспира не было усадьбы ни в Лондоне, ни за городом, где он мог бы скрыться от чумы летом 1592 года, то она могла быть у кого-то из его знатных друзей, если он уже обрел таковых. Речь не об официальном покровителе труппы (к какой бы из них Шекспир в тот момент ни принадлежал), а о каких-то более личных отношениях с влиятельным меценатом из числа тех, кому посвящали стихи и книги, получая за это вознаграждение, благосклонность и поддержку. Это была обычная и узаконенная форма гонорара.

Не пройдет и года, как мы будем точно знать, что такого рода связями Шекспир обзавелся, узнаем и имя его благосклонного друга; но уже во второй половине 1592-го Шекспир, кажется, мог рассчитывать на влиятельное покровительство.

Иначе чего бы так перепугались те, кто почувствовал, что груз ответственности за памфлет покойного Грина «На грош ума», за «выскочку-ворону» ляжет на их плечи? С мертвого взять нечего, но Грин ли был автором или именно потому, что с мертвого спроса нет, ему приписали поношение живых? Судя по той поспешности, с какой начали отводить от себя это обвинение, оно уже прозвучало.

Забеспокоился Томас Нэш с его репутацией современного Ювенала, многократно подтвержденной злоязычием, явивший себя к тому же самым ранним шекспировским зоилом. Нэш — ближайший друг, собутыльник и соратник Грина. Кому как не ему... Параллельно с посмертным гриновским памфлетом вышел его собственный «Петр Безгрошовый», где его шекспировская аллюзия на этот раз свободна, во всяком случае, от очевидного яда, — в нем-то и говорится о Толботе, триумфально вернувшемся на современную сцену. Тем не менее при переиздании своего памфлета в конце 1592-го Нэш снабдил его предисловием, где в несвойственной ему патетической манере поспешил отвести от себя опасную честь считаться автором того, что увидело свет под именем Грина:

И еще есть новость, о которой меня поставили в известность, будто бы подлый, низкий и лживый памфлет Грина «На грош ума» — моих рук дело. Да пусть Господь навсегда оставит своей заботой мою душу, да буду отвергнут им, коль слово или пол слова выведены там моим пером, коль я был осведомлен о писании или печатании оного.

Слова Нэша подтвердил и издатель Генри Четтл. Ему, впрочем, впору позаботиться и о собственном алиби, поскольку если не за авторство, то за издание ответственность была на нем. То, что Четтл, плодовитый драматург и печатник, имел отношение к памфлету Грина, засвидетельствовано при его регистрации: хотя лицензию получил Уильям Райт, он настоял на приписке: «Под ответственность Генри Четтла». Райт счел за лучшее подстраховаться и, кажется, был прав!

То ли что-то нечисто с памфлетом «На грош ума», то ли пугали в нем резкость и откровенная личность... Собственному сочинению «Сон добросердечного», увидевшему свет к концу года, Четтл предпослал предисловие, в котором не только открестился от авторства, но и принес извинение за участие в издании. Он уверял, что ничего личного у него нет и не было по отношению к тем двум людям, кто могут счесть себя оскорбленными, поскольку он, Четтл, с ними и знаком-то не был. Более того, с одним из них (видимо, с Марло, чья репутация опасна) он и не хотел бы знакомиться, а касательно второго (очевидно, Шекспира) он имеет самое высокое мнение, подтвержденное и другими людьми:

Я сожалею так, как если бы вина была моей собственной, поскольку имел случай убедиться в том, что в его поведении столько же благовоспитанности, как в деле, которым он занимается, совершенства. К тому же люди весьма знатные рекомендовали его как человека прямодушного, что подтверждается его честностью, и наделенного счастливым даром письма, что подтверждается его искусством.

В театральной среде нравы были совсем не куртуазными, взаимные обвинения и поношения — обычным делом. А тут и искусство совершенно, и личность безупречна...

Четтл понимает, что со знатными покровителями Шекспира лучше не ссориться. Понимает это и Нэш, который в это время ищет покровительства в том же месте, что и Шекспир. Повод для соперничества, но не для ругательных выпадов.

Покровитель

Вторая половина 1592 года... Театральный сезон прерван чумой, но есть надежда, что он возобновится. Он возобновляется 8 декабря на Рождество, чтобы снова прерваться 2 февраля. И это значит — надолго, вплоть до будущей осени. Нужно было что-то делать, чтобы выживать.

Чем занялся Шекспир на этот раз, мы знаем точно по дате его первой поэмы — «Венера и Адонис». Она была зарегистрирована 18 апреля 1593 года и вскоре вышла в свет. Тысяча двести строк — их надо написать, а потом показать тому, кто избран в адресаты посвящения, заручиться его согласием... Требуется время даже при пресловутой шекспировской быстроте письма. Два-три месяца, так что если он не начал сразу после февральского закрытия театра, то немногим ранее.

Первый раз имя Шекспира упоминается в официальном документе в связи с авторством литературного произведения! Оно не стоит на титульном листе, но значится под текстом посвящения:

Высокочтимому Генри Райотесли, графу Саутгемптону и барону Тичфилду.

Ваша честь,
в неведении того, не сочтете ли оскорбительным посвящение моих несовершенных строк Вашей светлости и не предаст ли свет порицанию выбор столь мощной опоры для столь малого деяния, я почту себя в высшей степени вознагражденным при малейшем знаке доставленного Вам удовольствия и обязуюсь употребить все часы досуга для более важного труда (graver labour) в Вашу честь. Если же первенец моей поэзии (Invention) явился на свет уродцем, то мне остается винить себя за то, что его крестный отец так высоко благороден, и никогда впредь не бросать зерен в ту же тощую почву, дабы вновь не принесла она столь же скудного урожая. Я препровождаю его на Ваше милостивое рассмотрение, а Вашей милости желаю пребывать в том сердечном расположении, коего Вы сами можете себе пожелать и кое отвечает надеждам всего света.

Слуга Вашей чести
Уильям Шекспир

Прежде чем сказать о покровителе, вслушаемся в то, что Шекспир говорит о себе и как он говорит. Ведь перед нами — первый дошедший до нас личный документ (а их так мало!), пусть и выполненный в достаточно формальном жанре. Тем не менее в нем — голос Шекспира (а не его персонажей), не только слова, но тон, интонация, характер отношений с другим человеком.

Обычная для посвящения витиеватость. Некоторая не только сдержанность, но даже скованность подобает случаю, демонстрируя и скромность, и понимание дистанции, когда сам факт обращения — дерзость. Судя по тону, отношения между автором и адресатом — дистанцированные, достаточно формальные. Ничего личного.

Посвящаемый труд автор называет «первенцем своей поэзии» — перевод не буквальный, поскольку выражение, употребленное Шекспиром, метонимично. Он говорит об одной из пяти составляющих поэтического творчества, первой и едва ли не главной, в тогдашних латинских руководствах по риторике и поэтике известной как inventio. Это не воображение — способность куда более позднего времени. В какой-то мере inventio в классической поэтике соответствует воображению (но лишь отчасти), поскольку предполагает способность не придумывать, а открывать новое. В этом смысле inventio противоположно подражанию. Тот, кто наделен этой способностью, умеет верно выбрать предмет для поэзии и увидеть его в новом свете. А сама эта способность (как и в шекспировском посвящении) может выступать в качестве знака поэзии в целом.

Шекспир говорит о своем «первенце», как будто забывая, что им уже написано немало пьес в разных жанрах. Это лишний раз доказывает, что пьесы, хотя и в стихах, — не Поэзия. Поэзия — это Гораций, Овидий, Петрарка... За ними и последовал Шекспир, подгоняемый чумой.

«Венера и Адонис» — поэзия, имеющая свою традицию, способная возвысить автора и того, кому она посвящается. Пьесы не было принято посвящать. Правда, найденный предмет пока что не слишком высок и «важен». Шекспир обещает в будущем исправить эту оплошность, если первое подношение придется по вкусу Генри Райотесли, графу Саутгемптону.

Семейная фамилия графа лишь в начале царствования Тюдоров приобрела свое аристократически сложное написание — Wriothesley и произношение — Райотесли. Первоначально она писалась много проще — Writh, а произносить ее (пренебрегая претензиями ее носителей) продолжают и теперь в упрощенном варианте — Райзли. Титул графа был приобретен ее носителями при несколько курьезных и уникальных для английских пэров обстоятельствах. Дед шекспировского покровителя сделал карьеру при Генрихе VIII, в последние годы его правления исполняя должность лорда-канцлера. Он же получил и первые титулы: сначала был возведен в рыцарство, затем сделан бароном Тичфилдом и рыцарем ордена Подвязки. При коронации юного наследного принца Эдуарда VI в 1547 году было объявлено, что на смертном одре покойный король пожелал видеть возведенными в более высокие титулы несколько государственных сановников, в том числе и барона Тичфилда, ставшего 1-м графом Саутгемптоном. Никто не посмел усомниться в достоверности этих завещательных распоряжений.

Саутгемптоны — тюдоровская аристократия, новые люди, выслужившие титулы и имения у новой династии. Впрочем, многие вскоре вошли с ней в конфликт, не пожелав изменить своей вере. Именно так случилось со 2-м графом Саутгемптоном. Его отец сделал карьеру на том, что по воле Генриха VIII проводил в жизнь английскую Реформацию: разрушал монастыри, конфисковывал церковные земли. Воспитанием сына занималась мать, убежденная католичка. В ее вере вырос 2-й граф Саутгемптон и упорно ей следовал, пренебрегая предупреждениями, наказанием и прощением королевы. Раз за разом он оказывался в Тауэре, где и умер, успев до этого обвинить жену в измене и отнять у нее восьмилетнего сына и наследника Генри. Год его рождения — 1573-й, он на девять лет младше Шекспира.

Над мальчиком установили опекунство, что привело его в дом первого министра Уильяма Сесила, лорда Берли, возглавлявшего опекунский совет. Там жили и воспитывались несколько богатых наследников. В разное время среди них побывали и другие юные аристократы, чьи фамилии по разным поводам звучат в шекспировской биографии: граф Эссекс, граф Ретленд... Опекунство — дело крайне выгодное (право на него продавалось и покупалось): опекун распоряжался имением своего подопечного и в конце срока подыскивал ему невесту, за отказ от которой полагался очень крупный штраф.

Образование в доме Берли поставлено на хорошую ногу. Сам он нередко обедал с воспитанниками, ведя с ними беседу. Программа воспитания выдержана в гуманистическом духе. В ее основе — изучение языков (латынь, английский и французский), упражнения в письме и ораторском искусстве, но также — танцы, фехтование, рисование. Именно там определился вкус Саутгемптона к поэзии, окончательно сложившийся в Кембридже, где он в 1589 году получил степень магистра.

Увлечение поэзией и книгами для графа — страсть на всю жизнь. В царствование Стюартов, когда он займет высокие посты и его возможности для меценатства значительно расширятся, Саутгемптон будет оказывать поддержку библиотекам и университетам. Благодаря его щедрости Бодлианская библиотека в Оксфорде сможет приобрести более четырехсот книг и рукописей, включая первое испанское издание «Дон Кихота», а колледж Святого Иоанна в Кембридже, где граф учился, получит от него на те же цели крупную сумму.

В 16 лет Саутгемптон переходит из университета в одну из юридических школ в Лондоне — Грейз-Инн. А Берли объявляет о том, что подыскал ему невесту — собственную внучку, дочь графа Оксфорда Елизавету де Вер. Выбор был одобрен матерью графа и его дедом виконтом Монтегю, но сам он решительно воспротивился. Этот жизненный сюжет растянулся на несколько лет и получил самое непосредственное отражение в произведениях Шекспира.

Саутгемптон в Лондоне с октября 1590 года, с ноября — при дворе. Ему сопутствует успех. Стройность фигуры он подчеркивает изысканно облегающей одеждой. Больше, чем Саутгемптона, художники рисовали только королеву. Часто он запечатлен в танцевальной позе или со шляпой, украшенной перьями, в одной руке. Он женственно красив — с голубыми глазами и длинными темно-рыжеватыми кудрями, прядь которых падает на грудь...

Эта прядь стала объектом нескольких предположений. Не была ли она отпущена в подражание индейским вождям, изображения которых попадают в Лондон после начала колонизации Нового Света и попыток поселений в Вирджинии? Не она ли пострадала во время известной истории, характерной для вспыльчивого графа? В поздний час в приемной королевы он продолжал играть в шахматы с Уолтером Роли. Эсквайр личной охраны Эмброуз Уиллоуби попросил вельмож прекратить игру, так как королева должна была проследовать к себе в спальню. Саутгемптон пришел в ярость и пустился врукопашную. Пострадал один из его локонов, оставшийся в руке обидчика, сторону которого приняла и королева, удалив графа от двора. Но это событие более позднего времени — 1598 года.

Предполагают, что при первом появлении Саутгемптона при дворе он рассматривался лордом Берли как проект, призванный подорвать возрастающее влияние на королеву графа Эссекса. В таком случае опытный интриган просчитался: даже если между двумя молодыми людьми вначале и возникли какие-то трения, то всё было быстро улажено. Эссекс — старший друг и объект для подражания; их дружба продлится вплоть до восстания Эссекса и его гибели на эшафоте в 1601-м. Саутгемптон последует за ним, и лишь вмешательство Ричарда Берли (его отца уже не будет в живых) спасет графа от той же судьбы, оставив в Тауэре до конца правления Елизаветы.

В 1598 году Саутгемптон женится на Элизабет Вернон, кузине Эссекса. Брак был тайным, поскольку Элизабет была придворной дамой королевы, а та не терпела подобных измен ни со стороны дамы, ни со стороны кавалера. Когда тайное стало явным, оба на некоторое время оказались в Тауэре, и придворная карьера Саутгемптона на этом кончилась.

А как многообещающе она начиналась! В августе — сентябре 1591 года сама королева во время обычной летней поездки по стране гостила в поместьях Саутгемптонов: неделю в замке Каудрей (с восьми часов вечера 15 августа), а потом неделю на обратном пути в Тичфилде. К этому визиту относят одно из предположений о том, когда случилась первая встреча графа с Шекспиром: чтобы развлекать двор, нужны актеры.

Или встреча произошла еще раньше — первой лондонской зимой графа в театре? Во всяком случае, не позже первой половины 1592 года, если полагать, что поспешные извинения Нэша и Четтла объясняются именно присутствием Саутгемптона за спиной Шекспира — присутствием, о котором еще летом они не были осведомлены.

«Первенец моей поэзии»

Первенцем шекспировской поэзии поэма «Венера и Адонис» может считаться с определенными оговорками: если помнить, что пьесы поэзией не считались, а сонеты будут завершены как цикл и опубликованы много позже. Но в том, что Шекспир начал писать их раньше, чем поэму, едва ли стоит сомневаться. После посмертной публикации сборника Филипа Сидни «Астрофил и Стелла» в 1591-м начинается повальное увлечение: сонеты пишут все.

В Англии они не были новинкой с тех пор, как сэр Томас Уайет доставил европейскую моду на подражание Петрарке ко двору Генриха VIII и едва ли не в первом же английском сонете отрекся от своей былой любви к Анне Болейн, узнав, что у нее есть новый поклонник — сам король. Переводя, а лучше сказать, перелагая на английский лад Петрарку, Уайет, кажется, именно по этому случаю обратился к сонету, где в заключение стоит латинская фраза: Noli me tangere — «Не прикасайся ко мне». Ее божественный смысл у Петрарки был переиначен в соответствии с буквальным толкованием того, почему нельзя прикасаться к возлюбленной в образе лани: «Я принадлежу Цезарю». Под петраркистскими аллегориями у Уайета явственно проступают английские реалии.

Сонеты писали и до Сидни, но он сделал то, что делает великий поэт, — обновил поэтическую условность вопросом — как писать, если правду своего чувства я хочу сделать поэтической правдой? Подражать ли другим, перелистывая страницы их книг, изучать ли правила поэтического творчества (три раза в первом сонете цикла Сидни употребляет в этом значении то же слово, что употребил Шекспир в посвящении поэмы «Венера и Адонис» — Invention)? Завершая его сомнения, муза дает совет: «Глупец, глянь в сердце и пиши».

Простой совет, но такой трудный в исполнении. Сидни создал моду не только на сонет, но на сонетный цикл, дающий пространство чувству и предоставляющий свободу поэту на рассказ о нем.

Шекспир начал свой цикл без напряженных сомнений и поисков стиля. Они придут, когда в его сонетах проснется личное. Поначалу они не о поэте. Поэт лишь предлагает аргументы, убеждает, что не противоречит природе сонетного жанра и ренессансной поэзии вообще. Не забудем, что ее законы проходят в школьном курсе риторики. Сонет же, как правило, строится в виде логического доказательства, в котором мысль восходит от катрена к катрену, чтобы эффектно разрешиться рифмованным двустишием. Такая композиция сонета — открытие англичан. Только в этом рассуждении доводами служат не ссылки на юридические законы или на философские силлогизмы, а — метафоры.

В первых семнадцати шекспировских сонетах варьируется одна мысль, обращенная не к даме, а к молодому человеку, — женись и продли себя в потомстве, не позволив своей красоте умереть. Чтобы эта мысль не стала навязчиво-дидактической, а прозвучала убедительно, поэту предстоит обеспечить разнообразие за счет метафорических аргументов. Этим Шекспир и занят.

В первом сонете — целая череда сопоставлений: не будь подобен самопожирающему огню; не позволь первым почкам лишь пообещать яркую весну и погибнуть, не раскрывшись; не уподобляйся обжоре, поедающему то, что принадлежит другим...

Второй сонет открывается военной метафорой: «Когда сорок зим избороздят траншеями осады твой лоб...»

В четвертом — юридическая: «Расточительная красота, почему на себя ты проматываешь свое наследство? Природа ничего не завещает навечно, но лишь во временное пользование...»

В пятом впервые развертывается одна из основных метафор быстротекущего времени — смена времен года...

Терминологическая точность в данном случае становится поэтическим достоинством, способом расширения поэтического языка. На основе шекспировской метафорики — не в последнюю очередь в сонетах — предполагают, что он владел если не десятком профессий, то их языком в степени, обнаруживающей понимание их изнутри. В первых сонетах он разнообразен, но это разнообразие скорее производит впечатление демонстрации арсенала поэтических возможностей, выступающих как аргументы в пользу одной-единственной мысли — женись и продли свой род.

Эта мысль вполне вписывается в биографию Саутгемптона в 1592—1593 годах. Именно ее внушают родные и опекун Берли накануне совершеннолетия графа в 1594-м. Их беспокойство понятно, но почему так озаботился Уильям Шекспир?

Уместно предположить, что он в данном случае — исполнитель заказа. Исходил ли заказ от самого Берли или от матери Саутгемптона — и то и другое вероятно. Первое особенно. Граф продолжает противиться матримониальным планам опекуна. Тот грозит разорительным штрафом и не только грозит. Он пытается убедить, уговорить, а зная пристрастие графа к поэзии, прибегает к ее языку и аргументам.

Шекспир не был первым, кто получил от Берли заказ такого рода. Еще в 1591 году была издана изящная книжечка — всего 15 страниц, — первая из многих впоследствии посвященных графу Саутгемптону. Ее автор — Джон Клэпем, один из секретарей Берли. Поэма «Нарцисс» — прозрачная аллегория на латыни под покровом греческого мифа.

Эпиллий — жанр мифологических повествований небольшого размера, имеющий, что принципиально важно для ренессансного сознания, античные образцы. Главный образец в этом роде — «Метаморфозы» Овидия, составленные из множества мифологических сюжетов и ставшие основным источником их знания для Европы.

В Англии этот жанр входит в моду одновременно с поэмой Шекспира.

Латинский опыт Клэпема был известен Шекспиру и послужил ему поводом для отталкивания. Как будто бы они писали с одной целью и для одного заказчика, но очень по-разному.

Клэпем перенес действие мифа на цветущий остров, где правит королева-девственница. Здесь Нарцисс направляется к храму Любви, и она наставляет его в своем искусстве в соответствии с каноном петраркизма. Несколько неожиданно Любовь объявляет, что Нарцисс обречен любить лишь самого себя. Он мчится на необузданной лошади Похоти, которая сбрасывает его в источник Филавтия (или Филаутиа — любовь к самому себе), где Нарцисс и погибает. После смерти он обращен в цветок.

Та же судьба постигнет и Адониса. Шекспировский сюжет развивается по схеме, похожей на то, что написал Клэпем. И есть мотив, который служит убедительным доказательством того, что Шекспир знал поэму Клэпема и на нее ориентировался. К сюжету об Адонисе, излагаемому по Овидию, Шекспир добавил важную сцену, отсутствующую во всех предшествующих версиях: когда Адонис вырывается из объятий Венеры, с тем чтобы отправиться на охоту, его конь срывает привязь и уносится прочь, привлеченный призывным ржанием кобылы. Этот эпизод красочно — эротически красочно — развернут Шекспиром.

Можно предположить, что лошадиный мотив — это очень по-английски, типично национальная вставка. Быть может, для Клэпема, перенесшего сюжет на местную почву, но не для Шекспира, к этому колориту не стремившегося, чья поэма — изящная картинка, дистанцированная в пространстве и во времени. Она адресована аристократу и мастерски отвечает цели, заявленной на ее титульном листе латинским эпиграфом из Овидия:

Vilia miretur vulgus; mihi flavus Apollo
Pocula Caslalia plena ministret aqua.

«Дешевка изумляет толпу; пусть же мне рыжеволосый Аполлон доставит чаши, полные кастальской воды» (О Любви. XV, 35).

Может быть, «Венера и Адонис» и исполняет тот же заказ, что поэма Клэпема (и первые сонеты самого Шекспира), но делает это на совершенно ином уровне мастерства. «Нарцисс» — назидательное напоминание о печальной участи того, кто отвергает любовь, «Венера и Адонис» — повествование о неразделенной страсти, исполненное этой страсти. Адонис — пассивный герой, действие ведет Венера, тщетно пытающаяся увлечь и соблазнить юного красавца. В какой-то момент это ей почти удается.

Если Шекспир должен был увлечь Адониса, носящего графский титул, к браку, то он делает это не путем назидания, а путем поэзии, умеющей соблазнить и побудить к любви. Притом что при всем эротизме автор не переступает грани благопристойности, за которой в Англии существовало немалое число поэтической продукции, хотя бы 16 порнографических сонетов известного на всю Европу итальянского охальника — Пьетро Аретино. Его «Позиции» (своего рода ренессансная Камасутра) были переведены на английский в 1570-м.

Своей цели с Адонисом Венера не достигла: он все-таки отправляется на охоту, пренебрегая ее уговорами, и гибнет от клыков дикого вепря. Непосредственной цели с Саутгемптоном Шекспир тоже не достиг (тот заплатит разорительный штраф, чтобы не жениться на внучке Берли), но достиг ее со многими другими современниками, что доказывает невероятная популярность поэмы.

Первым ее издателем был земляк Шекспира и почти ровесник — Ричард Филд. Эта связь подсказывает, что на первых порах в Лондоне круг общения для Шекспира составляли не только актеры, но и те уроженцы Стрэтфорда, кто раньше его прибыл в столицу и уже обжился там. Филд вполне успешен. Он женится на вдове своего хозяина, наследует его хорошо поставленное дело. О том, что дело поставлено хорошо, позволяет судить и первое издание шекспировской поэмы — это одно из самых исправных прижизненных изданий Шекспира. Вероятно, вышедшее под присмотром автора, но и не испорченное в типографии.

До нас дошел лишь один экземпляр издания 1593 года, остальные, видимо, были зачитаны до дыр. Не исключено, что сразу потребовалось второе, но о нем можно только строить догадки на основе свидетельства современника: книга продавалась в сентябре, хотя известно, что первое издание было буквально сметено с прилавка.

Заработав, Филд перепродает права, и в течение шекспировской жизни поэма по меньшей мере еще восемь раз выходит у разных издателей (и продолжает печататься вплоть до 1640 года). Ее основные читатели — молодые люди. Литератор Габриэль Харви записывает (не позже 1603 года), что в его семье поэмой Шекспира «Венера и Адонис» восторгается младший сын, «его же "Лукреция" и "Гамлет, принц датский" содержат в себе то, что нравится более умудренным людям».

Современник ставит поэмы рядом с «Гамлетом». Его мнение не разделят потомки: юные не будут зачитываться «Венерой и Адонисом», мудрые — «Лукрецией». Эпиллий выйдет из моды. Изящные или назидательные вариации на темы мифа утратят привлекательность.

Исключения редки, но они есть. «Венеру и Адониса» оценят поэты-романтики и более всех — Джон Китс. Стиль изящно-архаической стилизации, не описывающий, но создающий зрительные эффекты, узнаваем в его собственных итальянских поэмах.

В окружении графа

Обещанный в посвящении к «Венере и Адонису» «более важный» предмет Шекспир выберет спустя год для поэмы «Обесчещенная Лукреция». Она зарегистрирована 9 мая 1594 года. В том же году ее издал Ричард Филд.

Если тон поэмы стал более «важным», то тон посвящения к ней — свидетельствующим о том, что за прошедший год формальные отношения покровителя и поэта сделались настолько личными, что слово «любовь», с которого поэт начинает, не кажется неуместным:

Любовь, каковую я посвящаю Вашей светлости, не имеет предела, и этот памфлет, не имеющий начала, лишь еще один способ сказать о ней. Залог Вашей высокой благосклонности, коим мне оказана честь, а не достоинства этих не слишком ученых строк, позволяет мне верить, что она будет принята. Все, что мной сделано — Ваше; все, что мне предстоит сделать — Ваше, будучи лишь частью того, что я посвящаю Вам. Будь мои достоинства выше, и мое служение Вам проявило бы себя сильнее, но, каково ни есть, оно все принадлежит Вашей светлости, кому я желаю долгой жизни, бесконечно длящейся в постоянстве счастья.

Башей светлости неизменный слуга,
Уильям Шекспир

Хотя в названии поэмы — имя обесчещенной Лукреции, но главный герой здесь опять не тот, кто отвергает страсть, а тот, кто ей следует. В данном случае — римский царь Тарквиний Гордый. Распаленный рассказом Коллатина о целомудрии его жены Лукреции и ее красотой правитель покидает военный лагерь, возвращается в город и является в дом Коллатина в его отсутствие. Оставшись на ночь в качестве почетного гостя, он совершает насилие. Лукреция смоет позор, заколов себя кинжалом и взывая о мщении. Месть свершится — Тарквиний изгнан из Рима, таким образом обретшего свободу.

Рассказ не имеет начала, поскольку поэма открывается практически сразу с появлением Тарквиния в доме Лукреции (что обнаруживает в авторе драматурга, привыкшего начинать прямо с действия). Всё предшествующее дано как экспозиция в двух строфах и в коротком прозаическом аргументе. Лаконизм вступления не обещает краткости рассказа, растянувшегося на 1855 строк, сложенных королевской строфой (семь строк с рифмовкой ababbcc). Введенная в английскую поэзию Чосером, в XVI веке эта строфическая форма утвердилась как наиболее отвечающая важному сюжету с классическими ассоциациями.

Если при выборе сюжета первой поэмы биографический повод просматривался достаточно очевидно, то в случае с «Лукрецией» его трудно обнаружить — если он вообще был, что совсем не обязательно. Шекспир вновь рассказывает о свойствах страсти. В обеих шекспировских поэмах, посвященных Саутгемптону, — страсть и смерть, но в первой под легким покровом мифа — эротическое увлечение, а смерть — еще одна метаморфоза. Во второй страсть — преступная похоть, смерть — героический поступок искупления.

Шекспир твердо придерживается обещания о «важном» сюжете. Если он вступил на путь Поэзии, то он должен себя на этом пути утвердить. Серьезный читатель оценил его усилие и обеспечил пять прижизненных изданий.

Адресат посвящения не остался глух к достоинствам поэм и скуп по отношению к их автору. Сообщение Давенанта о том, что Шекспир получил от Саутгемптона тысячу фунтов, — совершенная фантазия, даже учитывая экстравагантность графа. В эти годы он не располагал свободными деньгами, до совершеннолетия получая содержание от Берли, а по достижении оного расплачиваясь за разорительный штраф. Очень щедрой была бы сумма в 20 фунтов (если учесть, что за пьесу драматург получал порядка шести или восьми).

Тем не менее уже в эти годы вокруг Саутгемптона складывается свита ищущих его поддержки, покровительства и меценатства. Из его постоянных домочадцев самой колоритной фигурой был итальянец Джованни Флорио. Он прислан еще Берли в качестве учителя иностранных языков и домашнего соглядатая при юном графе.

Литературной известностью Флорио обязан прежде всего переводу «Опытов» Монтеня на английский язык. Они опубликованы в 1603-м, но известны, конечно, гораздо раньше. Эта рефлективная проза с пристальным вниманием к внутренней и духовной жизни человека созвучна эпохе; она неоднократно отзывается у Шекспира, особенно в «Гамлете». Английское издание «Опытов» обнаружено с владельческой надписью Шекспира (подлинной ли?). Во всяком случае, с переводчиком он был знаком лично и позволил себе над ним посмеяться.

Было бы странно предположить, что в доме Саутгемптона ремесло Шекспира-драматурга не было востребовано. Саутгемптон — театрал. Следы пребывания в окружении графа просматриваются в пьесах Шекспира, особенно явно и разнообразно в «Бесплодных усилиях любви». А другие комедии из тех, что считаются ранними?

Если в ранней биографии Шекспира не было пребывания в имении Хофтонов, то едва ли можно сомневаться в том, что в Тичфилде в годы чумы он был постоянным гостем, оттачивая опыт светской и литературной жизни.