Глава первая. Бедный Йорик: эксплицитный читатель в современной европейской литературе

В своей книге «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии» (1768) Лоренс Стерн, английский писатель, который известен как основоположник европейского течения сентиментализм, строит поэтику повествования в границах шекспировского топоса. Для повествования он избирает героя с говорящим именем Йорик. Если у читателя возникает сомнение, имеет ли выбор достаточно редкого в англиканских святцах имени протагониста отношение к персонажу шекспировской трагедии «Гамлет», то автор незамедлительно его разрешает.

Йорик появляется в первом томе первого романа Стерна «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» (1759—1767). Главный герой и рассказчик, Тристрам, пишет о главном увлечении местного священника: он любил лошадей. В XI главе первого тома Тристрам упоминает имя священника Йорик (Yorick), подчёркивая при этом, что его написание, согласно старинной грамоте рода, не изменялось на протяжении 900 лет. Имя Йорик, по Тристраму, величина постоянная, в отличие от «половины лучших имён... королевства, которые с течением лет претерпевали обыкновенно столько же превратностей и перемен, как и их владельцы. Происходило ли это от гордости или от стыда (означенных владельцев)? — По правде говоря... иногда от гордости, а иногда от стыда, смотря по тому, что ввело их в искушение»¹. Тристрам подчеркивает, что грамота о роде Йорика гласит: «Род этот — датского происхождения и переселился в Англию ещё в царствование датского короля Горвендилла, при дворе которого предок нашего мистера Йорика по прямой линии, по-видимому, занимал видную должность до самой смерти»². Грамота умалчивает название должности, но прибавляет что «уже лет двести, как её за полной ненадобностью упразднили не только при датском дворе, но и при всех других дворах христианского мира»³.

Чтобы развеять сомнения читателей о происхождении рода Йорика, Тристрам пишет: «Мне часто приходило в голову, что речь здесь не может идти ни о чём ином, как о должности главного королевского шута, — и что Йорик из Гамлета, трагедии нашего Шекспира, многие из пьес которого, вы знаете, основаны на достоверных документальных данных, — является этим самым Йориком.

Мне некогда заглянуть в Датскую историю Саксона Грамматика, чтобы проверить правильность всего этого; — но если у вас есть досуг и вам нетрудно достать эту книгу, вы можете это сделать ничуть не хуже меня»⁴. Однако, упоминая о «двух противоположных крайностях», имеющих место быть в Англии того времени, — «вы либо великий гений — либо... набитый дурак и болван; <...> явление более обычное и часто встречающееся на нашем неустроенном острове»⁵, — Тристрам пишет: «Это единственное обстоятельство, когда-либо колебавшее мою уверенность относительно происхождения Йорика: в жилах этого человека, насколько я его помню и согласно всем моим сведениям о нём, какие мне удалось раздобыть, не было, по-видимому, ни капли датской крови; очень возможно, что за девятьсот лет вся она улетучилась... <...> вместо холодной флегмы и правильного соотношения здравого смысла и причуд, которые вы ожидали бы найти у человека с таким происхождением, — он, напротив, отличался такой подвижностью и легковесностью, — казался таким чудаком во всех своих повадках, — столько в нём было жизни, прихотей и gaieté de cœur⁶, что лишь самый благодатный климат мог бы всё это породить и собрать вместе»⁷. Тристрам характеризует Йорика как «бедного», «безрассудного», «неискушённого», «неопытного», «легкомысленного», «остроумного». Рассказчик особо отмечает: «Йорик от природы чувствовал непреодолимое отвращение и неприязнь к строгости», ведя с ней «открытую войну, если она являлась плащом для невежества и слабоумия; в таких случаях, попадись она на его пути под каким угодно прикрытием и покровительством, он почти никогда не давал ей спуску»⁸.

Тристрам посвящает смерти Йорика четыре страницы первого тома своего романа, подробно описывая последние минуты его жизни. Одно обстоятельство особенно примечательно: друга Йорика, бывшего с умирающим в последние минуты его жизни, — звали Евгений. На наш взгляд, влияние образа Стерна на Пушкина — автора романа в стихах «Евгений Онегин» — не подлежит сомнению.

Тристрам описывает могилу Йорика:

Он покоится у себя на погосте, в приходе, под гладкой мраморной плитой, которую друг его Евгений, с разрешения душеприказчиков, водрузил на могиле, сделав на ней надпись всего из трёх слов, служащих ему вместе эпитафией и элегией: «Увы, бедный Йорик!» Десять раз в день дух Йорика получает утешение, слыша, как читают эту надгробную надпись на множество различных жалобных ладов, свидетельствующих о всеобщем сострадании и уважении к нему: — Тропинка пересекает погост у самого края его могилы, — и каждый, кто проходит мимо, невольно останавливается, бросает на неё взгляд — и вздыхает, продолжая свой путь: Увы, бедный Йорик!⁹

Обыгрывая образ шекспировского шута, Стерн в своей манере воспроизводит сложную философию дурака, как её открыл в перспективе европейской литературы Шекспир. Придворный шут-философ есть художественное открытие елизаветинского драматурга: никогда он уже в такой трагической глубине не появится в произведениях более поздних авторов. Единственное исключение составляет Стерн, который, пытаясь обновить статус мудреца в контексте своего времени, с безупречной полнотой повторяет шекспировские объёмы внутренних смыслов образа. Его Йорик в своем утонченно-трагическом шутовстве вторит шекспировскому образу, будучи лишь формально отнесён от него в генеалогическом древе на 800 лет.

Известно, что прототипом шекспировских шутов послужил Ричард Тарлтон, придворный шут Елизаветы I. Сложная амальгама образа Шута, сложившаяся из отсылок к Саксону Грамматику, елизаветинской Англии, роману Стерна, позволяет предположить, что последний увидел в нём некое особое явление и придал ему статус национального характера. В этом — как и во многом другом — Стерн опередил человечество, которое и по сей день выделяет в пантеоне шекспировских героев Гамлета, а не Йорика.

Увы, бедный Йорик! я знал его, Горацио; человек бесконечно остроумный, чудеснейший выдумщик; он тысячу раз носил меня на спине; а теперь — как отвратительно мне это себе представить! У меня к горлу подступает при одной мысли. Здесь были эти губы, которые я целовал сам не знаю сколько раз. — Где теперь твои шутки? Твои дурачества? Твои песни? Твои вспышки веселья, от которых всякий раз хохотал весь стол? Ничего не осталось, чтобы подтрунить над собственной ужимкой? Совсем отвисла челюсть? Ступай теперь в комнату к какой-нибудь даме и скажи ей, что, хотя бы она накрасилась на целый дюйм, она все равно кончит таким лицом; посмеши ее этим¹⁰.

Следует отметить, что после выхода в свет романов Стерна в живописи сложилась иконография образов Гамлета с черепом Йорика в руках. Самым ранним изображением была работа Джона Холла, написанная в 1773 г. После этого подобные изображения вошли в широкий обиход.

В знак траура по Йорику, Стерн преднамеренно делает следующую за описанием его могилы страницу чёрной. Чёрный цвет символизирует здесь не только траур, но пустоту, Ничто, молчание; чёрная страница — это одновременно отсутствие текста и всевозможные высказывания о жизни и смерти Йорика, подобно тому, как чёрный цвет является смешением всех существующих цветов. Чёрная страница в «Жизни и мнениях...» — это фактически один из первых «Чёрных квадратов»: данный появился за 155 лет до гениального творения Казимира Малевича. Стерн мог ознакомиться с трактатом Роберта Фладда «История метафизическая, физическая и техническая, разумеющая каждый из большого и малого мира» (Utriusque cosmi maioris scilicet et minoris metaphysica, physica atque technica historia, 1617), в котором образ хаоса и materia prima был представлен чёрным квадратом, по сторонам которого написано: «Et sic in infinitum» — «и так до бесконечности». «Сам квадрат в этом случае визуально уравнен со страницей, на которой вместо слов — непроницаемая чернота, безбрежная и бесконечная клякса. Хаос становится космосом благодаря его визуальной упорядоченности (здесь уместно вспомнить, что и само греч. слово «космос», κόσμος восходит к глаголу κοσμοςέω со значением «приводить в порядок», «делать нарядным»). Превращение чернильного пятна в свиток чудесной каллиграфии в рассказе о раббе Акиве подразумевает своего рода топологическую фрактализацию непроницаемой кляксы в очертания букв, линии и арабески письма. У Фладда процесс творения иллюстрируется как божественная эманация в метрической размерности света: это некое освещение, придающее бесформенности различимость, видимость и структурность¹¹. Представить обратное — это значит снова погрузиться в хаос, в неразличимость первичной тьмы и небытия (noluntas)»¹².

Чёрный квадрат был известен задолго до Роберта Фладда. В укороченной версии «Кицур Шулан Арух» книги галлахических предписаний «Шулан Арух», первоначально написанной в XVI в. рабби Йосефом Каро, есть глава 126 «Что необходимо делать в память о разрушении храма», первое предписание в которой гласит: «После того, как был разрушен Храм, постановили мудрецы наши благословенной памяти, чтобы ко всякому радостному событию было примешано что-то, напоминающее о разрушении Храма, как сказано: «...Если забуду я тебя, Иерусалим... если не поставлю я Иерусалим во главу веселья моего». И постановили мудрецы, что нельзя человеку строить дом, оштукатуренный и покрашенный, как строят царское жилье, и что нельзя штукатурить весь дом штукатуркой. Делать же следует так: обмазать весь дом глиной и оштукатурить его, оставив квадрат размером ама на ама напротив входа без штукатурки, чтобы вспоминать о разрушении Храма»¹³.

Таким образом, чёрная страница в романе «Жизнь и мнения...» также служит памяти «разрушенного», то есть, мёртвого «храма» по имени Йорик.

Примечательно, что ни один из существующих в искусстве «чёрных квадратов» не является геометрически правильным квадратом.

Если в романе «Жизнь и мнения...» Йорик был персонажем, то в романе «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии» (1768) он уже герой, от лица которого ведётся повествование. В письме дочери Лидии от 23 февраля 1767 Г. Стерн признаётся: «За «Сентиментальное путешествие» сажусь ещё до возвращения в Коксуолд — я задумал нечто новое, неизбитое»¹⁴. Критика увидела это в том, что «внимание рассказчика впервые в истории жанра оказалось обращено не на внешние впечатления от поездки, а на анализ его собственного душевного состояния и мотивов своего поведения»¹⁵. Как и в первом романе Стерна, в «Сентиментальном путешествии» Йорик предстаёт гуманистом. Уже в «Предисловии», написанном в дезоближане, герой говорит о «балансе обмена чувствами»¹⁶. Для Йорика важны не физические, а духовные качества людей. Соответственно, целью его поездки является изучение не страны, но людей. Путешествие Йорика — это путешествие по тайнам души. Не случайно он определяет себя как «чувствительный путешественник»¹⁷. На первых страницах романа часто встречаются фразы наподобие: «душевное состояние»¹⁸ и «баланс обмена чувствами», причем «душевное состояние» занимает первое место в иерархии ценностей Йорика.

Рассуждая о целях путешествия, герой говорит о «знаниях и опытности», которые «можно, конечно, приборести, пустившись за ними под парусами и на почтовых, но полезные ли знания и действительную ли опытность, все это дело случая, — и даже когда искатель приключений удачлив, приобретенный им капитал следует употреблять осмотрительно и с толком, если он хочет извлечь из него какую-нибудь пользу. — Но так как шансы на приобретение такого капитала и его полезное применение чрезвычайно ничтожны, то, я полагаю, мы поступим мудро, убедив себя, что можно прожить спокойно без чужеземных знаний и опытности, особенно если мы живем в стране, где нет ни малейшего недостатка ни в том, ни в другом»¹⁹. Цель путешествия Йорика — не получение знаний и опыта. Об этом свидетельствуют часто дублирующиеся названия глав: «Кале» повторяется два раза, «Монах. Кале» — три раза, «На улице. Кале» — три раза, «Двери сарая. Кале» — три раза, «Сарай. Кале» — три раза, «Монтрей» — пять раз. Нередко две главы с одинаковым или близким по смыслу названием расположены друг за другом. Повествование о путешествии раздроблено на главы не в соответствии с городами, посещаемыми Йориком, — как этого следовало бы ожидать в случае с каноническим романом в жанре путешествия, — но в соответствии с тем или иным состоянием души героя. Поэтому одна глава может занять половину страницы, а следующая за ней — две страницы. Такое разделение на главы обусловлено, в первую очередь, названием романа: не «Путешествие...», а «Сентиментальное путешествие...», то есть, «Возвышенное путешествие по Франции и Италии».

Заметки Йорика о своём путешествии наполнены различными философскими рассуждениями, например:

Позор для нашего общества! — сказал я про себя. — Если бы мы любили друг друга, как этот бедняк любил своего осла, — это бы кое-что значило²⁰.

Бывают такие встречные взгляды, исполненные невинного лукавства — где прихоть, рассудительность, серьезность и плутовство так перемешаны, что все языки вавилонского столпотворения, вместе взятые, не могли бы их выразить — они передаются и схватываются столь молниеносно, что вы почти не в состоянии сказать, которая из сторон является источником заразы²¹.

В тексте романа «Сентиментальное путешествие» можно найти отсылки к Уильяму Шекспиру. Они включают в себя как упоминания о великом английском драматурге, так и прямые цитаты из трагедии «Гамлет». В главе «Париж» Йорик описывает свою остановку в местной гостинице и вид из окна:

Старики с поломанным оружием и в шлемах, лишенных забрала, — молодёжь в блестящих доспехах, сверкающих, как золото, и разубранных всеми яркими перьями Востока, — все — все бросаются на него с копьями наперевес, как некогда зачарованные рыцари на турнирах бросались за славой и любовью. —

— Увы, бедный Йорик! — воскликнул я, — что тебе здесь делать?²²

Точная цитата из шекспировской трагедии не оформлена Стерном как цитата. Знаменитые слова Гамлета, обращённые к черепу королевского шута Йорика, в романе «Сентиментальное путешествие» произносятся Йориком, жившим через 800 лет после событий шекспировской драмы. Этот возглас Йорик обращает к самому себе, придавая ему иронический оттенок.

В главе «Паспорт. Версаль» есть прямое упоминание о Шекспире. Войдя в кабинет к графу де Б***, Йорик увидел на столе собрание сочинений Шекспира, и граф «перелистывал томики. Подойдя к самому столу и взглянув на книги с видом человека, которому они хорошо известны, — я сказал графу, что явился к нему, не будучи никем представлен, так как рассчитывал встретиться у него с другом, который сделает мне это одолжение. — То мой соотечественник, великий Шекспир, — сказал я, показывая на его сочинения»²³. Во время разговора с графом Йорик называет истинную цель своего путешествия:

Жажда этих откровений, — продолжал я, — столь же жгучая, как та, что горит в груди знатока живописи, привела меня из моей родной страны во Францию, а из Франции поведёт меня по Италии. — Это скромное путешествие сердца в поисках Природы и тех приязненных чувств, что ею порождаются и побуждают нас любить друг друга — а также мир — больше, чем мы любим теперь²⁴.

Способ, которым Йорик назвал графу своё имя, является многозначительным:

Для меня нет ничего затруднительнее в жизни, чем сообщить кому-нибудь, кто я такой, — ибо вряд ли найдется человек, о котором я не мог бы дать более обстоятельные сведения, чем о себе; часто мне хотелось уметь отрекомендоваться всего одним словом — и конец. И вот первый раз в жизни представился мне случай осуществить это с некоторым успехом — на столе лежал Шекспир — вспомнив, что он обо мне говорит в своих произведениях, я взял «Гамлета», раскрыл его на сцене с могильщиками в пятом действии, ткнул пальцем в слово Йорик и, не отнимая пальца, протянул книгу графу со словами — Me voici!²⁵

Здесь же находится авторское указание на то, что два Йорика — шекспировский и стерновский — разнесены во времени на 800 лет друг от друга и не идентичны друг другу:

...Есть два Йорика. Йорик, о котором думает ваше преосвященство, умер и был похоронен восемьсот лет тому назад; он преуспевал при дворе Горвендиллуса; другой Йорик — это я, не преуспевавший, ваше преосвященство, ни при каком дворе. — Он покачал головой. — Боже мой, — сказал я, — вы с таким же правом могли бы смешать Александра Великого с Александром-медником, ваше преосвященство²⁶.

Однако граф де Б*** «впал в ту же ошибку»²⁷, персонифицировав сидящего перед ним Йорика в образе королевского шута. Затем граф вышел из комнаты с томиком Шекспира в кармане, и Йорик начал читать комедию «Много шума из ничего». «Когда я дочитал до конца третьего действия, вошел граф де Б*** с моим паспортом в руке»²⁸. Выяснилось, что паспорт нашёлся столь легко только потому, что граф, а с ним и подчинённые, перепутали двух Йориков.

Pardonnez-moi, Monsieur le Comte²⁹, — сказал я, — я не королевский шут. — Но ведь вы Йорик? — Да. — Et vous plaisantez?³⁰ — я ответил, что действительно люблю шутить, но мне за это не платят — я это делаю всецело за собственный счёт.

— У нас нет придворных шутов, господин граф, — сказал я, — последний был в распутное царствование Карла Второго — а с тех пор нравы наши постепенно настолько очистились, что наш двор в настоящее время переполнен патриотами, которые ничего не желают, как только преуспеяния и богатства своей страны — и наши дамы все так целомудренны, так безупречны, так добры, так набожны — шуту там решительно нечего вышучивать — Voila un persiflage!³¹ — воскликнул граф³².

Таким образом, Йорику, помимо его воли, была приписана роль королевского шута, жившего 800 лет тому назад при Датском дворе и чудом дожившего до середины XVIII в.

...Торжество моё по случаю получения паспорта было немало омрачено ролью, которая мне в нём приписывалась. — Но на свете ничего нет незамутненного; некоторые солиднейшие наши богословы решаются даже утверждать, что само наслаждение сопровождается вздохом — и что величайшее из им известных кончается обыкновенно содроганием почти болезненным³³.

Подобная характеристика Йориком своего положения, на наш взгляд, больше говорит о его родстве с королевским шутом Йориком, чем отрицает это.

Йорик оказывается единственным шекспировским персонажем в творчестве Стерна, но его роль трудно переоценить. Выбрав Шекспира собеседником, Стерн обозначает несомненное присутствие своего предшественника в тексте как авторитета и адресата. Эта живая, насущная потребность собеседования о высоком, которой — в представлении Стерна — идеально отвечает Шекспир, по-видимому, и породила приём, которому суждено было стать одним из активных механизмов развития европейского романа — приём эксплицитного читателя.

Примечания

1. Лоренс Стерн. Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена. Сентиментальное путешествие по Франции и Италии. М., «АСТ», НФ «Пушкинская библиотека». 2004. С. 40.

2. Там же. С. 40—41.

3. Там же. С. 41.

4. Там же.

5. Там же. С. 42.

6. Своенравность, фр.

7. Лоренс Стерн. Жизнь и мнения... С. 42.

8. Там же. С. 43.

9. Там же. С. 48.

10. Вильям Шекспир. Комедии, хроники трагедии. В 2-х тт. Т. 2. М., 1988. С. 252—253.

11. Westman R.S. Nature, Art and Psyche: Jung, Pauli, and the Kepler-Fludd polemic // Occult and Scientific Mentalities in the Renaissance. Cambridge: Cambridge University Press, 1984. P. 177—229.

12. Богданов К. Из истории клякс. Филологические наблюдения. М., Новое литературное обозрение. 2012. С. 130.

13. Кицур Шулан Арух. КЕРООР, 1999. С. 318—319. URL: http://filegiver.com/free-download/sh-gantsfrid-kitsur-shulkhan-arukh-1999.pdf (дата обращения 20.03.2014).

14. Лоренс Стерн. Жизнь и мнения. С. 762.

15. Там же. С. 12.

16. Там же. С. 613.

17. Там же. С. 614.

18. Там же. С. 612.

19. Лоренс Стерн. Жизнь и мнения. С. 615—616.

20. Там же. С. 642.

21. Там же. С. 655.

22. Там же. С. 649—650.

23. Там же. С. 680.

24. Там же. С. 682—683.

25. Вот я! — франц. Лоренс Стерн. Жизнь и мнения... С. 683.

26. Там же. С. 683—684.

27. Там же. С. 683.

28. Там же. С. 685.

29. Простите, господин граф, франц.

30. и вы — шутите? — франц.

31. Вот это шутовство! — франц.

32. Лоренс Стерн. Жизнь и мнения... С. 685.

33. Там же. С. 686.