Политика и религия

В хронике «Жизнь и смерть короля Джона» поставлен опасный вопрос о соотношении политики и религии в жизни государства — вопрос, который с необычайной смелостью решает Монтень в тех главах, где он говорит о религиозных войнах в современной ему Франции. Те, кто разжигает религиозный фанатизм и ненависть толпы к «еретикам», вызывают у Монтеня негодование, так как, по его мнению, они всего лишь преследуют собственные честолюбивые или корыстные цели: «Заметьте, разве мы не лепим, как из воска, противоположные формы из столь правильного и твердого вероучения? Когда это было более очевидно, чем в наши дни во Франции. Те, что направляют его налево, и те, что направляют его направо; те, что говорят ложь, и те, что говорят правду, одинаково используют и приспосабливают его для своих насильственных и честолюбивых предприятий и столь согласно творят с его помощью бесчинства и беззакония, что трудно поверить их сомнительному утверждению, будто между ними существуют различия в мнениях по вопросу, от которого зависит все наше поведение и закон нашей жизни» (E., II, 12, 221). Флорио изменяет подлинник: выделенные слова в оригинале гласят: «те, кто говорит ,, это черное» и те, кто говорит "это белое"» (Oeuvr., II, 12, 420).

Монтень пишет о «наглости» политиков, извращающих божественные законы, о пороках, скрытых в религиозных учениях, — о жестоких массовых жертвоприношениях, о фанатических самоубийствах, о насильственном введении христианства но вновь открытых землях. Он с иронией и негодованием пишет о христианской религии, которая редко побуждает к доброте и умеренности, но «творит чудеса» в тех случаях, когда возбуждает дурные страсти: ненависть, жестокость, честолюбие, жадность, фанатизм, порождающий религиозные преследования (E., II, 12, 222).

Словесная казуистика в спорах об истинной религии вызывает у Монтеня столь же ироническое отношение, как у Рабле или Денерье, и, скрываясь за цитатами из сочинений древних философов, он подвергает сомнению толкования Библии и дает реалистическое объяснение приводимым в священном писании фактам. Вместе с тем он оценивает религиозные новшества, введенные Лютером, как трезвый политик, и считает их опасными для государства. Изменение отдельных догматов во Франции привело к религиозным войнам, а если породить сомнение в отдельных положениях, полагает Монтень, то возникнет недоверие и к другим догматам, которые недоступны пониманию толпы. Подобной политикой можно усилить нежелательное, по мнению Монтеня, стремление массы людей во всем сомневаться, обо всем задавать вопросы (E., II, 12, 219). В борьбе католиков и гугенотов Монтень увидел более глубокие противоречия, чем различия в религиозных воззрениях, и, признавая, что католицизм еще очень силен во Франции, он считал учение Лютера опасным для существования государства.

Сходная позиция по отношению к реформации выражена в поздней хронике Шекспира «Король Генрих VIII», где защитника ми католической веры выступают кардинал Вулси, лорд-канцлер (Томас Мор) и епископ Гардинер. Шекспир намекает в этой драме на экономические основы политики Генриха VIII по отношению к церкви, раскрывает связь между религиозными ересями и государственной политикой (H.VIII, V, 3).

В соответствии с историческими источниками Шекспир изображает Генриха VIII хитрым политиком, жестоким деспотом, который только делает вид, что заботится о государстве. Связь Реформации с народными движениями показана в драме попутно, в сцене, где высшие прелаты церкви к королевские советники обсуждают способы борьбы с ересью.

Епископ Гардинер требует, чтобы королевский совет применил к еретикам самые суровые меры: если из жалости запустить опасную болезнь, то вскоре последуют мятежи, восстания, потрясение всего государства. И Гардинер напоминает членам совета о крестьянской войне в Северной Германии. Сторонники реформации, архиепископ Кранмер и Томас Кромвель, уверенные в поддержке короля, призывают судей проявить «терпимость» к их убеждениям, но «все» члены королевского совета приговаривают Кранмера к заключению в Тауэре, и только появление короля меняет ситуацию. «Ты жаждешь крови, человек жестокий!» (Г.VIII, V, 3; ПСС, 8, 326, пер. Б. Томашевского), — гневно обращается Генрих к Гардинеру и, выбранив советников, просит Кранмера быть крестным отцом новорожденной принцессы Елизаветы. Произвол короля, его равнодушие к вопросам веры и к мнению совета показаны в этой сцене с большой смелостью. Однако и Гардинер, фанатичный преследователь протестантов, не вызывает симпатий.

Шекспира роднит с Монтенем терпимость к религиозным верованиям людей, осуждение сурового фанатизма. Известно, что среди друзей Монтеня были и католики, и протестанты, что, признавая опасность религиозных новшеств, Монтень вместе с тем поддерживал вождя гугенотов Генриха Наваррского как талантливого полководца и политика и, возможно, одобрил бы его переход в католичество в 1593 г. ради умиротворения партий, прекращения распрей и установления порядка в государстве.

В драмах Шекспира, написанных при жизни королевы Елизаветы, вопросы религиозной борьбы затрагиваются крайне редко и осторожно — известно, что королева Елизавета запрещала обсуждать эти вопросы. Однако в хрониках Шекспира именно церковники выступают как хитрые и жестокие политики, которые ради корыстных интересов церкви разжигают вражду между государствами, возглавляют мятежи внутри страны, если король своей политикой вызывает их недовольство. Таковы епископ Винчестерский в хронике «Король Генрих VI», архиепископ Йоркский Скруп в хронике «Король Генрих IV», архиепископ Кентерберийский в хронике «Король Генрих V». Наиболее резкую сатирическую оценку получает посланец римского папы кардинал Пандольф в хронике «Жизнь и смерть короля Джона». В далекое прошлое, в эпоху правления Иоанна Безземельного Шекспир переносит конфликты, типичные для эпохи правления Тюдоров и для политической обстановки 1590-х годов. Одна из центральных в хронике — проблема отношения политики и религии.

Для того чтобы собрать средства на ведение войны во Франции, король Джон приказал шерифам возложить расходы на аббатства и монастыри, и его правая рука Бастард объявляет, что его не остановят «книга, колокольный звон и свеча» (атрибуты отлучения от церкви), если золото и серебро увлекают его вперед. Он обещает «потрясти мешки аббатов». Король, таким образом, посягнул на богатства католической церкви, а чтобы оправдать этот грабеж, Джон объявил себя главой церкви, совсем как Генрих VIII через три столетия. У Шекспира и у других драматургов были основания превратить Иоанна Безземельного (короля Джона) в некоего предшественника Генриха VIII, поскольку Иоанн вступил в конфликт с римским папой и с английскими баронами, но потерпел поражение и был вынужден даровать баронам «Великую хартию вольностей». Хартия в данном случае для Шекспира не представляла интереса, а политика Джона по отношению к церкви освещена в драме весьма подробно.

Кардинал Пандольф прибыл из Рима во Францию как раз в момент, когда заключен брачный союз между принцессой Бланкой и дофином Людовиком, когда французский король Филипп восхваляет благословенный для Франции день, когда заключен выгодный мир с Англией. Но Пандольф приказывает Филиппу порвать только что заключенный договор и вновь объявить войну «еретику», отлученному от церкви. Французский король, хотя и ужасается, услышав, как Джон «богохульствует», но тем не менее не хочет терять так легко полученные земли и призывает Пандольфа не требовать нарушения «святого» брачного союза. Чтобы заставить короля Филиппа покориться его приказу, Пандольф прибегает к угрозам, напоминая королю о кострах, на которых сжигают еретиков; играя словами «клятва», «истина», «проклятие», он строит доказательство того, что всегда и во всем нужно подчиняться церкви:

Только религия велит хранить верность клятвам,
Но ты поклялся против религии,
Клялся против вещи, которой клянутся,
И сделал клятву залогом истины,
Но против клятвы...
Но ты поклялся лишь для того, чтобы быть проклятым;
И еще более проклят, упорствуя в своей клятве...

      (K.J., III, 1. 279—287)

Словесная казуистика в речах Пандольфа служит Шекспиру средством создать сатирически обобщенный портрет жестокого, циничного и хитроумного политика.

Зловещая роль Пандольфа усилена в дальнейшем: в тот момент, когда французские войска разбиты, принц Артур захвачен в плен англичанами и французский дофин Людовик, поставленный во главе войска, уже готов заключить мир, Пандольф убеждает его предъявить «права» на Англию от имени принцессы Бланки, хотя брачный союз Людовика и Бланки был расторгнут сразу после его заключения по требованию Пандольфа. Нелепость притязаний очевидна. Однако Пандольф убежден, что независимо от всяких юридических «прав», в Англии начнется мятеж, потому что король Джон умертвит Артура при известии о высадке французов. Предсказания Пандольфа сбываются, в Англии начинается мятеж, и Джон, испуганный мятежом лордоз внутри страны и нашествием французов, поспешно примиряется с римским папой. Тогда Пандольф от имени римского папы приказывает мятежникам вернуться на путь покорности.

Ситуация в хронике Шекспира напоминала современникам о европейской политике в конце XVI в., в частности об изменении политики Генриха Наваррского: под влиянием обстановки во Франции и под нажимом католических стран — Италии и Испании — Генрих IV перешел в католичество. В оценке роли католическом церкви Шекспир мог бы согласиться с Монте нем, который писал, что римские папы и деятели церкви приспосабливают с помощью хитроумных доводов религиозное учение для своих целей (E., I, 31, 99).

В хронике Шекспира используют религию в политике в своих интересах не только Пандольф, Джон и Филипп, но и второстепенные персонажи, например мать Артура Констанса. Когда Констанса призывает Филиппа снова объявить войну Англии, леди Бланка, не желая терять только что полученного мужа упрекает Констансу, что «ее устами говорит не вера а нужда». В ответ Констанса оправдывает свою позицию. «О, если ты удовлетворишь мою нужду, — обращается она к Бланке, — которая жива лишь потому, что умерла вера, тогда нужда нуждается в правиле: вера воскреснет вместе со смертью нужды. О, придави нужду, поднимешь веру, возвысь нужду и ты подавишь веру» (K.J., III, I, 211—216). Снова, как и во многих других местах драмы, словесная казуистика скрывает реальные отношения. Например, слова Констансы разительным образом напоминают о приведенном выше рассуждении Монтеня, в котором шла речь о внезапном изменении в позиции католиков и гугенотов после воцарения Генриха IV. В хронике «вера» зависит от «нужды» («need»), т. е. от практических потребностей, в «Опытах» идет речь о подчинении «истины» «нужде». Монтень завершает пример из недавней истории Франции выводом, который преподнесен в иронически-безличной форме: «А мы сжигаем людей, которые говорят, что истину следует принудить нести ярмо нашей потребности» («And we burn those men which say that truth must be made to abide the yoke of our need» E., II, 12, 221). В выводе Монтеня подчинение истины требованиям «нужды» выглядит как закономерность, хотя в начале рассуждений Монтень обличает использование религии ради корыстных целей.

В хронике Шекспира преобладает сатирическое освещение политики. В оценке политики Франции Шекспир расходится с Монтенем. У Монтеня вынужденный компромисс Генриха Наваррского с католиками не вызывал осуждения, и ирония относится к англичанам, которые несколько раз меняли политику и религию в течение столетия. Напротив, Шекспир критически освещает колебания французского короля, как бы намекая на то, что Генрих Наваррский, ссылаясь на необходимость, заключил союз с Испанией и Италией, иными словами «вера» короля оказалась в подчинении у «нужды», т. е. необходимости. Вместе с тем вывод Шекспира о роли церкви в политике вполне согласуется с суждениями Монтеня.