Вступительное слово

Театральные актеры по-настоящему раскрываются, лишь когда надевают чужую личину. Чтобы высказаться, мы, актеры, используем опосредованную форму общения — говорим или пишем под маской героя, который находится в воображаемой ситуации. Сами при этом оказываемся будто бы в стороне, хотя и делим со своим героем сокровенные тайны и страхи и порой принимаем участие в наиглупейших интригах. Мы часто притворяемся кем-то, чтобы оставаться собой. Всем остальным людям нет нужды поступать таким образом — они говорят и пишут от своего собственного лица.

Кем бы ни был в действительности Шекспир-драматург, он — судя по пьесам — прекрасно знал преимущества и опасности сокрытия самого себя. Имогена, Розалинда, Селия, Джульетта, Порция, герцог Венский из «Меры за меру», Генрих V накануне битвы при Азенкуре, Кент, верный слуга короля Лира, Гамлет, нуждающийся в защите, и, наконец, Виола — все они прибегают к маскировке, переодеванию, использованию чужих имен, чтобы защититься, выведать тайну, вывести кого-то на чистую воду или приблизиться к кому-то. Шекспир — великий мастер перевоплощений и разоблачений. Он одержим этим и как темой, и как приемом. В его пьесах многое, к удовольствию зрителя, постоянно оказывается не тем, чем кажется вначале. В эту шекспировскую одержимость тайной я бы включил и пристрастие к игре в многозначность слов. Он любил являть на сцене ахиллесову пяту нашего сознания — что и говорить, мы склонны обманываться внешним видом и часто идем на поводу у своего заблуждения. Возможно, загадка личности Шекспира и его полной секретов жизни — это изощренная игра с философским подтекстом!

Все кандидаты в «Шекспиры» так или иначе по разным причинам таинственны в прямом смысле слова. Включаю в их число и

Уильяма Шекспира из Стратфорда. Нет объяснений, почему не сохранились письма — как его собственные, так и адресованные ему; нет никаких свидетельств, что у него в доме были книги, что он читал ученые труды — а ведь его пьесы и стихи свидетельствуют о том, что он был человеком весьма образованным; нет никаких сведений о его причастности к тем областям жизни, откуда он, казалось бы, черпал материал для своих произведений. Предположим, что сам Шекспир был в высшей степени скрытен. Но как умудрился этот несравненный гений заставить молчать о себе тех, кто его окружал, — ив годы юности, и в зрелые годы, когда он общался с просвещенными придворными, о коих писал с таким знанием деталей? Они даже не оплакали его после смерти... Нет, не зря Бен Джонсон в Посвящении к Первому фолио просит нас обратить внимание на ум автора, а не на портрет. Что касается других претендентов, то, прикрывшись маской Shakespeare, они по определению должны были соблюдать тайну. Им чаще всего адресуют вопрос «зачем?», за которым сразу же следует «каким образом?».

Подобно знаменитым спортивным победам или жертвенному героизму на поле брани, великие театральные достижения рождаются, когда в них возникает великая потребность; они пробивают себе дорогу сквозь невероятные препятствия. Неведомая сила загоняет словесный материал в ложе театральной условности и воображаемых обстоятельств. В любом актере, похоже, от рождения заложен атом гениальности (объясняйте его как хотите — мистикой или генетикой); жизненный опыт учит актера создавать образ, а ум — как вернее ответить на вызов времени.

Разумеется, произведения Шекспира имеют отчетливо узнаваемый характер. Их нельзя приписать никому другому. В них заметно развитие гения автора. Известны даты — если не создания, то первого представления, упоминания, первой публикации, регистрации заявки в Реестре издателей и печатников; точность и содержание этих дат — предмет ученых прений, но отмахнуться от них нельзя. И совершенно бесспорно, что писательская манера Шекспира, особенно поэтическая, с годами менялась.

Его исторические хроники, комедии и трагедии отмечены особенной глубиной и качеством сюжета. Как справедливо утверждают авторы книги, все это должно соответствовать жизни и знаниям драматурга. Посему, оценивая всех претендентов, следует обратить внимание на связь творчества автора пьес — кем бы он ни был — с перипетиями его жизни. Взять хотя бы сонеты — они явно автобиографичны и, вероятно, напрямую касаются автора в личном и событийном плане. Посвящение сонетов Саутгемптону должно иметь объяснение. Необходимо также выяснить, почему автор скрывал свое имя при жизни и желал, чтобы оно осталось неизвестным столетия спустя. Те, кто не признает автором актера, вынуждены согласиться, что автор как-то был связан с актером Шекспиром, братьями Бербеджами и вообще с профессиональными театрами. Невероятные знания, почерпнутые из книг на пяти — или даже более — языках и в путешествиях, особенно по Италии, осведомленность в юриспруденции и придворной жизни — все это непременно должно характеризовать претендента.

Справедливо сказано в этой книге: если бы в 1623 году пьесы не были приписаны Шекспиру, он был бы последним человеком, кого можно вообразить их автором. Это все равно что искать автора «Гроздьев гнева» Джона Стейнбека на скоростных магистралях Новой Англии или сочинителя романов Чарлза Диккенса на вересковых пустошах Йоркшира. И тем не менее имя Шекспира стоит на титульном листе Первого фолио. Следовательно, миссис Джеймс и профессор Рубинстайн должны обосновать правомочность появления своего кандидата на авторство. Что они и делают, хотя порой с чрезмерной горячностью, в которой нет надобности, — позиция у них и без того сильная. Но исследователей можно понять, ведь они отстаивают своего кандидата так же, как адвокат подзащитного — так что горячий тон здесь вполне уместен.

Книга эта — новаторская. До сих пор никто еще не предлагал этого кандидата в авторы произведений, приписываемых Шекспиру. И я не исключаю, что ваше прежнее представление об авторе шекспировских пьес будет поколеблено этой книгой точно так же, как этой случилось со мной. Если Бренда Джеймс нашла настоящего автора (а она, кажется, и впрямь вышла на человека, который мог все это написать, — его образование, жизненный опыт, даты жизни — все сходится наилучшим образом); если профессор Рубинстайн — с его обширными знаниями, особенно в истории, — тщательно все проверил, а когда имеешь дело с такой спорной проблемой, иначе и быть не может; если авторы не утаили какие-то куски биографии претендента, не согласующиеся с творчеством драматурга, тогда это — произведение исторической значимости. Оно непременно должно стать ключом к многим другим загадкам. Те из нас, кто непредвзято относится к этой проблеме, заметят в книге бесчисленное множество новых идей. Я горю желанием прочитать и другие тексты, написанные рукой претендента на роль автора великих произведений, — например, его запись о встрече с французским королем, но, главное, тетрадь выписок, найденную миссис Джеймс. Я жажду прочитать записную книжку его наставника, куда тот заносил путевые заметки во время путешествия по Европе. Не могу представить, что найдется хоть один ученый или студент, актер или любитель-энтузиаст, кто не захочет прочитать эту книгу. Жизнь ее героя, новые документы, звенья, связывающие претендента с шекспировскими произведениями, станут для них окном, ведущим к истине, к открытию авторства.

В конце восьмидесятых, играя Гамлета и Ромео в Королевском Шекспировском центре в Стратфорде-на-Эйвоне, я вдруг стал сомневаться, что актер, известный под именем Уильям Шекспир, мог написать пьесы и особенно поэмы, которые ему приписывают. Это стало большой неожиданностью для меня самого. Но скоро мне пришлось столкнуться, к изрядному огорчению, с последствиями моего нового понимания Шекспира. Меня поразило, что друзья, знакомые и даже посторонние люди стали относиться ко мне как к еретику. Я сделался для них чем-то вроде религиозного отступника! Так меня назвали не где-нибудь, а в самой газете «Тайме». Постепенно я перестал говорить об этом. Я был вполне доволен тем, что мой скептицизм помог мне глубже понять Шекспира, более полно воспринять его ум, красоту его пьес и поэм, приблизил к познанию их тайны. Я коснулся сокровенной сути их создания, не ограничивая себя, так сказать, какой-то одной теорией.

Последнее время я стал сравнивать биографический подход к пьесам и сонетам Шекспира с другими подходами: историческим, лингвистическим, политическим и т. д. Каждый метод дает особое толкование. Но все подходы, методы и толкования — это всего лишь окна, каждое из которых по-своему освещает великие пьесы и поэмы. В этом, по-видимому, их настоящая ценность. Одни окна открывают нам относительно знакомые перспективы, другие позволяют увидеть что-то новое, доселе неизвестное. Но сквозь каждое окно льется свет, и, разумеется, я предпочитаю дом со множеством окон. Эта книга еще одно окно, которое освещает проблему по-своему, но не мешает литься свету из других окон.

Я никогда не стану жалеть, что когда-то верил в авторство актера из Стратфорда. Я знаю, что значит приехать из маленького городка в мегаполис с мечтой играть на подмостках театра. В Лондоне, вдали от дома, без друзей и знакомых, меня вдохновляла, воодушевляла история Уильяма Шекспира.

Если ваш родной язык — английский, то главный Автор, с чьей помощью вы говорите о своей жизни, оцениваете свои действия, к кому вы обращаетесь, когда хотите донести свою мысль устной или письменной речью, — этот Автор зовется, конечно, Уильямом Шекспиром. Многие идут еще дальше, утверждая, что Шекспир оказывает огромное влияние на сами наши жизни; это касается и меня — я почитаю великого драматурга и поэта как вдохновителя моего бытия.

Пожалуй, именно поэтому вполне правомочное сомнение в авторстве — сомнение, которое процветает в университетской среде не меньше, чем вне ее, где Шекспиру придумано много новых имен, — пожалуй, именно поэтому тема его личности (а значит, и тема этой книги) вызывает у многих интеллигентных людей неадекватную реакцию. Они теряют объективность и не только препятствуют научным дискуссиям и отмахиваются от свидетельств, но и прибегают к клевете, сочиняют дикие теории заговора — им видится антишекспировская паранойя; они угрожают своим оппонентам увольнением из университетов и порой даже смертью. К примеру, один американский профессор подвергся угрозам только за то, что осмелился высказать сомнение в авторстве пьес, приписываемых Шекспиру.

Я от всей души приветствую появление этой книги не только потому, что она содержит открытие и прекрасно написана, но еще и потому, что она явилась результатом замечательного союза университетского ученого и независимого исследователя. Скольким открытиям, сделанным любителями в этой не признаваемой академическими кругами области, можно было придать форму серьезных научных работ, если бы им помогали такие ученые, как профессор Рубинстайн! И как много ученых могли бы обогатить свои исследования, обрати они внимание на эти открытия, вместо того чтобы вести бесконечные споры вокруг раз и навсегда принятой концепции, приверженность которой связана с их университетским статусом. Мы должны отказаться от пагубной идеи, что университеты обладают монополией на истинное знание, но при этом следует помнить, что ум, усовершенствованный университетским образованием, — это замечательный инструмент для сбора, анализа и распространения знания.

Если бы я не усомнился в авторстве Шекспира, я не получил бы маленькой книжки о великих идеях, вышедшей в издательстве «Пингвин»; эта книжка лежит сейчас передо мной рядом с компьютером. На днях мне прислала ее сестра. На обложке книжки — цитата, которой, прежде чем уступить место главным действующим лицам, я и закончу свое вступительное слово.

Читайте не затем, чтоб препираться,
Или уверовать и соглашаться наобум,
Иль празднословить, сочиняя догмы,
Но чтобы, взвешивая, размышлять¹.
        Марк Райланс,
        актер, главный режиссер театра «Глобус» в 1996—2005 годах, председатель Фонда «Авторство Шекспира»

Примечания

1. Во всех случаях, когда авторы подстрочного или поэтического перевода не указаны, ими являются авторы перевода данной книги. — Примеч. ред.